Выжить и не забыть

         
( ранее не найденный эпизод повести «Странники во Времени» )
Реальность 3.

           Хмурое небо Арктики висело низко над головой, промозглый ветер бросал заряды ледяного крошева в лицо, обжигая и раня кожу. Судно кренилось с борта на борт, жалобно скрипя шпангоутами, полубак заливало волной, брызги долетали до окон ходовой рубки, замерзая на обледеневших стеклах, мешая видеть обстановку. А, обстановка была более, чем сложной.
           Их полярный конвой за номером «PQ – 18», шедший от берегов Англии в Мурманск, был атакован авиацией Люфтваффе и подлодками "папы" Деница. Катастрофы, как с предыдущим «17-ым трансатлантическим», удалось избежать, ошибки были учтены и врагу не удалось разобщить основную массу судов каравана, топя их по – одиночке. Но, повезло не всем – «На войне, как на войне». Кого настигла торпеда немецкой подлодки, кто – то взорвался от попадания авиабомбы в трюм с горючим. Их небольшой сухогруз, груженый продовольствием для Красной Армии, еще легко отделался: в процессе маневров по уклонению от торпедных атак, прячась в тумане и дымовых завесах эсминцев прикрытия от пикировщиков Геринга, они просто «потерялись». Когда грохот очередного боя затих где – то вдали и рассеялась очередная пелена сумрачного арктического сумрака, они обнаружили, что остались в океане одни. Насколько хватало глаз, не было видно ни одного корабля, ни один дымок за горизонтом не указывал место, где все остальные суда. И, поначалу казалось, что в этом нет ничего страшного, даже, наоборот – даешь полный ход и по тихому, пустому морю шпарь на зюйд – ост до самого Мурманска. Но, все дело в том, что в Арктике, в этих широтах, плавать ( моряки говорят – «ходить») по прямой, удается далеко не всегда. Льды. Огромные и не очень, плотные и не очень. Движущиеся и не очень. Которые не дают держать нужный курс, заставляют лавировать, тратить время и топливо и уводят одинокое суденышко все дальше и дальше от конечного пункта маршрута.
       Но, это было еще пол – беды. Все эти маневры и «лавирования» увели их далеко к северу от основной «дороги», от мест, где им могли оказать помощь, взять на буксир при поломке, в конце – концов, снять экипаж, если судно начнет тонуть. Они остались один на один с «белым безмолвием» Севера. Но, команда еще не понимала всей ситуации, в кубрике раздавались радостные голоса, обсуждавшие детали недавнего боя, слышался громкий голос судового кока: «И я врезал ему по фюзеляжу на весь магазин «Эрликона»: «Получи, сволочь, и еще раз, и еще!» Смотрю, закувыркался фашист, задымил и в море – бултых! Решил искупаться, видать.» Дружный хохот завершил рассказ кока: «Пускай хлебнет соленой водички, отлетался гад!»
           Он заглянул в радиорубку. Она привстала со стула: «Сэр!»
«Что – нибудь есть в эфире для нас, мисс?» - «Ничего, только помехи и русские передают музыку. Режим радиомолчания, Вы же в курсе, сэр.» - «Хорошо, мисс, продолжайте слушать, если, что – то будет, немедленно сообщите капитану.» - «Есть, сэр!»
Он поднялся по трапу в ходовую: «Господин капитан, сэр - радист докладывает, что для нас ничего нет – все молчат.» Капитан – седой, грузный мужчина, «старина Мэрфи», как его звала команда, оторвался от бинокля: «Благодарю Вас, Георг. Я и не ожидал иного, наши сейчас и будут молчать, чтобы сбить с толку асов Рейха, а сами тихонько, как мышки, пробираются к Мурманску, к утру уже войдут в зону действия русской авиации.» Он помолчал, пожевал губами, еще раз вгляделся в сумрачный, однообразный горизонт: «А, вот, мы сейчас не там, где нам надо быть, Георг. Совсем не там. Черт бы побрал эти льды и торосы. Они не дают нам идти нужным курсом, оттирают нас к северу, к Шпицбергену. И, если так пойдет и дальше, то…» Он замолчал, сморщился, отчего его и так, изборожденное морщинами, лицо стало похоже на моченое яблоко. «Короче, я отдыхать, рулевому держать на зюйд – ост, сколько сможет, льды обходить, не вздумайте давить – наше корыто не броненосец, получим пробоину – не помогут никакие молитвы. Вы меня поняли, Георг?» - «Так точно, сэр!»
«Все, я спать, глаза слипаются.» Мэрфи ушел вниз по трапу, рулевой – матрос в возрасте, лет сорока, понимающе улыбнулся: «А, наш кэп еще бодрячок, всю ночь на ногах отстоял в рубке. Я утром заступил, как раз, когда самое пекло началось. Уж, пару раз он точно всем нам жизнь спас, я сам видел, как эти «рыбки» с бомберов скользнули вдоль борта. Думал уже, все – прощай Англия, но нет, Богом клянусь, если вернемся, поставлю старине Мэрфи свечку за здравие!» Он похлопал рулевого по плечу, ободряюще улыбнулся: «Ничего, матрос – увидим мы и Мурманск и нашу старушку Англию. Я к радисту, узнаю новости. Сейчас помощника пришлю, не скучайте.» - «Есть не скучать, сэр!»
