Кровь и табак

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

АФРИКАНСКАЯ КОРОЛЕВА

Январский ветер бушевал вдоль серых улиц, срывая бельё с пожелтевших от времени и сырости верёвок, обрывки пёстрых плакатов и афиш хлестали по потемневшему камню городских домов. Сырой снег заполнял всевозможные трещины и ямки на дорогах и тротуарах, превращая находившуюся там землю в жижу.
Первый месяц нового года принёс очередное разочарование своим дурным нравом: пронзать спины блуждающих по ночам горожан заморозками и ослеплять ярким солнцем рабочий люд ранним утром. Их глаза слезились от белого холодного диска, лениво поднимающегося всегда над самой мрачной частью города. Надрывный кашель и отхаркивание слизи простуженных, заполнявших всевозможные очереди, сопровождались предупреждающими звуками коптящих автомобилей, вопивших каждому встречному: «Прочь  с дороги, не то раздавлю, размажу, сломаю кости, сделаю твою жизнь короче и ещё невыносимее!»
Стая голодных собак громко щелкала зубами при виде бродяг, ворошивших мусорные баки возле дешевых кафе и продуктовых лавок, стремящихся своими фамильярными вывесками показать, насколько сплочёны хозяева, сколотившие свои капиталы семьями, трестами и прочими союзами. Но извлекая хлебные корки и подгнившие овощи, пригодные к употреблению, эти доходяги сами превращались в озлобленных псов. Они рычали друг на друга, били по щекам, прокусывали рукава своих лохмотьев за обнаруженный кусок еды. А если за этим следовала драка, то она быстро угасала – сил колотить товарища по несчастью у них не хватало, да и ослабленный голодом организм не позволил бы одержать верх.
Экзотичная вывеска на Гутлойтштрассе когда-то была покрыта яркой жёлтой краской с добавлением коричневых пятен по краям, намекая посетителям заведения своим внешним видом на шкуру травоядного великана царства зверей африканского континента. Время и сырость внесло свои коррективы – краска во многих местах обсыпалась, древесину пожирала плесень болотных оттенков, и только угольно-чёрные буквы оставались стойкими ко всем потрясениям времени. «Ресторан Африканская королева»  - гласила вывеска, зазывая публику своим необычным видом. Входная дверь была обшита грубо выделанной пятнистой коровьей шкурой, потемневшей и облезлой, а дверной ручкой служил рог неведомого животного, закрученный от замочной скважины вниз и с трещиной посередине.
Едва стрелки часов сошлись на цифре семь, а у дверей уже стала образовываться очередь из разношерстной публики: от бродяг и попрошаек до рабочих и торгашей. Ветер становился всё сильнее, и фанерная табличка на двери громко постукивала, напоминая хозяевам ресторана, что вот-вот наступит восемь часов утра, и нацарапанное на ней обещание надо будет исполнять. А написано на ней было следующее: «Бесплатные завтраки с 8 до 9 часов утра для всех нуждающихся».
Хозяином данного заведения был австриец Гвидо Шушнинг, заправлял же всеми финансовыми делами его старший брат Йозеф, владелец автомастерской на противоположной стороне Гутлойтштрассе.
Йозеф Шушнинг весьма скептически относился к подобному «меценатству» своего родственника, считая бесплатную кормёжку местных жителей способом подготовить «теплое место» братьям на небе, и не более. Убытки, которые нёс ресторан от бесплатной раздачи супа, покрывались лишь за счёт мастерской, в которой умелые руки Йозефа и его товарищей «потрошили» угнанные автомобили, переделывая их под вкусы «заказчиков» или просто разбирая на запчасти.
Гвидо прекрасно понимал, что без «спонсорской» помощи брата, его ресторан давно бы разорился, поскольку утренний суп для всех «нуждающихся» обычно стоил двухдневной выручки. Поэтому он молча наблюдал, как через улицу трудится «во блага голодных» его родная кровь. Ровно в восемь Гвидо распахнул дверь ресторана, установив высокую деревянную лавку перед входом. Очередь голодных горожан оживилась – толкая друг друга, люди протягивали ладони в ожидании еды. Послышалась брань и недовольные возгласы зажатых бродяг, которые стояли ближе всех. Некоторым отдавили ноги, кому-то досталось по затылку. Лавка качнулась и упала в дверной проём. Гвидо скорчил недовольную гримасу и крикнул во весь голос:
– А ну, доходяги чёртовы, расступись! Что, бездельники проклятые, за миской супа пришли и порядков не знаем? Обнаглели стервецы, сейчас как огрею половником промеж глаз, да так что искры посыплются на тротуар! Ну-ка, живо встали друг за другом, и рты свои нечищеные закрыли!
Толпа отпрянула назад, бормоча себе под нос, голодные люди мигом образовали змеевидную колонну, лишь шляпы и кепки выглядывали из-за плеч друг друга.
– Тилли, во имя всех праведников, сколько можно ждать?! Неси скорей суп, пока эти заблудшие души мне дверь не сорвали с петель!
Из проёма ресторанной кухни вышла девушка в клетчатом платье и платке, поверх одежды был повязан застиранный до просветов передник. Её плечи дрожали, а спина сгибалась под тяжестью тридцатилитрового котла, из которого шёл густой пар. Водрузив его на поднятую с земли лавку, девушка прислонилась к обивке входной двери, вытирая пот со лба и тяжело дыша.
– Что, милая, силёнок не хватает кастрюли таскать? Как пробу снимать с гуляша, так в два прыжка окажешься у плиты с ложкой? А?! Учти, будешь еле ползать по моему ресторану – позову Фриду из прачечной на Штутгартерштрассе с её стальными лапищами, а тебя выгоню без разговоров! Поняла?
Тилли, не поднимая глаз, кивнула:
– Да, господин Шушнинг, такого больше не повторится.  Я буду старательнее. Разрешите начать раздачу?
Гвидо скрестил руки на груди и дёрнул густой щёткой рыжих усов.
На полу перед лавкой стояли стопки оловянных мисок и деревянная бадья с ложками – хозяин пальцем указал на них.
Люди подходили к девушке по одному, вытягивая обе руки вперёд. В одну из них Тилли опускала ломоть подсушенного хлеба из корзины, которую благотворитель заранее выставил на лавку. Он скупал хлеб в «Булочной Фишера» на Людвигштрассе, оставшийся после выходных, мелко резал его и сушил. Каждое утро Тилли с помощью водяного пара доводила эти сухари до размягченного состояния. Он был кисловат на вкус, но запах, всё же был ржаного зерна и вызывал у людей аппетит.
Оловянные миски наполнялись горячим супом из брюквы, порея и моркови. Для придания более приятного аромата Гвидо лично опускал утром в кастрюлю несколько ободранных, от большей части мяса, свиных рёбер. Причем эту процедуру доверял он только себе, не разрешая Тилли даже прикасаться к мясным запасам ресторана во время приготовления благотворительной похлёбки.
Люди садились прямо возле ресторана на тротуар и дорожные ограждения, гремя ложками, они вычищали миски до последней капли, хищно поглядывая по сторонам, дабы никто не вырвал из рук их жалкий завтрак. Затем вылизанная до блеска миска и ложка возвращалась благодетелю на деревянную лавку. Стопка мисок росла, ложки падали в бадью, а суповой котёл опустел спустя всего несколько минут. Кланяясь Гвидо, накормленные горожане постепенно расходились в разные стороны улицы. Начинался обычный рабочий день в борьбе за поиск источника собственного пропитания и довольствия.
Гвидо извлёк из кармана пиджака половинку сигары, и ловко чиркнув спичкой, выпустил клубы едкого дыма им вслед. Его усы приподнялись в довольной улыбке, он чувствовал себя удовлетворенным и насытившимся собственной важностью. Каждый поклон в его сторону, каждая протянутая ладонь в ожидании рукопожатия, но брезгливо отвергнутая, придавала ему необходимый заряд самолюбия, без которого Гвидо не мог встречать более почтенную публику его заведения.
Тилли принесла ему любимое кресло, накрытое шерстяным пледом. Довольно зевнув, хозяин ресторана сел в него, вытянув ноги вперёд. Сигара, зажатая в пальцах, медленно тлела, а его веки постепенно смыкались.
Тилли отнесла посуду на кухню, стараясь не издавать ни единого лишнего звука. Плотно прикрыв за собой дверь, она открыла воду в кране и разрыдалась.

Глава вторая

УЛИЧНЫЕ БЛОХИ

Мальчишка бродил по тротуару взад-вперёд, протягивая скрученную газету прохожим. Люди, пряча носы в поднятые воротники пальто, жестом показывали, что не нуждаются в информации. Разносчик сам прекрасно понимал, что благих вестей на страницах продаваемого им печатного издания, не было. Он изучил этот номер полностью, каждый заголовок, каждый раздел, но ничто не могло заставить крикнуть во весь голос о важности его прочтения. Ежедневные «Франкфуртские новости» от девятнадцатого января одна тысяча девятьсот тридцатого года сообщали о росте цен на продукты и непродовольственные товары, о закрытии трёх банков в Зоссенхайме и одного сталелитейного завода в Дорнбуше, разгоне пикета сталеваров, забастовке железнодорожных рабочих района Нидеррад, уровне инфляции рейхсмарки и рентной марки, и бесконечное количество объявлений: от продаж всевозможного скарба до поисков работы.  Неудивительно, что простой бюргер не желал ещё больше ухудшать своё настроение от прочтения «ежедневки».
Внезапно мальчика окликнул хриплый голос:
– Эй, парень, беги сюда со своими газетами!
Придерживая рукой толстую сумку со свёрнутыми газетами, юный продавец газет, подбежал к рыбной лавке, находившейся на углу улицы. Рядом с дверями стояло четверо мужчин, один из которых протянул ему пять монет номиналом по два пфеннига.
– Держи монеты, малец, возможно, сегодня мы будем одни из немногих, на ком ты заработаешь свои гроши! А теперь ступай.
Покупатель хлопнул мальчика по плечу, и тот поплёлся обратно по своему нехитрому маршруту.
Из дверей лавки вышел тучный продавец, держа в руках двух копчёных судаков. Получив плату от рядом стоящего рыжеволосого мужчины, одетого в клетчатый пиджак с надвинутой на затылок кепкой подобной расцветки, торговец удалился.
– Единственное, что в эти трудные времена не дорожает, так это газеты. Десять пфеннигов стоили, и будут стоить, хотя и пользы теперь от них абсолютно никакой в плане добрых новостей, - произнёс «клетчатый» с резким английским акцентом своим товарищам.
Он завернул обе рыбины в газету, предварительно разорвав её пополам.
– Предлагаю нам выпить по пинте имбирного в «Адлере». Это единственное место в этом районе, которое не разбавляет моё любимое пиво дешевым яблочным уксусом. А этот судак будет лучшей закуской. Вы как, парни?
Двое крупных мужчин переглянулись и радостно закивали. Лишь юноша, стоящий напротив «клетчатого», крепко прижимал к себе газету с копченой рыбой. Он молчал, не решаясь ответить на приглашение. «Клетчатый» прервал его сомнения:
– Клаус, не переживай за свою рыбину, ничего с ней не случится. А у меня и моих ребят к тебе есть довольно прибыльное дело. Идём.
Парень снял с головы кепку, взъерошив густые русые волосы.
Клаус Телльхайм, которому уже исполнилось тридцать два года, продолжал жить во Франкфурте, несмотря на то, что его положение спустя двенадцать послевоенных лет было незавидным. Причины тому были. 
Война разорила страну и разорвала её на три лагеря: имперский – последователи которого всё ещё уповали на силу и мощь лидера - кайзера Вильгельма, которому предатели «ударили ножом в спину», и не дали отбросить европейские армии от границ империи, и тем самым отдали страну на разграбление и унизительное существование; социалистический  - рабочие, вернувшись с фронта, надеялись, что жадные коммерсанты и промышленные магнаты больше не будут «выкачивать» последние гроши с простого народа и дадут возможность, снизив налоговые поборы, развиваться коллективным предприятиям и мелким товариществам. Третий лагерь был окрашен в цвет крови – события в Берлине и Баварии, когда к власти приходили наиболее озлобленные круги общества во главе с коммунистами и их партией. Они навязывали свои порядки повсеместно, что приводило к вооруженным столкновениям и уличным боям, в ходе которых продолжали гибнуть люди, высохшие и обезумевшие от многолетней войны. Ненависть ко всему красному кипела в сердцах бюргеров, они не желали всё делить и всем раздавать. Они лишь хотели спокойствия и роста уровня жизни, но точно не ещё большей крови на улицах.
Клаус и Тилли, пережив берлинские события и установление шаткой республики, с трудом сводили концы с концами. Стабильные годы правления седовласого президента с имперскими амбициями закончились тяжелейшим экономическим кризисом. Дензнаки стали бумагой для растопки печей, хлебные крошки в кармане – золотым песком.
Аптека, в которой работала Тилли, разорилась от непосильной аренды, хозяин выставил весь персонал на улицу. Девушке ничего не оставалось, как идти готовить еду в ресторане, находившегося на той же улице, где они с Клаусом снимали комнату. Старик Вурм скончался осенью двадцать девятого года, его наследник, двоюродный племянник Карл Фальке был заядлым карточным игроком и вечным должником, поэтому быстро распродал всё оставленное наследство вместе с часовой лавкой, а помещения переделал в ночлежку. Комната Клаусу и Тилли обходилась очень дорого, юноша перебивался заработками на железнодорожном вокзале, разгружая уголь и строительный камень. Однажды, в его отсутствие, изрядно выпивший картежник, решил запустить свои руки под платье Тилли, за что получил несколько хлестких ударов по лицу от девушки. В этот же вечер Клаус жестоко наказал домовладельца, вследствие чего они были выброшены на улицу, где Тилли ждала кухня ресторана, единственного пристанища и способа выжить, а задиру Телльхайма – франкфуртская полиция.
Два с половиной месяца пробыл Клаус в сырых застенках Прунгесхайма , деля просяную похлебку с голодными крысами. Лишь указание обер-жандарма полиции выбросить всю «мелкую шушеру и нахлебников» из застенков, спасло его подорванное здоровье.
Когда Клаус вышел за ворота городской тюрьмы, он твёрдо решил занять положенную ему нишу в обществе и вернутся к Тилли, уже имея за душой хоть что-то, кроме сложенной пополам карточки освободившегося заключенного и нескольких сигаретных окурков.
Север был навсегда закрыт для юноши – венгры прокляли его и мало-мальски знающий бандитские круги житель Нидер-Эшбаха вонзил бы нож в горло чужаку, произнеси тот имя «Клаус».
«Северяне», потеряв Иштвана Радека и многих своих лидеров на той злополучной свадьбе , были рассеяны по территории, но отдавать свои владения бандитам Старого города не собирались. С установлением республики и смягчением полицейского режима мадьярские банды вновь наводнили улицы севера и северо-запада Франкфурта.
«Старый город» был единственным местом, где можно было «проворачивать дела». Его опорой был Зоссенхайм, где в предвоенные годы заправлял англичанин Телфорд. После его смерти в застенках Моабита , уцелевшие бандиты «в клетчатых штанах» разделили район ростовщиков и банкиров между собой, продолжая опираться на крепкие кулаки десятков безработных, слонявшихся по улицам города с табличками на груди, на которых краска выводила зловещее: «Ich suche Arbeit jeder Art!» . Эти люди с серыми лицами и умоляющими глазами наводнили прочие районы города, в поисках пропитания и крова. Многие из них, из-за острой нужды были готовы принять любую мыслимую работу, включая и связанную с криминальным миром.
Поиск заработка привёл Клауса в Зоссенхайм, юго-западный район Франкфурта. Старинный район Зоссенхайм всегда был известен своими банками и ссудными лавками. Еврейская община правила здесь железной рукой – многочисленные махинации с недвижимостью привели к тому, что нескольким богатейшим семьям принадлежали целые улицы, они выкупали долги разорившихся бюргеров, подминая под себя не только их имущество, но и забирая свободу. Каждый камень Курмайнцерштрассе если не был заклеймен, то был выставлен на продажу. Всё движимое и недвижимое имущество на этой главной улице района продавалось или было отдано в залог, любая человеческая прихоть имела свою цену. Алчные спекулянты и ростовщики не гнушались ничем: женская красота была заточена в борделях: зажиточных «Салон Азия» и «Маркграф», солдатских «Валерус» и «Гинея», а старейший «Эфес» готов был ублажать самых бедные и опустившиеся слои общества, включая бандитские круги. Пивные залы и трактиры встречали своих посетителей тремя десятками сортов пива и рейнвейна, которые лишь единицы могли себе позволить – мелкие монеты кочевали из рук в руки, а желудки беднеющих горожан наполнял кислый пунш, смешанный из забродившего алкоголя, и жгучая вишневая водка, среди рабочих именуемая кирш. По ночам, переулки Курмайнцерштрассе  - Дюнантринг и Брюнхен, заполоняли торговцы опиумом, кокаином и марихуаной: «опийный закон» , принятый республиканским правительством, лишь подтолкнул «продавцов смертью» распространять наркотические вещества среди интеллектуальных кругов Франкфурта, пребывавших в творческом застое и всеобщей апатии. Юная и талантливая элита, за считанные месяцы превращалась в армию физически высохших, морально опустившихся и духовно осиротевших скелетов, с расчесанными в кровь руками и ногами и с ввалившимися вглубь черепа  глазами.
Ломбарды с кричащими и зазывными вывесками, словно пиявки, высасывали из клиента всё до последнего пфеннига: к вечеру их навещали сотни скупщиков  - фургоны дорогих костюмов, женских шуб и пальто развозились по всему городу, после недолгой чистки и неведения лоска они оказывали вновь за широкими витринами магазинов. Похожая участь ждала драгоценности, фарфоровую и серебряную посуду, а также мебель. Люди продавали и закладывали всё, что у них было – привычный комфорт был брошен на плаху голодной реальности, кусок соленой говядины был ценнее викторианского кресла, и лишь потому, что его невозможно было сварить и проглотить.
Полиция и солдаты из числа распущенных фрайкоров  пользовались на улицах Зоссенхайма особыми привилегиями: они защищали местных богачей от разгула бандитизма, истребляя всех чужаков, посягнувших на право «доить» бюргеров всевозможными путями. Если банда попадала на Курмайнцерштрассе – она шла на поклон евреям – хозяевам этих владений, где обговаривалась их роль, деятельность и процент. Отказавшихся от условий соглашения бандитов, по любой из причин, спустя пару суток обычно «вылавливали» из ручья Зульцбах местные рыбаки. Таков был порядок, царивший в этом месте.
 Первый, кто встретился на пути Клауса, был сводный брат Телфорда – Генри. Это был рыжеволосый британец, с белым дряблым лицом, в золотушных шрамах и пятнах, отвратительным ирландским акцентом и непомерной тягой к табачным самокруткам, о чем свидетельствовали несмываемые коричнево-жёлтые ногти на руках. Братья Телфорды были первыми британскими уголовниками, обосновавшимися в городе, за что и получили прозвища «братья Плимуты» 
Генри «Плимут» Телфорд после окончания войны понимал, что без надежной защиты он может разделить судьбу своего старшего родственника. Но для этого требовались  крепкие кулаки и дубовые головы, а чужаков немецкоязычное население города старалось обходить стороной. Поиски привели Плимута в бывший лагерь военнопленных в Мангейме: большая часть английских, шотландских и ирландских солдат была оправлена на родной континент, но те, что проводили долгие месяцы заточения в лагерном карцере за преступления среди сослуживцев, вовсе не желали предстать перед военно-полевым судом у себя на родине. Щедро раздавая взятки, а порой и угрожая охранникам, рыжий британец вызволил из застенков два десятка молодых ирландцев: сорвиголов, убийц и мародёров, способных на ещё большие преступления ради наживы и, разумеется, в уплату долга своему земляку-«освободителю».
Вернувшись в Зоссенхайм, ирландцы подмяли под себя несколько пивных залов и дешёвых борделей, что сильно не нравилось еврейской общине местных ростовщиков. Постоянные стычки с солдатами фрайкоров и полицейские облавы стали постоянными спутниками ребят рыжего Плимута. Не проходило и недели, чтобы в одном из переулков не был обнаружен очередной труп с размозженной головой, в клетчатых штанах или залатанной солдатской шинели. Плимуту требовались всё новые и новые бойцы и «шестерки», готовые выполнять любую работу за горсть обесцененной латуни.
– Люди говорят, ты получил прозвище «Еретик» в своём захолустье? Интересно знать, за какие грехи ты был удостоен такой «почести»?
Генри пододвинул кружку пива Клаусу. Тот осушил её двумя глотками.
– Люди много говорят. Кто много говорит, к тому приходят тени из прошлого. За расплатой. Я лучше промолчу.
Юноша отодвинул вторую кружку пенного напитка, любезно принесенную кельнером.
– Спасибо. Не нужно. У тебя есть ко мне дело? – поинтересовался он.
Плимут почесал рыжую щетину на щеке, и оскалил зубы. Его парни переглянулись с улыбкой.
– А ты не любитель разговоров, хотя дела твои шагают впереди твоего гордого носа. Знаю и про северных, и про тюрьму, и про окопную грязь, в которой у тебя руки выпачканы…
Клаус поднялся из-за столика.
– У меня много в чём руки выпачканы, ты по делу меня сюда позвал, или любезностями обменяться?
Генри не ожидал такой прыти от своего собеседника. Вытащив пятизарядный «бульдог», он положил его на стол, рядом со свёртком, в котором ждала своей участи копченая рыбина.
– У меня аргументов больше. Целых пять. И все скучают без дела в этом стальном барабане. Сядь и послушай!
Двое парней Плимута положили руки на плечи юноше, «вежливо» убедив его вернуться к разговору и новой кружке пива.
– Ты слышал что-нибудь о фрайкоре «Красные полотна»? Они заняли отель рядом с Ботаническим садом. Там у них спортзал и ночлежка  - два в одном. И  их становиться всё больше с каждой неделей.
– Красные ублюдки! – прохрипел один из парней Плимута.
Клаус отрицательно мотнул головой.
– Рабочее отребье, – прошипел второй.
Генри оторвал хвост рыбины и принялся жевать копчёное белое мясо, омерзительно срыгивая кости прямо под стол.
– Их нельзя винить. Они лишились работы, любых средств к существованию, а в этом красном притоне для них и бесплатная жратва, и выпивка, и кашляющие кровью шлюхи. Рай для отбросов.
Клаус представлял, что такое фрайкор. Сразу после подписания мирного договора, поставившего некогда империю на колени, в городах стихийно стали возникать вооруженные отряды для поддержания порядка. Солдат набирали из демобилизованных, которые наводнили города в поисках заработка и хоть какого-то использования полученных навыков в боях.
Разумеется, криминальный мир не мог упустить такого шанса: бордели, казино, рестораны, склады в городах уже не принадлежали своим хозяевам, многие из которых сгинули на Западном фронте или удрали от мобилизации и военных займов. Обученные, дисциплинированные, и самое главное голодные, они вливались в отряды местной самообороны, выполняя функции гарнизонных частей. Коммерсанты и ростовщики щедро платили этим безработным ветеранам за захват территорий и зданий в городах. Полиция была бессильна и продажна, что превращало эти отряды в грозную силу.
Франкфурт не остался в стороне. Еврейская община платила местным фрайкорам, которых насчитывалось только в Центральном городе не меньше дюжины, и они забили прикладами всех, кто пытался их усмирить. Кроме городского совета. Они получали самый большой процент и разваливали любые полицейские расследования ещё до заседания суда. Когда жена местного скупщика картин попыталась найти управу на солдата фрайкора, убившего её неподкупного супруга, ей ночью распороли живот штыком с пилой на лезвии и набили нечистотами из сточной канавы, оставив истекать кровью. Никто бы и не узнал о подобной бесчеловечности, да только окно камеры Прунгесхайма, в которой сидел Клаус, выходила на эту канаву, и юноши видел весь процесс расправы собственными глазами. Издай он тогда хоть один звук, уже на утренней прогулке он получил бы заточенный гвоздь в подбородок – излюбленный способ устранить человека в местных застенках.
Поэтому Клаус поспешил показать неведение в своих глазах.
– Не знаю, не встречались мне на пути. Раньше никаких дел с ними не имел, – ответил он «рыжему» работодателю.
Англичанин щёлкнул языком и вытер носовым платком жирные от рыбы губы.
– Прекрасно! Значит и твоя тощая физиономия у них не вызовет подозрений и лишних расспросов. Объясню суть дела, а ты слушай меня и не перебивай!
Клаус кивнул.
Плимут очень бегло объяснил свою задумку. Участь и проблемы безработных солдат ему были абсолютно чужды. Любой фрайкор держался не только на штыках и револьверах и миске горячей баланды. Даже идеи коммунистической партии и громкие лозунги о переделе собственности были лишь ширмой, за которой прятались эти голодные вояки. Основной целью при поступлении на службу в фрайкор было, разумеется, денежное содержание каждого наёмника. Зарабатывались марки, за каждую выбитую челюсть, за каждого запуганного торговца, за очередную улицу, на которой фрайкор устанавливал свои порядки.
– А значит, грешный мой друг, у них есть казна с немалой суммой наличных денег. Что там – марки, доллары или фунты мне без разницы, меня интересует лишь их количество, – закончил Генри.
Клаус достал окурок из кармана и чиркнул спичкой. Кольцо синевато-серого дыма поднялось над столиком пивной, которая ближе к вечеру начала наполнятся всё быстрее.
– А какая моя роль в твоем деле, Генри? Уж не думаешь ли ты, что мне по силу пробраться тайком в этот отель и стащить сейф с жалованием целого фрайкора? Сколько там его численность? Пятьдесят человек, шестьдесят?
– Восемь сотен стволов. И красных тряпок на рукавах шинелей, соответственно, – ответил британец, не скрывая улыбки.
Дым окурка стал горчить. Без раздумий, Клаус потушил его в кружке недопитого имбирного пива.
Генри откинулся на стуле, скрестив руки. Он понимал, что сейчас в голове у Еретика уже начали рождаться мысли, как провернуть услышанное без его участия.
– Даже не пытайся, мой мальчик, обвести меня вокруг пальца. Я заверну твоё костлявое тело в клетчатый плащ и привяжу булыжник к ногам раньше, чем ты успеешь выпить пинту этой имбирной моч;! Твой котелок варит, это было ясно после той бойни на севере города, которую ты, мой друг, устроил, ни с кем не советуясь. А теперь, давай подумаем над новой идеей! Идёт?
Клаус встал из-за стола, убирая во внутренний карман куртки копченый подарок британца, затем наклонился вперёд к «рыжему» и его спутниками и вполголоса сказал:
– Если на тебя до сих пор производит впечатление та венгерская «мясорубка», то ты должен понимать, что запугать меня не получится. Я ехал тогда на север, заочно похоронив себя, и остался жив. А они все нет. И твой сводный брат кормит червей Моабита. А я перед тобой, и я подумаю над твоим предложением.
Юноша направился в сторону выхода и не видел, как налились кровью глаза Плимута. Его дуболомы не ожидали от Клауса подобного тона в сторону их хозяина, и теперь выглядели нелепо. Переглядываясь друг с другом, они не знали, как им поступить – броситься вслед заносчивому бандиту и проучить его как следует, или молча выжидать команды Генри. Но слово «фас» так и не прозвучало из уст британца. Он знал, что Еретик молод и дерзок, что и позволило ему выжить в эти годы, несмотря на постоянную травлю и гонения, а значит не стоит его горячую кровь остужать раньше времени.
Когда дверь в пивную хлопнула, к Плимуту подошёл кельнер:
– Счёт за имбирную мочу, господин! Юноша оплатил своё пиво.

Глава третья

ДОМ С КРАСНЫМИ ШТОРАМИ

Клаус добрался до места ночлега, когда уличные фонари заполнил синий светильный газ. Бродить по ночам в раздумьях могло стоить жизни любому смельчаку. Юноша снимал за три марки комнату в подвале магазина скобяных товаров, хозяин сперва поморщился, от вида справки об освобождении из тюрьмы, но затем сошел на милость:
– Мне плевать, кем ты был и чем занимался, но если просрочишь оплату хоть на сутки или выкинешь какой-нибудь фокус, я с тебя три шкуры сдеру. Ещё до приезда полиции. У меня будут с тобой проблемы, парень?
Клаус, убирая справку в карман куртки, мотнул головой. Никаких проблем.
Вот и сейчас, зажигая последний окурок у дверей магазина, юноша встретился с хозяином лавки холодным взглядом.
– К вам всё ещё приходит тот мальчик, работающий подмастерьем у кузнеца?  - спросил он.
Торговец, выпустив сигарное облако изо рта, ответил:
– Завтра должен прийти, у меня есть заказ на новые дверные петли. А зачем он тебе нужен?
Клаус вытащил газету с рыбой из внутренних просторов куртки и протянул лавочнику:
– Если не трудно, попросите его отнести эту рыбу на Гутлойтштрассе в ресторан «Африканская королева». Это на юго-востоке города.
Торговец нахмурил брови:
– Неблизкий путь, но я могу его попросить. Кому отдать?
Вор извлёк из нагрудного кармана пару сигар, тайком вытащенных из клетчатого пиджака ирландца в пивной, и протянул ему:
– Её зовут Тилли. Она работает на кухне. Без слов, просто отдать.
Торговец, увидев сигары, скривил довольную гримасу. Лишнего он не спрашивал никогда, за что снискал «доверие» юноши. Есть просьба – есть оплата.
Клаус спустился в себе в комнату и упал как подкошенный на кровать. Сон всегда приносит свежие мысли. Особенно на голодный желудок.

