Позднее прозрение

                1.          


           Ветер, весёлой и лихой силы, юркнул за угол девятиэтажки, а потом, под яркий женский низ.
  — Янка! Держи юбку! — не успел Серёга, восхищаясь стройностью любимых ножек.
  — Серж, я так боюсь, — открылся, Яны, милый ротик. — У меня ладони мокнут от волнения… — пауза, и весёлая стайка воробьёв на золотистой шумной берёзке. — А у вас кто в семье — главный?
  — Ну-у, не знаю… — смутился парень, предлагая подружке свой отглаженный платочек. — Наверное, мамка.
  — Она тоже тебя учила?
  — Отец хотел, в 53-ю отдать, чтобы без опеки…

Девушка рассмеялась, глядя в голубое море большущих глаз напротив, спросила:
  — По знаниям ставила тебе оценки… или?
  — Мамка у меня справедливая учительница!
  — А человек?
               
                2.

          Через три часа, общей, осенней и семейной жизни. В «трёшке» гнетущая тишина и громкое мытьё посуды на кухне. Отец, спасаясь от неминуемых «разборок», исчез в дверном проёме, забыв про мусор и указание маршрута.

  — Ты кого к нам привёл? — наконец-то «рвануло», залетая чистой тарелкой в решётку.
  — Яну… красивую и порядочную девочку! — промямлил сынок, «листая» гаджет, доедая тирамису.
  — Это чудное пугало, называешь красивое!? — хозяйка отлетела от мойки, пуча глазницы, выгибая ярко накрашенные губы в презрительную скобу. — Синюшные руки, как у уголовницы! Вот, дожила!!! А я ещё, дура, платье для этого купила.
  — Мам, это тату! Талантливый рисунок со смыслом. Он ей служит оберегом.
  — От чего? — струйкой падает вода, голосом и задним местом к сыну.
  — От завистливого глаза, от злых духов, и прочей бесовщины…
  — О-о, господи, какая чушь! Ты где это видел?
  — Сплошь… кругом и всюду, особенно из телевизора! Мамм, понимаешь, Яночка, человек большой внутренней свободы, огромного творческого потенциала. Она талантливый художник!
  — Я уже видела её «художества»… одна мазня!
  — Ты просто ничего не понимаешь в направлениях. Сейчас реализм не так ценится, как абстракционизм. Она просто не хочет быть похожей на всех. Я понимаю тебя, по твоей старой советской закалке, такие девицы есть — легкодоступные «распущенки» и падшие души, без всяких перспектив…
  — Я бы тебе больше сказала, да не хочу обижать! Выделятся на фоне окружающих, не надо много ума! Об отсутствии оного, мне кажется, говорит то, какие цыганско-африканские обручи нацепила на свои бедные уши.
  — Мам… это кольца… и ей такие по душе! Имеет же право носить-то, что нравится! Почему ты не уважаешь чужие вкусы и мнения.
  — Моё уважение надо сначала заслужить! — нервно вылетела тарелка из рук учительницы, упала и разбилась.

Дребезги неудачных смотрин собирают вместе.

Мать, в голосе  — добрея:
  — Не пойму тебя Серёжа, за что можно любить такую вычурную девушку, пусть и с золотой медалью закончила школу?
  — Янка говорит: в любви не бывает «за что»! Это выражение скорей подходит при сделки. Любовь, это когда «всё» не задумываясь.
  — А зачем она продырявила нос, стекляшку прилепила? Куда её родители смотрят? Видно, там такая же «яблонька»…
  — Мамм, это пирсинг называется! И это — не стекло, это дорогой фианит! Согласно индийской культуре, связанной с культом богини Лакшми, этот милый камешек символизирует благополучие, удачу, жизненную энергию и процветание. Этот прокол подразумевает здоровье и способность девушке к зачатию ребенка и продолжению рода.

 
Тотчас вспыхнула женщина, «русичка», мать, по кухне возмущённой орлицей заносилась, не зная куда руки и себе деть:
  — Нам только не хватало ещё вашего дико суеверного приплода. Я этого точно не переживу!


Вдруг на подоконник присела яркая прелестная синичка, с любопытством, бесстрашно стала прохаживаться, заглядывая в чужое жилище, словно просилась в гости, возможно, какую-то новость поведать, о главном рассказать…

Серёжа, оставив в покое «липучий» телефон, прильнул носом  к стеклу. Долго любовался, думал, мечтал, а потом, бросая в форточку хлебный мякиш, выронил сердечный звук:
   — Как она на Янку похожа! Такая же загадочная и бесстрашная!

