Алла

    В оконное стекло хлестал дождь. Вагон был старого образца, ещё советский — дребезжал и трясся на стыках стрелок. Дверь в тамбур не закрывалась. В плацкарт врывался грохот колёс и особый, насквозь пропитанный табаком и углём, воздух.
    Виктор сидел у окна, вглядываясь в непроглядную черноту ноябрьской ночи. На столике стояла запечатанная бутылка дорогой водки, два гранёных стакана и пакет с закуской. Пить было не с кем — в вагоне он был один, не считая тощего долговязого проводника в мятой фуражке. Хотелось плакать, как в детстве — когда не только попало ни за что, а хуже того — никто и не сомневался в твоей вине.
    Он так красочно представлял себе эту поездку — случайного попутчика, с которым раздавит пузырь, закусит мастерски приготовленной снедью (а ведь ещё и хвалить будут стряпню его! Он же будет смущённо улыбаться и радоваться похвале). Как дойдут до нужной кондиции и сможет он, наконец, излить случайному своему попутчику всё, что накопилось в душе — всю тяжёлую, радиоактивную воду последних двух лет. Опустошит душу, которая не выдерживала уже непосильного груза этого, грозя вот-вот разойтись по швам. И — никого.
    «Ни-ко-го», — по слогам произнёс Виктор и в который раз удивился слабости своего голоса. Он вздрогнул, провёл пальцем по запотевшему стеклу, начал было рисовать смешную рожицу, но стушевался и стёр набросок ладонью. За окном потёк мелкий городишко, в бледных пятнах спящих домов и дежурных фонарей. Поезд дёрнулся и стал сбавлять ход.
    Стояли недолго, минуты две - три. Виктор сидел в напряжении, вздрагивал от каждого звука — ждал. Должна, должна была улыбнуться удача! Он вслушивался в тишину — как пёс, встречающий хозяина с работы...
    Лязгнула дверь, послышался голос проводника — мятый и бесцветный, под стать хозяину, а за ним — мягкий, сочный контральто.
    «Женщина», — расстроился Виктор и отвернулся .

— Двадцать третье, кажется, здесь, — женщина осмотрелась и уверенно подошла к Виктору.
— Здравствуйте. Я — Ваша соседка. Алла, — представилась она.
— Виктор, — неохотно протянул он и засовестился вдруг. — Помощь нужна?
— Спасибо, я налегке. Ложиться не собираюсь, так что и матрас не нужен, — Алла сняла мокрый плащ, хозяйски расположилась на нижнем сиденье напротив и включила свет. Виктор мельком глянул на неё и уже не смог отвести взгляда — напротив него сидела удивительной красоты, высокая стройная женщина лет
тридцати пяти (на самом деле — старше — автоматически заметил он — но какова, а?!) и безуспешно пыталась расчесать роскошную копну мокрых рыжих волос.
— Хороша баба?! — засмеялась женщина.
— Ага, — машинально и глупо подтвердил Виктор, смешался и покраснел.
    Алла продолжала смеяться — открытым, заразительным смехом. Виктор несмело улыбнулся, затем расплылся в широкой улыбке и засмеялся тоже.
— А что это мы не пьём? — спросила, отсмеявшись, Алла. — Водка стынет, стаканы сохнут. Непорядок.
— Да я не пью вообще-то, — начал было Виктор.
— Да вижу, вижу, что не пьёшь — бутылка не почата.
    Виктор даже не заметил что попутчица перешла на «ты», хотел было объяснить, что не пьёт вовсе, но выходило как-то неловко и глупо, он опять смешался и не знал, что делать с этой невесть откуда свалившейся на него рыжеволосой ведьмой.
— А я — пью, — выручила его Алла. — Так что открывай и наливай. Замёрзла я, — игриво, как ему показалось, добавила женщина.
— Сок есть?
— Есть, — засуетился Виктор. — Вишнёвый вот и закуска.
    Он суетливо стал распаковывать продукты и, занявшись делом, успокоился, взял себя в руки и вполне прилично сервировал импровизированный стол.
— Хоро-о-ош, — похвалила попутчица. — Ну, наливай за знакомство. Мне побольше сока, а себе — один сок.
   