Юноша проспал до полудня. Сон был прерван окликом лавочника:
– Вставай, бездельник! Целый день валяться на кровати и не приносить никакой пользы обществу! Что за беспечность! Тебе скоро платить за аренду, а я вижу, что в твоих карманах, кроме окурков, ничего ценного не появится ещё долго. Есть для тебя работа, разовая, но пару марок для меня заработаешь. Отель знаешь у Ботанического сада?
Клаус открыл глаза, не поднимая голову с подушки.
– Знаю. Там на окнах красные занавески, – ответил юноша.
Хозяин лавки сел на стул у кровати.
– Да по мне, хоть чёрные. Там всякая шушера живёт безработная, куча лозунгов и ноль пользы. Не в этом дело! Новый владелец отеля делает ремонт, и сегодня утром пришёл ко мне – ему нужно в срочном порядке заменить несколько дверных замков в номерах. То ли вышибли постояльцы, то ли дерево сгнило в косяках  - не важно, главное – он платит. И неплохо причём. А тебе нужен заработок. Умеешь новые замки устанавливать?
Клаус встал с кровати. Идеи каруселью вращались у него в голове.
– Конечно. Лучшего скобяного мастера тебе не найти! – воскликнул он, поворачиваясь к торговцу, – мне нужны инструменты и крепёжные детали.
– Не спеши, - ухмыльнулся хозяин лавки, – вначале докажи, что ты не болтун.
Два часа юноша снимал и устанавливал замки и дверные петли во всех помещениях магазина, разбирал их до последней пружины и смазывал перед обратной сборкой. Удовлетворенный его работой, лавочник повесил ему на плечо кожаный армейский ранец, набитый скобяным железом и инструментом, и отправил выполнять заказ.
Клаус не мог поверить своей удаче – попасть в отель, о котором говорил Генри Плимут, да ещё под таким завидным предлогом, не вызывая подозрений. Сказка!
Отель, где расположился фрайкор «Красные полотна», выходил окнами прямо на Ботанический сад. Пятиэтажное здание из потемневшего от времени и сырости красного кирпича, раньше принадлежало городскому казначейству, но время уничтожило весь лоск и убранство с этого старинного сооружения. Никто не помнил, как назывался отель, слишком часто он менял своё название из-за смены владельцев, но для всех окрестных бюргеров он именовался домом с красными шторами. Эта отличительная черта, вероятно, и предопределила судьбу отеля, ставшего пристанищем красного фрайкора. У дверей дома Клауса поджидал долговязый ирландец, явно присланный Генри следить за Еретиком.
– Привет, приятель! Генри был прав: ты явно не из трусливых ребят, раз согласился на эту работу. Смотрю, ты уже что-то придумал. Что у тебя в ранце?
Он протянул руку к наплечному ремню, но Клаус резко остановил его.
– Во-первых, я тебе не приятель, ирландская собака! Во-вторых, я действую один, мне не нужны советчики и надзиратели. И тех и других, я отправил на тот свет не один десяток…
Долговязый расстегнул пуговицу своего пиджака: под ремнём виднелась рукоятка револьвера Генри.
– Плимут ожидал подобного ответа, поэтому убедительно попросил меня показать пять свинцовых аргументов, призванных тебя убедить в обратном. Сегодня я – твой приятель и напарник, а сейчас ты мне всё покажешь и расскажешь. И повежливее,  - произнес ирландец, застёгивая пуговицу.
Снабдив минимальной информацией нового «напарника», они вдвоем вошли в отель. На входе их встретил фрайкоровец в серой шинели с отпоротыми погонами и нашивками, но с красной лентой на рукаве:
– Стой! Кто вы, и с чем пришли? - пробормотал он, резко сдёрнув ремень итальянского карабина с плеча.
Ирландец отпрянул к дверям, но Клаус спокойно ответил охраннику:
– Не рычи, а лучше позови владельца, мы пришли установить новые петли на двери и замки в этой богадельне. И поживее, наше время стоит денег!
Охранник явно не ожидал такой дерзости от дверного мастера, он крутанул каблуками сапог и побежал к стойке администратора, над которой было растянуто алое полотнище с надписью, выполненной белой краской: «Вступай к нам! Стань участником КПГ »
Спустя несколько минут он вернулся к Клаусу и долговязому в сопровождении пожилого мужчины в чёрном строгом костюме, но также с алой лентой, правда, завязанной бантиком над левым карманом.
– Моя фамилия Ваксман. Антон Ваксман. Рад вас приветствовать в фрайкоре «Красные полотнища». Прошу прощения за грубоватый тон нашей охраны, в округе полно провокаторов и полицейских ищеек, у них только одна цель – прикрыть наш филиал во Франкфурте. Извините ещё раз, мне, правда, неловко.
Клаус и Долговязый переглянулись. Извинений они точно не ждали.
– Я оставлял заявку на ремонт шести дверных замков и двух дверей на пятом этаже, завтра должна приехать делегация наших товарищей из Гамбурга. Мы хотели их разместить в этих номерах, но почти все замки оказались сломанными. Жуткая неприятность. Когда вы готовы приступить? – закончил свою речь Ваксман. 
Клаус сообщил, что ремонт можно начать прямо сейчас. Без промедления.
Ваксман подозвал двоих бойцов из помещения охраны, судя по их одежде и пальцам рук, они в прошлом были угольщиками или рудокопами. На кепках фрайкоровцев отливали красной эмалью металлические звездочки.
– Проводите этих товарищей на пятый этаж, и проследите, чтобы они ни в чем не нуждались. И не мешайте им! – приказал Ваксман.
"Угольщики" закивали головой и направились к лестнице, уводя за собой гостей. 
Если «парадная» отеля нисколько не впечатлила Клауса, за исключением изобилия красного сатина, который был в дефиците (в принципе, как и весь прочий ткацкий материал), то этажи отеля заставили обоих гостей раскрыть рты.
На второй этаж вела мраморная лестница, закручиваясь на подъеме, словно панцирь морского моллюска. Она была выполнена из тонкого белого мрамора с нежно-кремовым оттенком, а ещё со школы Клаус помнил, что лестница городского университета в Марбурге была сделана из точно такого же материала, который добывается в горах Италии. Учитель естествознания показывал геологические образцы – и спутать их было невозможно .
Металлические поручни лестницы ещё оставили на себе следы позолоты, щедро нанесённой на чугунную основу. Юноша не удержался, чтобы не прикоснуться к ним, холодный металл словно нагревал ладонь своим богатым убранством. Сопровождающие гостей солдаты заметили это:
– Что, никогда такого не видел? Мне рассказывали, что эту лестницу построили намного позже, чем сам отель, – прервал удовольствие Клауса один из фрайкоровцев.
– Да, и я слышал. По случаю приезда самого Вильгельма, будь он трижды проклят! – перебил его товарищ.
Поднимающийся по лестнице позади всех Долговязый услышал это:
– Краснопузый, а чем тебе не угодил твой император? – усмехнулся ирландец.
Охранник гневно сплюнул на мраморные ступени:
– Французской шрапнелью в ноге и разрушенной жизнью после войны – вот чем не угодил. Это ты отсиживался в городе, когда остальные кишки на штыки наматывали в окопах, и вероятно твой друг тоже.
Клаус покачал головой.
– Меня контузило под Армантьером в восемнадцатом, так что грязи я нахлебался не меньше вашего! – оскалился юноша.
Солдаты сразу замолчали.
На первом этаже отеля номера были расположены в трёх коридорах, стены выкрашены в жёлто-коричневые тона, кое-где сохранилась лепнина в виде маленьких скульптур ангелов-младенцев, но большая часть их была с отколотыми носами и крыльями. Потолки медленно разъедала сырость, бурые пятна в углах и дождевые подтёки говорили об отнюдь не целой крыше и перекрытиях. Немногое, что пощадило время, находилось в коридорах. Журнальные столики у дверей и ростовые зеркала блестели, словно ломбардная лавка Хаудахов, в те времена, когда маленький Клаус наведывался сбыть краденое имущество прихожан церкви в Марбурге.
Не одну сотню шагов пришлось сделать скобянщикам, прежде чем они оказались перед нужными дверями. Замки были полностью сломаны, а вырванные с винтами дверные ручки валялись прямо на полу. Пятый этаж был в запущенном состоянии: скрученные ковры сложены пирамидой и на них образовался толстый слой пыли, в спину дул ледяной ветер из разбитых окон, а лампочки освещения раскачивались и постоянно искрили.
– Не самое лучшее место для гостей ваш хозяин выделил, - сказал Клаус, выкладывая инструменты из ранца у первой двери.
Фрайкоровцы разразились громким смехом.
– Кто? Антон? Да какой же он нам хозяин! Он председатель ячейки партии в городе, и не более. Одна болтовня на общих собраниях и больше ничего, – ответил фрайкоровец, вытирая слезящиеся глаза.
Ирландец подошёл к разбитому окну и вытащил портсигар.
– Кто же тогда вам платит жалование? Не за красную же ленточку на рукаве вы свои ружья таскаете целыми днями?
Он откинул крышку и вытащил три сигареты, протянув их охранникам. Те без лишних слов зашуршали спичками.
Клаус понял, что помощник из клетчатого никакой, но тот обладал, по-видимому, способностью разговорить даже немого. В процессе их общения юноша узнал, что отель принадлежит некому Киппенбергеру, «красному» депутату рейхстага в Берлине, купившему данное имущество на деньги из партийной казны. Сумма была немалой, но депутат преследовал явно иную цель, чем просто покупка и аренда здания. Отель заполнялся устрашающими темпами – солдаты из разгромленных фрайкоров, разорившиеся лавочники и торговцы спиртным, студенты с высохшими и исколотыми морфином руками – все они вступали в партию красных и заселяли пустующие номера. Карманы охранников топорщились от патронных обойм, вероятно, они таскали двойную или тройную норму боезапаса, а значит, в отеле был и богатый арсенал. Для чего? Защитить ячейку от нападок полиции и бандитов? Хватило бы на победоносную войну с местными законниками. Слишком много вопросов возникало в голове.
– И сколько же вам платят? – задал последний, по-видимому, вопрос ирландец, при этом хлопнув крышкой. Портсигар опустел, а на подоконнике образовалась гора окурков.
Фрайкоровец улыбнулся:
– Пять марок. В день.
Клаус и Долговязый переглянулись. Шестьсот человек, по словам Генри, получают по пять марок в день за членство в партии коммунистов. И их становится больше с каждым днём. Три тысячи в день и больше двадцати тысяч в неделю. Партийная казна явно не страдает от наполняемости.
Когда последний замок был установлен, циферблат коридорных часов показывал половину девятого. Вопрос с дверями Долговязый предложил решить  завтра, поскольку заявка была лишь на замки. Антон согласился. Приезд гамбургской делегации ожидался к вечеру следующего дня, а для председателя Ваксмана важен был конечный результат, а не полумеры.
На обратном пути скобянщикам встретилась разношерстная публика постояльцев отеля, почти от каждого пахло спиртным и дешёвыми духами из борделя «Эфес». Долговязый умудрился собрать с этих фрайкоровцев два десятка сигарет и сигар, пополнив свою табачную «коробочку для разговоров».
– Что думаешь, парень? Ты прикинул, сколько там за неделю оседает наличности? Двадцать кусков они платят этим краснопузым, а за месяц? Представь, почти девяносто тысяч марок в одном из номеров этого проклятого отеля! Мы станем богачами!
Клаус посмотрел на спутника. Физиономия ирландца сияла, словно начищенный пфенниг.
– Не спеши, ирландец, если бы дело было настолько простым, я бы сделал всё сам и быстро. Но тут пахнет совсем дурно, стычка с венграми покажется вам с Генри семечками, когда вы поймёте, британские морды, во что ввязались. Шестьсот человек, вооруженных до зубов! Солдат, прошедших окопы, студентов, потерявших здравый рассудок из-за морфия, бедолаг, разорённых и униженных. И для каждого из них  - номер отеля с казной – единственный шанс выжить, не сдохнув с голода! А ты уже о богатстве помышляешь…
Долговязый умолк. Он понимал, что Генри ждёт результат вылазки, но рассказать всю картину, написанную бандитом, он не мог. Генри, как и большая часть его уголовников, были жадны и трусливы. На стволы винтовок никто нарваться не желал. Поэтому у квартала, ведущего к пивной, ирландец вытащил револьвер со словами:
– А теперь ты всё это расскажешь Плимуту сам. А там и видно будет.

Глава четвёртая

ФОРТУНА УЛЫБАЕТСЯ ГНИЛЫМИ ЗУБАМИ

Пивная находилась напротив рыбной лавки, и она была настолько грубо и неумело сколочена, что незнакомец мог принять её за подъезд дома только что после артиллерийского обстрела. Вывеска была прибита всего на один гвоздь и постоянно падала на одну сторону от сильного ветра, рамы окон казались, выкрашены матовыми тонами, но на самом деле они были просто в густой пыли. Стекла, собранные из кусков и склеенные газетными полосками, были заляпаны жирными пальцами и усеяны засохшими плевками. Долговязый остановился с толстой сигарой у входа, пропуская Клауса вперёд.
Юноша толкнул, изрезанную бутылочным стеклом, дверь, и в нос ему сразу шибануло имбирной кислятиной и вяленой рыбой. Когда он вошёл, гвалт в пивной сделался вдвое тише. Клаус спиной чувствовал, что все глаза уставились на его одежду и армейский ранец. В конце зала несколько изрядно выпивших мужчин играли в скат, и даже они прервали свою игру на несколько секунд, показавшиеся юноше вечностью. Генри Плимут, к которому вновь привёл его Долговязый, препирался у стойки с кельнером  - крупным, грузным мужчиной, с огромными ладонями, в которых он ловко вертел кружки, протирая их полотенцем.
– Ты, тупая деревенщина, я тебе в сотый раз объясняю - я хочу пинту имбирного пива, а ты мне налил в кружку две трети порции! У тебя плохо со зрением, или ты не учился в школе мерам веса? Почему ты меня хочешь взбесить? – не унимался Генри.
Кельнер в ответ скалил зубы. Его ответная речь была скорей издевкой, а не попыткой примириться с пьяным уголовником.
– А я в двухсотый раз тебе, Генри, сообщаю – в моей «Фортуне» не наливают пинты и кварты, это не лондонский помойный паб, который тебя  отрыгнул вместе с твоим покойным братцем в мой славный город.
Генри откинул ногой табурет у стойки. Он был взбешён.
– Ах ты, свинья опаленная, я тебе сейчас всажу пулю в твой сальный лоб! Хватит с меня твоих издевательств! – верещал Клетчатый, судорожно хлопая себя вдоль брючного ремня.
Местная публика проводила взглядом Клауса, который внезапно ввязался в их перепалку:
– Генри, Генри! Успокойся! Я тебя расстрою – твой револьвер у моего сегодняшнего напарника. Он пускает дым на улице, а тебе сейчас этот здоровяк пустит кровь, если ты не успокоишься.
Плимут повернулся к кельнеру и оцепенел. Белки его глаз уставились на охотничий обрез, который здоровяк извлёк из-под прилавка. Дыхание британца пришло в норму спустя минуту, и они с Клаусом перешли за столик в углу зала. Конфликт был исчерпан, когда вернулся Долговязый и британец двумя звонкими пощёчинами выместил всю обиду на нём, отобрав свой пятизарядник.
Почти час длилась беседа о предстоящем деле, многие из посетителей пивной уже изрядно перепили и спали за столами и стойкой. Кельнер зажёг свечи в углах, куда плохо проникал свет от ламп. Клаус попросил принести ему любой еды – урчание живота мешало обсуждениям.
Лишь расправившись с тарелкой тушеной капусты и целой селёдкой, юноша готов был продолжить беседу.
Долговязый разлил по стаканам вишневую водку:
– Так скажи, нам, Клаус, когда же ты планируешь стянуть целую кучу денег у красных ублюдков? Почему не сделать это завтра – ведь после тебя могут в этот отель уже и не позвать. И как ты узнаешь, в каком номере хранится вся их партийная касса?
Генри кивнул  - его беспокоил тот же вопрос.
– Почему не завтра? Объясню. У меня осталась работа на две двери, их мы с ирландцем утром у мебельщика возьмем  - но одна будет самого лучшего качества, и замок в скобяной лавке возьму аналогичный. Когда установим первую, я скажу Антону, что вторая будет дороже, так как очень надёжная. Для самых ценных помещений, смекаешь?
Долговязый хлопал глазами. Его смекалка, по-видимому, оставляла желать лучшего. Лицо Генри, напротив, растянулось  в довольной ухмылке:
– А самое ценное помещение в этом отеле…
Долговязый, с силой, ударил кулаком в центр стола:
– Комната с сейфом! – крикнул он так, что пьяные посетители пивной начали шевелить головами и конечностями, пребывая в объятьях хмельного сна.
Получив подзатыльник, Плимут кивнул Клаусу. Тот продолжил:
– Но комната не главное, эта делегация приедет завтра, а значит, привезёт жалование всем членам фрайкора, и думаю, на месяц вперёд. Зная в каком помещении будет партийная казна, и имея ключ от двери, останется лишь дождаться заполнения сейфа деньгами. Только будет одна проблема – я сейфы ещё не вскрывал. Про взлом замка вообще молчу. Варианты?
Генри встал из-за стола и подошёл к кельнеру. Они шептались несколько минут, после чего Клетчатый извлёк из кармана несколько марок, сложенных пополам и вложил в руку хозяину пивной.
Вернувшись за стол, Плимут сообщил Клаусу, что нужный человек будет ждать его утром у мебельщика, вместе с Долговязым он отнесет дверь в отель и своими глазами увидит, с чем ему придётся иметь дело.
– Это тебе за умные мысли, – сказал Генри, оставив на столе горсть монет. – Ступай и выспись, как следует.
Долговязый и Плимут покинули пивную, а Клаус собрал деньги в карман куртки, и, выбрав пустующую лавку вдоль стены, лёг спать.

На следующее утро в скобяной лавке юношу встретил взбешенный хозяин. Извергая всевозможные лексические обороты и нецензурную брань, он смог успокоиться, лишь услышав, что работа почти выполнена и его ждёт щедрая оплата от коммунистов по её завершении.
Вручив Клаусу, самый дорогой и надёжный замок, который имелся в его магазине, он пригрозил бандиту серьёзной расправой, если тот не вернётся в лавку сразу же после окончании работы в отеле.
– Я пересчитаю всё до последнего пфеннига, запомни, парень! Сделай так, чтобы мне не пришлось переделывать  потом твои труды. Ясно?! – прорычал он.
Клаус заверил  торговца, что работа будет выполнена на высшем уровне и без нареканий со стороны «красных» заказчиков.
У мебельщика его ждал Долговязый, опираясь спиной на двери, связанные бельевой верёвкой. Человека, стоящего рядом с ним, он знал. Да и мало тот походил на человека – человекоподобное существо не самого приятного вида.
Это была ужасно худая женщина, с кровоподтёками на локтях и кистях, фигура была тонкая, но довольно высокая и ещё не потерявшая стройность,  когда-то яркие огненно-рыжие волосы были спутаны и перекручены, и более того, измазаны в грязи и песке, потеряв цвет и лоск. Костлявое лицо было обтянуто полупрозрачной кожей, и если один глаз ещё украшали веснушки, подаренные ей природой, то под вторым был виден уже почерневший, огромных размеров синяк, поставленный кем-то с особым усердием. В довершении этого жуткого вида, вытянутые ниткой губы скрывали редкие и гнилые зубы. С уголков рта сочилась слюна, явно намекая на тошноту.
Женщину шатало взад и вперед, она прерывисто дышала, жадно втягивая воздух облезлым носом. Глаза ее блестели и смотрели куда-то вдаль, и она не заметила, как Клаус сделал несколько шагов в её сторону.
Не успел юноша проронить и слова, как женщина развернулась к стене мебельной лавки и затряслась от рвоты, которая выплеснулась на землю обильной густой массой.
– Святые праведники, ирландец, ты кого привёл с собой?! По-моему, этому существу надо показаться врачу, либо она прямо здесь, у мебельщика отдаст Богу душу. Кто это?
Долговязый молча сунул в рот рыжей сигарету и зажёг спичку. Женщина повернулась к бандиту и криво улыбнулась, обнажив больные десны.
– Зато я смотрю, ты живее всех апостолов! Морда сытая, и телом окреп за все эти годы. Не всем из той шахты посчастливилось повторить твою судьбу. Включая меня, – женщина сплюнула на землю, не выпуская дымящий окурок изо рта.
Её последние слова, словно сотня молний, ударили Клауса в голову. Лихорадочно пронеслись в памяти фрагменты прошлой жизни в стенах серебряного рудника. Ганза! Но кто из женщин посещал холодные штольни, не боясь местных уголовников? Только проститутки из «дома утех» фрау Дречлер, да и тех перебила полиция в ту ночь на мосту. Стоп! Кроме одной…
– Агна! Ты?! Не может быть! Мы же не виделись с того момента, когда ты помогла мне вытащить «старших» и ребят Бичковского из поезда! Тот полицейский…бордель…
Прошлое вновь наступило на пятки бандиту. Оно не могло оставить его в покое. Сколько же лет былые «заслуги» собираются его преследовать и сводить с ума?
Агна воскресила эту память – немногие девочки фрау Дречлер смогли пережить тот кошмар. Побег из поезда привёл крупные полицейские чины в бешенство, это был удар ниже пояса всем синемундирным в округе Марбурга и далеко за его пределами.
В Ганзу нагрянул ночью, спустя сутки после угона состава, батальон «быков» из Кёльбе, вооруженный до зубов. К нему присоединилась гарнизонная рота из Нойштадта, и сразу начался штурм бандитского убежища. Ганзу зачищали старательно, каждый угол, каждую штольню – бродяги и попрошайки умоляли их пощадить, но в ответ на их мольбу летел рой пуль из полицейских карабинов. Проститутки, прятавшиеся в баре у Луки, были заколоты штыками, сам Лука защищался до последнего патрона – тот чемодан с оружием он не распродал, оставив себе небольшой арсенал. Прикрывая девушек, он ухлопал нескольких синемундирных прежде, чем те добрались до него. Стреляя во всё, что двигалось, Лука не увидел летящую через стойку ручную гранату. Стены бара обрушились, похоронив под камнями его владельца и девочек фрау Дречлер.
Братья Хаудах встретили вытянутые жала штыков крупной дробью из своего излюбленного двуствольного пистолета. Томас считал, что их жизнь можно продать подороже и попытался даже подкупить штурмующих «быков», бросив под двери своего ломбарда несколько золотых украшений и камней. Но это стало фатально для обоих – полицейские, увидев золото, разворотили  изрешеченную дверь и забили братьев прикладами, а затем разграбили и подожгли лавку. Огонь охватил весь хлам, разбросанный в штольне. Из «старших» в Ганзе не осталось никого, а значит, и собрать всех уцелевших уголовников в единую силу было невозможно.
К утру, стены шахты начали рушиться – солдаты бросали ручные гранаты в штреки и колодцы, в которых прятались бездомные и карманники. Дезертиры, руки которых ещё держали винтовки, расстреляв все боеприпасы, сражались врукопашную. В итоге, несколько десятков уцелевших защитников Ганзы и полицейских задохнулись от дыма пожара, который уже  свирепствовал в штольнях. Солдаты, покидая шахту, взрывчаткой обрушили её вход, ставя точку в истории этого места.
– Я с ещё двумя девочками укрылась в вентиляционном шурфе за баром Луки, и только к полудню нам удалось выбраться наружу. В борделе нас уже ждали, девочек пытали, требуя выдать всех, кто был причастен к тому побегу из поезда.
Мне повезло тогда – осудили на двенадцать лет, в тюрьме Кёнигштайн последние дни сосчитала. Слышала, и ты был в тех застенках – тогда много заключенных освободилось, кормить их было уже нечем. Война закончилась, а я осталась в городе. А куда мне идти?
Долговязый оглядел Агну, презрительно сплюнув ей под ноги:
– И в итоге ты забрела в «Эфес»? Да? Блудливая девка навсегда останется шлюхой, верно, подруга? Вот только наркотики и вино сделали из тебя почти старуху – удивляюсь, кто ещё тебе платит за постель с тобой!
Агна обнажила жёлтые клыки:
– Находятся клиенты, не волнуйся, ирландская псина! – прохрипела рыжая.
Долговязый округлил глаза. Он не мог допустить, чтобы его оскорбляла уличная проститутка, но лишь только он поднял вверх сжатый кулак, то тут же получил сильный удар в бок от Клауса.
– А ну быстро успокоился! Забыл, зачем мы здесь?! Не обращай внимания, Агна, рассказывай!
Рыжая проститутка шаркнула ногой, откинув окурок в лужу.
– А что ещё рассказывать? Вчера мне сказали, что нужен специалист по замкам от сейфов. Скажем так, в сырых застенках я много чему научилась, в том числе и вскрывать некоторые сложные замки. Так куда мы идём?

Клаус всю дорогу к отелю расспрашивал Агну о Ганзе, его интересовали даже мельчайшие подробности, узнал он и о судьбе Марбурга, население которого сильно поредело после войны из-за эпидемии пневмонии. Университет был временно закрыт, многие лавки разорились. Городом правили нищета и ледяные ветра, пронизывающие улицы. 
Город затих, явно ожидая новых потрясений. Бандиты и бродяги были перебиты, и казалось, можно было вздохнуть спокойно местным жителям и торговым людям, но нет – в разгар финансового кризиса, который словно ножом прошёлся по шее послевоенной империи, всюду в города стала проникать политическая шушера, которой не нашлось места у власти в Берлине. Они приносили свой устав и свои порядки, устраивая собрания и митинги, где в стычках с полицией и армейскими гарнизонами продолжали гибнуть люди. Не знающие идей, гонимые лишь голодом и мелкими монетами, на которые можно было купить кусок хлеба с миской супа. Они были  готовы прийти на очередной митинг неизвестной партии, в качестве голоса, в качестве громкой глотки, требующей хлеба и достойного заработка.
– Одному Богу известно, что сейчас происходит в нашем городе, но одно могу сказать точно – я больше туда не вернусь. Я видела слишком много ужасов и насилия на его улицах, мне противны стены домов, мне невыносимо дышать его воздухом. В этом болоте я растворилась, словно в кислоте, но моё обезображенное лицо не увидит более отвратительного места, каким стал твой любимый Марбург, – усиливая голос, сказала Агна, когда троица подошла к дверям отеля.
"А что может привести обратно меня? – подумал Клаус, – лишь одна мысль о том, что призраки ушедшего детства и буйной молодости смогут вновь пронзить меня своими иглами – воспоминаниями, отворачивает от мысли вернуться. Прежней жизни больше нет, как и людей, с которыми она была связана. Лишь Тилли, родной осколок прошлого, который впился в сердце и не даёт спокойно спать, но его нельзя вытащить, пока под ногами трупы, а на руках запеклась кровь десятков душ, невинных и врагов, и они продолжают стоять на моём пути. Очистить всё, испепелить чуждое, стереть всех, кто хочет помешать мне освободиться от этих кандалов, и вырваться с любимой Тилли на волю. Но для этого нужны возможности и средства – и именно ради них все эти поступки, комбинации и ходы, если раньше всеми возможными путями зарабатывался входной билет внутрь этих стен, то сейчас слишком высокая была цена его обратного билета на свободу."
У дверей отеля стояли знакомые Долговязому и Клаусу фрайкоровцы, они не проронили ни слова, увидев согнутую под тяжестью дверей спину рыжей Агны, и молча проводили гостей внутрь парадной.
Фрайкор «Красные полотна» напоминал муравейник в ясную погоду – всюду кипела работа. Солдаты, вооруженные ведрами и щетками, чистили пол и лестницы, каждую ступеньку натирали до блеска – мраморные плиты покрывали несколькими слоями мыльной пены, после чего её собирали тряпками. Стены освобождались от малочисленных картин, а на их место развешивались бумажные плакаты в рост величиной и красные полотна, которые повторяли незатейливые фразы:  «Мир – труд – коммунизм!», «Пролетарии, объединяйтесь», «Красный фронт – наше будущее» и многие другие.
Столы и столики в коридорах покрывались красной тканью, на них водружались графины с водой из чистейшего стекла, расставлялись стаканы, исписанные причудливыми узорами и завитками. Воздух был пропитан парами нашатырного спирта и мыла: зеркала и стёкла начисто протирались полотенцами, тусклая бронзовая  патина,  символ дороговизны, и блеск в глазах любого антиквара нещадно смывались на подсвечниках, рамах картин, дверных ручках, превращаясь в сверкающий, но холодный металл.
Окна отеля были распахнуты, из них, словно языки дракона, живущего в замке, вздымались пёстрые ковровые дорожки  - солдаты вытряхивали их прямо на улицу, поднимая пыль на верхние этажи и крышу. В коридоре на стульях расположились женщины в повязанных алых платках на голове: они штопали шинели и куртки, пришивали блестящие пуговицы и красные сатиновые бантики к потрёпанной военной одежде, громко переговариваясь друг с другом. Всюду кипела работа – даже поднявшись на последний этаж, троица застала нескольких фрайкоровцев за склеиванием стекольных обломков в оконных рамах.
Антон пальцем указал на пустующие дверные проёмы:
– Вот сюда нужно установить ваши новые двери, уверен они отличного качества, потому что я бы не хотел услышать жалобы от наших уважаемых гостей сегодня. Во сколько мне можно будет подняться к вам и проверить работу?
Не успел Клаус произнести и слова, как Долговязый, широко улыбаясь, положил руку на плечо Ваксмана.
– Уважаемый председатель, мы выполним работу в течение часа, но я бы хотел заметить, что вторая дверь очень хорошего качества. Возможно, Вы захотите установить её в более важный номер этого прекрасного заведения?
Антон почесал нос. Он был явно смущен.
– Не переживайте, господин председатель, мы не потребуем и лишнего пфеннига сверху, если Вы не будете удовлетворены её качеством, - не унимался Долговязый.
Услышав, что за работу мастера не потребуют дополнительного вознаграждения, Антон оживился и махнул рукой в сторону лестницы.
– Прошу за мной, товарищи.
Клаус и Агна, отцепив одну дверь, проследовали за Ваксманом на пятый этаж и остановились у номера "три-ноль-один" и буквой «а». Ирландец принёс инструменты.
Антон распахнул дверь в комнату, где б;льшая часть мебели стояла накрытая белой тканью. Стены были выкрашены в красно-золотые тона, даже края штор на окнах украшали золотистые кисточки и бахрома. Но три пары глаз разглядывали внутреннее убранство ровно до того момента, пока их взоры не устремились в угол комнаты, в котором стоял массивный сейф.  Высотой чуть менее метра, он был обтянут чёрной и коричневой кожей, массивную нижнюю часть удерживали кованые колеса, на которых он был установлен. Единственная надпись на дверце гласила: «Victor Safe & Lock Co» , и Клаус посмотрел в глаза Агны. Она отрицательно покачала головой.
Значит, нужен будет новый план. Пронести через три этажа эту стальную махину не получится точно.
Пока ирландец ломал старую дверную коробку, Антон вызвал из коридора двух фрайкоровцев и приказал им охранять работников. Как только председатель исчез с этажа – те принялись  играть в скат прямо на полу, установка дверей их мало волновала.
Рыжая осматривала сейф со всех сторон, но выражение лица её так и не изменилось.
– Клаус, я не знаю эту конструкцию, австрийские и британские замки мне ещё мало-мальски известны, я бы смогла попробовать их взломать, но этот монстр из другого мира, – вполголоса произнесла Агна.
Долговязый предложил выкинуть сейф из окна, а на улице уже подобрать его и увезти на грузовике. Клаус наотрез отказался – окно номера выходило на оживленную улицу, падение стального сейфа наделало бы слишком много шуму и последующих проблем, где разъярённая армия красных фрайкоровцев была лишь меньшей проблемой. Полиция, и что хуже, отряды других фрайкоров перевернули бы своими штыками каждый уличный камень в поисках украденной казны коммунистов. И непременно нашли бы их – прятаться было негде.
– Единственным разумным решением будет забрать ключ у его владельца. Сегодня вечером это можно будет устроить. Доделывайте работу – а мне надо наверх.
Спустя час Антон расплатился с работниками, дверь очень понравилась председателю, и он пожелал владельцу скобяной лавки долгих лет жизни и благополучия. Получив два вместо положенных трёх ключей (один экземпляр Клаус, разумеется, положил себе в карман) от установленного замка, председатель извлек из бумажника три бумажки по двадцать марок и несколько мелких монет – сумму, намного превышающую трудовые и материальные затраты бандитов. Хозяину скобяной лавки досталось меньше половины всех денег, но он был полностью удовлетворен выгодной сделкой. В мебельной лавке работал человек Плимута, поэтому он записал расходы в уплату своих долгов перед хозяином.   
По пути в пивную, Клаус прокручивал в голове всевозможные сценарии, по которым это дело могло закончиться для него успешно, но в каждом из них он должен был находиться внутри красного отеля. Возможность представилась бандиту лишь вечером, когда он увидел за одним из столов  упитанного фрайкоровца с красной лентой на рукаве. Он поглощал третью кружку пива, заедая ее кислой капустой и солеными сухарями. Пока Долговязый и Плимут отвлекали пьяного коммуниста неприличными анекдотами, Клаус выудил из кармана его шинели членский билет и пропуск.
Напоив фрайкоровца до беспамятства, ирландец лезвием бритвы соскоблил в пропуске и билете имя и фамилию прежнего владельца, а затем предложил юноше вписать свои инициалы. Клаус, без долгих раздумий, аккуратно вывел новую фамилию – Потс. Лишь эта фамилия была ему близкой и её не преследовали полиция и уголовники.
Облачившись в просторные одежды фрайкоровца и потуже завязав нарукавную повязку, Клаус одолжил у Генри пятизарядный револьвер. Своего оружия юноша не имел, а запасной план действий подразумевал лишь принцип «бей и беги».

В девятом часу вечера бандит вновь был у ворот отеля. Но это был уже совсем другой человек. Чёрные, словно сажа, волосы были убраны под армейскую фуражку без кокарды. Лицо было вымазано рыжей глиной, что придавало коже мягкий бронзовый оттенок загорелой кожи. Под носом топорщились усы смоляного цвета, прочно наклеенные и закрученные с концов. Даже брови, подведенные углём, смотрелись угрожающе и строго, словно взор ястреба.
Шинель, явно с чужого плеча, была перевязана ремнями портупеи, два ряда латунных пуговиц блестели на груди, а ноги были обуты в армейские ботинки. Клаус выглядел уже совсем иначе: перед охранниками отеля предстал подтянутый отставной солдат, а не изможденный голодом бродяга.
– Предъяви пропуск! – рявкнул один из фрайкоровцев, протягивая руку в сторону юноши.
Клаус молча полез в карман шинели, не отводя глаз от охранника и вытащил заветную бумажку. Фрайкоровец долго разглядывал лоскут бумаги, царапнул надпись и спросил:
– Клаус Потс, давно ли ты служишь в фрайкоре "Красные полотна", тут не указана дата вступления. Ты из новичков? – скосил глаз он на шинель юноши.
– Да, я прибыл из Марбурга к вам. Там возглавлял типографское отделение КПГ. Умею печатать листовки и плакаты. Ну и быть полезным, разумеется, – хладнокровно ответил Клаус.
– Не сомневаюсь, полезные люди нам нужны. Но тебе надо поговорить с товарищем Ваксманом, он поможет тебе с определением, и поставит на довольствие. Пять марок в день, огромное состояние по нынешним временам.
Клаус кивнул, и фрайкоровцы у входа в отель расступились, пропуская его вперёд. Холод револьвера за поясом слился с холодком пробежавшим по спине юноши  - досмотр бы он точно не прошёл."Нервы ни к чёрту", – подумал он, попав в гостевой зал отеля.
У стола администратора его ждал Антон Ваксман. Он протянул ладонь и поприветствовал солдата.
– Добрый вечер, прошу простить за суматоху, сегодня много гостей из Берлина к нам прибыли, на всех внимания не хватает. Вас как зовут?
Клаус вновь протянул пропуск.
– Клаус Потс, из Марбурга. Типография КПГ, ячейка, – словно студент на экзамене, выдохнул он заученный в голове текст.
Антон почесал щеку.
– Не слышал про такую, в Марбурге есть наша ячейка? Совсем плохая связь у нас на местах. Я уточню обязательно. Но не сегодня, сегодня совсем никак.
– Я бы хотел ознакомится с типографией вашего отделения. Могу я сделать это сегодня? – спросил юноша.
Антон посмотрел на часы.
– Уже довольно поздно, и печатники закончили работу на сегодня. Могу предложить остановиться у нас на ночь, а с утра лично всё вам покажу, а вы мне расскажете о Марбурге и вашей ячейке. Хорошо?
Клаус погладил плотно приклеенные усы. Этот вариант его полностью устраивал. Меньше внимания  к нему будет приковано в этот вечер.
Антон протянул ключ бандиту.
– Номер триста одиннадцать, он одноместный, в конце этажа. Раньше там проживала обслуга. Но вам должен понравится, очень уютный и тихий. Сегодня в отеле будет шумно.
Клаус пожал руку председателю и поднялся по знакомой мраморной лестнице. 
– Пятый этаж, последний, - услышал он вдогонку.
В коридорах этажей творилось настоящее безумие. Казалось, каждый номер был забит под завязку коммунистами. Переносили мебель, подметали ковры, отмывали потемневшие стены – кипел труд сотен бойцов фрайкора: студентов, рабочих, словно им подняли жалование в два-три раза.
Последний, пятый этаж был почти безлюден. Лишь у двери, где скрывался заветный сейф, дежурили трое фрайкоровцев. Завидев, идущего по коридору Клауса, они окликнули его:
– Эй, парень, тебе чего здесь нужно? На этом этаже нет номеров для проживания. Тебя кто отправил?
Клаус предъявил ключ, выданный Антоном, и объяснился с охранниками. Те, удовлетворенные ответом, молча указали в конец коридора.
Номер, куда разместил Клауса председатель, и правда, был тесен, но уютен. И что самое главное: высокое окно номера выходило на общий балкон этажа и лестницу на крышу.
"Это точно будет план Б", – подумал Клаус, потрогав её проржавевшие поручни.
Повесив шинель на спинку кровати и сбросив с себя стесняющие ремни и портупею, Клаус потрогал карман брюк. Револьвер и ключ от сейфового номера были на месте. Без лишнего шума он приоткрыл дверь в коридор и стал наблюдать за охранниками. Они топтались на месте, безостановочно курили и плевали на пол. Один из них лишь изредка вставлял пошлую шутку в общее молчание.
Прошло чуть больше часа, прежде чем на лестнице показался человек в темно-синем бушлате офицера государственного флота .
За поднятым воротником бушлата лица его Клаус не увидел, но голос почему то показался знакомым. Офицер долго разговаривал с фрайкоровцами, затем извлёк ключ из кармана и повернул его в дверном замке. По звуку Клаус понял, что именно этот замок он лично устанавливал на дверь с сейфом. Значит один экземпляр находится у морского офицера. Но кто он? Казначей? Начальник охраны?
 Раздумья юноши прервал грохот сапог по лестнице. На этаж поднялись четверо солдат, которые несли в руках стальной ящик.
– Товарищ Ваксман распорядился поднять его сюда, к вам на этаж. Здесь он будет в большей сохранности, после собрания состоится пересчёт.
Морской офицер кивнул в ответ и распахнул дверь перед солдатами. Те внесли ящик в помещение. Офицер последовал за ними. Охранники закрыли дверь за ним.
"Так, – подумал Клаус, – слово "пересчёт" уже говорит о многом: в ящике деньги. Возможно привезли зарплату, либо добавочные деньги. Если гости из Гамбурга пожаловали, вероятно, они и деньги могли местным коммунистам привезти. Нужен ключ от сейфа, нужен бушлат этого офицера. О револьвере не могло быть и речи, выстрелы в пустом коридоре сгонят всех вояк в этом отеле и меня нашпигуют свинцом без лишних разговоров."
Винтовки за плечами охраны тоже были не для красоты, пятизарядный "огрызок" в кармане Клауса не внушал уверенности. Даже  мысли не было устроить перестрелку на этаже.
Спустя несколько минут солдаты покинули этаж, офицер вышел из комнаты, обменялся рукопожатиями с охранниками и указал им на лестницу. Они развернулись и вскоре скрылись из виду. Офицер захлопнул дверь "сейфового" номера и повернул ключ в замке.
Клауса словно ударило молнией: "Лёг отдыхать. Отправил охрану вниз, чтобы никто не шумел и не мешал ему. Неужели гнилозубая Агна всё ещё приносит удачу?"
Лучшего момента выкрасть ключ сложно было бы придумать, осталось дождаться когда офицер заснёт. 
За полчаса ожидания Клаус успел слить масло из светильника в комнате – скрип нового замка и петлей ему точно не сделают фарта. У искомой двери он остановился, держа в руках чашку с маслом, и прислушался. Из замочной скважины раздался протяжный храп, офицер крепко спал. "А вот чутко ли? Сейчас проверим", – подумал Клаус и выплеснул содержимое чашки на замок и дверные петли. Выждав минуту, вор бесшумно провернул ключ в замке и толкнул дверь от себя. Массивное дерево не издало ни звука, покорно повинуясь движениям.
Офицер, накрывшись бушлатом, храпел на весь номер. Светильник был приглушен, но маленький язычок пламени тускло блестел, едва освещая просторное помещение. Сейф, словно каменный монолит, отбрасывал широкую тень на полу. Своим видом он внушал и мощь, и трепет одновременно. Клаус опустился на четвереньки и начал медленно двигаться к кровати. Нижний край бушлата свисал с матраса, отблескивая начищенными пуговицами. Рука Клауса потянулась к карману. Пальцы впились в носовой платок, но затем мизинец почувствовал бородку фигурного ключа. "Есть!" – мелькнуло в голове юноши, и сердце заколотилось в груди со страшной силой.
Зажав ключ в кулаке, второй рукой вор вытащил из-за пояса револьвер. Права на ошибку уже нет, если "бушлат" проснётся, надо будет действовать решительно и быстро. Продвигаясь на коленях к входной двери, юноша услышал скрип пружин – офицер явно перевернулся во сне. Но проснулся ли? Затаив дыхание, Клаус протянул кулак с ключом к дверной ручке, нажав запястьем механизм. Дверь послушно отворилась, пуская коридорный свет внутрь номера. Но лишь поднявшись с колен, вор почувствовал холод металла в районе шеи. Хриплый и низкий голос обдал словно кипятком:
– Не в этот раз, мой мальчик. Бросай пушку и ключ.
Единственным обладателем подобного звучания был Рат. И сейчас он стоял позади Клауса с оружием в руках.

