Как Лолита

Они сбежали третьего сентября.
Глядя на наивный тетрадный листок в клеточку с ровными буквами-бисеринками, Люда сначала дико расхохоталась, вспомнив строчки известной песни: "Третье сентября - день прощаний. День когда горят костры рябин...", а потом вдруг опустилась на пол в комнате около кровати, закрыв руками голову, и разрыдалась, раскачиваясь из стороны в сторону.
"Как он мог, как мог!" - билась в голове одна и та же мысль. Ответов не было. Больше было вопросов, ведь ни поведение мужа, ни дочери, подозрения не вызывали, всё было так, как всегда. А оказывается... Она-то, глупая, погруженная с головой в своё тихое семейное счастье, ничего не замечала.
Мужа Люда потеряла рано, оставшись с годовалой Анечкой на руках. Еле пережила, казалось бы, тогда его потерю, жила только ради дочки, с головой окунувшись в работу и быт, а когда Анечке стукнуло тринадцать, встретила Олега.
Влюбилась тогда так, что дышать не могла - дыхание от счастья перехватывало. Олег был старше её всего на год, казалось, они даже мыслили одинаково, читали друг друга, как открытую книгу. Очень быстро он нашёл подход к дерзкой Анечке, которая тогда, в силу своего возраста, распускала во все стороны колючки, как ёж.
Как же счастлива она была тогда! Они! Они были счастливы. Чувствовали себя настоящей семьёй, когда шли втроём по улице, проводили долгие зимние вечера за чтением книг, ходили смотреть на дочкины выступления на сцене, ездили летом отдыхать "дикарями".
Дочка души не чаяла в мужчине, правда, никогда не звала его папой, всё время "Олег" или "дядя Олег", а он и не был против, самое главное - общий язык найден, отношения прекрасные, чего же ещё желать. Прошло семь лет с тех пор, дочке уже двадцать, хотя какой тут "уже" - для неё Анечка всегда останется крошкой...
Листок с полудетским почерком так и валялся на пушистом ковре. Доползла до него без сил, взяла в руки и стала читать. Буквы плыли перед глазами, слёзы превращали чернила в размытые синие кляксы:
"Мамочка, прости меня. Не могу больше так жить, не могу больше прятать свои чувства. И он не может. И ему больно. Так уж случилось. Я его люблю так, что сердце от любви останавливается и кажется, весь мир вокруг тебя становится маленьким и ничтожным. И он меня любит, и не в силах это скрывать больше. Как мы можем дальше так жить? Прятаться по углам, врать тебе в глаза. Ты ничего не замечаешь, а мы постепенно сходим с ума, не в силах отказаться друг от друга..."
Она не могла больше читать. Отбросила листок в сторону. Как он мог? Он и её маленькая девочка, дочка, которую она растила. Для кого? Для него?! Но ведь он любил её, Людмилу, очень сильно любил, что же произошло потом?! Взяла с тумбочки портрет - они втроём, счастливые, смеющиеся... Родное лицо любимого мужчины с забавной родинкой около уха, чёрные взъерошенные волосы, белозубая улыбка, родное лицо дочери - пушистые волосы обрамляют лицо, огромные глаза светятся счастьем... Как же дочка на неё похожа... Не в силах больше смотреть на эту семейную идиллию, со всей силы бросила портрет в стену. Тонкие осколки разлетелись по всей комнате. Осколки прежнего счастья...
Она вдруг подумала о Набоковской Лолите. Что-то было одинаковое в этом во всём. Её девочке сейчас двадцать. Олегу сорок. Ну что может быть общего у него и девчонки, вчерашней школьницы? Как же теперь институт? Что будет с будущим её дочери?
Заливаясь слезами, она стала вспоминать их уютные семейные завтраки, посиделки за ужином и воскресным чаем. Сейчас ей казалось, что она видит какие-то странные взгляды между Олегом и дочерью - вот он смотрит на неё в новом платье, взгляд не отеческий, отцовский, а с неподдельным мужским интересом, вот слушает её на концерте, и глаза его застилаются пеленой какой-то ностальгии и грусти, грусти по чему-то такому, чего никогда, возможно, не будет...
Через силу взяла снова злосчастное письмо в руки. "Ты прости нас, мамочка, особенно Олега - это не его вина, а моя, я первая позволила проявиться этой любви, я давно очень люблю его и ничего не могу с этим поделать. И он...не устоял. И тоже полюбил меня. Это всё неправильно, мамочка, нечестно по отношению к тебе, но теперь уже ничего не исправишь. Да, низко, подло и трусливо так бежать, но было бы хуже, если бы мы признались тебе и оставались жить все рядом..."
И внизу приписка, рукой некогда любимого человека: "Прости меня, Люда, если можешь, но Аня - моя жизнь, даже больше того. Я свою жизнь за неё отдам... И не переживай - она будет в надёжных руках..."
