Ода Черному Нарциссу

Сегодня я в «Черном Нарциссе» от Карон. У меня не духи -  для них я, увы, не столь богата.  У меня просто старенькая туалетка, но в ней так же скрыта, завернута, запрятана мысль Эрнеста Дальтроффа о неразрывности мира, и о мгновенных, порой, переходах. От света к тени, от солнца - к снегу, из холода - в жару. От жизни - к смерти. Туда – и обратно.  И vice versa.

Волшебниками зовут тех, кому случается пройти до конца этот взаимопереход. Был волшебником самоучка Дальтрофф, стал им и Серж Лютанс, у которого в линейке есть схожий по «идеологии» аромат «Орфелин». И хотя название это чаще  переводят как «Сиротка», и твердят, что Лютанс создал его в память о матери, ушедшей, увы, слишком рано, сам маэстро назвал его посвящением Орфею и его любви к нимфе Эвридике. А в итоге, если мы подверстаем сюда и философию, и миф, и  сказку, то окажемся совсем недалеко от всё того же подземного царства, где правит Гадес, и где рядом с ним – Персефона,  та, что более всего любила нарциссы, ароматом и обликом своим воплотившие двойственность Вселенной. Поэтому и вырастил на поверхности земной Владыка Аида нарцисс черного цвета – знал он, что не сможет устоять перед таким соблазном дочь Деметры, обязательно подойдет взглянуть на это чудо. А вспомнив о Природе, мы увидим, что корни жизни начинаются и заканчиваются именно в мире смерти. Нет тепла без стужи, добра - без зла, и любви  без потерь.

Как сказала одна из книжных героинь: « Я помогаю семенам прорываться к свету. Не все выходят на поверхность. Не все расцветают. Не все дают новые семена. Даже у этих созданий путь тяжел и тернист. И когда они никнут, увядая раньше времени, или погибают, так и не увидев свет — я знаю, что им больно. Я чувствую это. Но они, слабые, хрупкие — сражаются до последнего».

…..
— Ты думаешь о непростых вещах, Персефона.
— Знаю. Но мне интересно…
— Ты, кажется, любопытна…
— Мне иногда говорят, что я слишком любознательна и это нехорошо, а иногда — что слишком рассудительна, и это плохо. Поэтому я мало к кому прислушиваюсь.
….
— Тогда у тебя должно быть своё мнение.
— Не знаю, богиня. Право, не знаю. Я знаю, что я люблю цветы. И это единственное, что я знаю наверняка.
— Ты любишь розы?
— Нет, богиня. Вернее, да! Я люблю розы, но я люблю их издалека. Это ведь твои цветы, богиня. И они так прекрасны! Их страшно любить, им хочется поклоняться! Я люблю другие, вернее, я больше люблю другие…
— Какие?
— Я особенно люблю цветы, которые мало кто любит. Я люблю цветы, которых люди боятся или не замечают. Те, которых опасаются и избегают. В них удивительно то, что именно они, проклятые молвой, могут приносить мир, покой и счастье. И еще я люблю те, чьи ароматы способны вдохнуть в душу и гармонию, и тайную тоску…. Они смущают ум и сердце. Они манят к себе, они как тайна. Один вдох — и что-то тебя тревожит, как укол острой иглой. Другой вдох — и ты счастлив…
Афродита заворожено кивала чуть ли не каждому слову, а Персефона спешила дальше.
 - ….Больше всего я люблю нарциссы, богиня! Они сверкают как звезды. Их форма незатейлива, но красота — величава. Они выглядят скромно, но они роскошны. Они белые и желтые. Желтые, как солнце, и белые, как облака, что дарят тень и отдых. Белые, как вершины гор и золотые, как отблески зари на снегу. Их венчики оторочены оранжевым, будто закатным пламенем. Аромат желтых — изыскан, аромат белых исполнен пылкой страсти. А есть еще розовые нарциссы, они словно отсвет утра — самые нежные и неправдоподобные. И всё так двойственно в этом цветке. Он пахнет то горько, то сладко. В нём терпкость трав и дух влажной земли, согретой солнцем, эта горечь будит в душе силу и стойкость. В нём сладость молока и меда, она дарит пьянящую радость сердцу…
— А ты знаешь, что есть ещё и черные нарциссы?
— Не может быть! Я не знала об этом!
— Черные нарциссы носят фурии, богини возмездия.
— Они живут в подземном мире?
— Да, они живут там, где правит Гадес.
— А там есть ещё цветы?
Богиня любви покачала головой.
— Там их нет.
— Только нарциссы?
— Есть ещё асфодели. Но это особые цветы. Больше, чем цветы, я бы сказала. Но это всё.
— Как жаль. Мне бы хотелось, чтобы там росли цветы.
— Думаю, Гадес с тобой бы согласился. Он тоже любит цветы. И музыку, и пение.
— Тогда у него должна быть нежная душа.
…..
Безмерное богатство недр земных не радовало владыку подземного царства, ибо ему не принадлежало. Его пределы были огромны, но безлюдны — все живущие приходили, в конце концов, к нему, но лишь как тени, после смерти, и в каком-то смысле власть Гадеса могла считаться призрачной. Он был богом — но ему не поклонялись, он был властителем, но его не почитали и не любили. О нём всё время старались забыть. Он был одним из Верховных Богов, но почти не бывал наверху. Его снедали обида и ревность, желание излить душу и угрюмость — всё одновременно. Советы Богов на Олимпе да ночи утех были его единственными развлечениями, но то, и другое было скорее исключением в его судьбе, нежели правилом. Но, впрочем, было-таки в его жизни одно наслаждение.

