Запретная любовь

-И-и-ии, милая моя, и кака у них любовь была, тока один Господь знает! Ни у кого с тех пор я такой любови не встречала. За её и пострадали оба. Она надорвалася на работе чижолой, да совсем к старости здоровье никакое стало, а его как посадили, так он и погинул невесть где.
-Что за любовь, расскажи, ну расскажи, бабушка!
-Да такая она любовь-то, внученька. Ты вон с Димкой по танцам шастаешь, да кол ворот зажимаесся, а раньше надо было за девкой поухаживать, да походить, тока потом уж замуж и любовь. Она-то из приличной семьи была в нашей деревне, где жили тогда. Семья зажитошная, богатая, всё она книжки читала умные, на фельшара хотела учиться, да рази в то время девки сильно к ученью стремились? Быстрой хотелось замуж. Тогда ведь как - если девке осьмнадцать стукнуло, и она ишшо не замужем, всё значит, в девках пересидела. Да и красивая она была - высокая, статная, волосы из кольца в кольцо, лицо бееелое, гладкое, ни щербинки. А он в то время приехал с энтой Ермании, учёный какой-то был, однако. Чё его занесло в нашу глухомань - не знаю, всё изучал чегой-то, с какой-то лупой по земле кол речки ползал. Да тока увидел он мою маму, ты знаешь же, её Татьяной звали, прабабушка твоя, да так и обомлел, весь пятнами пошёл, застеснялся, засмущался. У их в доме всегда приличных людей-то принимали. Бедноте, конечно, хода туда не было, а вот кто из купцов приезжал там, торговцев - все у их привечались, да всякие с городу-то приличные люди. Вот и стал этот Генрих к ней захаживать...
-Ой, бааа, да ты ж Генриховна...
-Во-во, внуча, да счас не об том. Он-то из себя не очень был - худой, как жердь, длинный, нос вострый, и нескладный какой-то - руки висят, как плети, длинные, ноги огромные, на носу очки. Но говорить хорошо умел, много всяких речей, русский-то дивно знал, да ишшо играл на каком-то струменте мудрёном музыку. Бывало, придёт к ней под окно вечером, как закат опустится на землю, пошебуршит по стеклу, она окно-то откроет - шасть к ему на руки, не девка была - огонь, уйдут на берег нашей речки, сядут там, да сидят до петухов, он ей всё играет, а то разговоры умные ведут. Так она и влюбилася в него. Бравые-то парни деревенские всё к ей в женихи набивалися, да она всех отталкивала и бате своему сказала, не нужон мне, мол, никто больше, окромя его.
-И что было дальше, бабушка? Поженились они, наверное, да? И счастливы были!!!
-Ну что ты, глупая, глаза закатываешь? Всё у тебя хиханьки да хаханьки, всё по-быстрому... Это у вас, в вашем мире счас платья вон какие, да всякие банкеты-шмакеты, да путешествия, а тогда девки и платья сами шили себе на свадьбу и приданое готовили. Это вы сейчас на всём готовом живёте. Но вобщем, любовь у них сложилась такая, что дышать ни минуты друг без друга не могли. Отец-то её повздыхал-повздыхал, да и махнул рукой - больно самостоятельна девка была, сама всё порешаю, говорит. Но Генрих собрался в свою енту Ерманию ехать, мол, семью надо поставить в курс, чё и как, а потом вернусь обязательно, и никогда от тебя никуда не денуся. Ох, как она плакала, не хотела отпускать его, словно сердце беду чуяло, плакала, да призналась ему, что дитя она ждёт от него. Он, как про дитя услышал, сказал, что очень быстро вернётся, долго у своих не задержится. Говорит ей, дитя береги, да себя. Так и уехал.
-И чтооо? Они больше не встретились никогда? А дитя - это ты, бабулечка? Ты получается отца своего даже не видела никогда?
-Да не торопи ты! И глаза чё на мокром месте?
-История грустная - такая любовь сильная, и такая несчастная!
-Ты погоди - это не конец ещё. Дитё то не я была, а брат мой старший, Феденька. Не дожил он до наших дней... Генрих-то уехал, а Татьяна начала к свадьбе готовится - платье шить, приданое... Да не суждено было это платье ей одеть... У Генриха в дороге какие-то сложности приключились - долго он не мог из России выехать, а потом обратно заехать... А в это время началось это самое раскулачивание. Как тогда рыдали бабы в своих избах, хоть одёжу просили не забирать у детей, нет, всё подсобрали те, кто пришёл раскулачивать. Отец-то ейный пытался дочь и жену защитить, да хозяйство спаси, его там же, на месте застрелили, объявили врагом народа, а Татьяну-то беременную с матерью погнали в лагерь. Мол, семья врага народа не должна просто так на земле жить и по ей ходить. И не послушали, и не посмотрели, что многие своё добро наживали сами, работая с утра до ночи, мозоли на руках натирая. Вот такая жизня, деточка.
-Бабушка, а что же дальше с баб Таней стало? А с матерью её? Неужели она так больше и не встретилась с Генрихом, бабуля?
