Это – мое «ВЧЕРА».
Я никого не осуждаю, никого не виню, не упрекаю никого. Вот такова моя судьба, судьба без претензий к живым и мертвым…
*
Уже который день я сижу дома. Ни тебе покататься на лыжах или на коньках, ни поиграться с ребятами – сверстниками. На улице вот уж десятый день метет пурга, валит снег. Здесь, в этих краях, такую пургу называют бураном. Снег метет неделями. Мороз – ниже 50 градусов. Бывали случаи, что в такой буран люди, заблудившись, теряли дорогу, замерзали и гибли. Их заносило сугробами, и лишь весной, когда оттаивал снег, находили их, околевших: и хозяина, и тягловую скотину.
Еще вчера вечером перед тем, как закрыть дверь на ночь, я расчистил снег, сделал проходы от нашей двери до сарая и уборной, а сегодня утром пытаюсь открыть входную дверь, а там – сплошная стена снега до уровня моих глаз. Чтобы пробиться на улицу, нужно или сгрести его внутрь, в жилую зону, или выбираться из дома, сняв окно с той стороны, где менее всего занесено сугробами. Именно так я и сделал: снял изнутри маленькое окошко, выходящее в сторону железной дороги, примял рыхлый снег – проделал что-то вроде туннеля. Выбрался на волю, как будто из подземной пещеры… И не удержал удивления, воскликнул: «Ва, устаз!» И это наш дом еще стоит на косогоре! Но его замело так, что не видно даже крыши! А у телеграфных столбов, что там, внизу, тянутся вдоль дороги вдаль, из сугробов выглядывают только макушки, а провода – ниже уровня моих колен.
Соседние дома в похожем состоянии.
Некоторые соседи таким же способом, как и я, выбрались из домов в окошки и уже прорубают в снегу проходы к жизненно важным объектам: к уборной, к поленнице, к сараю, к калитке... Мороз щиплет нос и щеки, но ветер немного унялся - уже не такой сильный, как вчера. А воздух! Воздух здесь в мороз вообще особенный! Он настолько чистый и «звонкий», что совершенно отчетливо слышно скрип снега под мягкими валенками на ногах людей, медленно и неуклюже передвигающихся между домами в северной части поселка, где компактно проживают мои сородичи.
Вдали, на другой поселковой окраине, где тоже живет много «наших», такое же оживление. Люди выбираются из своих снежных «пещер». Там их завалило еще больше – жилища расположены под горой, а некоторые мазанки вообще врыты в склон. Эти их нехитрые тесные домики полностью завалены снегом. И лишь небольшая ямка в снежном завале с курящимся из нее дымком говорит о том, что здесь - печная труба…
Я свое дело сделал: расчистил проходы в сарай, в уборную, ну и, конечно, на выход - до дороги… Из сугроба, в который превратился наш домишко, выбрался дядя. Огляделся по сторонам и озабоченно произнес:
-Т1екхи! - это моя кличка, ведь дядям у нас не положено называть племянника «метрическим» именем, - Т1екхи! Я знаю, что ты с утра уже «напахался», устал, но надо организовать «белхи»! – дядя указал в сторону окраины поселка, говоря о принятой у вайнахов коллективной помощи. - Слышишь? Надо им помочь – они наша с тобой родня. Ты видишь, они не скоро справятся с этой бедой, их там совсем завалило. Там даже проводов электрических не видно.
- Ну что ж, белхи так белхи. Я не очень-то и устал, - сдержанно отвечаю, даже не думая оспаривать мнение старшего. По нашим обычаям я тоже не могу называть дядю по имени, поэтому, как и принято, обращаюсь к нему «ваша», то есть «брат», - Пойдем, ваша! Обязательно поможем!
Конечно, я уже изрядно взмок и запыхался. На мне была большая не по размеру старая прохудившаяся дядина ватная тужурка, которая доходила мне почти до колен и застегивалась не на все пуговицы. Под нее снизу и за пазуху проникал морозный воздух, и даже задувало снег. Сырая от тающего снега и моего пота рубашка противно липла к спине и казалась ледяной, но мне было жарко. Мы ловко орудовали фанерными лопатами, и до обеда все дворы сородичей были уже вызволены из буранного плена.
– Ваша, давай я, пока не разделся, сразу наношу воды из большого колодца! - произнес я, хватая с лавки у входа ведра красными от мороза обветренными руками.
Этот колодец, куда я собрался за водой, был особенным для поселка - центральным. Вокруг него располагались все важные объекты: поселковый совет, фельдшерский пункт, столовая, пекарня… Чуть в стороне, но тоже неподалеку, «дислоцировалось» еще одно «общественное заведение» - совмещенный туалет, когда-то по весне побеленный известкой, правда уже местами облупившейся. На одной стене у сколоченной из досок двери черной краской была намалевана буква «М», с противоположной стороны – «Ж». И, конечно, там внутри были потайные дырочки, расщелины в дощатой перегородке между мужским и женским отделениями. Ну кто ж из пацанов о них не знал?!
Ну а сам колодец был уникален тем, что вода в нем даже в самые жаркие июльские дни была такой же холодной и освежающей, как и в лютые морозы февраля. К нему сходились жители из разных уголков поселка. Нет, можно, конечно, было набирать воду и поближе к дому, а сейчас мы могли запросто натопить для домашних нужд снег – благо, его было в избытке! Но только там, у «большого колодца» можно было в ожидании своей очереди послушать досужие разговоры поселян, узнать последние новости об их невеселой жизни, ну и поглазеть на девчонок, конечно.
*
Взял я ведра и направился к колодцу. А там в снежных завалах расчищает дорожки дедушка Циммерман. Он был «главным» ассенизатором поселка, а по совместительству обслуживал и центральный колодец. Неподалёку стоял и его «транспорт» - высокобортные сани, в которые была впряжена вся залепленная снегом низкорослая кляча, отдаленно напоминающая лошадей монгольской породы.
Скажу вам честно: более честного и ответственного в своем деле человека, чем Вальтер Циммерман, я в своей жизни не видал. Зимой он перемещался по поселку и окрестностям на санях с высокими бортами, летом – на такой же телеге. Одет он был всегда опрятно, как конторский чиновник. Вороток «большого» колодца никогда не скрипел – дедушка Циммерман всегда вовремя его смазывал. Ну а общественные туалеты, за состоянием которых он следил, всегда были чисты и в некотором плане даже имели определенный уют. К нашей пацанячьей досаде, он старался всегда вовремя замазывать или забивать щели, которые мы проделывали в дощатых перегородках между отделениями «М» и «Ж». К тому же он еще и вешал на вбитые гвозди старые газеты, ведь в то время про туалетную бумагу никто даже и не слышал. В дедушке Циммермане была та особая аккуратность, ответственность и, так скажем, педантичность, какие свойственны НЕМЦУ. Его в поселке уважали все: и простые люди, которые ежедневно нуждались в его «услугах», и поселковые чиновники.
- Дедушка Вальтер, здравствуйте! – вежливо поприветствовал я.
- Здравствуй, сыночек! - не оглядываясь в мою сторону и продолжая работать лопатой, усердно убирая снег, ответил на мое приветствие старичок.
- Кажется, ваша лошадь совсем замерзла - она вся покрыта инеем! – я, как мог, старался завладеть вниманием доброго дедушки, назвавшего меня так ласково «сыночком».
- Да вот – скоро закончу свою работу, и пойдем с моей кормилицей домой греться! - по интонации дедушки Вальтера чувствовалось, что он очень доволен своей лошадкой, хилой, невысокой, беспородной, но такой трудягой.
*
Сделал я несколько ходок к колодцу - принес воды с запасом, чтобы хватило и для хозяйственных нужд, и напоить скотину.
Тетя Кемиса, жена моего дяди, за то время, пока мы разгребали снег, оказывается, приготовила «царский» обед: пожарила картошку вместе с сушенной говяжьей колбасой и обильно сдобрила ее томленым репчатым луком. Когда я с улицы отворял дверь в холодные сени, где на грубо сколоченной лавке стояли ведра с наношенной мною водой, меня как будто волной накрывало невероятным ароматом ее стряпни. Уж очень я люблю жареную картошку, а тут еще изрядно потрудился на морозе, да и, честно признаться, был не на шутку голодным.
Закончив работу, я трясущимися руками поставил на лавку последнюю пару ведер, стараясь не расплескать содержимое, и прислонился спиной к мазаной саманной стене. У меня потемнело в глазах. Подкатила тошнота. Дождавшись, когда она отступит, я немного потоптался по земляному полу сеней, стряхивая с валенок остатки налипшего снега, разулся. Нерешительно потянув на себя дверь в комнату, я прямо в толстых шерстяных носках из грубой домашней овечьей шерсти перешагнул порог и вошел в теплое помещение.
На чугунной плите глинобитной печи исходился паром чайник с облупленной темно-синей эмалью, а на двух больших сковородах – на всю семью - шипела, брызгаясь жиром, вытопившимся из домашней говяжьей колбасы, картошка.
Я судорожно сглотнул и отвел глаза. К моему удивлению, дядя очень мягко и вполне дружелюбно, чего не было прежде, пригласил меня к «текх юххе», то есть к столу, чтобы я разделил с ним этот «царский» обед.
Дело в том, что бойкот, который мне был объявлен дядей пару недель назад, никто не отменял. По крайней мере, мне об отмене никто не говорил. В чем была суть бойкота? А вот расскажу-ка я предысторию.
*
В школе я учился неплохо. Мне было интересно все, что рассказывали учителя и что я мог прочесть в библиотечных книжках, и уроки давались легко, хоть заниматься дома было особо и некогда. Ну понятно же – у дяди семья большая, и за годы жизни здесь обзавелись хозяйством.
Наносить воды и угля, наколоть дров, накормить и напоить скотину, почистить двор и сарай – все это я старался делать без напоминаний. Ну а уроки… Пока за окошком светло, находил возможность порешать задачки по арифметике и написать упражнение по словесности, а устные предметы давались мне как-то сами собой. Перед занятиями и на переменках я пробегал глазами заданные странички учебников и быстро вспоминал нужную тему. Так что в школе я был на хорошем счету. Учителя иной раз меня даже хвалили. Я помогал моим сверстникам-сородичам в учебе, был, как в то время называли, «наставником». Да и поведением я всегда отличался от большинства пацанов.
Школьная директриса Валентина Анатольевна Теплова хорошо знала мою семью – дядя работал пекарем, а по ночам еще и сторожем в поселковой пекарне, где заведовал ее отец, который, как мне казалось, был очень добр ко мне.
Дядя мой был мужик-гуляка, не пропускал ни один «синкъерам» (вечеринку), где собирались молодые ребята и девчонки… Там гармоника, чеченские национальные танцы… Все становилась в круг, били в ладоши в такт музыке, а на середину поочередно выходили пары, и на почтительном удалении друг от друга парни демонстрировали свою удаль, а девушки - грацию. Когда уставали от танцев, девушки под гармошку, а то и просто так пели грустные и веселые лирические песни. А парни - кто-то играл на чудом сохранившемся в тяжкие годы изгнания с родной земли дечиг-пандуре, ловко перебирая струны из воловьих жил, кто–то заводил задушевную эпическую песню «ИЛЛИ», где грустно и тоскливо переливалась мелодия, а тема всегда сводилась к одному: «Мы молим судьбу, чтобы нас, чеченцев, вернули домой, в наш Отчий край Дег1истан, на Кавказ…
«Танцы-манцы», молодёжные посиделки, песни, музыка - это, конечно, хорошо… Дядя уходил на свою «дискотеку», а меня вместо себя отправлял сторожить пекарню. Товарищу Теплову проделки штатного сторожа, ясное дело, не нравились. Директор и ругал дядю, и просто взывал к его совести, и грозился уволить … Семья-то у дяди была большая - семь душ! А при работе был только он. Ну и ко всему прочему товарищ Теплов жалел меня. Мол, сирота, живет в большой семье, ему бы, мол, учиться, а не подменять дядю, когда тот уходит на танцульки. Жили-то мы бедно.
Товарищ Теплов, конечно, делился своими мыслями и чувствами с дочерью, директрисой нашей школы, и она, женщина чуткая и сострадающая, относилась ко мне с особой теплотой. Конечно, мне очень не нравилось, когда меня жалели, но, когда я чувствовал, что меня уважают, было приятно.
*
Так вот в один из дней в начале учебного года наша классная руководительница Анна Ивановна подозвала меня на переменке и говорит:
- Мавсудик, Валентина Анатольевна, наша директор школы, попросила меня поговорить с тобой о твоем вступлении в пионеры. Мальчик ты прилежный, учишься хорошо, являешься примером для сверстников… Ну а ты как? Ты-то хочешь?
– Конечно, хочу! – заулыбался я, сразу же представив себя членом пионерского отряда, марширующего под барабанный бой на школьной линейке.
В тот же день, когда закончились уроки, и я собирался уже идти домой, ко мне подошла та самая красивая девочка, на которую я частенько заглядывался втайне от всех. Это была дочь нашей учительницы немецкого языка Виктории Адамовны Цитцер. Она училась на два класса старше меня и была председателем совета школьной пионерской дружины. Жили мы почти рядом - через железную дорогу, и я частенько провожал ее взглядом, втайне мечтая с ней подружиться. И имя у нее было очень красивое - Лора. Лора Цитцер.
Виктория Адамовна с Лорой, Вальтер Циммерман и еще многие немецкие семьи в поселке были такими же репрессированными, как и мы, чеченцы и ингуши. Здесь были немцы и с Северного Кавказа, и из Северного Причерноморья, и с Поволжья.
Все порядочные пацаны того времени, да я думаю, что и все сегодняшние пацаны, одинаково влюблялись в девчонок. Я «неровно дышал» при виде ее, этой самой Лоры Цитцер. Ну натурально был «влюблен по уши» со всеми последствиями...
