Ода Черному Нарциссу

Сегодня я в «Черном Нарциссе» Дома Карон. У меня не духи -  для них я не столь богата.  У меня старенькая туалетка, но и в ней точно так же скрыта, завернута, запрятана мысль Эрнеста Дальтроффа о неразрывности мира и о мгновенных, порой, переходах - от света к тени, от солнца - к снегу, из холода - в жару, от жизни к смерти. Туда и обратно.  И vice versa.

Волшебниками зовут тех, кому случается пройти полностью этот переход. Был волшебником самоучка Дальтрофф, стал им и Серж Лютанс, у которого в линейке есть схожий по «идеологии» аромат «Орфелин». И хотя название это чаще  переводят как «Сиротка», и твердят, что Лютанс создал его в память о матери, ушедшей, увы, слишком рано, сам маэстро назвал его посвящением Орфею и его любви к нимфе Эвридике. А в итоге, если мы подверстаем сюда и философию, и миф, и  сказку, то окажемся совсем недалеко от всё того же подземного царства, где правит Гадес, и где рядом с ним – Персефона,  та, что более всего любила нарциссы, ароматом и обликом своим воплотившие двойственность Вселенной. Поэтому и вырастил на поверхности земной Владыка Аида нарцисс черного цвета – знал он, что не сможет устоять перед таким соблазном дочь Деметры, обязательно подойдет взглянуть на это чудо. Но вспомнив о Природе, мы поймем, что корни жизни начинаются и заканчиваются именно в мире смерти. Нет тепла без стужи, добра - без зла, и любви  без потерь.

