Изольду звали Ира, Джульетту - Варя

Отрывок из романа "Зона любви".
Полностью роман напечатан в издательстве «Молодая гвардия».

©


Среди наших проституток не бывает феминисток. Факт. Одно с другим не сочетается… Среди русских баб (исключая столичных штучек) их вообще единицы. Этой заразой пылит хвалёная цивилизация, которая нам пока не грозит.
Феминизм, мне так кажется, – это комплекс неполноценности неких унылых существ, пытающихся доказать что они что-то стоят. Русской женщине доказывать нечего – она даже не понимает, родная, о чём, собственно, речь. Так что тема эта надуманная, как и многое, что заносит нам западный ветер.

У нас задачи страшнее, а решения проще: прожить и выжить. А как тут без женщины? И соваться страшно. Но я-то, собственно, о проститутках…

Так вот, от них я не услышу глобальной ерунды о месте женщины в современном мире. Они не качают права во вселенском масштабе. И вообще прав не качают… Обязанность они свою знают – подставить свой мини-эдем по найму по первому требованию. А права… да у кого они есть, в нашем гнилом болоте!

Вот почему я стремился к ним. Там мой клинок совершенствовался в фехтовании, получая сатисфакцию, а дух отдыхал. Там не было противоречий. Там я ни разу не встретил склеенные колени и добродетельных глаз. Все женские добродетели находятся в животе, вечном, как земля и небо. Он истинен и абсолютен как восход по утрам и закат вечерами. А как упоительны в России вечера – всяк теперь знает...

Так что в упоении вечерами я стремился к вечности – животу и венчику, обрамляющему вход в него. Больше меня в том мире уже ничего не интересовало.

Правда, мне, гладиатору, воевавшему с призраками, доставался в награду лишь суррогат той вечности… Ну так что ж? Зато как восхитителен бывает самообман, когда ты сознательно стремишься к нему и получаешь удовлетворение. Просто не надо сильно задумываться и так пристально смотреть вслед тем бешеным ордам, летящим в пустоту.

Было, иль нет непорочное зачатие – мне неведомо, но о порочном незачатии я разведал практически всё.

Я еду… крадусь к ним тайной тропой, как зверь, увлекаемый запахом самки… неслышной юркой змейкой ползу на охоту. А вы, добропорядочные граждане моей страны, спите спокойно. Вам нечего волноваться. Я отработаю за вас весь грех, таящийся в ваших душах подспудно. Во всяком случае, два смертных греха – похоть и гордыню – я безропотно тащу за собой на Голгофу. Там и состоится глупая казнь, под дурные крики малочисленной черни. Только вы и её не заметите. Вы никогда не замечали судьбоносных явлений…

Вы знаете, такое создалось впечатление, что всё в этом мире не просто так. Ощущение такое – во всём есть свой роковой умысел. И ещё ощущение: всё в этом мире – тайна…

Так вот, я мечусь, будто чёрт, освещённый священным лучом нимба Спасителя, не зная куда скрыться. «Ха, ха, ха», – говорю я и плююсь с горечью, потому что ненавижу скрываться. Любую, пусть даже самую грязную работу, необходимо делать спокойно. Если взялся творить зло, – твори, не оглядывайся! Иначе, что ты будешь стоить в этом мире? Только не надо каяться. От раскаяния пахнет падалью…

Сценарий моей жизни, поставленный неким докой режиссёром, мне представлялся так: энергия земли и неба выбрала именно мой организм для столь грязной, отвратительной работы. Через него она пускает болотные пузыри, сливает чёрную воду, что накопилась в её пределах. В выжженных солнцем степях моего сердца проносятся сонмы бешеных орд в пустоту. Быть может, земле и небу станет легче дышать? Я возьму на себя часть её бед.
Или мне так кажется? Кажется, что я участвую в неких событиях, что я в этом мире чего-то стою…
Сомнительное утешение. И мысль, в общем-то, небезупречная. Тем более что отвечать придется мне одному по самому крупному счёту. Здесь и сейчас. А земле и небу, как обычно, будет плевать на мои глупые фантазии.
Но пока час расплаты неведом, мы, с моими весёлыми подружками, постараемся хотя бы не нарушать ваш покой. Мы будем тихо распутничать. Как мышки. Мы – последние слуги божьи, верящие в действительность!