– Мальчик, ты – Мавсуд из пятого класса? – спросила девочка, немного свысока взглянув на меня.
Я и Лора были ровесниками, но в этом возрасте девчонки значительно опережают мальчиков в росте. Ну а я, кроме того, еще и учился на два класса младше ее, потому что в школу пошел почти в девять лет. Тем не менее я, как мог, «держал марку» - высоко поднял голову, чтобы казаться выше, почти что встал на носки и с достоинством ответил:
– Да, он самый! Я и есть Мавсуд.
- Ты желаешь вступить в пионеры? – важно спросила Лора, явно не замечая моих попыток ей понравиться.
– Да! Я хочу быть членом Всесоюзной пионерской организации имени Ленина! - стараясь произвести впечатление на красавицу Лору, я четко отчеканил ответ. Чтобы выглядеть как можно солиднее, я вытянулся в струночку и застегнул верхнюю пуговку рубашки, скрыв острые, выпячивающие из-за худобы ключицы. Но девочка молча что-то пометила аккуратно отточенным карандашом на исписанном каллиграфическим почерком тетрадном листке, кивнула и удалилась.
*
По происшествии некоторого времени на общешкольной торжественной линейке меня приняли в пионеры. Даже сейчас, спустя столько лет, я с трепетом вспоминаю этот день и это событие. Мне как сироте и сыну погибшего фронтовика-красноармейца в тот день подарили алый пионерский галстук и с полкило разных конфет, упакованных в кулек, свернутый из старой газеты «Правда».
Торжествующей и бодрой походкой я с важным и гордым видом в распахнутой на груди войлочной тужурке, чтобы всем был виден мой алый галстук, пришел домой, в нашу избушку…
- Это что там болтается у тебя на шее? – сурово и угрожающе нахмурив брови, вопросом встретил меня дядя …
По взгляду, которым сверху вниз окинула меня и мой галстук тётя, чувствую, что и с ее стороны поддержки мне не светит…
Говорю, вот, мол, радость! Меня в пионеры приняли! Подарили очень дорогой и красивый галстук. Вот и конфеты сладкие в кульке из газеты «Правда»…
Дядя в каком-то хищном прыжке подскакивает ко мне, срывает с меня галстук, рвет на мелкие кусочки и бросает в печь. И вдобавок ко всему – хорошую «затрещину» мне в лицо:
– Я устрою тебе и «пионер», и «комсомол»!
И, обращаясь уже к тете Кемисе, своей жене, приказывает ей:
- Пока я не позволю, я запрещаю кормить этого мальчика до и после школы! Вообще запрещаю ходить в школу! Портфель, тетради и книги –забрать! Но пока не сжигать. Если еще раз я увижу на тебе эту красную тряпку, «ас вуьр ма ву хьо»! (я убью тебя!)
Тетя сильно боялась дядиного гнева и, соответственно, строго выполняла его «запрет». Для меня начались тяжелые времена - меня перестали кормить.
Только одно «ангельское существо» - дядина дочка от предыдущего брака - моя двоюродная сестричка Тамара, Х1уч1а, как мы ее называли в семье, по-своему отреагировала на этот «бойкот». Ей было всего четыре годика, но она уже в столь раннем возрасте обладала поистине женским состраданием. Малышка проникала на кухню и втайне от мачехи, моей тети Кемисы, прятала в свои детские штанишки кусочки хлеба, чтобы вынести их для меня. Тамара, изображая игру в дочки-матери, брала старую эмалированную кружку с облупленной краской, неловко орудуя большим ножом, сама чистила мелкие картошечки, забывая при этом их помыть, и, как будто бы для своей тряпичной куклы, варила к моему приходу из школы мутный картофельный суп.
Когда я возвращался с занятий, Тамара заговорщицки подмигивала мне и взглядом указывала место, где было припрятано ее варево, и мне можно было тайком поесть. А потом подходила и из своих детских штанишек доставала для меня припрятанный хлеб…
Не представляю, как бы я выжил тогда, если бы не моя маленькая сестричка! Спасибо тебе, дорогая! Сейчас, когда ты давно уже за порогом этой жизни, я верю, что ты слышишь и знаешь, как я тебе благодарен. В те суровые голодные годы моего горького сиротского детства ты мне спасла жизнь! Я в большом долгу перед тобою!..
…Так вот, этот «запрет» продолжался до сегодняшнего дня. Поэтому жареная картошка, этот «царский обед» – не просто редкостная вкуснятина, которой я, наконец, утолил голод. Это был конец бойкота и «моратория» на ЕДУ.
После трапезы дядя пошел заниматься своими делами по хозяйству во дворе: то ли в сарае, то ли где… Тетя Кемиса суетилась в доме, ведь у хозяйки нашего семейства всегда найдутся дела. А я потянулся к приемнику, чтобы включить радиоточку.
*
Буквально несколько месяцев назад, где-то в конце лета, в поселке провели радиофикацию. Правда, центральное вещание проходило по графику: утром – два часа, в обед – два часа и вечером тоже – два часа. В промежутках работал местный радиоузел - населению сообщали новости поселка, некоторую экстренную информацию и прочее…
Во времена нашего детства не было такой проблемы, как «радио-хулиганы», но и мы в то время тоже шалили. В промежутках между трансляциями сеть не отключалась, и наш сетевой трансляционный приемник выполнял двойную функцию: и как «микрофон», и как «динамик», то есть работал в так называемом дуплексном режиме. По крайней мере внутри поселка «общение» было нормальным. Некоторые хулиганистые пацаны начали шкодить – в эфире рассказывали пошлые байки, то есть вели себя недостойно. Хочу сразу сказать, что я за рамки приличия никогда не выходил - и вел себя в «эфире» культурно.
Однажды в школе меня подзывает наша классная руководительница Анна Ивановна, которая была и моей первой учительницей - вела нас с первого по четвертый класс, и говорит мне:
- Мавсудик, скажи своим ребятам, чтобы они не баловались в эфире радио. Мой муж, начальник радиоузла Захар Моисеевич Минц, попросил меня, чтобы я об этом сказала лично тебе. Он, знает и тебя и дядю твоего, поэтому убежден, что ты сможешь повлиять на радио-хулиганов.
Я, хоть и был хилым и тощим, но пользовался среди сверстников уважением, имел своеобразный «пацанский авторитет». Баловаться ребята перестали и достаточно корректно продолжали эфирное «общение».
Так вот, после сытного обеда, которым я как бы «отпраздновал» окончание бойкота, объявленного мне дядей, я включил радиоточку. В поселковой радиорубке будто только этого и ждали. Сразу началось местное вещание:
«Внимание! Прослушайте информацию! По данным метеорологов Актюбинской области, к утру завтрашнего дня ветер ослабнет, установится температура, которая позволит начать учебный процесс в школе. Завтра все учащиеся с первого по восьмой класс идут в школу!»
- Уууррра! Завтра в школу! – не сдержался я и чуть ли не запрыгал на месте от радости.
Почему я так торжествовал, что «завтра в школу»? А дело в том, что буквально за несколько дней до объявления вынужденных каникул из-за аномально низких температур и ураганного ветра наш класс писал контрольную работу по географии. Скажу сразу: географию в то время, все время и сейчас я очень любил и люблю. Вопросы в контрольной работе были очень интересными, и я готовился к ней усердно и ответственно. Было шесть вопросов по всем пройденным темам. Учительница географии Раиса Хасановна Кудинова свой предмет знала очень хорошо и любила, и эту любовь «транслировала» и нам, школьникам. Рассказывая о какой-то стране или о морях да океанах, она доносила до нас информацию своим каким-то особенным - певучим, лирическим голосом. Мы, школьники, слушали материал, как меломаны слушают классическую музыку – упоенно, внимательно, представляя себе, будто мы находимся в той самой стране, на островах, в море или океане. Мы воображали себе, что это повествование и о НАС тоже. Так что наутро я проснулся в прекрасном настроении и нарядился в обновки, чтобы идти в школу.
*
…Моя мама в то время жила в городе Лениногорске Восточно-Казахстанской области, в семье младшего брата. Так уж вышло, такая, видно, ей досталась «СУДЬБА»: не складывалась ее семейная жизнь.
Мой отец взял ее в жены, когда она была «жеро», то есть уже побывавшая замужем. Родился я, и через пять недель отца забрали на фронт. Мама честно и достойно ждала мужа с фронта, но моему отцу не суждено было вернуться. Он воевал на Ленинградском и Карельском фронтах, а потом трагически погиб во Владимирской области - в Гороховецких лагерях после огульного объявления всех чеченцев врагами народа и высылки их в Сибирь и Северный Казахстан.
Спустя время мама опять вышла замуж. Родился ребенок, мой братик. Ну и опять - не судьба. И этого мужа она вскоре потеряла – он утонул в речке на окраине нашего поселка. Тогда мама забрала меня из детского дома, и начали мы жить вместе, втроем. Это было чудесное время: я, братик и МАМА… Но потом снова удар судьбы - умирает мой единственный братик.
Помню: он сильно болел, и вечером накануне где-то под нашим окном завыла собака. Мама мне говорит: «Башта, собачий вой - не к добру, это признак того, что твой братик скоро умрет…»
Я долго плакал, ведь это был мой единственный, любимый братишка. И имя у него было созвучно с моим – Инмасуд. Я – Мавсуд, а он – Инмасуд.
Всю ночь я проревел, давясь слезами, чтобы никто не слышал, а утром малыша не стало. Как я рыдал! Я не хотел терять братика! Даже соседские «дяди» и «тети» пытались меня успокаивать, а я все свое твердил: «Не хочу я без братика, я тоже хочу с ним! Мы с ним вместе будем там, в Йалсамине (в Раю)».
Так мы с мамой остались вдвоем… С помощью родных и близких мы построили себе домик с верандой. Мама устроилась на работу в шахту навальщицей угля в забое. Зарабатывала хорошо. Мы с ней даже на зиму заготовили и насушили мяса.
Если, кто не знает, то скажу: заготовить и насушить мяса на всю зиму – это счастье! Она рано утром на весь день уходила на работу, я поддерживал огонь в печи. Слава Аллаху – мы жили возле шахты, поэтому угля было вдоволь! К вечеру я варил «дакъайна жижиг» (сушеное мясо). Даже иной раз сам замешивал тесто из темной грубого помола муки и «крутил» галушки… Но вскоре опять вмешалась СУДЬБА: мама снова вышла замуж, а я опять попал в детдом…
Прошло время, и я узнал хорошую новость - у меня снова появился братик… Все мои обиды на маму, что она меня в очередной раз «оставила», а сама вышла замуж - как рукой сняло. Я был маленьким, но уже тогда понимал, что по нашим вайнахским канонам мать не может брать с собой в новую семью ребенка от предыдущего брака. Но вы только представьте мое счастье - у меня опять появился братик! Я был бесконечно рад!
Но и тут снова «СУДЬБА»: через некоторое время новоиспеченный муж выгнал мою маму – развелся с ней, а маленький Вахитик остался с отцом. Ну а мама, бросив здесь все нажитое, уехала к своему брату в Лениногорск. Так она и оказалась в тех далеких краях…
*
Как только появилась возможность, мама месте с дядей, своим братом, соорудили для меня хоррооошую посылку. А кроме всего прочего вложили туда, в посылку, деньги. И этот драгоценный груз они адресовали моей тете Рукъият. Их семья, в полном составе жила в нашем поселке. По «цыганской» почте мне донесли, что от мамы и дяди пришла посылка, и, что надо втихую прийти посмотреть, какие гостинцы мне прислали издалека. Меня не нужно было уговаривать – я помчался туда, как на крыльях!
Там были, конечно, и сладости, был совершенно шикарный по тем временам вельветовый костюм с застежкой-молнией на куртке, кирзовые сапоги, цигейковая шапка. Плюс ко всему - достаточно большие деньги и письмо…
В письме говорилось, что мама попросила свою подружку Азман, чья семья тоже жила в нашем поселке, сшить для меня ватные штаны и телогрейку. Часть тех «больших» денег предназначалась для оплаты услуг Азман. Остальные деньги надо было приберечь для того, чтобы я на зимние каникулы приехал на поезде к ней в Лениногорск.
Вельветовый костюм, сапоги и некоторые сладости я сразу забрал с собой в дом дяди, а все деньги оставил у тети Рукъият. О деньгах мы решили, пока не распространяться. Решено было только сообщить, что моя мама заказала и оплатила услугу по пошиву для меня ватных штанов и телогрейки. А так как все это было своевременно сделано, то после вынужденных каникул из-за бурана я решил устроить своеобразное «дефиле» - продемонстрировать с некоторым детским наивным гонором свои обновки.
Чтобы запечатлеть себя в этом чудесном новом одеянии, я даже обратился к местному фотографу. Вы знаете, я до сих пор любуюсь этим фото и вспоминаю то ощущение безмерной детской радости от обновок, тем более - полученных от МАМЫ… Как до сих пор я сохранил это фото – не пойму! Странно, что девчонки тогда его не «увели»!
*
Так вот, наутро я надел «обновки»: ватные штаны, вельветовую куртку, сверху – ватную телогрейку. На шерстяные вязанные носки натянул новые, еще пахнущие фабричной краской кирзовые сапоги. На голову надел новенькую цигейковую шапку…
Где-то боковым зрением чувствую: кто-то из-за занавески тайком обозревает мое новое облачение… Конечно, это была тетя Кемиса. Хоть она и «тетя», но, прежде всего – женщина. А женщинам всегда свойственно любопытство…
- Башта! - обращается она ко мне, - Моьттар ду хьо синкъераме ваха кечлуш ву! (Можно подумать, что ты наряжаешься на молодежную вечеринку!)