-Ну смешная, ты, право! А чё ж я тогда - Генриховна? Ты слушай дальше. В дороге-то долгой Татьяна совсем исхудала, есть-то ничё не давали почти, держали в каких-то зданиях нетопленных, мать её и вовсе заболела. Конвойные один за другим менялись, да всё сгалялись над ими - мол, идите, с@ки кулацкие, да спасибо скажите, что в живых вас оставили. Мать не выдержала по дороге-то, померла. Ох и рыдала Татьяна, да всё просила конвойного похоронить её по человечески. Тот ей дал ложку свою, да как заржёт - рой, мол, могилу. Татьяна ему в лицо плюнула, зверь ты, говорит, или человек. Он над ей руку занёс, чтоб ударить, а она ему, ну бей, женщину, мол, каждый стукнуть может, да ещё и тяжёлую. Смиловистился он, тока сказал, некогда мне с твоей кулацкой мамашей валандаться, вон ветками закидай, да пошли дальше. Еле она мать-то отволокла к дереву, лапами еловыми тело заложила, поплакала, да побрела дальше. В лагере она была на подхвате у тех баб, кто убирал, да готовил, жалели они её - молодая, да дитё носит под сердцем, но тяжёлый путь в лагеря, голодная жизнь и какая-никакая, а всё же работа, сделали своё дело - родила Татьяна Феденьку, но прожил он не долго - через три недели помёр, сердешный. Как убивалась по своему первенцу она, умом чуть не тронулась, отдавать не хотела тельце его, всё при себе держала, с рук не спускала, перестала и есть, и пить, волчицей кидалась на всех, кто пытался мёртвое дитя у ей забрать. Еле-еле потом забрали, когда она, сморенная усталостью и бессоными ночами, крепко уснула. Похоронили на пригорке его, и всё она к нему ходила, сидела кол могилки, да плакала. Ну что ж ты ревёшь-то опять, дурында?
-Ой, бааа, как жалко! Так значит, это брат твой родной был? Господи, бабушка, да как же она пережила всё это?
-Эх, ты, девка. Мало ты ещё живёшь на свете, мало понимаешь. Пословицу знаешь - "Перемелется - мука будет"? Или вот "Время лечит"? Вот и тут так. Не хотела жить Татьяна, да надо было. Только теплилась надежда в её сердце, что найдёт её Генрих, надеялась она, что он жив-здоров, что не забыл её и помнит, что она дитя ждала, когда он уходил.
-Значит, он нашёл, её, ба? Как же хорошо, наконец-то они встретились, и он забрал её оттуда, правда, бабушка?! Ну скажи, что это так, прошу тебя!
-Ой, нет, внучка. Это тока в сказках так бывает. Что прискакал принц на белом коне, да увёз с собой принцессу в замки заморские. А жизнь-то - она совсем другая... Искал её Генрих, конечно... Долго искал. Все свои связи-знакомства использовал, чтобы найти. Тот же путь прошёл, что и она с конвоем. У всех, у кого мог, спрашивал, не видели ли чего, не знают... Так и нашёл её. Татьяну тогда уже на поселение перевели. Дали какой-то худой домишко, она что смогла - сама подлатала, устроилась в какую-то пекарную лавку работать, платили копейки, но ей хватало. Попросился у старшого тамошнего Генрих жить в поселение, там же их с Татьяной и обженили. Он по-русски хорошо говорил, и ради её не признавался, что он немец - мол, в корнях кто-то был, оттого и имя такое. Так и оставили их в покое. Он, Генрих-то ентот, рукастый оказался. Домишко так оттделал, что с района приезжали глядеть. А потом стали ему заказы давать - то чё-нить смастерить, то подделать, то там, то сям. Да и играл он хорошо на своём струменте. Поселение к тому времени разрослось, Татьяну реабилитировали, вот они там жить-то и остались. На свадьбах его звали играть - молодёжи в то время там много стало, так что он неплохо зарабатывал. А в скорости и я родилась. Все ихней семье завидовали - живут хорошо, скромно, по гостям не шастают, всё время вместе, мужик рукастый, а Татьяна ещё та хозяйка - всё у ей в руках горит и спорится. И дружная у них семья очень была, и видно было, что любят они друг друга и уважают. Но детей у их больше быть не могло - со здоровьем по-женски у Татьяны тогда проблемы начались. А тут вскорости во.йна пришла.
-Ба, а как же? Ведь Генрих - немец? Как же они жили тогда? Ведь его могли убить - или свои, или наши. А она? Что с ней бы стало? Ведь она была замужем за немцем?!