Глава пятая

КРЫСЫ НЕ БЕГУТ С КОРАБЛЯ

Стальной исполин "Гамбург" мирно раскачивался на ледяных волнах торговой пристани. Его товарищи по несчастью , "Брауншвейг" и "Аркона" уже с неделю находились в море, проводя учебные стрельбы по старым торговым корытам. Дефицитный уголь, который в Гамбург привозили французы для судов, вывозящих репарационные оборудование, был часто недоступен для кадетских учений. Морская кадетская школа привезла своих воспитанников ранним утром, ожидая, что выход в море на неделю будет одобрен руководством.
Юные кадеты, многим из которых не исполнилось шестнадцати лет, прятали носы в высокие воротники бушлатов, втягивая утреннюю сырость и согревая тела дыханием. Ветер усиливался, и волны Эльбы набегали на пристань, выпуская фонтаны брызг в заспанные лица. Воскресный день обещал поход в тёплую кирху и продолжение сновидений на протёртых лавках под монотонное блеяние военного капеллана. Этим планам не суждено было сбыться. Весь выпускной курс вместе с "молодняком" был построен в шесть утра на плацу с вещами и снаряжением.
"Выход в море незамедлительно. Молитвы оставить для шторма!" – так было объявлено кадетам.
Не прошло и часа, как сто пятьдесят два человека с тряпичными узлами за спиной, в бушлатах самого разного оттенка, стиранных и штопанных ими явно не раз, выстроились на пристани,  переглядываясь и надрывно кашляя.
"Гамбург" был германским лёгким крейсером, который начал свою службу ещё в далёком тысяча девятьсот четвёртом году, но в крупных сражениях не отметился, за исключением битвы в проливе Скагеррак , но вряд ли кто-то вспомнит тот единственный пушечный залп в тумане в сторону британского флота, безрезультатный и не принесший славу военным морякам. Послевоенное время не пожалело внутреннее убранство  – в роли плавучей казармы для подводников крейсер прослужил ни разу не производя ремонт технической части, да и внешне корабль представлял собой довольно убогое зрелище: ржавчина поглощала надстройки и перекрытия, копоть, осевшая на трёх пузатых трубах, практически скрыла под собой всю желтую краску, и теперь трубы выглядели, как три сгоревших лесных обрубка. Морская соль пожирала и бронепалубу, в некоторых участках напоминавшую кусок тильзитера , а не сплошной слой стали. Стопятимиллиметровые орудия, которыми обладал крейсер, были всегда в исправном состоянии и плотно зачехлены, как и два торпедных аппарата. Команда крейсера более трепетно относилась к вооружению, чем к внешнему виду, неизвестно когда и как "Гамбург" вновь вступит в бой, но раз позорный договор  разрешил флоту иметь помимо этого лёгкого крейсера ещё пять подобных, то командование республики всё же проявляло заботу о их боевом состоянии. О перевооружении и совершенствовании даже не мыслили - это было строжайше запрещено. Всё что было доступно - это обучение офицеров, матросов и морских кадетов, причём в очень ограниченных масштабах. Тысячи тонн угля уходили в качестве репараций, и о дальних учебных походах можно было лишь мечтать, лишь скромные береговые манёвры под пристальным контролем соседей-датчан.
Неделю истопники прогревали котельные угольными брикетами, которые, как докладывал капитану главный механик крейсера оберлейтнантцурзее  Ригель, не могли «почитаться за хорошее для полных ходов топливо»; аварийная партия машинного отделения фактически "поселилась" в нём, постоянно сталкиваясь с серьёзными проблемами: сперва течь холодильника, отчего повысилась соленость котельной воды, из-за чего пришлось отключать одну из машин. После проведенной продувки котлов водой, чтобы уменьшить соленость, машинистов поджидала новая напасть - трубки в котлах начали лопаться по несколько штук сразу, и давление прыгало словно блоха на бродячей собаке. Щелочение котлов, замену трубок и последующую очистку системы от толстого слоя накипи приводили в спешке. Обермаат  Кёлер ставил задачи и раздавал зуботычины машинистам и кочегарам с пугающей частотой, поскольку воскресное утро все присутствующие представляли явно не в угольной яме, а как минимум на камбузе в процессе уменьшения размера кожуры на брюкве. Возможно, с целым кофейником для бодрости. Капризная техника считала иначе. Она любила уход и порядок. 
Оберлейтнантцурзее Ригель уже в четыре утра доложил корветтенкапитану  Майеру, командиру "Гамбурга", о готовности к выходу в море. А значит машинное отделение должно быть в состоянии ежеминутной готовности сдвинуть стального гиганта с якорной стоянки под густой дым котельных. 
– Воскресная лопата тяжелее, не так ли? – съехидничал кочегар Гоззо, едва бушлат обермаата скрылся в проёме котельной номер три . 
Почерневшие от угольной пыли лица крутанули белками глаз.
– Ты может чаще её будешь поднимать, тогда и вторая машина прогреется живее? – прошипел второй истопник, облизнув губы. Жар от печей высушивал даже слюну во рту. 
– Он уверен, Удо, что после лопаты ему не вручат щётку для трубок, – окончательно подрезал выскочку Гоззо старший истопник, с треском врубая кирку в крупный угольный кусок. Десять последующих минут, в абсолютном молчании, чёрное крошево с лопат забрасывалось в топку третьей котельной и наконец алая стрелка показало нужное давление.
"Стоп! Хватит!" – раздалось сверху рычание Кёлера, и его "подвальные детки"  облегчённо выдохнули, бросив инструмент.
Удо и Гоззо полезли в карманы за курительными трубками - редко выдаваемые сигареты "Салем Голд" они проигрывали в скат практически сразу, желая заполучить жевательный табак и какао-бобы.
Старший же истопник, распечатав свежую пачку, опустился на связку ветоши - делиться он с этими болванами не собирался, а вылетевший малиновый уголёк из топки решил вопрос со спичками.
Матти Рат, матрос-ефрейтор, старший кочегар котельной "номер три", был никем иным как Матиасом Шонунгом. Некогда лидер бандитов в Дорнбуше, он после окончания войны добрался до Франкфурта к своему товарищу Клаусу и его возлюбленной Тилли, но дальнейший поиск заработка привёл его на верфи Ростока, где по его приказу был утоплен Принц. Там Матиас встретил двух "исполнителей" расправы над предателем - братьев Удо и Гоззо, моряков с мятежного линкора "Тюрингия" , арестованных и бежавших после неудачного восстания. Революционные идеи, охватившие тогда всю Германию вплоть до Берлина, не воодушевили Матиаса, коммунисты сеяли раздор и хаос ещё на фронте и красные флаги на кораблях вызывали у Рата ненависть к тем, кто забивал последние гвозди в гроб его страны, некогда сильнейшей и богатейшей. Братья видели в Рате своего нового вожака, Принц "продал" их на морскую службу, за что они без его раздумий по приказу Матиаса и прикончили. Пять лет бросало эту троицу на всевозможные авантюры, в морских портах Вильгельмсхафена, Киля, Ростока и наконец привело в Гамбург, где ненавистная красная тряпка ещё не развивалась над городской ратушей и живы были "старые" порядки людей силы и авторитета. Вода - спутник свободных и гордых, и когда государственный флот республики на всех столбах вопил о поиске "преданных делу" морских волков для службы на уцелевших после затопления  и Версаля боевых судах, местом службы Рата и его подельников стал крейсер "Гамбург", долгое время стоявший на ремонте в сухом доке одноимённого города. В двадцать третьем году крейсер списали и отдали на нужды военно-морских кадетских школ, морское братство и преданность общему делу Рат принял как дар, единственное, что пришлось  - это поменять фамилию и изменить имя, бойня, устроенная во Франкфурте, на свадьбе дочери Иштвана Радека, настроила против него полицию всего северо-запада страны. Он потерял себя там, но обрёл новую семью здесь, служа республике и понимая, что ещё ни одна бездомная собака не обрела счастья без семьи. Флотские стали его новой семьёй, а "Гамбург" - надёжной опорой в тяжёлые времена для республики, опозоренной и разорённой.
– Бросайте "хвосты", поднимайтесь на верхнюю палубу, там к нам "дворяне"  пожаловали, – раздался сиплый голос Кёлера из машинного отделения.
Гоззо уронил курительную трубку на пол, глаза Удо вращались словно колёса. Он причмокнул:
– Матти, я же знал, что дермовое начало божьего дня должно было закончиться даром с небес!
Его старший брат Удо не оценил хулы на церковь в подобном словосложении, всадив сапог брату в рёбра. Тот взвыл, но не ответил.
– Болваны, если они и будут что-либо постигать на этом корыте, так каким салом смазывать гильзы перед выстрелом, и какой чистоты должна быть палуба под ногами к;ли . Вам бездельникам не достанется свежего дворянского мяса под угольную лопату.
– Ещё увидим, Матти, – буркнул себе под нос Гоззо.
Держась за бок, они с братом рванули на палубу. Рат следовал за ними. Любопытство брало верх.
Паровой катер "Гамбурга" у пристани служил для транспортировки офицеров и вещей кадетов, юные "дворяне" же рассаживались за вёсельные барказы и ялы - учёба уже началась. Немногочисленная команда крейсера с палубы наблюдала за этим действом  - наиболее расторопных юнцов каждый хотел прибрать себе "под крыло" на время похода.
У шлюпбалок новичков встречал лично корветтенкапитан Майер, с присущей ему деловитостью он показывал, как правильно закрепить гак на тали , чтобы ялы и барказы не болтались словно "сопли в носу вахтенного матроса". Кадеты, вытянувшись в струну, внимательно слушали наставления капитана, пытаясь повторить его практическую науку. Офицеры корабля, стоящие позади капитана, не смели мешать Майеру, командир был с причудами, но никогда не упускающий возможность преподать урок морского дела новоиспечённому пополнению экипажа.
Построение на палубе было недолгим. Сто пятьдесят два кадета присоединились к ста двадцати двум матросам крейсера, дюжина офицеров выстроились отдельной линией перед капитаном и начальником курса кадетской школы и экипаж крейсера был укомплектован на сто процентов.
– Сегодня вам предстоит отправится в первый свой морской поход в Гельголандскую бухту для учений с применением различных вооружений этого крейсера. Цель - уничтожить разведывательное судно противника, проникшего в территориальные воды нашей республики. Вы научитесь точно стрелять и маневрировать, слушайте ваших офицеров, исполняйте приказы точно и быстро. Да поможет нам Бог!  – выпалил капитан в одной тональности, – Штабс-боцман, ко мне!
Старший боцман Крампе, рыжебородый коротышка с ручищами торфореза, вызывал уважение и ненависть одновременно у всех матросов на корабле. Его прозвище "Веслобой" было получено в последнем бою "Блюхера"  , на котором служил боцман. Даже после того, как корабль начал тонуть, Крампе, шлюпочным веслом, без всякой жалости, прикладывался к матросам, покидающим орудийные расчёты уцелевших "восьмёрок" . Чудом избежав британского плена, боцман закончил войну уже на крейсере "Гамбург". Звериный нрав, суровое отношение к матросам, нетерпимость к любым проявлениям непокорности и нарушения Устава симпатизировало капитану, и Майер не задумываясь назначил "Веслобоя" старшим боцманом.
Закатанные рукава Крампе означали, что он вышел на "охоту" и горе матросам попавшим под его широкую лапу. Веслобой забрал список кадетов у начальника курса, закатал оба рукава реглана и гортанным голосом морского льва начал распределение.
Команды расходились по местам службы, кадеты брели за "хозяевами", держа в охапке свои узлы и с ужасом оглядываясь по сторонам. К радости Удо и Гоззо дошла очередь и до машинистов.
– Обермаат Кёлер!  – испустил рык Веслобой, – забирай в свой "жировой погреб" оставшихся! Живо! Машины прогреты?!
Кёлер выпалил: "Так точно!" и приложил руку к бескозырке, затем жестом позвал девятерых кадетов к себе.
– Каждому по "дворянину", неплохо, а? – толкнул в плечо Удо Матиаса. Тот кивнул. Могло быть и хуже.
Знакомство было коротким. Не успели кадеты представиться обитателям котельной "номер три", как братья осмотрели карманы их бушлатов и содержимое узлов: книги, платки, сменное бельё, туалетные принадлежности было возвращено хозяевам, а табак, спички и кусочки сахара перекочевали в карманы кочегаров. Рат молча наблюдал за реакцией "дворян". Страх, вытянутые ниткой губы, покорность – этого было достаточно.
– Меня зовут..., – начал было один из кадетов, но Рат резко встал с любимой стопки тряпья, перебив его.
– Янмаат! , Тебя и всех остальных! Запомните это, и даже не пытайтесь найти здесь собеседников. Вы должны рубить уголь и бросать его в топку, бросать так, чтобы котлы были красны, словно задницы ваших нетраханных сучек, оставшихся на берегу. Этот циферблат покажет, когда они готовы будут ошпарить вам яйца, а значит - пора вытаскивать. Только не свой малолетний обрубок, а лопату из топки. Иначе загубите котёл и крейсер потеряет нужный узел. Наверху думают, что мы чумазые "дети подвала" и просоленной хари своей сюда лишний раз не покажут, но когда наш корветтенкапитан Майер взвоет "Выручай, машина!", мы добавим, как надо и вытащим крейсер хоть из-под огня, хоть из штормовых вод. Наука ясна?
Рат скрестил руки на груди. Гоззо и Удо машинально повторили его действие. Кадеты переглянулись и синхронно кивнули. На этом их теория закончилась.
К полудню в порт прибыла старая турецкая баржа "Мурад", перегрузив дефицитный уголь для похода "Гамбурга", всего тридцать пять тонн - короткая прогулка до бухты и обратно, расстояние в сто шестьдесят морских миль - слёзы для крейсера, но когда капитан потребует выжать максимальные двадцать два узла, надо будет дать скорости, иначе Кёлер машинистов лично закинет в топку. Хуже будет, если животное Крампе спустится в "жирный погреб" к Рату и его компании. Тогда в печи сожгут и обермаата. "Гамбург" - судно не новое, и двенадцать узлов для него - оптимальная скорость при изношенных паровых двигателях, но один Бог ведает, какие приключения приготовил Майер для "дворян". Поход есть поход, а значит кадеты должны быть готовы ко всему. В том числе, и сделать невозможное для конечного результата.
Разделив топливо с "соперником", баржу украсили фанерные щиты "псевдоорудийных башен" с макетами стволов. Спустя час баржа вышла в назначенное место "встречи", опережая крейсер. Корабль был ещё не готов, снарядов получили лишь пятую часть, по тридцать выстрелов на орудие из положенных ста пятидесяти. Экономия угля, экономия огня и полуголодный рацион из картошки, брюквы и сельди с луком. Республика стонала и голодала, флот и армия гремела костями, аккомпанируя ей.
Получив телеграмму от руководства, где чёрным по белому было написано: "Выдано всё необходимое. Не ждите - не будет" , – Майер матом высказал своё недовольство, и отдал приказ. Разрезая устье Эльбы, "Гамбург" вышел на учения.
Грохот обуви по палубе и вопли Веслобоя сообщали Рату и другим машинистам, что наверху несладко. Но янмааты исправно выполняли свою незатейливую работу, киркой раскалывая крупные куски угля и собирая в горки более мелкий. Угольная пыль сделала своё "грязное" дело: не прошло и часа - юнцы кашляли, словно простуженные собаки на привязи. Кадетские бушлаты сразу улетели в угол, а белая кожа на лицах приобрела кирпичный оттенок от невыносимого жара. Котлы то и дело шипели худыми патрубками, неоднократно обварив менее расторопных. Кёлер, изредка, выводил всех девятерых янмаатов на палубу продышаться, отхаркать чёрную слизь из горла и смазать китовым жиром вздувшиеся пузыри на конечностях. Столпившиеся в проходе машинного кочегары лишь посмеивались над "дворянами":
– Ай да, пузырёк на плече, проколи  - голубая кровушка хлынет!
– Морда, что жопа обезьянья, красная хоть прикуривай, мать-то не признает своего щенка!
– Глуп нынче янмаат, лопату в печь, а задом дверцу прижимает...
Обермаат молча слушал издёвки кочегаров, но, лишь рыжая физиономия Веслобоя появлялась на палубе, всю компанию ветром сдувало в котельные. Проходя мимо, Крампе брезгливо сплёвывал в ноги кадетам и вызывал вахту смыть черноту с палубных досок.
В шесть вечера принесли воскресный ужин: суп из брюквы с картофелем и ячневой крупой и селёдку, крупно порубленную с луком в уксусе. Кочегары размочили сухари в супе и получилась весьма сытная похлёбка. Кадеты же проглатывали жадно овощи и хлеб, забывая про главный фактор - насыщение наступает лишь при тщательном пережёвывании. Гоззо извлёк из-под ветоши отпитую бутылку аквавита , разрешив юнцам сделать по маленькому глотку. Рат одобрительно кивнул. Первый день на корабле, ещё и воскресный, а значит заслужили смазку.
Наручные часы Удо показывали восемь вечера, когда в котельную спустился обермаат Кёлер.
– Мы на месте, - сиплым голосом сказал он, – будьте готовы!
Гельголандская бухта, глубиной до 56 метров, протянулась от устья Эльбы до острова Гельголанд между Восточно-Фризским островом Вангероге и Северо-Фризский полуостровом Айдерштедт, в её северо-западной части лежал остров Гельголанд, в годы войны крупнейший военно-морской опорный пункт с дальнобойной корабельной артиллерией и сторожевыми кораблями. Но послевоенное время внесло свои коррективы - вооружения на острове были демонтированы, а охрана была представлена несколькими устаревшими миноносцами с полным запретом на установку минных полей и банок.
Воскресный вечер в бухте был идеален для учебных стрельб. Тонкая линия между небом и морем ближе к закату передала все краски, и теперь небесный свод наполнили каштаново-красные тона с полосками изумрудного цвета. Волны перекатывались, выбивая бурунами несложный такт, а пена впивалась в борт судна, оставляя цветные разводы. Стая трески обогнула правый борт судна, двигаясь зигзагами словно была на воображаемых рыбных манёврах, несколько глупых рыбин с глухим стуком ударились в низко закреплённые шлюпки на борту и, сопровождаемые улюлюканьем матросов и кадетов, драивших палубу, шлёпнулись обратно в морскую стихию. Миноносец, патрулировавший свой маршрут, приветствовал крейсер несложными световыми сигналами прожектора. Поравнявшись с "Гамбургом", миноносец увеличил ход и вскоре скрылся из виду. Этому способствовала лёгкая дымка, надвигающая со стороны датских берегов.
Вскоре в переговорной трубе машинного телеграфа Кёлера раздался голос штурмана:
– Машинное, малый ход!
Ответ прозвучал незамедлительно:
– Есть малый!
Котельные сбросили давление, кочегары и кадеты теперь использовали мелкое угольное крошево, чтобы паровые машины работали на две трети медленней. Крейсер резко взял влево, поворачиваясь правым бортом поперёк своего маршрута. В котельной "номер три" Удо и Гоззо схватились за поручни, явно ожидая встряски. Янмааты переглянулись.
Судно содрогнулось пять раз, сделав залп правым бортом из всех орудий. Кадеты повалились на пол, не удержавшись на ногах, а их лопаты жалобно звякнули о дверцы печей, высекая искры.
– Держись крепче, дворянская порода, – не без иронии крикнул Рат, поднимая за брючные ремни троицу, – хватайся за поручни и трубы, да не ошпарьте руки!
Последовал второй залп, затем третий. Гоззо неодобрительно сплюнул на пол:
– Мажут, янмааты проклятые! Чему хоть вас и учат в кадетской школе! Пятнадцать снарядов уже выпустили, а толку?
Один из янмаатов вытер чёрные губы:
– У нас были стрельбы лишь один раз, и то дымовыми снарядами. На миноносце, когда минную банку ставили.
Удо отодвинулся от котла, струйка пара свистнула ему прямо в висок.
– Теперь ясно, сейчас будем крюка давать.
Переговорная труба вновь ожила:
– Машинное, полный ход!
Крейсер резко повернул вправо, набирая скорость, сделал петлю по часовой стрелке, и теперь левый борт был обращён в сторону чёрной фигуры турецкой баржи.
Судно прошила дрожь четвёртого и пятого залпа. Ещё десять стопятимиллиметровых фугасных болванок отправились искать свою удачу.
Внезапно Рат и компания услышала наверху радостные возгласы матросов.
– Есть попадание. Наконец-то! – прошептали янмааты, отправляя мелкое крошево в печь.
Крейсер вновь ожил: шестой залп под несмолкающий гул артиллеристов на палубе призван был добить турецкое корыто.
Рат поднялся на палубу, вдали он увидел яркое зарево, медленно опускающееся в воду. Без сомнения, баржа тонула. Янмааты сразу взялись за чистку орудий и сбор гильз, которые от качки перемещались от борта к надстройкам. Офицеры лающими голосами сопровождали всё это действо.
Рат закурил, Веслобоя не было видно на палубе, а значит под горячую руку можно было не бояться попасть. Огонёк сигареты и язык пламени от тонущей баржи на несколько секунд выровнялись в размерах, но вскоре лишь окурок остался на контрасте вечернего морского простора.
Крейсер вышел на средний ход, развернулся и лёг на обратный курс. Боевые задачи, поставленные Майером, были выполнены.
Утро двадцать третьего октября  в устье Эльбы встретило "Гамбург" лёгким туманом, видимо дымка, рождённая датскими берегами, здесь смешалась с местными погодными условиями. Солнце лениво вынырнуло из-за линии горизонта, сообщая о своём праве на власть ночи.
Гоззо и Удо вернулись с камбуза, держа в руках два кофейника, янмааты несли тарелки с омлетами.
– Снова из порошка?  - спросил Рат, смотря на бурые пористые лепёшки.
Братья удивлённо переглянулись.
– А ты надеялся на птичьи? Уток и куриц на корабле мы не встречали. Это ты, возможно, сидя в окопах лакомился французскими желтками в конце войны. А наша судовая кухня славится меланжем - и заразы нет, и не стухнет.
Завтрак был быстрый, кофе наполнило полупустые желудки бодрящей жижей в прикуску с сахаром, который, к удивлению янмаатов, был возвращен им в целости и сохранности.
Стрелки часов указывали на цифру семь, когда в переговорную трубу раздался голос из машинного:
– Машинное, малый ход!
Затем последовала ещё более странная команда:
– Машинное, стоп машина!
Паровые машины прекратили работу. Судно начало останавливаться и вскоре встало на якорь.
В котельную спустился обермаат Кёлер. Его серое лицо вызвало тревогу - что-то произошло.
– Приказ командира. Все наверх! Сбор на палубе.
Несколько минут потребовалось для сбора экипажа. Матросы смотрели по сторонам, не понимая целей срочного построения. Офицеры стояли кружком у борта, разговаривая с капитаном.
Рат увидел, как путь в устье Эльбы перекрыли два миноносца  с бортовыми номерами "сто сорок" и "четыре" , кормой друг к другу, напоминая собой наконечник стрелы. От берега, в сторону крейсера, на полном ходу двигался паровой катер, сигнальщики сообщили капитану о разрешении принять их.
Вскоре на палубу поднялась делегация из шести вооруженных мужчин в военно-морской форме. Рат почуял недоброе, разглядев красные повязки на рукавах. Седьмой мужчина в штатском пальто и рабочей кепке подошёл к капитану, пожал ему руку и отвёл в сторону. Их разговор продолжался несколько минут, после чего Майер с побледневшим лицом обратился к экипажу:
– Экипаж крейсера "Гамбург", внимательно слушаем этого человека! Он новый начальник порта и сообщит нам важную информацию.
Мужчина расстегнул пальто, достал из внутреннего кармана сложенный пополам лист бумаги, развернул его и поднял голову в сторону экипажа:
– Меня зовут Людвиг Штерн. Я - новый начальник порта Гамбурга и официальный посланник революционного комитета города. В пять часов утра двадцать третьего октября тысяча девятьсот двадцать третьего года наши красные рабочие с верфи и товарищи по коммунистической партии Германии захватили почту, телеграф и полицейские участки в городе. Полиция разоружена, гарнизон города и порта перешёл на сторону коммунистического восстания. Во всех районах города построены баррикады  и провозглашён революционный режим. Главой Гамбургской советской республики назначен наш верный товарищ - Ханс Киппенбергер. Приказом революционного комитета все вооружённые формирования республики объявляются вне закона, оружие и техническое оснащение должно быть немедленно передано красной революционной гвардии во избежание ненужного кровопролития. Экипажу крейсера приказано вернутся в порт на малых судах, а командование передать революционным матросам Гамбурга. Товарищи матросы и кадеты, да здравствует Советская Германия! Да здравствует Всемирная Федеративная Республика Советов! Да здравствует мировая революция!
Посланник сложил лист бумаги и передал его корветтенкапитану. Майер с почёрневшим лицом смотрел на палубу. Офицеры молча переминались с ноги на ногу. Гробовая тишина царила и в строю матросов.
Первым не выдержан Крампе, он сделал несколько шагов в сторону вооруженных матросов, прибывших на корабль и вытянул кулак в их сторону:
– Мать вашу, да кто вы такие, чтобы отдавать подобные приказы?! Трусы и предатели, выскочки, повязавшие красные тряпки, от которых уже тошнит!
Старший боцман развернулся в сторону офицеров:
– Если вам, господа офицеры, дорога ваша честь, вы немедленно выбросите за борт этих ублюдков и ...
Бравурная речь Крампе внезапно прервалась. Сквозь запахнутый чёрный бушлат просочился яркий блеск винтовочного штыка, густая кровь хлынула на палубу, заливая начищенные доски. Тело старшего боцмана обмякло и мешком свалилось с жала винтовки. Лицо капитана перекосил ужас, он схватился за витую рукоятку кортика. Его действие было воспринято главой революционной делегации однозначно - мужчина в ответ вытащил из кармана пальто револьвер с куцым стволом и трижды нажал на спусковой крючок.
Изуродованная голова Майера свалилась на грудь, выронив кортик и сделав пару шагов, он рухнул навзничь. Офицеры вцепились в фальшборт судна, ожидая расправы. Посланник направил револьвер в их сторону:
– Довожу до вашего сведения, что все лица препятствующие исполнению приказа революционного комитета города будут расстреляны немедленно, требую прекратить любые попытки бунта и начать незамедлительную погрузку на шлюпки! Наши миноносцы в устье Эльбы имеют приказ торпедировать любые мятежные суда с их командами! – крикнул Штерн.
Спустя несколько минут началась хаотичная погрузка на барказы и ялы. Офицеры и старшие матросы были первыми погружены под конвоем на паровой катер, который сразу отплыл в сторону берега. Матросы крейсера помогали кадетам распределять вещи и личный состав.
Рат, Гоззо и Удо вместе с машинистами стояли позади всех в строю, а посланник Штерн в это время отвёл в сторону обермаата Кёлера и что-то ему шепнул на ухо.   
Гоззо, увидев это, дёрнул за рукав Матиаса:
– Что происходит, Матти?! Какого чёрта этот ублюдок разговаривает с нашим машинистом? Чую, сейчас нас как щенков перетопят в Эльбе, и опомнится не успеем. Валить отсюда надо, да побыстрее!
Удо, услышав слова брата, одобрительно кивнул. "Надо, Рат", – читалось в его глазах.
Рат прекрасно понимал, что броситься на вооружённый конвой с кулаками - затея бесполезная, они последуют за капитаном и боцманом и спровоцируют ещё б;льшие жертвы среди экипажа корабля. Но старший кочегар не привык сдаваться вот так.
Он прошептал братьям несколько слов, после чего сделал три шага назад. Удо и Гоззо подходили к оставшимся на палубе янмаатам, после чего оттесняли их к своему вожаку. Когда очередной барказ с матросами корабля был спущен на воду, на палубе вокруг Рата скопилось около тридцати "дворян", они перешёптывались и поглядывали на ефрейтора котельной "номер три". У шлюпбалок осталось трое коммунистов, они повесили винтовки за спину, отвязывая последний ял. Людвиг Штерн стоял у фальшборта, раскуривая обломок сигары.
– Давай! - раздался крик братьев, после чего кадеты устремились навстречу конвоирам и, схватив их за бушлаты, сбросили троицу за борт. Выронив зажженную сигару, Штерн вновь потянулся за револьвером, но вытащить оружие он не успел - острие пожарного багра в руках Гоззо пронзило горло посланнику. Булькающие звуки из окровавленного рта сопровождали его падение в холодные воды Эльбы. Капитан и старший боцман были отомщены.
Рат бросился к кадетам и матросам, которые видя эту картину, ожидали развязки.
– Так, все, кто на учениях были у орудий, живо снимайте чехлы и готовьтесь к залпу. В штурманскую рубку и к дальномерам - те матросы, кому наш покойный капитан вдолбил знания, как управлять этим судном. Дорог; каждая минута, и от ваших действий зависит, чем закончится сегодня этот день для всех нас. Удо и Гоззо, забирайте остальных в машинное - самый полный ход и угля не жалеть! Все, кто не при деле - подавать снаряды и в котельные!
Команды Матиаса прозвучали громче выстрела. Кадеты, словно ошпаренные, рванули к своим местам, срывая чехлы с орудий. Спустя секунды крейсер ожил, забирая якоря из воды и винты заработали вновь. 
"Гамбург" стал спешно поворачиваться левым бортом, клубы чёрного дыма, словно венец, окружили его местоположение.
Миноносцы однозначно поняли этот жест - не прошло и минуты как заговорили их стопятимиллиметровые и "восьмёрки". Фонтаны брызг взлетели вблизи носа и кормы. Это было не предупреждение, это была уже пристрелка. Миноносцы, кашлянув трубами, расходились в разные стороны, принимая бой. Залпы из орудий следовали один за другим.
"Гамбург" сделал круг и подставил под снаряды уже правый борт. В обшивку впились один за другим два снаряда. Пробоины задымились, но выстрелы пришлись выше ватерлинии.
По всей палубе раздавался скрипучий голос боцмана Хауге, младшего среди помощников капитана, его чудом удалось спасти от красных конвоиров, сорвав в последний момент бушлат с нашивками. Янмааты сообщили Гоззо, что именно Хауге на учениях командовал левым бортом при расстреле баржи. Офицеры указывали расстояние и точный прицел орудий в учебном бою. Но синхронность и слаженность юнцов была заслуга Хауге.
Теперь уже кадеты-дальномерщики сопровождали команды боцмана:
– Три тысячи сто! Три тысячи восемьдесят! Три тысячи шестьдесят! – неслось из дальномерного поста.
– Правый борт, залпом! – закричал Хауге, высоко подняв вверх руку в знак внимания, – Огонь!
– Огонь! – повторили артиллеристы и палуба затряслась от почти одновременного залпа.
Миноносец с бортовым номером "4" резко повернул влево, но один из снарядов крейсера угодил ему в кормовую надстройку. Яркая вспышка, и шлейф чёрного дыма означал первый успешный результат.
– Есть попадание! – хором крикнули дальномерщики. Хауге одобрительно крякнул и поднял кулак.
– Повторить со смещением влево, дальность? – боцман ждал корректировку.
Голос сверху уже принадлежал Рату. Тот ничего не смыслил в корректировке, но отсюда вся ситуация была видна как на ладони.
– Три тысячи сто двадцать! – передал слова янмаатов Рат.
– Правый борт, залпом! – взревел Хауге, – Огонь!
– Огонь! – вновь повторили канониры, и следующие пять снарядов устремились вперёд, разрезая остатки тумана.
Прицел в этот раз был менее точен - миноносец сделал резкий зигзаг вправо, пять же фонтанов лишь вспенили воду у его носа.
– Все пять мимо! Стреляй точнее! – закричал Рат, понимая, что долгая перестрелка невозможна, так как крейсер имеет сокращенный боезапас.
"Сто сороковой" в это время сделал несколько залпов и последними двумя поразил сразу оба кормовых орудия, разметав обслугу. Шестеро кадетов погибли сразу, ещё трое были ранены и истошно кричали от боли.
Рат приказал убрать раненых в машинное отделение. Заменить их было некем.
Штурманская рубка правильно реагировала на ситуацию, крейсер набрал полный ход и развернулся левым бортом. Расчёты были готовы доказать, что не только старые баржи могут поджигать в ночи.
– Три тысячи пять! – крикнули янмааты.
– Левый борт, залпом! – поддержал Хауге, – Огонь подряд!
Четыре оставшихся на борту орудия выпустили с кратчайшими интервалом ещё восемь снарядов в сторону второго миноносца. Удача на учениях продолжилась и тут - три снаряда впились в борт миноносца ниже ватерлинии, после чего раздался оглушительный взрыв. Судно погрузилось в воду правым бортом, дым из трубы почти исчез, а значит одна из паровых машин приказала долго жить, а вторая была явно повреждена. Но орудия с палубы продолжали посылать снаряды в крейсер.
– Давай добивай "сто сороковой", ещё разок! – закричал Рат боцману, но его слова перебил истошный вопль матросов-наблюдателей.
– Торпеда с левого борта! – испуганно закричал один из янмаатов.
С мостика были прекрасно видны движения миноносцев, и в утренней изумрудной воде появилась хорошо видимая полоса от приближающейся торпеды.
– Вторая следом! – крикнули в голос артиллеристы с носовых расчётов.
Уже две серебристые сигары, вспенивая волны, шли на опережение крейсера. Расстояние сокращалось  - они целили  в носовую часть.
Матиас ворвался в штурманскую рубку и схватил телеграфную трубу.
– Обе машины, стоп! – проорал он, сжимая медную горловину. –Выворачивай руль вправо!
Крейсер начал замедлятся и зачерпнул воды, окатив палубу и всех на носовой части, сделав нырок. Торпеды прошли в нескольких метрах, не задев судно. Вздох облегчения прокатился по рубке. Теперь надо было восполнить утрату скорости.
– Машинное, самый полный ход! Выжимай всё, что есть! - последовала команда ефрейтора.
Матиас бросился на правый борт, дальномерщики уже готовили выдать боцману новые данные.
– Две тысячи сто пятьдесят! Две тысячи сто сорок!
– Правый борт по "четвертому", залпом! – скомандовал боцман – Огонь!
Серия выстрелов прокатилась по кораблю, снаряды настигли второй миноносец. Один из них разнёс носовое орудие миноносца, остальные пришлись по надстройкам и закрепленным шлюпкам. В нескольких точках "четвертого" вспыхнули огни пожара. Миноносец, словно раненый зверь, развернулся для яростной атаки бортом.
Две торпеды вновь устремились в сторону "Гамбурга", но штурманская рубка уже понимала как можно их "обмануть", чередуя работу машинного и бешено вращая руль уже в левую сторону.
Торпеды  вновь ушли в сторону, крейсер стремительно расходовал запасы удачи.  Расстояние до миноносцев стремительно сокращалось. Они были серьёзно повреждены, но продолжали вести огонь. Один из снарядов прошил среднюю трубу, а второй уничтожил котельную "номер один" на крейсере. В пробоину стала поступать вода, одна из паровых машин, приняв воды, заглохла. Скорость корабля резко упала, ограничив маневрирование. Удо, командуя второй котельной, вместе с янмаатами приступили к откачке воды, подступившей к печам.
Подойдя к "Гамбургу" на пять кабельтовых, миноносцы вновь разделились, окружая мятежный корабль. "Сто сороковой" с ожившей второй паровой машиной шёл на сближение, рассчитывая дать торпедный залп. Орудийные расчёты с обоих бортов готовились дать отпор, когда точный выстрел накрыл носовые "стопятимиллиметровые". Сразу два орудия замолкли навсегда, а разорванные и искалеченные тела канониров раскидало по всей палубе. Следом, "четвёртка" выпустила в правый борт крейсера одну за другой две торпеды.
Залп трёх орудий Хауге с правого борта прошил носовую часть миноносца "четыре" ниже ватерлинии, после чего тот сразу ушёл наполовину в воду – и почти тотчас же раздался грохот взрыва от попадания обеих торпед.   
«Гамбург» сильно качнуло, затем накренило на правый борт. На палубу обрушились столбы воды, сбивая с ног матросов и кадетов, смывая трупы убитых и стонущих раненых.
Придя в себя, артиллеристы бросились к уцелевшим орудиям и открыли частый огонь по обоим кораблям, добивая полузатопленные суда. Другие матросы, поддались панике, и спешно спускали спасательные шлюпки на воду, готовясь покинуть подорванный корабль. Гоззо с несколькими матросами тащили огромный брезент, собираясь подводить пластырь под пробоину, кадеты с мостика бросились к ним на помощь в машинное отделение, откуда пришло сообщение о начавшемся в пожаре.
В это время на палубе появился Рат, хватая обезумевших кадетов за воротники бушлатов и оттаскивая их от шлюпок, а Хауге поспешил взять в свои руки управление огнем. "Дворяне", увидев своих лидеров, постепенно начали успокаиваться и приходит в себя. Вместе с боцманом Рат руководил осмотром пробоины и подводкой пластыря. В трюм устремился наспех собранный пожарный дивизион во главе с кочегаром Гоззо, он собрал наиболее крепких кадетов из числа наблюдателей и дальномерщиков. 
Миноносец "4" уже затонул, лишь кормовая часть с замершими винтами виднелась из воды. "Сто сороковой" опрокинулся на бок и постепенно забирал воду - остатки команды на вельботах стремились прочь от обреченного корабля. Лишь несколько человек плыли в сторону крейсера, это были арестованные матросы "Гамбурга", которых под конвоем первыми увезли с судна. Теперь же они возвращались на свой крейсер, помогая ему в тяжелые минуты.
Доступ в крейсер был через торпедные проломы и они устремились туда, помогая ставить пластырь. Несмотря на все усилия, "Гамбург" набирал всё больше воды. Ситуация стала критической. 
Наспех поставленный пластырь практически не сдерживал воду, крейсер погружался правым бортом. Внезапно урчание винтов подарило надежду на удачную развязку - одна из паровых машин вновь заработала. Янмааты передали сообщение, что огонь в машинном удалось ликвидировать. Крейсер набирал малый ход, выпуская клочки дыма из уцелевшей трубы.
– Насосы начали откачивать воду! – крикнул Удо, пробравшись по пояс в воде к мостику и рулевой рубке, где находился Рат, выравнивающий движение "Гамбурга". – Скоро зайдём в устье Эльбы. Что дальше, Матти?
– Дальше новая проблема, – едва слышно ответил Рат и указал на вход в русло Эльбы.
Навстречу раненому кораблю двигался минный тральщик с номером "101", на его фок-мачте развивался алый флаг.
– Это "Фульда" , – оторвавшись от дальномера сообщил один из кадетов-корректировщиков, – он в порту на ремонте стоял целую вечность, мы были не раз на нём.
Удо повернулся к Рату:
– Видимо, восставшие пустили свой последний козырь. У него из вооружения только одна "восьмёрка", нам он точно не соперник. Попробуем?
Рат отрицательно мотнул головой.
– Есть чем? Орудия левого борта задраны вверх, правые затоплены. Предлагаешь протаранить его? – съязвил старший кочегар.
Мостик замер в ожидании решения. Действовать нужно было незамедлительно - прогремевшие выстрелы с "Фульды" подгоняли процесс обдумывания.
Боцман Хауге поднялся на мостик:
– Гоззо откачал треть воды из трюма, пластырь пришёлся нашему гиганту по вкусу. Второй котельной конец, рабочая - только третья. Твои ребята-янмааты отлично справляются. А чего вы замерли? Что за выстрелы были? С берега?
Удо указал боцману на новую проблему, двигающуюся в клубах черного дыма.
– Таак, - боцман снял сырую бескозырку и вытер лоб рукавом бушлата, – насколько я понимаю, наши пушки слева целятся в задницу апостолам на небе, а правые глотают воду Эльбы?
Рат кивнул.
– Правильно понимаешь. Если только протаранить это корыто. Мин у него точно нет, "дворяне" сообщили о том, что он на ремонте стоял в порту уже вечность. А вот орудие на "Фульде"исправно, и как раз его ты слышал.
Боцман почесал кончик носа:
– Хмм, раз нет пушек, так давайте его торпедируем!
Рат хлопнул себя по лбу. Точно! В крейсере же два торпедных аппарата, по одному с каждого борта . Правый точно уже не помощник, а вот левый?!
Хауге обвёл глазами мостик.    
– Дворянские щенки, кто из вас стрелял из торпедных? Я в этом не силён точно.
Янмааты переглянулись, торпедистов среди них не было.
Рат схватил Удо за плечи:
– Спускайся в трюм, спроси среди выживших с миноносца, может нам и в этом повезёт.
В это время тральщик сбавил ход, явно стремясь получше прицелиться. Три выстрела пришлись на корму, палубные доски разлетелись, но без огня - воды ещё было предостаточно, лишь самый верх фальшборта показался из воды - насосам не хватало полной мощности машин. Но испытывать корпус на прочность не следовало - точное попадание в борт поставит жирную точку на плавучести крейсера.
Голос кочегара Удо из корабельного телеграфа вывел мостик из оцепенения:
– Матти, есть торпеда. Одна. И наводчик есть, только он говорит, что она "красноголовая" - учебная, мать её в душу. Что будем делать?
Янмаат, стоявший у рулевого колеса, дёрнул Рата за рукав.
– Командир, нам и не нужна боевая. Корпус "Фульды" не имеет бронирования, он из дерева, нам главное попасть точно.
Рат схватил трубу:
– Всё в порядке, Удо! Заряжайте болванку, прошьём это корыто, парни сказали, что брони у тральщика нет! Только по моей команде!
– Машинное, дайте всю скорость, что есть! И держитесь за что-нибудь!
"Гамбург" прибавил пару узлов и начал разгон. До тральщика оставалось менее двух кабельтов  , когда "Фульда" начала поворачивать к крейсеру левый борт, избегая столкновения. Медлить больше было нельзя.
Рат прокричал в переговорную трубу:
– Аппарат готов? Сейчас или никогда!
Спустя секунду прозвучал положительный ответ. Матиас схватился за поручни, его жесту последовали остальные на мостике.
– А теперь бросить якорь по правому борту!!! – взревел он.
Янмааты, словно поняв затею их лидера, мгновенно исполнили приказ.
"Гамбург", словно споткнувшись о коралловый риф, выпустил носовой стояночный якорь, и корабль, содрогнувшись, на полном ходу, резко развернулся левым бортом на силуэт тральщика. Все, кто были в рубке, кроме Рата, полетели на пол, не удержавшись от резкого манёвра.
– Торпедный аппарат, залп! – закричал он в трубу что есть силы.
Серебристое тело торпеды  выпрыгнуло из чрева задранного левого борта и с громким хлопком приземлилось в воду, а затем с шипением ринулось в сторону тральщика. Рёв сирены зазвучал с "Фульды" практически мгновенно, но было уже слишком поздно - бурлящий снаряд за считанные секунды достиг своей цели, проломив правый борт тральщика у кормы. Экипаж бросился к шлюпкам, но судно уже погружалось в воду, задирая носовую часть. Матросы в панике бросались за борт, вылавливая в воде любые плавсредства и пытаясь отплыть подальше от тонущего корабля.
"Гамбург", подняв якорь, неспешно обогнул побежденного противника, спустив им поврежденный, но исправный вельбот с разбитой кормы. Сопроводив взглядами верхушку фок-мачты с красным флагом, уходящую в воду, немногочисленный экипаж крейсера издал громогласный победный клич.
Боевой поход покойного корветтенкапитана Майера можно было считать официально завершённым. Непобеждённый "Гамбург" вошёл в устье Северной Эльбы.