Среди вас, голубушки, среди вашего ****ского племени, выставленного на смотрины, я никогда долго не выбирал, полагаясь на интуицию.
А моя интуиция плохого не посоветует.

Я полюбил их всех разом – этих провинциальных дурочек, преступивших черту.
Да! В моём сердце каждой нашлось местечко. Не сердце – публичный дом, ей богу! Не душа – панель!

Я нашёл свою половинку, как Ромео Джульетту, Тристан – Изольду. Мы кинулись в объятья друг друга… Я повенчался со всеми разом. Роль духовника взяли на себя сутенёры.

Так что особой разницы я не видел: та или эта. Я пропускал через своё великодержавное ложе нашу империю. Её самую легкомысленную часть. Я был поражен масштабностью и разнообразием её беспредельных пределов. На моём ложе шло вечное сражение, где на место выбывших из строя солдат, вставали легионы новых.

И вот чем я закончил свой неразборчивый поиск… Поиск Эдема там, где его в принципе не бывает. Я закончил свой бессмысленный поиск – на Садовом кольце, где стояли две пьяные шлюхи, в ожидании клиента.

Одна была пьянее другой, но самым пьяным был, разумеется, я. С ними мне и суждено было завершить свой многосерийный роман.

О, сколько же дней и ночей я гасил в вашем омуте свои страсти! Сколько лиц промелькнуло, сколько судеб раскрылось передо мной. Но всему приходит конец.

Эх, мани-мани – денежки! Куда вы так быстро упорхнули, пташки мои? Куда вы, заразы, попрятались! Оказывается, даже прорва имеет дно! Деньги, если ты не задумываешься об их приумножении, имеют свойство заканчиваться. Закон.
Я ни о чём тогда не задумывался, я знал: эта стайка игривых пташек, приплывших ниоткуда, не может иметь иного продолжения – она просквозит в никуда. У моей сети оказалась слишком крупная ячея.

Однако напоследок я решил поставить чумовую точку в конце своего праздника призраков. Как истинный язычник – устроить прощальную вакханалию и ристалище на могиле любви моей.

Если ты решился падать, – падай не оглядываясь! И в падении есть свой восторг. Пробей земную кору и пусть обдаст тебя жаром… Смелей! Без оглядки из огня, да в полымя! Подергай козлоногую тварь за хвост. Спроси: «Это ты что ли тут – Искуситель? Так чем ты искусишь – искушённого?» Волоки его за рога в своё стойло. Скажи ему: «место», как псу. Пусть лежит на коврике у дверей, пусть лижет руки, если ты позволишь, пусть веселит компанию, скоморошье племя!

И я полетел в тартарары.

Сутенёр благословил нас, забрав положенный выкуп.
А впереди у нас открывалась заманчивая перспектива: знакомство, ухаживание и брачная ночь. Оставалось только распорядиться с толком последними сотнями баксов.
Так, вперед! Без промедления! В океан выпивки, в зазеркалье витрин.

Славься Ночная Палатка!
Спасительница вечно страждущих!!
Да светится Витрина Твоя, во мраке веков!!!

Своих спутниц я почувствовал сразу. Моя интуиция оказалась на высоте!
Есть проститутки, занявшиеся продажей своего тела по нужде или по глупости («подружки, блин, затащили!»). Порою, они становятся жертвами чьих-то грязных игр. Игр взрослых дядек, для которых «деньги не пахнут».
Мои были не из таких. Это были первосортные шлюхи профессионалки, отдающиеся своему ремеслу всецело, с чувством, переходящим в экстаз.

Вообще-то, они не любят, когда их называют шлюхами.
-Мы – проститутки! – поправляли они меня обычно, со скрытым возмущением, таким тоном, словно говорили: «Мы – топ модели. Работаем, между прочим, у Юдашкина».
Мне импонировало их чувство собственного достоинства, однако язык не поворачивался выговорить такое.

В нашей стране – всё ни как у людей.
Проститутка у меня намертво приросла к Троцкому. Так случилось. Ленин однажды навесил этому деятелю ярлычок, но оказалось – вождь зрел в корень.
Согласитесь, наш бесноватый фюрер, с глазами Клеопатры, – сексуально возбуждает. Наверное, также как Сальвадора Дали – задница и пухлая спина, стянутая портупеей, Адольфа Гитлера.

