Глядя в поэтический телескоп

1

Ну, вот, друзья, мы с вами почти приблизились к серии небольших очерков, где попытаемся нашими скромными силами достичь относительного понимания того, что же такое ПОЭЗИЯ….
Но сегодня, предваряя следующую публикацию, мы поговорим о … литературоведении и некоторых его “теориях”.
Поэзия духовна – надеюсь, с этим никто не станет спорить. А духовный предмет требует такого же духовного рассмотрения. Разговоры некоторых весьма далёких от поэзии специалистов напоминают мне разглагольствования атеистов о Боге.

М.И. Цветаева “Искусство при свете совести”:
«Искусство свято», «святое искусство» — как ни обще это место, есть же у него какой то смысл, и один на тысячу думает же о том, что говорит, и говорит же то, что думает.
К этому одному на тысячу, сознательно утверждающему святость искусства, и обращаюсь.
Что такое святость? Святость есть состояние, обратное греху, греха  современность не знает, понятие грех современность замещает понятием вред. Стало быть, о святости искусства у атеиста речи быть не может, он будет говорить либо о пользе искусства, либо о красоте искусства. Посему, настаиваю, речь моя обращена исключительно к тем, для кого — Бог — грех — святость — есть.
Если атеист заговорит о высоте искусства, речь моя, отчасти, будет относиться и к нему».

Литературовед во все времена в определённом смысле походил на практиканта, изучающего трупы в анатомическом театре. Страшно смотреть, как он вскрывает стихотворению грудную клетку, достаёт из него органы и взвешивает их на своих “точных” весах. Всё, что может сказать литературовед, говорится им постскриптум, тогда как живой процесс проникновения в поэзию остаётся для него тайной за семью печатями, впрочем, как и сама поэзия. А то, что людям непонятно, их пугает, и, пугаясь, они пытаются это либо уничтожить, либо как минимум объявить несуществующим.
Разобрав тело стихотворения на косточки и сухожилия, литературовед претендует на некую научность и объективность. И начинается: “автор использовал много глаголов в одной строфе, чтобы передать ими движение бури” или “автор намеренно прибегает к звукописи шипящих, чтобы выразить шум камыша”. И, что самое печальное, люди этому бреду верят, верят, что поэт сидит, подперев голову рукой, и напряжённо раздумывает, какими способами передать то или иное явление.
Но мы-то с вами знаем, что поэзия пишется подсознанием. Автор, находящийся под действием вдохновения, не понимает, существует ли он вообще!
А.С. Пушкин:
И забываю мир, и в сладкой тишине, –
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне,
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит и ищет, как во сне,
Излиться, наконец, свободным проявленьем.

Хотя в наше время довольно много таких, кто пишет без вдохновения и действительно часами “изобретает” стихи. О них мы уже говорили прежде http://proza.ru/2024/03/01/520

М.И. Цветаева “Искусство при свете совести”:
“Гения без воли нет, но еще больше нет, еще меньше есть — без наития (вдохновения, - прим. ЛБ). Воля — та единица к бессчетным миллиардам наития, благодаря которой только они и есть миллиарды (осуществляют свою миллиардность) и без которой они нули — то есть пузыри над тонущим. Воля же без наития — в творчестве — просто кол. Дубовый. Такой поэт лучше бы шел в солдаты”.