«Удовольствие  отверженности  уравновешивается  удовольствием владычествовать там, куда все страшатся попасть».
Он ненавидел своё одиночество, но гордился участью отверженного.
Но это было так мало, так ничтожно мало…
Он жаждал большего. Нежного сердца, чуткой души, внимательного собеседника. Дружба не могла удовлетворить эту жажду…
 ….
- Тебе следовало бы жениться, владыка».
- Только не говори, что у тебя есть кто-то на примете. Никто не пойдет сюда по доброй воле. Здесь нет ничего, что могло бы заинтересовать женское сердце».
- Здесь есть ты, владыка. А там, наверху, есть сердце, которое знает о тебе и жалеет тебя.
— О ком ты, Пропилея?
— О дочери Деметры, владыка, о Персефоне.
— Я слышал, что она достойная дочь своих родителей. Откуда ты знаешь, что ей жаль меня?
— Я подслушала один из разговоров….  это вышло нечаянно. Я была на краю леса, рядом с лугом, где часто бывает дочь Деметры с друзьями. Там чудесное место. После широкой полосы зелени, залитой солнцем и пропахшей медом и ветром — узкая лента почти черного ручья, так темны его воды, над которыми смыкается полог леса. Ветви не подпускают солнечные лучи к стремнине, солнечные зайчики не танцуют на поверхности глубоких заводей, там, где течение замедляется. На границе света и тени вытянулись вдоль берега, со стороны луга, поляны белых нарциссов. У них крупные цветки и крепкие стебли, их аромат пьянит и будоражит по утрам, и нежит на закате, а днем, в полуденную жару, он, как сладкий мед, погружает душу и тело в блаженство. Там я видела Персефону. Это её любимый уголок.
— Мне было бы интересно взглянуть на него. Я люблю нарциссы.
— Знаю, владыка. В этом вы схожи.
— Что она говорила обо мне?
— Она сказала, что желала бы показать тебе это место. Потому что в твоем царстве нет белых нарциссов, только черные. Что она хотела бы взглянуть на них.
— Мои черные нарциссы увлекли её? Как она узнала?
Геката пожала плечами.
— Разве это тайна? О них знают многие, в том числе и Деметра.
— Ты права. Что ещё она говорила?
— Что её печалит твоя участь, твое одиночество. Вы родня, и ей хотелось бы помочь тебе. Утешить, обрадовать, поддержать. Ты же знаешь, Деметра дала ей немного своих сил, чтобы помогать расти самым слабым созданиям — цветам.
— Они не беспомощны, в них скрыта большая сила.
— Она похожа на них владыка. Она так же красива, как они, и возможно, столь же сильна. Впрочем, если ты однажды решишь подняться на поверхность, ты сможешь убедиться в этом сам….
…..
….Отдаленные крики боли, огненная лава режет глаза. Нет покоя в царстве Гадеса. Нет его нигде — ни внизу, ни наверху. Может быть, его вообще не существует? Как знать? Что если покой — только одно мгновение, созданное лишь затем, чтобы желать его вечно? Вечно желать недостижимого….
— Ты нервничаешь, Аид.
— Там, в зеленых полях, сейчас встает солнце.
— Тебе это не причинит зла, владыка.
— Знаю. Но я отвык от солнечных лучей.
— А как же твои визиты на Олимп? Ты ведь бываешь там, пусть и нечасто.
— Там — долг. А здесь… непонятно что.
— А здесь — ты сам. Твоя воля. Твои желания.
— Для меня это в прошлом. Как и все прочее — дыхание зноя, свежесть ветра и запах медовых трав.
— И кто из нас поэт, владыка? Но успокой свое сердце. Ведь прикасаясь к своему прошлому, мы открываем себя будущему.
— Ты прав, Кербер. Отчего ты такой мудрый?
— Оттого, что у меня нет ничего, кроме долга, владыка.
— Совсем ничего?
— Ещё боль.
— Мы стараемся помочь тебе справиться ней, малыш.
— Мне кажется, это связано. Вы и боль. Может, если бы у меня не было вас, её тоже не было бы.
— Ты хочешь сказать, что мы не лекарство, а причина страданий?
— Я иногда так думаю, владыка. Это малодушие, знаю, но не могу удержаться.
— Может быть, тогда и я просто оплачиваю грядущую радость?
— Может быть, владыка. Но тебе пора отправляться в путь. Дыхание твоих черных жеребцов уже выплавило яму в скале. Ещё немного, и она расширится так, что они не смогут преодолеть её прыжком с места.
— Мое желание подхлестнет их…
— …и одержит победу над их страхом и твоей осторожностью…
— Ты снова прав. Я должен увидеть её, малыш!
— Доброй дороги тебе, владыка. Змеи просыпаются. Я буду ждать тебя.
— Я попрошу Гекату помочь тебе, мой друг.
— Не беспокойся обо мне, повелитель. Я справлюсь.
— Когда я вернусь, я навещу тебя. Обещаю!