А ему, уже устало и скучно в спину:
   — Я думаю, ты пожалеешь мать, на всю школу не опозоришь…
               
                3.

         Отодвинулось десять годков назад. Десять долгих зим одним бумажным календарём в жизнях наших героев пролетело. Исчезло в грустное прошлое, бесценное время, полное надежд и несбывшихся желаний.

В воздушно беспечном Париже добрый день, с ярким и улыбчивым солнцем сверху, и буйством цветов на клумбах легендарного холма Монмартра. 

Шумно в центре сада «Abbesses», у знаменитой «Стены Любви», где на синем глазуревом кафеле «Я тебя люблю» написано на 300 языках мира.

Воздух здесь пропитан добром, любовью, и сладостными предвкушениями заслуженного счастья. Здесь у каждой туристической пары, и не только, мечта — запечатлеться на кадре, на память для детей и внуков себя оставить. «Попадёшь ли ещё раз сюда, с такой расползающейся злобностью в мире» — думают многие, расцветая в улыбке, обнимая любимого, любимую, глядя в точку, откуда с самого детства помнится: «Улыбнись! Птичка счастья вылетит…  тебя не укусит…»

  — Пойдём, и мы станем под «нашей»! — тихо сказал седой мужчина, прижимаясь боком к сухопарой, жутко перекрашенной женщине.
  — Ну, вот… не хватала этого… молодые что ли! — парировала она, выискивая надпись на своём.
  — Люд! Ну, ты же не перед своим классом… расслабься, будь проще и свободней в действиях. Один раз судьбой выпало. Давай попросим того тёмненького паренька, пусть нас вместе сфотографирует.
  — Ага! Ты посмотри на его лицо… такой, с твоим телефоном рванёт, при всех опозорит…
  — Да, ладно Люсь… ну нельзя же такой быть даже на чужбине… — мужчина киснет лицом, привычно, в печали, теряя настроение...
  — Как раз здесь-то и надо!
  — Давайте, я Вас сфоткаю! — раздалось «на родном» и женском, сзади.

Пожилые люди развернули лица, тела, жизни, в полном удивлении, тотчас воскресив дремавшую память.
  — О-о, наша Яночка! — сначала, невольно, вырвалось из него, вспыхнув обрадованными очами! Потом она, опешила, в упор, разглядывая внезапную Серёжкину любовь, уставившись на совершенно «чистые» руки, нос и  уши.
  — Ой, здравствуйте, Людмила Васильевна и Владимир Петрович! — искренне восхитилась Яна, замечая метким глазом как их «посунуло» безжалостное времечко. — Я, правда, очень рада Вас увидеть у нас Париже, в таком реликтовом месте.
  — Надо же… Вы даже нас так точно запомнили! — вновь, уже как-то виновато, прозвучал мужчина, любуясь красивой женщиной, возможно, уже давно матерью.

Его супруга, на волне эмоционального удара, видя перед собой совершенно прелестное, без всякой «выбитой» синевы, здоровое женское тело, не сдержалась, вывалила:
  — А как… а как такое возможно? — глаза глядели на безупречные загорелые руки.
  — А-а… это! Это когда я искала себя! — девушка весело разлилась смехом, кого-то глазами выискивая в толпе. — Так это было биотату! Оно через три года само исчезло.

Яна, не сдержавшись, сразу пустилась в расспросы, конечно больше, о их Серёжке, по жизни, оказалось — слабаке, безвольном мамкином сыночке, с безумно небесными глазами, которые она старалась отразить в первых своих работах, как оказалось: самых продаваемых!

Сразу было ясно: завистливая мать не желала истиной открываться, привычно, в боязливой «скорлупе» продолжая жить и действовать, своим поведением выказывая желание — скорее распрощаться, раствориться в беспечной толпе…

Зато, он, по прямой дороге правды пошёл, всё сразу вывалил. Поведав о том, как много «выбирал» их смазливый сынок; девиц, как перчатки меняя. Закончив «физтех», мыкался в поисках «тёплых» мест, сейчас прибился в турфирму. Вот, родителям помог увидеть «вражий» отзывчивый мир, Янку чудом встретить. А самое главное: сейчас взял с ребёнком, вроде успокоился, два года тихо живёт, никак их дедушкой и бабушкой не сделает.