Вообще, более продажного явления, чем русская Революция, я думаю, вряд ли найдется в истории. Революция и Проституция – близнецы сёстры. Те же дешёвые манеры, ложь, тотальная похоть сильных самцов, млеющих от их задниц. То же «кидалово», те же теневые бабки и пьянящий вкус риска. Тот же сиюминутный оргазм, без оплодотворения. Те же несчастные случайные дети. Даже красный цвет обе сестрёнки выбрали своим символом.

Бешеная собака – Сталин – настоящий скифский, языческий бог! – просто взял эту грязную рублевую девку за шкирку, попользовался – и сумел подчинить, естественно презирая.

А шлюха? Чувствуете разницу?
Главное, для меня, прирожденного совка, – «шлюха», – слово глубоко ностальгическое. Слово, можно сказать, впитанное с молоком матери, – мягкое, почти ласкательное, запретное и от этого ещё более желанное.
Троцкого шлюхой, – при всей его сексуальности, – не назовёшь.

Моим новым подружкам было плевать, как я их называю. Им, похоже, вообще было на всё плевать, кроме одного – своего любимого ремесла.
Да и не ремесло это было – образ жизни.
Они не отрабатывали положенное время, посматривая на часы, не пытались улизнуть, когда я, утомленный, откидывался на мгновение в привычную нирвану – колыбель мироздания. Нет! Эти молодые прелестницы действовали как ретивые налетчицы – они радовались жизни, требовали её! Они были абсолютно свободны в желаниях! Они трепетали и вздрагивали от моих прикосновений, и кричали, и вонзали мне в спину свои коготки. И никак не могли насытится…
В те мгновения они были послушны как дети.

Но это всё потом.
А вначале из зазеркалья было вытащено всё, необходимое для праздника. Пир призраков имел далеко не призрачную природу. Выпивка, закуска и девочки были натуральными. Одну звали Джульетта; другую – Изольда. Я проходил, как Ромео-Тристан…

Оркестр, живущий во мне, сыграл потрясающую прелюдию.
Я выступил с заявлением:
-Я – государь богатейшего государства – должен покинуть вас навсегда. Такова воля Того, Который Всё Знает и Всюду Проникает. Такова Его Воля и воля, пославшего Его ненароком однажды… Перед отлетом я даю свой последний бал. Естественно под землёй, как и положено проводить столь грандиозные мероприятия. Поэтому не бойтесь, девочки, – Христово войско сюда не проникнет, – нас охранит иное воинство.

Я огляделся вокруг: из каждого угла выглядывало скоморошье племя – ряженые – ассамблея Петра реформатора. Они томились, подвывали и гремели цепями, как сторожевые псы, не в силах начать вакханалию. Зная их приверженность к безобразиям, я каждого посадил на цепь.
Я давно ушёл из-под опеки и тех и других. Я был самостоятелен и одинок…

Моим спутницам понравилась моя пламенная речь.
Понравилось и подземелье, в котором мы оказались. Более того, они были восхищены. Восхищены неподдельностью обстановки. В ней не было притворства и помпезности, присущие Божьему храму, но не было и безвкусицы и показной двусмысленности бардаков. Здесь всё было пропитано борьбой – борьбой со стихиями, земными и потусторонними.

Джульетта по достоинству оценила мои пенаты, когда, спустившись в подвал и оглядев территорию, сказала:
-Годится. А это твоё? – она указала на картины, развешанные по стенам и расставленные по всей мастерской хаотично.
-Моё. – Я приготовился выслушать очередное: «прикольно» или «ни чё себе!». Нет…
Она долго молчала, переходя от одного полотна, к другому. Потом тихо сказала сама себе: «Как красиво! Туда уйти хочется… и остаться там».
Она оглянулась на меня. В её глазах засветилась мечта…
-Я бы купила такую…
-Денег не хватит.
Я был смущен и разозлился сам на себя.…
Черт! Мне никто никогда не говорил подобного.