В городской гавани Рат с командой крейсера увидели удручающую картину. Гамбург горел сотнями пожарищ. Слышны были винтовочные выстрелы и грохот полевых артиллерийских орудий. Дома складывались как карточные домики, выпуская фонтаны пепла и кирпичной пыли. Зарево пожаров растянулось над городом. Портовые улицы были завалены грудами битого кирпича и перевёрнутым транспортом - от гужевых повозок до грузовиков. Множество мёртвых тел лежало вокруг этих псевдоукреплений, в полицейской форме, армейской и морских бушлатах. Рукава некоторых были перевязаны красными лентами, одиноко бродившие гражданские собирали у мертвецов винтовки и пистолеты, складывая изуродованное оружие в мелкие кучи. Услышав свист снаряда, они прижимались к земле, но затем вновь продолжали свою работу. Часы показывали полдень, события в городе уже закончились или были близки к завершению.
Рат с братьями спустил шлюпку, к нему присоединилось несколько кадетов из машинного. Командование судном он передал боцману Хауге - тот не противился, крейсер нуждался в ремонте, но его орудия были ещё живы, а значит помощь могла потребоваться в любой момент.
– Мы с парнями разведаем обстановку, если что, я отправлю вестового, будьте наготове и держите орудия левого борта заряженными.
Они пожали друг другу руки, после чего Рат отплыл к берегу.
На пристани гражданские при виде моряков разбегались в стороны, но не сводили с них глаз. Ясно было, что доверие флотским в Гамбурге подорвано навсегда, раз моряки выступили против власти республики. Брошенное оружие Рат решил не брать, вооруженный отряд мог вызвать лишнее внимание - неизвестно, кому принадлежала власть в городе в настоящий момент.
Пробираясь через узкие городские улицы, кочегары встретили баррикаду из разбитой мебели и битого кирпича вблизи полицейского участка. Над головой моряков просвистел винтовочный выстрел, команда Рата бросилась на землю.
– Кто вы и откуда? Назовитесь! – окликнул их голос из-за баррикады.
Лгать не было смысла, форма выдавала в них флотских.
Гоззо приподнялся на локтях:
– Мы экипаж крейсера "Гамбург", а вы кто? –  крикнул он в ответ.
Из-за груды камня вышло несколько мужчин в военной форме. Самый пожилой из них в стальном шлеме, подойдя к матросам, приложил руку в приветствии.
– Фрайкор  самообороны ;льтоны , капитан Зигер. А вы, парни, из "морских бригад" ?
Рат и братья отрицательно качнули головой.
– Нет, нас пытались разоружить на входе в устье реки миноносцы "красных", большую часть матросов и всех офицеров забрали с корабля на берег, а мы с янмаатами дали отпор - потопили их посудины. Наш крейсер стоит у пристани сильно поврежденный, но ещё с зубами, – ответил Матиас.
Престарелый капитан схватил в охапку Рата и крепко обнял, прослезившись:
– Да вы, парни, сделали больше, чем мы за всё утро. Эти корабли сперва обстреливали полицейские участки и оттеснили нас на северо-запад города, но когда они узнали, что "Гамбург" возвращается с учений, они снялись с якоря и рванули к вам. Мы за это время оттеснили коммунистов в северную и восточную часть города. Тут были страшные бои, горожане нам помогали расчищать улицы и выбивать из рабочих кварталов всю эту красную сволочь, – сообщил фрайкоровец. 
Кадеты за спиной Рата стали трясти за плечи братьев, расплываясь в улыбке.
– Тише вы, черти, кости переломаете, а скажи, капитан, не видели ли утром наших матросов и офицеров с корабля, их же доставили на пристань? – вполголоса спросил Удо, – мы бы хотели их найти.
Капитан Зигер кивнул.
– Да, несколько десятков синебушлатных  видели в Хамме и Хорне , их вели строем под конвоем на окраину города. Полиция порта пыталась их отбить, но безрезультатно. Да вы и сами видели, что творится сейчас на пристани, даже трупы убирать не успеваем. Пушки били по этому району с шести утра. Сейчас тяжелые бои идут только в Бармбеке, коммунисты там получают от местных помощь, даже укрепления строят им. Возможно, ваши парни сейчас в Шиффбеке, сейчас там практически стихла стрельба. Возьмите, – с этими словами фрайкоровец вытащил из кобуры десятизарядный "бергман-баярд" и  протянул Рату.
Матиас убрал оружие под ремень бушлата и повернулся к кадетам:
– Янмааты, передаю вас в подчинение капитана Зигера, отправляйтесь с ним на пристань и затем на крейсер. Пусть "Гамбург" направит уцелевшие пушки на рабочий район Бармбек, надо закончить эту бойню как можно скорее. Я, Удо и Гоззо отправимся искать наших товарищей на востоке города. Пора вернуть крейсеру его семью.
Рат повернулся к капитану:
– На корабле старший боцман Хауге, эти парни умеют точно стрелять. Удачи нам всем.
Прощание было быстрым. Братья забрали с баррикад два карабина и по десятку патронов к ним, после чего вся троица скрылась в переулке.

Глава шестая

ХОЛОДНОЕ БЛЮДО, ЗАВЁРНУТОЕ В БУШЛАТ

Городские кварталы восточной части Гамбурга были сильно разрушены. Каждая улица была перегорожена наспех собранными баррикадами, многие из которых лизало пламя, из выбитых окон изредка выглядывали горожане, оглядываясь по сторонам.
Квартал Хамм первым встретился на пути Рата и братьев, двухэтажные бараки и кирпичные здания общежитий почернели и были усеяны осколками снарядов и гранат, оконные проёмы с красными полотнищами дополняли тела погибших рабочих, руки которых мертвой хваткой ещё удерживали винтовку или кирпич. Запах гари и горелой резины привёл к двум бронеавтомобилям на центральной площади квартала, из стрелковых щелей валил густой чёрный дым. Их экипажи в армейской форме лежали поодаль - на шинелях были видны бурые пятна крови. Под ногами хрустели многочисленные винтовочные и пистолетные гильзы, а также бутылочные осколки -  они, словно ковёр, перестелили собой всю истерзанную брусчатку.
Оглядываясь по сторонам, кочегары вышли к поваленной ограде кладбища Альтер Хаммер. Молчание прервал Гоззо:
– Смотри, Матти, у склепа! – испуганно произнёс он.
Церковное кладбище заканчивалось высоким склепом из серого камня, возле которого были свалены в кучу тела убитых. Тёмно-синие флотские бушлаты определили их принадлежность  - это были моряки с "Гамбурга".
Пока братья переворачивали мертвецов, Рат рассматривал их лица. Виски и щёки покрывали многочисленные кровоподтёки и ссадины, очевидно, что перед расстрелом их избивали.
– Рат, здесь не все ребята, практически одни палубные, офицеров, видимо, погнали дальше в рабочий квартал Хорн. Должно быть, ещё семеро из окружения Майера, я точно помню...
Речь Гоззо оборвал громкий винтовочный залп. Братья и Матиас, пригнувшись, укрылись в ельнике, густо растущим позади склепа. Сквозь густую хвою Рат разглядел троих мужчин в рабочих куртках, стоявших над телом в синем бушлате. Знаки различия на рукаве указывали на офицерский состав.
– Это лейтенант из телеграфного. Не помню, Клаас, вроде, – прошептал Удо.
– Понял, – ответил Матиас, направив свой " бергман-баярд" в сторону убийц, – по моей команде!
Братья прицелились из полицейских карабинов. Синхронно грохнули выстрелы и рабочие повалились на землю, выронив своё оружие. Один из них загребал руками могильную землю, получив ранение в спину. Остальные были мертвы.
Рат поднял раненого рабочего за воротник куртки, кровавая пена у рта сообщила об агонии.
– Где остальные моряки, ублюдок?! – прорычал Гоззо, направив свой карабин в лицо убийцы.
Рабочий шевельнул губами:
– П-п-ожар... Х-хамм...
Его глаза закатились, а голова беспомощно свесилась на грудь. Рат ногой перевернул рабочего на спину и дважды выстрелил ему в грудь. Подняв глаза на братьев, он убрал пистолет в карман бушлата.
– Бегом, – отчётливо произнёс Матиас.
Троица устремилась в центр квартала Хамм, минуя центральную улицу Миттельштрассе, где ещё были слышны разрывы и оружейные выстрелы. Дважды приходилось прятаться под каменными сводами мостов, когда визг пуль над головой преграждал дорогу. Разбираться, кто стрелял, не было времени  - братья делали два-три залпа из карабинов в сторону невидимого противника, затем кочегары вновь переходили на бег. Каждая минута могла быть решающей для, возможно, ещё живых товарищей, и Рат прекрасно это понимал.
Едва краснокирпичное здание пожарной части показалось из-за крон многолетних тополей, растущих вдоль Миттельштрассе, как на пути троицы возникла баррикада из перевёрнутых трамваев. На уцелевшем проводе висел красный флаг восставших. За баррикадой были слышны крики и нецензурная брань.
Моряки проникли в один из вагонов, лучшего укрытия было не найти.
У ворот пожарной части столпились два десятка гражданских в костюмах, куртках и шинелях с алыми нарукавными повязками, они  выгружали из двух грузовиков ящики. Один из мятежников, по-видимому, старший, извлекал из каждого ящика винтовку или ружьё, осматривал его, щёлкал затвором и убирал обратно.
Спустя несколько минут к воротам подъехали ещё несколько машин, доверху гружённых аналогичным грузом. Ворота гаража распахнулись, и вышли двое рабочих с револьверами и жестами указали на кузов автомобиля. На разгрузку выбежали шестеро мужчин в тёмно-синих морских бушлатах. Тусклое золото на обшлагах указывало на офицерские звания.
– Это наши парни, – просипел Удо брату, – Слушай, Рат, мы должны их спасти, пока не поздно, а затем "Гамбург" разнесёт эту пожарную часть вместе с оружием, тут винтовок и боеприпасов не на одну сотню этих красных сволочей. Смотри, у них и пулемёты есть. Здесь запасы с полицейских участков всего города.
– И флотские склады разграблены, – добавил Гоззо,  -– надо решать, Матти, до вечера наши парни могут не дожить, у этих проклятых коммунистов руки чешутся прикончить остатки нашего экипажа!
В это время пленные моряки открыли задний борт прибывшего "адлера", в котором были сложены в один ряд ручные пулемёты. Рат насчитал две дюжины стволов, обёрнутых промасленной тканью. Грозный арсенал для продолжения восстания, который должен быть немедленно уничтожен.
План Гоззо был прост - пробраться на один из грузовиков на въезде в квартал и у пожарной части спрятаться за штабелями пустых ящиков. Затем навалом снять охрану и освободить пленных моряков.
Удо план сразу не нравился - при свете дня, да и численный перевес на стороне мятежников. Его младший родственник был слишком горяч и непредсказуем, и в критической ситуации мог натворить дел. Рат молча выслушал доводы обоих, и внёс единственную коррективу:  устроить поджог, чтобы дым выгнал всех на улицу, а они проникли в помещение пожарного депо.
– Пленников будут спасать в последнюю очередь, их волнуют винтовки и пулемёты.
Братья кивнули в ответ - лучше придумать они не могли.
Грузовик с очередным грузом был перехвачен на въезде в квартал Хамм, поваленный восставшими фонарный столб послужил приманкой и водитель вынужден был покинуть кабину, чтобы убрать его  с дороги. В этот момент троица забралась в кузов автомобиля. Когда под колёсами задрожало каменное покрытие площади, кочегары покинули машину. В момент разгрузки они уже были за ящиками, а Удо спичками зажёг промасленную бумагу. Штабель охватило пламя, разрастающееся с каждой секундой. Огонь перебрался на оконные рамы депо, стёкла начали с треском лопаться.
Матиас был прав - коммунисты, борясь с пожаром, покинули гараж: одна часть таскала ведра с водой, другая - охапки с оружием. Моряков никто не вывел из депо, и это был сигнал. Кочегары пробрались через разбитое окно внутрь, коридоры пожарной части уже заполнил едкий дым, видимость была не более двух-трёх метров. Подняв воротники курток, едва сдерживая кашель, троица двигалась вперёд, держа оружие наготове.
Внезапно в одном из дверных проёмов появилась фигура в рабочей куртке и кепке, держа на вытянутых руках сразу три винтовки. Медлить было нельзя - Удо нажал на спусковой крючок своего карабина. Грохнул выстрел, и коммунист повалился на пол, выронив оружие.
– Вперёд! – крикнул Рат, и, перепрыгнув мёртвое тело, вбежал в комнату. Мимо правого уха взвизгнула пуля, и кочегар дважды выстрелил в ответ. Истошный крик означал попадание - у противоположной стены, держась за живот, корчился ещё один рабочий. Гоззо прыжком оказался у его рук, отбросив ногой выпавший револьвер.
В коридоре загремели винтовочные выстрелы - Удо лежа стрелял в фигуры мятежников, выбегающих из дыма. Гоззо и Рат незамедлительно присоединились  - в этой комнате они были в ловушке. Коммунисты, потеряв не менее десятка своих людей, отступили назад и открыли беспорядочную стрельбу по окнам.
Спустя минуты братья обнаружили связанных моряков в помещении столовой, но радостных объятий не было, так как стрельба по окнам стихла и раздался хриплый голос с улицы:
– Внимание, флотские ублюдки! С вами говорит командир рабочего отряда Брандлер, немедленно сдайте оружие и выходите с поднятыми руками, ваш сопротивление обречёно, выбирайте -  пуля или моя милость!
Моряки переглянулись - милости они уже точно не получат, решено было отбиваться до последнего вздоха. Подчёркивая решимость действий, Гоззо дважды выстрелил из окна. Сразу зазвенели осколки стёкол над головой - коммунисты дали ответный залп.
Ползком пробираясь по коридорам депо, моряки "Гамбурга" собрали оружие. Винтовки были, но патронов собрали всего по горсти каждому.
– Беречь каждый выстрел, – предупредил всех оберлейтнантцурзее Ригель, главный машинист крейсера. Из всех уцелевших моряков он был самый старший в звании.
Тем временем доски дверей пожарного депо прошило несколько пуль, срезав двух фельдфебелей-телеграфистов, не укрытых за перегородками. В гараж ворвались мятежники, открыв беспорядочную стрельбу сквозь дым. Моряки ответили залпом. Потеряв ещё троих, коммунисты отступили во двор.
– Если в следующий раз они пойдут все сразу, нам не отбиться, – заключил Ригель.
– Значит будем грызть зубами и бить прикладом, – ответил ему Гоззо.
Но восставшие не пошли на повторный штурм, на минуту в депо наступила мёртвая тишина, сквозь которую Матиас услышал знакомый щелчок пулемётного затвора.
Двери депо рухнули и в образовавшийся проём вкатился кузов грузовика с торчащими стволами "максимов".
Крик Ригеля "Ложись!" прервали зигзаги очередей, пули рвали и крошили всё, что встречали на своём пути, сыпались стёкла, летела щепа деревянных перегородок, смерть и пороховой дым заполняли всё внутреннее пространство. Спасения нигде не было, пулемёты стучали и плевались, описывая полукруги от одной стены к другой. Моряки бросались к окнам, но сразу падали, разбрызгивали кровавые ошмётки и истошно кричали. Бойня длилась не более двух минут, пулёметы смолкали лишь на перезарядку и снова резали воздух свинцовым дождём. Затем вновь наступила тишина.
Рат лежал у стены, его левая рука закрывала лицо, правая беспомощно лежала на полу, под ней растекалась лужа бурой крови. Сквозь пальцы левой ладони он видел перекошенное лицо Ригеля, пуля рассекла нижнюю челюсть надвое; чуть поодаль хрипел разорванным горлом Гоззо, выпуская вишнёвую пену разбитыми губами; его брат Удо замер, стоя на коленях, а из выбитого глаза и лба давление выбрасывало сгустки крови и мозга. Несколько моряков ещё шевелили конечностями, но их предсмертная агония вела обратный отсчёт.
Пулемётчики восставших спустились с кузова, держа в руках револьверы. Шагая между телами, они ногой наступали на голову морякам и контрольными выстрелами заканчивали их муки. Но когда к Рату подошёл один из пулемётчиков, кочегар уже не закрывал уцелевшей рукой глаза, кисть лишь сжимала подаренный фрайкоровцами "бергман-баярд".
Выстрелы вновь загремели в стенах депо, и расстрельная команда получила свой свинец от моряка. Рат, опираясь на стену, поднялся с пола. Отбросив уже бесполезный пистолет в сторону, он подобрал с пола морскую фуражку и прижал ей рану на правой руке. Затем кочегар, качаясь из стороны в сторону, прошёл в конец гаража, где на стене покоился дежурный телефон. Он уцелел, и это был подарок судьбы для Матиаса. Разбитая таблица на стене сообщила нужный номер. В трубке раздался треск и едва слышный мужской голос:
– Пожарная часть порта, слушаю вас.
Матиас проглотил слюну, скопившуюся во рту.
– Говорит пожарная часть района Хамм, повторяю, говорит пожарная часть района Хамм.
В трубке снова послышался треск. Затем голос диспетчера прозвучал более отчётливо:
– Нет возможности вам помочь, Хамм, справляйтесь своими силами. Много пожаров в Альтоне...
Рат крепче прижал трубку к лицу и опустился на пол, прислонившись к стене под телефонным аппаратом.
– Слушай меня внимательно, дело есть к тебе, как твоё имя, парень? – спокойно проговорил Матиас.
Трубка зашипела.
– Моя фамилия Реттер. А Вы кто?
– Запоминай, Реттер, у меня совсем мало времени. В порту стоит крейсер "Гамбург", ступай к нему. Поторопись. Старшего зовут Хауге. Проси только его. Передай ему, что с тобой говорил Матиас Рат. Кочегар Матиас Рат.
Моряк разразился кашлем, едкий дым ещё проникал в разбитые окна и дышать становилось всё труднее.
Трубка еле слышно пискнула:
– Что передать Хауге?
Рат вытер лицо промокшей от крови фуражкой, силы его оставляли.
– Все орудия на меня. Повторяю, все орудия на меня. Понял, Реттер? Ты всё запомнил, дружище?
Трубка наполнилась прерывистым потрескиванием. Матиас разжал ладонь, и она беспомощно сползла на грудь, покачиваясь на проводе.
"Все орудия на меня. Все. На меня. Все"
Матиас бормотал, едва шевеля пересохшими губами. Веки опустились, словно в них закачали свинец. Сознание погружалось в пустоту. Уже не чувствовалась боль в руке, она растеклась по всему телу и погасла. Жгло затылок, голова медленно сползала по каменной стене, сдирая кожу и волосы. Но это была уже другая боль, её поглощало слабеющее тело. "Тишина. Какая тишина", – подумал Матиас.
Приятный холод начал покусывать кончики пальцев, сперва на ногах, затем на ладони. Грудь всё медленней вздымалась и опускалась, замедляя дыхание. Сон и смерть начали игру в кости. В ней не будет победителя, они разойдутся миром, слившись воедино. И тогда стук в груди моряка прекратится насовсем, и Матиасу станет легче. Его сознание заполнял приятный туман.
Мятежники складывали уцелевшее оружие во дворе пожарной части, мертвецов забрасывали в кузов грузовика, стоявшего в проломе дверей депо. Когда двое рабочих подняли за шиворот и полы бушлат, владельцем которого был Рат, в центр площади квартала Хамм впился корабельный снаряд. Затем поодаль второй. Третий. Четвертый и пятый подняли аккуратно сложенные винтовки и пулемёты над брусчаткой. Шестой пришёлся в автомобиль мертвецов.
Выстрелы становились всё чаще. Снаряды ложились всё ближе друг к другу. Площадь погрузилась в плотную массу каменной пыли и гари. И только тогда всё пространство замерло в тишине.

