Переходящий праздник

В этом году день рождения Валерки Лебедева опять подошел вплотную ко Дню геолога, который отмечается в первое воскресенье апреля.
Валерка был геофизиком, чувствовал причастность к этому летучему, по сути, переходящему, празднику, задуманному как начало подготовки к летним экспедициям. В. и сам был летучим, немного безалаберным, как весенний ветер, не очень обязательным, но честным, добрым и всегда немного грустным.
Если Валерка что-то обещал, но не выполнял, что случалось довольно часто,  то все понимали, что в этом было больше добра, чем неисполнительности, и на В. не обижались.
У него было несколько, меньше пяти, коренных друзей, а компании постоянной не складывалось: мелькали какие-то люди, пропадали, появлялись опять, дополнялись новыми, и никто из них не знал точной даты дня рождения В. — сабантуйчики  дымились стихийно вокруг Дня геолога, ну и ладно.
Галла вышла замуж за Валерку по большой любви и довольно поздно по советским меркам — в 35. Свадьба у них была 14 января, а на следующий день Кире исполнилось 4 года, и Галлу  без В. Кира не помнила.
Кира называла В. Карлсоном, потому что у него был такой, как у Карлсона, нос. Про нос сказала Кирина мама, Тина Зазимкина.
Это мой Карлсон, ревниво говорила Кира Галле, и та смеялась.
Маленькая Кира не была ни находчивой, ни наблюдательной, не баловала близких потешными мудростями, теми, что родители, восторгаясь, записывают в блокнотик.
Похоже, она была туповата, замедленна, и взрослые, порой, придумывали что-то за Киру, вот как с Карлсоном: сходство заметила Тина, а Галла и до сих пор считает, что это Кира назвала В. Карлсоном.
Или, например, Галла с В. приходили к Зазимкиным с ананасом.
Ананас, говорила Тина.
Ананас, повторяла Кира, ананас.
А что такое ананас? — задавала Тина «каверзный» вопрос.
Ананас, пустенько отвечала Кира.
Нет, ну что, что такое ананас? — настаивала зачем-то Тина.
Ну, ананас — это ананас, упиралась Кира. Она  не понимала, чего мама от неё хочет.
Галла, смеясь, приходила на помощь: Ну, скажи маме, что это большая шишка!
Ананас — это большая шишка! — гордо отвечала Кира маме, хотя не очень понимала, при чём тут шишка.
Нет, ну это Галла сказала, а ты-то что думаешь? — горячилась Тина.
Большая шишка! Большая шишка! Большая шишка! — рыдала Кира.
Галла и Карлсон  очень любили Киру, она была весёлая и кудрявая, и, когда у них родилась дочка, Галла шутя попросила у Тины и Гека Зазимкиных разрешения назвать девочку Кирой.
Так у Киры появилась Тёзка. Она как-то очень медленно росла, плохо ела, В. называл её тюлькой, но когда эта тюлька запросто стала лет с пяти щёлкать логические задачи, которые Кире в её девять-десять были не под силу, Кира опять задумалась, что такое ананас.
До рождения Тёзки Карлсон и Галла жили этажом выше (для Зазимкиных они были Верхние) впятером, вместе с мамой Галлы и мамиными сёстрами, родными, но с разными отчествами: Лилия Борисовна, Вера Измайловна и Елизавета Израилевна.
На все  расспросы, как так вышло с отчествами, если у сестёр один отец, Галла отвечала туманно, отсылая семейную историю к прародительнице Басе -  Галла отмахивалась, что ничего не помнит, и, может быть, сёстры они в каком-то другом смысле, и какая разница.
Педагоги-диссидентки, соратницы Гриши Цитруса, читавшие между строк, знатоки подтекстов и прочих тайных смыслов, сёстры работали в вечерней школе и давали частные уроки, на которые съезжались не только ученики, но и заинтересованные «слушатели», так что уроки часто перетекали в продолжительные, хотя и очень скудные в гастрономическом отношении застолья с участием посвящённых.
На деньги сестёр была построена кооперативная квартира, куда переехали после рождения Тюльки её родители.
Лика с Верой были словесницами, Лизанька математиком, Кира их боялась, стесняясь открыть свою серость и несообразительность, а сёстры прощупывали её вопросами, вглядываясь внимательно и сочувствующе, и едва осуждающе, как прощупывали и оглядывали всех приходящих к ним в дом.
В. для них был человеком очень хорошим, но не предприимчивым, не денежным,  вот совсем никчёмным в смысле заработков. Говоря об этом низком благосостоянии В. и Галлы, сёстры скорбно поджимали губы.