Джульетта была юной и это единственное, что роднило её с легендарной тезкой. Всё остальное было своё. Отсутствие кормилицы, очевидно, сказалось на её характере. Она всё время защищалась. Защищалась профессионально – атакуя. В её хрупкой фигурке скопилось столько энергии, столько ненависти к этой тупой, пугающей жизни, в которой она оказалась, что страх отступил. Она просто разделалась с ним, как разделываются со стукачом сокамерники, – приткнув его заточкой раз и навсегда.
Стукачок-сердечко – тук-тук-тук – дрожит и закладывает тебя с потрохами. Тут уж – кто, как сможет…

Джульетта смогла.

Однажды они попали на шестерых кавказцев. Двое затащили их в машину. В квартире ещё было четверо. Ситуация безнадежная. Молитесь бабы, как живыми уйти.
Но эти – сыны гор, орлы и настоящие воины – принялись их зачем-то пугать: Ну, ви, путаны, билад… как ви попали! Ми тэбэ и тэбэ, сучка, голову отрэжэм!
Джульетта посмотрела на них… Такого взгляда не может быть у семнадцатилетней девчонки. То был взгляд сорокалетней проститутки, прошедшей все круги ада. Она посмотрела на них уставшим, сожалеющим взглядом.
-Да ладно, пацаны, замерзли мы… Водки налейте.
-Ты чё, соска, русский язык не сечёшь? Ми тэбя счас вшестером выебим!
-Да ладно, ребята, наебётесь ещё – устанете…

Всё это, в подробностях и лицах, имитируя кавказский акцент, рассказала мне Изольда на второй день нашего знакомства. Джульетта спала, свернувшись калачиком, и тихо посапывала как хорошая девочка, положив кулачок под голову, устав от переизбытка напитков и впечатлений. Мы же с Изольдой как бывалые бойцы, продолжали ристалища и треп.
-Ну и чем дело закончилось? – спросил я.
-А ничем. Перепились, суки… не наши пацаны. Базар затеяли. Шуму много, а драки нет. Всё на понтах, пальцы веером. Это же понтяры, а не мужики. И ты представляешь, утром нам удалось слинять…


В Джульетту я влюбился сразу.
Я вам так скажу: всех людей, окружающих меня, я оценивал только с одной позиции:  как они относятся к моему ремеслу. Будь он хоть семь пядей во лбу, интеллектуал, «душка» и проч. и проч., но если он посмеет как-нибудь не так высказаться о моих полотнах, или того хуже – не заметить, всё, мужик, пеняй на себя. Ты, как говорили орлы кавказские – попал! Я тебя сделаю! Вернее ничего делать не буду, поскольку ты бесперспективен, мелок, ничтожен. Ты конченный для общества человек. Доживай свою бесполезную жизнь во мраке неведения. О тебе не вспомнят потомки, и будущее поколение не придёт с цветами на могилу твою…

Ну, а поскольку основная масса прямоходящих особей меня не замечала, то можете представить, какой приговор я вынес будущему человечества. Оно будет уволено за профнепригодность! А в следующей жизни пополнит армию упырей, вурдалаков и прочих духов изгнания, от которых миру радостей не прибавится. Они будут долго бродить неприкаянными призраками, пугая новое поколение, подвывать и скоблиться страшными барабашками в ваши дома и успокоятся лишь тогда, когда, измотанные поиском, попадут в поле воздействия моих полотен. И тогда, пронзенные искрой понимания, обретут, наконец, желанный покой и вечную радость. Так-то вот.
А экскурсоводом у них будет Джульетта. Она проведёт эту слепо-глухо-немую толпу по всем кругам ада. И, уж поверьте, церемониться с ними не будет.


Вечер у нас начался своеобразно.
Джульетта сообщила мне, так, между прочим… типа: «сразу, дорогой, давай без скандала… хочу расставить все точки над «ё». – И все таким тоном, будто она замотанная хозяйством жена, а я муж-эгоист, к тому же мужлан неотёсанный.