Глава седьмая

КРОВЬ

Клаус с любопытством разглядывал лицо и одежду Матиаса, пока тот всё ещё держал зажатый в ладони револьвер. Ствол был направлен в грудь юноши.
– Следующим вечером бои в городе закончились, и экипаж крейсера обнаружил меня в развалинах депо . Хауге выпустил по кварталу Хамм весь оставшийся боезапас. Не знаю, как я уцелел в этом аду, но видимо судьба уготовила мне иное предназначение. Теперь я знаю какое, и ты не сможешь мне помешать, мой друг, – спокойным голосом закончил Рат.
Клаус отвёл ствол револьвера от своей груди, прошёлся по комнате и сел на кровать, напротив сейфа. В голове безумной каруселью вращались десятки вопросов.
– Что там, Рат? – спросил он, подняв глаза на товарища.
Матиас убрал револьвер в карман бушлата, затем взял ключ из рук вора и открыл сейф. Подняв крышку ящика, он развернул его в сторону Клауса. Тусклый свет из коридора осветил содержимое. Нет, это были не деньги. Вор ошибся.
Ящик был заполнен брикетами, завернутыми в промасленную бумагу, в пустотах между ними блестел металл.
– Это мелинит, мой мальчик. Взрывчатка, вперемешку с шрапнелью из снарядов, на дне ящика ещё с десяток газовых гранат, помнишь их? Французы нас ими забрасывали под Креси , – с этими словами Рат достал со дна яйцеобразную гранату, верхняя часть которой была окрашена в ярко-алый цвет.
Клаус кивнул. Жуткие картины удушенных и отравленных газом солдат были высечены навечно в памяти.
– А деньги? Они вообще были? Зачем всё это? – юноша схватил друга за плечи.
Тот скривил лицо.
– Дружище, ты нашёл себя здесь, во Франкфурте, я же там - в Гамбурге. Но в нашу жизнь вплелась эта красная зараза, она распространяется словно тиф по траншеям, и нет от неё спасения. Мы должны устранить эту опухоль, разрушающую привычный порядок вещей и порядков. Равенства они хотят? Мои товарищи были равны им, но убиты в спину. Братства? Мои братья остались лежать в том пожарном депо, где по ним били из пулемётов как в скот. Ради чего? Свободы? Эту свободу они нам всем уготовили?
Матиас подошёл к окну и, чиркнув спичкой, закурил трубку.
– Нет, Клаус, эти презренные лозунги пусть они оставят для отчаявшихся. Конечно, я не отрублю этому дракону голову, но очень сильно отдавлю хвост. Да так, чтобы эти коммунисты раз и навсегда поняли, что им здесь не рады. Этот город будет снова нашим, мой мальчик, мы ведь об этом мечтали, вернувшись из самого пекла? Разве нет?
Клаус поднялся с кровати, закрыв крышку ящика.
– Наши мечты были развеяны после войны. Кто мы теперь? Преступники, ищущие кусок хлеба ради жизни в городе, который нас ненавидит?! Или мечтатели, жаждущие нового порядка в стране, когда её рвут на части. Красные, белые, черные флаги  – какая теперь разница, мы окончательно запутались в своей же паутине. Мечты? Когда-то я, глупый мальчишка, пожелал быть гордым вором и спасителем Ганзы, а мне бросили в ладонь, полную слёз, горсть монет в награду. Я хотел места под солнцем здесь, когда направил пулемёт в северные венгерские морды. А теперь оглядываюсь, ожидая лезвия в шею от их уцелевших "шестёрок". Я надеялся на шанс исправить глупость детства правым делом, когда по заслугам облизывал каменные стены тюрьмы, а мне предложили взять в руки винтовку. Я её взял, и увидел ещё больше глупости и ужаса в той окопной грязи, из которой меня вытащила любовь. Трижды, Рат, я был перед воротами мечты, три раза эти двери давали мне вновь и вновь по зубам.
Клаус повысил голос:
– О чём я мечтаю сейчас, Рат?! Ты точно  хочешь это знать?
Клаус с силой толкнул ящик к ногам моряка и вновь распахнул крышку. Ухватив край бушлата, он указал на содержимое:
– Я мечтаю, чтобы здесь была не проклятая взрывчатка, а деньги! Фунты, доллары, марки - какие угодно, но деньги! Чтобы набить ими карманы и бежать, взяв с собой самое ценное, что осталось от моей презренной жизни - мою Тилли. Больше ничего из прошлого я брать не хочу. Мне осточертело делать то, что мне указывают, приказывают, угрожают. Я хочу идти по дороге домой, не оглядываясь по сторонам и не сжимая в кармане револьвер! Разве много я желаю, Рат? Разве трудный путь я себе представляю?
Рат вонзил в облезлую стену номера окурок, придавив его указательным пальцем.
– Нет, мой мальчик, в битве с тенью прошлого тебе не победить. Она всегда будет стоять рядом с тобой. Посмотри вниз, что ты видишь?
Юноша опустил глаза. Свет коридора отбрасывал его тень на стену.
– Моя тень, Рат...
Матиас покачал головой:
– Нет, Клаус. Не твоя тень. Теперь не твоя. Это тень Еретика, вора Марбурга, бандита Франкфурта, солдата Армантьера - ничтожества на руинах империи...
Глаза Клауса налились кровью. Он шагнул в сторону Матиаса, сжимая до хруста кулаки.
– ... и моего единственного друга, – закончил Рат свою испепеляющую фразу и крепко обнял юношу.
– А сейчас старине Рату вновь нужна твоя помощь. Ненависти у тебя нет, но вот тебе мой нож, – Матиас протянул офицерский кортик бандиту, – отрежь часть моей. Красные собаки сейчас делят наш с тобой город там, внизу, а ты хочешь только их денег. Ты их получишь, даю слово! Мне же нужна лишь месть за своих морских братьев, погибших в Гамбурге. И тогда я стану богаче, свершив её в этих стенах.
По спине юноши пробежал холодок, и он шагнул назад.
– Деньги? – удивленно произнёс вор.
Матиас рассказал Клаусу, что на собрании фрайкора "Красные полотна" будет сделано крупное пожертвование, именно за ним прибудет делегация из Берлина. Киппенбергер, владелец отеля, где проходит собрание, один из лидеров восстания в Гамбурге, и теперь с ним у Рата личные счёты. Матиас прибыл из Гамбурга, а ящик с ним - ничто иное как касса разгромленных коммунистов.
– Пусть так и думают, но моё пожертвование будет самым щедрым и неожиданным, мой мальчик. Тебе же останется забрать их деньги, когда придёт всадник, держа за упряжь смерть и ад , – с улыбкой завершил свой рассказ Матиас.
"Бледный конь", – подумал Клаус, вспомнив фрагменты из проповедей в церкви Марбурга, – "Твоё лицо и есть смерть, друг, без лошадей и прочей библейской ереси."
– Жди моего сигнала, Клаус, для этого спустись на балкон сразу под ресторанным залом отеля, где будет собрание, – сказал Рат, подняв на руки ящик, словно пушинку. Он достал из сейфа бумажный сверток и засунул его под мышку юноши.
– Мой подарок тебе, откроем вместе, когда всё закончится! Держи его крепко!
С этими словами Матиас покинул номер.
Уже из коридора вор услышал громкий голос Рата:
– Да. и сорви эти чёртовы усы, мой мальчик, пусть ими владеют красные на своих плакатах.

Собрание фрайкора началось в одиннадцать часов вечера, весь зал ресторана был в огнях. Солдаты, рабочие, бродяги, проститутки, студенты - все, кто сегодня заполнил сидячие места, с гордостью теребили алые банты и тряпицы на рукавах и шее. Кому не хватило места, теснились в проходах столов, гомон переходил в брань и жаркие споры в ожидании начала мероприятия. На сцене были выставлены столы, накрытые красными скатертями, на которых, в свете ламп, ослепительно сверкали графины и стаканы. В зале было душно и дымно от тлеющих сигар, так что приоткрытое балконное окно, в которое вор наблюдал эту картину, ежеминутно запотевало. Клаус тихо смахивал рукавом испарение, стараясь не создать лишний скрип. 
Антон Ваксман, кинув взгляд на циферблат настенных часов, постучал по пустому стакану. Гул в зале утих.
– Я прошу внимания, дорогие гости нашего отеля. Сегодня знаменательное событие, наши братья обретают новую, доселе невиданную силу под знамёнами свободы и равенства. Берлин был первым, кто бросил вызов старым буржуазным порядкам кровавой империи, но он был один. И когда наши товарищи в двадцать третьем году подняли восстание в Гамбурге, они вновь оказались одни. Но их подвиг не останется незамеченным для всех нас!...
Ваксман налил воды из графина и сделал большой глоток.
– ...И вот наступили тяжёлые времена для нашей республики. Её вновь лихорадит, к власти хотят прорваться авантюристы, имперские шакалы, реваншисты, наполняя ненавистью сосуды сердец простых немцев, жаждущих свободы и мирной жизни. Они хотят ввергнуть нашу великую страну в хаос войн и убийств. Наша задача - не допустить этого. Но вы меня спросите - что может один город выставить против стремительно формирующегося зла?
Ваксман выдержал паузу, обведя хищным взглядом публику в зале.
– Он может стать Берлином, Гамбургом, Килем, Бременом, Мюнхеном... Городом, который не боится сказать "нет" власти с отрубленными руками, той власти, которая пустила на наши земли врагов революции, той самой власти, вытаскивающей из нашего правого кармана предпоследнюю монету, а её заморские хозяева уже тянутся к левому. Не бывать этому, да здравствует объединенная советская республика, товарищи!
Зал вскочил со своих мест, наградив оратора громом оваций и одобрительных возгласов.
На сцену поднялись несколько престарых мужчин в роскошных костюмах. Их сопровождали двое солдат фрайкора с мешком в руках. Антон Ваксман развернул их к залу.
– В эти моменты нам необходима помощь и понимание неравнодушных товарищей, и сегодня совет предпринимателей города сделал свой выбор в пользу Коммунистической партии, одарив щедро наше боевое ядро!
Антон извлёк из мешка несколько толстых пачек купюр, показав их залу и бросив обратно.
Зал, не жалея ладоней, хлопал и радостно улюлюкал.
Внезапно из-за спины Антона Ваксмана вышел Рат, скрестив руки на застёгнутом бушлате.
Председатель с улыбкой вновь обратился к залу:
– Но это лишь начало пути для нас, и я с гордостью представляю товарища из Гамбурга, который смело шагает по нему ещё с двадцать третьего года, один из тех, кто оружием доказал свою преданность коммунизму и интернационалу. Расскажи нам, товарищ, о подвиге рабочих и моряков города Гамбург!
Рат вышел в центр сцены, поставив ящик перед собой. Он снял фуражку и взмахом руки расправил волну густых волос. Клаус ближе придвинулся к щели окна.
Матиас достал из кармана обломок сигары и взмахнул спичкой. Кольцо сиреневого дыма медленно поднялось к потолку.
– Меня зовут Матиас Шонунг, – тихо произнёс он.
Щеки Клауса запылали, словно в них плеснули кипятком. Что он только что произнёс? Своё настоящее имя? Зачем? Сердце юноши заколотилось в бешеном ритме, разгоняя кровь по венам, а в голове моментально прояснилось  – Рат не собирался покидать зал.
– Я связан крепкими узами дружбы в этом славном городе, я знаю его историю, ведал его законы, узнал все стороны бушующей жизни. До войны он был прекрасен, менялся и преображался каждый день, жизнь кипела в нём и люди трепетали перед этой жизнью. Он дал мне больше, чем я просил, и я был обязан отдать ему всё, что имею. И также ревностно я бросился на его защиту в тяжёлые годы страшной войны. Так не медлите и вы, уважаемая публика, и докажите свою щедрость и решимость!
Матиас достал из кармана куртки бумажник и вытряхнул содержимое в мешок, раскрытый в руках солдат на сцене. Ваксман, а также члены совета переглянулись, а затем повторили его жест, опустошив собственные. Толпа в зале засвистела и удостоила этот жест громкими аплодисментами.
Солдаты с мешком обошли зал, и каждый присутствующий коммунист бросил в него все свои жалкие гроши, а у кого денег не было вовсе, срывал с себя часы, запонки, браслеты, серьги - любую вещь, представляющую маломальскую ценность. С туго набитым мешком, фрайкоровцы вернулись на сцену.
Рат похлопал по мешку и жестом указал солдатам на лестницу.
– Отличное начало для новой жизни, мой мальчик! – крикнул он во весь голос, направив звук в слепящие огни потолка.
Клаус почувствовал, как кисти рук затрясла мелкая дрожь, а ступни наполнились ледяным свинцом. Зал замер, удивлённо покрутил головами, но не перебивал человека в бушлате. Солдаты же унесли собранные деньги наверх.
– Что же я увидел, вернувшись из грязной траншеи, кишащей крысами, вшами и червями? – продолжил Рат, – Я увидел этих паразитов здесь, в израненной, разграбленной стране в новом обличии. Всё это время они прятались за спинами моих друзей, моих товарищей по оружию, по общему делу. Сидели по трактирам, рвали горло на фабриках, плевали нам в спину ради своих никчёмных и предательских лозунгов!
Рат сделал глубокую затяжку, и сигара, роняя плотный пепел на пол, вновь вспыхнула.
– И вот когда я обрёл мою новую морскую семью, моих братьев, эти предатели, эта жалкая свора безродных собак решила вонзить нам в спину нож!
Матиас рванул ворот бушлата так, что пуговицы полетели в стороны и перешёл на крик:
– Они думали, что месть никогда не придёт к ним, они считали, что никто не осмелится вырвать из их пасти гнилые зубы, источающие красный яд! Так знайте, такой человек выжил в том восстании, и он перед вами!
Лицо Ваксмана почернело, а зал стал подниматься со стульев.
– Запомните этот день, когда ваши презренные шкуры окрасит цвет, которым вы изуродовали мою любимую страну, и не будет вам прощения не на этом свете, ни в аду, куда я поведу вас, держа за горло!
Люди из зала рванули в сторону сцены, а Матиас повернул голову в сторону окна балкона, за которым скрывался застывший в ужасе Клаус:
– Да будет так! Прощай, мой гордый дух! Пускай во мне живет душонка шлюхи! Вспомни эти слова, Клаус, когда откроешь мой подарок! Будьте счастливы!
Рат ударом ноги откинул крышку ящика, и когда к нему потянулись руки рассвирепевшей толпы в красных повязках, он со всей силы вонзил яркий огонёк сигары в его содержимое. Вор отпрянул от окна, бросившись в угол балкона.
Кирпичные стены отеля содрогнулись от чудовищного взрыва, а окна сотней стеклянных фонтанов вырвались на свободу. Взрывная волна обошла каждый уголок здания, а всадник мчал вперёд, увлекая за собой в ад души тех, кому предназначалась месть кочегара крейсера "Гамбург".
Клауса подбросило взрывом на балконе и со всей силой ударило о плиту. Его голова словно оказалась внутри гигантского колокола, по которому выстрелили из пушки. Виски пронзила боль, звуки пропали, а слезящиеся глаза едва видели дальше вытянутой руки, из которой выпал свёрток. Вор трясущимися пальцами рванул сырую от пота бумагу. Блеск круглых стёкол сразу выдал секрет подарка Матиаса - армейский противогаз. Одним рывком вор натянул прорезиненную ткань на лицо и забился в угол балкона ещё сильнее. Бледно-серая пелена газа смешалась с дымом и гарью пожара и теперь властвовала в стенах отеля, заполняя его искалеченную утробу. Пламя пожирало осколки мебели, ткань и разорванную плоть мертвецов.
Когда Клаус заглянул в выбитое окно ресторанного зала, он увидел картину, нарисованную Ратом. Сама Смерть одолжила ему краски. Невозможно подобрать цвета, которые смогли бы торжествовать над главным в этом полотне. Алая кровь, части тел в вишнёвых сгустках, красная ткань, багровые пол и стены, малиновые ошмётки розовых внутренностей, коралловые ступени лестницы ведущей наверх - с трудом сдерживая рвоту и тяжело дыша, Клаус нашёл в себе силы пересечь зал одного из кругов ада.
Каждый этаж давался ему с дикой болью по всему телу, гудели мышцы, хрустели кости, но цель была совсем близко, а время стремительно таяло. Бандит, шатаясь, зашёл в номер и сел напротив сейфа. Ключа в замке не было, неудивительно, солдаты запирали его последними, а теперь их останки разбросаны по всему залу. Но дублирующий, лимбовый замок содержал буквы. Слово... Но какое?... Рат, что же ты произнёс для меня...
"...Да будет так. Прощай, мой гордый дух... Гордый дух, гордый..."
Именно эту фразу на устах держал его Матиас, но откуда он её помнит?...
И тут вспышка молнии разрезала воспоминания юноши: Пальмовый сад, француз Клод, знакомство с Матиасом и бандитами города, спектакль в винном погребе... Точно! Дьявол, как же он назывался?.. Память, память...
Одной молнией гроза не ограничивает свой аппетит, так и сейчас в голове юноши она ослепила вспышкой воспоминания. Тилли! Её книги, литература в школе, прочитанная в компании любимой Тилли...
"Шекспир! К-о-р-и-о-л-а-н!!! Точно, Кориолан ! Такое название носила пьеса, увиденная Клаусом впервые в вечер знакомства с Ратом.
Почерневшими пальцами вращал вор лимбовый замок, пока после буквы "н" он не услышал сквозь ткань противогазной маски заветный щелчок. Сейф распахнул свою утробу и тугой мешок, словно младенец-переросток, выпал из него на колени Клауса. Дух непокоренного Кориолана наполнил мышцы тела прежней силой, и вор рванул к выходу.
У отеля собиралась огромная толпа перепуганных горожан: пожарные команды, полиция, солдаты фрайкоров облепили здание, прижимая тканные повязки, шарфы и головные уборы к лицу, ядовитый отравляющий туман постепенно разносил ветер, но страх перед газом и огнём был сильнее - войти в здание не решался никто. Лишь когда выбитые окна выпустили смертельное зловоние в небо ночного города, толпа хлынула вовнутрь. Ужас от увиденного смешался с криками и стонами раненых и поражённых, и в это момент сквозь людской поток вынырнула из дыма фигура юноши с тугим мешком, прижатым к груди. Никто его не остановил, никому до него не было дела, и он, словно прозрачно-призрачное ничто, вышел нетронутым.

Глава восьмая

КОРОЛЕВА, А ГДЕ ТВОЙ КОРОЛЬ?

На пути в пивную "Фортуна" Клаус долго обдумывал план побега из города. Плимут потребует большую часть денег, если не отберёт всё содержимое мешка. Его дуболомы доставят проблем не меньше, а отбиваться чем? Пятизарядный револьвер и кортик, который отдал покойный Рат в номере отеля. Неизвестно ещё, сколько британцев его охраняют. Вероятности множились в голове, а двери пивной были совсем близко. Клаус взвёл курок револьвера и, держа его в кармане шинели, распахнул дверь.
Завидев юношу, побледневший кельнер за стойкой замер. Зал был тускло освещён двумя керосиновыми лампами, а в центре за столом сидели трое посетителей: Агна, Генри Плимут и Долговязый. Как только дверь за спиной захлопнулась, прозвучал хриплый голос позади:
       – Замри, ублюдок! Вытащи руку из кармана и брось мешок на пол. Медленно, чтобы я видел каждое твоё движение.
По отвратительному британскому акценту Клаус понял, что это был один из людей Телфорда.
Бандит вытащил  из кармана револьвер и ногой пнул мешок к центральному столу. Вор, чувствуя холод ствола, прижатого к его спине медленно пересёк пивную. Генри, лицо которого украшал засохший кровоподтёк,  выскочил из-за стола и словно ястреб вцепился в шинель юноши:
– Сукин сын, ты чего натворил?! Весь Зоссенхайм подняли на уши, меня приложили прикладом так, что башка трещала весь день, за эту кровь ты мне ещё ответишь, гадёныш!
Клаус отрицательно покачал головой - он не понимал, что происходит. Вмешался Долговязый:
– Фрайкоровец, когда очнулся, рванул в полицию, а быки с красными скотами нагрянули сюда. Перевернули всё вверх дном, нас к стенке, а Генри прикладом вырубили.
Клаус ухмыльнулся:
– Так это вы его споили и пропуск вытащили, это не мои проблемы, я доставал для вас же это!
Вор жестом указал на туго набитый мешок, а Генри не выпускал Клауса из своих рук.
–  Нет, недоносок, теперь это и твои проблемы. Мы должны им, а ты нам - всё до последней марки! Говори, в мешке все деньги, о которых мы говорили? Все???
Рыжий британец буквально рычал в бешенстве, а Клаус перевёл взгляд на разбитые в кровь губы Агны, которая отрицательно покачала головой. Кисти её рук были связаны. Вор понял, сообщи он банде Плимута, что в мешке всё, что удалось унести из проклятого отеля, его дни на этой земле были бы сочтены.
– Нет, Генри. Здесь не всё, часть денег я спрятал по дороге сюда. Могу показать где именно? Идём?
Клаус понимал, что время сейчас не на его стороне, и вынужден был тянуть время. После взрыва в отеле на улицах города начнутся облавы на всех неблагонадёжных граждан. У прикормленных "быков" бандиты города в списке будут первыми.
– Нет, крысёныш, так не пойдёт! Тебе не удастся обвести меня вокруг пальца, улизнуть в ночной суматохе хочешь? Неет, мы будем сидеть здесь до утра, а с рассветом мы прогуляемся до твоего тайника, и моли господа Бога, чтобы деньги там были! Сядь и руки на стол, чтобы я видел! Шеймус, берите с Жердём мешок и пересчитайте всё до пфеннига.
– Гляди, Генри, эта падаль умудрилась ещё и обчистить их, – завопил Долговязый, едва раскрыв мешок, –  сразу видно вора, тут и кольца, и серьги, и часы. Хех, а это нам как считать?
– Никак, недоумки! Всё ценное мне на стол, это будет отличный холодный компресс в уплату моих страданий, –  заключил Генри, усаживаясь напротив Клауса.
Подсчёт денег занял чуть больше четверти часа, бандит Шеймус, разоруживший Клауса у дверей увидел, что Долговязый спрятал в карман несколько банкнот, и с размаха припечатал его тяжёлым кулаком к стенке бара. Застонав, как нашкодивший пёс, Жердь отдал деньги вместе со своими личными - себе дороже. Генри же раскладывал по кучкам ценности, блеск позолоты и серебра приводил англичанина в неописуемый восторг.
– Сорок пять тысяч пятьсот пятнадцать марок, Генри! –  радостно сообщил результат Шеймус, складывая связанные пачки обратно в мешок.
Генри оскалил зубы:
– А разговор был о девяносто, не так ли, Жердь?
Долговязый кивнул в ответ. Последний разговор примерно на такую сумму и сошёлся. Клаусу понимал, что пытаться убедить банду в том, что кассы у коммунистов не было, и это собрано в виде "пожертвований"  - бессмысленно, поэтому стянул губы в нитку, кивнув в ответ.
– Хитёр, ублюдок, ну ничего, утром ты заплатишь всё до последнего пфеннига. У меня тут ценностей тоже на пять-шесть тысяч. Разыграем в карты, парни, чтобы мне спалось спокойней?
Бандиты оживились - азартом британцы были не обделены. Кельнер, почуяв прибыль в эту ночь, принёс четыре кружки пива.
– Недоносок обойдётся сегодня без пива, –  рявкнул Генри, выливая пиво в небольшое отверстие в столе, где когда-то в дубовой доске был сучок.
Карточная игра тянулась медленно, а ценные вещи в кучках всё чаще двигались в сторону Генри, чем радовали его ещё больше. Опрокинув в себя третью кружку пива, англичанин бросил латунную брошь в серое лицо Агны, молча наблюдающей за всем действом.
– А скажи-ка мне, рыжая шлюха, каким образом ты сошлась с этим выродком, я наслышан, что вы знакомы ещё по делам в Марбурге?
Шеймус с Долговязым засмеялись в голос.
– Она ему отсосала за шоколадку в детстве!  –  взвизгнул Долговязый. Бандиты переглянулись, и взрыв смеха повторился. Клаус сжал кулаки.
– Гляди, Шеймус, его это задело, точно, он в неё влюблён! 
Генри достал раскладной нож и одним взмахом разрезал верёвку на руках Агны. Ногой же он отодвинул её стул от стола.
– Наверно, стоит извиниться перед парнем, и пусть шлюха скрасит тягостные ночные часы нашему воришке! Лезь под стол, рыжая паскуда! –  прорычал Плимут.         
Агна вытерла запёкшуюся кровь с губ и спустилась под стол. Клаус почувствовал, как её руки скользнули по штанам и остановились, нащупав кортик Матиаса. Вор дёрнул ногой - действовать надо быстро.
Клаус наклонился чуть вперёд:
– Генри, тебе правда интересно, при каких обстоятельствах мы познакомились с Агной?  –  вполголоса произнёс он,  –  тогда дай я тебе шепну на ухо, чтобы это осталось между нами.
Плимут обнажил жёлтые зубы и наклонился к центру стола, и в этот самый момент острое лезвие кортика на всю длину высунулось из отверстия. Схватив британца за волосы обеими руками, вор вскочил со стула и с силой насадил на острие его подбородок. Захмелевшие бандиты не успели опомнится, как Клаус выхватил из-за пояса у Шеймуса пятизарядник и дважды выстрелил в каждого. Британцы повалились со стульев, хрипя и истекая кровью. Клокотал горлом и главарь, кровь сгустками вытекала из раскрытого рта с  рассеченным надвое языком.
– Собери ценности в мешок, мы убираемся отсюда! –  крикнул Клаус, направляясь к выходу.
Лишь только Агна смахнула украшения со стола в мешок, за спиной вора грохнул выстрел. Кельнер вылез из-за стойки и направил обрез охотничьего ружья на Клауса. Раздался сухой щелчок. Второй патрон дал осечку. Юноша выпустил последнюю пулю в лоб кельнера и бросился к Агне. Девушка прижимала ладонь к разорванной дробью груди.
– Тилли, Клаус, она у них..., –  прошептала она, а из уголков губ на пол потекли струйки крови. Юноша опустил тело подруги на пол и зарыдал.
Слёзы текли из глаз, и он не мог более их сдерживать. В эту ночь его удача решила подчистить за собой хвосты из прошлого. Погиб Матиас, жизнь которого так тесно переплелась с нитями судьбы юноши, на его руках закончилась жизнь и Агны, последнее упоминание о существовании Ганзы и всех событиях, связавшие его с миром зла, порока и ненависти. Той ненависти, чаша которой переполнена была уже давно; ненависти к себе за избранный путь, ненависти к лжи и предательству, вечными спутниками следовавшими по следам юноши, ненависти к собственному бессилию - когда вор получает желаемое, ему раз за разом не удаётся спасти и защитить самое дорогое, что есть в его жизнь - его любовь. И даже сейчас, когда оставался лишь шаг к свободе - из уст мертвеца вновь звучит "она у них".
Клаус, подобрав мешок, поднялся с пола, а затем подошёл к стойке кельнера и рванул ручку ящика, где обычно хранится выручка. Хлипкая защёлка со звоном отлетела в сторону. Навстречу выкатилось несколько монет и с десяток патронов для обреза, облачённых в латунные рубашки. Вытерев кровь с обреза фартуком кельнера, вор бросился к двери.

Гвидо Шушнинг расхаживал по залу своего ресторана, грозно размахивая кулаками и ворча себе под нос. На стульях у входа следили за его негодованием двое фрайкоровцев, опираясь на стволы карабинов, а на лавке у окна дремал полицейский, опустив нос в воротник мундира, на котором стремительно увеличивалось в размерах пятно от стекавшей слюны.  Постоянное брюзжание Гвидо фрайкоровцам уже порядком осточертело, и они то и дело сплёвывали на пол, растирая грязь сапогами. У двери, ведущей на кухню, сидел грузный мужчина в шерстяном костюме, с алой повязкой на рукаве. Его руки были заняты скручиванием сигареты, но бумага постоянно рвалась, когда он переводил взгляд на нервного австрийца.
– Господин Шушнинг, Вы может уже сядете на задницу и успокоитесь?  –  прокуренным голосом произнёс "костюм".
Гвидо резко повернулся в его сторону:
– Не сяду, не сяду, вашу мать! Мне абсолютно плевать, что эта сучка натворила, и мне нет никакого дела до вас, красных мерзавцев! Я - хозяин ресторана, и моё дело кормить праздную шваль вроде вас, и мой брат ведёт свои дела на Гутлойтштрассе, ничем не досаждая вам и полиции! Я не понимаю, что вы здесь ищете и кого дожидаетесь!
Гвидо с размаху ударил по столу так, что вазочка с цветами опрокинулась на скатерть, освободив запас воды.
– А и не надо знать, господин Шушнинг, мы просто посидим тут тихо, а затем удалимся, не причинив Вам и Вашему брату никаких хлопот. Что касается девушки, запертой на этой кухне, она нам также важна для завершения дела.
Багровый от гнева Гвидо извлёк из кармана сигару, закурил и сел в своё любимое кресло, отвернувшись к окну. Все его аргументы остались без внимания. "Костюм" же продолжил своё занятие, оторвав новый листок папиросной бумаги.
Кухонная дверь, закрытая на цепочку, тихо приоткрылась, и из проёма раздался голос "узницы":
– Разрешите воспользоваться уборной, мне очень нужно, –  робко протянул голос девушки.
"Костюм", сигарета которого была всё же скручена и раскурена, поднялся со стула, подпирающего дверь, и снял цепочку:
– Отто, проводи нашу милую кошечку в уборную. Только следи на своими руками и мыслями, у Вильгельма на шее свежи следы её острых коготков. Справишься?
Один из фрайкоровцев поднялся со стула, вешая на ремень карабин, и повернулся в сторону соседа:
– Можете на этот счёт быть спокойными, Вильгельм и в "Эфесе" от местных шлюх по морде схватывал регулярно, но у меня не забалуешь. Попытается удрать - получит пулю, а не пощёчину.
"Костюм", удовлетворённый таким ответом, распахнул дверь и выпустил пленницу, после чего пара вышла на улицу.
Тилли Потс, намыв до блеска полы ресторана, этой ночью попыталась отмыть пожелтевшие оловянные миски после дневной раздачи супа, когда хозяин Гвидо считал вечернюю выручку. В прошлый раз, заметив налёт на дне посуды, владелец ресторана пришёл в ярость и набросился на Тилли, исхлестав бедную девушку сырым полотенцем до синяков. Когда половина мисок уже сдалась, после втирания в стенки соды смешанной с солью, в ресторан ворвалась полиция и фрайкор коммунистов. Хозяин, не успев ничего сказать, получил прикладом карабина в живот, в то время как полицейские принялись переворачивать всю мебель и рыться в шкафах. Следом вошёл в ресторан грузный человек в костюме с красной повязкой и, подозвав полицейского, вытащил из-под стола перепуганного Гвидо, требуя выдать ему местонахождение Клауса. Шушнинг, дорожа собственной жизнью и сохранностью ресторана, выдал ночным "гостям" только то, что у него работает посудомойкой подруга Клауса, и она уже точно знает, где искать своего возлюбленного. "Костюм", вытащив за волосы девушку с кухни, угрозами и пощёчинами пытался выбить у неё нужную информацию, но безуспешно. Тилли плакала, но ничего рассказать не могла, потому что не знала абсолютно ничего. Один из фрайкоровцев, оттащив девушку на кухню, попытался изнасиловать её, но Тилли дала ему отпор, вцепившись в горло мёртвой хваткой. Полицейский, услышав хрипы, вбежал на кухню и выволок фрайкоровца за шиворот шинели в обеденный зал, а на цепкие руки Тилли накинул браслеты наручников. "Костюм", понимая безвыходность ситуации, принял решение дожидаться Клауса в ресторане, используя девушку как приманку. Полицейский заверил Гвидо, что сразу после задержания бандита, ресторан будет незамедлительно оставлен в покое.
Фрайкоровец Отто грубо толкал в спину Тилли, когда та шла к двери уборной. Наручники громко звенели на руках, ещё больше раздражая надсмотрщика:
– Тише ты, кобыла! Шевели ногами, а не своими лапами. Был бы я на месте Вилли, я вышиб бы тебе все зубы. И на что он в тебе, интересно, рассмотрел такого. Неуклюжая, тощая, бледная... Даже в "Эфесе" тебе не заработать с такой внешностью, там публика пожирнее и кровь в их теле бурлит, – рычал он в спину девушки.
Заходя в туалет, Тилли попыталась закрыть за собой дверь, но тут же Отто вставил в щель приклад карабина.
– Даже не думай, сучка! Я не выпущу тебя из виду ни на секунду, хочешь по нужде - делай свои дела в моем обществе, –  буркнул Отто.
Тилли понимала, что не стоит злить этого фрайкоровца, полицейский вряд ли придёт ей на помощь в этот раз, поскольку его храп был слышен даже на кухне.
Поправив платье, она вышла из уборной, газовый фонарь с улицы едва освещал тропинку обратно. Споткнувшись о торчащий из земли корень, она упала, зацепив подол. 
– А задница у тебя что надо, теперь я понимаю мысли Вильгельма! Ну-ка, опробуем твоё мясо на вкус, –  облизнулся Отто, вешая карабин на ремень.
Тилли попыталась подняться, но сразу получила сильнейший удар кулаком по спине. Отто снял кепку и, сложив пополам, прижал её к губам девушки.
– Пикнешь - убью! –  прошептал фрайкоровец на ухо Тилли.
Спустив брюки, он задрал платье девушки, обнажив худую белую спину. В ночном свете на бледной коже были видны ещё свежие побои хозяина ресторана. Отто высунул язык и провёл им по спине пленницы до лопаток. Спину Тилли затрясло мелкой дрожью. Это ещё больше возбудило насильника. Высунув полностью язык и раскрыв рот шире, он провёл им от ягодиц до шеи, где замер словно камень.
В раскрытый рот Отто смотрел ствол охотничьего обреза, а на корточках перед ним сидел Клаус, прижимая указательный палец левой руки к губам.
– Медленно сними ремень винтовки с плеча и шире открой свою пасть, –  тихим голосом сказал вор, –  Тилли, родная, всё хорошо, я здесь.
Отто, зажав ствол обреза зубами, стоял на коленях, а Тилли поднялась с земли.
– Клаус, тебя ждут внутри ресторана, там их ещё трое. И Гвидо. Они убьют тебя, если ты туда зайдешь, –  сквозь слёзы промолвила она.
– Я знаю, ведь я пришёл за тобой. Давай выбираться из этого города, но сперва закончим тут! Возьми карабин у этой сволочи и перезаряди его, ты помнишь, как это делается?
Тилли кивнула. В санитарном поезде ей неоднократно приходилось собирать оружие у раненых, разряжая патроны на пол. Да и медсестра Магда Хирш, которая её на этот поезд пристроила, обучила девушку несложным солдатским навыкам. Пути поездов проходили вблизи линии фронта, и готовность в любой момент взять в руки оружие требовалась от каждого, включая медсестер. Но выстрелить из винтовки  - эта наука была для девушки чужда.
Тилли отвела затвор назад и резко двинула его вперед ударом руки.
– Полный, –  сообщила она Клаусу, –  что дальше? Мне неудобно в наручниках, цепочка очень короткая.
– Ключ у кого? У полицейского?  –  спросил юноша.
Тилли вновь кивнула.
Клаус развернул Отто спиной вперёд, удерживая обрез одной рукой в зубах трясущегося фрайкоровца.
– План прост, милая, заходим в ресторан, ты сразу подбегаешь к полицейскому и приставляешь карабин к его голове. Я заберу у него ключ и оружие. Затем уходим, ясно?
– Да, а если.., –  не договорив фразу, Тилли вновь всхлипнула.
Клаус обнял её свободной рукой, крепко прижав к себе.
– Всё будет хорошо, родная, если что-то пойдет не так, я их всех убью.
Как бы не страшно прозвучал ответ юноши, Тилли в эту секунду вновь почувствовала себя в безопасности.