Ворота из крепчайшего диаманта, тени на дороге, что ведет от Ахерона, реки Скорби. Тени вокруг, скалы вокруг, пропасти по краям дороги. Камень, мертвый камень, пепел и огонь. Песок сухой, песок оплавленный, песок, спекшийся в глыбы и столбы. Безмолвие, прерываемое грохотом, огненный ад, взрывающий тьму и тишину.
Трехголовое чудовище, обвитое телами змей, растянулось на плоской вершине скалы, рядом с воротами. Вспененные пасти приоткрыты, оно хрипло и шумно дышит, и лижет длинными шершавыми языками руки темноволосой женщины в черном плаще, которая сидит рядом с ним. Одна уродливая голова лежит у неё на коленях, две других примостились по бокам, выглядывая из-под её локтей. Они нетерпеливо покусывают первую, намекая, что та занимает самое уютное местечко уже слишком долго. Темноволосая улыбается, тормошит их ласково, не вмешиваясь в назревающую ссору. Разберутся, не маленькие.
— Твое прикосновение облегчает боль, сестра.
— Мне жаль, что это моя рука, а не Гадеса. Владыка Аида в этом могущественнее меня. Змеи повинуются ему беспрекословно.
— Но они слушают и тебя тоже.
— Мне требуется больше времени.
— Я терпелив, сестра.
— Я знаю, милый. А где владыка? Я пробовала позвать его — он не ответил.
— Он поднялся наверх, сестра.
— Странно. Наверху день. Он предпочитает покровы ночи.
— Ночью нарциссы спят, сестра. И девушки — тоже.
— Тогда его нет слишком долго.
— Будь терпелива, как я, сестра.
— Я буду стараться, милый.

