Shalfey северный роман. Глава 24. Чакры. от 3 лица

  Глава 24  (от 3 лица)
  Чакры


  12 декабря

  С утра пораньше, то есть, примерно около пополудни, он опять обратился к поэме, решив раздробить ее на отдельные сюжетные единицы и пронумеровать. «Отбить границу» так у него и не вышло, пришлось к тексту возвращаться. «Чтобы в школе было удобнее учить», — иронично усмехнулся он про себя, нумеруя главы. «Плох тот солдат…» Получилось символично: последняя, самая маленькая глава размером в строфу, в то время вышла у него десятой, в римском исполнении. А это, как известно, Андреевский крест. То есть, получился намек на мученическую смерть на кресте войны. В то время он еще придавал значение подобному символизму, и случайный крест показался ему знаковым.

  — Хорошо, что я прочитала «непричесанный» вариант, — отреагировала на очередную редакцию Ирсен, — мне так нравится больше. А тонкости — это уже разбор для специалистов, которые будут объяснять, что хотел показать автор.

  — Как так? — удивился он. — А что там может нравиться больше? Тебя разделение на части смущает?

  — Нет, не смущает, все хорошо, ты текст упорядочил, просто мне нравился сырой. Тем и нравился, что он был только что рожденный.

  «Сколько людей столько мнений». И еще полдня они обсуждали поэму, выясняя, все ли моменты замечены и поняты. Печальный опыт с отцом и «Прозой жизни» — заставил его спрашивать даже об элементарном. Он часто сомневался теперь, понятен ли его текст даже в самых простых, казалось бы, местах. В целом, у Ирсен случился хороший уровень восприятия текста. Она припоминала Толстого, Андрея и Пьера, сравнивая их небо — с небом его солдат, вспоминала размышление о дубе. По Болконскому она даже писала сочинение в колледже — и по Толстому у нее у единственной на потоке была высшая оценка, как никак разбиралась.

  — Всем зачитывали мое сочинение и хвалили меня прилюдно! — погордилась она.

  «Хвалили меня прилюдно»! — повторил Март с удовольствием, чувствуя в ней влияние Сэлинджера.

  Более широкую дискуссию вызвал вопрос о бронежилетах, которым молились некоторые из солдат, а потому погибали.

  — Кто уповал на свою защищенность, не верил в смерть, шел в бой — погиб, — объяснила строчку Ирсен.

  — Почти так, — дипломатично согласился он. — Но не то, чтобы этот солдат не верил в смерть, он не верил в Бога, в Его силу, а верил лишь в силу человеческую, то есть, только в силу той защиты, которая создана руками людей.

  — Он не верит, он знает, но в душе он не верит, — не совсем понятно объяснила Ирсен. — Ты мне сам видео сбрасывал про девятый и сороковой день.

  — То видео было от человека знающего, — возразил он, — а тут пацаны, которые, в основном, и в Бога-то не веруют, их даже мать в спину украдкою крестит!

  — Ты внимательно видео смотрел?

  — Да, а в чем дело?

  — Он там говорит, что «в этой комнате за год один человек умрет», и каждый думает, что это не он! Вот и тут так же.

  — Да нет же! — поразился Март. — Забудь ты про то видео! Пацаны его не смотрели и вообще об этом всем не задумывались! У них другой уровень сознания и осознанности, они еще зародыши в духовном плане, и верят только в бронежилеты, в свою силу и в удачу!

  — Да причем тут видео! — взъерошилась она. — Все всегда думают «со мной это не произойдет»!

  — Это заблуждение. Откуда ты знаешь, что все всегда думают именно так? Я так не думаю, например. И уже одно это опровергает твое утверждение, которое ты почерпнула из чужого видосика.

  — Это всегда внутри! Всегда — на самом подсознательном уровне — всегда есть надежда! Чужой видосик это всего лишь подтвердил! А ты — это вообще другое существо.

  — Надежда — это совсем другое, — опять возразил он.

  — Это одно из другого! Да ладно, ладно, я не против ведь!

  — Ну вот, два человека так думают: ты и видосик, — заключил он, — но это не значит, что они точно знают, как и о чем думают все остальные!

  — Март! Я останусь при своем мнении и при своих наблюдениях! — заявила Ирсен.

  — Да ладно! — не поверил он. — Ты останешься уверена в том, что точно знаешь, о чем думают все (все!!!) другие люди?! А это, пардон, семь миллиардов…

  — Ты самый замечательный и упертый! — сделала Ирсен самый замечательный и упертый вывод.

  — Взаимно. — Он улыбнулся.

  — Когда я писала про защищенность, имела в виду и жилет, и уверенность. Все вместе! Я тебя услышала!!! Но «но» — никуда не делось!

  — Но только я хочу попытаться тебя убедить, что упертость и упертая самоуверенность — это, мягко говоря, не объективно.

  — Нету самоуверенности! Я говорю то, что чувствую и наблюдаю!

  — Значит, ты будешь продолжать неверно понимать этот фрагмент поэмы.

  — Все, Март!!! Я тебя услышала!!! Все я так понимаю! Чучело ты, — насыпала она гору восклицательных.

  — Поехали дальше? Тут все понятно? — поинтересовался он, цитируя строки про «груз 200» и «300».

  — Да!

  — Доказательства?! — (Ему уже не очень верилось.)

  — Я это знаю! Раненый в твоем понимании — тоже представляю!

  — Про «груз 200» ты еще из котят знаешь, я в курсе, — улыбнулся Март.

  — Я и раньше это знала! У меня отец военный!

  — То есть, эти строки никаких поломок мозгов не вызывают? — уточнил он на всякий случай, процитировав строки про двухсотый груз и трехсотый «недокомплект» — и нежелательное возвращение в таком виде домой, к невесте.

  — Нет, не вызывают!