Глава девятая

ТЕНИ ПРОШЛОГО

Едва спина Отто распахнула дверь ресторана, "костюм" почувствовав неладное, поднялся со стула. Клаус, держа обрез во рту фрайкоровца, левой рукой втолкнул в зал Тилли, которая резко подбежала к полицейскому, приставив ствол карабина к его дремлющей голове. Вильгельм, сидящий также на стуле у входа, вскочил, но сразу получил удар ногой в живот и упал на пол, с грохотом выронив своё оружие.
– Всем лежать, красные ублюдки, иначе мозги этой собаки разлетятся по стенам! –  во весь голос прокричал юноша.
"Костюм" и Вильгельм рухнули на пол, словно подкошенные, закрыв руками головы, а полицейский, проснувшись от резкого крика, увидел направленный в него карабин. Тилли хищно смотрела в прицел.
– Гвидо, тебя это тоже касается, ты же не хочешь вместо сигары в свои зубы примерить это?! –  воскликнул вор, указав пальцем на бескровное лицо Отто, сжимающего губами обрез.
Гвидо, охнув, сполз со стула, забравшись под скатерть занавески.
– Немедленно отдайте мне ключ! –  повышенным тоном сказала Тилли, зазвенев стальными браслетами.
Офицер полиции вытер рот рукавом мундира, собирая остатки влаги после внезапного пробуждения, и уставился на Клауса:
– И не подумаю, щенок, если думаешь, что можешь напугать этой пукалкой блюстителя порядка в Нидерраде, то ты сильно заблуждаешься! –  съязвил он, выдавив подобие улыбки.
Словно молнией ударили воспоминания в голову Клауса, этот голос, этот тон, это лицо - всё было до боли знакомо и свежо в памяти:
– Чёрт подери, Тилли, да это же Похл;, следователь из двенадцатого участка! Это он меня упёк в Кёнигштайн перед "вышкой"! Ого, лейтенант, какая неожиданно приятная встреча! –  произнёс вор, вытащив обрез изо рта Отто, и сразу, с размаху, пригвоздив последнего к полу хлестким ударом рукояти.
Полицейский, откинув в сторону ладонью оружие Тилли, вскочил с места, грозно сделав два шага в направлении Клауса:
– Майор Похл;, висельник! Надо было ещё тогда, мерзавца, отдать железнодорожникам  на расправу, столько лет прошло, а ты всё ещё на ногах стоишь!
Клаус сделал движение назад:
– А вот майор не может этим похвастаться, –  вполголоса вымолвил юноша, нажав на спусковой крючок.
Ахнул выстрел и стальные зёрна дроби фонтаном вырвались из ствола обреза. Майор издал истошный вопль, повалившись набок, из разорванных штанин в разные стороны разлетелись сгустки крови и мяса. Вильгельм, решив что это его шанс, поднялся на руках с пола и сделал рывок в сторону лежащего карабина, но он не знал, что второй ствол охотничьего обреза ещё не выплеснул свою порцию свинцовой начинки. Грохнул второй выстрел, и затылок фрайкоровца превратился в багровую кашу.
"Костюм" взвыл, попятившись к дверям кухни, но они имели способность открываться лишь в зал, и как только его руки вцепились в медные рукоятки в виде змей, спину коммуниста прошила пуля, выпущенная из карабина Тилли. Освободившись от наручников, девушка подошла к лежащему без сознания Отто, и не отводя глаз от изумленного Клауса, резко отвела рукоять затвора, высвободив бесполезную гильзу, дослала новый заряд в ствол, а затем повторно нажала на спусковой крючок.
– Никому не позволю дотрагиваться до меня, –  сказала она, и в её голосе уже не было страха и трепета. В этот момент, Тилли перестала быть безобидной кухаркой, её руки наполнились гневом и стальной решимостью, как тогда, сражаясь за его жизнь в госпитале прифронтового городка Комин.               
Юноша перезарядил обрез, а затем подошёл к столу, сползающая скатерть которого, едва прикрывала упитанный зад дрожащего от страха Гвидо Шушнинга.
– Гвидо, мне почему-то кажется, что за твоей душой грехов не меньше, чем у этих насильников? Как ты считаешь, у посудомойки есть причины всадить пулю в жирный лоб хозяина?
Гвидо, закрыв ладонями лицо, беззвучно кивнул.
– Значит давай вместе попробуем продлить твою жизнь, вылезай, живо, и к телефону! – заключил Клаус, добавив хорошего пинка для убедительности.
Спустя полчаса к входу в ресторан подъехал массивный "майбах" тёмно-синего цвета, водитель доставил в "Африканскую королеву" родного брата Гвидо - Йозефа, владельца автомастерской, проводившего эту ночь в компании "тружениц" старейшего в городе борделя "Эфес". Распахнув двери ресторана, он молча прошёл к столу, за которым сидел его брат, в компании вооруженных Клауса и Тилли. Первые минуты Йозеф искоса поглядывал на разбрызганную повсюду кровь и мёртвые тела, но не показал страха.
– Так чего ты хочешь? –  поинтересовался владелец автомастерской, внимательно рассматривая обрез в руках юноши, –  если я ещё жив, значит у тебя ко мне дело, так?
– Йозеф, после событий, за которые город мне ещё скажет спасибо, я так и не услышал слов благодарности от тебя, –  ответил вор.
Йозеф почесал затылок.
– Событий много произошло сегодня, но при чём здесь я и мой брат, который судя по физиономии, пережил не меньше?
Клаус улыбнулся.
– Ты потрошишь автомобили и продаешь запчасти по всей стране, а скажи-ка мне, благодаря кому твой бизнес резко пошёл в гору?
Йозеф оскалил зубы, поняв к чему ведёт бандит.
– Благодаря твоему пулемёту, ты это хотел услышать?
Смысл послания был предельно прост: на севере Франкфурта венгры заправляли всеми "мастерскими" по превращению угнанной дорогостоящей техники в легальное железо, и после смерти Иштвана Радека и всего его окружения, все подобные автопритоны были обезглавлены, чем и воспользовался Йозеф. решительно подмяв криминальный бизнес под себя. Мастерская на Гутлойтштрассе служила штаб-квартирой, куда стекалась выручка с притонов и наиболее ценные экспонаты, угнанные из разных уголков республики.
– Я считаю, что ты как минимум мне должен, но я и моя подруга хотели бы исчезнуть из города, не оставляя при этом других долгов таким как ты и твой брат. Что скажешь на это?
Йозеф и Гвидо переглянулись.
– А чем же я могу закрыть свою часть долга? – прищурив глаз, спросил Йозеф.
Клаус склонил голову влево, заглядывая за плечо старшего Шушнинга.
– Родная, ты никогда не ездила на "майбахе"?  – обратился он к Тилли. Девушка отрицательно качнула головой.
– Значит сегодня у тебя будет такая возможность, но я человек честный и не дам повода преследовать нас! Сколько, Йозеф?
Старший брат причмокнул, погладив подбородок:
– Тридцать, –  сообщил он.
Клаус отвёл назад один из курков перезаряженного обреза.
– Не расслышал, сколько, господин Шушнинг? – вполголоса парировал юноша, сдвигая палец в сторону второго курка.
Йозеф, понимая, что краденный автомобиль вряд ли стоит дороже собственной шкуры, пробурчал:
– Пятнадцать .
Клаус вытащил мешок из-под стола, развязанным концом направив в сторону владельца автомастерской.
– Достань из мешка двадцать, благоразумный Йозеф. Твой водитель мне тоже пригодится, не волнуйся, мы его отпустим живым и розовощёким.
Братья отсчитали двадцать тысяч марок, затем все четверо вышли из ресторана. Рассвет медленно поднимался над городом, и Гутлойтштрассе ещё была во власти немногочисленных уличных фонарей. Шушнинги перекинулись несколькими фразами с водителем, после чего направились в сторону автомастерской. "Майбах" взревел двенадцатицилиндровым мотором, шипя колёсами в сторону Бад-Хомбурга, пригорода Франкфурта. Лишь когда автомобиль осветил фарами дорожный указатель, на котором чёрной краской было выбито "Фридрихсдорф - 30", водитель резко повернул в сторону пригорода. Клаус вытащил револьвер, прихваченный из кобуры скончавшегося от потери крови майора Похле, и приставил его к шее водителя.
– У нас какие-то проблемы, приятель?  –  отчётливо спросил юноша. Тилли, ожидая худшего, потянулась к охотничьему обрезу, лежавшему на сиденье.
Водитель поднял глаза к зеркалу заднего вида, слегка наклонив его в сторону пассажиров, сидящих позади.
– Твои проблемы, юноша, начались задолго до приезда в этот город. Стоит заметить, что попал ты сюда в вагоне поезда в одиночестве и без гроша в кармане, а покинуть вдруг решил на роскошном автомобиле, с очаровательной спутницей и, судя по мешку на сиденье, с прибылью в твоём худом кармане. Увы, но эта сказка не будет иметь подобного финала. Город проводит тебя товарным вагоном поезда, что отправится из Бад-Хомбурга сегодня, едва солнце осветит вокзал.
Автомобиль зашипел тормозами и свернул к обочине, после чего водитель "майбаха" повернулся к паре лицом.
– Имей я хоть каплю французской крови, я мог бы сейчас заявить о неуплате мне репараций, дорогой Клаус! Но клянусь прачечной борделя в Нанси, ты всё ещё должен мне пять марок, любитель театра в Пальмовом саде.
Клаус, подобно хищному зверю, рванул через спинку сиденья и с хрустом заключил в объятия водителя.
– Клод, француз ты мой недоделаный! Мартин, родной, как же я рад тебя видеть, дворняга ты бескровная! Как ты здесь оказался, как же застенки Кёнигштайна, высшая мера наказания? Дезертирство же...
Клод во весь голос расхохотался, испугав своей внезапной реакцией Тилли, замершей на сиденье с широко открытым ртом.
Мартин Ламмер, он же Француз Клод, бегло озвучил свою историю, которая по приговору суда должна была закончится уже давно.
После того, как "приглашение" уголовников в ряды солдат кайзера прозвучало на площади, Мартин понял, что это его второй шанс, как и многие в строю, включая Рата и Клауса. Одной пёстрой толпой они втиснулись в состав, идущий на фронт. Спасение дезертира от участи дважды испытать свою судьбу на Западном фронте свалилось на него так же внезапно, как и решение высших военных кругов о вербовке жителей тюрем. Бельгийское село Лангемарк была известно в солдатских кругах не только, как утонувшие в грязи вереницы траншей, над которыми воздух навеки отравлен "жёлтым крестом" . Уцелевшая графская усадьба на нейтральной полосе на окраине Лангемарка пользовалась дурной славой и вызывала помимо взрыва ненависти у офицеров противоборствующих сторон, ещё и вспышку венерических заболеваний у солдат, как германских, так и британских. Знание и наличие французского, а самого главное, "подвешенного" языка, сразу с вокзала привело Мартина не в траншеи, а в эту обитель продажной солдатской любви. Бельгийские и французские проститутки были очарованы умением Клода ловко превращать корзины их грязного белья в залатанный, но чистый гардероб. Прачка Мартин прятался в подвале борделя до тех пор, пока Лангемарк не стал территорией армии союзников, после чего началось его странствие по публичным домам вплоть до конца войны. Закончилось оно во Франкфурте, где рыжеволосая бывшая узница Кёнигштайна, любезно предложила найти пропитание в "Эфесе", борделе криминального дна города.
– Её звали...
– Агна, –  перебил Мартина юноша грустным голосом, –  она и меня спасла сегодня. В последний раз.
Клод вздохнул и, вытащив клетчатый платок из кармана, поцеловал его, сжав в кулаке.
– Покойся с миром, рыжая плутовка, –  промолвил француз, –  видит Бог, мы скоро увидимся. 
– Мой друг,  - продолжил Мартин, –  я тебе везу в Бад-Хомбург не ради забавы, поверь. Йозеф, у которого я работаю водителем, сказал мне перед отъездом, чтобы я ехал как можно медленней. Во Фридрихсдорфе тебя будет ждать полиция, среди которых есть люди Шушнинга. Они тебя и твою даму скрутят в бараний рог, а затем доставят обратно в город, где передадут красным. Вам следует немедленно пересесть в товарный состав, отбывающий в Бад-Берлебург.
Клаус сдвинул брови.
– Что это за город? Никогда не слышал про него.
Мартин отмахнулся.
– Да и не надо, покиньте поезд в Кёльбе, есть у меня пара друзей в этом городке. Не сказать, что должники, но братья честные, и услуга за ними значится.
Клод извлёк из кармана сложенный пополам конверт и протянул Клаусу.
– Найди угольный склад на вокзале и передай записку двум братьям от меня.
И снова вспышка в голове юноши качнула под ним почву. Воспоминания, почему они так резки и внезапны сегодня?
– Их фамилия...
Клаус поднял глаза на Француза, заставив лишь взглядом смолкнуть последнего.
– Крюгеры, –  выдохнул вор.
Широко улыбнувшись вновь, Клод прижал обоих беглецов к груди.
– А мир оказался не таким огромным, как ты думал, не правда ли? –  сорвалось с губ Француза.

Товарный состав с грохотом сдвинул вагоны в направлении Бад-Берлебурга, едва показался на крыше вокзала одинокий луч солнечного света. Извергая чёрные клубы дыма, он набрал скорость, унося с собой не только угольное тепло в дома отдыха курортного города, что находился на конечной станции, но и заботы двух измученных беглецов, нашедший свой укромный угол его в стальных стенах. Водитель "майбаха" долго смотрел вслед составу, провожая лица из прошлого. Затем он громко откашлялся в клетчатый носовой платок, сложенный аккуратным уголком, с которого в ту же секунду на землю упали две крупные капли крови кирпичного цвета, отказавшиеся впитаться в плотную ткань.
Взревел двенадцатицилиндровый мотор, и "майбах" помчал в сторону указателя, где вначале был изменён его маршрут. Около часа заняла дорога до искомого пункта, и сразу на въезде водитель приметил подобного многоцилиндрового монстра, служившего преданно людям в синих мундирах. Полицейские, сидя в салоне, были увлечены беседой в компании пассажира, чьим одеянием служил зелёный френч с алым бантом на рукаве, и совсем забыли, что ожидают появления на дороге беглеца в компании верной возлюбленной. Лишь когда фары "майбаха" яркой вспышкой ослепили служителей закона, человек во френче широко раскинул руки назад, вцепившись в спинку заднего сидения, издав истошный вопль.
Многотонные тела стальных монстров встретились в секундной схватке, где победителем не был признан никто из них. Оглушающий грохот металла и яркое пламя, поддерживаемое ручьями разлившегося топлива, пробудили окраину Фридрихсдорфа, ставшую в это утро невольной свидетельницей жуткой аварии двух роскошных автомобилей.
Доброволец пожарного расчёта, помогая местным жителям извлекать искалеченные и разорванные тела погибших, увидел лежащий на дороге клетчатый платок, уголок которого был окрашен красным. Прижимала его к земле серебряная монета номиналом в пять рейхсмарок. Не в силах превозмочь любопытство, мужчина развернул его, и тут же поток ветра смахнул с окровавленной ткани в небо одинокую прядь рыжих волос. 
               
   
ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава десятая

ЗНАКИ НА СТЕКЛЕ

Утро наступало медленно, ленивый солнечный диск отказывался подниматься из-за горизонта, рассекающего небо и землю на восточной стороне города. Спутники небесного светила - пестрые цвета и оттенки утренней зари, с нетерпением захватывали пространство над головой и начинали раздражать взоры, хоть и не были такими же насыщенными и сочными, как в золотой час заката.
Белокурый юноша одиноко сидел на ступеньках городской аптеки, подставив щёку в сторону восхода, а теплые струйки воздуха приятно ласкали щетину, островками проступившую на лице, как результат небрежного раннего бритья. Он извлёк из кармана рубашки табачный лист, свёрнутый аккуратной трубочкой, затем, хлопнув себя по брюкам, достал пачку сигарет. Увидев, что мятая упаковка хранит в себе всего две штуки, сердито сплюнул на землю, но продолжил своё занятие. Вращая пальцами взад-вперёд бумажную оболочку, юноша постепенно высыпал из обеих сигарет содержимое в развёрнутый на коленке лист табака, стараясь не обронить ценную начинку. Облизнув большие пальцы рук, он неспешно свернул своё изделие, останавливаясь при каждом жалобном хрусте листовых прожилок. В любую секунду они готовы были разочаровать дилетанта, пересушившего пелёнку новорождённого дымного младенца, но обильная слюна и усердие создателя сделали эту авантюру реальной.
Провернув пальцем колёсико зажигалки, он затянулся, впустив в свои лёгкие обильную порцию дыма. Едва не закашлявшись, юноша выпустил  струйки из носа и перевёл взгляд с самодельной сигары на рукав рубашки. Плотная ткань по цвету совпадала с ней, что вызвало улыбку на лице юноши. Глаза спустились ниже, на изрядно вылинявшие бриджи, в которых оттенок плодов масличного дерева завоевал первенство у сушёной табачной культуры. Тонкие брови юноши спустились к переносице - на начищенных сапогах он обнаружил крохотные капли белой краски, ведёрко с ней висело на завитке поручня лестницы. Из-под крышки выглядывал кончик ручки кисти, и именно с него предательски стекали частицы эмали. Сняв головной убор, юноша носовым платком принялся аккуратно удалять с обуви ещё не засохшие капли, и в завершении всей процедуры начищенные сапоги, в благодарность за заботу, подарили лицу солнечного зайчика - небесный диск всё же объявился на востоке города.
Юноша встал с лестницы, расправив спину и плечи, оглядел себя со всех сторон, поправил нарукавную повязку, съехавшую на локоть левой руки, а затем повернулся к аптечной витрине. Двери аптеки не содержали таблички с названием и фамилией владельца, но не потому что было достаточно вывески на фасаде. Центр двери "украшал" плакат, на котором печатный витиеватый шрифт грозно сообщал посетителям о недопустимости приобретения товаров лечебного назначения у хозяина аптеки. Виной тому была не скупость и жадность, свойственная людям его круга, и отнюдь не низкое качество фармацевтических товаров, а всего лишь национальная принадлежность владельца. Изменить характер и отношение к вещам коммерчески здравому человеку изредка, но свойственно, тем более если этим изменениям давали пищу негативные отзывы о качестве порошков и микстур, но последнее изменить не мог даже фальшивый паспорт, тем более в городе, где владельца аптеки не знал лишь случайный путник или уникально здоровый человек.
Юноша старательно прочертил кистью две белой полосы, исходящих из одной точки в верхней части витрины, затем соединил концы линий между собой, образовав треугольник. Грубо воткнув щетину кисти под нижней линией, он зеркально отразил эту геометрическую фигуру, превратив её в шестиугольник. Затем "художник" заполнил свободные места на стекле словами, состоящими из четырёх букв, и под каждым словом шестиугольная звезда повторялась снова, но в гораздо меньшем размере. Отойдя на несколько метров от лестницы, юноша с довольной ухмылкой осмотрел своё утреннее творение. Без вмешательства белой краски оставался маленький застеклённый квадрат на двери, что его явно не устраивало. Выплюнув потухший окурок самодельной сигары на тротуар, белокурый "художник" в рубашке, бриджах и головном уборе табачно-оливкового цвета, выхватил из-под сапога округлый тротуарный камень и со всей силы запустил дерзкий снаряд в центр стеклянного квадрата, принимая роль ещё и "музыканта". А его первым звуком стал звон осколков, вырвавшего город из объятий крепкого сна.

Глава десятая

УГОЛЬНЫЕ БРАТЬЯ

Товарный состав с грохотом нелепо дёрнулся, но проехав несколько метров вновь затормозил. Машинист спрыгнул на землю и сразу подбежал к помощнику дежурного на сортировочной станции Кёльбе, а тот, зевая и словно не замечая его, отвернулся, продолжив фонариком показывать направление путей для параллельно идущего состава.
– Мерзавцы, для вас что, мы куклы по полу катаем. В чём причина остановки? Запасной путь же свободен!
Помощник бурчал себе под нос, продолжая демонстрировать машинисту сутулую спину:
– Свободен, никто и не утверждает обратного. Но не для вас, вы пустые, а мы ждём груженый из Касселя. Есть что на разгрузку в городе, освободим! Нет - свободны, ждите очереди.
Машинист, понимая, что ему нечем парировать, развернулся и побрёл в сторону локомотива.
Спустя четверть часа тяжёлый локомотив неспешно заполз на запасной путь, товарных вагонов он не имел, так как состоял из открытых платформ, обтянутых брезентом. К машинисту подошёл человек в куртке железнодорожного рабочего, жестами указывая на углепогрузочный грейфер  и переводя на тендер паровоза. Состав сдвинулся с места и вплотную приблизился к грейферу. Ковш, зачёрпнув угольную массу, принялся за работу.
В это время закрытые платформы стояли неподвижно, но если бы запасной путь исправно освещался фонарями, то помощник начальника станции невооружённым глазом заметил, что под брезентом, словно при подкожном миазе, ползают непрошеные гости. Каждые две-три минуты на железнодорожную насыпь на отрезке верёвки спускалась канистра и практически бесшумно тени заползали под соседний брезент, где действие повторялось вновь. После того, как порция угля для дальнейшего движения локомотива была получена, тяжёлый состав двинулся в сторону товарной станции города. Три десятка канистр были собраны следом подошедшей ручной дрезиной , за ручным приводом которой сидела девушка. Накрыв плотным чехлом груз, её сменили трое мужчин, и, не издав ни звука, транспорт скрылся в темноте.
Дрезина, достигнув тупика на одной из запасных железнодорожных веток, остановилась у покосившегося склада, из окна которого причудливым зигзагом торчала печная труба. Девушка спрыгнула на землю, увлекая за собой небольшой мешок, а мужчины принялись перегружать канистры в раскрытую дверь сарая. Вскоре помещение сарая наполнил тусклый свет керосиновой лампы, а воздух  - запах тушёного овощного рагу. Девушка приоткрыла входную дверь и оловянной ложкой ударила в расколотое колесо дрезины, подвешенное цепью к дверному косяку. Звон заставил мужчин ускорить своё занятие, по завершению которого вся троица переступила порог своего жилища.
Мужчины тщательно пережёвывали капустную и брюквенную массу, обильно посыпанную свежесрезанной зеленью, запивая кофейным напитком. Девушка подала к столу буханку хлеба, нарезав её на тонкие квадраты. Присоединившись к трапезе, он практические ничего не ела, черпая ложкой овощной бульон. Скудный ужин завершился и девушка унесла посуду, освободив стол для карточной колоды.
– Сегодня нам повезло, "хеншели"  прибыли не совсем с пустыми баками, я прикинул на вес - литров девяносто нам удалось слить. Надо будет перелить в общую бочку, мы с братом поедем с утра в город и поищем покупателя, –  сказал один из игроков, не отрывая глаз от тасуемой колоды.
– Согласен, в следующий раз так уже может не повезти. Сколько можно выручить с нашей бочки? – отвечал ему мужчина, ловко перебирающий карты в руках.
– Если в "Шошани" к Натану и Оскару отвезти сразу - то не больше сотни, а на рынке ещё можно поторговаться, но едва выше полутора, уверен. Там думают, что все продают сильно разбавленный, –  вступил в разговор третий игрок, сняв протянутую колоду на две неравные части.
Девушка, слушая разговор, с грустью вздохнула - озвученные цифры её явно не устраивали, как, в принципе, и игроков за столом.
Трое мужчин, коротавших остаток вечера за игрой в скат, были железнодорожные рабочие-угольщики - братья Крюгеры, Антон и Курт, а держателем игровой колоды был Клаус Телльхайм. Девушкой, разумеется, была Тилли Потс. Клаус и Тилли прибыли в Кёльбе не без приключений. В Вецларе местная полиция проверяла каждый товарный состав, следующий по маршруту в северные города земли Гессен-Нассау. Им удалось спрыгнуть на рельсы и скрыться за насыпью, когда лай собак вырвал обоих из сна. Клаус разбудил подругу, сгрёб её в охапку и распахнул двери вагона. Ночной прыжок на каменистую насыпь чуть не стоил им жизни, одарив лишь порцией синяков и ссадин. Лишь чудом веймаранеры  "синемундирных" не учуяли их запах, а пучки света  ручных фонарей прошли над головами беглецов. После того, как обыск вагонов был закончен и поезд двинулся дальше, Клаусу и его возлюбленной пришлось со всех ног догонять состав, разбивая обувь об острые камни насыпи. Мешка, служившего подушкой для обоих, с двадцатью пятью тысячами рейхсмарок и ценными вещами, в вагоне уже не было. Этот факт стал сильнейшим ударом для Клауса и Тилли, мечтающих о новой жизни. Всё начиналось с нуля.
Кёльбе - община недалеко от Марбурга, была сортировочным узлом товарных составов, а её жители практически все трудились на железной дороге. Единственным строением в общине, которое никак не вписывалось в общую картину крохотного городка, было здание земельного банка. Но после того, как его основные активы - ценные бумаги в виде закладных на землю и дома в Марбурге, были похищены бандой Эрнста Бичковского, банк фактически перестал существовать. Осень тысяча девятьсот двадцать третьего года стала феноменом финансового краха послевоенной Германии. Денежная масса, которая была на руках простых бюргеров, увеличилась в сто тридцать тысяч раз. Государственные типографии по всей стране не успевали печатать деньги, приходилось привлекать частников. Иногда нули на банкнотах проставляли штампами, при этом банкноты выпускались не бесплатно. Ради сокращения расходов было решено принести в жертву их качество, повсеместно экономили на бумаге и красках. В итоге появились односторонние марки, напечатанные на низкосортной бумаге. В конечном счете марками стали топить печи, поскольку это было дешевле, чем покупать дрова. Горожане оклеивали деньгами стены вместо обоев.
Каждые два дня цены удваивались, инфляция достигла показателя в три с половиной миллиона процентов в месяц. Страну лихорадило, голод стянул желудки людей кожаными ремнями. Батон хлеба подорожал до четырехсот миллиардов марок, а полкилограмма конины самой последней свежести девятисот миллиардов марок за полкило. Железнодорожные рабочие в Кёльбе, как и в многих других городах, получали зарплату несколько раз в день, чтобы они могли купить еды до нового скачка цен.  Ветераны войны, пенсионеры, малоимущие, мелкие чиновники и служащие, которые держались лишь за счёт государства, становились банкротами. Вслед за голодом по всей Германии прокатилась волна самоубийств, от безысходности и краха всей финансовой системы.      
Экономика стала оживать спустя год, но уже через пять лет в октябре двадцать девятого года разразился мировой кризис, а страну вновь наводнили миллионы безработных и обнищавших людей. Крупные города едва сводили концы с концами, а в мелких городках и общинах жители, словно тени, блуждали в поисках работы. Не за деньги, а хотя бы за миску с едой. Закон не успевал сжимать ошейник правосудия на шеях тысяч попрошаек и бездомных, в пустых товарных поездах передвигавшихся по стране, кражи стали нормой вещей: в ночи сдирали свинцовые листы с крыш домов и сбивали латунные таблички с памятников, а топливо повсеместно сливалось и перепродавалось. Если в первый кризис обесцененных денег было слишком много, то теперь, в тысяча девятьсот тридцатом году, "обновлённые"  деньги были у промышленников и фермеров  - нищета вновь разорвала страну на лоскуты неравенства.
Когда Клаус передал письмо Клода братьям Крюгерам, те сразу поняли, кто находится перед ними. Они рассказали "герою Ганзы" о том, как несколько месяцев укрывали у себя Эрнста и уцелевших "старших", после чего их пути разошлись. Просьба Эрнста и Карла совпадала с посланием Мартина Ламмера - оказать помощь Клаусу, если он возникнет на пороге их дома. Клаус постучал в двери братьев Крюгер спустя шестнадцать лет, держа за руку возлюбленную Тилли.
Антон Крюгер, старший из братьев, предложил бандиту вернутся в Марбург, где шансов заработать было в разы больше, чем в Кёльбе, Шёнштадте, Раушенберге и прочих городках-"призраках", но Клаус, игнорируя уговоры Тилли, наотрез отказался. Аптека Аарона Потса существовала, но юноша помнил презрительное отношение к нему престарелого аптекаря, отца девушки. Вор был уверен, что эту немилость побег единственной дочери из отцовского дома лишь усугубил.
Курт, младший из братьев Крюгер, объяснил Клаусу как обстоят дела ныне: заработок истопников ничтожен, а ценный уголь и цистерны с бензином на станции охраняют и днём и ночью вооружённые до зубов сторожа. Бартерный обмен  - единственное, что имеет вес в нынешние времена, утверждали братья, причём лидерами являются топливо - уголь, бензин, и цветной металл - свинец, медь, латунь. Их добыча и переработка в стране находится в состоянии шока и затяжной депрессии, и данные ресурсы приобрели ранее неведомую ценность на "чёрном рынке". Однажды, наполняя вместе с братом угольный тендер состава, перевозившего репарационные автомобили, ему пришла в голову идея тайком проверить бензиновый бак новёхонького "даймлера", стоявшего на платформе - грузовик перед погрузкой должен был проходить обкатку на заводском дворе и своим ходом доехать до места погрузки, а значит топливо останется в баке. К радости Крюгеров, бензин в баке был. Но реализовать свою затею можно лишь в вечернее и ночное время, когда велики шансы уйти незамеченными. Клаус доказал свою полезность в деле, предложив использовать дрезину для транспортировки канистр со слитым топливом. Облюбовав в качестве убежища заброшенный склад, троица приступила к реализации своей затеи. Тилли Потс вела хозяйство бандитов, убирая, обстирывая и кормя братьев и Клауса. Продавать краденный бензин старались в разных местах, нередко за пределами Кёльбе, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. Заработанных денег едва хватало на скудное пропитание, но голодная участь сотен бездомных и безработных, заполонивших городские вокзалы и ночлежки под мостами, была страшнее, чем их сомнительный способ выжить.
Четыре года спустя ситуация стала ещё плачевнее: Крюгеры лишились заработка истопников на станции, лишь Антон числился обходчиком за символическую плату - работа, которая хотя бы позволяла иметь доступ на сортировочную станцию с прибывающими составами. Число безработных в стране достигло своего апогея, и серые города, где алые цвета плакатов и полотен предлагали отчаявшимся и обреченным крупицы надежды, стал захватывать новый цвет - табачный, увлекая тысячи обозлённых и оскорблённых бюргеров под свои знамёна, ещё более людоедские и бесчеловечные.               