Мягкая улыбка, доброжелательный прищур глаз и «наигранный» вопрос убедили меня, что время бойкота окончательно прошло, и в нашей семье наступило своеобразное «потепление».
- У меня, действительно, сегодня особый день! Засиделся я дома - безвылазно уже почти две недели. Соскучился по друзьям-пацанам, по классу, по учителям. Вот и наряжаюсь в обновки, которые прислали мама и дядя!..- я немного выждал, а потом осторожно спросил, -Тетя, вижу по твоим глазам, что они очень и очень добрые! Верни мне, Дела дуьхьа (Ради бога), мои учебники и тетради вместе с портфелем!
Тетя улыбнулась, стряхивая с рук муку, которую она набирала в миску, чтобы замесить тесто.
- Башта, я еще вчера, все твои книжки, тетрадки и все, что было, уложила в твой портфель. Портфель лежит на лавочке у двери. Я в твоих книжках и тетрадях - что к чему и как – не разбираюсь. Посмотри и проверь! Ты же знаешь – я грамоте не ученая! А еще… Я там тебе приготовила завтрак. Поешь!
Вот это да! Это просто удивительно! И «завтрак» даже!..
- Спасибо, Кемиса! Мне, что-то с утра не очень хочется есть, я лучше быстро соберусь и пойду в школу...
Конечно же, я не сказал ей, что за время семейного «бойкота» у меня сложились совсем неоднозначные обстоятельства…
*
На второй или на третий день, как был объявлен «бойкот», мне прямо на уроке немецкого языка стало плохо. Сначала все поплыло перед глазами, перед взором моим стали расходиться темные круги, а потом и вовсе стало темно. Когда я отрыл глаза, то понял, что почему-то развалился на полу, а мой друг и одноклассник Муса Дилиев, который года на два старше меня, трясет меня за плечи, приговаривая: «Дикэли, Дикэли! (Так меня называли все друзья, что в переводе означает «Хороший предводитель») Дикэли! Открой глаза! Дикэли!» Муса все старался приподнять меня, подкладывая под голову толстый портфель, все пытался усадить меня на «пятую точку». Вокруг – испуганные лица ребят, а рядом – на корточках – наша Виктория Адамовна, учительница немецкого.
- Виктория Адамовна! Он упал, потому что голодный! – и ребята, и учительница с недоумением уставились на Мусу. - Уже третий день, как ему в семье объявили «бойкот». Его дома не кормят!
Весь класс «ахнул»…
Виктория Адамовна не произнесла ни слова. Она тут же метнулась к подоконнику, где стояла ее сумка, и достала «тормозок», припасенный из дома, чтобы перекусить на работе: тогда же в школе не было ни столовой, ни буфета. В «тормозке» были бутерброды и маленький китайский термос. Разламывая свой бутерброд на маленькие кусочки, учительница запихивала их мне в рот и из своих рук понемногу поила чаем, который налила из термоса в граненный стакан. Тепло разливалось по всему моему телу, и я постепенно приходил в себя. Мне было так вкусно, как никогда в жизни! Казалось, этот плотный, слегка кисловатый хлеб, выпеченный из грубой темной муки, был прислан ангелами из Рая! Мне хотелось его еще и еще! Но Виктория Адамовна все повторяла, что после голода нельзя кушать сразу много, нужно понемножку…
В конце занятий, когда я вышел из школы, во дворе меня поджидали Виктория Адамовна и ее дочь-красавица, та самая Лора Цитцер, к которой я, как вы помните, «неровно дышал»...
- Мавсудик, мы с доченькой поджидаем тебя. Нам все равно по пути… Пойдем вместе! А как ты себя чувствуешь? Животик не болт? Не тошнит тебя?
- Нет, Виктория Адамовна! Не болит и не тошнит, - смущаясь, ответил я, искоса поглядывая на Лору.
- А тебе не холодно? Ты так легко одет! А ветер очень холодный!
- Нет, Виктория Адамовна, все нормально…
Так за теплой, вполне дружеской беседой мы дошли до «центрального колодца». Еще метров сто, и за железной дорогой виднелся наш дом… Я внутренне не хотел прощаться – было так удивительно и приятно идти в компании красавицы Лоры! Но у них по эту сторону железной дороги - свой домишко, а мне придется идти к дяде, где, как вы помните, мне был объявлен «бойкот»…
От семейства Цитцер веяло таким теплом, такой душевностью, каких у себя дома я уж точно по отношению к себе тогда не испытывал. Ну очень мне не хотелось с ними расставаться!
- Мавсудик, друг наш новый! Зайди к нам, пожалуйста, согреешься, попьешь чайку! Моя доченька вчера вечером испекла очень вкусный яблочный пирог. Правда, яблоки не те, что росли у нас, на Волге! Яблоки – местные. Ранетка… А ты рвал, «карабчал» (это по-казахски «воровал») в нашем местном саду эти яблоки?
На меня смотрели две пары серых глаз, прищуренных в доброй улыбке. Хоть было и стыдно в присутствии красавицы Лоры признаться в том, что я «карабчал» яблоки в местном саду, я глубоко вздохнул и «буркнул»:
- Да! Конечно! ... по полной пазухе…
Виктория Адамовна и Лора с улыбкой переглянулись:
- Мавсудик, а что это значит: «по полной «пазухе»?
- Это, когда заправляешь рубашку в штаны, крепко затягиваешь ремень, чтобы получился как будто «мешочек». Вот туда и закидываешь за пазуху «карабченные» яблоки.
Женская часть нашей «троицы» приняла мою исповедь громким смехом, а я, как нашкодивший, опустив голову, «пылая» от стыда и стеснения в присутствии красавицы Лоры, потерял дар речи.
- Да ладно! Все пацаны такие! Даже и мы, девчонки, в детстве всегда бегали к соседям обносить яблони, хотя у наших родителей был великолепный сад со всеми фруктами. Соседское всегда вкуснее! – с улыбкой произнесла Виктория Адамовна. - Ладно, мы уж заговорились… Пойдем, Мавсудик, согреешься, чайку попьешь и попробуешь пирог, испеченный Лорочкой!
Что такое «пирог», из чего его делают, как он выглядит, какой у него вкус и как его едят – я прежде не знал, не ел и не видел. Но предполагал, что, если к его «сотворению» была причастна эта миловидная девочка, то «пирог» должен быть не только красивым, но и сладким, как какое-то райское угощение…
Как будто бы нехотя, по-своему жеманясь, я с заплетающимися ногами вошел в «обиталище» семейства Цитцер…
*
В своей достаточно короткой жизни я по гостям особо не хаживал. Все мои сородичи-ровесники, жили одинаково… Чтобы сравнить, кто как живет, надо сравнить «богатство» и «бедность». Богатства я не видел – все время в основном по детским домам.
По моему тогдашнему разумению, та среда обитания, где я общался с сородичами, мне казалась «нормальной». И когда я зашел в жилище «немецкой семьи», у меня, что-то произошло с нижней челюстью: она потеряла управление…
Внутри помещения - какой-то прежде неведомый и непонятный, но очень приятный аромат. Кругом – чистота и ухоженность. Думаю: «Ничего себе!»
Какая кровать! Спинки блестят по углам нарядными, ранее невиданными отполированными шарами величиной с мой кулак! На застланной красивым покрывалом, даже с виду очень мягкой высокой постели - белоснежные и такие «пышные» подушки, расшитые по краю яркими узорами! Стол покрыт узорной вышитой скатертью, на окнах - белые узорчатые занавески. От чисто выбеленной угольной печки идет тепло. Уютно! И пахнет очень вкусно.
- Раздевайся, садись! Мы сейчас с доченькой накроем на стол! Мы тоже проголодались.
Особенно привлек мое внимание угол прямо напротив входа в комнату. Он был оформлен как-то по-особому, как будто в этот угол сходились все небесные лучи …
- Виктория Адамовна, скажите пожалуйста, а что это вон там, в углу? - преодолевая стеснение, я показываю пальцем на уголок, где своеобразное, совершенно необычное оформление раззадорило мое любопытство.
- Это, Мавсудик, символ почитания нашего святого Мартина Лютера. Мы, немцы, в основном исповедуем лютеранскую религию, которая откололась от христианского католицизма. Я лично не особо придерживаюсь этой религии, но мои родители были очень набожны и завещали мне и еще двум моим братьям, которые живут где-то под Семипалатинском, беречь «веру» и помнить предков.
Я продолжал с интересом разглядывать оформление «лютеранского уголка».
- Виктория Адамовна, простите меня за любопытство! Мы, чеченцы, исповедуем ислам, почитаем пророка Мухаммада и Его Послание - «Коран». Это мне, в меру моего возраста, более-менее понятно. А что означают вот эти две пересеченные палочки: одна длинная и сверху короткая поперек, и все это на фоне какого-то цветочка?
Учительница очень деликатно улыбнулась. Даже глаза ее увлажнились:
- Мавсудик, это не просто «пересечение двух палочек». Это христианский католический крест. И этот крест расположен в наложении на цветок – на так называемой «Розе Лютера».
Я с любопытством рассматривал и крест, и розу, ведь я подобного раньше никогда не видел и не слышал.
Виктория Адамовна, видимо, почувствовала, что тема эта «зацепила» ее ученика. Говорить об этом можно было очень и очень долго, а вести просветительские беседы на голодный желудок довольно сложно. Поэтому она перевела разговор на «гастрономию»:
- Мавсудик, ты очень любознательный, и у тебя очень интересное мышление. Прямо не по годам! Давай-ка пообедаем, а разговор продолжим потом, как-нибудь в другой раз! А то и доченька моя Лора уже тоже проголодалась – уже и тарелки достала.
Пирог с яблочной начинкой был отменный. Доселе я никогда ничего подобного не ел. Не думал, что яблоками сорта «ранетки» можно что-то «начинять». А это мне тогда показалось «блюдом из божественной трапезы», как я и сейчас люблю говорить на особенно впечатляющие кулинарные шедевры. И пирог был хорош, и чай душистый, и атмосфера компании с Лорочкой - все было отлично! Но надо было возвращаться домой, в свою «реальность» …
*
Вот с тех пор это милое семейство взяло надо мной своеобразное «шефство». Утром я, расстроенный своим отверженным положением в доме дяди, где мне был объявлен «бойкот», выходил из дома. А по дороге в школу Виктория Адамовна с дочерью поджидали и «перехватывали» меня, заводили к себе домой, кормили, и только после этого мы все вместе шли на уроки.
Так же мы вместе, втроем, шли из школы. Они заводили меня к себе, разделяли со мной свой обед. Мы много беседовали – мне было интересно узнавать о мире и о людях то, что не вмещалось в школьные книжки! После этого я шел домой. И лишь один раз моя тетя Кемиса заметила мне:
- Башта, замечаю я в последнее время, что ты уходишь в школу, ничего не евши, после школы приходишь - тоже не просишь поесть. И «твоя кормилица» Х1уч1а (это она про свою падчерицу, мою четырехлетнюю сестренку Тамару) не «обхаживает» тебя. Может, ты питаешься «божьим духом» или ты где-то нашел место, где тебя кормят? Я не пойму!
- Да, нет, тетя Кемиса, нигде и ничего я не нашел… Не хочется, так и не хочется…
Не мог же я ей тогда признаться, что в этом сложном и жестоком мире, где вождь объявляет врагами целые народы и сгоняет их с родной земли, где кровный дядя объявляет бойкот племяннику-сироте, приказывая его не кормить за пионерский галстук, все же есть благородные сердца, совершенно святые люди, которые готовы поделиться с попавшим в беду ребенком своим куском хлеба и тарелкой супа, которые готовы открыть ему, не избалованному вниманием и изысканными яствами, не только то, что есть на свете такая божественная еда, как «яблочный пирог», но и то, что есть такие великие человеческие качества, как сострадание, бескорыстие, самоотверженность…
*
Я и правда нашел на лавочке у двери свой портфель, битком набитый школьными принадлежностями. Оставив в нем только нужные тетради и книжки, я надел поверх вельветовой курточки новенький, приятно пахнущий ватник и вышел. По узкому снежному «каньону», расчищенному от двери дома до дороги, я, притаптывая рыхлый снег, вышел на «плато». Кругом – белым-бело! До самого горизонта! Только верхушки телеграфных столбов да электрические провода: где-то полностью засыпанные снегом, а где-то угрожающе нависшие прямо над белоснежной гладью.
А вот и мои друзья-сородичи. С северо-восточной части поселка они медленно плетутся в сторону школы с тяжелыми портфелями в руках, прищуривая глаза от слепящего солнечного света, отраженного от снежной бескрайней пустыни. Среди них и мои одноклассники-ровесники, есть и те, которые постарше, например, Муса Дилиев. А вот показались и ребята из северо-западной части поселка, которую в народе называют «Местпром». Среди них и чеченцы, и казахи, и немцы. За две недели вынужденных каникул все соскучились.
- Аааа! Привет, Хайма! Приятно тебя видеть! Вы там не замерзли? Вас не замело?
Хайма - мальчик из единственной в поселке еврейской семьи. Они жили где-то посередине между «чеченской» и «казахской» частями - на северной окраине поселка Курашасай. А так как северную часть в период «больших буранов» заносило снегом больше всего, естественно, я обрадовался, когда увидел товарища, который в большей мере, чем остальные, мог испытать на себе жестокие проделки непогоды.
- Привет, Мавсуд! Конечно, нас занесло очень сильно! Но нам повезло - у нас хорошие соседи. С одной стороны – казахская семья, а с другой – чеченская… Они и помогли. А так - мы бы с мамой сами с этой бедой не справились. Казах дядя Сартибай и чеченец дядя Докку вместе со своими сыновьями очень быстро высвободили нас из снежного плена.
- А что, Хайма, у тебя нет отца что ли?