Мой интерес «всерьез» к парфюмерии начался с заметки в Дзене, и там как раз было написано про кароновский "Черный Нарцисс" («Narcisse Noir»). Там не было подробностей, так, коротенько, как это теперь принято, но поскольку я тогда решала, писать ли мне продолжение моей сказки об Эвридике, и если да, то в каком ключе, тема черного нарцисса сразу вывела меня на миф о Персефоне, а тот при близком рассмотрении оказался тесно связан с историей Орфея и очень перекликался с мыслями, что будила во мне вся эта история… 
Я долго не могла решиться купить себе «Черный Нарцисс». В продаже были либо духи по цене самолета, либо современная версия, которая почему-то  все время была «не в наличии». Я купила малыша «Narcisse» от Chloe, но оказалось, что это совсем не то. 
        И я решила писать книгу без материализованной «вдохновлялки». В конце концов, в мире по-прежнему росли живые нарциссы, и были ведра с водой, в которых они стояли в ожидании покупателей. Еще  были сады на дачах и парки, там росли стреловидные зеленые стебли, увенчанные белыми и желтыми венчиками из лепестков, похожих на огромные, широко раскрытые глаза и на языки пламени. Корни растений впивались в черную влажную почву, ароматы земли потоком вздымались вверх под лучами солнца и смешивались со сладостью цветочной пыльцы и резким молочным духом сломанных и надломанных в битве за жизнь листьев и стеблей. 
  И вот, спустя почти три года – и как не вспомнить  тут знаменитую поговорку?! – я наконец-то нашла туалетку, во флаконе 70-х годов прошлого века, и мне достался из нее небольшой отливант. Было страшновато, пятьдесят лет – большой срок, и я взяла немножко, 10 миллилитров. С трепетом брызнула на запястье.
        Горечь. Первое – это горечь. И острота. Острота почти физическая, визуализированная, так остер стебель, так бывает остер лист. И первым – на губах буквально – сок, сок стебля, молочайный, пронзительный, прохладный. Не молочный – млечный. Так холоден и блистающ безмерно далекий от нас Млечный Путь. А острота – как от лука. И от   растения, и от оружия. Стрелы стебля, стрелы острые….
        Нарцисс – луковичное растение. И все виды его – оружие, ибо все его виды – ядовиты.
        Итак, первые ноты – травянистый, горький, свежий, холодноватый. Похоже на дыхание  полноводного ручья утром раннего лета, или поздней весны,  до полного восхода солнца, на самой заре, когда спят еще по лугам туманы…
Свет разлит по земле, но тень – тень всегда рядом...
        Свет-тень, тень-свет. Светотень, игра и грани которой так любы сердцам художников. Ее особенно любили импрессионисты, сама суть их искусства даже в искусствоведческих  определениях выражалось через эту игру. "Импрессионизм - это способ изображения объекта через его взаимодействие с пространственной и световоздушной средой, отображение его в рефлексах, бликах, тепло-холодных отношениях света и тени". В картинах импрессионистов тень и свет – как две стороны мира, как жизнь и смерть - не существовали друг без друга и либо сталкивались как клинки в битве, либо сливались, образуя дымку и полусвет.
        Ранний Клод Моне любил черные тени растений,и древние греки, безусловно, одобрили бы его выбор. У других художников тень означала страх, душевную тьму, родню тьмы физической, мира смерти и уныния, коим и был когда-то Аид, царство Мертвых. 
        Для меня «Нарцисс Нуар» очень похож на картину «Дверь в сад» Анри Ле Сиданэ. Его очень выделяли критики за особый, только ему присущий стиль восприятия света и цвета, причем настолько, что еще при жизни он получил прозвище «Метерлинк живописи». О его творчестве восторженно отзывался Марсель Пруст, а уж кто-кто, а Пруст был человеком и писателем не только хорошо разбиравшемся в теме цвета и света, но и был прекрасно осведомлен о тенях, что омрачают души и жизни, и писал о них сам, так глубоко и безукоризненно, как мало кто другой.
        На картине Ле Сиданэ изображена совершенно обычная открытая дверь, ведущая из дома в сад, но парадоксальным образом, вы, глядя на полотно, чувствуете и горячую ласку солнца и почти могильный холод. Блики света у порога, на полу становятся то ли  робкими шагами света в смерть, то ли приглашением для смерти выйти на свет из тени. Внутри дома вы видите стылую пустоту, а снаружи все буквально звенит от полноты и  радости. Там – улыбка и бег, здесь – строгая сосредоточенность и скованность движений.  И  между ними – четкая граница. Тут жизнь – там смерть. От отвращения – к обольщению, из холода – в жару. Вот это и есть в «Черном нарциссе» Эрнеста Дальтроффа. В его аромате влажная чернота земли передана холодноватой горечью, а прямота кинжальных стеблей и листьев – выражена через пронзительную остроту запаха.  И всё - тончайшее, невесомое, как столбик света, как блик солнца в ручье. Как ему это удалось – непонятно.
        Эрнест Дальтрофф был самоучкой в парфюмерии и думаю, художником в душе. Он не создавал духи, он писал картины. Недаром на русскоязычной Фрагрантике одна из комментаторов восклицает: «Даже не предполагала, что невинный первоцветик может выдать реально адово звучание. Вероятно, такие нарциссы цветут по заболоченным стигийским берегам... Аромат бесспорно впечатляет, покоряет…; но как носить сие произведение искусства, не чувствуя себя завернутой в картину Рафаэля - ума не приложу...».
       «Невинный первоцветик» оставим на совести автора комментария; нарцисс, как мы знаем, ядовит, апричем и все его виды, и все его части, и потому он вполне «адов», и это нормально. А вот про Рафаэля – это в точку. «Нарцисс» Дальтроффа – именно картина. Поэтому носить его и впрямь непросто. Не стану утверждать, что ему нужно соответствовать – нет, это не из той оперы. И говорить модное нынче «до этого надо дорасти» - тоже не буду. До «Черного нарцисса» дорасти невозможно: либо это ваше, либо нет. Это как шевелить ушами – или умеете, или никогда не научитесь, поскольку с этой способностью можно только родиться. 
       А до старенькой туалетки к берегу моему прибило 2 миллика "Нарцисс Нуар", года так 2012-го, вполне, кстати, юбилейного ( почти ровно 100 лет после выхода первой формулы), и они тоже оказались волшебными, ибо в десять утра месяца марта, выйдя на лестничную площадку, в морозный, но уже заполненный солнцем воздух, я резко повернулась – не помню, зачем – и вдруг услышала аромат нарциссовых полей, словно мне его бросил в лицо ветер. Это был отзвук одного единственного пшика, нанесенного накануне вечером.  12 часов жизни - и этакое чудо в финале! В квартире он был тих и почти не слышен, только вот спину мне держал, да плечи отчего-то сами расправлялись, словно на уроке хореографии.  А посреди бетона, холода и металлической свежести панельного скворечника – вот, подите ж... проснулся и околдовал...
       А туалетка 70-ых, на излете, поутру, пахла – вот странность! - не полями, но пенками от варенья. То ли земляничного, то ли вишенного. И лишь много позже, повздыхав от полноты детских воспоминаний, сообразила я, что так сладко пахнет волнистая оторочка-коронка, окружающая пестик и тычинки цветка, так пахнет нарциссовая пудра-пыльца.