Глава одиннадцатая

КОФЕЙНЯ "ШОШАНИ"

Городской вокзал Марбурга переваривал остатки утреннего тумана, который словно густой кисель, ещё ночью заполнил все его укромные уголки. Лишь часы на башне пробили восемь раз, многочисленная публика, в ожидании лакомого куска работы, проснулась и жадно вглядывалась в приближающиеся товарные составы, в надежде приступить к их разгрузке за символическую плату. Пять-шесть рейхсмарок  за час изнурительной работы грузчика давали шанс утолить голод хотя бы на ещё один день.
В начале десятого часа на вокзал прибыл желанный локомотив, тянущий за собой полтора десятка вагонов. Машинист, спустившись  на платформу с зажжённой сигаретой, брезгливо сплюнул в сторону толпы людей, облепивших вагоны. Из здания вокзала вышел помощник начальника станции, сопровождая человека в шерстяном костюме. Толпа отхлынула в их сторону, образовав плотное кольцо.
"Костюм" забрался на ящик, с которого меняют таблички расписания поездов, и достал блокнот:
– Мне нужно пятнадцать человек, только пятнадцать. Не больше! Пять марок, всего пять! Я показываю на вас, вы отходите к локомотиву, –  громко продекламировал он.
Толпа вновь пришла в движение, задние ряды напирали, работая локтями и кулаками, завязалась небольшая потасовка - кому-то явно отдавили ноги. "Костюм", не обращая внимание на эту сутолоку, выкрикивал "Ты!" в толпу, указывая жестом на наиболее крепких и высоких мужчин. Счастливчики сразу ныряли вниз, выбираясь из толпы к локомотиву. Вскоре наём был закончен, а толпу разогнали резиновыми дубинками стоящие неподалёку полицейские.
Перегрузив тюки и ящики из вагонов в грузовые автомобили и получив оплату, грузчики двинулись в сторону вокзальной площади, на углу которой расположилось двухэтажное здание с позеленевшей крышей - медная патина благородно смотрелась на фоне соседних зданий, где на крышах грязно-бурая черепица, часто отсутствующая вовсе, сползала всё ниже, норовя выпорхнуть на голову зазевавшегося прохожего.
Здание не имело вывески, но на матовом стекле витрины золотой краской размашисто была нарисована менора , сообщая посетителям о владельцах данного заведения.         
Справа от входной двери на винтовых домкратах стоял облезлый "мерседес" кирпичного цвета, под капотом которого копошилось двое мужчин. На стуле у входа дремал охранник. Услышав шум приближающейся толпы, механики прервали своё занятие и распахнули двери заведения, из которой вырвался наружу запах жжёных кофейных зёрен и ароматной ветчины.
Охранник перегородил дорогу грузчикам, широко раскинув руки, и в этот момент "механики" вышли на улицу, держа в каждой руке по подносу с бутербродами и кофейниками.
– Сперва деньги, уважаемые, затем еда. Всего пять марок, и вы не останетесь голодны в это прекрасное утро, –  воскликнул один из них.
Грузчики протягивали плату, стараясь выхватить самый толстый бутерброд с подноса, и, обжигая внутренности горячим кофе, по-звериному принялись за скромную трапезу, расположившись прямо на тротуаре.
К зданию кофейни вскоре подошли ещё трое - это были братья Крюгеры, вместе с Клаусом они толкали перед собой железную бочку. Перевернув её на дно рядом с "мерседесом", Клаус подозвал к себе охранника.
– Кто бы мог представить, завсегдатай борделя на Леопольдштрассе и самый жадный бандит теперь на прикорме у братьев Шмуэль. Скупость сильнее магнита, видимо. А ведь когда-то ты, Иоганн, не мог пройти мимо "Шошани", чтобы от вида цен не высморкаться на их матовую витрину, –  издевательским тоном произнёс бандит, вызвав взрыв смеха у Крюгеров.
Охранник, а им был один из выживших "старших" Иоганн, скрестил руки на груди, скорчив гневную гримасу.
– Клаус, да ты я смотрю жив-здоров, спустя столько лет! И судя по тощей физиономии, судьба прошлась по тебе грязным колесом. Хотя ты и в юном возрасте был тем ещё ублюдком...
Вор сделал шаг навстречу охраннику, сжав кулаки, но в этот момент между ними втиснулся Антон.
– Довольно, я вижу вы обожаете друг друга с незапамятных времён, но мы тут по делу, Иоганн,  –  выпалил железнодорожник, строго посмотрев Клаусу в глаза.      
К ним, переступая через жующих на тротуаре посетителей, приблизились владельцы кофейни, те самые механики "мерседеса". Ими были братья Шмуэль - Натан и Оскар.
Старик Леон Шмуэль умер ещё в начале Великой войны, оставив внуков ни с чем. Натан и Оскар, понимая, что без всеми уважаемого деда, старожила вокзала, им спокойно продолжать свой чемоданный "промысел" не дадут, да и мобилизованные служащие вокзала намекали не раз братьям, что наступит и их очередь послужить кайзеру. Поэтому Натан, схватив Оскара под мышку, рванул к тётке Шошанне, хозяйке одноимённой кофейни, у которой призвали в армию шойхета . Нанявшись на замену, Натан пристроил и брата. Оскар, обладая подвешенным языком, зазывал состоятельных клиентов - посетителей местной синагоги, организуя мероприятия в заведении его тётки.               
"Счастливый" случай помог прибрать братьям прибыльный бизнес в свои руки - зимой тысяча девятьсот пятнадцатого года племянник влиятельного фабриканта насмерть сбил Шошанну у порога её кофейни. В качестве компенсации без судебных тяжб, разумеется, братья получили "бронь" от фронтовой мясорубки на суконной фабрике в Нойштадте, и тот самый "мерседес", под колёсами которого закончила свой земной путь их родственница. После войны кофейня перешла во владение братьям, посчитавшим этот жуткий инцидент подарком судьбы, а не семейной трагедией. В благодарность Оскар даже не стал менять название заведения, с чем брат был полностью согласен.
Экономические потрясения не прошли мимо "Кофейни Шошани" в двадцатые годы, но предприимчивость и полнейшее отсутствие совести позволило удержать братьям бизнес покойной тётки на плаву. К началу тридцатых годов заведение превратилось во второсортную забегаловку, где пирожные и изысканные блюда сменил жидкий суп и бутерброды, увенчанные ветчиной из мяса, происхождение которого зачастую не знали даже братья. Видя голодный блеск в глазах посетителей, они полностью вычищали их карманы, продавая еду в десятки раз дороже, чем она стоила.
– Не желаете ли позавтракать, господа, сегодня весьма приличные бутерброды и не самый последний кофе, –  сообщил Натан, протиснувшись к "мерседесу" с подносом, на котором одиноко лежала пара помятых кусков хлеба, а от ветчины сильно пахло, но далеко не свежестью.
Антон зажал нос пальцами, отталкивая поднос от своего лица.
– Даже если меня черти потянут на тот свет голодным, я в последнюю очередь отведаю вашу стряпню, Натан! –  выдавил старший Крюгер. Курт, поддерживая брата, изобразил рвотные позывы, глядя на бутерброды.
В разговор вступил Оскар, набивая табаком пожелтевшую костяную трубку.
– Вы не хотите кушать, и не желаете пить, так и что тогда привело вас в мою прекрасную кофейню? Если я хочу слышать обидные слова в свой адрес, мне стоит только открыть вечером окно во двор, и поверьте мне, я этого не делаю, –  гнусавым голосом проговорил он.
Отмахнув кислый трубочный дым от своего лица, Клаус похлопал по крышке железной бочки:               
– Ваш железный конь требует топлива, господа фрумы , вы же с братом любите субботним утром наведаться в синагогу на Университетштрассе?
Оскар выдохнул кольцо дыма в лицо Клаусу:
– Если бы мальчик лучше учился в школе, а не обворовывал прихожан по воскресениям, то он бы знал, что евреям нельзя в субботу работать, управлять автомобилем, и посещать синагогу. Но так и быть, я прощу тебе твою необразованность.
Он вытряхнул пепел из трубки.
– Так ваша троица хочет мне продать бензин? И сколько господа желают выручить? –  надменным голосом протянул старший Шмуэль.
Братья Крюгеры переглянулись, теперь всё решала скорость торга.
– Полторы сотни! –  опередил их Клаус.
Натан в ответ фыркнул.
– Смело, юноша, но выше сотни тут даже не стоит рассчитывать!
Он повернулся к брату:
– Оскар, сколько мы выручили с завтрака этих бедолаг?  –  спросил Натан, указав на спины грузчиков.
Старший Шмуэль достал свёрнутую пачку рейхсмарок, пересчитав её одним движением указательного пальца.
– Семьдесят пять марок, дорогой Натан. И не пфеннигом больше.
Оскар протянул деньги Клаусу.
– Отличная цена в столь прекрасное утро, юноша, – противно улыбнувшись, сказал он.
Антон уже было потянулся к купюрам, но Клаус легко шлёпнул его по кисти.
– Превосходная, фрум, но даже я с незаконченной школой могу сообщить тебе ужасную новость - тут не хватает ещё четверти! В речи твоего скупого братца прозвучала цифра "сто", не так ли? – ответил бандит, подмигнув Натану.
Оскар скривил губы, посмотрев на брата. Всё было так, тот упомянул сотню в разговоре.
Натан полез в карман брюк, запачканных машинным маслом, извлекая оттуда скомканную банкноту.
– Десятка сверху, и пусть этот агроном  накормит твоё жадное брюхо! –  прошипел он.
Антон отвёл за руку Клауса в сторону.
– Соглашайся, на рынке мы можем его и не продать, если нас по дороге сцапают "быки". Слишком много шума от этой бочки, –  убеждал вора старший Крюгер. Курт одобрительно качал головой.
Бандит развернулся к Натану и взял бумажный комок, гневно сплюнув на колесо "мерседеса". Оскар с довольной ухмылкой бросил в его сторону пачку рейхсмарок, сопровождая свой жест напутствием:
– Желаю вам, господа, набить свои желудки утренней кашей, и поскорей подохнуть в ближайшей сточной канаве от заворота кишок!
Клаус убрал оплату в карман куртки, и, заглядывая за плечо Оскара, парировал оскорбительную фразу владельца кофейни:
– А вам, фрумы, продать свою тухлую ветчину этим посетителям!  –  крикнул бандит, направив указательный палец в сторону вокзальной площади.
Едва Оскар и Натан повернули головы, их лица побледнели, а глаза в ужасе округлились. Через вокзальную площадь к кофейне двигалась толпа людей. Их было около тридцати человек, все одеты в армейские рубашки и брюки оливково-табачного цвета, а на головах высокие кепи аналогичного цвета или фуражки, крепившиеся ремешком под подбородком. Левый рукав рубашек был стянут повязкой алого цвета с белым кругом в центре, с которого хищно смотрел символ , будоражащий Германию уже который год.
– Штурмовики нацистов, Клаус, бежим!!!  –  крикнул Антон, схватив под локоть брата и отбежав подальше от кофейни. Клаус отошёл всего на несколько метров и остановился, наблюдая за происходящим.
Толпа взревела, увидев на пути заведение братьев Шмуэль. Охранник Иоганн не успел ничего предпринять, как хлесткий удар кастета в скулу от рыжеволосого штурмовика приземлил его на тротуар. Витрина с изображением меноры  в ту же минуту разлетелась вдребезги, когда в центр стекла прилетело с десяток камней брусчатки. Пара штурмовиков держали в руках зажженные пучки соломенных прутьев, один факел угодил в салон "мерседеса", а второй -  прямо в зал кофейни. Огонь вспыхнул мгновенно, и распространился с такой скоростью, что вскоре вся кофейня погрузилась в клубы дыма. Загорелся и автомобиль, обивка салона предательски раскидывала искры в стороны, и Натан попытался подносом сбить пламя. Попытку спасти машину пресекли нападавшие, запустив в спину бедолаги обломок стального прутка. Младший Шмуэль взвизгнул от боли, присев на корточки. Оскар бросился к младшему родственнику, но в ту же секунду их окружили штурмовики с резиновыми дубинками в руках. Град ударов посыпался на головы владельцев кофейни, которая уже вовсю полыхала. Лопалась от жара посуда, выстреливая мелкие раскалённые осколки. Штурмовики, прикрываясь подносами, вытаскивали на улицу из кофейни всё, что представляло для них маломальскую ценность: лотки со столовыми приборами, ящики с продуктами и бутылки с вином, корзины с овощами и зеленью - братья были запасливы и весь товар держали в большом количестве. Трое нацистов, обнаружив сундук с одеждой, в попытке вытащить его на улицу, уронили груз на бок и тряпки, подхваченные ветром, разлетелись по всей площади. Избиение братьев Шмуэль прекратилось - оба лежали на тротуаре, закрыв головы руками, из уха Натана стекала струйка крови. У Оскара было разбито лицо, он истошно кричал и звал на помощь.
В этот момент Клаус осознал, что происходит. Сжав кулаки, он двинулся навстречу штурмовикам, которые переключились на грабёж кофейни. Толпа не обратила на него внимание, пока из неё не вышел один из нападавших. Высокий, крепкий мужчина, с пулевым шрамом на рябом лице, воротник его табачной рубашки украшали две петлицы ультрамаринового цвета с тремя серебристыми ромбиками, а вылинявший галстук был повязан явно на "скорую руку". На чёрном, как смоль, ремне, цепочкой был привязан внушительных размеров кинжал в самодельных ножнах из кожи. Раскачиваясь из стороны в сторону начищенными до блеска сапогами, мужчина указательным пальцем приподнял козырёк своей кепи.
Вор замер на месте, а в памяти вплыли воспоминания - это рябое лицо он видел. Видел и не раз. Помнил и презирал всеми фибрами души. Разглядывал издали и ненавидел всем своим существом. И почему то, боялся. Ноги юноши наполнил свинец ужаса, а сознание свернулось туманом страха. Карие глаза штурмовика продолжали сверлить его, врезаясь ещё глубже в нечто скрытое, страшное и однажды навсегда забытое Клаусом.
Из пропасти воспоминаний бандита вырвали цепкие руки братьев Крюгер. Они подхватили его под мышки, оттащив в сторону от происходящего в кофейне "Шошани". Подталкивая Клауса в спину, Антон сыпал гневными тирадами. Курт молча плёлся впереди, стараясь не вмешиваться в негодование своего брата. Выходка Клауса могла стоить им жизни.
– Ты кем там себя возомнил? Эти нацисты творят всё что хотят, и даже красные не могут им уже воспрепятствовать. Да, это бесчеловечно, но что ты сделаешь им? В драку влезешь? Они расколют тебе череп раньше, чем ты ухватишь хотя бы одного за галстук. Пойми, они теперь новая власть в городе, такие же злые, голодные и без дела, как и мы, но у них есть одно отличие - их покровитель сидит на самом верху и позволяет творить беспредел своим шавкам! Безнаказанно! Полиция у него на поводке, армия без зубов, а ты один... Ну что ты молчишь? Клаус!
Вор замедлил шаг и тут же застыл, как вкопанный. Антон, в недоумении,  тронул его за плечо. Клаус нахмурился и поднял глаза в небо, словно принимая долгожданный ответ из прошлого.               
– Антон, Курт, а я ведь этого коричневого ублюдка на площади знаю,  –  едва слышно сказал бандит.
Братья вытаращили глаза. Голос юноши дрожал.
– Да, и не просто знаю, –  продолжил вор, –  я его двадцать лет назад собственноручно застрелил.

Глава двенадцатая

РАНЕНЫЙ ЗВЕРЬ ОПАСЕН ВДВОЙНЕ

Сильный боковой ветер пронизывал гондолу цеппелина и всё металлическое убранство командной рубки покрылось тонкой ледяной коркой. Радиотелеграфист безуспешно пытался укутать шерстяным одеялом аппаратуру, когда она предательски начала давать сбои. К тому же, ткань была влажная и лучше от этого не становилось. Старший помощник командира, подняв воротник лейтенантского бушлата, в бинокль разглядывал огни городских зданий, ночной пейзаж был залит электрическим светом вопреки законам военного времени.
– Господин капитан, эти лягушатники совсем не заботятся о светомаскировке, мы для них будем приятным сюрпризом, –  проговорил он, не отрываясь от линз "глейзера" .
–  Штурман, а сколько сейчас под нами? Тысячи полторы? –   спросил стрелок-пулемётчик, хлопая меховыми рукавицами и не прекращая вдыхать в них ртом тёплый воздух.
Штурман вылез из второй шинели, обёрнутой вокруг ног, и бросил взгляд на приборную доску:
– Две тысячи четыреста метров, не меньше, –   пробурчал он недовольно, –  а  что, уже башню видно?
Стрелок отрицательно качнул головой, ему просто хотелось поддержать начало беседы - собачий холод не убавлял сонливости, напротив - ресницы слипались, стоило лишь опустить веки на несколько минут.   
В это время главный инженер угрюмо смотрел на приборы, по его расчётам бомбардировочная группа должна быть над Нуайоном, но набранная высота вносила свои коррективы:
–  Надо опуститься ниже, капитан, мало того, что нас уносит западнее цели, так ещё наши спутники - "второй" и "тридцать пятый"  оторвались от нас на северо-восток. Моторы не выдают положенной мощности, им мало воздуха, да и эффективность бомбометания будет выше.
Командир внимательно выслушал доводы инженера, но он прекрасно понимал - чем выше, тем безопаснее. 
Внезапно урчание трёх двигателей прервал громкий хлопок, взбудоражив ночной воздух. Следом ещё две чёрные вспышки и переднюю гондолу цеппелина осыпало мелкой крошкой.
–  Набираем высоту, пока не поздно! –   прокричал капитан, но небо одного из опередивших цеппелинов, "второго", рассекли лучи прожекторов. Они хаотично резали светом чёрные облака в поисках непрошенного гостя и, наконец, один из лучей впился в хвостовую часть чужака.
Сигарообразное тело цеппелина нервно дёрнулось в правую сторону, изменив курс, но десятки последующих разрывов снарядов заставили его в итоге развернутся на сто восемьдесят градусов. Попадания в мотогондолы были видны невооружённым глазом, и дирижабль стремительно начал терять высоту. Наземная артиллерия, заметив успешно повреждённый аппарат, сконцентрировала весь огонь на его серебристом теле. "Второй", понимая близость катастрофы, сбросил всю бомбовую нагрузку. Внизу загремели взрывы, грохот смешался с вспышками зажигательных бомб.
–  Слишком рано, командир, "второй" выбыл, теперь ему домой путь заказан, –   обречённо проговорил старпОм.
Электрические огни на улицах гасли по мере усиления разрывов и дома погружались во тьму. Но главная цель - столица, где появление грозного дирижабля над творением Эйфеля было в большем приоритете, пока что не достигнута. Три "майбаха"  сжигали литры топлива, но разреженный воздух гасил заявленную мощность и она явно была ниже.
–  Мы не идём на восьмидесяти, господин капитан, смесь бедная, двигатели начинают захлёбываться, надо увеличить расход! Спускаться ниже уже поздно! –   вопил главный инженер, оглушенный внезапным ударом в пол, из-за чего в гондоле образовались две рваные дыры.
Штурман и командир цеппелина с ручными фонарями окружили карту - лишний свет в командирской рубке был мишенью для зенитных пушек. Взяв линейку, капитан провёл красным карандашом две линии, соединив текущую предполагаемую позицию и конечную цель.
–  Место, где "второй" повернул назад, это Компьен! –   сообщил он в ухо штурману, – северо-восток столицы, ещё семьдесят километров. Около часа, если нас не собьют. Если увеличим скорость, то обратно можем не долететь, наша сигара прожорлива!
Старпом, слыша разговор, тронул  капитана за плечо:
– Я поднимусь к механикам , спрошу, можно ли безболезненно прибавить мощности, разрешите?
Капитан в ответ кивнул. Цеппелин снизился на две сотни метров и выровнял курс, но теперь его путь освещали прожекторы и одиночные зенитные разрывы. Рулевым пока удавалось успешно маневрировать, они с хирургической точностью поворачивали штурвалы в сторону неосвещенных участков пути ещё до залпа орудий внизу, поскольку любое сверхточное попадание может закончить рейд их сигарообразного "прирученного зверя". Предместье Парижа, Сен-Дени, было уже совсем рядом, а значит половина пути пройдена. 
Двое механиков опустошали очередную канистру с маслом, когда старпом, достиг моторной гондолы под брюхом отчаянного "зет-икс". По лицу старшего механика стекали струйки пота, когда тот кулаком выбивал последние капли. Расход его явно не устраивал.
– Что у нас с мощностью?! –  крикнул ему лейтенант, приблизившись вплотную.
Старпом покачал головой, переводя взгляд на злосчастную канистру.
– Слишком много кушает второй и третий мотор, снижение решило бы большинство проблем, но вы, господин лейтенант, не за таким ответом пришли, так? – ответил он.
Офицер закашлялся, потоки ледяного воздуха сдавливали лёгкие, и голова начинала кружиться. Старший механик это заметил и подставил пустой ящик к его ногам. Они оба сели, но лейтенант предпочёл ящику пустую топливную тару.
– Так что хочет командир? – вновь обратился механик к старпому, извлекая из кармана реглана окурок сигары, сломав её пополам.
В ответ на протянутый обломок лейтенант схватил старшего механика за меховой воротник:
– Ты с ума сошёл? Тут кругом водород, хочешь чтобы мы вспыхнули как факел из-за твоего курева?!
Тот брезгливо отмахнулся.
– Лейтенант, я не зелёный юнец и знаю правила, но у меня нет жевательного табаку с собой, поэтому...
Глядя в глаза офицеру, он забросил в рот себе свой кусочек и принялся его жевать. Старпом облегчённо выдохнул и полез в карман своего бушлата. Развернув на ладони синий клетчатый платок, он протянул старшему механику целую плитку .
Тот довольно облизнул губы.
– Приятно же видеть среди офицеров щедрых людей! Но целую взять не могу, сколько нам ещё лететь до столицы и обратно, а я Вас без табака оставлю! Нам с парнями хватит и половины.
Большую часть плитки стармех убрал в куртку, остальное перекочевало за щёки механиков, учтиво отошедших в сторону и не участвующих в  разговоре. 
Офицер в ответ пожал плечами:
– Без разницы, я не курящий, а эту мне штурман перед вылетом дал из личных запасов. Бери всю, угостишь своего помощника в моторной - если первый, главный, двигатель не выдаёт перерасход, значит парень справляется.
Стармех в ответ закатил глаза. Лейтенант продолжил:
– Кстати, он же новенький? Откуда к нам попал, с Боденского?  По возрасту и выправке явно не из армейских?!
Старший механик выплюнул сигарное крошево, и зажмурившись, положил кусочек подаренного "гётеборга"  себе за щёку.
– Не знаю, господин лейтенант, он, мне кажется, вообще не из лётных. Молчит постоянно, дёрганный, словно нашкодил. Мои парни узнавали, вроде из Гессена, но не уверены точно.
Механики, жуя подаренный табак, синхронно вытянули вперёд правые ладони, покачав ими в обе стороны. Стармех кивнул им в ответ, и вновь обратился к офицеру:
– Вот именно, либо-либо, лейтенант. Думайте сами. Морда уж больно у него, ну, как сказать Вам...
Стармех замолк, опустив глаза, явно не желая поделится с начальством своими соображениями.
Лейтенант заметил это и одобрительно хлопнул его по плечу:
– Да не волнуйся, говори как есть. Мы в небе под одним Богом плаваем!
Последней фразой он обратился к механикам, подмигнув им.
Стармех наклонился к уху офицера и чуть слышно проговорил:
– Ну, бандитская натура, он на базе у нас в Дармштадте явно скрывается, может натворил чего дурного и в бегах?
Лейтенант встал с ящика, расправив бушлат, и посмотрел в сторону хвостовой части, куда вёл коридор шахты.
– Как говоришь его зовут, твоего механика?  - спросил офицер, понизив тембр в голосе.
Старший механик спрятал плитку в реглан и безразлично махнул рукой:
– Не то Адерс, не то Андре...
Навестить таинственного механика не удалось - цеппелин резко пошёл на снижение, подставив своё газовое брюхо под яркие лучи прожекторов. С земли загрохотали орудия, смешавшись с треском пулемётных очередей. Винтовочные пули, словно рой рассерженных пчёл, в нескольких местах прорвали обшивку. Следом их примеру последовали крохотные осколки снарядов - разрезая пропитанную герметиком ткань, они впивались в алюминиевый скелет дирижабля, отчего всю конструкцию охватила дрожь. Противное металлическое эхо разнеслось по всем секциям. Фатальный водород в резервуарах в любую секунду готов был показать всю свою разрушительную силу и взрывной характер.
Париж ещё не проснулся, но окраины города уже будоражили слухи о том, что в восьмидесяти километрах от столицы гремят взрывы бомб. Зенитная артиллерия действовала абсолютно не согласовано - немногочисленные прожектора облизывали лакированную ткань обоих дирижаблей, а снаряды летели совсем в другую сторону. Артиллеристам казалось, что на них надвигается целый воздушный флот. Зажигательных боеприпасов не было, как и защиты от набиравшего высоту газового бомбомёта. Цеппелин с бортовым номером "тридцать пять" принялся опустошать бомбовый запас, не дожидаясь грамотной пристрелки зенитных пушек. Яркие вспышки накрыли кварталы, где электрический свет указывал не только направление движения к центру города, но и подчёркивал наиболее крупные сооружения.
"Десятка" взяла курс левее, но пучки света прожекторов, которых становилось всё больше, вынудили командира начать бомбометание незамедлительно, по данным штурмана под ними были районы Батиньоль и                аббатство Сен-Дени. Зажигательные бомбы сделали своё дело - заполыхали в небе огненные сполохи, жилые кварталы затянуло черным дымом пожарищ. Один из снарядов угодил в правую моторную гондолу, когда цеппелин "зет-икс" лёг на обратный курс, а в это время его "напарник", выжав максимальную мощность, вырвался вперёд.
– Командир, нам его не догнать, наша скорость упала на треть после попадания в третий двигатель, – обреченно выдавил главный инженер, наблюдая исчезающее вдали серебристое тело "тридцать пятого", – предлагаю снизить мощность и набрать высоту.
– Поддерживаю, –  отозвался штурман, –  скоро линия фронта, а там аэропланы "лягушатников" такую карусель устроят, что парижские хлопушки нам покажутся сладкими орешками...
Командир согласился с доводами членов экипажа и жестом указал рулевым  подниматься выше. Дирижабль медленно, но уверенно набрал высоту, разрезав сливочно-серую облачную массу.
В тот момент, когда штурвалы управления замерли в руках рулевых, удерживая курс, в повреждённую зенитным снарядом моторную гондолу вошёл старший механик в сопровождении лейтенанта.
Пробитый в нескольких местах двигатель выпускал струйки масла, а механик, лёжа на полу, пытался наложить пластырь на повреждённые медные трубки.
– Каков вердикт? Сможем запустить его хотя бы на малых оборотах?  –  спросил стармех, наклонившись к маслопроводу.
Механик отрицательно качнул головой, не поднимая глаз на вошедшего офицера.
– Запустить можно, но если проскочит искра вся гондола вспыхнет, – пробормотал он, добавив порцию отборной брани.
Стармех вздохнул и спешно покинул гондолу, а лейтенант, убедившись, что он остался с механиком наедине, расстегнул громоздкую кобуру пистолета, висевшую на ремне.
– Так что случилось с закладными из земельного банка в Кельбе?  –  зазвенел голос офицера.
Руки механика замерли на решётке радиатора.
– Вы о чём, лейтенант?  –  удивлённо спросил он.
Офицер оскалил зубы, извлекая уродливое тело пистолета. Направив ствол "манлихера" в область живота, лейтенант с силой пнул механика в голень. Тот пронзительно взвыл.
– О мешке с закладными бумагами, которые ты, псина, со своими дружками из банды Бичковского увёл из-под моего носа... Вспомнил?!
Лицо механика побелело, а губы задрожали.
– З-зюндер? Т-ты жив? –  заикаясь, пролепетал он.
Офицер с двойной силой надавил сапогом на голень:
– Для тебя сержант Зюндер, падаль!  Как видишь жив-здоров, и поверь мне, я найду того щенка, что ухлопал моих ребят и мне прострелил плечо. Но меня сейчас интересует другое - вы удрали из тюремного состава и прихватили то, что принадлежит мне. Так где бумаги, Андре? Или как тебя на самом зовут?
Механик вылез из-под двигателя, прислонившись спиной к стене гондолы.
– Андреас, и твоих бумажек давно нет. Эрнст с Карлом забрали их ещё в Кёльбе, а нас оставили ни с чем. Хочешь искать их - ищи, мне плевать и на них, и на тебя.
Андреас отвёл глаза в сторону, а "лейтенант", прикусив нижнюю губу, молча взвёл курок пистолета.
Выстрела не последовало - жестяной ящик с инструментами, стоявший в ногах Андреаса, внезапно начал движение к правой стене гондолы. Вслед за ним зазвенели обломки масляных трубок, винтов и гаек, разбросанных по полу - цеппелин резко накренился, выполняя манёвр. Разгадка причины подобного воздушного пируэта не заставила себя ждать, уже в следующую секунду плотную лакированную ткань обшивки вспорола пулемётная очередь, чудом не зацепив водородный баллон. Протяжный звук пикирующих моторов, принадлежавший аэропланам, не предвещал ничего хорошего - это была воздушная атака.
Хеймо Зюндер схватил механика за рукав куртки и рывком притянул его к себе:
– Ну что, уголовник, судьба предлагает тебе шанс выбраться из этого газового брюха живым! Живо на верхнюю платформу ! – завопил он, прижав ствол пистолета к спине Андреаса.
Верхняя площадка на передней части цеппелина была обескровлена. Двое из троих стрелков были уже убиты, третий, поджав голени, корчился в предсмертных муках - пуля, выпущенная с аэроплана, угодила ему в живот. Андреас, видя эту жуткую картину и с трудом вдыхая разреженный воздух, попятился назад на последнюю лестничную ступень. Голос сзади прогремел:
– Даже не думай, трус! К пулемёту или пулю в затылок!
Механик подбежал к "парабеллуму", на котором болталась внушительной длины лента с патронами, и вцепился в рукоятку. Первая очередь задрала ствол вверх. Два "морана"  из четырёх, в этот момент вспарывающих бока дирижабля, заметили выпущенную с площадки очередь и начали набор высоты, чтобы вновь уничтожить угрозу для их атак. Один из аэропланов делал это нерешительными рывками, задирая двигатель, и поток ветра практически поставил его в вертикальное положение. Ошибкой пилота нельзя было не воспользоваться, и следующая очередь из пулемёта Андреаса была уверенней и точнее. Француз, выпустив облачко серого дыма из двигателя, потерял управление и накренился на левую часть парасоли, а затем плавно стал спускаться вниз. Позади аэроплана, словно связка жестяных банок свадебного кортежа, тянулись длинные змеи чёрных дымовых полос. Сбитый противник придал уверенности Андреасу и его пулемёт застучал вновь.
Второй аэроплан был проворнее - взмыв высоко над дирижаблем, он хладнокровно упал в пике, выплёвывая весь запас зажигательных патронов в тушу воздушного "монстра". Пробоины корпуса не заставили долго ждать изменений в поведении "десятого" - цеппелин стремительно терял высоту. Раздался громкий взрыв в задней части, где были дополнительные водородные мешки. Андреас выпустил остаток ленты, зацепив крыло "морана", и видя, что тот не собирается менять направление пике, осознал приближающуюся гибель. Аэроплан пикировал в центральную часть воздушного корабля.
Зюндер, поняв, что это конец, на руках скатился вниз по лестнице. Падая на спину, он поднял глаза на открытый люк. Механик рухнул на него, придавив ногу. Вопль боли сержанта слился с чудовищной силы взрывом, от которого обоих вышвырнуло к люку, ведущему к центральной нижней гондоле - радиорубке. Зюндер заполз в неё, удерживая свой вес на лестнице одной рукой. Андреас же ввалился в помещение рубки, словно мешок картофеля в погреб. Последнее, что увидели глаза Хеймо - это синюю ленту реки, увеличивающуюся в размерах в окне гондолы.
Цеппелин в результате взрыва раскололся пополам, объятая пламенем задняя часть за секунды превратилась в обугленного скелета, передней повезло ещё меньше - под весом уцелевшей носовой части она набрала воды, похоронив экипаж в командной рубке. Что касается гондолы, служившей укрытием для Андреаса и Хеймо, её оторвало и выбросило на берег реки. Мёртвые тела членов экипажа, находившихся в ней, выбросило волнами на берег. Среди них не было лишь двоих - один лежал на крыше радиорубки, вцепившись в горло второго, едва тот пришёл в себя. Губы душителя дрожали в гневе:
– Мерзавец, если ты немедленно не скажешь мне имя этого вора, я сломаю тебе шею и брошу подыхать на этом безымянном берегу... Ну, кто он?!
Изо рта несчастного раздалось клокотание и бульканье, вода сгустком вышла наружу, сопровождаемая едва слышным звуком:
– Кл...кл..кла...ус...
Получив ответ на свой вопрос, Зюндер встал на колени, приподняв за волосы голову механика. Оглядевшись по сторонам, он вновь посмотрел Андреасу в глаза. Скосив взгляд, Хеймо увидел торчащий из обшивки гондолы обломок дюралевого шпангоута, словно шип пронзивший ткань. На мгновение застыв с улыбкой на лице, сержант со всей силой пригвоздил к нему череп механика.