  — То есть, тебе понятно, что молодому парню вернуться к невесте ампутантом — хуже, чем погибнуть, да? — выпытывал он до конца.

  — Март! Я дура?

  — Ты исследуемая часть целевой аудитории, — официально уведомил он. — Я должен быть уверен, что сформулировал доходчиво.

  — Что у тебя за аудитория?

  — Всякая будет, поверь мне. Очень многие не допрут, хоть и не глупы. Просто не будут париться над этим.

  — Тот, кто не допрет, читать закончит после четырех первых строк.

  С этим он не согласился:
  — Там же просто все в основном, только несколько действительно интересных моментов есть и все!

  — Ну и что. Лучше про Бузову… — совсем скиснув, выдала она вдруг. И было не очень понятно, вопрос это или предложение к новой захватывающей теме.

  — Про нее уже поэмы пишут? — удивился он.

  — А хз, я твои читаю.

  — Ух ты! Как будто пустым ведром в ухо заехала! — описал он магическое воздействие двух волшебных непроизносимых слов, вернее даже, двух букв.

  — Так чего заслужил!

  — Это, знаешь, как… — анализировал он, пытаясь вербализировать неожиданные свои ощущения, — как будто твоя кошка вдруг с испугу кавказцем гавкнула! Можно от удивления даже на попень жестко присесть!

  — Хватит ржать! — рассмеялась Ирсен. Шутка зашла.

  — Ты меня видишь штоль? — продолжал он смеяться, вообразив картинку.

  — Чувствую!

  Чтобы угомониться, он решил поесть хурмы — и подальше от Ирсен. Хурма ждала его уже более двух часов. Пора было завтракать.

  — Вот! Не умеешь четыре дела делать, а я могу! — хвасталась она.

  — Тык и я б мог, если бы с телефоном везде шарахался! Я же перед компом сижу и только тобой занимаюсь, — напомнил он о стационарной своей привязанности. — Можно сказать, душу в тебя вкладываю… и душу, и душу… — подколол самого себя.

  — Это есть! — Ирсен опять рассмеялась. — Иди ешь, чучело… Что-то мне не очень, полежу немного, — предупредила она чуть позже. — Потом за сыном, с ним на занятия, я тебе потом напишу. Накатывает как-то резко и понимаю: если не лягу и не отключусь — упаду. Голова кружится, тошнит, видимо, давление… — И еще через четверть часа: — Да нормально уже все, сейчас полежу чуток — и поеду.

  Марту нравилось, когда Ирсен бывала строптива, но не менее нравилось ему и спокойное, в некотором смысле даже покорное ее состояние. Любил он контрасты — «качели», как говорила она.

  — Ты такая смиренная в этих словах… Э-это приятно, душевно и глубоко. Мне нравится, — улыбался он, поправляя запавшую клавишу в среднем ряду клавиатуры, справа.

  — У меня нет сил на что-то реагировать, — предупредила Ирсен, но немногим позже начала потихоньку оживать, вспоминая лыжные свои приключения: — А с девочками мы отлично съездили года два назад! Обычно ездили на Аниной машине («Куга» новая, только купили, муж не водит, только Аня), Антоша тоже не водит, я всегда брала права — ибо горные лыжи спорт опасный. Ездили на Мечку — там легкие трассы, девочки так себе катаются. Мечка — это за Новодвинском — там цивилизация присутствует. В тот раз решили поехать за Куртяево — дорога там так себе, ехать около часа по колдобинам, парк в лесу, цивилизации ноль, но трассы сложнее, длиннее и вокруг лес, все в снегу, красота! Погода еще была отличная, мы с обеда поехали, снегопад пошел, трассы мягкие, до позднего вечера катались. А дома Элджей остался — Тимон и Дада болели, я заколебалась с ними сидеть, меня отпустили, температура у обоих под сорок. Они всегда так болеют, всегда сразу высокая температура. А, еще, когда поехали, я в машину села и говорю: «Права забыла, так что, без приключений» (всегда все хорошо было). Еще с нами был Анькин сын Тимур (ему 10 лет). Я на сложной трассе каталась, девочек почти не встречала, тут с Анькой на подъемнике вместе оказались и Тимур еще, я говорю: «Мы с Тимуром переодеваться, ищи Антошу и поехали уже домой», она отвечает: «Да-да, Антоша где-то за мной ехала, я последний раз еще прокачусь». Ну и все, разъехались. Мы с Тимуром переоделись (а это не быстро), попили чаю — этих куриц нет. Тут приезжает Антоха (медик со своим дебильным юмором) и спокойно так говорит: «Ты щас на Аниной машине поедешь». Я: «В смысле? Машина новая, не моя, они с ней трясутся! И где Аня?» — спрашиваю. А она говорит: «Так там. Щас ее на снегоходе привезут со сломанной рукой». Эта дура на трамплине решила подпрыгнуть, ну и приземлилась! Это было что-то. Привезли эту курицу — бледная, тронуть нельзя, рука висит. Парни говорят: «Везите ее в Горбольницу №2, там врачи наши (лыжники) уже вас ждут». Телефоны не работают в парке, цивилизации нет, нам никуда не позвонить с дороги — связи нет. Ну, поехала я, снегопад еще начался, видимости ноль, колдобина на колдобине, навстречу лесовозы, Аня умирает на соседнем сиденье при каждой встряске, Антоха юмор, машина не своя, капец короче. А я без прав. А в городе рейды милиции в этот день по какому-то поводу. Выехали до места, где связь, я говорю: «Антоша, позвони старшему Элджея, пусть права мне привезет, а то Аньку в больнице оставим, а дальше через весь город… Старший сказал «хорошо». Ну, мы до больницы доехали, Аню сдали — с жутким диагнозом: ей пластину потом поставили. Звоню старшему: «Ты где?» Я, говорит, застрял. Я: «В смысле? Где?» А он, оказывается, а это время машину менял, взял какой-то внедорожник, я уже не помню, ну и решил (он же на джипе): «Срежу-ка я по пустырю к больнице, чтоб все не объезжать». А тут снегопад. Короче, ровно посредине пустыря он сел на брюхо! Зашибись. Я звоню Элджею (первый раз), объясняю ситуацию, говорю: «Мы поехали Тимура отвозить домой, там машину оставим и будем тебя ждать». Дождались Элджея, Антоша пошла с детьми Аниными сидеть, Дима (муж) попросил до больницы подкинуть, к жене. Ну, приехали мы опять к больнице, Диму выгрузили, звоним старшему (а дома дети с температурой под сорок), он говорит: «Мы тут уже вдвоем сидим»! — Ирсен дико рассмеялась. — Он позвал друга, тот пытался его вытянуть и сам сел! Приехали мы на пустырь, картина маслом: два идиота. Вытащили друга, он меня домой увез, а Элджей со старшим еще час из сугроба выезжали. Элджей домой приехал и сказал: «Хорошо девочки покатались!» — Ирсен опять рассмеялась, но уже поспокойнее. — Это одна из наших историй!