…А Гадес  весь тот длинный, жаркий день любовался без устали дочерью брата, Персефоной. Следил, укрывшись в тени тех самых зеленых великанов, что выстроились на окраине луга, вдоль ручья, заросшего белыми нарциссами по краям. Тонкая девичья фигурка мелькала, как солнечный зайчик на волнах, как перышко, ласково носимое ветром, как облачко в вышине небес. Смех Персефоны острыми иголочками вонзался ему в сердце,  и сладкое отчаяние кружило голову владыке Царства Мертвых. Её красота была полной противоположностью всему, что его окружало там, внизу.
«Если она будет со мной, я смогу нести свою ношу бесконечно. Один взгляд на неё способен отменить существование Тартара. Я хочу, чтобы она любила меня, ибо я уже влюблен, и буду любить вечно».
(«Театр Богов. Цветы для Персефоны»)

Право, как удивительно сходятся пути мира…

Мой интерес «всерьез» к парфюмерии начался с заметки в Дзене, и как раз про «Narcisse Noir». Там не было никаких особых подробностей, так коротенько, как теперь принято, но поскольку я тогда решала, писать ли мне продолжение сказки об Эвридике, и если да, то в каком ключе? – тема черного нарцисса сразу вывела меня на миф о Персефоне, а тот при близком рассмотрении оказался тесно связан с историей Орфея, и очень перекликался с мыслями, что будила во мне вся эта история… 
Я долго не могла решиться купить себе «Черный Нарцисс». В продаже были либо духи по цене самолета, либо современная версия, которая почему-то  все время была «не в наличии». Я купила малыша «Narcisse» от Chloe, но оказалось, что это совсем не то. 
        И я решила писать книгу без материализованной «вдохновлялки». В конце концов, в мире по-прежнему росли живые нарциссы, и были ведра с водой, в которых они стояли в ожидании покупателей. Еще  были сады на дачах и парки, там росли стреловидные зеленые стебли, увенчанные белыми и желтыми венчиками из лепестков, похожих на огромные, широко раскрытые глаза и на языки пламени. Корни растений впивались в черную влажную почву, ароматы земли потоком вздымались вверх под лучами солнца и смешивались со сладостью цветочной пыльцы и резким молочным духом сломанных и надломанных в битве за жизнь листьев и стеблей. 
  И вот, спустя почти три года – и как не вспомнить  тут знаменитую поговорку?! – я наконец-то нашла туалетку, во флаконе 70-х годов прошлого века, и мне достался из нее небольшой отливант. Тридцать – там, да двадцать – здесь. Пятьдесят лет – большой срок. Было страшновато, взяла немножко, 10 миллилитров.
С трепетом брызнула на запястье.
        Горечь. Первое – это горечь. И острота. Острота почти физическая, визуализированная, так остер стебель, так бывает остер лист. И первым – на губах буквально – сок, сок стебля, молочайный, пронзительный, прохладный. Не молочный – млечный. Так холоден и остро блистающ безмерно далекий от нас Млечный Путь. А острота – как от лука. И от   растения, и от оружия. Стрелы стебля, стрелы острые….
        Нарцисс – луковичное растение. И все виды его – оружие, ибо все его виды – ядовиты.
        Итак, первые ноты – травянистый, горький, свежий, холодноватый. Похоже на дыхание  полноводного ручья утром раннего лета, или поздней весны,  до полного восхода солнца, на самой заре, когда спят еще по лугам туманы…
Свет разлит по земле, но тень – тень рядом.
        Свет-тень, тень-свет. Светотень, игра и грани которой так любы сердцам художников. Импрессионисты особенно любили ее. Ведь что, собственно, такое импрессионизм? Способ изображения объекта через его взаимодействие с пространственной и световоздушной средой, отображение его в рефлексах, бликах, тепло-холодных отношениях света и тени. Примерно так гласит определение. Тень и свет – как две стороны мира, как жизнь и смерть, не существовали друг без друга и либо сталкивались как клинки в битве, либо сливались, образуя дымку и полусвет. Ранний Клод Моне любил черные тени растений, древние греки, безусловно, одобрили бы его выбор. У других художников тень – это страх, душевная тьма, родня тьмы физической, мир смерти и уныния, коим и был когда-то Аид, царство Мертвых. 