Поэтому если вы действительно желаете больше узнать о поэзии, читайте и слушайте ПОЭТОВ, о ней пишущих и говорящих.
Поэт по сравнению с литературоведом – это опытный практикующий хирург, который каждый день имеет дело с жизнью и смертью, а не с остывшими телами в анатомичке.
Каков же опыт наших хирургов, моих старших и младших коллег? А они в один голос утверждают, что поэзия и стихи – это как Луна и яичница – 1; что поэзия – это живая субстанция, присутствующая везде, не только в стихотворных текстах – 2; что стихи – это всего навсего дом, оболочка для поэзии и что без неё они мертвы и никчемны – 3; что поэзия – “непознаваема, непостигаема, ненарекаема” – 4; но что стоит жизнь положить, чтобы хоть на йоту приблизиться к её постижению – 5.
И тут наши уважаемые “патологоанатомы” радостно хлопают в ладоши и восклицают: эврика! Раз поэзия такова, так и не надо о ней говорить – всё равно её не понять! Затем некоторые особо эрудированные приводят цитату из Витгенштейна насчёт того, что о “невыразимом” лучше вообще помалкивать и, как предсказуемый итог всех этих безвдохновенных, безблагодатных инсинуаций, вывод: нет никакой “поэзии”, есть строчки в столбик, придуманные конкретным человеком, они и есть поэзия, т.е. стихи как часть литературы. Эти строчки называют “собственностью” человека и даже вспоминают о Боге, Который, по их мнению, таким образом “сохраняет через смертных Свой собственный голос”.
Серьёзно? Творец Неба и земли нуждается в твари, чтобы сохранить Свой голос? Миллионы лет человечество безуспешно бьётся над постижением смысла своего существования, а оказывается всё так просто: Бог без нас пропадёт.)) Боже, милостив буди нам, грешным!
Дальше под (sic!)“поэзией” предлагается понимать “конкретный литературный (sic! )“феномен”, живущий в слове”.
Главное, что никто из уравнителей поэзии со стихами не в состоянии хотя бы приблизительно объяснить, что это за “конкретный “феномен” такой, да ещё и каким-то Макаром “живущий” в слове. Но зато они уверены, что “феномен” есть, а поэзии (в сакральном её смысле) – нет.
Литературоведов можно понять. Ведь если они признают существование поэзии как живой независимой субстанции (Поэзии с большой буквы), избравшей своим основным пристанищем словотворчество человека, то им придётся признать и тот факт, что литературоведение как наука бессмысленно и бесполезно топталось на месте весьма продолжительное время; придётся принять и то, что в итоге оно полностью себя исчерпало в том виде, в котором литвед существует в наше время. А значит, нужно реформирование через кардинальное изменение взгляда на поэтическое творчество, изменение мер и весов, когда главным достоинством текста будет рассматриваться присутствие в нём Поэзии, а не форма (технические средства версификации, идейность или оригинальность и пр.). Но вместо этого в качестве мерила нам навязывают “вкус” решающего, хорошие перед ним стихи или плохие. Разве это нормально или, может быть,  профессионально?..
Вы думаете почему сами поэты всё чаще встают на защиту поэзии? Разумеется, не потому, что они за неё боятся – поэзия имеет божественное происхождение и ей от человеческой глупости и невежества ничего не сделается. Поэты беспокоятся за нас с вами, что это МЫ можем окончательно утратить способность к различению поэзии – трудно себе представить духовные и эстетические последствия подобной катастрофы…
Так что дела на сегодня обстоят неважно, настолько неважно, что специалист по квантовой физике лучше сможет объяснить вам стихотворение, насыщенное поэзией, чем тот или иной литературовед.

В следующей статье мы рассмотрим несколько высказываний, сделанных великими поэтами, высказываний, к расшифровке которых необходимо приступать только через призму поэзии. Всё-таки “конкретный “феномен” – вещь с характером.)


2

Из письма А.С. Пушкина (май, 1824) поэту Петру Вяземскому: «Твои стихи к Мнимой Красавице (ах, извини: Счастливице) слишком умны. – А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата».
“Поэзия”, обратите внимание. Не “стихи”.
Заключительную фразу, написанную Пушкиным, мы слышим нередко и чаще всего, к сожалению, в качестве оправдания посредственных стихов.
Сочинят что-нибудь вроде “кот ходил по трубе, размышлял о судьбе” или “тётя Мотя на болоте, позолоченная бротя” и на одёргивание со стороны критика уверенно апеллируют к известному высказыванию классика.
Попробуем разобраться, о какой “глуповатости” говорил Александр Сергеевич.
Со времён Пушкина человечество значительно выросло интеллектуально, так за что же бедной поэзии достался удел “дудочки-дурочки”?...
(Здесь необходимо уточнить, что под “интеллектом” я подразумеваю научно-техническую сторону мышления, тогда как с духовной точки зрения мы сильно отупели за предыдущий и особенно за нынешний века.)
На мой взгляд, Пушкин имел в виду не глупость в обычном понимании этого слова, а юродство. Юродивых издавна называли дурачками. В русском фольклоре что ни главный герой, то дурачок, оказывающийся в итоге умнее всех. Юродивые часто изъяснялись притчами по примеру Христа. Поэзия тоже говорит не прямо, а художественными тропами. Она должна быть “глуповатой” именно в этом толковании: отчасти юродствуя, поэт способен передать словами непередаваемое. В то же время наука, идущая параллельным путём познания мира, изъясняется предельно точно: прозой и цифрами.
Таким образом за поверхностной “глуповатостью” поэзии кроются глубокие смыслы и чувства, научные и мистические открытия, совершённые чувственным путём.