  — Ничего так история, — оценил Март. — Думал, будет что-то менее эпическое.

  — Ну, мы можем! А про то, как Аня на трассе чуть не улетела (с Димочкой по телефону тренькала) лучше вообще не вспоминать! Мужик, которого подрезали, наверное, нас проклял!

  При желании Ирсен могла бы написать свои «Девять рассказов». Неплохо у нее получалось «тренькать».

  — А про то, как мы корзиной гребли, рассказывала? — продолжала она зажигать, совсем уж приходя в себя. — И про закрытую машину ночью зимой в лесу, ибо батарейки сели в брелке, тоже не? А про нудистский пляж (Дзен знает), а про грозу? А про драку самокатами? А про льдины? А про то, как я чуть на серпантине в автобус не улетела? — пробило ее на мемуары. — А если еще про Кокси начну рассказывать! Еще было чудесное спасение сандаля, утят и щенка! И воровство слив! Может, еще чего вспомню! Про институт промолчу, но было весело! Идеи мои были, но исполняла чужими руками! Меня без присмотра оставлять нельзя! — перечисляла она самое оригинальное.

  «Чужие руки» Марта несколько насторожили, но он предпочел забыть.

  — Ну вот, рассказов девять уже и набралось, — прикинул он, припомнив еще один рассказ Сэла: «Для Эсме — с любовью и скверной». — Хочу немного скверны, — заказал он. — Не, хочу много скверны! — сразу поправился он и предложил писать книжки друг для друга.

  — Бартер! — определила Ирсен форму сотрудничества.

  Марту такое определение не очень понравилось, на его вкус звучало как-то жестковато. «Взаимовдохновение» — нравилось ему больше.

  Ирсен была согласна.

  — Кто знает, может быть, именно твоя книжка и будет значима и получится хороша, а моя роль — тебя на нее вдохновить, — закинул он свежую идею.

  — Нет, ты мой автор, — тут же отвергла Ирсен. — У-у, щас еще чего-нибудь вспомню! — припугнула она.

  — Можно будет попробовать когда-нибудь поработать твоим литературным негром, — предложил он другой вариант, попроще. — Ты мне весь фактаж выкладываешь, а я облекаю это в форму (если тебе самой лень). — Правда, не знал он в то время, как со своей-то книгой разобраться, приступить хотя бы, не говоря уже о книге чужой. Хотя, для Ирсен дело двинулось бы на порядок быстрее, думал он. Да и просто погреть уши на ее историях — тоже было бы неплохо.

  — Делай что хочешь! — разрешила Ирсен. — Но нормальные люди от меня бегут, у меня все окружение придурошное! Элджей один в роли стопора!

  — Ему надо сочувствовать, или он доволен? — поинтересовался Март, замечая, к слову, что если рассматривать вопрос объективно — «нормальные люди» всегда куда-то бегут.

  — А я откуда знаю! — пришло в ответ.

  — Кому же это знать, как не тебе?

  — Ну… без моих завихрений всем было бы спокойнее, — признала Ирсен как факт и опять завела разговор о деревне, о предстоящей новогодней ночи и прочих волнующих ее пустяках. Март, как всегда, толком ничего не знал — знал только, что в ночь эту обязательно выберется куда-нибудь на прогулку: либо из города в деревню — либо в направлении обратном. Еще в планах была поездка в Москву на концерт Аиши в день рождения Дзена. Как-никак парню исполнялось двадцать — и можно было бы за неделю до Нового съездить развеяться, переночевать в хостеле, который Аиша когда-то ему рекомендовала, и приятно прогуляться. Можно было бы взять с собой еще и Крошку Ри, подружку Дзена. Дзен сомневался, но обещал подумать. Мартина это даже радовало, поскольку не сильно хотелось ему ехать и предложил он — только чтобы сделать сыну приятное, а день этот для него — особенным. Пришли к тому, что решится все накануне, по настроению, как обычно — там видно будет.

  — Правильно, молодцы, — одобрила Ирсен. — А ты Аише написал?

  Аиша сама написала — недавно, ответил он.

  — А-а, ну хорошо, значит, не забросил.

  — Кто чего не забросил?

  — Значит, общаешься с ней, это хорошо. А то, я себя виноватой перед ней чувствую.

  — Я же говорю, что это она мне написала, а не я ей! — удивился Март.

  — Какая разница, ты же ответил, все окей тогда.

  — Ясное дело, ответил. Знаешь, что самое интересное? Она мне написала в тот вечер, когда ты к моим перед отъездом заходила, и когда я набирал текст поэмы…

  — И что в этом такого?