Как же так... Всё порушено, растоптано, оболгано, запачкано... В прострации Людмила просидела на полу до утра, не зная, как ей быть, как поступить, и как теперь жить с этим...
Предала единственная дочь, ради которой она жила все эти годы, разрушил их семью мужчина, которого она любила жертвенно и самозабвенно, ничего не замечая. Хорошо, что они не успели расписаться - Олег никогда не говорил об этом, а она и не думала заводить с ним разговор о законном браке.
Где они теперь? Наверняка покинули город, зачем им оставаться там, где всё напоминает бывшую жену и мать...
Буквально за месяц Людмила превратилась в старуху, погрузившись в мрачную, бесконечную апатию, съедавшая изнутри боль не давала ей покоя. Она мало спала, забывала о еде и могла подолгу сидеть, уставившись в одну точку.
Разорвала контакты со всеми близкими и подругами - ей были бы невыносимы вопросы о том, как живёт Олег или как учится Анютка. Она бы, наверное, что-то солгала, потому что открыть кому бы то ни было такую страшную тайну было бы просто немыслимым. Но душа её плакала бы от этой лжи ещё сильнее.
Людмила словно заперлась в свою раковину, никого не желала подпускать близко, видеть рядом с собой. Она превратилась в затворницу, каждый день был похож на предыдущий, всю работу она делала на автомате, а дома ей не хотелось ничего. Ночью она зарывалась в подушку и тихо выла, как затравленный, раненый зверь.
Она не пыталась искать дочь и бывшего гражданского мужа, знала только, что Анечка бросила институт - на почту пришло письмо о том, что она должна забрать документы. Да и что бы она сказала им? Наорала? Простила? Прочитала мораль? Нет, всё это было бесполезным и ненужным. Единственное, ей было горько от того, что дочь в своё время не доверилась ей, не поговорила с ней по душам. Вся их скрытность привела к тому, что сейчас она, Люда, осталась совершенно одна в этом предательском мире. Как и кому теперь верить?
Прошло два года с их торопливого бегства от неё в неизвестном направлении. Людмила по-прежнему жила затворницей, стараясь пореже попадаться на глаза своим близким и подругам. Единственное живое существо, которое было с ней рядом, это кот Апельсин - ярко-рыжий бандит с рваным ухом. Он напоминал ей её саму, вероятно, у этого кота, который терпеть не мог ходить на улицу, и не признавал никого посторонних, не только ухо, но и душа была рваная, как и у неё, у Людмилы.
Однажды, зимним вечером, она возвращалась домой с работы, держа в руках сумку с лакомствами для Апельсина. Она представляла, как он сейчас набросится на рыбу и будет с удовольствем чавкать своей пастью, в которой не хватало клыка. Эти пустые мысли помогали не думать о том, о чём она думала уже два года. Поднимаясь по ступеням, краем глаза увидела кого-то, сидящего на них.
Подняла голову и не смогла больше сделать ни шага, остановилась, держась за сердце, сумка упала на лестничную клетку, из неё посыпался пакет с рыбой, коробка сока, несколько ярких мандаринов. Анечка.
Дочь сидела на ступеньке, обхватив руками колени. У её ног стояла большая спортивная сумка. На ней было чёрное широкое платье и куртка, на голове - чёрный платок. Казалось, она сидит так несколько часов - словно изваяние. Бледное лицо заострилось, исчезла юношеская округлость с щёк, в больших глазах - слёзы, взгяд застывший и ничего не выражающий.
Людмила подошла и молча опустилась рядом.
-Олег ум..ер - каким-то нездешним, незнакомым голосом произнесла дочка. Встала тяжело и неспеша.
И только тут Людмила заметила огромный живот в складках широкого платья.
-Да как же так - только и смогла произнести она.
-Инфаркт молодеет - голос дочери казался каким-то тяжёлым, слова падали и оседали камнем между ними - три недели назад. Я там не нужна никому - дочка махнула головой неизвестно куда - только Олегу была нужна. Но он ушёл, оставив меня и сына.
Она прикрыла руками свой живот, точно защищая от кого-то неродившееся ещё дитя.
Людмила не знала, что ей думать и делать. Как поступить? Что она могла сказать своей дочери, которая когда-то украла любовь её жизни и просто сбежала, невзирая на чувства матери.
Она развернулась и стала подниматься по ступенькам. Анюта смотрела ей вслед. Она всё понимала. Понимала и ту боль, которую причинила самому близкому человеку. Она тоже развернулась и взяла сумку, готовая уйти.
Людмила открыла ключом дверь квартиры, помедлила, посмотрела на дочку и произнесла:
-Куда же ты собралась? Пойдём домой. Я и Апельсин рады, что ты вернулась...