Где была их диссидентская мудрость и масонская избранность, когда они не могли понять главного: В. нёс свет, тепло и умел не потеряться в дороге, а Тюлька и Галла были с ним счастливы.
В какие-то особенно холодные майские праздники, когда большая компания Зазимкинских друзей собиралась на даче, а масляный радиатор слабо согревал ещё не отошедший от зимы дом, В. приволок из окрестных канав и полей крупные камни, бросил их в костёр, а потом, раскалённые, сложил в тазы и вёдра, поставив этот геологический обогрев в комнату и на веранду: камни медленно отдавали дому тепло, и никто не замёрз.
Для дачи же В. раздобыл навесной, под старину, в тяжёлом бронзовом обрамлении фонарь, и тот много лет освещал  ночные уличные застолья у кухоньки, пока фонарь не украли алчные собиратели цветных металлов.
Когда однажды Киру некому было  встретить вечером из музыкалки, В. вёз её от Якиманки в Зазимкинскую глухомань.
Договорились так: за дорогу от «Октябрьской» до «Беляево» отвечает В.
От «Беляево», где надо было садиться в автобус, и до дома — Кира.
В. признался, что точно и не помнит, на какой остановке выходить к дому Зазимкиных. А может быть, он просто так с Кирой играл.
Они ехали в маленьком кургузом автобусе с тусклым светом; минут десять автобус шёл «экспрессом», без остановок, набитый вечерними людьми. Дальше уже с остановками, и ком людей постепенно таял, а Кира с В. уселись у окошка, и В. задремал на кривом сидении.
Следующая остановка — наша! – уверенно объявила Кира.
В., встряхнувшись, произнёс фразу, очень простую, но почему-то Кира помнит её до сих пор: если два человека куда-то едут и один знает первую половину дороги, а другой вторую, они никогда не потеряются.
Тюлька училась классе в четвёртом, а Кира в восьмом, и у них были весенние каникулы, последний день, 31 марта, завтра в школу, и В. позвонил: эй, каникулы кончаются, пойдём гулять, и привёл их с Тюлькой к Зарядью, они проходили мимо Василия Блаженного, когда на Спасской башне било 12 раз, и считали, а потом стояли на мосту, и В. прочертил по воздуху рукой: А сейчас я вам покажу, как испортили Москву...
В. имел в виду гостиницу «Россия», но для Тюльки и Киры, да и для В. это была лучшая на свете Москва, пусть и с нарушенной этажностью исторической перспективы. Тюлька кривлялась и прыгала, Кира задумчиво стояла рядом.
Лет через пять после той прогулки Кира опять шла через площадь, и, когда поравнялась с Василием Блаженным, куранты начали бить, она глянула на часы: 12! 
Да ещё и 31 марта, бывает же, чтобы день в день, минута в минуту, а В. тогда уже не было в живых.
В те давние годы они часто приезжали к  друзьями без предупреждения, не договариваясь, как на свет в окне.
Сидят — вдруг звонок в дверь: В. с Тюлькой, стоят, в снегу, с лыжами — ездили на гору в Зюзино, шли через лес, заплутали, выбрались и решили заехать к Зазимкиным отогреться.
Или нежданно-негаданно появляется В.: купил по дороге пластинку, давайте послушаем? Что за пластинка? Грег Бонам и вокальный дуэт Липс? Ну да, британцы. Галла, конечно, будет недовольна — для неё это пошлость. Галла, и правда, хмыкнула.
Кира до сих пор слушает иногда Липс, там такие забавные тявканья: вау-вав, и музыка заводная. Кира пьёт чай и смотрит в окно через тучу лет. О, Хаббл-Баббл, кудрявенькие тёти в комбинезонах и туфлях на шпильках…
Зазимкины тоже, бывало, заходили к В. и Галле стихийно, гуляя где-нибудь в их краях. Однажды не застали Лебедевых дома. Ни карандаша, ни ручки написать им записку у Зазимкиных не было, и они впихнули в обшивку двери три трамвайных билета, как привет.
В. часто бывал в Якутии — оттуда он привозил  амулеты из оленьей шерсти. У Киры с Тюлькой были одинаковые украшения: деревянное личико девочки-якутянки, обрамлённое седым оленьем оперением, на длинном бисерном шнурке. У Галлы — ушастая мохнатая сова, Тине В. подарил колечко из бледно-зелёного камня, оно оказалось ей великовато.
В. собрал хорошую коллекцию камней, про каждый мог рассказать что-то интересное. Кира  приносила с улицы камни и несла их к В., но это всё были обычные кремнии, и В. однажды  так грустно на Киру посмотрел: уж не в геологию ли ты собралась?