Было видно: женщина было очень недовольна своим болтливым мужем, а может больше, вынужденной невесткой с «прицепом», таким обильным «сливом» информации, его сердечным контактом с прелестной собеседницей, казалось: которым не хватало уединения, тени на лавочки, может даже уютной кафешки, пьяного вина… 

Владимир Петрович, всё говорил и говорил, боялся остановиться, казалось — желая время затормозить, истлевшее прошлое вернуть, за ту единственную и роковую встречу прощения попросить, когда у их сына всё пошло кувырком. Пьянки, обиды, упрёки и ссоры, часто дома не ночуя, какую-то отраву куря…

Девушка, внимательно слушала доброго человека, тонко реагируя  пухлыми губами на каждую новость, паузу, яркими краскам своего талантливого воображения рисуя происходившие «там», и с «ним». Только шея и глаза, предавали её, кого-то выискивая в густой массе счастливого люда. Было видно: в её глазах плавал необъяснимый испуг, сомнения, борьба: как правильно поступить, не ошибиться, нужные слова и смыслы выбрать…

Только турист хотел открыть рот, спросить: «Как у самой сложилась судьба!?» Как вдруг, в темнеющем небе ударила сухая молния, проговорил дальний гром, выпуская из-за их спин, мощную Янкину судьбу, оказалось, — русского происхождения, родом из сказочной Карелии.

В окружении весёлых деток, двух опрятненьких и воспитанных мальчиков, воскрес открытый и сильный мужчина с мороженым для всех. Сразу улыбчиво и доверчиво представился, всё узнал, совсем не поменялся в лице, легко предложил всякую помощь, по-славянски, запросто, в гости к себе позвал…

Людмила Васильевна, вдруг поперхнулась, выхватила платочек, им прикрыла удивлённый рот, мгновенно поменявшись в лице, настроением и светом  в глазах.

Яна, всё сразу поняла, на миг — даже растерялась, телом заметалась. Глядя на старшего, слегка «запунцовила» щёки, взбила тому тёмные вихры, попросила «кушать аккуратно», без пятен на куртке.
 
  — Яночка… скажи, как мальчика зовут? — предательски треснул бабский голос, сглатывая ком, кардинально поменявшейся женской сути.

Застыла во времени, в памяти, не отводя взгляда от миленького ребенка, с дивными небесными глазами, копии, её, когда-то маленького сыночка. Как через небесную кальку, читается и видится тот же поворот головы, усмешка, копна неуправляемых волос…

Не дожидаясь, мать, коммуникабельный ребёнок,  оказывается: легко говорящий на французском, приветливо ответил, словно долгожданным звуком в воздухе завис:
  — Сергей! Можно просто Серж, девяти годков отроду.

Засмеялись люди, удивляясь такой ранней находчивости и открытости юной души.

Молодой человек, всё понял, во время уловил трагичность надвигающей сценки. Тактично и умно попросил детей вести себя тише, с разрешения их матери уводя братьев к летнему фонтанчику Уоллеса, высокой художественной работе из чугуна, на ходу рассказывая историю их создания по всему городу, а ещё что-то про свирепых гугенотов…

  — Яночка… а когда? — маска радостной трагичности застыла на лице взволнованной жизни, взглядом провожая, уже любимого внука.
  — Майский он… 14 мая, уже здесь!

Вновь вспыхнула неузнаваемая гостья, вроде даже помолодела, ожила, светом добра и надежд засветилась, всплеснув ладонями вскрикнула:
  —  Надо же, Яночка… на мой день рождения подгадала! — через долгую и пугливую паузу. — А он, знает?..
  —  А зачем?

Невольно засопливился и раскраснелся материнский нос, делая ноги трудными, мокрыми — глаза, плаксивой — подбитую душу. По учительской привычке, из рукава, к лицу, потянулся «спасителем» платочек, и совершенно счастливый дед, успокаивая любимую жену, наконец-то бабушку, коя подалась на ватных ногах к вековому платану.

Уткнулась в крепкую крону лицом, судьбой, такой сложной жизнью, давая волю освободительному рыданию и ослабшим плечам.
 
К плачущей родне подошла Яна, боковым зрением замечая, на застывшее любопытное внимание посторонних.

  — Яночка! Милая моя детка! — кинулась женщина на девушку, повисла на ней, глубоко обняла, боясь встретиться размазанными глазами. — Прости меня, глупую учительницу… со страшной ошибкой я жила, неправильно всё видела… Ты самая лучшая, ты теперь мой спасительный свет, и наш чудный мальчик…
               
                4.

         Расползлись, разъехались по светлеющему небосклону ложные тучи, не дали пугающего грома, тяжёлого дождя, обильной сырости на посохшие улицы, тесные дома уже вечернего, уставшего Парижа. По одной из улочек которого, философски медленно брели наши герои, то держась за руки, то разрываясь, наперебой радуясь выпавшей жизни, такому необычному случаю, явно, благодаря божьему промыслу, полностью подвластные исключительной судьбе.

                6 апреля 2024 года.