69. Liberte, Egalite, Fraternite. Священная война

 
  Начальник тюрьмы Сен-Лазар запер дверь и прислушался, в коридоре царила тишина, обернулся к Жан-Пьеру, сделав ему знак рукой, указывая на стул, недалеко от полуоткрытого окна:
- Не ищите в моих действиях, гражданин Лафоре никаких тайных интриг...я обязан вам жизнью и помню об этом, если бы не ваше вмешательство тогда, в Прериале... моя бедная Жюстина осталась бы вдовой без средств к существованию, так как оно подверглось бы конфискации, а восемнадцатилетняя дочь лишилась бы отца... Что бы их ожидало?! Знает один Бог... то есть Верховное Существо... ведь дьявол Луше не отцепился бы от нас...
  Помощь пришла к нам оттуда, откуда мы ее и не смели ожидать...ведь вы робеспьерист...а мне еще могли припомнить и членство в клубе Кордельеров...и близость к "снисходительным"...

  Тавернье замолчал, облизнув пересохшие губы, вытер платком влажный лоб, август 1794...нет, по-новому термидор II года Республики выдался очень жарким.

  Из графина, стоящего на столе налил рюмку коньяка, но отодвинул ее и выжидающе смотрел на Лафоре.

 Жан-Пьер вспомнил, что в тяжелые дни Прериаля, Тавернье попал в очень неприятную историю, сначала "непатриотические" карты с дамами и королями, посещение вместе с приятелем заведения Сент-Амарант, незадолго до ареста хозяек-аристократок, где их застал мстительный агент  Луше и без того крайне обозленный отказом  Тавернье, к юной и миловидной дочери которого тот весьма навязчиво подкатывал...

  Дело могло закончиться скверно, но спасло начальника тюрьмы осторожное и внешне незаметное вмешательство Жан-Пьера и некоторых его товарищей из Секретного Бюро... 

  Никого из них уже нет  в живых...одними из первых жертв Термидора стали и  Клод Пейан, и Жером Бланки, неизвестно где сейчас Габриэль Сенар... и жив ли он еще... У Лафоре вырвался невольный вздох.

  На своем "участке ответственности" в дни Прериаля, Лафоре запретил принимать АНОНИМНЫЕ доносы и... количество сообщений о "врагах нации" резко сократилось... зато те, что по-прежнему поступали, были вполне реальными и давали повод для серьезного расследования...

 Слишком хорошо знал Жан-Пьер систему в которой работал, он отлично понимал, почему так много анонимок со смертельно опасными обвинениями, под видом политической бдительности незатейливо сводились личные счеты, давала себя знать и соседская вражда и желание "подсидеть" начальника и занять его место или месть девушке, которая отказала...

  Ряд агентов Общественной Безопасности обвинили было Лафоре в "неуместной терпимости к подозрительным элементам",  обвинение было опасным... и оскорбительным для Жан-Пьера, но за него вступились близкие к Робеспьеру люди, младший коллега по миссии в Нант Марк Антуан Жюльен и Филипп Леба... только это обстоятельство заставило отступить и скрыться в тень его обвинителей.
  По поводу непринятия анонимок Жан-Пьер  дал отчет лично Сен-Жюсту перед отъездом того в армию и... отчет был принят. 

  Луше и Клервалю тогда тихо указали на собственные куда как реальные грехи, на которые временно закрыли глаза, участие в спекуляциях национальным имуществом, задокументированные агентами резко враждебные высказывания антиправительственного характера, относящиеся еще к весне, когда Луше и Клерваль считались одними из "снисходительных", а особенно близость с кружком коррумпированных чиновников и комиссаров Конвента, среди которых Тальен, Баррас, Фуше...

  Тогда Луше и Клервалю четко дали понять, что пока не до них, но... либо они прекращают "для отчета" хватать заведомо невиновных людей, либо обоим вспомнят их реальные грехи и отправят в  круиз до площади Революции с билетом в один конец...