       Не хочется говорить плохо о Доме Карон, но признаюсь честно – версия 2018 года вышедшая в серии La Collection Prive разочаровала меня по самое «не могу». Мне не дали нарцисса. Мне не дали даже чернозема. Мне выдали черный чай. Приблизительно такой, как в Proposal у HFC, и в Turandot у Roja Dove. Только у поименованных чай был все ж таки заварной, а тут мне предложили пакетированный, в пирамидках. И чай, кстати, оказался не летним, нет, это был вполне зимне-праздничный сорт, со специями в духе новогоднего глинтвейна, с апельсиновыми засахаренными корочками и сушеными красно-кожурными яблоками.  Вместо сладкой, слипшейся от жары пыльцы мне вручили петушка на палочке, из жженого сахара. Петушок разогрелся, он лип к рукам и от отломанных его кусочков тянулись нитки-паутинки, тонкие, но все еще прочные, и тоже липкие.
      Светлый нарциссов дух разлили в металлические формочки, там он застыл и был запечатан. Остроты и свежести не было и в помине, везде подтоном царила горечь,  и сахар, увы, был пережжен.  Это было похоже на попытку причесать тигров с картины Дали и навязать им на шею бантики. Бантики – получились, Дали – нет. Тигры сели пить чай, и перестали быть тиграми.
Исчез сад, но появился освежитель воздуха под названием «Чай в саду», причем подаренный на Новый год или Рождество, потому что в общем тоне - ни солнца, ни цветов. Только электрический свет, гирлянды из фонариков, и чернота ночи много ближе к волхвам и их дарам, чем к теням Аида и черной земле. Нет утра, нет ветра – есть плотные драпри и тьма за окном.
       Синтетика 2018 года издания откровенно скучна. Она вполне носибельна – даже с кроссами и худи, но она совершенно не стоит тех денег, которые за нее просят. К тому же деньги просят «за бренд и легенду» - а ни того, ни другого в La collection Privee Narcisse Noir просто нет.
Это не картина Рафаэля. Это рама от нее, с вколотой в нее иголкой на которую зацеплена бумажка с энным количеством нулей.
Темная нарциссовая горечь, которая должна на манер Харона отправлять вас к вратам Аида, вместо этого перекидывает к пыльным шкафам, где хранятся толстые фолианты со сказками ушедших эпох,  и пахнет гарью сожалений о пропавшей из виду, выжженной дотла земле.
И все, что остается, это процитировать давно знакомое:
«Гармония мира не знает границ,
Сейчас мы будем пить чай»
       Нет. Лучше пять, ну хорошо, два миллилитра старых духов, и порой по праздникам, пусть даже в Рождество, за чаем, иногда касаться за ушком, или в ложбинке груди, стеклянной палочкой, благоухающей старым настоянным зельем из придуманных кем-то черных нарциссов, и вдыхая их аромат, вдыхать историю, легенду, поэзию, красоту, отголоски чьих-то мыслей и судеб. Прошлое, живущее до сих пор  - в этот самый момент. Живущее в вашем уме и вдохе.
       Я куплю себе потом еще немножко духов. Обязательно. Осенью. На свой день рождения.
       Имею право.

