Янтарная улыбка Принцессы Причерноморья

У Одессы есть «рабочая сторона». Именно ею поворачивается она к публике, чтобы показать, что все еще так же юна, как в восемнадцатом веке, когда появилась на свет, что так же колоритна, как веке в девятнадцатом, что так же жизнерадостна, как при Советском Союзе, что все так же гостеприимна, многоязыка, изысканна, элегантна, смешлива, певуча, добра, игрива, пьяна, сексуальна, солнечна, аполитична, как была всегда, – другими словами, что все так же фотогенична, как прежде.
Так вот что скажу я вам: из старых фотографий в семейном альбоме нового лица себе не склеишь. Знаете, как любимый артист на обложке журнала или на почтовой открытке: застыл в улыбке из знакомого фильма, вполз в янтарную смолу и запечатался в вечность. Вот и Одессу комментаторы, обозреватели, краеведы, популяризаторы всех мастей поворачивают к наивным далеким «нетуземным» зрителям именно такой, «янтарной» стороной. Затертой фотокарточкой советских времен или старым черно-белым репринтом из дореволюционного альманаха. Или ярким селфи на фоне Оперного театра, что, собственно, все то же «венское барокко», а не настоящая Одесса. Все это – мираж, галлюцинация, симулякр, взращённый или даже приклеенный, как искусственная борода женщины в цирке.
Дети формируют свой характер в семье, получают знания в школе, набивают кулаки на улице, плачут и целуются в потаенных двориках, пробуют табак и вино в подворотнях. И ничем ты потом из ребенка не «выскребешь» его детство. Взрослый человек соткан вот из этих глубоких запахов, вкусов, образов, впечатлений.
Одесса родилась в имперской семье. Мама – обрусевшая немка Екатерина Вторая, папа – обрусевший испанец Осип Дерибас. Чтобы стать одесситом, папа даже имя-фамилию адаптировал к тогда еще только начинавшему формироваться одесскому колориту – так испанец Хосе де Рибас с ударением в фамилии на первом слоге стал одесситом Йосей Дерибасом с ударением на слог последний. Принцесса впитала в себя и благородство имперского двора, и немецкую педантичность, и пыл испанской крови.
Сколько раз Принцессу Причерноморья пытались опростить, опролетарить, облатнить, навязать ей какую-то несвойственную ей «национальность». Да, Одесса впитала в себя и уличную дерзость, и пролетарскую простоту и даже развязность публичной девки. Но не стала ни бандиткой, ни простушкой, ни шлюхой. Одесса всегда оставалась собой – Принцессой Причерноморья. А национальность, национальность-то какая? Украинка? Русская? Немка? Испанка? Итальянка? Гречанка? Молдаванка? Француженка? Еврейка? Голландка? Марк Твен вообще был уверен в Одессе, что перед ним – Америка.
Везли сюда соль со всей Малороссии чумацким шляхом, русские правили, голландцы и немцы торговали, испанцы, греки и французы открывали ресторации, завозили вино и деликатесы, англичане выступали в театрах, итальянцы проектировали, молдаване строили, евреи музицировали и давали частные уроки – и все они, спроси их «за национальность», очень удивились бы такому вопросу. Одессит, кто ж еще? Каким бы национальным духом не был ты пропитан, Одесса всегда отдавала тебе свой аромат – восхитительную смесь из всех населявших ее национальных ароматов.
Принцесса Причерноморья была (и есть) девчонкой дерзкой, особенной, вольнолюбивой, самостоятельной, своенравной. Сколько раз требовала она свободного экономического статуса Порто-Франко и даже примеряла этот статус, как ожерелье, с 1817 по 1859 гг., но ожерелье это стало тесным для Одессы и превратилось в опасную удавку. Всегда была Одесса «белой вороной», а таких в коллективе задирают. Уважают, восхищаются, завидуют, любят и даже боятся – потому и задирают.