Дул весенний ветер, и пахло кострами, они стояли на ободранной остановке и ждали автобуса к станции.
Добрый, грустный, верный В., он едва заметно заикался, проглатывая слова; седой-седой, с огромными густыми волосами.
Геку он был самым родным другом, другом-братом, у них и дни рождения были рядом, в апреле.
Однажды Гек не пришёл домой ночевать. Кира с Тиной извелись: стояли у двери, слушая лифты, и открывали окно, выглядывали вниз, на дорогу. Тина позвонила среди ночи В. Тот успокоил: с каждым мужиком может такое случиться. Давай, я приеду? Тине почему-то эти немудрёные слова помогли дожить до утра. Утром позвонили из вытрезвителя: забирайте вашего Гека.
Пришлось везти крупную сумму денег, чтоб «не сообщили на работу».
Тина, белая, вымороченная, поехала из вытрезвителя не домой, а к Лебедевым, сказала им: Я не хочу больше жить.
В. сидел рядом, поил чаем, разговаривал, Тинино отчаяние-отвращение таяло, жизнь возвращалась.
В  ранней юности Кира затаила дерзкую мысль: что выйдет замуж за В., когда Галла умрёт.
В. очень любил Галлу. Он мог достать с полки большой альбом, найти портрет Рафаэлевой мадонны и сказать: правда, похожа на Галлу? По-моему, очень похожа!
То, что Галла с В. жили теперь отдельно, освободило обоих от утомительных ритуальных встреч под предводительством Гриши Цитруса и Зиночки Римкиной. Совсем освободиться, конечно, не получилось: в какие-то важные даты к Верхним просто нельзя было не поехать.
Дни рождения, дни памяти — все эти события были только поводом собраться, чтобы вести потаённые беседы с чтением замогильных стихов, с пришёптываниями и наставлениями.
При этом виновник «торжества», живой или мёртвый, даже не вспоминался, он мало кого интересовал.
В Кирино последнее школьное лето экспедиционные полевые работы В. были в Миргороде, он снял часть дома, куда почти на месяц приехали Тина  с Кирой и Тюлька с Галлой.
Им всё не удавалось увидеть знаменитую Миргородскую лужу, потому что дождей почти не шло, стояла сухая жара, но и без лужи им всем было хорошо.
Провожая Тину и Галлу с детьми в конце августа в Москву, В. сказал, что теперь будет ходить по всем местам, где они были вместе: мост над Хоролом, лесной парк, улочки, усыпанные жердёлой, — и вспоминать, и грустить.
Время до Нового года прошло очень быстро, а праздновали, как обычно, у Зазимкиных, большой компанией.
Ночью пошли гулять в лес, с санками. В глубоком овраге по очереди катались с горы. Дошёл черёд В. Он усадил Тюльку вперёд, сел сзади, обхватив дочку — санки понеслись в овраг, но слишком резко, слишком быстро и сразу криво. Выехав из оврага, санки взлетели и перевернулись. В., не отпуская Тюльку, тяжело упал на спину, приняв удар на себя и смягчив его для дочки.
Так они и лежали в темноте, замерев.
Поодаль валялась заячья шапка-ушанка В.
Страшно вскрикнув, Галла помчалась в овраг, и горестно, как на убитых, повалилась на дочку с мужем, и лежала так несколько секунд.
Тюлька даже не заплакала, а В. повредил спину, встал с трудом и шёл еле-еле, но наутро было уже легче: ушиб и небольшое растяжение, обошлось без больничного, но, оказываясь у того оврага, Кира с Тиной всегда говорили друг другу: а помнишь? И Тина добавляла, что В. как будто выбило из седла, из жизни выломало в тот последний для него Новый год.
Наступила весна 85 года, Горбачёв, всё только начиналось, а В. опять засобирался в Миргород, обещая вернуться ко дню рождения Гека.
За несколько дней до его командировки В. с Галлой страшно поссорились.
Тюлька и Галла пришли домой, а там В. с незнакомым приятелем, сильно  выпившие. Бутылка и закуски в банках неряшливо стоят на табуретках в комнате. Галла завелась, В. пытался уладить, Тюлька расплакалась, В. закричал, незнакомый приятель его стал неожиданно ругаться матом.
Галла выкрикнула, что уходит — и они с Тюлькой, испуганные и обиженные, уехали к тёткам на Ленинский, а В. в тот же вечер - в Миргород. Помириться они не успели.
Потом Галлу долго мучило, что они с В. расстались в ссоре, и теперь уже  ничего не поправить. Если бы можно было надеяться на встречу после смерти, жизнь была бы совсем другая, но я слишком чётко вижу, как крутится Земля и выстроены планеты, говорила Галла.