Парфюмер Джон Бибель сказал о NN так:
     «Среди всех весенних цветов я особенно люблю аромат нарциссов. Очень немногие цветы имеют такой необычный ольфакторный профиль – находящийся где-то посередине между янтарным и цветочным и при этом прозрачный. Такая поэтичная двойственность прекрасно отражает мимолётную жизнь этих цветов – столь глубоко сидящих в почве и всё же возвышающихся над землёй, пусть и всего на несколько недель. Неудивительно, что землистая сторона нарцисса так притягивает и завораживает.
      Чрезвычайно важный аромат с нотой нарцисса – Narcisse Noir от Caron. Он был создан в далёком 1911 году, но каждый раз, вдыхая его, я поражаюсь тому, насколько революционным он кажется. Это не зарисовка живописных лугов или обдуваемых ветром зелёных холмов, это нечто гораздо более тёмное и серьёзное - практически научное исследование всех граней цветов и луковиц нарцисса, проводимое, чтобы потом объединить их в прекрасный медитативный аромат. У него довольно резкий профиль: нарцисс, флёрдоранж, жасмин, апельсин, роза, сандал, мускус и ветивер. Избегая более густого, сладострастного шипрового формата, он предлагает что-то более линейное, приземлённое, прохладное и приглушённое. Это аромат, который хочется носить вечером при свечах. Его красота в сдержанности: он не окружает нарцисс пушистым облаком, не наполняет его солнечным светом; вместо этого он позволяет ему загадочно играть на коже своим янтарными оттенками».

     Возможно, версия 2018 года как раз пыталась воплотить слова Джона Бибеля, или может быть, Джон Бибель пытался оправдать дом Карон, а может быть те самые духи в знаменитой "чернильнице" как раз и похожи на праздничный вечер под Новый год. Но нельзя не заметить, что в своей хвалебной речи Бибель сам себе противоречит, воспевая весенний нарцисс, но при этом сближая его со всем столь вечерне-приземленным, как чай, глинтвейн и сладкий стол. А может быть, всё проще - несколько разных цитат о разном были кем-то выдраны из контекста, объединены в целое, и выложены туда, где я это целое и нашла. Теперь так тоже часто бывает, все торопятся и никто не любит научных исследований, предполагающих точность цитирования, скобки, сноски и все прочее в том же духе.

     Но я скажу от себя и поддержу Бибеля - он действительно сдержан, Черный Нарцисс от Карон. Он очень вдумчив и серьезен. Его ликующее, зонкое начало со всеми нюансами и остринками длится не так уж и долго, потом он стихает, и становится вашей второй кожей. Только мысли к вам в голову начинают приходить какие-то очень светлые и строгие. Какие именно – зависит от вас самих, сказано же – подобное к подобному. Кому-то чудятся покоренные сердца и вечная женственность, старинные свечи и старые кружева; кому-то - плеяда великих женщин ушедших эпох. Зинаида Гиппиус, Симона де Бовуар, Лу Саломе, и в придачу ретро-декаданс с алыми помадами, шляпками, шпильками и "греческими" кудрями, уложенными мелкой волной, а иные шепчут себе строки поэтов Серебряного века и торжественные строфы романов Мережковского.

      А мне увиделся папа. Он был моим кумиром всю мою жизнь. И так им и остался, так никто и не подвинул его с пьедестала.  Удивительно сильный, умный, принципиальный  и бесконечно обаятельный человек. Мне показалось, что открылась дверь миров, и он сказал мне: «Молодец. Ты все сделала правильно». И мне стало очень спокойно.  Ко мне пришла какая-то непостижимая уверенность в том, что я наконец-то твердо стою на своем, единственно верном пути, и вольна идти по нему, невзирая ни на какие насмешки или препятствия. Потому что, проходив два дня в "Нарцисс Нуар" от Карон, я поняла: мой отзыв о нем, мое восприятие его - это как раз и есть та книжка о Персефоне, которую я написала еще до того, как узнала чем пахнет шедевр Эрнеста Дальтроффа.
И потому я позволю себе немного процитировать, в порядке эксперимента - вдруг вы вот так сразу не согласитесь?

Для меня "Черный нарцисс" - это участь Персефоны.