Одессу били. Чуть не обанкротили при Павле Первом – спасли апельсины (помните знаменитую телеграмму Остапа Бендера «Грузите апельсины бочках братья Карамазовы» - так она по тем событиям 1800-го года, про те самые три тысячи апельсинов для императора). Акваторию порта блокировали англичане и французы, они же атаковали одесские береговые батареи во времена Крымской войны в 1854-м, а турки бомбили берега в 1914-м. Одессу рвали на части и хотели утащить французы во времена интервенции 1918-1919 гг. Одесса пережила хаос, разруху и смену властей во времена Гражданской войны и революционных событий.
Тогда всего лишь за два года на Одессу пытались взгромоздиться бесцеремонные кавалеры: Керенский, румыны, австро-немцы, «Центральна Рада», «Українска Держава», поляки, Петлюра, белогвардейцы, французы, атаман Григорьев, галичане и, наконец, пришли и прочно обосновались красноармейцы. Одесса приняла Советы. Этот жених был близок ей по интернациональному духу. Брак состоялся, но это совсем не значило, что Принцесса перестала подмигивать каждому моряку любой национальности, что сходил по трапу на ее гостеприимные берега.
Советская власть навела относительный порядок. Снова побежали в Одессу нескончаемым потоком товары со всех концов необъятной страны, из всех уголков мира. Одесса расцвела и снова похорошела. Но пришла Великая Отечественная война. После семидесяти трех дней героической обороны началась нацистская оккупация. «На Одессу» взгромоздились румыны и включили наш город в состав губернаторства Транснистрия.
Тесть рассказывал мне, как румыны сгоняли детей в медицинские пункты, чтобы брать юную кровь и восполнять потери крови солдат Вермахта на полях сражений. Кто-то из конвоиров заподозрил в маленьком моем тесте еврейскую кровь, и пришлось бежать пацаненку тайными улочками, молдаванскими двориками, через Пересыпь на Жевахову гору.
Три типа посетителей знает Одесса. Первые приезжают, чтобы раствориться в Одессе, стать частью города, вписать свои имена подошвами обуви на брусчатке Дерибасовской. Со временем схватывают они одесскую манеру говорить – быстро, с лукавцой, иногда по-южному глотая слоги, скрывая сотни смыслов за емким словом. Другие приезжают гостями. Ходят по улицам с восхищенно распахнутыми ртами и глазами, верят добрым историческим небылицам, сидят в уютных ресторанчиках, млеют на пляжах, увозя загар на коже и Одессу в сердце. Третьи приезжают, чтобы подмять Одессу под себя, под свой язык, под свою культуру, сузить до своих рамок, низвести до своего уровня. Эти обитают в ребернях «на Аркадии», в наливочных, в шоколадницах и в прочих местах, что строят и открывают не в Одессе, а «на Одессе», поверх местной культуры.
И вот когда этих третьих становится много, тогда Одесса теряет лицо. Вернее, образ Принцессы Причерноморья словно теряет фокусировку, смазывается, расплывается бесформенным пятном. Одессе приходится выживать, а Одесса хочет жить.
Выживать Одесса умеет – вот так вот, как мой тесть, тайными улочками, по Молдаванке, Слободке, Бугаевке, Чубаевке, по Заставам и Мельницам, катакомбами, по Французскому бульвару, по Фонтану и Люстдорфу, по линии прибоя, от Ланжерона через Отраду до Аркадии. Затаится, спрячется, ищи ее потом – никогда не найдет тот, кто чужд одесскому духу. От таких Одесса отворачивает лик свой, не замечает, как чешую на Привозе в рыбном ряду. Потому что знает: эти – пришлые, временные, что Одессе до них?
А своих Одесса узнает с первого взгляда, поворачивается своей «нерабочей стороной», показывает свое истинное лицо, пропитывает благоуханием акаций, каштанов и черемухи, принимает, приглашает жить – по-своему, по-одесски. А как иначе жить в Одессе? А никак. Ведь жить Одесса умеет еще лучше, чем выживать. Уж так ее папа с мамой воспитали.