- Конечно, есть, Мавсуд! Но он опять в какой-то командировке, а нам не говорит, где. Еще до того, как нас насильно привезли сюда, его отправили в командировку. А мама говорит, что он писал письма откуда-то из-под Семипалатинска. Что уж он там так долго задержался, я не знаю…
А вот показались и мои друзья-сородичи: Муса, Сайдмирсан, 1усади, Амирбек, Хьаьниб и другие… Они шли и по-детски дурачились – игрались, бегали, почти до пояса проваливаясь в сугробы, сыпали друг в друга горсти снега… В общем, пацаны явно «засиделись» на вынужденных каникулах.
Дорога в школу, конечно же, вела мимо «центрального» колодца, мимо дома, где живут учительница немецкого языка и ее красавица-дочь Лора. Внутреннее чутье подсказывало мне, что или сама Виктория Адамовна, или Лорочка уже поджидают меня и обязательно пригласят зайти к ним на чай. И тем же внутренним чувством я предвидел реакцию моих друзей – сверстников-сородичей. Еще бы! Ведь и здесь, в Казахстане, никто не отменял наши «гунинские подколы». Все знали: бесцеремонные дружеские подначивания и хлесткие шутки ровесники-односельчане, выходцы из горного чеченского селения Гуни, без тени стеснения отпускали друг другу совершенно без цензуры в выражениях …
Но… Выбора – нет! Идем дальше…
О, Боже! Она!
Из узкого снежного «каньона», ведущего от учительского домика, появилась Лора. На ногах - мамины глубокие валенки с подшитой подошвой, в которых Виктория Адамовна обычно хозяйничала во дворе. На плечи девочки была накинута не по размеру большая - опять же мамина - ватная телогрейка. На голове – шапочка с причудливо вывязанными сбоку цветочками.
- Мавсудик, мама зовет тебя на чай! Заходи, пожалуйста!
Лора не успела даже договорить, как ватага бесцеремонных пацанов, моих сородичей, «загромыхала» гоготом:
- Дикэла, ва Дикэла, стунанас хьо чу кхойкуш ву?! Вай нус ледирам яц, товш нус ю вай!.. (Дикэли, о, Дикэли, тебя зовет в хату твоя теща! А невестка-то наша – ничего себе! Наша невестка – видная девочка!)
Я уже было «стушевался». Думаю, вот сейчас откажусь! Но нежданно- нагадано пришла «помощь» от моего друга Мусы:
- Ребята, успокойтесь! Чего расшумелись? Вы не все знаете. Идемте дальше, в школу, а Дикэли сейчас у них позавтракает, и они вместе придут на урок.
Скажу откровенно сразу, чтобы впредь обо мне не судачили «всякое». За годы скитаний по детским домам я неплохо освоил русский язык, но скверно говорил на «материнском» чеченском языке (нена мот). Я говорил по-русски даже безо всякого акцента, можно сказать: на диалекте «московского радио».
Я смущенно вошел в дом учительницы, вежливо поздоровался.
- А у нас на завтрак оладушки с повидлом, - ласково встретила меня Виктория Адамовна, - Ты любишь оладушки с повидлом или со сметаной?
- Спасибо! В детских домах: и в Актюбинске, и здесь, в Курашасае, нам часто давали оладьи. Но мне больше всего они нравились с повидлом или с вареньем, - с улыбкой ответил я. – Большое вам спасибо!
- Вот и хорошо! – Виктория Адамовна придвинула ко мне тарелку с румяными оладушками и обильно полила их густым яблочным повидлом. - Лора, доченька, налей Мавсудику травяного чаю!
Основательно подкрепившись, мы вместе пошли в школу.
*
Наша одноэтажная школа-восьмилетка располагалась в юго-восточной части поселка. Добираться сюда было сложно, особенно с северных окраин и в зимнюю пору. К началу занятий все мои сверстники-одноклассники были на месте. Все, кроме Адольфа Майера, моего лучшего друга.
В нашем классе он был самым умным - круглым отличником. Адольф жил один с матерью. Я часто бывал у них дома. Его мама была очень доброй и хлебосольной женщиной. Обращаясь ко мне, она всегда меня называла «Мавсудик, сыночек!», а своего родного сына Адольфа – просто «сынок».
Пока не прозвенел звонок, на заботливо расчищенной от снега площадке в школьном дворике стоял гомон. Дети целых две недели из-за бурана просидели по домам взаперти и очень соскучились. Наконец-то можно было дать выход накопившейся энергии!
Вот с задорным смехом устроили шуточный поединок на невесть откуда взявшихся палках братья-близнецы Вальтер и Отто Штикельмаеры. Учились они посредственно, обладали удивительным чувством юмора и постоянно устраивали потасовки.
Какой-то мальчишка, прячась за углом школы, со смехом метал в товарищей снежки. И получал, кстати, в ответ целые залпы снежной «артиллерии», но ему все было нипочем: раскраснелся на морозе, глаза блестят, шапка с растопыренными в разные сторону «ушами» - вся в налипшем снегу… Другой пацаненок свалился в сугроб и сам на себя нагребает рыхлый снег. Стайка мальчишек и девчонок, хохоча, ему помогает – вот уже только голова торчит из сугроба. А какой-то безобразник натер снегом лицо девочки и получил за это под зад от ее старшего брата. Да еще и увесистую оплеуху в придачу. Мол, нечего наших девчонок обижать! Сидит теперь, мотает на кулак сопли. Обидно ему, видите ли…
Кто-то раздобыл и грызет сосульку. Кто-то вытряхивает снег, забившийся в валенок, у кого-то в этой весело гомонящей толпе потерялась варежка… В общем, вся наша малолетняя озорная поселковая гвардия, засидевшаяся за время ненастья в своих избушках, устроила в школьном дворе кучу-малу. А когда прозвенел звонок на первый урок, все разом взвыли и ломанулись ко входу, чтобы успеть до прихода учителей занять свои места за партами в классах.
*
Первым уроком у нас была география.
Я лично ее обожал, обожаю и буду обожать всегда. Для меня география – это романтика путешествий, познания других стран, континентов, морей и океанов. Конечно, тогда я и мечтать не мог увидеть хотя бы часть всего величия нашей Земли своими глазами, но фантазии мне было не занимать! Воображение переносило меня за тысячи километров! В мечтах я видел себя то капитаном большого корабля, то летчиком, то геологом - первопроходцем. В своих фантазиях я покорял вершины, спускался в кратеры вулканов, пробирался через джунгли, где жили племена людоедов… Спасибо нашей учительнице! Раиса Хасановна Кудинова прививала нам любовь к своему предмету. Каждый ее урок был своеобразной экскурсией, путешествием!
Как я уже рассказывал, прямо перед началом наших вынужденных каникул мы писали контрольную, и свой урок Раиса Хасановна начала с анализа наших работ…
- Как вы помните, в контрольной были две темы: «Край, где мы живем» и «Перечень и краткая характеристика Европейских стран». Некоторые ребята недостаточно их освоили. Вальтер Штикельмаер хорошо описал ГДР, ФРГ и ряд других европейских стран, а о родном крае, где мы живем, тема раскрыта недостаточно. А вот Розочка Есимбаева хорошо изложила тему о родном крае, но о европейских странах написала совсем мало. Я должна отметить хорошие работы Адольфа Майера и Мавсуда Байалиева. О родном крае, где мы с вами живем, хотя для него этот край и не родной, Мавсуд написал очень хороший, трогательный материал…. Я процитирую вам, ребята, два абзаца.
Раиса Хасановна поправила очки и начала читать:
- «Наш поселок Курашасай и областной центр Актюбинск расположены на южных склонах Мугаджарского нагорья, являющегося южным продолжением Уральского хребта. А северным продолжением Уральского хребта является хребет Ломоносова, уходящий вглубь Северного Ледовитого океана. Хребет Ломоносова, Уральский хребет и Мугаджарское нагорье расположены на одном меридиане. На этом же меридиане расположено и озеро Иссык-Куль, водоем, равно удаленный от Бискайского залива на Западе, от Южно-Китайского моря – на востоке, от моря Лаптевых - на севере и от Персидского залива на юге…»
--Молодец, Мавсуд! - обратилась она ко мне. И продолжила анализ моей работы, - Мавсуд завершает свое изложение материала по этой теме такими словами: «Изящество моего края – это весеннее изобилие тюльпанов в нагорьях Мугаджар». Это действительно так! Молодец, хорошая работа! Ну а по теме о европейских странах ты написал все правильно, только полуостров Гибралтар отнес к Испании… Ребята, запомните: мыс или скалу Гибралтар Великобритания захватила у Испании, и там находится ее военная база.
Листок с моей контрольной Раиса Хасановна как образцовый прикрепила кнопкой на специальный стенд, куда обычно вывешивались лучшие работы ее учеников. Потом учительница открыла сумку и извлекла из нее два газетный свертка.
- Мавсудик, летом я отдыхала на Кавказе, в городе Сочи, - начала она, разворачивая газету. - На экскурсии на озеро Рица я насобирала разных шишек: и еловых, и сосновых… Вот тебе мой приз, награда за прекрасную контрольную работу. А вот,.. - Раиса Хасановна взяла второй сверток, - Это яблоко и груша из твоих родных мест. Я на днях получила посылку от подруги из Нальчика. Мы вместе с ней отдыхали в Сочи. Так она мне много рассказывала о Северном Кавказе. Там ведь немного к юго-востоку от Нальчика и твоя малая Родина, Мавсудик!
От такой неожиданности из глаз моих брызнули слезы. Я закряхтел и закашлялся, чтобы ребята не заметили моей «слабости», шумно потянул носом воздух, а предательские слезы быстренько смахнул рукавом новенькой вельветовой курточки.
- Я ничего не помню, я же был совсем маленьким, ТОГДА мне было всего два годика и восемь месяцев… Только взрослые, когда собираются, все время говорят: когда же мы, вайнахи, сможем уже, наконец, вернуться в свой Отчий край, Дег1иста?.. - после некоторой паузы тихо ответил я, вытирая рукавом заодно и нос.
В классе царила полная тишина. Мне не верилось - у меня на парте рядом с наливной чернильницей стояли в ряд четыре разные шишки и настоящие фрукты.
«1аж и кхор (яблоко и груша)», - беззвучно, одними губами произносил я слова, которые раньше слышал от взрослых, но сами эти фрукты – такие крупные, ароматные, не то что местные ранетки, никогда не видел и, конечно же, не ел.
Я склонился над партой, приблизив лицо к диковинным яблоку и груше, и сначала осторожно, несмело, опасаясь, что поток аромата иссякнет, втягивал носом этот доселе неведомый запах. А потом я осмелел, обхватил руками «подарок» и, спрятав лицо, начал с усилием, вдыхая полной грудью, впускать этот запах в свои легкие. Вместе с кислородом этот аромат проникал в мою кровь, в мой мозг, в мое сознание… Он всколыхнул, разбудил где-то на генетическом уровне мое «начало», мои «корни». Это был не просто аромат! Это был ДУХ моего Отчего края, которого я в сознательном возрасте и не видел. Но я его почувствовал! Я его узнал! Впервые за свои почти четырнадцать лет!
Четырнадцать лет… Из них одиннадцать я - в «неволе». Оторванный от родной земли, от могил предков.
Не дождавшись счастья хотя бы вдохнуть этот аромат, этот ДУХ Земли Отцов, в этой, здешней суровой земле Северного Казахстана остались лежать мой дед, моя бабушка, мой дядя и моя тетя. Здесь, в холодной сырой могиле лежит и мой маленький братик – Инмас1уд. И эта невообразимая картина пронеслась в моем сознании, и я долго беззвучно плакал, обхватив и прижав «подарок» к лицу.
Когда прозвенел звонок, я немного успокоился.
- Спасибо, Вам, Раиса Хасановна! Этому подарку нет цены! Можно я разделю его с моими одноклассниками?
У Мусы в кармане всегда был перочинный ножик. Мы разрезали фрукты на маленькие кусочки, чтобы досталось всем, чтобы каждый мог насладиться этим чудесным бесценным «приветом» с нашей благословенной родины. Фруктовым ароматом наполнился весь класс, а многие одноклассники, как и мы с Мусой, кроме мелких и твердых местных ранеток, настоящих яблок и груш никогда прежде не ели, а видели только на картинках.
*
После урока, когда ребята выскочили порезвиться на улицу, я подошел к учительнице и робко, с некоторой неуверенностью спросил ее:
- Раиса Хасановна, скажите, пожалуйста, Вам не приходилось ездить из Актюбинска поездом в Лениногорск?
- До Лениногорска – нет, а вот до Усть-Каменогорска – ездила, - ответила учительница, - Там наша родня по материнской линии живет. Я ездила летом прошлого года, когда в школе были каникулы, а у учителей – отпуск. Я долго ехала. Поезд был не скорый, так он у каждого столба, как говорят в народе, устраивал стоянку. Ты, Мавсудик, задаешь мне такой странный и неожиданный вопрос! Ты что-то задумал или это просто твое мальчишеское любопытство?
- Нет, Раиса Хасановна, это не любопытство! Моя мама в Лениногорске. Там она живет в семье своего брата, а я – здесь, в семье дяди. Трудно мне без мамы, хочу к ней. Вот она прислала мне одежду, а заодно и деньги на дорогу. Поэтому я и решил на зимних каникулах отсюда поехать в Актюбинск, а из Актюбинска прямым поездом до Лениногорска.