      «Я помогаю семенам прорываться к свету. Не все выходят на поверхность. Не все расцветают. Не все дают новые семена. Даже у этих созданий путь тяжел и тернист. И когда они никнут, увядая раньше времени, или погибают, так и не увидев свет — я знаю, что им больно. Я чувствую это. Но они, слабые, хрупкие — сражаются до последнего».
…..
— Ты думаешь о непростых вещах, Персефона.
— Знаю. Но мне интересно…
— Ты, кажется, любопытна…
— Мне иногда говорят, что я слишком любознательна и это нехорошо, а иногда — что слишком рассудительна, и это плохо. Поэтому я мало к кому прислушиваюсь.
….
— Тогда у тебя должно быть своё мнение.
— Не знаю, богиня. Право, не знаю. Я знаю, что я люблю цветы. И это единственное, что я знаю наверняка.
— Ты любишь розы?
— Нет, богиня. Вернее, да! Я люблю розы, но я люблю их издалека. Это ведь твои цветы, богиня. И они так прекрасны! Их страшно любить, им хочется поклоняться! Я люблю другие, вернее, я больше люблю другие…
— Какие?
— Я особенно люблю цветы, которые мало кто любит. Я люблю цветы, которых люди боятся или не замечают. Те, которых опасаются и избегают. В них удивительно то, что именно они, проклятые молвой, могут приносить мир, покой и счастье. И еще я люблю те, чьи ароматы способны вдохнуть в душу и гармонию, и тайную тоску…. Они смущают ум и сердце. Они манят к себе, они как тайна. Один вдох — и что-то тебя тревожит, как укол острой иглой. Другой вдох — и ты счастлив…
 - ….Больше всего я люблю нарциссы, богиня! Они сверкают как звезды. Их форма незатейлива, но красота — величава. Они выглядят скромно, но они роскошны. Они белые и желтые. Желтые, как солнце, и белые, как облака, что дарят тень и отдых. Белые, как вершины гор и золотые, как отблески зари на снегу. Их венчики оторочены оранжевым, будто закатным пламенем. Аромат желтых — изыскан, аромат белых исполнен пылкой страсти. А есть еще розовые нарциссы, они словно отсвет утра — самые нежные и неправдоподобные. И всё так двойственно в этом цветке. Он пахнет то горько, то сладко. В нём терпкость трав и дух влажной земли, согретой солнцем, эта горечь будит в душе силу и стойкость. В нём сладость молока и меда, она дарит пьянящую радость сердцу…
— А ты знаешь, что есть ещё и черные нарциссы?
— Не может быть! Я не знала об этом!
— Черные нарциссы носят фурии, богини возмездия.
— Они живут в подземном мире?
— Да, они живут там, где правит Гадес.
— А там есть ещё цветы?
Богиня любви покачала головой.
— Там их нет.
— Только нарциссы?
— Есть ещё асфодели. Но это особые цветы. Больше, чем цветы, я бы сказала. Но это всё.
— Как жаль. Мне бы хотелось, чтобы там росли цветы.
— Думаю, Гадес с тобой бы согласился. Он тоже любит цветы. И музыку, и пение.
— Тогда у него должна быть нежная душа.
…..
Безмерное богатство недр земных не радовало владыку подземного царства, ибо ему не принадлежало. Его пределы были огромны, но безлюдны — все живущие приходили, в конце концов, к нему, но лишь как тени, после смерти, и в каком-то смысле власть Гадеса могла считаться призрачной. Он был богом — но ему не поклонялись, он был властителем, но его не почитали и не любили. О нём всё время старались забыть. Он был одним из Верховных Богов, но почти не бывал наверху. Его снедали обида и ревность, желание излить душу и угрюмость — всё одновременно. Советы Богов на Олимпе да ночи утех были его единственными развлечениями, но то, и другое было скорее исключением в его судьбе, нежели правилом. Но, впрочем, было-таки в его жизни одно наслаждение.
«Удовольствие  отверженности  уравновешивается  удовольствием владычествовать там, куда все страшатся попасть». Он ненавидел своё одиночество, но гордился участью отверженного. Но это было так мало, так ничтожно мало…
Он жаждал большего. Нежного сердца, чуткой души, внимательного собеседника. Дружба не могла удовлетворить эту жажду…
 ….
- Тебе следовало бы жениться, владыка».
- Только не говори, что у тебя есть кто-то на примете. Никто не пойдет сюда по доброй воле. Здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать женское сердце».
- Здесь есть ты, владыка. А там, наверху, есть сердце, которое знает о тебе и жалеет тебя.
— О ком ты, Пропилея?
— О дочери Деметры, владыка, о Персефоне.
— Я слышал, что она достойная дочь своих родителей. Откуда ты знаешь, что ей жаль меня?
— Я подслушала один из разговоров….  это вышло нечаянно. Я была на краю леса, рядом с лугом, где часто бывает дочь Деметры с друзьями. Там чудесное место. После широкой полосы зелени, залитой солнцем и пропахшей медом и ветром — узкая лента почти черного ручья, так темны его воды, над которыми смыкается полог леса. Ветви не подпускают солнечные лучи к стремнине, солнечные зайчики не танцуют на поверхности глубоких заводей, там, где течение замедляется. На границе света и тени вытянулись вдоль берега, со стороны луга, поляны белых нарциссов. У них крупные цветки и крепкие стебли, их аромат пьянит и будоражит по утрам, и нежит на закате, а днем, в полуденную жару, он, как сладкий мед, погружает душу и тело в блаженство. Там я видела Персефону. Это её любимый уголок.
— Мне было бы интересно взглянуть на него. Я люблю нарциссы.
— Знаю, владыка. В этом вы схожи.
— Что она говорила обо мне?
— Она сказала, что желала бы показать тебе это место. Потому что в твоем царстве нет белых нарциссов, только черные. Что она хотела бы взглянуть на них.
— Мои черные нарциссы увлекли её? Как она узнала?
Геката пожала плечами.
— Разве это тайна? О них знают многие, в том числе и ее мать, Деметра.
— Ты права. Что ещё она говорила?
— Что её печалит твоя участь, твое одиночество. Вы родня, и ей хотелось бы помочь тебе. Утешить, обрадовать, поддержать. Ты же знаешь, Деметра дала ей немного своих сил, чтобы помогать расти самым слабым созданиям — цветам.
— Они не беспомощны, в них скрыта большая сила.
— Она похожа на них владыка. Она так же красива, как они, и возможно, столь же сильна. Впрочем, если ты однажды решишь подняться на поверхность, ты сможешь убедиться в этом сам….