А я стою средь голосов земли.
Морозный месяц красен и велик.
Ночной гудок ли высится вдали?
Или пространства обнаженный крик?
(А.Т. Прасолов)

Что замечательно, юродство является неотъемлемым её свойством. Другими словами, не нужно специально “оглуплять” свои стихи – достаточно довериться интуиции, ведущей поэта по отвесной языковой дорожке.

И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
(Ю.П. Кузнецов)

Не раз приходилось слышать наставление о том, что не следует идти за рифмами. Спрашивается, почему не следует? Кто так постановил? Рифма прекрасна своей непредсказуемостью и случайностью. Попробуйте довериться ей – вы узнаете о себе и о мире много нового. Понятно, что всё должно быть с разумом, то есть нельзя бездумно шлёпать что попало, а потом считать полученный результат чуть ли не автописьмом, ниспосланным свыше. Поэт для того и нужен, чтобы, на ощупь двигаясь за своим дарованием, выбирать, отцеживать из несметного множества возможных слов одно единственно верное. По сути, поэзия пишет себя сама, мы только направляем её в нужное русло.

Я шел за снегом, размышляя о
бог знает чем, березы шли за мною.
С голубизной мешалось серебро,
мешалось серебро с голубизною.
(Б.Б. Рыжий)

Интеллектуальный подъём, особенно усилившийся с появлением Интернета, парадоксально повлёк за собой эпидемию откровенно глупых и более того – примитивных стихов и, как спонтанный ответ им, чисто интеллектуального, безвдохновенного, мертворожденного стихотворства. От глупости все устали, её хватает с избытком везде и всюду. Но и интеллект в сухом остатке вовсе не способен удовлетворить тягу человека к прекрасному, основой которого является Поэзия как духовная живая субстанция, пронизывающая всё творение.

Словно кто-то музыкой говорит…
Долгий взгляд его – голубой гранит,
ледяное жало, спираль, стрела.
Его вдох – солома, а выдох – мгла,
серебристый воздух, закатный свет.
Говорит он музыкой, а в ответ
ты глядишь внимательно на закат,
напрягая слух,
проясняя взгляд.
(С.А. Пагын)

Марина Цветаева подразделяла поэтов на “больших”, “высоких” и “великих”. Поэзия только тогда поэзия, когда она заставляет человека духовно расти, чтобы дотянуться до неё. Она не обязана быть всем понятной и приятной. Она находится за гранью человеческих представлений о мире и разговаривает с нами языком высокого юродства, которое иногда ещё называют “высоким безумством”.

Боже, откуда, куда
ветром повеяло тонким —
бритвочки тоньше, когда,
медленная, в сторонке
острая свищет вода
музыкой, паузой, ветром,
слухом, его километром,
голосом, где музыка спит
и, как рыбешка, в полоску
шкурку кладет под березку,
музыкой стылой молчит
или во сне говорит.
(Ю.В. Казарин)


3

...только влюбленный
Имеет право на звание человека.
А. Блок “Когда вы стоите на моем пути”
https://rupoem.ru/blok/kogda-vy-stoite.aspx