- Ой, Мавсудик! Что ты задумал?! На улице такая суровая зима! А дорога такая длинная! Это же почти неделя пути. И по дороге всякое может случиться... Мало ли, какие люди могут оказаться в поезде. Отложил бы ты эту затею хотя бы до лета! Ну или, в крайнем случае, нашел бы себе попутчика…
Раиса Хасановна разъяснила, что по прямой железнодорожного сообщения из Актюбинска до Лениногорска нет, хотя так можно было бы добраться за три-четыре дня. Придется делать большой крюк: ехать сначала в южном направлении до Кызыл-Орды, далее - до Чимкента, потом станция Чу, после - Алма-Ата, а потом уже ехать на север - через Усть-Каменогорск в Лениногорск.
- Это очень долгий и тяжелый путь, Мавсудик! Даже я, уже взрослая женщина, не решилась бы на такое путешествие.
- Дело в том, Раиса Хасановна, что я маме уже написал, что на зимних каникулах приеду, она ждет меня… Спасибо Вам, что беспокоитесь обо мне.
После уроков в дверях школы меня перехватили Лора и Виктория Адамовна. За обедом я рассказал им о своих планах «побега», выслушал их «охи», «ахи», да «как» и «почему в такую суровую зиму один», и «такой маленький», и «такая длинная дорога»... В общем, разговоров было много, была тревога, потому что по пути попадаются разные люди: и хорошие, и плохие, и даже откровенное жульё. Что могут прицепиться, забрать деньги, и все может случиться… Дорога есть дорога…
Не убедили меня мои «покровители» отказаться от затеи… Договорились, что, собравшись в дорогу, перед тем, как залезть в тамбур товарного груженного углем вагона, я должен буду зайти к ним. Они приготовят на дорогу «тормозок», где будут пирожки с разной начинкой, всякие сладости и бутерброды… Так и порешили…
*
Я и прежде рассказывал, что наш двор располагался рядом с железной дорогой. По ней на многочисленные заводы Жилгородка, что под Актюбинском, возили уголь с поселковых шахт. Так было нужно, или такая была схема логистики, но товарняк с углем некоторое время стоял возле нас, даже перекрывая иной раз железнодорожный переезд.
И вот в один из последних дней декабря, когда чуть поутихла пурга, ослаб ветер, и эшелон стоял на «месте», я оделся и взял свой заранее приготовленный портфель. Никто не поинтересовался, куда это я собрался с портфелем во время каникул.
Я вышел, под вагоном перебрался на другую сторону от железной дороги и пошел в сторону домика семейства Цитцер … Они, конечно, ждали. Уже приготовили увесистый «тормозок».
Виктория Адамовна по-матерински обняла меня, украдкой вытирая глаза, ну а Лора… Лора по законам жанра отвернулась, и мне показалось (по крайней мере, мне в это очень хотелось верить!), что она, сожалея о моем отъезде, расплакалась…
- Спасибо, вам! Вы очень добрые люди! Вы в неволе и я – в неволе. Вашу доброту, все, что вы сделали для меня, я не забуду! – было очень трудно подобрать подходящие слова, чтобы в полной мере выразить мою бесконечную признательность этим ставшим для меня по-настоящему родными людям, - Пусть ваш Аллах, которому вы молитесь, бережет вас от всех бед! И будьте здоровы! – произнес я, тоже едва сдерживая непрошенные слезы.
Я еще раз с сыновней благодарностью крепко обнял Викторию Адамовну, как мог обнять только свою маму, а потом слегка прислонился к плечу девочки. Лора зарыдала в голос. Я правильно понял: она не хотела, чтобы я уезжал…
Не отрывая глаз от лица Виктории Адамовны, я, благодарно улыбнувшись напоследок, принял из ее рук предназначенный мне «тормозок» и, не оглядываясь, быстро зашагал к ближайшему вагону, где был тамбур и лестница. Взобрался и расположился там, на краю борта вагона, ближе к углублению, где в дороге легче будет укрыться от встречного ледяного ветра. Выбрав самое подходящее место, я немного подтянулся и выглянул через борт товарного вагона, чтобы еще раз взглядом проститься со своими «покровителями». Они все еще стояли, всматриваясь в сгущающихся ранних зимних сумерках в то место, где находился «мой» вагон. Я помахал им и, съежившись, ждал, когда тронется эшелон.
*
Одет я был неплохо. Вельветовый костюм, сверху ватные штаны и ватная телогрейка. На ногах – теплые вязанные носки и кирзовые сапоги.
Доев бутерброд и растягивая удовольствие от пирожка с повидлом, я закрыл глаза. Запах сдобы напоминал о доме Виктории Адамовны. В моей памяти всплывали ее заботливые руки.
…Натруженные, но тонкие пальцы с аккуратно подстриженными ноготками для меня, упавшего в голодный обморок, разламывали на кусочки хлеб с маслом, а потом подносили к моим губам стакан с ароматным чаем… Потом откуда-то издалека как будто выплыли смеющиеся серые глаза – на меня смотрела улыбающаяся Лорочка, обутая в большие мамины подшитые дворовые валенки… Она смешно, но очаровательно картавя, снова напевала мне какую-то немецкую песенку… Ее вдруг перебил непонятный лязг и скрежет металла, меня как будто что-то толкнуло, подбросило, а потом все снова куда-то поплыло… Лорочка смеялась и что-то говорила, указывая рукой на «Розу Лютера» у них в уголке… Лязг и скрежет стали размеренными, потом ускорились, слившись в сплошной гул… Меня покачивало из стороны в сторону, но недоеденный сдобный пирожок с повидлом в моей руке по-прежнему источал волшебный аромат… Я услышал, как вдруг замурлыкал серый зеленоглазый кот, вышитый крестиком на картинке, что висела над кроватью в доме Виктории Адамовны… А внизу, под картинкой – подушки, подушки, подушки… Одна на одной – чуть ли не под потолок! Большие, как будто тоже сдобные, белые подушки с причудливо вышитыми по краю геометрическими узорами… И снова, как ручеек по камушкам, задорный девичий смех… Я хотел было что-то произнести и тоже засмеяться, но, как оказалось, только всхлипнул пару раз, и еще сильнее съежился от холода…
Разбудил меня протяжный гудок паровоза. Эшелон подъехал к поселку Разъезд - это где-то на середине пути до Жилгородка, рабочего пригорода Актюбинска.
Стемнело. Мороз усилился. Чтобы согреться, я прямо лежа попытался сделать несколько физических упражнений. Встать в полный рост нельзя – могли обнаружить «зайца» в товарном вагоне и, чего доброго, - вышвырнуть с поезда на этом полустанке прямо посреди степи.
Я успел еще немного подремать, и вскоре мой эшелон прибыл к месту назначения - в товарный двор Актюбинского ферросплавного завода.
*
Прежде не видел и не читал, что такое возможно: кругом - сколько может видеть глаз - технологические установки, большие печи, «дышащие» огнем, огромные трубы то там, то здесь… Непонятно, откуда, но - уйма паровозов и паровозиков… Кругом огни, огни...
Внезапно я оказался на насыпи в промежутке между двумя встречно идущими эшелонами. Один из паровозов выпустил пар, да еще с таким шумом! Я растерялся и, конечно, очень испугался – даже присел на корточки от испуга. Я же - пацан провинциальный. Заводов и фабрик не видел.
Помогли мне случайно встречные незнакомые люди – вывели из этой суматохи на площадь перед заводоуправлением, к автобусной остановке, откуда я поехал в областной центр, Актюбинск, на железнодорожный вокзал.
Привокзальная площадь и зал ожидания были пустынны. Вокруг – ни души. Ледяной промозглый ветер насквозь пронизывал мое ватное одеяние. В самом помещении вокзала - полумрак, но окно кассы было ярко освещено…
- Здравствуйте! Тетенька! – через окошко здороваюсь я с кассиршей. - Мне нужен билет на поезд до Лениногорска, что в Восточно-Казахстанской области. Я еду к маме! - как мог и умел, «выложил» я кассирше.
- Мальчик, во-первых, поезд в то направление ушел еще в шестнадцать сорок, а следующий будет только ровно через неделю. Во-вторых, тебе сколько лет? С кем ты едешь?
- Мне, тетенька, четырнадцать лет… б-будет летом следующего года, - немного смутился я. - А ехать я собрался один.
Тут меня охватила паника:
- И что мне теперь делать – я же не могу ждать целую неделю! Как и где я смогу ждать?
Я был ошеломлен – выбраться в такой тяжелый путь и опоздать на поезд, который всего раз в неделю через весь Казахстан идет в город, где живет мама!
- Мальчик, ничем не могу тебе помочь. Скоро вокзал будет закрываться, потому что до восьми утра на южное и восточное направление поезда не ожидаются. Через один час десять минут проследует поезд «Кызыл-Орда – Оренбург», вот и все на сегодня.
От обиды, разочарования и безысходности, насколько я мог оценить ситуацию, я расплакался, и меня можно было понять. В противоположном от кассы углу пустынного помещения под окном виднелся радиатор отопления. Я подошел, присел рядом, обхватил, насколько мог, чуть тепленький радиатор и через некоторое время уснул…
*
«… Я сижу на заснеженной дорожке. Вокруг – никого… Вдали - до самого горизонта – темнота. И эта темнота приближается ко мне. Я не чувствую ветра, не чувствую холода, но в ушах – завывание пурги… Уже совсем близко: и справа, и слева, и прямо, и сзади – надвигается тьма… Я стараюсь не бояться. Темень, как будто проглатывает меня, я ничего не вижу, но слышу чей-то далекий, но знакомый, родной и тихий-тихий голос мамы: «Башта, са хьоме к1ант! Кхера ма ло, сих ма ло «дг1а ваха»… Х1а х1ара кортлай ду хьуна – шел ца валайта». (Башта, сынок мой дорогой! Ты не бойся, не торопись «уходить»… Вот возьми, укройся вот этим пледом, чтобы не замерз.)
Она здесь! Рядом. Я чувствую ЕЁ… Она нежно, по-матерински кладет свои руки на мои маленькие плечики, потом обхватывает меня всего, как бы защищая от большой беды»…
В этих «материнских объятиях», в этой вязкой, затягивающей истоме моего сна я чувствую, что кто-то теребит меня, пытаясь разбудить…
Растворенный в неге материнского тепла, с трудом вырываясь из тесных объятий сна, еле-еле слышу чей-то незнакомый девичий, но не материнский голос: «Мальчик, а мальчик! Проснись! Проснись, пожалуйста!»
Я нехотя пытаюсь разлепить веки, открываю глаза и в сумерках дежурного освещения вокзала вижу две фигуры, склонившиеся надо мной и теребящие меня за плечи.
- Мальчик, а мальчик! А ну-ка просыпайся быстренько! Ты весь трясешься от холода! Ты совсем замерз. А на вокзале, кроме сторожа, и нет никого, - голос звучит встревоженно. Девушка снимает толстую варежку и тонкими хрупкими, но очень теплыми пальчиками трогает мое лицо, - Васенька, достань, пожалуйста, из моей сумки термос, который не захотела взять с собой тетя Нина. Его срочно надо напоить горячим чаем. Ты, Васенька, «растормоши» его, не позволяй снова заснуть, а я дам ему попить…
«Васенька» послушно достал термос, отвинтил сверху крышечку-стаканчик и передал это все моей спасительнице, а сам принялся растирать своими крупными мозолистыми горячими руками мои ледяные ладони.
- Здесь была моя мама, - спросонья я еле шевелил продрогшими губами. - Где она? Я хочу к ней. Она меня ждет… Мне было с ней тепло…
С трудом и очень медленно я возвращался к реальности.
- Мальчик, тебе, видать, приснился сон! – ответил «Васенька», пытаясь своим горячим дыханием отогреть мои закоченевшие ладони.
- Нет! Нет! Это был не сон! Это была моя мама! – не унимался я, - Моя мама меня обнимала, грела меня, чтобы я не замерз! Чтобы я не умер!.. Я хочу, очень хочу к маме!..
- Ну, кроме нас с Васенькой и того сторожа, который охраняет вокзал, здесь никого нет, - ответила девушка, наливая в стаканчик еще немного чая, - Совсем недавно на «север» ушел последний сегодняшний поезд, на котором уехали наши гости из Соль–Илецка. Сейчас вокзал закроют до завтрашнего утра.
После нескольких глотков чая ко мне понемногу возвращалась жизнь. Горячая истома охватила все мое тело. Я «осознанно» открыл глаза и уже отчетливо смог разглядеть людей, хлопочущих вокруг меня. Девушка, моя спасительница, и тот самый Васенька, который беспрекословно выполнял все ее «указания».
- Васенька, пожалуйста, поменяйся с мальчиком шапками! Да не забудь закутать его шею своим шарфом!
Василий послушно стянул с себя мохнатый лисий «малахай», а себе на голову пока что натянул мою цигейковую ушанку.
- Тетенька, дяденька, а вы-то кто будете?! Как вы меня нашли?! Я не сделал ничего плохого! – встревожился я, сразу вспомнив, где я и как здесь оказался. - Почему вы меня разбудили? Я что - громко кричал, плакал?!... Я сильно замерз… Мне холодно…
- Васенька, видишь, ему нехорошо! – забеспокоилась моя спасительница, - Закутай мальчика в свой тулуп! Так он быстрее согреется!
Действительно, мои ватные одежки согревали так себе - не очень… А тулуп дяди «Васеньки» сработал быстро. Я согрелся, перестал стучать зубами, расслабился…
- Мальчик, как тебя зовут? И как ты оказался здесь – один, в такой «жалкой» одежде, да еще и в такой лютый мороз?
Я рассказал, что зовут меня Мавсуд, и я из поселка Курашасай, что в двадцати пяти километрах от Актюбинска.
- Розочка, я знаю этот поселок Курашасай. Наш завод оттуда, из тамошних шахт получает уголь,- дополнил мою «историю» Васенька.