  — Подожди, не гони коней, — предупредил он. — Я тогда набрал текст, скинул его в Контакт — поделился им с тобой. Сижу, жду, когда ты его прочитаешь и отреагируешь, а ты немного неожиданно приплохела и сказала, что прочитаешь на следующий день. И вот, сижу я, значит, любуюсь своей поэмищей, и тут вдруг обозначается Аиша, которая мне месяц, наверное, не писала, и обозначается с такими словами: «Привет, как дела, написал что-нибудь?» (дословно). У нее, наверное, чуйка какая-то! Ну, думаю, не врать же, к тому же, и повода нет говорить неправду, да и хочется хоть какой-то отклик получить о работе, все-таки я нормально так вложился в это дело. Твое стихо я не стал ей показывать, а поэму скинул…

  — И?

  — И дальше она высказала свою мыслю по этому поводу и посоветовала посмотреть кино в тему, и уверяла, что фильм (сериал) мне обязательно понравится.

  — Ну, хорошо тогда, — улыбнулась Ирсен.

  — Я могу тебе процитировать наш диалог, если ты не будешь говорить, что я чего-то там спалил. Ее отзыв мне понравился. Не помню точно, что она написала, но написала она позитивно. — (Он, конечно, помнил, что написала ему тогда Аиша, но для Ирсен так звучало получше.)

  — Ну, это как хочешь, — вежливо допустила она.

  — А потом, когда я сказал, что фильм «не мой», она в очередной раз продемонстрировала свое катастрофическое непонимание моего восприятия, и на этом все закончилось. Мне вот, даже на ее концерт теперь не хочется идти, чтобы с ней не пересекаться, хотя — песни я бы послушал с удовольствием.

  — Что-то кто-то где-то кого-то не понял, — завернула Ирсен подлиннее, опять улыбнувшись. — А что за фильм?

  Март предложил показать Ирсен переписку в Вотсапе, чтобы не тратить зря время. С Аишей, в основном, он переписывался там.

  — Да как хочешь. — Ирсен вновь демонстрировала равнодушие.

  — Тебе все равно?

  — Я же не настаиваю, просто интересно, чем тебе так не понравилось. Ты же все равно не дашь свой Вотсап!

  Март обещал — при условии, что Ирсен сама не будет начинать с ним разговоры.

  — Я не буду, — пообещала она. — Если очень захочется, в Контакте напишу.

  — Давай свой номер, — тут же сдался он. Долго уговаривать не пришлось.

  Оказалось, номер этот уже был в его гигантском списке контактов из дюжины имен!

  — Я не удивлена, — покачала она головой.

  Марту даже послышались нотки сарказма.

  И вот, они начали дружить в Вотсапе. До этого дня он не хотел начинать с ней переписку тут, в телефоне, чтобы не отвлекаться на нее в деревне, да и вообще, везде. Слишком объемно. В своей «творческой командировке» он хотел думать лишь о работе. Однако отъезд опять откладывался, к мобильному общению он потихоньку привык, понимая, насколько это комфортнее и проще, поэтому первоначальное свое решение изменил и пустил Ирсен в свой телефон. «Сообщения и звонки в данном чате теперь защищены сквозным шифрованием», — предупредил мессенджер. Марта это вполне устраивало. Он согласно кивнул и начал:
  — Связь? — уточнил он. — Тебя как зовут?

  — Имен много! — был ответ. — Хватит фигню нести! Вернись в Контакт!

  Да, это была Ирсен.

  — Ага, узнаю, — удовлетворенно кивнул он. Но, следуя хитроумному своему плану, предложил ей для подстраховки скинуть в подтверждение ему еще и свое селфи, гулять так гулять. — В общем, щас завалю тебя перепиской! — пообещал он затем, послал Ирсен фото собственной босой ноги, почему-то багрово-синюшной в неверном свете настенного светильника справа, и, заметив в результате на снимке светлое пятнышко свежей мозоли на правой же ноге, выразил в завершение развернутого своего приветствия весьма признательную благодарность: — Если бы не ты — не заметил бы!
  (Две недели прогулок в неудобных кроссовках дали о себе знать новой мозолью.)

  — А до этого ты молчал! — рассмеялась Ирсен. — Везде ты чучело!

  Мозоль ей понравилась. Дело двинулось.

  — Завалю тебя сейчас Аишиной перепиской, — уточнил он.

  — Ну, смотри сам, — приготовилась она. — Сестра звонит, я пропала, пока!

  Ну и ладно, все равно надо было искать, копировать, пересылать… Время было.

  Найдя, Март скинул Ирсен внушительный фрагмент недавней своей переписки с Аишей, где обсуждали они новую его поэму и рекомендованный Аишей фильм — «Ненастье», который сразу ему не понравился, так как там про войну — а он не любил. Тем более, про нашу войну, более-менее современную, советскую — сразу наваливалась на него депрессия, и настроение на ноль. Аиша, однако, понять этого не пожелала. «Это сериал… — сразу поставил он разочарованное многоточие, посмотрев аннотацию к фильму. — Я русские не смотрю, — предупредил он тотчас. — Кроме классики. Точно стоит попробовать?» — «Да! Однозначно! — резво отвечала ему Аиша. — Это штучный товар! Ну, по крайней мере, так: я поклонник Урсуляка и от фильма в восторге! С какой глубиной он это сделал и избежал пошлости! Просто, у меня свои ассоциации… И так эту тему не снимал никто! И довольно близко к философским размышлениям в твоей поэме». Звучало обнадеживающе, Аиша его заинтриговала. Да еще размышления его назвали философскими! Решено было сериал «посмотреть». — «Вот, интересно, что ты скажешь в самом конце, какое родится ощущение у тебя», — продолжала Аиша интриговать. — «Обязательно сообщу!» — обещал он. — «Это радует!» — «Не хочется тебя расстраивать, но… — поставил он долгое многоточие два дня спустя, начиная издалека, начиная, только потому что пообещал. — Посмотрел я первые две серии и вторую половину последней и могу сказать, что именно такое я и не могу смотреть в российском кино. Не могу смотреть про советскую, постсоветскую и российскую действительность. Они меня погружают в тоску, уныние и безнадежность. Я всегда хотел убежать от этой серости и упадка. Не могу это смотреть», — повторил он, чтобы точно уж закрепить. — «Да блин! Кто так смотрит?! — вскинулась было Аиша. — Там нельзя смотреть сразу конец! Да, он четко нарисовал ту картину, как было. И этого никто не хочет повторить! Ну тебя!» — осерчала она вконец и примолкла. — «Если бы не ты, я бы и пяти минут не посмотрел, а я мучил себя две с половиной серии! — пытался Март объясниться, чтобы хоть как-то смягчить. Аиша молчала. — Я же в сознательном возрасте был в 90-е и не хочу даже вспоминать те времена!» — в тоске прибавил он главное обстоятельство. — «Ясно», — коротко ответила ему Аиша, поставила дежурную скобку, и на том их общение завершилось.