        Для меня «Narcisse Noir» очень похож на картину «Дверь в сад» Анри Ле Сиданэ. Его очень выделяли критики за особый, только ему присущий стиль восприятия света и цвета, причем настолько, что еще при жизни он получил прозвище «Метерлинк живописи». О его творчестве восторженно отзывался Марсель Пруст, а уж кто-кто, а Пруст был человеком и писателем не только хорошо разбиравшемся в теме цвета и света, но и был прекрасно осведомлен о тенях, что омрачают души и жизни, и писал о них сам, так глубоко и безукоризненно, как мало кто другой.
        На картине Ле Сиданэ изображена совершенно обычная открытая дверь, ведущая из дома в сад, но парадоксальным образом вы, глядя на полотно, чувствуете и горячую ласку солнца, и почти могильный холод. Блики света у порога, на полу становятся то ли  робкими шагами света в смерть, то ли приглашением для смерти выйти на свет из тени. Внутри дома вы видите стылую пустоту, а снаружи все буквально звенит от полноты и  радости. Там – улыбка и бег, здесь – строгая сосредоточенность и скованность движений.  И  между ними – четкая граница. Тут жизнь – там смерть. От отвращения – к обольщению, из холода – в жару. Вот это и есть в «Черном нарциссе» Эрнеста Дальтроффа. В его аромате влажная чернота земли передана холодноватой горечью, а прямота кинжальных стеблей и листьев – выражена через пронзительную остроту запаха.  И все – тончайшее, невесомое, как столбик света, как блик солнца в ручье. Как ему это удалось – не понятно.
        Эрнест Дальтрофф был самоучкой в парфюмерии и думаю, художником в душе. Он не создавал духи, он писал картины. Недаром на русскоязычной Фрагрантике одна из комментаторов восклицает: «Даже не предполагала, что невинный первоцветик может выдать реально адово звучание. Вероятно, такие нарциссы цветут по заболоченным стигийским берегам... Аромат бесспорно впечатляет, покоряет…; но как носить сие произведение искусства, не чувствуя себя завернутой в картину Рафаэля -- ума не приложу...».
       «Невинный первоцветик» оставим на совести автора комментария; нарцисс, как мы знаем, ядовит, и потому вполне «адов», и это нормально. А вот про Рафаэля – это она в точку. «Нарцисс» Дальтроффа – именно картина. Поэтому носить его действительно не просто. Не стану утверждать, что ему нужно соответствовать – нет, это не из той оперы. И говорить модное нынче «до этого надо дорасти» - тоже не буду. До «Черного нарцисса» дорасти невозможно: либо это ваше, либо нет. Это как шевелить ушами – или умеете, или никогда не научитесь, поскольку с этой способностью можно только родиться. 
       А до старенькой туалетки к берегу моему прибило 2 миллика Narcisse Noir, года 2012-го, вполне себе юбилейного ( почти ровно 100 лет после выхода первой формулы), и они тоже оказались волшебными, ибо в десять утра марта, выйдя на лестничную площадку, в морозный, но уже заполненный солнцем воздух, я резко повернулась – не помню, зачем – и вдруг услышала аромат нарциссовых полей, словно его бросил мне в лицо ветер. Это был отзвук NN, нанесенного накануне вечером.  12 часов жизни и этакое чудо в финале! В квартире он был тих и почти не слышен, только вот спину мне держал, да плечи отчего-то сами расправлялись, словно на уроке хореографии.  А посреди бетона, холода и металлической свежести панельного скворечника – вот, подите ж... проснулся и околдовал...
       Туалетка 70-ых, на излете, поутру, пахла – вот странность! - не полями, но пенками от варенья. То ли земляничного, то ли вишенного. И лишь много позже, повздыхав от полноты детских воспоминаний, сообразила я, что так сладко пахнет волнистая оторочка-коронка, окружающая пестик и тычинки цветка, так пахнет нарциссовая пудра-пыльца.

