Воздухоплаватель

Где-то в конце семидесятых прошлого века мне довелось ставить на полосу в «Комсомолке» небольшое, изящное эссе Валентина Катаева о творчестве в общем-то молодого, тогда ещё сорокалетнего Вацлава Михальского. Называлось оно, если память не изменяет, «Дар воображения». В таланте Михальского мэтр выделил именно это качество. Вряд ли сейчас среди современных литераторов есть ещё хотя бы один, кого напутствовал в дорогу этот самый непревзойдённый стилист советской литературы. Дар воображения… Детство и юность Вацлава прошли не в Одессе, в другом приморском городе, более суровом, в Махачкале – да и море здесь куда суровее и, мне кажется, даже куда работящее – но мне он так и кажется, по стилю, по лёгкости письма, по летучей и вездесущей иронии, прямым преемником знаменитой одесской, черноморской плеяды: Олеши, Катаева, Багрицкого. Особенно Юрия Олеши: мать у Вацлава донская казачка, русская красавица, а отец – советский офицер польского происхождения, да ещё и лётчик, тоже Вацлав Михальский, в самом начале Великой Отечественной павший в её, войны, небесах. Мы с Вацлавом дружили почти полвека, и я всегда называл его шляхтичем советской литературы.
Воображение – родившийся от такого красивого союза, земли и неба, Вацлав и в творчестве, и в жизни своей навсегда остался в о з д у х о п л а в а  т е л е м. Небо, свет, ароматы земного разнотравья и крутой волны навсегда пронизали его вещи: от изумительной повести-притчи «Печка», как раз и посвящённой любви и трагическому расставанию навеки отца и матери, да и расставанию с собственным детством, до могучей, многотомной эпопеи «Весна в Карфагене».
Я написал «вряд ли найдётся», хотя теперь уже точно: н е  н а й д ё т с я: в апреле этого года, на зачине весны и света, после тяжелейшей и, слава Богу, непродолжительной болезни, Вацлав ушёл. Теперь они, талантливые питомцы двух разных морей, встретятся уже в общем великом океане – в небесах.
С «Роман-газетой» мой заветный друг Вацлав связан прочной родовой пуповиной, которую не прервала даже его смерть. Я очень рад, что эта цитадель русской литературы выпускает в большой мир, словно стригунков в донскую леваду, его последние, по существу предсмертные миниатюры. Совершенно документальные, хотя всё также полные фантазии – идущей, между прочим, от чрезвычайной, прямо-таки чеховской – тоже ведь рождён у моря! – наблюдательности. Иронии и её самой мудрой разновидности – самоиронии. Вацек любил читать мне по телефону, из-под своего Шишкиного Леса, где он отныне и поселился навеки, свои только что написанные арабески. И каждый раз утешительно предупреждал:
– Ты только не беспокойся – оно коротенькое...
А я был не прочь послушать и длинное.
Я знаю, слышал вживую всё, что печатает сейчас «Роман-газета». И мне даже кажется, что он уже продиктовал это – оттуда. Вы не беспокойтесь: они очень короткие. И очень приметливые. И – талантливые.

Георгий Пряхин