    Сам не зная почему — он послушался и разлил жидкости по стаканам. Они выпили, закусили и незаметно разговорились. Мужчина отмяк и постепенно, понемногу — словно осторожно снимая с раны присохшие бинты — рассказал всё. Про себя, Яну, любовь их сумасшедшую и такой же сумасшедший, неожиданный и горький разрыв, дочку без отца, главу семьи без семьи, о рухнувших планах, бесплодных надеждах, о постоянной, ноющей боли, терзавшей его вот уже второй год.
Алла слушала — внимательно, сочувственно, не перебивая, лишь время от времени
уточняла детали и кивала годовой. Незаметно рука его оказалась в её руке — Алла поглаживала ладонь, нежно, мягко — так мать гладит упавшего ребёнка, успокаивая и жалея. Слово за слово — Виктор рассказал ей всё. Он словно бы пьянел вместе с ней, без капли спиртного — расслабившись, наконец, и позволив накопившейся в нём тяжёлой, горькой и злой обиде прорваться и выплеснуться, наконец, наружу — никому не причиняя вреда, принося опустошение и слабость уставшей душе. Полегчало, хотелось разреветься — как в детстве, только слёзы не шли.
— Ты поплачь, поплачь, Андрюш, — мягко сказала женщина, — полегчает.
— Виктор я, — начал было он и разревелся — сначала мучительно, разрывая душившие грудь невидимые оковы, затем и правда как в детстве — легко и почти безболезненно.
— Ну какой же ты сейчас Виктор?.. — покачала головой женщина. — Так, в лучшем случае Андрюша.
   
    Он не помнил потом, сколько все продолжалось — словно бы и вправду напился до беспамятства. Словно во сне он видел происходящее — как поднялся и пошёл за
женщиной, когда та встала, потянулась, накинула на плечи подсохший плащ и сказала ему: «Пошли. Станция наша скоро, стоим минуту всего».
    Не спросив — куда и зачем, он пошёл за ней. Вышел в молочную белую рань и зашагал следом, по усыпанной мёртвой скользкой листвой грунтовке.
    Дальше он помнил всё какими-то обрывками. Вот раннее утро: хрупкая корочка инея на траве, незлое солнце и толстые зелёные стебли репейника у стены. Алла забирает у него телефон, кладёт на колоду и разбивает обухом топора — тем утром он колол дрова и складывал в поленницу.
— Стухло прошлое твоё. Чуешь — смердит? Вон его! В яму отхожую .
    Он дёрнулся было спасти, но сразу как-то доверился ей, забрал обратно топор и продолжил работу.
    Потом, уже зимой, он чистил снег во дворе — ночью намело до середины забора. И спохватился было, засобирался, стал искать вдруг документы, деньги.
— Ну что ты, что ты, Андрей? Куда засобирался? Краля твоя жениха себе ищет, звёзды спрашивает — путь указать просит. Не нужен ты ей сейчас, и она тебе не нужна. Не отболел ты ещё. Хуже заразишься и погибнешь совсем. А знаешь что? Иди-ка, воды в баню наноси, а я затоплю. В бане будем мыться — вот что.
    Потом они, распаренные, успокоенные пили квас и горяченный чай с жидким липовым мёдом.
    Ночью он жарко ласкал её ладное, пахнущее дикими травами, нежное и податливое тело и засыпал — глубоким, сладким сном без сновидений.
    Дни — словно флажки из новогодней гирлянды: яркие, красочные — нанизались на нить времени, радовали его — каждый. Каждый.

    Как вдруг однажды — уже прилетели скворцы, снег оставался только в тени
распадков, а на пригреве щурилось доброе апрельское солнышко и вдоль забора несмело пробивалась первая нежная травка — Алла незаметно подошла к нему сзади, обняла за плечи и негромко сказала
— Ты вот что, Вить, — он вздрогнул, настолько отвык от этого имени, повернулся к ней, взял за плечи и посмотрел в зелёные её ведьминские глаза — нынче в них ни облачка, ни бесенят, ни искорки. Одна глубокая, бездонная зелень.
    Слева ухнуло, заколотилось сердце и в голову ударила тягучая жирная горячая волна.
— Ты завтра поезжай. Пора. Я тебе вещи собрала. Встанешь пораньше, позавтракаешь и как раз на городской автобус успеешь. Точно к поезду идёт.
    Развернулась — и ушла лёгкой своей, стелящийся походкой. Идёт — словно над землёй скользит. Ночью она была необыкновенно нежна с ним. Спал он мало, утром — невыспавшийся, зевая, наскоро хватил пирожок с вишней — пекла она их божественно! — запил травяным душистым чаем и подошёл — обняться на прощанье. Алла выскользнула из его объятий , вышла на улицу и позволила обнять себя только у калитки.
— Ну, дальше не пойду. Дальние проводы — долгие слёзы, — прошептала она. — Иди с Богом, Виктор. Иди теперь на все четыре стороны, — развернулась и к дому пошла.
— Я вернусь, Алла! — крикнул он. — Дела сделаю (какие дела? — мелькнуло на краешке сознания) и вернусь!
— Не возвращаются в прошлое, — не оборачиваясь, но так, что он услышал, сказала она и вошла в дом...