       Не хочется говорить плохо о Доме Карон, но признаюсь честно – версия 2018 года вышедшая в серии La Collection Priv;e разочаровала меня по самое «не могу». Мне не дали нарцисса. Мне даже не дали чернозема. Мне выдали черный чай. Приблизительно такой, как в Proposal у HFC, и в Turandot у Roja Dove. Только у поименованных чай был все ж таки заварной, а тут мне предложили пакетированный, в пирамидках. Чай, кстати, оказался не летним, нет, это был вполне зимне-праздничный сорт, со специями в духе новогоднего глинтвейна, с апельсиновыми засахаренными корочками и сушеными красно-кожурными яблоками.  Вместо сладкой, слипшейся от жары пыльцы мне вручили петушка на палочке, из жженого сахара. Петушок разогрелся, он лип к рукам и от отломанных его кусочков тянулись нитки-паутинки, тонкие, но все еще прочные, и тоже липкие.
      Светлый нарциссов дух разлили в металлические формочки, там он застыл и был запечатан. Остроты и свежести не было и в помине, везде подтоном царила горечь,  и сахар, увы, был пережжен.  Это было похоже на попытку причесать тигров с картины Дали и навязать им на шею бантики. Бантики – получились, Дали – нет. Тигры сели пить чай, и перестали быть тиграми.
Исчез сад, но появился освежитель воздуха под названием «Чай в саду», причем подаренный на Новый год или Рождество, потому что в общем тоне - ни солнца, ни цветов. Только электрический свет, гирлянды из фонариков, и чернота ночи много ближе к волхвам и их дарам, чем к теням Аида и черной земле. Нет утра, нет ветра – есть плотные драпри и тьма за окном.
       Синтетика 2018 года издания откровенно скучна. Она вполне носибельна – даже с кроссами и худи, но она совершенно не стоит тех денег, которые за нее просят. К тому же деньги просят «за бренд и легенду» - а ни того, ни другого в La collection Privee Narcisse Noir просто нет.
Это не картина Рафаэля. Это рама от нее, с вколотой в нее иголкой на которую зацеплена бумажка с энным количеством нулей.
Темная нарциссовая горечь, которая должна на манер Харона отправлять вас к вратам Аида, вместо этого перекидывает к пыльным шкафам, где хранятся толстые фолианты со сказками ушедших эпох,  и пахнет гарью сожалений о пропавшей из виду, выжженной дотла земле.
И все, что остается, это процитировать давно знакомое:
«Гармония мира не знает границ,
Сейчас мы будем пить чай»
       Нет. Лучше пять, ну хорошо, два миллилитра старых духов, и порой по праздникам, пусть даже в Рождество, за чаем, иногда касаться за ушком, или в ложбинке груди, стеклянной палочкой, благоухающей старым настоянным зельем из придуманных кем-то черных нарциссов, и вдыхая их аромат, вдыхать историю, легенду, поэзию, красоту, отголоски чьих-то мыслей и судеб. Прошлое, живущее до сих пор  - в этот самый момент. Живущее в вашем уме и вдохе.
       Я куплю себе потом еще немножко духов. Обязательно. Осенью. На свой день рождения.
       Имею право.