  — О, Боже! — вздохнула Ирсен. — Мне почему-то тебя сейчас очень жалко!

  Марту почему-то было очень приятно это услышать. Он даже пошел и сложил все вещи, которые постирал три недели назад, но лежали которые взъерошенной кучей в соседней, родительской комнате и почему-то никак не убирались в шкаф.

  — А почему жалко? — поинтересовался он.

  — Потом напишу, сейчас занята, — предупредила Ирсен. — Поставлю твою ногу на аву у себя в Вотсапе!

  «Извращенка», — улыбнувшись, подумал он. А подумав, озвучил.

  — Не подозревал, что когда-нибудь буду думать о тебе так, — конфиденциально прибавил он.

  — Я многогранна! — гордо объявила Ирсен. — Только когда я буду что-то упорно не понимать, ты говори, пожалуйста, чтобы у тебя не было такого битья о стену. Я посмотрела со стороны, и я так не хочу! — сделала она положительный вывод из переписки.

  Март почесал затылок. Удовлетворившись, ответил, что уже привык к такому и что терпенья у него достаточно, чтобы попытаться до кого-нибудь что-нибудь донести. Но если этот «кто-нибудь» по непонятной ему причине совсем уж упорствует — тогда проще просто разговор завершить. «Упрямство — редко лечится», — сентенциозно вывел он, затем уточнил:
  — А тебе меня правда жаль?

  — Уже нет, — съязвила Ирсен. — Но в момент, когда читала, было именно это чувство.

  Для них это был день анекдотов: прорвало вдруг Марта на сетевой юмор. Ирсен умоляла его остановиться, но он не мог, продолжая выбирать для нее самое лучшее. Попадались даже смешные. Они смеялись вместе как полоумные. Во всяком случае, он. Было классно и весело.

  — И где ты меня нашла! — восклицал он, продолжая потихоньку посмеиваться какой-то неоднозначной шутке.

  — Так предопределено! — возвещала она, тоже смеясь.

  — Ты словно эпопею начала писать, — предвкушал он, дожидаясь очередного ее ответа.

  — Так с кем поведешься!

  — Так какие эпопеи, дорогуша?! У меня только попени на уме! — продолжал он хохмить.
  (Анекдоты попадались разные, некоторые даже смущали его собеседницу, а ее «попень» в чашке кофе из Гастробара «Мясо» — прочно засела в его душу.)

  — …А это ты к чему?

  — А это я съехала плавно.

  — И не первый раз, кажется.

  — Так, я же та еще лыжница! Иди спать!

  — Да… пора. Сам уже вижу!

  — Спокойной ночи! Завтра тут не появляйся, завтра — ты цветовод!

  И он с ней не спорил. День выдался замечательный!


  13 декабря

  — Прочитала я «Тедди», а ты себя с ним ассоциируешь? — поинтересовалась Ирсен не очень рано поутру.

  Это был рассказ Сэла про десятилетнего мальчугана, который помнил прошлые свои жизни и многому мог научить других, взрослых людей и умных, некоторые из которых стремились с ним пообщаться, чтобы скептически его исследовать. Кончилось все трагически (с точки зрения простого обывателя). У Марта даже мысли не было сравнивать себя с этим парнем.

  — Просто хороший рассказ и полезный, — пожал он плечами, слегка подзадумавшись. — У Сэлинджера потом все «про это» писалось, а я, в отличие от Тедди, в детстве был балда-балдой! У меня развитие шло с самого-самого низа, из самого дикого и необузданного состояния. Мама тебе рассказывала, наверное.

  — Вообще-то, только хвалила, — заверила его Ирсен.

  Он в этом даже и не сомневался: о детских его шалостях мама умела рассказать так, словно это были невинные сказки о милом малыше, который если кого и гонял, кусал и обижал, то делал это не из дикого неуправляемого нрава, но повинуясь исключительно естественному своему природному зову.

  Задумавшись о Тедди, Март вдруг понял, что именно имела в виду Ирсен, о чем спрашивала его! Дошло до него наконец, что спрашивала она — не общается ли и он с людьми так же, как тот малыш, герой сэлинджеровского рассказа? И в целом, пожалуй, она была права. Можно было бы даже наверно сказать, что права: ты пытаешься что-то важное до людей донести, но люди настолько непробиваемы, что ты уже даже не удивляешься этому и не расстраиваешься, и не принимаешь близко к сердцу, и больше даже уже не пытаешься — потому что такова данность, «стучать бесполезно и бессмысленно».

