Случай на границе

Когда, в 1994-96-х годах, я ездил челноком, на китайской стороне взяток не брали. Возможно, их брали, но под видом услуг или формальных платежей. Они были столь мизерны, что не удержались в моей памяти, в отличии от тех, что брали на нашей стороне. Мы платили всем и за все: погранцам, таможенникам, гаишникам, случалось, и шоферам наших автобусов. Когда мы отказывались платить, или торговались – они угрожали поставить нашу группу в некую очередь, которая может затянуться на неопределенное время. Эти поборы были велики, особенно для неопытных новичков с маленькими деньгами. Они могли запросто сделать вояж бесприбыльным.

Тогда китайская сторона выглядела как стройка. Во всем мире стройплощадка выглядит неизящно – разбросанные везде материалы, мусор, руины, одним словом, грязь и беспорядок. Путь наш лежал по разбитой, чуть ли не проселочной дороге, по сторонам которой за глиняными дувалами стояли глиняные же убогие домики, крытые камышом. В дувалах были устроены затейливые по китайски, деревянные декоративные старинные ворота. Угадывалось, что некогда они были покрашены яркими красками. Это были въезды в поселок, где между домами в жару была пыль, а в остальное время грязь.

Между поселками вклинивались длинные и узкие, всего в десяток метров шириной, поля. Полоски свеклы, капусты, пшеницы, кукурузы и прочего чередовались. Если растение росло на длинном стебле, то по нему карабкалось что вьющееся, вроде фасоли. Трактора и оборудование были крошечными. Тракторист сидел на тракторе верхом, как на мотоцикле. Иногда на тракторе не было места, и тракторист шел рядом, управляя им через кабель. В промежутках дорожного пространства шли бесчисленные кирпичные заводы. Собственно, это были длинные и высокие кладки кирпича, по которым лазали немногочисленные люди. Говорили, что обжиг происходит прямо в той же кладке, но я этого не видел. Куда им столько кирпича, думалось мне.

Параллельно нашей дороге строилась новая, на повышенном полотне. Строилась она оригинальным способом. Проезжая вдоль нее, я видел все этапы. В нескольких первых поездках я наблюдал, что на насыпи ничего не происходит. Потом, на одном из ее участков, я с удивлением увидел тысячи людей, стояших строем, каждый в нескольких шагах друг от друга. У ног их лежал бумажный мешок. Они одновременно вскрыли его, высыпали под ноги, и стали перемешивать тяпкой, очевидно мешая цемент с материалом насыпи. Тут я вспомнил о методах строительства дорог из старого учебника. Это же укрепление грунта цементом, а годовое стояние насыпи под дождями вело к естественному уплотнению грунта. Потом я видел, как укладывали асфальт непривычно тонким слоем, а последние мои поездки происходили уже по этой первоклассной дороге, почти хайвею, размеченной и обнесенной знаками. По откосам в шахматном порядке были посажены тополя, каждый в приствольном кругу. Все круги соединялись системой канавок, видимо, собиравших дождевую воду.

То же происходило и в городе. Я еще застал старинный базар, весь покрытый грязью, с ишаками и арбами. На нем, похоже, продавали животных, корм для них и овощи оптом. Городской базар для покупателей был уже гораздо чище и приличнее. Я приезжал туда на велике, и покупал там столетние яйца. Они стоили ихний полтинник штука. В магазине это было бы в несколько раз дороже. Ах, как я любил те яйца! И ведь знал же я тогда как их надо выбирать.

И в то же время в городе уже стоял многоэтажный супермаркет, похожий на букет цветов. Он был построен из монолитного бетона за год на моих глазах. Стройка работала круглые сутки, а рабочих на ней было что муравьев. Опалубка из досок формовала лепестки. Если послать этих ребят в Барселону, они бы построили Саграду Фэмили за пару месяцев, а то местные ее за сто лет закончить не могут. Тот супермаркет, по сложности конструкции, ей немногим уступал.

Высотные дома росли как бы сами по себе. Приезжаешь через месяц – а он стоит, как будто стоял всегда. Люди в него заходят так, как будто бы век так делали. Но я-то помню, что полгода назад на это месте были лачуги, возле которых каждое утро стояли печальные мужики в грязноватых майках. Они глядели на тебя с надеждой: вдруг ты позовешь их что-нибудь поднести. Многие челночницы так и делали: нанимали носильщика, который их везде сопровождал и таскал покупки.