-Он по другим документам жил, внуча. Но могли нарыть, что немец он, конечно. Татьяна страсть этого боялась. Тем более в посёлке могли слухи пойти, что все мужики на во.йне, а он, мол, дома сидит. Спешно собрала Татьяна меня, его, да уехали они на далёкую заимку. Там домишко стоял, мало-мальский, они его обиходили, да там и поселились. Татьяна Генриха в подполе всё прятала, оттуда был проход прорыт в лес, если что, он мог и уйти туда. Так и жили - Генрих выходил иногда из своего подвала, Татьяна ему туда таскала еду. Жили на ягоды, да грибы - Татьяна в лесу собирала их, да возила на худой лошадёнке в город продавать. Соберёт меня, малую, туесы с ягодами-грибами, да и едем с ней. А вечером обратно. Да ещё домишко этот в деревне сдавали за небольшие деньги да за еду. Генрих всё это время дома сидел, осторожен был, старался сильно не выходить. Слава Богу, как берёг его господь - ни разу не попался. А уж страху натерпелась Татьяна - и немцы на заимке побывали, и наши. Строго настрого я, маленькая, помнила, что ни в коем случае нельзя отца звать, или говорить, что мы не одни живём. Видели и те, и другие, что баба в доме одна с дитём, да не трогали сильно. Один тока раз какой-то немец пытался к Татьяне пристать, но она так завопила, что его командир, ентого немца, сам его за ворот выкинул из избы. Ох, и натерпелась тогда страху маманя. Да и я, я ж маленькая была.
-Ох, баааа. Ну и история. Прямо как в кино. Неужели это всё с нашей семьёй случилось?
-Нет, внуча, в кино чаще всего конец хороший, а тут... Всё не так хорошо складывалось. Отец ить, Генрих, ему стыдно было по подвалам-то прятаться, он тоже порывался оружие в руки взять. И пошёл бы за нашу родину во.евать. Да только боялась маманя, что узнают, проведают, что он немец, да убьют его. Она его теряла уже раз, и не хотела больше без его остаться и меня без отца ростить, лягу, мол, у порога - переступишь ли через меня? Так и просидел он несколько лет в том подполе. А потом война кончилась, и они спешно собрали нехитрые пожитки, избу свою продали в деревне, да переехали в город. Прожили несколько лет, а потом начались енти репрессии от батюшки Сталина. Откуда уж там проведали, что Генрих немец... Завидовали ведь раньше крепким семьям, внуча. Они ведь и попрошествии стольких лет всё друг на друга влюблёнными глазами-то смотрели, да Генрих ещё рукастый был, водку не хлестал, как другие мужики, всё с семьёй. Ктой-то позавидовал, однако. Ну и стали под него копать, да и нарыли, что он немец. Пришли к нам в дом, да забрали его. Мать за подолы их цеплялась, да в отца мёртвой хваткой, да выла, кричала всё "Не отдам, не отдам". Военный-то легонько её прикладом по голове стукнула - она отключилась. Очнулась - отца увели уже и я подле неё сижу реву.
-И всё, бабушка, так она и не узнала, где Генрих? Как же так? Неужели всё вот так кончилось?
-Всё, да не всё. Соседи скоро прознали, пошто забрали Генриха, да стали Татьяну гнобить. Мол, подстилка фа.шистская, с кем жила, от кого дитя родила. И бесполезно было объяснять, что полюбила она своего Генриха ещё задолго до во.йны ентой. Сколько слёз тогда маманя пролила, и с работы-то её за это погнали. А военные, которые отца забирали, сказали ей - скажи спасибо, что тебя не трогаем, а так надо бы тебя как изменницу родины, забрать, да тоже отправить в ссылку. Бросила она всё, собрала тогда меня, вещички кое-какие, да приехала сюда, в эту деревню. Всю жизнь пыталась своего Генриха найти. Когда прошли времена эти смутные, и писала везде, и ездила - всё бесполезно, как будто и не было на Земле такого человека... Отца моего, да твоего прадеда. Всю оставшуюся жизнь тосковала по нему, замуж больше не пошла, хотя к ней ходили мужики, но всех отталкивала она. Меня растила, себя не жалела, всё работала. Потом совсем худо у ей со здоровьем стало, последние годы я с дедом твоим, моим мужем, за ней ходила, ухаживала. Да и схоронила тут вот, на нашем кладбище...
-Так она тут похоронена? Бабушка, а что ж ты раньше меня к ней не отвела?!
-Хотела сначала тебе рассказать всё, внучка...
-Так пошли, пошли сейчас же!
***
-Бабуля, смотри, голубь. Прямо на крест сел.
-Ты положи, внучка, цветы-то на холмик. Эх, маманя, тяжела твоя жизнь была, много всего ты перевидала. Так и не нашла отца... Вот видишь, внучка, как в жизни бывает... Сильная любовь не всегда счастье может принесть.
-Любовь - это всегда счастье, бабуля!
-Что ты в любви-то понимаешь? Молоко ишшо на губах не обсохло, а туде - о любви размышляет!
Бабушка, в прошлый раз мы были, этот голубь здесь же был, тоже прилетел и сел на крест. Ты думаешь... Это Генрих?
-Да что ты выдумываешь, глупая. Голубь обычный, да и всё.
-Ну нет, бабушка, я верю, что это он. Он стал белым голубем и прилетает проведать свою любовь и посмотреть на свою дочь.
-Ох и выдумщица ты! И болтунья! Веришь во всякую ерунду. Пошла я, догонишь меня.