  — Не, логика не твое, — снисходительно улыбнулась Ирсен. — Да и не нужна она, логика, — передумав вдруг, поменяла она приоритеты. Сэлинджер…

  Накануне Март лег в два — и до пяти ему не спалось, все ворочалось, думалось разное, мысли мыслились непонятные, в основном те, что не дают спать по ночам «нормальным мужикам». Поэтому с логикой у него, действительно, могли быть некоторые проблемы. И уже под утро пришел он, наконец, к мысли, что тоже подсел на Ирсен! И чувствовал он, что в деревне ему будет не хватать ее, и будет у него без нее ломка.

  — Будет, — согласилась Ирсен. — Наркоманы, блин. Все твои цветочки! Пересадил?

  Тут Март был еще в процессе: подготовил, обрезал, снял с окна; окна помыл и вычистил подоконник. Все было заросшее — света белого не видно, и поскольку занимался он этим в лучшем случае раз в год, мусора набиралось прилично. Но работы предстояло еще много — и работы грязной: посадка и пересадка. И зашел он в чат всего на пару минут, чтобы предупредить Ирсен, что возиться он будет долго и освободится поздно. «Еще бы не забыть записать вчерашние свои мысли…» — зафиксировал он в общественной памяти. В общем, весь в делах. Но, прочитав ответное послание Ирсен, это ее коротенькое «будет», Март опять призадумался.

  — Тебя это все не смущает? — спросил он наконец, имея в виду все то, что происходило между ними последнее время, взаимные их симпатии и соответствующие этим симпатиям откровенные разговоры.

  — Ну, что делать… — лапидарно вздохнула Ирсен.

  — Но ты же хотела, да? — утвердительно предположил он, поскольку не покидало его смутное чувство, что Ирсен целенаправленно шла к этому. «Но зачем ей? Ей же и так неплохо живется…» — проговаривал он про себя, удивляясь.

  — Хватит! Я когда «Тедди» читала, ощущение было, наверное, как у кошки, когда шерсть на хребтине подниматься начинает, — переключилась Ирсен обратно на рассказ.

  — Почему у тебя так? — Март опять удивился.

  — Не знаю, может, я кошка.

  — Значит, хотела, — расплылся он в улыбке.

  — Уйди! Ужас какой! Март!

  — Ладно, ушел. Обожаю! — кинул он на прощанье. Эмоции…

  — Тебе пора в деревню! Там снег и холодно!

  Но ему и на его городской крыше тоже было неплохо. Холод — он и в Африке холод, везде освежает и приводит голову в порядок.

  — Слушай, а мама тебе разве не рассказывала, каким я в детстве был агрессивным, и как кусал ей ноги, а она дома по табуреткам ходила?

  — А! Было! — припомнила Ирсен. — Это ты, просто, собственник! Причем, маниакальный!

  — А в яслях всех детей выпускали играть в зале, а меня в вольер сажали, а потом всех спать укладывали, а меня выпускали поиграть, — погрузился он в воспоминания. — Чтобы не обижал никого.

  — Маленький маньяк! Да и большой тоже! — комментировала она в своей манере.

  — Вообще-то, в саду и в школе я уже защищал тех, кто послабее, от других бандитов.

  Ирсен знала и это.

  — Но мысли вчера более-менее возвышенные мыслились, — прибавил он. — Ты там сильно не мечтай, я же это… кремень я.

  — Иди, чучело! И не пиши больше всякую фигню! Уйди!!! — осыпали его восклицательными.

  — Угу… В книжку, все в книжку.

  — Э-э! Ты чего! — спохватилась она. — Мне на другую планету тогда нужно сваливать! Или я что-то упустила?

  — Ничего ты не упустила, это у тебя тараканы забегали, — усмехнулся он.

  — Тараканы вообще тихие, но подвох в книге жду: заранее морально готовлюсь.

  — Ага! — просиял он. — Следите за базарчиком, мадам! Но тема интересная, для книжки в самый раз будет!

  — Хватит!!! — подсыпала она еще восклицаний. — Писатель, блин! А вот когда ты Аише стих писал, тоже с ума сходил? Ой, зря я это! Язык мой враг мой! — распереживалась Ирсен. Вернее, сделала вид.

  — Не-е-е… Там был «строгий взгляд и гордый в сумраке профиль», — процитировал он иронически. — Она мне эмоционально помогла, и мне захотелось ей приятное сделать. И в итоге, из-за стиха я тебе написал зачем-то.

  — Она, думаю, довольна, — улыбнулась довольная Ирсен. — Может, ты уже пойдешь?!

  — Ну, ясное дело! — согласился Март. — Я бы тоже доволен был на ее месте! Правда, я, дописав продолжение подгорчил пилюлю, но себе она может и полуфабрикат оставить, он тоже очень неплох (как мы с тобой и порешили в те дале-е-екие времена).

  — Это называется «обломать без сожаления», — определила Ирсен.

  Однако в его понимании, это был своего рода суперкомплимент, который Аишей оказался почему-то не понят. Он делал этот «комплимент», думая, что сделает для нее стих на порядок глубже, а значит и лучше, думал, что она оценит это, это ведь была Аиша! Но оказалось, ей вполне хватило первоначального, короткого варианта — «без осложнений». Тем не менее, в то время он еще на что-то надеялся — надеялся, что Аиша сможет… раскрыться, что ли. И все понять.

  — Может, и смогла, время покажет, — допустила Ирсен.

  Март в этом очень сомневался.

  — Короче, — перешел он, наконец, к главному своему «делу», не дававшему ему покоя весь этот день, — из-за моих вчерашних мыслей у меня к тебе теперь есть дело на миллиард-миллиардов! — внушительно объявил он. — Но об этом позже (если не передумаю), — прибавил. — А если передумаю — ты меня всегда сможешь уломать. — Ему хотелось дать этой идее вылежаться и не озвучивать ее пока, но и не хотелось хоронить ее совсем, поэтому — предупредил, в надежде, что Ирсен сама, возможно, к этому когда-нибудь вернется. Так было бы и проще начать.