Был в этом городе остров из старых, достойных строений, в основном, магазинов. Была среди них и гостиница. По их фронтонам шла выложенная кирпичем непонятная надпись латинскими буквами. Она была скрыта вывесками так, что в этом виделась ее нынешняя ненужность.

- Что это? – спросил я у Ви Я, моего гида и друга.

- Очень давно (в 20-е годы?), государство пыталось перейти на латинский алфавит. У них ничего не вышло. Никто не захотел.

Эта торговая улица утопала в тени старых платанов, или чинар по нашему. Жаль будет, если ее снесли.

Я не мог не обратить внимание на то, что все новые постройки были красивые. Как впрочем, и пристройки к старым магазинам. Вывески, козырьки, не вырывались из контекста, в отличии от того, что видел, и видел и вижу на прежней родине. Ну почему, гуляя даже по бедным кварталам Испании, Франции, Италии, Греции, среди лачуг, я не вижу ничего, что бы резало мне глаз? Почему их соборы, покрытые резьбой, так красивы? Их там настроено немеряно, даже в самом захолустье. Где они напаслись таким количеством архитекторов и художников с образованием? Ответ прост. Это все делали люди, пусть неграмотные, но с врожденным художественным вкусом. Чтобы делать свое дело им не нужен архитектор. Архитектор, наняв их, полностью им доверял, а заказчик доверял архитектору. Эти люди не умеют делать некрасиво. Теперь то же происходит и в Китае, а на моей прежней родине – нет. Что же, художественный вкус – как слух. Если Бог тебе его не дал, то ты присобачишь на вполне приличный дом уродующую его безвкусную пристройку с аляпистыми вывесками. Ты будешь ей даже гордиться, и никто вокруг не заметит диссонанса.

Обычно в последний день поездки во двор гостиницы заезжал грузовик. Все называли его камазом, хотя он редко им был. К этому времени челноки сносили туда тюки с товаром. Нанятая бригада, из местных, ловко укладывала разноразмерные тюки в компактную кладку, ростом под мост, которым суждено проехать, потом укрывала брезентом, и по нему утягивала груз веревкой, образуя ячейки, которые на пересечении еще завязывались узлами. Этот камаз потом разгружала на нашей стороне уже наша бригада, и мы получали свои тюки, выставленными у стенки склада.

Камаз загрузили, и старшая - Фарида сказала:

- Они требуют, чтобы его кто-нибудь сопровождал.

Из мужчин в группе кроме меня была пара старых уйгуров. Конечно, все посмотрели на меня.

- Ладно, поеду.

Я сел в кабину, а остальные в автобус, и наши дороги разошлись.

В кабине было два шофера – китайцы лет тридцати, улыбчивые и веселые. Мы сразу же установили контакт. Для начала они очень музыкально спели «Катюшу» и «Подмосковные вечера» на китайском языке. Моей похвалой они были польщены. Потом мы начали болтать. Как мы это делали? Я уже знал сотню китайских слов, да и жесты никто не отменял. Не уверен, что все китайцы понимали меня, потому что у них музыкальный язык, а со слухом у меня туговато. Здесь все зависит от желания понять, в чем я убедился в Америке. В Нью Йорке меня понимают все ньюйоркцы, а в Северной Каролине не понимает никто. Язык-то один - люди разные. В Нью Йорке я свой, а на Юге - янки. Думал ли мой папа, кем я могу стать на старости лет?

Китайцы спросили меня:

- Ты женат?

И когда я ответил утвердительно, - А дети есть?

- Трое, - ответил я.

Мой ответ, похоже, их расстроил. Они были холосты, а о детях еще не мечтали. Спрашивали как я живу, какая у меня квартира. Я отвечал.

Вдруг китаец припал к боковому зеркалу. Раздался шлепок по асфальту. Китаец остановился, и пригласил нас выйти. Оказывается, веревка развязалась, брезент захлопал по воздуху, кладка из тюков ослабела, и пара их вывалилась на дорогу. Мы подняли тюки, и попробовали засунуть их обратно. Тщетно! Кладка расползлась, и чтобы ее восстановить, надо было заново перебрать все. Мы втиснули кое-как эти тюки, закрыли брезентом, и я стал увязывать веревку. Оказалось, что у меня не хватает сил, чтобы сделать это так же туго, как делают худые грузчики с фигурами подростков. Я уже раньше заметил, что тонкие мышцы этой публики стальные, и по силе превосходят наши накачаные. Узлы, завязанные мной, были слабоваты, а сильнее затянуть я их не мог. Мои китайцы стояли в стороне, и я их понимал. Они не желали касаться ничего, чтобы потом не отвечать.