    Лето было ласковым — тёплым, в меру дождливым и солнечным. Июль же начинался жарким. Пекло.
    Возвращаясь на съёмную квартиру , Виктор краем глаза заметил знакомый силуэт, но по инерции продолжал идти мимо.
— Витя, — закричала женщина, подбежала к нему, встала между ним и дверью в подъезд, вгляделась в него, заплакала и прижалась к нему вся, мокрым от слез лицом уткнулась в шею, стала целовать, целовать, целовать его — везде, без разбору, где попадали губы. — Ну нельзя же так — я вся извелась. Ты пропал, я не знала что думать, все больницы, все морги обзвонила. Искала тебя везде, везде! Идём, идём домой скорее. Маша тебя так ждёт, так рада будет. — Яна смотрела на него, удивляясь его реакции. Вдруг что-то поняла, залилась краской стыда и, наконец, по бабьи — навзрыд — разревелась. — Ты все знаешь, да? Прости меня, прости меня, милый мой. Любимый мой, прости. Я не знаю, что на меня тогда нашло. Я увлеклась, я знаю — теперь я всё, всё знаю! Теперь мы будем вместе — всегда, всегда, всегда, — она успокоилась, вытерла слёзы, неловко улыбнулась.
— Я некрасивая сейчас, да? Скажи, скажи мне, как раньше — ты самая красивая, даже когда некрасивая! Возьми меня на ручки, Вить... Помнишь, как раньше?
    Виктор смотрел на эту красивую чужую женщину и не мог найти в ней черты той Яны, которую любил — безумно, беззаветно, преданно — как только может любить мужчина . Один раз в своей жизни. Женщину, которую он знал до кончиков пальцев — целуя каждый миллиметр такого родного тела, знал вкус и запах её, каждую отметинку и чёрточку.
    Смотрел на неё — и не находил свою Яну.
— Отойдите от меня, — сухо и спокойно сказал он, незаметно для себя называя бывшую на «Вы». — Дайте пройти.
    Мягко, но настойчиво, он отодвинул её, не дал войти за собой в подъезд и поднялся на первый этаж, в свою квартиру. Через некоторое время стали звонить в звонок, затем настойчиво стучать, послышался женский плач, переходящий в истерику, крики, голоса соседей.
Виктор не спеша переоделся, собрал рюкзак, документы и деньги, затем открыл окно и выпрыгнул во двор, на газон. Дворник-узбек что-то прокричал ему на ломаном
русском, но Виктор уже не слышал его. Быстрым шагом он направился к метро, а затем — на вокзал.

    Автобус пришёл поздним вечером. "Белая Зима", — прочёл он знакомое название, улыбнулся и пошёл вдоль речки. Вышел он на мостки у бани. Баня отчего-то съехала к воде, крыша покосилась. "Половодьем, видно, — машинально подумал Виктор, — надо будет поправить", — поднялся на пригорок во двор и ахнул, увидев на месте дома погорелище, с виду — старое.
    Вымытые дождями чёрные блестящие вафли сгоревших брёвен, покосившиеся камни, бурьян в человеческий рост. Виктор три раза обошёл вокруг дома, узнавая и не узнавая знакомые места и всё больше недоумевал. Наконец вышел из ворот и направился было к деревенскому магазину невдалеке — расспросить соседей.
    За воротами, на покосившейся лавочке сидел опрятный бородатый дедок и гладил пушистого рыжего котёнка.
— А где Алла? — неловко спросил Виктор.
— Это какая же? — переспросил дедок.
— Ну, такая, — замялся Виктор, и показал на себе, — такая — во!
    Дедок засмеялся — таких здесь отродясь не было, какие были — все в город умотали. За красивой жизнью, во как .
— Да нет же! — не выдержал Виктор. — Алла. Рыжие волосы такие длинные, густые, стройная. Стройная, высокая , грудь такая — во! Глаза зелёные такие, большие...
— Да ну тебя, — засмеялся было опять дед, потом вдруг посерьёзнел, посмотрел внимательно на него, задумался — вспоминая что-то — хлопнул себя по лбу.
— Алла, точно! Ведьмой её у нас звали. Так это когда было то — лет двадцать поди. Сгорела она ночью, и потушить не успели — разом занялось, не подойти было. Только знаешь что — костей-то не нашли, во как! Но сгорела, точно тебе говорю, — дедок вдруг поднялся , приложил руку к глазам. — Во, автолавка, кажись приехала — надо бабку звать, — и неожиданно бодро зашагал в сторону магазина. — Вчерашний день ищешь, паря, — обернулся он, покачал головой и поспешил дальше.
Виктор в недоумении подошёл к остаткам крыльца, на котором они так часто стояли с Аллой, обнявшись — смотрели на закат, хватали ртом снежинки — хохотали, обжигаясь ледяной крошкой, шептали друг другу глупости на ухо, смеялись и грустили, молчали и обсуждали нехитрые деревенские новости. Крыльцу повезло больше — огонь его почти не тронул.
— Четыре ступеньки, четыре ступеньки, — вслух пробормотал Виктор, положил цветы на верхнюю ступеньку, повернулся и пошёл прочь той же дорогой, что пришёл.
    Рыжий котёнок забрался на крыльцо, понюхал цветы, сморщился, зевнул и смешно завалился набок.
    Пахло пылью и влажной вечерней травой. Закат догорел.

7 марта 2023