  — Что это?! Психушка нам на старость лет обеспечена! — предрекла Ирсен вероятное, слегка насторожившись.

  И вспомнился Мартину толстовский отец Сергий.

  — Возможно, — осторожно согласилась она.

  Он же вернулся к своим растениям, к «цветочкам», как обозначила их сама Ирсен, хотя цветочков там обычно никаких и не бывало — и вечером освободился пораньше, около двух, поскольку закончилась у него для цветочков земля, а взять было негде. Ночь вообще-то. Следующим днем он планировал дело кончить, землицы прикупив. К тому же, Дзен предложил открыть лыжный сезон — и Март был не против: погода предрасполагала, день обещал быть.

  Про «нормальных мужиков» Март накануне, конечно, немного загнул, чтобы Ирсен опять повеселить. На самом деле, до нормальных ему было еще очень далеко, чего он и не скрывал:
  — У меня последние годы немного по-другому фантазия работает, — перечитывая переписку, объяснялся он посреди ночи, полагая, что Ирсен давно уже и крепко спит. — Но, все же, очень странные дела у нас тут творятся, — подметил он весьма наблюдательно.

  — Да развлекайся сколько угодно! Я спокойна! Я кремень! — бодро отвечала ему Ирсен тоже среди ночи, как обычно проснувшись и сообщая Марту срочную новость: приснилось ей только что целых два кошмара. — Напомни рассказать, — попросила она, чтобы не позабыть, но, чуть позже, безуспешно пытаясь снова уснуть, не удержалась и принялась излагать: — Первый кошмар — я и не поняла, что уснула. Ложусь спать в свою кровать и как ни в чем не бывало разговариваю с бабушкой — она лежит рядом! Не помню, что было «до», но потом, помню, спрашиваю, что же там плохого, после смерти? «А что же хорошего?» — отвечает она. А меня так и затягивает туда! Я ее обняла, а она такая усохшая, как перед смертью, и тут до меня все дошло, и я проснулась! Она мне первый раз приснилась! Март, мне страшно… Второй сон не лучше: мы на кладбище ездили, а там почему-то темно было, потом пожарные приехали, тушили что-то, потом кого-то искали, у меня почему-то в банке был гашиш! Дальше, я на машине еду с кладбища, вроде не одна и почему-то лежу. А в районе «Арктики» оцепление милиции, они ищут кого-то, все наготове с пистолетами, машины все остановили, ждем… и я тебе стала звонить по Вотсапу. Ты трубку взял, а я молчу. Ты говоришь: — «Слушаю! — пауза. — Что с братом? — пауза. — Спасибо, до свидания!» А я в этот момент думаю: «Странно, ты же видишь, что это я звоню». Март, позвони Хелу, странно это все, я спать теперь боюсь!


  14 декабря

  Хела по возвращении с севера Март видел единожды, накануне, по пути с крыши, когда зашел к нему в гости — благо квартиры их были рядом, а брат был дома. В квартире этой Хел все равно не жил, только работал, а жил недалеко, в соседнем районе, у своей подружки, которая на тысячу лет старше его. Дачный сезон завершился, поэтому виделись братья теперь не часто. И все у Хела было нормально, о чем Март и не преминул Ирсен сообщить, дабы успокоить.

  Утром, едва проснувшись, он передумал задавать свой вопрос на «миллиард-миллиардов», чтобы не дай бог чего не испортить и не обострить. Утро-вечера, как говорится. Да и кому нужны эти его ночные фантазии? Не кошмары, конечны, но и это как посмотреть…

  — Ну дак ладно, мне спокойнее, — равнодушно улыбнулась Ирсен в ответ.

  — Что, даже не попытаешься уломать? — поразился он.

  — Не, ну мне интересно, конечно, очень, но твоя игра — твои правила, — поддразнивала она.

  — Окей, уломала! — тут же капитулировал он. — Сейчас попытаюсь изложить суть вопроса.

  — Ну да-а-ай! — протянула она по-детски, ему подыгрывая. — У меня тут вторая бабушка пришла, я не пропала!

  Март попытался собрать свои мысли в кулак, но они разлетались у него почему-то, словно непослушные пальцы дворового хулигана. Он подождал еще немного и, наконец, приступил.