  Добить Луше и Клерваля тогда же... как же Жан-Пьеру этого хотелось...  не представлялось возможным, их тайные покровители  были тоже очень сильны в своем уже вполне открытом противостоянии Робеспьеру и его команде в правительственном Комитете...пред-термидорианский кризис был на самом пике...
   Ну а теперь... Клерваль "верный слуга" вожаков Термидора... и неуязвим, как никогда прежде...А Луше уже дает отчет своему истинному начальству в глубинах Ада...

   Тавернье подошел к нему ближе, осторожно оглянулся в сторону двери, поправил тугой высокий галстук:
  - Я не испытываю никакой ненависти к вам, Лафоре, вы тогда... спасли мне жизнь... и вообще... всегда честно исполняли свой долг, якобинского патриота и воина Революции... не из страха или выгоды, на совесть, уважаю таких людей... - понизив голос и приблизившись к Жан-Пьеру он сказал - поставить вас в известность меня попросил гражданин Вольф, человек Фукье-Тэнвиля, сказал что так надо, но  никому более нельзя об этом рассказывать...так всё серьезно...

  Робер Вольф, при упоминании этого имени Лафоре вздрогнул. Это Вольф человек Фукье? Нет, хотя... пусть все так и думают, но это один из немногих уцелевших товарищей, один из их недавнего дружеского кружка, прозванного между собой Тайный Комитет Общественной Справедливости...
 
   Вольф дает понять, что не всё кончено для побежденных, они еще живы и действуют...  А Тавернье сам не понял значение того, что сейчас сообщил ему...

   И тут гражданин Тавернье слегка помрачнел, словно вспомнив о чем-то неприятном и вытащил из ящика стола свернутый вчетверо листок бумаги и протянул его Лафоре:
- Это для вас оставил этот... упырь... Клерваль...настаивал, чтобы вы прочитали... а я потом эту бумагу сжег...

  На Тавернье озабоченно и устало смотрели темные глаза с покрасневшими белками, Лафоре устало опустился на стул около камина и взял листок.

  При прочтении смуглое лицо Жан-Пьера посерело, щека нервно дернулась, из внимательного взгляда стерлось всякое выражение, искорки в глазах потухли... Он опустил голову на руки и не отвечал на озабоченные вопросы Тавернье о том, что же такого содержится в письме...

   Итак... Клерваль знает о готовящейся прямо в тюрьме его свадьбе с Мари де Карфадек, иронизирует над тем, "как возможно, чтобы якобинец-робеспьерист и девица-аристо...",  а затем выражает фальшивое сочувствие... предлагает возможность спастись... будучи освобожден, он будет должен...снова войти в круг товарищей, тех, кому удалось скрыться и избежать ареста и...выдавать их в руки новых властей...

  В случае "проявления фанатизма и игры в благородство", о да, для Клерваля благородство, идейность и принципиальность есть только игра или фанатизм... в случае отказа... Мари и ее отец будут гильотинированы как "участники опасного роялистского заговора"...Вырвался тихий стон.

- Отдайте письмо, гражданин, отдайте сейчас же, я должен его сжечь... - заволновался начальник тюрьмы, приметив как пустота, отчаяние и боль сменились в глазах Лафоре холодной волчьей свирепостью. 
  Рука Тавернье невольно потянулась к пистолету.

- Я отдам письмо... тому, кто сумеет оценить его по достоинству и разобраться... не бойтесь за себя, Тавернье, я вам тоже не враг... срочно вызовите гражданина Вольфа... - взгляд Жан-Пьера сделался стеклянным, погруженным в себя, сжимая в руке лист бумаги он подошел к открытому окну.

   Тавернье сообразил, если Лафоре вышвырнет листок за окно, кто знает, в чьи руки он там попадет и кто-знает что в нем, какие это может иметь последствия.

- Успокойтесь, гражданин, поймите и меня тоже... у меня семья... - но Жан-Пьер жестом прервал его - срочно приведите сюда гражданина Вольфа, отправьте за ним человека из охраны... рекомендую некоего Анри Марэ из санкюлотов охраны...  и сделайте это без ажиотажа и паники, чтобы НИКТО не обратил внимания  и... всё будет хорошо... для ВСЕХ нас...