         Он запер дверь радиорубки, чтобы им не помешали. Она обвила его шею руками, задохнувшись в поцелуе, он прижал ее к шкафу с бумагами: « Мисс, Вы мне мешаете выполнять должностные обязанности. Точнее, теперь я Вам буду мешать…» - «Георг, наконец – то они улетели, я так волновалась за тебя, ты же был там, в рубке…там, когда все это…Господи, я боюсь за тебя, Георг!» Он, расстегнул ее форменную блузку, прижался губами к теплой и мягкой груди: «Милая – милая моя мисс…Идет война, у нас тут своя передовая, свои окопы, только их дно – глубже, чем на суше. Не упадешь, не спрячешься. Мы справимся, мы все выдержим и победим, иначе быть не может, я уверен, я знаю!» - «Да, я все понимаю, но мне так страшно, Георг! Этот холодный океан, эти льды, они меня замораживают, я замерзаю, Георг, согрей меня, прошу тебя, да, вот, так – обними меня крепче и целуй, еще, любимый мой, еще!» И все случилось. У двух людей, которые дарили свое тепло друг – другу в этом ледяном крошеве из воды и льда, на крохотном железном кораблике, упрямо пробивающемся к цели, два человека зажгли огонь в своих сердцах, в своих душах, то самое вечное пламя, имя которому – Любовь!
           Потом он закурил, в иллюминатор снова ударило волной, судно вздрогнуло, корпус  болезненно заскрежетал, отказываясь сдаваться. Она привела себя в порядок: «Милый, сделай так, чтобы мы оказались в Мурманске – раз и готово! Ну, пожалуйста, с – э – э – р!» - «Обещаю, что сделаю все, что в моих силах, м - э – э – м!» Оба рассмеялись, наверху забегал народ, возник какой – то шум. «Так, я ушел, слушайте эфир, мисс!»
         Германская подлодка. В надводном положении. Не более, чем в 500 ярдах от них. Пушка направлена на судно, калибр 100 мм и спаренный зенитный автомат, 20 мм. Резиновая лодка с вооруженными матросами ткнулась в борт, немцы поднялись на палубу. Старший, корветтен – капитан в плаще – дождевике изучил судовые документы. «Все понятно, продовольствие - военный товар, согласно правилам ведения войны…» Им повезло, командир подлодки соблюдал правила и не пустил их на дно сразу, дав возможность собрать необходимый запас вещей и продуктов и сесть в шлюпку. «Старину Мэрфи» немцы увезли с собой. Он махнул рукой, обреченно глядя на оставшихся: «Георг, теперь Вы за старшего!» - «Есть, сэр!» Он козырнул в последний раз своему начальнику и дал команду отгребать от судна – артиллеристы уже засуетились у пушки и через сорок минут интенсивного огня, их корабль превратился в пылающие обломки, медленно погружающиеся в воду.
         Ночь они провели в шлюпке, кутаясь в одеяла и куртки, а утром выяснилось, что вокруг лед, всюду – лед. Воды нет. Вдалеке, километрах в трех, виднелась полоса, но добраться туда на лодке не представлялось возможным.  Шлюпка плотно вмерзла, пробиться на «чистую воду» при помощи пары топоров и багра было безнадежным делом. Продуктов было дней на 10 при экономном расходовании. Из топлива – только шлюпка и весла. И тогда они поняли, что гуманизм немецкого капитана обошелся им слишком дорогой ценой.
           На 14 – ый день они - те, кто оставался в живых, увидели вдалеке дым. Потом – корабль. Он поднес к глазам бинокль: «Русский ледокол! Надо дать сигнал, жгите костер, нужен дым, быстрее!» Но, жечь было нечего – шлюпка и весла уже давно сгорели в огне, согревая тела несчастных полярных пленников. Ракетница была пуста. Зажигалка! У него еще был бензин в дорогой фамильной зажигалке из желтого металла. «Тащите бумаги, документы, рвите – рвите журнал, черт его дери, жизнь дороже, оставьте последнюю страницу! Вещи кидайте, все, что есть, что может гореть, быстрее – быстрее!» Костер на льду заполыхал, зачадил горящим тряпьем, Ветер раздувал пламя. «Ну, же – смотрите, мы здесь!» Он достал револьвер из кобуры, проверил барабан: «Последний патрон, для себя оставлял, порох из остальных пригодился людям, помог спасти их жизни. Ну, что, господин барон: да, или – нет, умереть одному, или жить всем?» Он поднял руку и нажал спусковой крючок. Выстрел гулко разнесся по застывшей ледяной пустыне. И чудо случилось, Бог решил, что они достаточно страдали и мерзли в этом белом, молчаливом мире скорби. Раздался рев корабельной сирены, возвещавший о том, что их увидели, а, значит, они будут жить.
           Он проснулся, глянул на стрелки будильника на полке: «Хм, как всегда – 4.20. Однако, накатило прошлое, как кино посмотрел. Помнишь, как ты, в детстве еще, когда с мамой ездил к морю, смотрел на корабли на горизонте и мечтал стать моряком. Стоять у штурвала, глядя вдаль, слушать крики чаек и шум волны за кормой. Позже, забрасывал письмами мореходки, которые неизменно отказывали, ссылаясь на твое зрение. А, потом, через пару лет, ты шел по берегу замерзающей таежной реки, стараясь дойти до людей, выжить любой ценой и дойти, чтобы спасти других. «Теперь Вы за старшего, Георг! Есть, сэр!»
 
пс. музыкальная композиция, которую "передавали русские", называлась "Satin Doll", "Сатиновая кукла", Дюк Эллингтон.