  — В общем, — начал он издалека и осторожно, — дело, вот в чем. — (Мысли его потихоньку начали собираться.) — Уже несколько лет меня не покидает ощущение, что не хватает мне женской энергии и отсюда все мои нестроения… — Он сделал паузу. Ирсен его не перебивала. Он продолжил: — Но вот как ее получать без классического взаимодействия мужского и женского начал? Я стал размышлять об этом и искать… Сначала я нашел эту энергию в церкви, — вспомнил он образ Богородицы в одной из старейших церквей Смоленска, из которой словно бы устремился в него однажды, после йоги, поток. — Но позднее этого мне перестало хватать, да и жизнь моя потом повернулась так, что в церковь я стал ходить не часто. И вот, появилась у меня непонятная уверенность, что энергию эту можно получить следующим образом: я должен сидеть на чем-то более-менее высоком, например, на стуле или диване, а женское начало должно сидеть на мне, обхватив меня ногами, и ее чакра Муладхара должна состыковаться с моей Муладхарой. И мы должны пропускать свои энергии через этот канал. Сначала нисходящий поток должен идти через женщину, переходить в меня, а затем, выходить через меня уже потоком восходящим. В другой раз это должно происходить в обратном направлении… — (Представив это, он опять почувствовал тепло в нижних чакрах, которое пошло выше, и он понял, что говорит верно.) — И получится, — продолжал он, — что сначала я получу не хватающую мне женскую энергию, а затем отдам лишнюю и (возможно) переполняющую меня мужскую. И это будет не односторонняя подпитка, а взаимонаполняющий процесс. И все это время меня не покидает ощущение, что именно через это я смогу прийти к внутренней гармонии и равновесию, не теряя при этом целомудрия, которым дорожу, и которое терять нельзя категорически, ибо тогда все будет напрасно, и я просто откачусь на начальную позицию с ощущением горечи и разочарования. — После этих слов он продолжил излагать оставшееся одним махом и уже не оглядываясь: — И вот, несколько раз за эти годы я встречал женщин, которые, как мне сначала казалось, могли бы претендовать на то, чтобы стать моим «женским», но очень быстро выяснялось, что я ошибался. Обычно хватало даже меньше одного разговора, чтобы это выяснить. Два раза пришлось пообщаться подольше, но результат был тот же. Я даже ни разу не озвучивал этой моей мысли. А вчера я вспомнил, что даже и тебя когда-то рассматривал в качестве своего женского начала. Но это было такое легкое и нереальное мечтание, которое было неосуществимо в принципе, так как по понятным причинам ты для меня всегда была табу, и рассматривал я тебя только потому, что ты всегда на меня как-то по-особенному смотрела, как-то… любя что ли. Да, пожалуй, это самое точное определение. И этот твой взгляд меня всегда озадачивал, так как, по моему убеждению, у тебя должна была быть гармония и самодостаточность в браке и в семье. Но сейчас что-то изменилось, и в результате, позавчера мне опять представилось, что ты могла бы мне помочь, и это представление ночью переросло чуть ли не в уверенность. Но тут есть тонкий момент. Это должно быть по возможности чистое энергетическое взаимодействие без влияния сексуальных энергий. Хотя, я очень сомневаюсь, что эти энергии можно совершенно исключить, особенно на первых порах. Да и взаимодействие должно происходить без одежды — так мне кажется. Но это может быть заблуждение, вызванное, опять же, сексуальным бессознательным, так как одежда, по идее, не должна мешать энергетическому взаимодействию. И вот, лежал я, значит, думал обо всем этом — думал, что даже если бы ты с пониманием восприняла эту идею, то как ее осуществить? Как проверить мое ощущение? Мы же так далеко друг от друга! Я даже хотел тебя позвать к себе, если ты в Москву поедешь. Но потом я подумал, что расстояние в этом деле вообще не должно иметь значения, и мы могли бы попробовать сделать это виртуально, сделать в мыслях. Просто надо сделать это одновременно. Но меня смущает все же, что ты замужем. С одной стороны, это хорошо: тебе есть куда реализовывать и тратить свою сексуальность, и мне не нужно об этом беспокоиться. С другой стороны, меня беспокоит аспект нравственный: не будешь ли ты чувствовать себя виноватой перед мужем, и не возникнет ли и у меня чувство вины перед ним… Это серьезный вопрос, так как чувство вины все испортит, и все будет зря. С другой стороны, если рассматривать этот вопрос с точки зрения «человечества», с той позиции, о которой я тебе не так давно говорил, то есть, увеличить масштаб восприятия себя в этом мире с масштаба семьи и индивидуальности до масштаба Вселенной, то вопрос о вине и о какой-то негативной составляющей отпадет и растает, как примитивный социальный атавизм. Но это только теория, и как оно все будет на самом деле — неизвестно… Какие у тебя возникают мысли на сей счет? И еще, чтобы снизить важность этой темы и немного повеселиться, скажу, что после всех этих размышлений — труселя у меня были мокрые, — завершил он свой монолог дурацкими скобками.

  Все по-честному. И было ему интересно, сработает ли это на расстоянии. Да и в принципе, сработает ли? Это был бы волнующий и необычный опыт. Для них обоих. Он хотел попробовать общаться с женщиной на другом, высшем уровне взаимодействия двух, дополняющих друг друга противоположных начал. Только где было найти такую, «другую»? И так уж вышло, что Ирсен — их Ирсен — оказалась той единственной, кому он смог обо всем этом рассказать! Никогда бы не подумал Март, что может такое случиться. Последнее время он говорил, конечно, всякую чепуху, наблюдая, как Ирсен реагирует. Она смущалась, но не обижалась на него и не останавливала, и ему это нравилось, было легко. Иной раз она даже сама провоцировала его на что-нибудь пикантное — и это тоже было весело, жизнь преображалась, эмоции… Ему необходимы были женские эмоции! И Ирсен давала ему необходимое, а он давал ей что-то взамен. И взаимная их симпатия, казалось ему, перерастала в нечто большее. И он рискнул… И предложил ей невероятное. И теперь ждал, точно приговора, скрестив непослушные пальцы, не думая ни о чем и ни на что не надеясь. Ответ был для него почти очевиден. Он сам дал все поводы и причины отказать ему, хотя мог бы многое, наверное, не говорить, и не так откровенно. Но он был честен. Прежде всего. Он не хотел отказа, но понимал, что для нее — все это, вся эта его затея — опасна и может сломать ей жизнь, да и не только ей — сломать, уничтожить, а взамен… взамен он мог предложить лишь немногое, в сравнении с тем, что у нее было. Да он был и не готов к этому. И уж точно он не мог предложить ей стабильности, к которой она привыкла. Она бы потеряла все.

  — То, что тебе не хватает женской энергии, это видно конечно, — поразмыслив, ответила она. — Но такое я не предполагала… Я сейчас три раза перечитала и пока в легком стопоре. А вот про труселя это ты зря сейчас, дурень!

  — Знаю, — согласился он. — Но так лучше, чтобы ступор у тебя был покороче. Я, конечно, не совсем нормальный мужик, но хоть что-то, — улыбнувшись, не пожалел он опять дурацких скобок.

  — Так, мне надо переспать с этой мыслью. Завтра, все завтра! — отложила Ирсен до следующего утра.

  «Завтра» случилось у нее через минуту.

  — Да-а… ты в своем репертуаре, — скептически протянула она.