Парфюмер Джон Бибель сказал о NN так:
     «Среди всех весенних цветов я особенно люблю аромат нарциссов. Очень немногие цветы имеют такой необычный ольфакторный профиль – находящийся где-то посередине между янтарным и цветочным и при этом прозрачный. Такая поэтичная двойственность прекрасно отражает мимолётную жизнь этих цветов – столь глубоко сидящих в почве и всё же возвышающихся над землёй, пусть и всего на несколько недель. Неудивительно, что землистая сторона нарцисса так притягивает и завораживает.
      Чрезвычайно важный аромат с нотой нарцисса –Narcisse Noir от Caron. Он был создан в далёком 1911 году, но каждый раз, вдыхая его, я поражаюсь тому, насколько революционным он кажется. Это не зарисовка живописных лугов или обдуваемых ветром зелёных холмов, это нечто гораздо более тёмное и серьёзное - практически научное исследование всех граней цветов и луковиц нарцисса, проводимое, чтобы потом объединить их в прекрасный медитативный аромат. У него довольно резкий профиль: нарцисс, флёрдоранж, жасмин, апельсин, роза, сандал, мускус и ветивер. Избегая более густого, сладострастного шипрового формата, он предлагает что-то более линейное, приземлённое, прохладное и приглушённое. Это аромат, который хочется носить вечером при свечах. Его красота в сдержанности: он не окружает нарцисс пушистым облаком, не наполняет его солнечным светом; вместо этого он позволяет ему загадочно играть на коже своим янтарными оттенками».

     Он действительно сдержан, Черный нарцисс от Карон. Он очень вдумчив и серьезен. Его ликующее, зонкое начало со всеми нюансами  остринками длится не так уж и долго, потом он стихает, и становится вашей второй кожей. Только мысли к вам в голову начинают приходить какие-то очень светлые и строгие. Какие именно – зависит от вас самих, сказано же – подобное к подобному. Кому-то чудятся покороенные сердца, вечная женственность, старинные свечи и старые кружева, кому-то – плеяда великих женщин ушедших эпох – Гиппиус, Симона де Бовуар, Гала, Лу Саломе, и ретро-декаданс с алыми помадами, кудрями, уложенными мелкой волной a la Greek, шляпками  и шпильками, кому-то чудятся строки поэтов Серебряного века и торжественные строфы романов Мережковского.
      А мне увиделся папа. Он был моим кумиром всю мою жизнь. И так им и остался, так никто и не подвинул его с пьедестала.  Удивительно сильный, умный, принципиальный  и бесконечно обаятельный человек. Мне показалось, что открылась дверь миров, и он сказал мне: «Молодец. Ты все сделала правильно». И мне стало очень спокойно.  Ко мне пришла какая-то непостижимая уверенность в том, что я – наконец-то твердо стою на своем, единственно верном пути, и вольна идти по нему, невзирая ни на какие насмешки или препятствия.Потому что, проходив два дня в Narcisse Noir от Caron, я поняла – мой отзыв о нем, мое восприятие его - это как раз и есть та книжка о Персефоне, которую я написала еще до того, как узнала чем пахнет шедевр Эрнеста Дальтроффа.

      Моя книга – это и есть мой Narcisse Noir и ужасно похожи.
      Возможно, вы скажете, что это не так, но я только улыбнусь в ответ.
      Я так вижу мир, имею право. Почему кому-то можно видеть кружевами и охапками цветов, а мне нельзя – словами и книгами. Разве это справедливо?
      Конечно же, нет.

      Так что же мне сказать теперь, в конце? Разве только признаться – как на духу…
      Мой поклон и привет тебе, Черный Нарцисс Дома Карон, родившийся в 1911-ом.
      Я влюблена в тебя. И буду любить вечно – насколько это возможно для меня, смертной.

      Спасибо вам, месье Дальтрофф, вы – воистину Волшебник. Ваш «Narcisse Noir» и впрямь похож на картины Рафаэля Санти.   И я рада и горжусь, что мы с вами совпали, что не зная ваш Нарцисс, я смогла создать для себя свой, и он оказался удивительно схож с вашим. Тема тени и света, как оказалось, волнует нас обоих. Тема преодоления, тема граней, тема перехода. Это обнадеживает, вне сомнений.
      У Рафаэля были краски и кисти, у вас – реторты, весы и пипетки. А у меня – старенький ноутбук, бумага и карандаш. Но какая разница, что за инструменты выдает нам Господь Бог, ведь главное – это мир, который мы ими рисуем…

Иллюстрация - картина Анри Ле Сиданэ, "Дверь в сад"