В беседе я поведал моим новым знакомым, что, в Курашасае я живу у дяди. Там же хожу в школу - уже в пятый класс. И вот на каникулах собрался ехать к маме… Мама моя живет в Рубцовске, что под Лениногорском Восточно-Казахстанской области. Живет она со своими братьями. Добрался сюда с таким трудом, чтобы купить билет и поехать к маме, а мне тетя в кассе говорит, что она мне билет не продаст, так как я «маленький», а поезд в этом направлении будет только через неделю.
- Вот я сильно расстроился, расплакался, подошел к радиатору, чтобы хоть немного согреться, и заснул… Там во сне мне было хорошо и тепло с мамой, а вы меня разбудили… - от обиды мне снова хотелось плакать, тем более, я даже и не представлял, как буду выпутываться из этой ситуации. – Там, во сне осталась моя мама. Я к ней хочу. Я очень по ней скучаю!..
- Послушай, мальчик! Ты сказал, что тебя зовут Максут? – уточнил «Васенька».
- Нет, не «Максут», а Мавсуд!
- А можно я буду тебя называть «Мавсудик»? – улыбнувшись, спросила Роза, - Мне так легче и приятнее тебя называть!
- Да! Конечно, можно! Меня и девчонки в классе так называют.
- Так вот, Мавсудик! Скажи, пожалуйста, у тебя здесь в городе или где-то в пригороде есть, где переночевать, ну… есть ли родственники или знакомые? Ты же не можешь здесь, на вокзале ночевать, да никто и не разрешит тебе здесь остаться на ночь. Сторож может сообщить в милицию, и тебя отправят в детский приют… А что будет потом - одному Богу известно!
- Мой Бог – «Дела», он мне поможет!.. – ответил я.
Мои новые друзья непонимающе переглянулись.
- Никого у меня в Актюбинске нет. Здесь я только знаю детский дом №5. Меня туда забрали в 1944 году, когда моя мама сильно заболела тифом. Мне тогда всего три года было, и я там прожил два или три года, - начал вспоминать я. - Если там остались прежние воспитатели, они меня, наверное, помнят – они говорили, что я очень смышленый и покладистый пацан.
Я еще немного подумал и продолжил:
- А еще здесь есть больница, где мы, девчонки и мальчишки из Курашасайского детского дома, лечились… Больница называлась «Фавозная» или «Фовазная» - точно и не знаю, но там нас лечили от лишаев на голове. А больше нет у меня здесь, в городе, ни знакомых, ни родственников.
«Васенька» буровил взглядом Розу, а она вздохнула, улыбнулась и ответила:
- Ладно, Мавсудик, потом расскажешь! А сейчас отдай тулуп Васеньке. Время уже совсем позднее, нам надо успеть на последний автобус. Ты поедешь с нами, и не спорь! Другого выбора нет! Так что давайте торопиться. Бери свою сумку и побежали!
- Дяденька! Тетенька! А как я поеду к своей маме? Ведь она меня ждет там, в Лениногорске!
- Мавсудик, родненький! – голос ее срывался – вот-вот зарыдает… - Давай об этом поговорим по дороге, в автобусе, и дома за горячим чаем. А то и Васенька весь замерз, и мне что-то холодновато… Побежали! Заодно и согреемся.
На улице не было ветра, но был сильный и «сухой» мороз. На нескольких столбах на привокзальной площади горели электрические фонари. Где-то в глубине площади просматривался силуэт автобуса. Наша «троица» села в пустой автобус, и мы поехали… Здесь было не теплее, чем на улице - все оконные стекла скрывались под толстым слоем инея.
- Тетя Роза, дядя Вася, скажите, пожалуйста, а куда мы едем–то? – спрашиваю я своих новых «покровителей».
- Мы едем, Мавсудик, к нам домой, в Жилгородок…
- В Жилгородок?!... – переспрашиваю я удивленно и с некоторой тревогой…
- Да, мы с Васенькой живем в Жилгородке. Васенька работает сталеваром у мартеновской печи. Недавно, в преддверии нашей свадьбы, ему дали квартиру от завода.
- А я из Курашасая приехал в вагоне с углем в Жилгородок, а оттуда уже добирался автобусом до Актюбинска, - рассказываю я своим «покровителям». -А где, в каком районе Жилгородка вы живете? - не унимаюсь я.
- Район, где находится наша квартира, называется «АФЗ». Это сокращенное название завода: «Актюбинский ферросплавный завод».
- «АФЗ»?! – еще более удивляюсь я, и моя тревога еще более усиливается…
*
Наверное, у всех, кто жил и живет в сельских поселениях вокруг больших городов, особенно у пацанов того времени, есть реальные и выдуманные истории о городе и горожанах. Не был исключением и наш поселок, расположенный недалеко от областного центра.
К нам в Курашасай часто приезжала футбольная команда «Металлург», с которой наш местный «Шахтер» играл почти на равных. У нас, пацанов, был и свой футбольный кумир Николенко, которого мы почитали наравне с заграничной «звездой» футбола - бразильским нападающим Гарринча.
Ну и в футбол мы с пацанами гоняли почти что все свободное время, хотя настоящего надувного мяча у нас и в помине не было. Для наших дворовых и уличных футбольных «турниров» мы делали мячи сами, сворачивая разные тряпки в тугой узел. Вот за этим «узлом» мы, пацаны, бегали иной раз целыми днями. И если кто-то из нас успешно забивал гол, то мы все кричали в один голос: «Ураа! Гоол!», «Забил, как Гарринча!». Хотя чаще всего мы сравнивали наши голы с голами, которые забивал Николенко, нападающий команды «Металлург». Так что в Курашасайской пацановской среде Николенко был нашим местным «Гарринча».
Кроме футбольных баек у нас в поселке среди пацанов были распространены и криминальные байки.
Если сейчас у всех на слуху «бандитский Петербург», то у нас тогда на слуху «бандитским» был Жилгородок. Так и повторяли все наши сородичи: «Жилгордокяхь ша берраш обургаш а, жоьлкаш а ю» («В Жилгородке живут одни бандиты и воры»). Поэтому, когда мои «покровители» сказали, что они живут на «АФЗ», у меня сердце ёкнуло, тревога усилилась – мне просто стало страшно…
«Неужели они «прихватили» меня, чтобы отнять деньги, присланные мне мамой на дорогу?!» –возникла шальная мысль, и меня бросило в жар. Я невольно начал искать хоть какой-нибудь просвет в сплошняком замерзшем окне с толстым налетом инея. Наконец, я высмотрел, что наш автобус едет внутри снежного каньона - все вокруг занесено снегом… И мне стало еще страшнее…
Эта неопределенность, это замкнутое пространство усилили мою тревогу. Образно сложив ладони в молитве, стуча зубами то ли от холода, то ли от страха, едва слышно, почти что одними губами произносил я слова Салавата Пророку: «Ала х1ума соли 1ала, Мухьаммади ва1ала, Али Мухьаммади ва Салимм». ..
Повторив эту молитву три раза, возложив свою судьбу на Создателя, я попытался успокоиться…
- Дядя Вася, тетя Роза, может, я не поеду к вам? Может быть, вы сдадите меня в милицию, и я там побуду, переночую, а завтра утром поеду в свой поселок Курашасай?
- Мавсудик, чувствуется, что ты сильно устал. Успокойся! Все будет хорошо, - заверила меня Роза. - У нас в комнате тепло, уютно… Сейчас уже подъезжаем на конечную остановку. Видишь - автобус едет медленно. Все завалено снегом… Ну вот и приехали. Бери портфель, идем! Здесь уже близко!
«Васенька» расплатился с водителем и пожелал ему доброй ночи. Мы вышли из автобуса и направились уже в следующий снежный каньон, который вел нас к дому моих «покровителей». Ветра не было, но было очень холодно. Мороз щипал и нос, и щеки, и руки… Рукавиц или перчаток у меня не было.
Я не знал, куда меня ведут, но с той стороны, куда мы направлялись, слышалось, как кто-то нестройным хором под гармонь горланил песню. «Видимо, там пьяная гулянка», - подумал я, с тревогой всматриваясь в темноту.
Мы продолжали продвигаться далее по «каньону». Притоптанный снежок поскрипывал под нашими подошвами. Впереди шагала тетя Роза, за ней - я, а замыкал нашу колонну дядя Вася. По бокам узкой дорожки с обеих сторон возвышались снежные стены.
«Черт возьми! И не убежишь, если понадобится! – думал я, обреченно упираясь взором то в спину тети Розы, то в эти нескончаемо тянувшиеся еще неизвестно сколько белые снежные «стены».
*
Наконец, впереди в ночной мгле вырисовался силуэт барака. Это был одноэтажный длинный-предлинный барак. Скрипнув входной дверью, мы зашли внутрь. В прихожей – темень…
Дядя Вася зажёг спичку, освещая вход в длинный коридор… По обе стороны его – двери комнат или квартир, я поначалу и не понял. За каждой дверью была своя бурная жизнь: кто-то слушал патефон, где-то-то пели песни под гармонь, где-то - под балалайку. За одной из дверей было слышно, как стучат о стол костяшки домино. Где-то ругались мужчина и женщина, а где-то плакал маленький ребенок. Немного не дойдя до конца коридора, тетя Роза остановилась и достала из сумочки ключ.
- Вот, наконец–то, добрались! Сейчас мы с Васенькой быстро приготовим что-нибудь поесть, напьемся горячего чаю, согреемся и будем отдыхать!
Тетя Роза в темноте долго не могла попасть ключом в замочную скважину. В противоположных концах этого длинного коридора тускло горели всего лишь две лампочки. Как потом выяснилось, лампы горели у дверей туалетов, общих для всех жильцов. Дядя Вася зажег спичку, осветив замочную скважину. Дверь, наконец, открылась, и из комнаты повеяло ароматами кухни, теплом и уютом.
- Ну вот и все, братишка! Заходи! - дядя Вася пропустил меня вперед, а сам дважды прокрутил ключ в замочной скважине. - Закрою, чтобы нам не мешали и не тревожили, а то, если узнают, что мы с Розочкой дома, обязательно прибегут: то одно им дай, то другое налей – уже до чертиков надоели!
Тетя Роза сняла свою шубейку из искусственного каракуля, большую мохнатую шапку - я прежде подобных шапок не видывал - и повесила все это на самодельную вешалку. То же самое сделал и дядя Вася, который уже «окрестил» меня «братишкой». Помогли раздеться и мне.
Я снял ватную телогрейку. Дядя Вася тихонько спросил, есть ли на мне что-то под ватными штанами. Я ответил, что есть. Дядя Вася предложил снять ватные тяжелые штаны, потому что в комнате было тепло. Я последовал его совету.
*
Сразу же я приметил, что их «квартира» - это одна комната, которая служила одновременно и прихожей, и залом, и кухней, и спальней. Здесь же рядом с зеркалом был закреплен рукомойник, висело полосатое полотенце. Мое внимание сразу привлекла стоящая на тумбочке в углу небольшого размера квадратная вышитая маленькими бусинками картинка в деревянной рамочке. На ней я узнал изображение «Розы Лютера» какое видел в доме у Виктории Адамовны. На душе сразу стало тепло, тревога отступила, я успокоился, поняв, что в этом доме меня точно никто не обидит. Здесь многое напоминало убранство дома семейства Цитцер: и большой тканевый абажур под потолком, и пышная кровать с блестящими никелированными спинками. На ней так же точно громоздилось множество подушек. Все они были очень красивые: белоснежные, с богатой вышивкой. В центре комнаты стоял невысокий столик - чуть больше табуретки.
Все вымыли руки, а я с удовольствием еще и смыл с лица угольную пыль, которой изрядно выпачкался в товарняке из Курашасая.
- Васенька, пожалуйста, спустись в подвал! Достань картошку, соленья и салаты, которые остались со свадьбы. Ну и нам с тобой что-нибудь для согрева – я очень замерзла! Мы сейчас быстро нажарим картошки и попьем чайку, - распорядилась тетя Роза, а дядя Вася тут же переставил «стол-табуретку» в сторону, открыл дощатую дверцу в полу в центре комнаты, спустился в подвал и достал оттуда все, что попросила хозяйка.
А пока дядя Вася поднимал из-под пола продукты, тетя Роза занялась каким-то рогатым «ведром». Такого я тоже не видывал прежде. Это оказался примус. Роза спичками зажгла круглую железку, и вокруг нее лепестками вспыхнул огонек. Комната заполнилась своеобразным, совершенно нетипичным для жилища запахом, как будто рядом работал трактор.
Тетя Роза проворно чистила картошку, тихонько напевая под нос мелодию. Мне показалось, что эту песенку я когда-то уже слышал от Лорочки. Дядя Вася взял бумажный сверток, который тоже поднял из подвала, развернул его и начал резать на небольшие куски содержимое. Сковородка к этому времени раскалилась, и куски, которые дядя Вася бросал на нее, шипели, быстро становились прозрачными и понемногу плавились, растекаясь маслянистыми лужицами. По сторонам со сковородки летели брызги. Казалось, что сковорода вместе с содержимым вот-вот взорвется.
Я тут же вспомнил, как готовили у нас дома. Мы, когда жарили картошку, отрезали куски от сушеного пласта утробного жира, который называем «мухь», крошили их на сковороду, но там был другой запах, и там, у нас дома, почти весь жир растапливался. Здесь пахло тоже очень аппетитно, но выглядело все иначе.
Тетя Роза высыпала в раскаленный жир нарезанную картошку, перемешала ее, вкусно пахнущую, чтобы она вся пропиталась и заблестела маслянистым блеском. Я заметил среди картофельных пластов розово-бурые кусочки.
- Тетя Роза, а что это за штуку дядя Вася резал и бросал на сковородку? Мы у себя дома готовим на «мухь» - сушеном утробном говяжьем или бараньем жире. А на чем жарите картошку вы?