Довольно известная строка Блока, в основном вызывающая недоумение и констатацию “легковесного мировосприятия молодости”. Но давайте приникнем к нашему поэтическому “телескопу” и попробуем рассмотреть это спорное высказывание более тщательно.
Верлибр, который завершает упомянутая строка, посвящён женщине, и не возникает сомнений, что, говоря о влюблённости, поэт имел в виду именно чувства к даме своего сердца. Однако, мы имеем дело с поэтом-символистом, для которого многослойность смыслов – обычный приём. Также необходимо учитывать, что нередко, начиная с частного, в финале поэты приходят к обобщению как некому выводу в результате предшествующих размышлений.
Завершая стихотворение пафосным и категоричным “только влюблённый имеет право на звание человека”, Блок всё ещё говорит о своих чувствах к женщине или уже о чём-то другом, глобальном, отстранённом от контекста, но созвучном ему?..
Хотя бы раз испытавшие влюблённость – не путать с любовью, являющейся спокойным, терпеливым и долговременным чувством – знают, что она подобна “большому взрыву” во внутренней вселенной человека. В том числе и взрыву гормональному, который можно без натяжки сравнить с наркотическим опьянением. Самые яркие подвиги в истории человечества совершались в состоянии влюблённости. То же самое можно сказать и о гениальных произведениях искусства.
У меня есть небольшое исследование, посвящённое сравнению физиологических механизмов вдохновения и влюблённости, доказывающее, что они практически идентичны и оба связаны с выделением в кровь большого количества гормона дофамина, отвечающего за удовольствие.
(Кому интересно, вот текст этого исследования http://proza.ru/2023/08/10/388)

Несколько цитат:
«Творчество – это одно из самых ярких проявлений дофаминовой активности. Повышение дофамина «расширяет ассоциативный горизонт» за счет ослабления латентного торможения в мышлении. Чем выше ваш уровень дофамина, тем необычнее, креативнее мышление и тяга к творчеству в любом его виде.»
Андрей Беловешкин «Нейробиология вдохновения»

«Один композитор так описал моменты, когда ему работалось лучше всего:
вы сами до такой степени пребываете в экстатическом состоянии, что чувствуете себя так, словно не существуете. Я переживал это много раз. Моя рука, казалось, жила собственной, независимой от меня жизнью, и я не имел никакого отношения к происходящему. Я просто сидел, наблюдая в состоянии трепета и изумления. И это состояние улетучивается само по себе.»
Дэниел Гоулман «Эмоциональный интеллект»

Но вернёмся к Блоку:
Ведь я — сочинитель,
Человек, называющий все по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.

Не для кого ни тайна, что поэты влюблены в Поэзию, и это их единственная любовь, точнее, непреходящая влюблённость.
Немного отвлечёмся от Блока и обратимся к характерным стихам М.И. Цветаевой. Стихи с припиской: “Единственный адресат”.
Брожу – не дом же плотничать,
Расположась на росстани!
Так, вопреки полотнищам
Пространств, треклятым простыням

Разлук, с минутным баловнем
Крадясь ночными тайнами,
Тебя под всеми ржавыми
Фонарными кронштейнами –

Краем плаща… За стойками –
Краем стекла… (Хоть краешком
Стекла!) Мертвец настойчивый,
В очах – зачем качаешься?

По набережным – клятв озноб,
По загородам – рифм обвал.
Сжимают ли – «я б жарче сгреб»,
Внимают ли – «я б чище внял».

Все ты один, во всех местах,
Во всех мастях, на всех мостах.
Моими вздохами – снастят!
Моими клятвами – мостят!

Такая власть над сбивчивым
Числом у лиры любящей,
Что на тебя, небывший мой,
Оглядываюсь – в будущее!
1923

Поэт и литературовед Е. Погорелая:
“Насчет того, кто он, этот единственный адресат, цветаеведами высказывались разные предположения. Т. Геворкян уверена, что – Пастернак («16 октября помечено стихотворение “Брожу — не дом же плотничать…”, адресованное Пастернаку»): действительно, в течение нескольких лет (с 1922-го по 1926-й) Цветаева напряженно и страстно переписывалась с Пастернаком, посвящая ему десятки стихов и видя в нем того самого идеального собрата «по песенной беде», обладающего «равномощным» поэтическим даром. В. Швейцер предполагает, что в данном случае Цветаева имеет в виду скорее Блока (отсюда – «Мертвец настойчивый», «небывший» и т.д.). А. Саакянц, не отрицая ни одной из трактовок, возводит образ таинственного адресата к написанному самой Цветаевой Молодцу – некоему мифическому, внеземному возлюбленному, к своего рода воплощенному духу творчества («То мой любовник лавролобый», – проговорится она в еще одном стихотворении того же периода), которого она обречена всю жизнь искать – и никогда не найти”.