-Я сегодня не могу. У меня «эти дела».
-Не понял.
-Чего ж тут непонятного – «болеет» девушка. – И опять таким тоном, будто у неё голова болит, а я, подонок, – домогаюсь.
-А зачем же ты на работу вышла?
-А что – дома сидеть? одна? – Она с возмущением посмотрела на меня, будто я предложил ей нечто из ряда вон выходящее. – Тоска зелёная… скажешь тоже!
-Ну, не знаю, гуляла бы сама по себе… на выставку сходила… В парке «Горького» на карусели каталась бы…
-Карусель?.. Во даёт! мы тебе сейчас такую карусель устроим! Ирка, держи этого маньяка, я его сама изнасилую! В извращенной форме. Карусель!

Карусель, видно, её больше всего раздосадовала.

Справка: Изольду звали Ира, Джульетту – Варя. Вообще-то я знал их настоящие имена, просто захотелось придать нашим отношениям шарму. Захотелось немного романтики. Тем более Варя на Джульетту чем-то смахивала: глаза горят, маленькая, наглая…
Больше ни романтики, ни шарму не хотелось…

-Ладно-ладно… чёрт с тобой! – Я, как всегда, сдался под натиском объективных причин и принял компромиссное решение. – Ты, – Ирка, раздеваешься целиком, а эта маленькая лгунья – по пояс.
-Чего это я лгунья?
-Уплочено за два тела, так? Скажи, – так?
-Ну…
-А получил – полтора. Как говорится, – всучили «куклу».
-Кто – кукла? Я – кукла?! Ну, ты и жлоб, художник! – Она не находила слов и задыхалась от негодования. – Ну... гад! А души! Женские души, сволочь… Разве они уже ничего не стоят?!
-Я тебе, Варя, не Мефистофель, – души скупать… к тому же такую бесстыжую, как твоя… деньгами, понимаешь, сорить…
-Ты тут давай не умничай, Мефистофель! К тебе женщины, между прочим, пришли. И они жаждут любви! А он тут торгуется как последняя скряга. Подать сюда любовь на серебряном подносе… в яблоках! – Она сделала непередаваемый жест, подзывая несуществующего халдея. –Господи, спаси, сохрани! господи, Боже ж ты мой… как трахаться хочется, мама дорогая!
-Потерпишь.
-Слушай, у меня такое ощущение, – сказала Варя, – что «эти дела» как-то сами собой закончились…
-А может, их и не было вовсе?
-Скажешь тоже! Дурак такой… Каждый месяц – вынь и положь.
-Ой, только не надо ничего выкладывать…

Варя кинулась на меня со своими кулачками. Я хохотал и отбивался.

-Сволочь! Ирка, он нас не хочет. Давай его в натуре изнасилуем! Строит из себя тут, понимаешь, «даму с собачкой»!
-Собачка-то здесь причем?
-А притом! Выпендриваешься много.
-Фюрер всегда прав!
-Ой, ой, ой! фюрер хренов… Прям, щас расплачусь!
-Вот что, птичка, ты тут не очень-то чирикай… за мной большие люди стоят, – я ткнул пальцем ввысь – на свой облезлый потолок, – такие большие – сюда не поместятся…
-Ой, да кто ты такой? боже ж ты мой, насмешил, ей богу…
-Запомни, дэвочк мой, – сказал я хриплым назидательным тоном, пародируя некий собирательный образ бандита, – я – художник в законе. Меня САМ короновал! Мы на государство не работаем. Как ссученный сабак Церетели. Сечёшь? За меня и на Том Свете дружки на куски порвут, а на этот – по частям отправят. Для освидетельствования.
-Ой, не гони… базар завёл… Репин-Айвазовский.
-Дочь моя, не произноси имя творца всуе. Я есмь выпивка и закусь, сошедшая с небес: приходящий ко мне не будет алкать, и верящий в меня – не будет жаждать никогда.
-Ирк, я умру, ей богу… этот Айвазовский меня уморит в натуре! – Варя так по-детски непосредственно вступила в наш диалог-игру, что казалось ничего на свете веселее не бывает. При этом хохотала, как сумасшедшая.
-Я дам вам есть плоть мою и пить кровь мою…
-Дай! О, Учитель, я жажду плоти твоей!
-Ты слаще морковки чего-нибудь ела?
-Не-а… только надкусывала. У таких крутых, как ты, художников. Хрум-хрум. Хочешь, попробуем?
-Давай, начинай…
-Не боишься? Морковку отхрумкаю, – чем тогда думать будешь, картины сочинять?
-Ах, Варя, Варя – быть тебе главным референтом в министерстве Культуры с таким-то глубоким познанием творческого процесса.
-Чёй-то?
-Зришь в корень.
-Ир, кто про что, а наш – вшивый – про баню. На хрена, мне твой корень!