Мы поехали дальше. Дефектное место безобразно выпячивалось пузырем над бортом, грозя снова обрушиться. По дороге я еще пару раз проверял крепость упаковки, перевязывая узлы.

Мы приехали к границе, и стали в очередь к таможне. Незадолго перед нами таможня закрылась на обед. Китайцам будто бы велели отъехать, и отстояться в стороне. Так это или нет, я знать не мог. Этой стороной оказалось сухое русло реки с высоких берегах. Мы въехали в указанное место. По берегам русла были какие-то временные палатки, в которых крутился подозрительный народ. Кроме нашей там не было других машин.

Я вышел из машины и подошел к прорехе в упаковке, чтобы еще раз ее укрепить. Тут ко мне подошла группа уйгурских подростков возрастом от двенадцати до шестнадцати лет, как мне показалось. Хотя они могли быть и постарше, просто худые и малорослые, выглядели так.

- Что ты здесь делаешь? - нагло спросил меня один из них.

- Мне сказали здесь стоять, - ответил я.

Он неплохо говорили по русски, как все уйгурские подростки, кормящиеся вокруг челноков. Где и у кого они учились? Вид у них был беспризорный.

- Ты не можешь здесь стоять без нашего разрешения, - сказал пацан, - это наше место.

- Что они мне такое говорят? – я обратился за разъяснениями к моим китайцам-шоферам, но их как ветром сдуло. Они забрались в кабину. Я попробовал открыть дверцу, но они заперлись изнутри, и легли на сиденья так, что их не стало видно.

- Если хочешь здесь стоять, то ты должен нам заплатить.

- А иди-ка ты на хер, - сказал я, и вдруг заметил, что эта шелупонь присматривается к дефектному месту и уже проверяет веревочные узлы на прочность. Я рванул к прорехе, и загородил ее своим телом. Наш груз можно было бы разграбить за минуту, развязав стягивающую его веревку. Я уже видел один раз до того, как слаженно работает здешняя шпана.

- На хер можешь пойти ты сам, - обиженным голосом сказал главарь. Они обступили меня, встав очень близко. В Китае личные дистанции короткие. Прижаться к кому-нибудь обычное дело. В кармане моего пиджака лежал бумажник с деньгами и документами. Я знал, как ловко можно его вытащить, если отвлечь мое внимание. А его отвлекали. Вся эта публика крутилась вокруг, трогая меня, замахиваясь на меня у моего лица, пытаясь пролезть сзади под ноги. Я посмотрел вокруг. На берегах, вверху, стояли мужики, и смотрели на нас.

Пацаны, между тем, наглели. Большая часть их была сущие дети. Я бедрами, задом и боками отталкивал и оттеснял тех, кто лез к бреши в упаковке. Я помнил завет, что Боже упаси ударить кого-нибудь или только замахнуться. Того, кто сделает это, здесь же потащат в полицию. Свидетелей найдется тьма. Полиция, не разбираясь, бросит бедолагу в зиндан. А там, иди, объясняйся с ними, неведомо на каком языке. Потеряешь и деньги и визу, хорошо еще, если не получишь срок в местной тюрьме.

- Плати за место!

- Сколько ты хочешь?

- Тысячу юаней.

- Ни хера ты не получишь.

Пацан достал нож из ножен, висевших у него на поясе под пиджаком, и сунул его мне под нос. У нескольких пацанов вокруг вдруг образовались ножи, правда не такие красивые. У этого был узкий кинжал, вполне европейского вида. Таким закалывается Джульетта в фильме. Этими ножами они стали крутить передо мной. Главарь играл ножом, перебрасывая его из руки в руку.

Взглянув вокруг, я убедился, что мужики все видят, и чего-то ждут. Может быть, это они главные действующие лица. Пацаны только начинают. Им, видимо, поручено как-то убрать меня с моего поста.

Я отпихивался локтями, прижимая бумажник с деньгами, чтобы никто не всунул мне руку за пазуху. Мне уже все так надоело. В угрозу ножами я не верил. Это Китай. Здесь понтов больше, чем действий.