Прошла неделя, был вечер воскресенья, Кира собирала портфель на завтра, зазвонил телефон, Тина ответила — и надолго замолчала.
На это молчание Кира с Геком вышли в коридор и знаками, уже что-то почувствовав, спрашивали: что? кто это? почему молчишь? Дальше были какие-то разрозненные Тинины слова, откинутая в сторону трубка и ещё более невразумительное: В. умер.
Звонила Вера Измайловна, она единственная могла говорить, творилось несусветное, никто ничего не понимал, какая-то телеграмма, Пасха, позвали, Христос Воскресе, сказал сейчас-сейчас приду, стол был накрыт, без В. не начинали, подождали ещё минут 10, позвали снова,  В., наверное, не расслышал, пошли за ним — В. лежал на диване мёртвый.
Наутро Гек с Галлой полетели в Миргород. Мост над Хоролом, короткая весенняя травка на улочках, хатка, где  гостили у В. летом.
Гека  спрашивали: вы его брат? Брат? Похожи как.
Тело В. повёз из Миргорода в Москву его коллега, в том самом экспедиционном рафике, на котором ездили летом по весёлым окрестностям.
Гек с Галлой возвращались поездом. Галла плакала не переставая. Сердобольная проводница открыла им пустое купе, чтобы они ехали без соседей.
На какой-то среднерусской станции, где была стоянка минут пятнадцать, Гек вышел из поезда и принёс хлеб, колбасу и свежие огурцы, чтобы сделать бутерброды, но Галла, увидев еду, заплакала ещё пуще, и есть не стала.
Когда Гек с Галлой ехали уже от аэропорта, их автобус медленно обогнал тот самый рафик, в котором везли В. Автобус и рафик стояли рядом на светофоре, как будто В. говорил: я тут, с вами.
Галла несколько лет вообще не улыбалась. И каждую минуту в течение многих месяцев чувствовала острую боль. Тюлька тоже перестала смеяться, опасаясь осуждения матери.
Однажды, болтая по телефону с одноклассницей, Тюлька захохотала, и продолжала смеяться, когда на этот смех в комнату вошла Галла.
Она выхватила у дочки трубку и пристыдила: у нас же папа умер!!
Тюлька ответила что-то резкое, а потом расплакалась, и они долго рыдали, обнявшись.
От Зазимкиных Галла на какое-то время отдалилась, перезванивались  редко: ей трудно было говорить и встречаться с людьми. Иногда Галла, всё же, что-то рассказывала.
Как Тюльке поставили в школе «четвёрку» за сочинение, потому что она написала «счастие» вместо «счастье», и учительница посчитала это за ошибку. И как Вера Измайловна ходила в школу, долго и мучительно убеждая учительницу, что «счастие» — это вариант «счастья», устаревший, малоупотребительный, но имеет право на жизнь.
И вот они спорили так, хотя ни у кого уже не было ни счастья, ни счастия, а вместо него — таз вялой весенней картошки, которую надо было почистить к очередным поминкам по В. Поминки, как водится, возглавлял Гриша Цитрус, а поэтесса Зиночка Римкина скорбно на всех посматривала, словно презирая или обижаясь.
С годами Галла успокоилась, её отвлекло новое перестроечное время, публикации в журналах, она только сожалела, что В. всего этого не увидел, а ведь тоже мог бы и читать, и ездить свободно по миру.
Палиндром придумала для себя странную игру. Она читала объявления о покупке-продаже квартир и выбирала варианты: большая квартира на Ленинском или поблизости, ей нравилась улица Косыгина, где они все вместе живут: она с В., Зазимкины, взрослые уже Кира и Тюлька своими  семьями.
Тюлька же говорит, что плохо помнит своего отца — как будто он был в другой жизни, о которой ей не хочется вспоминать..
Кире долго не хватало В. Через два года после его смерти она написала странный маленький рассказик, где В. появляется как сон, как видение.
Галла рассказ читала и фыркала, придиралась к словам, а листочки с рассказом свернула  трубкой, как будто собиралась убивать мух.
Геку достались Валерины кожаные перчатки.  Перчатки сохранили форму его рук, как слепок. Гек перчатки ни разу не надел: руки у него тоньше, пальцы короче, а может быть, Геку не хотелось нарушать эту память.
Гек иногда достаёт  перчатки и держит их как рукопожатие.
А Кира в день рождения В., недавно, проезжала мимо той  остановки, где В. сказал ей, тогда ещё ребёнку, про половину дороги.
Кире в глаза неожиданно ткнулись слова современной афиши:
Ничего не бойся, я с тобой!
А ниже было так: Это и есть любовь.