Не будучи влюблённым в тонкое вещество Поэзии, её прекрасный образ, живую душу и голос, невозможно написать ничего, кроме стихов. Поэтому для Блока (как и для Цветаевой, и для всех остальных поэтов) не быть влюблённым – влюблённым вообще («вы чувствуете себя так, как будто не существуете») – означает потерять вдохновение, способность к творчеству, поэтически оглохнуть и, более того, утратить право называться человеком.
Впрочем, он не советует девушке влюбиться в поэта или в Поэзию. Напротив, он хочет, чтобы она избрала «простого человека», ибо сам уже знает цену влюблённости в невидимое и бестелесное.

Муза ушла по дороге,
Осенней, узкой, крутой,
И были смуглые ноги
Обрызганы крупной росой.

Я долго ее просила
Зимы со мной подождать,
Но сказала: «Ведь здесь могила,
Как ты можешь еще дышать?»

Я голубку ей дать хотела,
Ту, что всех в голубятне белей,
Но птица сама полетела
За стройной гостьей моей.

Я, глядя ей вслед, молчала,
Я любила ее одну,
А в небе заря стояла,
Как ворота в ее страну.
(Анна Ахматова, 1915)

Принято считать, что образ Прекрасной Дамы это женский образ, скорее всего принадлежащий Любови Дмитриевне Менделеевой. Образ меняется на протяжении жизни поэта, расширяется образный горизонт, и Прекрасная Дама приобретает черты России. Но если мы вспомним его удивительную историю: то, каким эфемерным он был вначале («мне не слышны ни вздохи, ни речи», «только образ, лишь сон о ней»), как он (образ) постепенно “овеществляется”, принимая человеческие женские черты («дыша духами и туманами»), и то, как в конце он приобретает мрачные, холодные, гибельные оттенки со “змеиными кудрями”, – станет понятно, что Прекрасная Дама это никакая не женщина, это Поэзия, в которую и был единственно влюблён всю свою жизнь поэт, придавая ей черты то жены, то Родины и пытаясь тем самым воплотить свою возлюбленную в нечто материальное, другими словами, очеловечить её. Чем закончилась эта трагическая влюблённость Блока (как, впрочем, и влюблённость Цветаевой в Молодца) мы знаем.
Ты в поля отошла без возврата.
Да святится Имя Твое!
Снова красные копья заката
Протянули ко мне острие.
Лишь к Твоей золотой свирели
В черный день устами прильну.
Если все мольбы отзвенели,
Угнетенный, в поле усну.
Ты пройдешь в золотой порфире —
Уж не мне глаза разомкнуть.
Дай вздохнуть в этом сонном мире,
Целовать излучённый путь…
О, исторгни ржавую душу!
Со святыми меня упокой,
Ты, Держащая море и сушу
Неподвижно тонкой Рукой!
16 апреля 1905

Поэзия отдалилась от него, он оглох по ней и в 1921 году умер от – внимание! – от воспаления сердечных клапанов.
А. Павлов, аспирант кафедры высшей нервной деятельности МГУ:
“Также физиологи доказали, что разрыв отношений провоцирует в мозге такую же реакцию, как и боль на физическом уровне: в этот момент в мозг даже выбрасываются ОПИОИДЫ, натуральные обезболивающие.
Слова о «разбитом сердце» – не такая уж и выдумка. Существует синдром такоцубо – сбой в работе сердечной мышцы под влиянием сильного эмоционального стресса. Поэтому, если сильно переживать, сердце действительно может болеть».
Накануне смерти Блок долго бредил (вспомним об опиоидах), одержимый единственной мыслью – все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены, ведь Прекрасная Дама окончательно покинула его именно после написания “в белом венчике из роз” (мы ещё вернёмся к этому моменту, но в другой публикации).
Повторим же за Блоком его слова, переосмыслив их в связи со всем вышесказанным: “только влюблённый имеет право на звание человека” и восхитимся ими, и ужаснёмся им.