Вдруг вдалеке я увидел знакомую женщину из нашей группы.

- Гузель, иди сюда! – закричал я.

Она подошла. Я быстренько объяснил ей, что здесь происходит.

- Позови Фариду, - сказал я ей, - пусть она возьмет кого-нибудь с собой.

Она перекинулась с пацанами парой слов на уйгурском, и ушла. Мне уже порядком надоело отбиваться одному за всех, отталкивая корпусом пацанят, лезущих к прорехе.

Наконец, появилась Фарида с Абдрашидом – старым уйгуром. Они сходу включились в дискуссию с главарем.

Все, я больше за груз не отвечаю. Моего там ничего нет. Мои коробки с оправами едут в автобусе. И я пошел к оффису.

Там я встретил Жаксалык. Она сказала:

- Где накладная? Та, что должна быть у шофера?

- Какая накладная?

- Фарида пошла чтобы взять ее. Мы уже договорились, что сейчас на нее поставят штамп, и наш камаз поедет дальше.

Мы с Жаксалык пошли обратно к машине.

- Где накладная?

- Они ее забрали, - обескуражено сказала Фарида.

- Как?- возмутился я.

- Когда я ее взяла в руки, они попросили ее посмотреть. А потом отказались отдавать обратно. Теперь она у них.

- А что, Абдрашид с ними говорил?

- Говорил, стыдил их. Мол вы уйгуры и мы уйгуры, оба мусульмане. Вашим родителям должно быть стыдно за вас.

- И что?

- Все без толку.

Фарида, Абдрашид, и другие члены группы, подошедшие сюда стали совещаться, потом Абдрашид сказал:

- Надо платить.

- С какой стати? – сказал я.

- Накладная у них. Но я сторговался за двести юаней.

Стали собирать деньги. Двое из группы платить отказались. Их долю разделили между остальными. Как только пацаны получили деньги в обмен на накладную, они исчезли. На их месте здесь же выросли другие, постарше.

- Платите за стоянку на нашей земле.

- Но мы уже заплатили.

- Вы заплатили не тем кому надо. Это были никто. Настоящие хозяева здесь мы.

Но к этому времени на накладной был поставлен штамп, и камаз зарычал, карабкаясь на берег. На тех шоферов я теперь смотреть не желал.

На площадке перед пропускным пунктом, к нам подошла Фарида, и жалобным голосом сказала:

- Ну вот, опять требуют деньги, - показала на молодцеватого крепкого казаха в бирюзовом тренировочном костюме. Мы подошли.

- Меня зовут Бахыт. Это место подо мной. Каждый должен оплатить проход. Все уже заплатили, остались вы одни.

С ним стали торговаться, и что-то ему дали.

Когда мы проходили контроль Жаксалык сказала мне:

- Абдрашид ходил жаловаться начальству. Он знает китайский. Они потребовали подтверждения, и мы с Фаридой подписали протокол.

- А про Бахыта сказали?

- А, этого. Это просто придурок из Панфилова. Не надо было ему ничего давать.

Дальше все пошло как всегда, родное: граница, плата за яму пограничникам, плата за проход им же, плата таможенникам. Уложились меньше часа, и поехали домой.

От следующей поездки мы ожидали того же. Но все прошло гладко, как это происходило раньше. Никаких ожиданий, никаких непонятных гражданских с их поборами. Кругом вежливые люди в форме, порядок. Потом все становилось только лучше.

Так что это было? Эксцесс, потом купированный? Может быть, бригада грузчиков намерено плохо завязала узлы в одном условленном месте. Шоферы по уговору поставили машину подальше от глаз. Пацаны должны были так припугнуть меня, чтобы я убежал. Тогда мужики с горки растащили бы камаз за минуту. Товара там было не на один десяток тысяч долларов.

Вряд ли, слишком уж это сложно. Много участников. В Китае контролируется все. Ни до ни после не было ничего подобного. Так что это маловероятно, хотя хорошо объясняет происшедшее. 

Другое дело, если все то же самое было организовано самой китайской властью. Тогда и среди тех мужиков, что смотрели на нас сверху, а может, и среди пацанов были наблюдатели от нее. Поставлено все было очень хорошо.

Похоже, китайская власть производила на нас какой-то тест. Но на что? Что или кого они проверяли?