- Мавсудик, братишка, мы жарим картошку на свином сале, – ответила тетя Роза. - Ты чувствуешь, какой аромат! Картошка получается румяной, ароматной, а некоторые дольки, даже поджариваются до корочки… Ты скоро почувствуешь, как вкусно получается картошка, пожаренная на свином сале, и хрустящие «шкварки» тоже очень вкусные!
Я смутился:
- Тетя Роза! Я не буду есть картошку, пожаренную на свином сале. Мне нельзя! У нас, мусульман, не едят свинину и то, что приготовлено с ее использованием. Это для нас «хьарам», то есть грех.
- Мавсудик, братишка! Ты мусульманин?! – удивился дядя Вася. - Да, Розочка! Мы с тобой дали маху!
Мой новый друг был растерян и смущен, как будто они с тетей Розой в чем-то провинились передо мной.
- Да, я - мусульманин, и я – чеченец. И у нас запрещено, и не едят все, что связано со свининой!
Хозяюшка обильно посыпала картошку тоненько порезанным репчатым луком, посолила, еще раз перемешала и накрыла шипящую на примусе сковородку крышкой.
- Давай, я все сало выберу и растопившийся жир отберу – это мы с Васенькой поедим, а ты просто поешь картошку? Она получилась очень вкусная! – предложила тетя Роза.
- Нет! Все равно она жарилась на сале, поэтому я ее есть не могу, -наотрез отказался я, и тут же спохватился, - Вот у меня в сумке есть пирожки, которые мне в дорогу приготовила Виктория Адамовна. Я поем пирожки с чаем, и все.
- А кто же эта Виктория Адамовна, которая тебе на дорогу приготовила пирожки? – насыпая чай в заварочный чайник, спросил дядя Вася.
- Эта моя учительница по немецкому языку. Она хороший, добрый человек. Они тоже репрессированные - немцы из Поволжья,.. - услышав об этом, дядя Вася и тетя Роза молча переглянулись, а я продолжал, доставая из сумки пирожки: - И мы репрессированные. Я – чеченец. Меня выслали с Кавказа вместе со всем моим народом. Когда мне было очень тяжело, и я голодал, потому что мне дома в наказание не давали кушать, Виктория Адамовна каждый день по дороге в школу меня встречала, заводила к себе домой, вкусно кормила, а потом мы вместе шли в школу. Я рассказал, что собираюсь поехать к маме, вот она мне и дала в дорогу пирожки. Один я съел, пока ехал в товарняке. Вот и еще остались… И Лорочка, дочка Виктории Адамовны – очень хорошая девочка. Она даже заплакала, когда я залазил в вагон с углем, чтобы приехать сюда, в город. Они обе провожали меня в дорогу…
Я так увлекся приятными воспоминаниями о семействе Цитцер, что почти забыл и о тяжелой поездке на открытом товарняке, и о том, как буквально с час назад мерз в выстывшем от сквозняков зале ожидания Актюбинского вокзала.
- Как так-то?! Ты - чеченец, а в дорогу тебя провожала немецкая семья? И даже еду тебе с собой взять приготовили! – удивленно допытывалась тетя Роза. Положив одну свою руку мне на плечо, а другую – на колено, она чуть не плакала – вот-вот зарыдает!
- Это долгая история…
*
Я вкратце рассказал своим новым друзьям, как вступил в пионеры, как с повязанным красным галстуком пришел домой. Как дома мой дядя сорвал с меня этот галстук, разорвал его на мелкие лоскутки и выбросил в горящую печь. Как мне было обидно, что мой новенький красный галстук сгорел дотла. Роза и Вася узнали, что мой дядя запретил всем нашим домашним кормить меня, запретил мне ходить в школу, забрал мой портфель с книжками. Что в школу с тех пор я ходил тайком, чтобы никто не видел и не знал… Я поведал, как на одном из уроков немецкого я упал в обморок, потому что не ел несколько дней, и с тех пор учительница немецкого языка вместе с дочерью кормили меня, а в дорогу дали пирожки.
- Да вы попробуйте сами, какие они вкусные!
- Розочка, там, в подвале я видел в мисочке немного картофельного пюре, а в кастрюльке – тушеная говядина, оставшаяся еще со свадьбы. Давай разогреем их на маргарине! Как-то некрасиво получается, что наш гость будет кормить нас со своими пирожками!
Роза отправила мужа назад в подпол, чтобы он достал пюре и мясо. «Васенька» исполнял поручения, бормоча себе под нос: «…Ничего-ничего! Сейчас мы организуем «королевский» ужин… Бедный же ты наш мальчик! Братишка ты наш! За что ж тебя, такого маленького, жизнь так наказала?!... Ааа!..»
- Розочка, принимай!.. – уже погроме произнес дядя Вася, высунув, наконец, голову из люка, ведущего в подвал. - Вот еще квашеная капуста и соленые огурчики с помидорчиками, что твоя мама привозила…
Васенька выбрался из подпола, закрыл деревянную дверцу подвального люка, поставил на место низкий столик, присел на маленький стульчик, и, пока хозяйка накрывала на стол, начал издалека:
- Мавсудик, братишка ты наш! Согласись, что ты попал в очень сложную ситуацию. Ты это осознаешь? Поезд, на котором ты собрался ехать к своей маме, будет только через неделю. Ну хорошо! Поживешь недельку здесь, у нас. А дальше что? Еще не меньше недели ты будешь ехать, огибая весь Казахстан с запада, с юга, с востока... Ты представляешь, что это за дорога: многолюдные вокзалы, общий вагон без места?! Могут быть непредсказуемые попутчики, ведь в дороге случается всякое – встречаются и бандиты тоже. Хорошо, если попадется хороший попутчик, а если нет? Кто тебе поможет? Кого ты будешь звать на помощь?..
Продолжая накрывать стол для ужина, к разговору подключилась и тетя Роза:
- Кроме всего прочего, Мавсудик, и это самое главное: у тебя нет паспорта! Нет никакого документа, удостоверяющего твою личность. Вдруг где-то в вагоне или на перроне к тебе подойдет милиционер и спросит, кто таков, куда держишь путь, есть ли с тобой старший, есть ли у тебя какой-нибудь документ? ... Что ты скажешь? У тебя же нет ничего! Заберут тебя и определят в детский приют. И что дальше? Ты представляешь, что будет дальше? Новая жизнь, новые люди, новая обстановка!..
- Даже и не знаю… У меня нет ответа. Да и вопросов уж очень много. Я просто очень хочу к маме! И мне не хочется возвращаться обратно… Не выдержу я такой жизни!
*
Розочка приставила к столику низенькие табуретки.
- Ситуация, действительно, сложная. Но уже поздно. Давайте ужинать, и по ходу будем решать, как лучше поступить. Ты, братишка, ешь пюре с мясом. Не беспокойся, тебе такое можно. А эти салаты моя мама приготовила. А вот еще остались несколько кусочков конской колбасы… Ешь, не стесняйся! Чувствуй себя, как дома! А мы с Васенькой будем есть жареную картошку.
Аромат сытного ужина, должно быть, заполнил не только комнату, но и весь барак.
- Так на чем мы остановились? - выбирая из тарелки в первую очередь самые румяные, поджарившиеся картофельные ломтики и аппетитно подхватывая их губами, продолжил нашу беседу дядя Вася. - Самый лучший, самый доступный вариант, я считаю, вот, какой… Только, Мавсудик, братишка, не торопись с ответом…
Ожидая услышать, что же это за вариант, я застыл, прекратив даже жевать очередной ломтик конской колбасы. Только поглядывал поочередно то на тетю Розу, то на дядю Васю.
- Мавсудик, братишка, я считаю… вернее мы с Розочкой очень хотели бы, чтобы ты остался у нас. Будешь нам братиком, или же мы официально оформим опекунство, - я затаил дыхание, не понимая до конца, что означает слово «опекунство». - Заменим ли мы тебе твою родню: маму, папу или других близких родственников– не знаю…
И Вася рассказал о своей нелегкой судьбе. Как его отец в первый год войны погиб где-то под Смоленском. Как по дороге во время эвакуации погибла мама… Он с мамой ехал в эшелоне вместе с оборудованием завода, который эвакуировали в Актюбинск... Недалеко от станции Миллерово на состав налетела вражеская авиация. Была сильная бомбежка, горели вагоны…
- Как сейчас все это передо мной – огонь, плач, крик… Мама прикрыла меня своим телом – я остался жив. А она погибла.
Я узнал, что начальство из их заводоуправления после авианалета организовало сбор оставшегося оборудование и вагонов, а Вася с выжившей маминой подругой добрался сюда.
- Братишка, я прекрасно понимаю, каково тебе без мамы… Сейчас у меня хорошая работа в сталелитейном цехе. Три дня назад мы с Розочкой поженились. Она работает в парфюмерном магазине недалеко отсюда. У нее своя сложная история: она с семьей тоже попала сюда не по своей воле, но… Мы справились вместе. Мы зарабатываем хорошо и вполне можем обеспечить, чтобы ты с нами жил в достатке. Ты будешь ходить в школу - она здесь рядом. Ты ни в чем не будешь нуждаться! Ты будешь действительно нашим братом. Подумай! Соглашайся!
*
Я долго молчал, осмысливая услышанное.
- Спасибо вам большое, тетя Роза и дядя Вася! – после длительной паузы промолвил я, - И за вкусный ужин, и за заманчивое предложение… Так сразу и не ответишь. Надо хорошо подумать...
Мысли в моей голове смешались. Я прекрасно понимал, что в этой семье передо мной открылись бы определенные перспективы, но в то же время… я мог бы потерять СЕБЯ.
С позиции тринадцатилетнего подростка я, как мог, как умел, пытался донести до этих прекрасных, добрых, отзывчивых, неравнодушных и бескорыстных людей мысль о том, что, согласившись на их заманчивое предложение, я должен был бы порвать все свои родоплеменные связи, порвать связь с матерью, с дядей и другими родственниками… Как это возможно, если я всей душой, всем сознанием своим привязан к своему чеченскому народу?! Конечно, мне было нелегко: скитаясь по детским домам, я почти забыл родной язык, нравы и обычаи, но я по-прежнему кровью и ментальностью привязан к своему народу. Я остаюсь чеченцем, как могу, как умею. Поэтому на предложение дяди Васи я не мог сразу ответить ни «да», ни «нет».
- Если можно, давайте с ответом подождем до утра. Как говорят, «утро вечера мудренее», - попросил я.
- Мы все уставшие. Мне рано идти на смену, а Розочке на работу к десяти, так что ложись, отдыхай! – обратился ко мне дядя Вася. - Если братишка решит ехать назад в Курашасай, ты, Розочка, пожалуйста, нажарь ему на дорогу пирожков и приготовь все, что он захочет! Любое твое решение, Мавсудик, мы с женой оспаривать не будем, но знай: мы будем тебе рады, и двери наши всегда открыты для тебя! Слышишь? Всегда!..
Я был очень растроган этими добрыми и искренними словами.
- Спасибо вам большое! Вы очень добрые люди!.. Пусть Аллах и Ваш Бог оградит вас от бед, сохранит вам и вашим близким здоровье! Отныне вы – моя добрая и хорошая родня… - со слезами на глазах ответил я. Глаза мои слипались от усталости, и мои новые друзья это видели.
- Розочка, пожалуйста, постели братишке на кровати, а мы ляжем на полу.
Пока тетя Роза убирала со стола посуду после ужина, дядя Вася расстелил на полу свой тулуп, а сверху положил матрац.
- Пожалуйста, тетя Роза, дядя Вася! Я буду спать на полу, а вы на кровати! – я был очень смущен, - Ну, пожалуйста, сделайте так, как я прошу!
Но радушные хозяева и слышать ничего не хотели.
- У здешнего народа, казахов, так принято: гостью – почетное место! Мы живем здесь уже давно и тоже к этому привыкли. Так что не спорь, пожалуйста! – ответил дядя Вася.
Пока тетя Роза стелила постель, дядя Вася как можно незаметнее, чтобы не смущать при женщине, вручил мне большой кувшин с теплой водой и предложил пойти в конец коридора и в туалете, где горел свет, перед сном привести себя в порядок.
Когда я вернулся, постель была уже постелена: мне – на кровати, а молодым хозяевам – на полу.
В такой пышной и богатой постели я за свои почти четырнадцать лет еще ни разу не спал. Постель благоухала свежестью и теплом.
*
Даже в зрелом возрасте мне, прожившему уже достаточно много лет, не дает покоя вопрос: КТО эти люди? Откуда они? Как смогли у этих двух достаточно молодых ЧЕЛОВЕК зародиться, сохраниться и проявиться эти воистину ангельские качества - качества безмерной доброты?!
В условиях, когда повсюду и везде все ветви власти, начиная от Верховной: и генсек, и все правительство, и Верховный Совет, и судебные институты, и радио, и печать твердили, что чеченцы и ингуши – враги Советской власти, Советского народа, что они, как дикие волки, вживую едят людей, что их надо боятся, остерегаться, презирать и ненавидеть...
В условиях, когда за убийство чеченца не наказывали, не судили...
В условиях, когда всюду, куда ни кинься: то ли во власть, то ли на работу, то ли… – да сколько может быть причин и поводов – а было одно и то же: Ты – «чечен», Ты – никто !..
И что же? Как могли в таких условиях появиться ТАКИЕ ЛЮДИ, как Виктория Адамовна Цитцер, как мой школьный учитель по физике Борис Федорович Гильшберт, как и эти, совсем еще юные тетя Роза и дядя Вася… Они что - не слушали и не слышали ту неслыханную грязь и неправду, которыми обливала нас та власть, которая тогда руководила Страной и Государством?! Ведь мой народ - чеченцы и ингуши, да и карачаевцы, и балкарцы, и другие репрессированные народы СССР были ассоциированными субъектами права! И их права были закреплены Конституцией СССР!