4

В стихотворении Анны Ахматовой «Мне ни к чему одические рати...», написанном в январе 1940 года, есть знаменитые строки: “Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда, Как желтый одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда”.
https://rustih.ru/anna-axmatova-mne-ne-k-chemu-odicheskie-rati/

Учитывая горнюю природу Поэзии, о чём Ахматова несомненно знала, странно слышать из её уст столь пренебрежительное высказывание. Впрочем, такое впечатление создаётся лишь при отделении первых двух строк (“Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда”) от контекста стихотворения, из которого очевидно, что под “сором” поэт подразумевает мелочи, обычные повседневные пустяки, но и с ними не всё так просто…
В первой строфе она, кстати, говорит о том же, о чём мы с вами в первой части этих заметок – о “глуповатости”:
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Строго говоря, это не самое удачное стихотворение Ахматовой. Так откуда же зашкаливающая популярность у вышеупомянутой строчки? Ларчик просто открывается: как и в случае с “глуповатостью”, этим высказыванием прикрываются авторы словесного шлака. Глупые стихи, выросшие из помойки в головах, готовы призвать на свою защиту кого угодно, лишь бы отстоять своё “место под солнцем”.
Анна Андреевна, конечно, и не предполагала, что её слово может двусмысленно отозваться спустя почти столетие. Но всё-таки поэт должен быть предельно точен и ответственен, нарекая имена вещам. Вспомним Блока:
Ведь я — сочинитель,
Человек, называющий все ПО ИМЕНИ,
Отнимающий аромат у живого цветка.

Повседневные мелочи вряд ли могут быть источником Поэзии. Зато они вполне способны призвать вдохновение, которое в свою очередь, как некий духовный портал, “вводит” поэта в Поэзию. Но поэзия словесная избегает таких сложных формул, она – “глуповата”, поэтому Анна Андреевна, умалчивая о вдохновении, сразу переходит к “конечной станции”. Не могла же она представить себе, что наступит время, когда о вдохновении стануть упоминать с надменной саркастической усмешкой…
С другой стороны, если Ахматова говорила именно о стихах, а не о поэзии, тогда трудно с ней не согласиться – стихи могут расти и на навозе, как шампиньоны.
Но на стыке второй и третьей строф появляется следующее любопытное перечисление:
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…

Обратите внимание на то, что поэтесса начинает с прозаичных образов, лишённых всякой “индивидуальности”: жёлтый одуванчик, забор, лопухи, лебеда… Но уже в следующей строфе будто бы спохватывается, и в её словах ощущается едва различимый “сквознячок” Поэзии. Смотрите: не просто окрик, а “сердитый”, не просто дёготь, а “запах свежий” и, как поэтическая кульминация всего, повторюсь, не самого удачного стихотворения Ахматовой, “таинственная(!) плесень на стене”.
Так ради чего автор пожертвовал Поэзией в этих стихах? Ради важной и, увы, снова злободневной идеи о “безыдейности” Поэзии.
В защиту Анны Андреевны стоит вспомнить, в какое время она написала эти строки и что её главной художественной целью было – донести до людей одну простую мысль: Поэзия НЕ ОБЯЗАНА служить “высоким” политическим идеалам. В советское время эта мысль была особенно актуальной.
В соцреализме утверждался главный принцип, согласно которому искусство должно быть обязательно идеологически верным и направленным в нужную сторону. «Безыдейные» произведения вообще не имели права на существование и объявлялись враждебными советской власти и народу.
Ахматова отвергала этот принцип. Она считала, что поэт или писатель должны быть абсолютно свободными в своем творчестве, иначе оно потеряет всю свою художественную ценность.
И вот, в наши дни, мы вновь оказались перед тем же выбором, что и великая русская поэтесса: писать “идейные” стихи или во что бы то ни стало сохранить поэтическую свободу.
Вот, о каком “соре” речь.