Потом она вдруг загрустила, также неожиданно, как минуту назад хохотала. Сидит – сама не своя. Я даже заволновался.

-Ты чего?
-У меня мечта есть, – сказала она таинственно. – Смеяться не будешь?
-Кто – я? Зуб даю.
-Не, ну честно!
-Художник в законе за базар отвечает.
-Да, ладно… надоел. Базар ты в законе…

Варя долго молчала. Потом совершенно серьёзно объявила:

-Я хочу, что бы у нас с Иркой «эти дела» совпадали по дням. Тогда бы мы всегда были вместе. Вот. А так, – то её ждёшь, то у меня начинается…

Смеяться я не стал. Я подумал, как жаль, что жизнь всё-таки такая подлая штука, если сокровенные мечты – в этом. Ира тоже молчала. Ей было двадцать четыре. Семь лет в таком возрасте – разница огромная. Было ясно, что она для неё и мать, и старшая сестра, и лучшая подруга. То есть – всё.

Несмотря на Варины неисполнимые мечты, ночь продолжалась весело. Варя была смешливой девчонкой. И собеседницей оказалась интересной. Она въезжала в любую шутку, при этом сама была актрисой с богатым амплуа. Но, главное, при её загнанном положении, она была абсолютно свободна. Свободна, – до беспечности.

Варя сумела завести нас обоих так, что всё завертелось, как на той карусели в парке «Горького», куда она идти наотрез отказалась. Жизнь всё-таки интересная дама – делает сюрпризы в самые неожиданные мгновения.
Достойней концовки и пожелать себе трудно…

Потом Варя легла в уголок и уснула как-то незаметно и сразу… Смотрим, – спит, положив под голову кулачок. Ира, с трогательной заботой, укрыла её одеялом.

С Ирой ночь мы почти не спали. Причем не только секс был тому причиной. Мне с ней было интересно общаться.

Когда Варя проснулась, сразу заныла: «Домой хочу…»

Водки был ещё целый стол. Деньги оставались… Куда-то ехать – зачем? Мне даже подумалось: Одному нажираться… тоска. А потом – что? Хоть в петлю…

Варя вдруг оживилась:
-Слышь, Айвазовский, ты нам понравился.
-Вы мне тоже.
-В гости поедешь?
-Куда?
-Какая разница? По-моему, ты совсем забурел, Айвазовский. Тебя, между прочим, женщины приглашают. Ка-ра-са-ви-цы!
-А комсомолки? – спросил я.
-И спортсменки! – пробурчала Ира. Она ещё дремала и, как мне казалось, уезжать никуда не хотела.
-А где вы живете?
-Где, где? – в Караганде! – Наша птичка выспалась и зачирикала с прежним вдохновением. – Байкало-Амурская магистраль. Слыхал, наверное? Станция «Лесоповал». Ну, там по тайге ещё километров восемь, если по прямой. Дорога разбита – так что, не барин, пешочком придется… Можно на плоту сплавляться, но это все сорок км. выйдет.
-О, кей.
-Комары там злоебучие! Терпеть не могу… жрут и жрут тебя! А как комары пропадают – мороз, градусов под пятьдесят. По Цельсию, прикинь!
-Вы что, родом оттуда? – спросил я у Иры.
-Да, слушай ты её! Она тебя и в тундру пригласит. С волками водку квасить.
-С милым, хоть на край света! Лишь бы шалашик был… со всеми удобствами.
-Тут – рядом, – объяснила Ира, – метро «Октябрьское поле». Снимаем у тётки одной. Она с сыном живёт в трёх комнатах. Да, Мишка… – видел ты его вчера, – сутенёр наш по совместительству. Нормальный пацан, кстати, – берёт по-божески, если что – с ментами разбирается грамотно. У нас своя комната, – ты не думай, – и денег с тебя не возьмём…
-А сами откуда?
-Из Смоленска. В одном доме живём. Я её с пелёнок знаю...