ЗА ЧТО?!...
*
…Я вдыхал свежий запах накрахмаленного белоснежного пододеяльника. Комок волнения подкатил к горлу. Я «расквасился» и, накрывшись с головой теплым одеялом, начал всхлипывать, давясь слезами …
- Мавсудик, братишка! – голос дяди Васи прервал мой «бурный диалог» с самим собой. – Что случилось? Ты случайно не плачешь?! У тебя что-то болит?
Я глубоко вдохнул, потом с усилием медленно и шумно выдохнул, чтобы перестать всхлипывать, чтобы с этим выдохом выплеснуть из себя ту боль, которая давно гнездилась где-то в середине моей груди:
- Нет, ничего не болит! Извините! Я больше не буду!
Я закрыл глаза, но несмотря на неимоверную усталость долго не мог уснуть.
Я все думал о своих новых друзьях и покровителях. Хоть тетя Роза и дядя Вася и жили в пригороде Актюбинска, у них были простые селянские, «дышащие степью» лица, не отличающиеся ни изысканностью, ни изяществом… но для меня они были настолько красивы! Я все думал об их поступке по отношению ко мне. И это обращение «братишка», и это ласковое «Мавсудик»… Нет! Это не могло быть наигранным! Это не было стремлением понравиться или казаться лучше, чем они есть! Нет! Это был не спектакль… Это было откровение, выражение их души! Эта душевная щедрость была не сиюминутным порывом! Это то, что шло изнутри потому, что оно там есть и всегда было! Потому что это было заложено в них многими поколениями предков. Это – многослойные пласты их внутренней культуры! Потому что на скорую руку выдать такую щедрость и доброту невозможно! И я своим подростковым, почти что детским сознанием это прекрасно понимал. Маленький, уютный, радушный и хлебосольный «мир» этой прекрасной юной пары, в котором я по воле случая оказался, так не соответствовал реальному образу нашего «государства», но он характеризовал нашу «страну» со своим народом, добрым и мудрым по природе. И я представлял себе, что эти два ЧЕЛОВЕКА, создавшие такую семейную ячейку, станут основоположниками большого… даже великого генетического пласта! Появятся их дети, дети их детей, потом - последующие поколения.... И они будут такими же добрыми, открытыми, отзывчивыми к чужой беде… Они будут настоящими! Это будет наша страна!
Под мягким и уютным одеялом тепло… Я утопал в доселе незнакомой для моего тела пышной перине и погружался в сон.
*
Это был чудесный, сказочный сон. Я как будто был прогружен в невесомое облако, которое теплом и нежностью обволакивало всего меня. Это облако пахло парным молоком и было похоже на пышную пену, которая образовывается в подойнике на поверхности, когда в него со звоном врезаются теплые молочные струи. Мне что-то снилось, но сновидений я не запомнил. Только ощущения бесконечной неги, тепла, уюта…
Утром я проснулся, как мне показалось, поздно. Наверное, меня разбудил невероятный аромат стряпни. На столе исходила паром кастрюлька с кипяченым молоком. Тетя Роза «колдовала» у примуса – жарила пирожки. Оказалось, что дядя Вася уже давно ушел на работу, хотя за окошком еще едва серело – зимой здесь светает очень поздно… А я все никак не хотел покидать это «королевское» ложе.
- Мавсудик, полежи еще, пока я приготовлю завтрак! – ласково произнесла хозяюшка, увидев, что я уже проснулся.
- Тетя Роза, а вы на полу не замерзли? – спросил я, всматриваясь в затянутое морозными узорами окошко.
- Нет, Мавсудик, не замерзли… Васенька несколько раз поднимался и укрывал тебя одеялом. Ты спал очень беспокойно и постоянно что-то бормотал во сне – какие-то непонятные слова. Может, что-то снилось, и ты говорил на своем языке?
- Может быть… я не помню! Может, во сне меня встречала мама, - я непроизвольно улыбнулся. Потом, немного подумав, добавил: – А может, снилось, что я вернулся в Курашасай, и тамошняя родня устроила мне «разгон»: где был, где ночевал, и прочее… В любом случае, тетя Роза, спал я очень хорошо, как будто я был укрыт крылом ангела – настоящее блаженство!
- Мавсудик, мы с Васенькой поразмыслили и решили: так как ты спал одетым в вельветовые штаны и куртку, значит у тебя нет нижнего белья, а так нельзя. Если ты остаешься с нами, то мы пойдем вместе и по пути на мою работу купим тебе все, что необходимо. А если ты решишь уехать, то вот лежит для тебя нижнее бельё из Васиных запасов. Оно будет немного тебе великовато, но все равно это лучше, чем надевать штаны и куртку на голое тело, - я, смутившись, опустил голову, а Роза продолжала: - Ну как, братишка? Что ты решил? Мы с Васенькой уже даже пофантазировали, где ты будешь учиться, какой у тебя будет костюм для школы… Здесь, недалеко от нас, находится Дворец культуры «АФЗ». Там уйма разных кружков детского творчества. Тебе там очень понравится! А летом мы с Васенькой возьмем отпуск, и все вместе поедем в деревню под Соль-Илецком. Там так красиво: и речка, и лес, и парное молоко – тебе очень будет полезно регулярно пить парное молоко… Ну что? Подумал?
Тетя Роза сняла с примуса сковородку с последней партией пирожков и водрузила на конфорку кастрюльку с молоком, собираясь варить манную кашу. Комната была залита ярким светом от электрической лампочки, а уличный свет в комнату вообще не попадал. Мало того, что стекло было изрезано морозными узорами – снаружи окно полностью занесло снегом, а расчищать до возвращения дяди Васи его никто не будет.
Я по-турецки, поджав ноги, сидел в белоснежной постели, а глаза мои беспокойно бегали – я не решался озвучить сразу свой ответ.
- Мавсудик, ну и… что ты решил?
- Тетя Роза, вам с дядей Васей большое спасибо! – начал я, - Основную и главную причину отказа от вашего доброго предложения я вчера вечером вам изложил. Как бы ни было трудно, но… В любом случае я буду жить среди своих сородичей… Может быть, я по своему детскому пониманию вещей несколько наивен, не могу все предусмотреть и предвидеть, но я так решил: поеду назад - к дяде в Курашасай.
- Решил, так решил!.. – тетя Роза, вздохнула и отвела от меня взгляд, но я успел заметить, что глаза ее увлажнились. – Тем не менее знай: в любой день или ночь ты можешь к нам приехать. Мы с Васей всегда тебе будем рады! А теперь я отвернусь, а ты возьми белье, оденься. Умывайся, и мы будем завтракать …
Я, не раскрываясь, прямо под одеялом быстро надел нижнее бельё, сверху – свой вельветовый костюм. Выскочил из-под одеяла, умылся над тазиком свежей прохладной водой и был готов. Вкуснейшая молочная манная каша быстренько подняла мне настроение. Я «слопал» большую порцию и не отказался от добавки на радость тете Розе, которая была очень довольна, что «братишке» пришлась по вкусу ее каша.
- Ты ешь, Мавсудик, а я буду собирать тебя в дорогу, да и себя приведу в порядок перед работой. Автобус здесь проходящий. Он едет из Актюбинска, заезжает в Жилгородок - здесь недалеко остановка, а далее едет в поселок Курашасай через Разъезд. Ты проезжал этот Разъезд, когда ехал поездом. До Курашасая всего-то двадцать пять километров! Если не будет снежных заносов в дороге, где-то за час доедешь домой – не успеешь замерзнуть.
Поблагодарив гостеприимную хозяйку за вкусный завтрак, я стал одеваться. Натянул поверх вельветового костюма ватные штаны и телогрейку, на теплые вязанные носки надел кирзовые сапоги, взял свою цигейковую шапку-ушанку… Тетя Роза, закончив убирать и мыть посуду, стала очень придирчиво проверять мою «экипировку»…
- Так… В основном все в норме! Вот только шарфика не хватает! – тетя Роза кинулась к комоду. - У Васи еще один шарф есть, ему моя тетя из Соль-Илецка подарила. Вот! Чисто шерстяной! И совершенно не «кусачий»! Тебе в нем будет тепло и уютно.
Тетя Роза расстегнула мою телогрейку и аккуратно повязала и заправила шарф, чтобы он плотно укутал шею.
Вот так!.. Как бы мне не прослезиться?! – всплеснула руками хозяюшка, - Так не хочется тебя отпускать! Со вчерашнего вечера знакомы, а уже привыкли к тебе, как к своему братику, как к члену нашей семьи…
- Тетя Роза, я буду скучать! – глядя ей в глаза, произнес я, - Я буду писать вам письма!
- Мавсудик, как принято у нас, присядем перед дорогой! Это чтобы твоя дорога была… Удачной…- голос тети Розы стал непривычно высоким, тоненьким. Она закрыла лицо и, прислонившись к моему плечу, тихо-тихо заплакала…
Расстроился и я. Чтобы не показать еще и мои слезы, я быстро взял свой портфель, уже потяжелевший от заботливо уложенной туда провизии, и вышел в коридор…
- Братишка, далеко не уходи! Ты заблудишься, не найдешь выход! Я сейчас закрою дверь, и мы пойдем вместе!
Погода на улице была безветренной. Ночью навалило еще больше снега. Каждый наш шаг сопровождался таким громким скрипом, что, кажется, был слышен на весь поселок. На востоке занималось оранжевое зарево. Это собиралось взойти солнце.
- Бурана сегодня точно не будет, но будет очень холодно, - заметила тетя Роза. - Смотри, Мавсудик, как красиво встает солнце –красное марево на весь восточный горизонт! Пойдем побыстрее! На автобус опаздывать нельзя! Заодно и согреемся!
Недолго мы стояли на остановке. Подъехал «автобус» - ГАЗик с будкой. Внутри - буржуйка и бак с какими-то пристройками и трубками. По всей видимости, бак был наполнен водой. Теплая вода по резиновым трубкам циркулировала, заходя и внутрь кабины. Наверное, кабина так обогревалась, а там – кто его знает!
- Сели! Поехали! – скомандовал водитель…
Мы с тетей Розой обнялись, как брат и сестра. Она что-то запихнула в карман моей телогрейки, проговорив:
-Расплатишься с водителем за проезд! Ну и еще – на всякое…
И опять голос ее стал тонким-тонким... Расплакалась. Да и я всхлипывал и размазывал по щекам слезы, ошеломленный, потрясенный, не избалованный ранее проявлениями заботы, доброты, щедрости и сострадания.
Автобус тронулся, все удаляясь от остановки. А тетя Роза, сколько я мог видеть через заднее окошко, стояла и махала рукой мне вслед… И только после поворота автобуса я, давясь слезами, потерял ее из виду и уселся на свободное место. Взгляд мой уперся в оттопыренный карман ватной тужурки. Просунув руку, я обнаружил бумажный сверток… Развернул, а там - деньги и записка.
Вытер глаза рукавом телогрейки и прочитал содержимое. Сразу было видно, что записку писал дядя Вася:
«Братишка Мавсудик! Мне пришлось уйти на работу, не попрощавшись с тобой. Ты еще крепко спал. Вчера вечером, когда мы втроем беседовали о том, чтобы ты остался с нами, как наш «младший брат», а ты изложил свои доводы, что это невозможно, я понял, что ты при всей сложности твоего положения – «твердый» человечек! С характером и рассуждениями взрослого. Пусть твой бог (Аллах) будет твоим ПОКРОВИТЕЛЕМ! Знай и будь уверен, что в любой момент, при любых обстоятельствах, ты можешь рассчитывать, что у тебя здесь, в Жилгородке, есть БРАТ и СЕСТРА. Удачи тебе, Братишка!...»
Я ехал и плакал, уже не стесняясь слез. Плакал совершенно по-мальчишески: горько, безутешно, но эти слезы были не слезы горя. Я плакал, потрясенный тем, что на свете есть ТАКИЕ ЛЮДИ. Плакал и повторял про себя: «Болх Деляхь букх! Болх Деляхь букх!» (На все воля Аллаха! На все воля Аллаха!)
Весь трагизм (а может быть, и не трагизм, а что-то другое - моя беспечность, да и их, видимо, тоже) в том, что я и мои «Брат» и «Сестра», посланные мне по ЧЬЕМУ-ТО велению, не обменялись адресами. Мы даже не узнали фамилии друг друга!
… Я много раз писал письма, где признавался в искренней братской любви к ним, благодарил их, поздравлял их с праздниками… Но ответов… Ответов не было. Не было потому, что писал-то я на адрес: «Казахская ССР, Актюбинская область, г. Актюбинск (Жилгородок), АФЗ. Васе и Розе (брату и сестре)». И все. Все мои письма были, как письма «на деревню дедушке»…
И вот, прошло уже более шестидесяти пяти лет. Может быть, их нет в живых - моих, по ЧЬЕЙ -ТО воле нареченных «БРАТА» и «СЕСТРЫ». Но, может быть, я надеюсь, есть ИХ наследники, потомки. И я хочу громко, чтобы слышал весь этот мир, чтобы услышали и они тоже, сказать: чтобы быть РОДНЕЙ, необязательно родиться у одних отца и матери. «Братом» и «сестрой», родными по духу людей могут сделать определенные форс-мажорные обстоятельства. И этим ЛЮДЯМ ВЕЛИКОЙ ДУШИ я воздвиг бы ПАМЯТНИК МОЕЙ БЕЗМЕРНОЙ БЛАГОДАРНОСТИ от того самого «Мавсудика», мальчишки-чеченца, обогретого ИХ ДОБРЫМИ И СВЕТЛЫМИ СЕРДЦАМИ.
Мои уроки немецкого
© Copyright: Мавсуд Байалиев, 2024
Свидетельство о публикации №224040901593
Свидетельство о публикации №224040901593
Рецензии