(«Театр Богов. Цветы для Персефоны»)

Право, как удивительно сходятся пути мира…

      Моя книга – это и есть мой "Narcisse Noir" и они ужасно похожи.
      Возможно, вы скажете, что это не так, но я только улыбнусь в ответ. История возникновения моих сказок о Персефоне и Эвридике, история о том, как и почему для меня литература оказалась намертво связана с парфюмерией - больше чем с музыкой или картинами, и причем тут придуманные мной Голос и Семь Даров - сама по себе похожа на роман, и возможно я потом расскажу ее - отдельной книгой.
      Я так вижу мир, что поделаешь. Почему кому-то можно видеть его кружевами и охапками цветов, а мне нельзя словами и книгами. Разве это справедливо?
      Конечно же, нет.
      Так что же мне сказать теперь, в конце? Разве только признаться – как на духу.
      Мой поклон и привет тебе, Черный Нарцисс Дома Карон, родившийся в 1911-ом.
      Я влюблена в тебя. И буду любить вечно – насколько это возможно для меня, смертной.

      Спасибо вам, месье Дальтрофф, вы – воистину Волшебник. Ваш «Narcisse Noir» и впрямь похож на картины Рафаэля Санти. И я рада и горжусь, что мы с вами совпали, что не зная ваш Нарцисс, я смогла создать для себя свой, и он оказался удивительно схож с вашим. Тема тени и света, как оказалось, волнует нас обоих. Тема преодоления, тема граней, тема перехода. Это обнадеживает, вне сомнений.
      У Рафаэля были краски и кисти, у вас – реторты, весы и пипетки. А у меня – старенький ноутбук, бумага и карандаш. Но какая разница, что за инструменты выдает нам Господь Бог, ведь главное – это мир, который мы ими рисуем…

Иллюстрация - картина Анри Ле Сиданэ, "Дверь в сад"