Глава тринадцатая

ГОСТИНИЦА "ИЗЕНБЕРГ"

Дорогу к железнодорожному складу, служившему убежищем для братьев Крюгер и Клауса с Тилли, юноша занял рассказом о происшествии в амбаре, где он вместе с двумя перепуганными девочками расправился, как ему казалось, с "цепными псами" сержанта Зюндера, и им самим. Но правда была сурова и беспощадна - главный враг Клауса жив, и теперь возглавляет местных штурмовиков - ударную силу нацистов в городе и одновременно власть, против которой ни полиция, ни бюргеры ничего не могут противопоставить. Узнал ли Хеймо Клауса у кофейни - неизвестно, но его взгляд словно раскалённый стальной прут пронзил воспоминания и страхи вора. Эту ситуацию ни в коем случае нельзя было оставлять на самотёк, если начнутся обыски в городе даже их склад становился небезопасным местом.
– Может ты всё же ошибся, Клаус, –  спросил Антон, положив руку на плечо бандиту.
– Действительно, парень, столько лет прошло, а эти синемундирные все на одно лицо. Если ты в него разрядил весь магазин, как ты рассказал нам, то вряд ли он зализал раны. Ведь про него не было слышно столько лет, а конный завод Пфефферберга давно сгинул и там всё во власти букового леса, –  поддержал своего брата младший Крюгер.
Клаус покачал головой:
– Нет, Курт, эту сволочь я запомнил на всю жизнь, и его лицо обезображенное шрамом, узнаю из тысячи других. Это Зюндер, клянусь Ганзой, и он жаждет найти меня.
Вор повернулся к Антону и посмотрел в его глаза.
– Считаешь, что у меня паранойя?  –  тихо спросил он.
Антон Крюгер посмотрел на брата, почесав щетину на загорелой щеке:
– Знаешь, когда "старшие" прятались у нас и всюду рыскала полиция, я научился доверять каждому подозрительному факту или событию. Друг мой, самое паршивое в нашем деле то, что очень часто паранойя, на самом деле, оказывается отменно работающей интуицией. Я тебе верю, и отсюда следует лишь один вывод. Курт?
Он посмотрел на брата.
– Нам надо менять укрытие. И чем быстрее, тем лучше. В городе стало не безопасно. Но я кажется, знаю место, где нам помогут. Слышал про гостиницу "Изенберг" недалеко от местной синагоги?
Клаус задумался.
– Если штурмовики разгромили кофейню, которую держат братья Шмуэль, можно ли быть спокойными в номере гостиницы, у которой хозяева евреи Марбурга?
Антон улыбнулся:
– Клаус, гостиница "Изенберг" имеет дурную репутацию, как у нацистов, так и у самих евреев. Причина такой "славы" банальна до неприличия. То, что свято для евреев, то для простых немцев есть камень преткновения, служивший раздором во все времена. Он может перевернуть жизнь любого человека, поднять его до небывалых высот или же бросить на самое дно общества, заставить предать самых близких людей или же спасти тех, кто в отчаянии прячется под любым кустом.
Бандит остановился, поджав губы.
– Что же это за камень такой?  – спросил он старшего Крюгера, когда тот резко ускорил шаг.
Курт, поравнявшись с вором, наклонился к его левому уху и шепнул едва слышно:
– Деньги.   
Гостиница "Изенберг" всегда принадлежала городской еврейской общине, но управляющие в ней менялись чаще, чем денежный курс марки в худшие годы. Недоверие к пунктуальности и принципиальности простых немцев заставляло вносить свои коррективы - община бралась за любое прибыльное дело, и в разное время краснокирпичное трёхэтажное здание на Университетштрассе с окнами, украшенными вставками из цветного стекла, служило многофункциональным центром: во время эпидемии сифилиса в номерах прятались здоровые девушки из борделя фрау Дречлер; во время войны в подвале гостиницы жили кавалеристы-дезертиры из учебного лагеря двадцать четвёртого (второго гессенского) лейб-драгунского полка; облавы полицейских на уцелевших защитников Ганзы тоже привели значительную часть бандитов в апартаменты "Изенберга" - всё мало-мальски ценное имущество же перекочевало в карманы общины. "Быки" не трогали гостиницу, а всё потому, что номера для "синемундирных" из полицейских батальонов Нойштадта и Кирххайна также были предоставлены, практически по соседству с теми, кто от них прятался, зализывая раны. Предприимчивые евреи умудрились сделать так, что за всё время ни один из бандитов не пересёкся в коридоре с офицером полиции, мирно идущим завтракать или на службу. Приносило немалые деньги и казино на первом этаже гостиницы, где любой желающий бюргер мог спустить или нажить своё состояние, и тут же спустить его вновь, причём денежная масса вряд ли была однообразной - принималось всё, что могло быть ценным - от личных вещей и одежды до продуктов питания и даже оружия, которое, разумеется, все посетители сдавали на входе вместе с предметами гардероба. Проигравшихся в пух и прах вынуждали отрабатывать на кухне или  в обслуге всё той же гостиницы, и когда бедолаги, отработав долг, зарабатывали жалкие гроши -  вместо того, чтобы вернуться домой, вновь плелись за карточный стол или колесо рулетки.
Располагая утренним заработком в восемьдесят рейхсмарок, Клаус понимал, что на убежище в гостинице для четверых не хватит даже на сутки. Нужно было рискнуть. Авантюрный план не понравился братьям Крюгер, но другого выхода из этой ситуации они не предложили.
В казино "Изенберга" было шумно - карточные столы окружала разношёрстная публика: от проституток и студентов до местных торговых воротил, но игра в скат или баккара приносила выигрыш только при длительных партиях, а времени у Клауса и братьев как раз не было. С рулеткой дела обстояли иначе - шарик мог или разорить сразу, или принести прибыль в один заход.
Стол с рулеткой располагался в самом углу гостиничного казино, игроки стремительно менялись, грозно извергая сквернословие проигрывая, и хищно наблюдая за победителями.
Клаус нашел свободное место, распихав в стороны молодую пару, и включился в игру. Братья стояли поодаль, игра, в которой они не разбирались, их мало занимала.
Однако, восседавший на высоком кресле в начале стола, мужчина в сером мундире, перед которым скопилась внушительных размеров гора цветных фишек, вновь начал взвинчивать ставки, так  что  вскоре  никто  уже  меньше тысячи марок поставить не мог. Это явно не понравилось Клаусу, такой суммы у него не было.
Для  начала он поставил пятьдесят марок на несколько номеров на оба цвета - по двадцать пять на красное и черное.
Голос мужчины загремел тут же:
– Юноша, у нас тут ставки по тысяче. Убирай свои жалкие крохи с моего поля.
Крупье, в красной жилетке и чёрной кипе  пожал плечами:
– Право игрока делать любую ставку, если непротив ведущий игрок. 
Вор прищурил глаз:
– Господин, возможно, боится пополнить мои крохи из своей кучки? Странно, я всегда думал, что рулетка объединяет людей не только азартных, но и храбрых. Ну, раз ведущий игрок трус...
Юноша потянулся к скомканным деньгам, лежащих на игровом поле.
Серый мундир ударил кулаком по столу, рассыпав аккуратно сложенные фишки.
– Назад, щенок! Я никому не позволю называть меня трусом! Соломон, обменяй ему деньги на фишки. Всё равно они перейдут ко мне.
Крупье послушно выполнил указание, и пододвинул разноцветные кружочки к Клаусу. Игра началась.
Удача улыбнулась вору - первым же ходом он выиграл двести марок. Вторая ставка уже была на красное поле. Вновь удача. Стопка в четыреста марок была аккуратно пододвинута к бандиту. Серый мундир оскалил зубы - он был раздосадован внезапным везением. 
Клаус не унимался. Вновь поставив на красное, он увеличил общий выигрыш до семисот марок. Потом  оказал  предпочтение  черному.  Игра теперь шла быстрее. Голос крупье стал  живее,  он  отчетливее  чеканил  свою стереотипную фразу, и удары следовали  один  за  другим  с  более  короткими промежутками. Клаус бездумно смотрел на большой перстень на руке еврейского крупье, сработанного из белого золота, цена которого могла сравниться  разве  что  с  его  безвкусностью. Шестиконечная звезда в центре украшения возможно служила ему оберегом и талисманом.
Стрелки наручных часов на запястье серого мундира показывали четырнадцать часов, общая сумма увеличилась до тысячи рейхсмарок, и пути назад уже не было - надо было играть до конца. В ушах вора, не  смолкая,  звучал шум мотора "майбаха"  - монотонный, певучий и усыпляющий, в котором Клод увёз беглецов из Марбурга. С мешком денег, увы, утраченных после. "Они бы пригодились сейчас, ой как пригодились", – мечтательно подумал Клаус. 
Игра увеличила накал. Лишь через некоторое время Клаус обнаружил, что все свои последние ставки он  проиграл.
Он пододвинул остатки фишек на  игровое  поле. Вновь сумма не превышала двести марок. Удивительное  ощущение раздвоенности не покидало его, приводя в какое-то  странное  настроение.  Оно было смешано из разных сортов: спокойствия и отрешенности в одном бокале, азарта и опасности в другом. Бандит чувствовал себя легко и раскованно здесь, у рулеточного стола, перед людьми, у которых вся жизнь была сосредоточена сейчас в скупых движениях рук и  лишь изредка дергалось  веко,  лезла  вверх  бровь,  рука  отрывалась  от  своего истинного поля деятельности - рулеточного стола - и поглаживала висок,  лоб, волосы, какую-то секунду лихорадочным блеском сверкали глаза. Серый мундир облизывал губы, видя проигрыш своего обидчика, и жадно поглощал стаканы с вином, часто приносимые смуглой проституткой-официанткой. Он хмелел и чаще срывался на брань.
Однако надо всем и за всем этим стоял легкий монотонный гул;  казалось, узорчатые  панели  стен казино  утончались,  делались  прозрачными и в некоем причудливом смешении с настоящим Клаусу виделись пролетавшие мимо  улицы Франкфурта, залитые электрическим светом, когда он с Принцом ехал на фиакре по незнакомому городу;  цепи  гор и лесов, залитые солнцем вершины, пурпур заката на склонах; дорога,  по которой его и Тилли промчал поезд, спасая от погони;  но  в  то  же  время  вор  замечал малейший поворот в игре и продолжал понтировать.
Он чувствовал себя чуть ли не всевышним в этом полёте над двумя пространствами, в пребывании здесь, в казино, и одновременно где-то еще, созерцая призраки минувших событий, это чувство примиряло его с  памятью о многих горестных минутах, когда он остро ощущал свое человеческое  бессилие - постоянное бегство от кого-либо или от чего-либо, но в данный момент всегда присутствовало лишь  что-то  одно  и  невозможно было пребывать сразу на всех фронтах бытия - впереди была цель, и она неизменна: нужно было выиграть своё спасение вновь.
Перед Клаусом росла куча фишек. Он знал тонкости игры, хотя никогда не провожал взглядом скачущий алебастровый шарик. Ганза была его учителем, а примитивный рулеточный стол меловой доской этой азартной науки. "Старшие" играли в рулетку редко, но каждая игра заканчивалась дракой или запоем у Луки в баре. "Эмоции и азарт, мальчик, научись ими управлять, но никогда не пренебрегай", – учил его главарь Карл. И Клаус всё запомнил.   
Очередные крупные фишки перекочевывали к вору от молодой пары, внимательно наблюдавшей за игрой двух мужчин. Пожилой господин в дорогом костюме также долго наблюдая за Клаусом, поставил увесистую пачку рейхсмарок, выигранных за соседним столом в баккара, на те же номера, что и вор.  Почти  все  остальные участники игры тоже  последовали примеру старика: безошибочным инстинктом завзятых игроков они чуяли серию  удач. Рулетка приносила выигрыш бывшим наблюдателям, а главное Клаусу - теперь сумма фишек превысила три тысячи. За спиной нервно потирали руки братья Крюгер. Только озлобленный серый мундир сидел возле штабеля пустых стаканов из-под вина,  сильнее  и  громче обычного постукивая фишками по тонкому стеклу.
Клаус с иронией сказал Соломону:
– Похоже, ко мне питают большое доверие все эти господа!
Крупье не сводил глаз с уже завертевшегося колеса.
– Пожалуйста, не смотрите туда, пока шарик не остановится. Вы раздражаете игроков своей удачей, –  пробормотал еврей.
Клаус засмеялся: "Но Соломон, я лишь .. " –  и отвернулся.
Удача  - штука капризная, да и конфликт был ни к чему.
В ту же секунду шарик запрыгнул в лунку с  цифрой  "36"  и  остался  там лежать.
Клаус выиграл вновь.
– Цифра моего возраста приносит удачу.
Пожилой господин сиял. Серый мундир был чернее тучи.
– Теперь вы должны перестать, –  сказала молодая пара, стоявшая рядом и внимательно следившая за игрой юноши, –  иначе всё проиграете. Поверьте нашему опыту.
Но потом на их лицах отразились все возможные  оттенки  изумления,  поскольку Клаус поставил весь выигрыш опять-таки на тридцать шесть в красной зоне.
Все игроки смотрели на него с удивлением: как он мог сделать  такую  ошибку,  ведь если серия доведена до конца, никто ее не повторяет, а начинает  понтировать заново. Никто, кроме Клауса, на эту цифру больше не  ставил. Серый мундир ехидно улыбнулся, закурив толстую сигару из рук проститутки.  С  некоторой  долей лукавства обвел он взглядом окружающих и подумал: нет никакой разницы в какой ход обыгрывать удачливого и дерзкого юношу  - никто, кроме Клауса, на тридцать шесть, и даже на красную зону, больше не  ставил. Заядлые игроки, включая его всегда  делают  только  то,  что разумно и правильно. Рассчитывать на подобное тоже самое, что шанс выпадения "зеро" дважды.
Братья Крюгер, видя фатальный поступок Клауса, жалобно застонали за его спиной. Вор не оставил даже малой доли выигрыша, и теперь если удача отвернётся от него, они обречены.
Соломон запустил шарик. Тот, весело подпрыгивая, демонстрировал собравшимся у стола игрокам свой белоснежный бочок и стремительно проносился мимо красных и чёрных зон. И наконец, нырнул в ячейку.
– Тридцать шесть. Красное, –  прогремел голос Соломона.
Толпа ахнула. Крупье поднял указательный палец вверх.
Гора фишек была пододвинута в сторону Клауса. Вор пересчитал выигрыш - около семи тысяч рейхсмарок принесла ему удача. Стоит ли её испытывать вновь? Антон потянул вора за рукав куртки.
– Парень, пора уходить. С этими деньгами мы пару месяцев кое-как протянем в номере, –  прошептал он.
Клаус одёрнул рукав:
– А что потом?  –  спросил он.
В разговор вмешался Курт. Дрожащим голосом он поддержал брата:
– Потом будет потом, Клаус. Нас интересует сейчас. Как и твою Тилли.
Вор смахнул каплю пота, бегущую с виска по щеке. Младший Крюгер был прав - игру надо было заканчивать.
Клаус взял из общей суммы четыре фишки на двести марок и пододвинул Соломону.
– Господа игроки, моя последняя ставка на сегодня. Сектор "зеро-шпиль" на тридцать пять. Весь выигрыш, любезный крупье, можете оставить себе.
Игроки у стола заворчали, а серый мундир гневно выплюнул потухший окурок на пол. Такой финал его явно не устраивал.
Соломон пододвинул ставку на сектор "зеро" и запустил шарик. Клаус не смотрел, он сгреб в охапку свои фишки и вместе с братьями направился в сторону выхода. У дверей он услышал отчётливый голос крупье:
– Сектор "зеро-шпиль"! Тридцать пять. Поздравляю, господин Клаус!
Братья Крюгеры вытаращили глаза, а вор спокойно, обменяв фишки на рейхсмарки, направился к консьержу.
Консьерж, упитанный пожилой еврей Леон Исраэль, предложил на сумму в шесть тысяч пятьсот марок двухместный номер на третьем этаже "Изенберга" с хорошим обедом, сроком на полтора месяца. Наличие хоть какого-то ежедневного питания более чем устраивало Клауса и братьев Крюгер, а полтора месяца покоя  - сказочные условия в текущей ситуации.
Братья отправились за Тилли, а удачливый бандит поднялся в номер. У дверей его ждал коридорный, держа в руках поднос с горячим мясным супом и тарелкой бутербродов, смазанных ароматным паштетом.
– Я не заказывал ничего, вы ошиблись, –  сказал вор, поворачивая ключ в замке своего номера.
Коридорный протянул поднос, отвесив поклон.
– Это от господина Соломона, из казино. Выигрыш был восемь к одному, господин Клаус, здесь ужин в благодарность от крупье, и ещё пятьсот марок под тарелкой с хлебом. Хорошего вечера.
Юноша распахнул дверь своего номера и, увидев кровать, сразу направился к ней. Поднос был оставлен у двери. Рухнув на мягкий матрас, он довольно заурчал по-кошачьи. Усталость сковала все части его тела, и теперь дневной сон забирал власть в свои руки. Не шевелясь, Клаус пролежал так пару часов, пока в дверь дважды не постучали. Перешагнув поднос, с уже холодным обедом, он открыл дверь. На пороге стоял мужчина в сером мундире, тот самый чужак из казино, он держал в руках запечатанную бутылку с вином.
– В-в-вы - Клаус?  – слегка заикаясь и тягуче спросил он, протягивая напиток –  разрешите мне войти?               
Юноша отошёл в сторону, пропуская его в помещение, после чего закрыл входную дверь. Едва повернув ключ в замке, он почувствовал резкую боль, сопровождаемую чудовищным ударом, где разноцветные вспышки искр перемешались с серой пеленой в закатывающихся глазах. С бровей и висков по носу и щекам потекли тёплые струйки крови смешанные с вином, а затем всё внезапно исчезло в иссиня-чёрной бездне пустоты.   

Глава четырнадцатая

ПРЫЖОК С ПОЕЗДА ИМЕЕТ ПОСЛЕДСТВИЯ

Ноги вязли в липкой чёрной жиже, которая покрывала всё поле. Оно стремительно увеличивалось в размерах, а ускоряя шаг, юноша всё больше увязал в ней. Наконец твёрдая поверхность придала сил, с ног стекли остатки мерзкой черноты, но они вновь стали проявляться на обеих ладонях. Сажа, смоченная слюной, становилась ещё более едкой, и растирая ладони, чернотой покрылись запястья и локти. Лицо, словно в горячке, внезапно обожгло огненным потоком воздуха - кожа высохла, начала зудеть и при попытке расчесать её, на землю мелкими хлопьями опускались её сгоревшие частички. Вор закрыл ладонями обожжённое лицо, но липкая сажа с ладоней лезвием впилась в обнажённые волокна лицевых мышц, причиняя жуткую боль. Затем тело юноши отбросило назад - липкая жижа засосала его конечности по щиколотки и запястья с такой силой, что невозможно было шевельнутся ни единым членом. Перед слезящимися глазами возникла чёрная фигура, она занесла над головой бандита предмет, схожий с лопатой, и затем со страшной силой вонзила его в плечо юноши, разрубив до живота обездвиженное и послушное тело. Крика боли не последовало, из раскрытого рта зазвучали булькающие ноты, горло и носовые каналы заполнила неведомо откуда взявшаяся вода, и в этот момент Клаус почувствовал, что тонет. С трудом приоткрыв глаза, вор увидел, что на его лицо льётся поток ледяной воды - сознание вернулось к нему, похоронив в памяти страшную картину сна.
Клаус лежал на каменном полу, а над ним стоял тот самый мужчина из гостиничного номера. В его руках был граненый кувшин, вода из которого лилась на лицо юноши.
– Очнулся, ублюдок? Давай-давай, приходи в себя, нас ждёт крайне интересный разговор, –  свирепо бормотал серый мундир.
Вор с трудом приподнялся на локтях, выпуская из носа и рта остатки воды. Он огляделся - кромешную темноту одиночной камеры разрезал тонкий луч света, одиноко пробившийся из почти замурованного окошка. Холод и сырость стен, словно стальные жала ос пронзали его кожу и органы чувств - сомнений в запахе не  было -  вор находился в застенках тюрьмы Марбурга, из которых он однажды спас уцелевших "старших", разгромленных вместе с другими бандитами в некогда великой Ганзе.       
– Долго же я тебя искал, Клаус Телльхайм, ведь так звучат твои полные имя и фамилия?
Юноша молчал.
– Так, так. Даже не сомневаюсь, –  продолжил мундир, –  однажды ты в компании одного русского посетил крайне любопытное заведение в Вецларе, припоминаешь? "Берлебург", тошниловка на окраине города, где ты встретил за карточным столом сотрудников сыскной полиции. Тяжело ранил двоих из них, а двоих хладнокровно убил. Вспоминаешь?
Вор внимательно слушал, но не реагировал.
Конечно, помнишь. Хозяева трактира - супруги Марта и Йозеф Штосс описали твой портрет, а твой перепуганный спутник, господин из России, Пастерович даже упоминал место вашего с ним знакомства - вокзал Марбурга. 
Клаус поднял глаза на мундира.
– Совершенно не понимаю о чём речь, я никогда не был в Вецларе, и эти фамилии не встречал. Вы ошиблись. Меня зовут Клаус, всё верно, но моя фамилия...
Мундир резко его оборвал:
– Потс. Да-да, именно этой фамилией ты назвался нашим сотрудникам. Знаешь, сыскная полиция могла бы ошибиться, но у нас есть одна очень важная улика, которую ты бросил в трактире.
Полицейский извлёк из внутреннего кармана холщовый свёрток, из складок которого к ногам юноши упало воронёное тело "браунинга", разряженного, без магазина. Его "браунинга", брошенного на полу трактира господина Штосса!
      - Готов поставить свой дом, что твои пальцы и пальчики на рукоятке этого пистолета совпадут на сто процентов, не так ли?
Клаус пожал плечами.
– Это можно было сделать, когда я был без сознания. А пистолет? Я его вижу в первый раз перед собой.
Терпение мундира закончилось. Сжав в кулаке связку ключей от наручников, в которые были заключены  кисти юноши, полицейский обрушил на его голову град ударов - наотмашь и прямых в затылок. Сила удара была пропорциональна тому звериному гневу, который испытывал "серомундирный".               
– В первый раз, гнида! В первый? Не помнишь, значит?! Зато я помню его очень хорошо! Этот ствол смотрел мне в лицо, когда малолетний кочегар заставил меня выпрыгнуть из поезда на ходу в холодные воды реки Лан! Именно их этого ствола получил смертельную пулю Франц Бергман, старший следователь из Нойштадта, который приходится мне старшим братом. Мёртвым старшим братом. Ты по уши в дерьме, парень! Высшую меру наказания ты уже, считай, заслужил. Но расстрелять тебя во дворе тюрьмы я не могу, и не потому, что не хочу, а потому что с тобой сейчас проведут профилактическую беседу двое очень рукастых сотрудников. Макс, Виик, заходите! Ваше время собирать урожай, –  грохотал голос следователя.
В камеру зашли двое взрослых мужчин, у каждого в кулаке был зажат отрезок стальной трубки. Бергман-младший выскользнул в раскрытую дверь, оставляя всю троицу наедине.               
– Ну что, вы****ок, время получить заслуженное. Макс, прикрой дверь поплотнее, –  раздался голос одного из громил.
После того, как тяжёлые петли издали пронзительный скрип, полицейские принялись за Клауса. Первый удар стальной трубой пришёлся в бедро и юноша упал со стула. Вор понимал, что в такой патовой ситуации надо спасать голову, что он и сделал. Закрыв руками самое ценное, что позволяло ему ещё думать и мыслить, Клаус прикусил воротник куртки. На этом была вся его защита.
"Быки" били методично, проходя железом от спины до пяток. Каждый удар они исполняли с размахом и без сомнения, со знанием своего дела. Тупая боль впивалась в кожу бандита, раздирала молниями страданий всё тело, но он терпел. На мгновение он терял сознание, опуская руки, но удар ботинком в лицо приводил его в чувство. Полицейские не имели конечной цели, они исполняли приказ Бергмана-младшего. Хладнокровно и старательно. Неизвестно, сколько бы продолжалось избиение, но внезапно в дверь камеры раздался глухой стук. Один из полицейских, засунув за ремень трубу, подошёл к замочной скважине.
– Это Бергман, идите, перекурите пока. Тут интересные обстоятельства появились, –  прозвучал голос следователя. 
"Быки" ушли на улицу, а в камеру вновь зашёл следователь.
– Вот ведь удача, гражданин Телльхайм, или всё-таки Потс? В участок к нам пожаловала твоя супруга, Тилли Потс. Утверждает, что ты, ублюдок, ей мужем приходишься, –  со смехом проговорил Бергман.
Сознание, в котором пребывал избитый вор, прояснилось за секунду. Тилли!!! Господи, зачем она сюда пришла?! Чёртовы Крюгеры, как они могли ей это позволить? Если Бергман бросит её в камеру, - тогда всему конец. Он изувечит бедняжку, он сломает её мгновенно. Зачем, Тилли?...
– Может, эта девка сможет тебя вразумить, подонок?! И ты сразу всё вспомнишь, как и где был. Без упрямства и показной глупости. А?!
Бергман повернулся к двери и крикнул в коридор:
– Фрау Потс, зайдите к нам. Не бойтесь, Ваш, как вы утверждаете, супруг очень упрямится. И оказывает сопротивление нашим сотрудникам. Может, у Вас выйдет его убедить сотрудничать со следствием?
В холодную камеру зашла Тилли, сжимая в руках шейный платок. Увидев Клауса, лежащего в крови на полу, она бросилась к нему. Бергман сплюнул на пол и вышел из камеры.
Тилли, роняя слёзы, вытерла платком кровь с лица бандита:
– Милый мой Клаус, что им от тебя нужно? Это из-за ресторана, где я работала, да? Скажи им всё, что они хотят, иначе эти мерзавцы убьют тебя. Я не могу снова потерять.., –  шептала девушка в рыданиях.
– Спокойно, родная, нет, это не история с рестораном, этого следователя я много лет назад выбросил из поезда. Ты помнишь поезд? А его старшего братца я застрелил в Вецларе. Вот из того пистолета, видишь на столе лежит? На нём мои отпечатки и из этого дерьма, дорогая, мне уже не выбраться.
Клаус поднял глаза, оглядев облезлый потолок камеры.
– Эх, один бы патрон, я бы всадил этому Бергману пулю между глаз...
Лицо Тилли в мгновение стало серьёзным, холодным взглядом она посмотрела на возлюбленного.
Позади скрипнула дверь, и в камеру зашёл следователь.
– Время вышло, голубки, даме пора идти, а тебе, я надеюсь, есть что сказать мне.
Тилли прижалась влажной щекой к лицу юноши и едва слышно проговорила: 
– Если это всё, что ты хочешь, то закончи начатое!
Она расстегнула верхние пуговицы блузки, обнажив белую кожу груди и склонила голову к его коленям, поцеловав ладони вора. В одну из них, на тонкой цепочке упал патрон от пистолета "браунинг"! Да, тот самый патрон, который Клаус отдал Тилли на память. «Носи его всегда с собой!» - сказал в тот раз маленький вор юной девушке, прежде чем покинуть Марбург. И она сдержала слово, сохранив его на своей груди.
Тилли покинула камеру, а Бергман-младший жестом указал на стол.
– Итак, что же ты вспомнил после милой беседы с супругой?  –  ухмыльнулся следователь. 
Клаус, стиснув зубы от боли, которая волной прокатилась по его избитому телу, сел на стул напротив.
– Я вспомнил, как сидел вот также, в трактире "Берлебург" в Вецларе, а твой брат сидел напротив меня. И этот пистолет, лежащий на столе, был у меня в руках...
Следователь оскалил зубы.
– И-и-и? –  протянул он.
Клаус протянул руки к "браунингу", погладив его воронёный корпус и отведя затвор назад.
– Лишь с одним исключением, господин следователь...
Бергман-младший скрестил руки на груди:
– Каким же?
Одним движением вор вложил в ствол патрон Тилли. Пистолет издал щелчок, оказавшись в руке Телльхайма. Следователь застыл, округлив белки глаз.
– В тот раз в моём пистолете было больше чем один патрон, но сейчас мне хватит и одного, чтобы закончить навсегда дела с вашей семейкой!
Клаус вскочил из-за стола и, направив оружие в лицо следователя, нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел, и в лицо юноши полетели густые брызги тёплой крови. Тело Бергмана мешком свалилось на пол, опрокинув крышку стола. Вор, убрав пистолет в карман куртки, вцепился в кобуру, висевшую на ремне убитого следователя. Мертвец владел увесистым армейским пистолетом "штейр" довоенного образца, но Клаус видел уже это оружие у офицеров в армии и знал его мощь. Прикрываясь телом Бергмана как щитом, он встретил шквальным огнём ворвавшихся в помещение "быков". Шести патронов хватило, чтобы громилы закончили свой земной путь на холодном полу камеры рядом со своим начальником. Путь был свободен.
В коридоре, у стены сидела Тилли, закрыв лицо руками. Услышав шаги в её сторону, она бросилась  в объятия любимого.
– Уходим! –  прошептал Клаус и крепко сжал её руку.
Полицейский участок был пуст, возможно, именно поэтому Бергман и его костоломы собирались совершить свою месть без свидетелей этой ночью, дождавшись ухода всех сотрудников. На одном из столов, Клаус увидел картонную папку с его фотографией. Он узнал фотокарточку, этот снимок был сделан перед отправкой в тюрьму Кёнигштайн. Рядом с папкой лежал пустой магазин "браунинга", который он отправил в карман к "владельцу".
Забрав все бумаги со стола следователя и оружие с тел убитых, они выбежали на улицу. Путь был один - в гостиницу. Другого убежища у беглецов не было. По дороге в "Изенберг", пробираясь через узкие городские улицы, Клаус заметил у Ланского моста компанию бродяг, окруживших стальную бочку с мебельным мусором, служившую им обогревом. Языки пламени то исчезали в глубине импровизированной жаровни, то вновь выпрыгивали из её утробы, сопровождаемые фонтаном искр сгоревшего мебельного лака. Постояв несколько минут перед обогревом, Клаус отпустил дрожащую руку Тилли и сделал шаг к огню. Бродяги не приближались к юноше, поскольку его другая рука по-прежнему сжимала тяжёлый "штейр" с двумя оставшимися патронами в утробе - весомый аргумент для кучки чужаков. Вор, закашлявшись от дыма, положил папку следователя в огонь и повернулся к Тилли.
– Теперь всё, –  сказал он, и вновь взял её за руку.
Пересекая мост, девушка молча забрала пистолет следователя у Клауса, положила в свёрток с двумя другими "трофеями", и, с силой размахнувшись, отправила всё оружие в холодные воды реки Лан. Услышав всплеск, она повернулась к возлюбленному:
– Теперь да.

Глава пятнадцатая

ГРОМКАЯ РЕЧЬ В ПУСТОТУ

Полтора месяца, как и обещал Леон Исраэль, Тилли, Клаус и братья Крюгер жили в относительной безопасности в номере "Изенберга". Пятьсот марок от крупье Соломона были обменены на продукты питания - Потс и Крюгеры большую часть времени проводили на вокзале в поисках заработка ,чтобы прокормить всех четверых. Клауса из номера никуда не выпускали, и причин было две: первая - хладнокровное убийство троих сотрудников сыскной полиции прямо в участке, когда на ноги были подняты все службы. Зверствовала и местная полиция, и тайная. Люди, попавшие под подозрение, в рамках так называемого "права превентивного ареста" чаще всего пропадали бесследно . Глазами и руками были многочисленные штурмовики нацистов, которые чувствовали себя в Марбурге полноправными хозяевами. Это понимали и в гостинице, богатые евреи - владельцы заведения вели обратный отчёт своих свобод и прав, которые урезались с каждым месяцем новой власти.
Вторая причина банальна: увечья, которые были нанесены Клаусу "быками" в камере. Еврейский доктор, живущий на одном этаже с ними, сообщил о массе ушибов и нескольких сломанных рёбрах. Вердикт был суров - только абсолютный покой. Девушка с пониманием дела принялась выхаживать своего возлюбленного, наложив запрет на любые его попытки покинуть номер гостиницы с братьями Крюгер в поисках заработка.
Единственным источником лекарств в городе была аптека отца Тилли - Аарона Потса, но дорога туда была закрыта для девушки. Тилли сбежала от отца, нарушив его запрет, покинув город вместе с санитарным поездом, следовавшим на Западный фронт. Искать прощения она не пыталась, хотя и несколько раз останавливалась напротив витрины отца, наблюдая за ним. Близорукий старик перетирал порошки, взвешивая их и сортируя по склянкам. Даже подняв голову, он сквозь толстые очки не видел, кто стоит и наблюдает за ним с улицы. Лишь звон колокольчика над дверью заставлял его выйти из-за прилавка для встречи с посетителем.
В это утро, когда она вновь проходила мимо аптеки, направляясь в университетский сад - неисчерпаемый источник горькой полыни (сок листьев которой был спасительным средством при многих травмах), Тилли увидела тучного мужчину в клетчатом костюме, протиравшего стёкла маленьких круглых очков, висевших у него на носу. Круглое, упитанное лицо показалось девушке до боли знакомым. Он нервно переминался с ноги на ногу, не осмеливаясь войти в аптеку.
– Георг!  –  негромко крикнула она незнакомцу.
Мужчина дрогнул плечами и повернулся. Сомнения исчезли, едва расстояние между ними сократилось до пары шагов.
– Тилли? – воскликнул мужчина, поправив пухлым указательным пальцем очки на переносице. –  Это правда ты?
Они крепко обняли друг друга. Тилли светилась от радости, встретить школьного друга  - Георга Бёлля, упитанного образованного мальчишку, в компании которого она вместе с Клаусом провела прекрасные школьные годы. И где? У дверей отцовской аптеки! Вот это встреча!
– Георг, дорогой, расскажи как ты? Как твои родители, книжный магазин, отец говорил, что ты во время войны ушёл на фронт. Я уже и не мыслила встретить вновь тебя, – воодушевленно расспрашивала девушка друга детства.
Бёлль расстегнул пуговицу пиджака на животе, явно мешавшую ему спокойно дышать и говорить:
– Да, Тилли, я был на войне, но в транспортной колонне. Возницей. Моё никудышное зрение, возможно, уберегло меня от пуль в окопах, хотя они стальными роями проносились мимо моих ушей. Чинил телеги и упряжь, доставлял раненых на поезд, много чего делал. Слышал, и ты была в медицинском поезде. Я знал, что аптекарское дело твоего отца пригодится, и знания тоже. Ты всегда была в нашей компании самой умной.
Георг извлёк из внутреннего кармана небольшую костяную трубку и закурил. В этот момент девушка заметила на левом лацкане его пиджака круглый металлический значок с символом партии нацистов, но не подала виду. Толстяк продолжал:
– После войны я долгое время был в Берлине, понимая, что книжное дело - скудный источник заработка в нашем с тобой городе. Но знания пригодились, и теперь я работаю в крупной газете «Франкфуртер Цайтунг», не слышала? Освещаю политические события в стране, они ведь каждый день меняются. Мне нравится относительная свобода изложения, с нами не так жестко обходятся в министерстве и главные редакторы .
И тут Георг заметил, что глаза девушки прикованы с значку на его костюме. Он вытряхнул пепел из трубки:
– Да, Тилли, я вступил в партию. Теперь она самая важная в нашей стране. Она влияет на судьбы многих немцев сейчас. И мою тоже. Наш новый лидер ведёт меня по пути порядка и благополучия.
Георг заметил хмурый взгляд девушки и покраснел. Ему вдруг стало неловко перед подругой.
Тилли взяла его за руки:
– Георг, дорогой, я вижу, как изменилась жизнь в нашем городе с приходом к власти тех, кому ты служишь и веришь. И я не думаю, что это можно назвать порядком и благополучием. Кругом слежка, повсюду опасность быть схваченным и затем исчезнуть. А ты знаешь кто я, кто мой отец?
Бёлль кивнул, стыдливо заглядывая в глаза девушки.
– Евреи, –  пробормотал он.
Тилли Потс уже не хотела ничего ему рассказывать про Клауса и про Роланда Фика, который также выжил после фронтовой мясорубки, и должен был уже вернуться в Марбург. Она почувствовала, что внезапно потеряла даже маломальское доверие к другу детства, который стал другим. Перед ней уже не тот упитанный улыбающийся мальчишка, с которым она уплетала сочный струдель с ягодным компотом, сидя у костра в развалинах конного завода.  В тот момент она, Роланд и Георг всем сердцем переживали из-за исключения из школы любимого бунтаря  - Клауса: Роланд готов был всегда постоять за них своими тяжёлыми, как кувалды, кулаками, а Георг - блеснуть идеями с пожелтевших страниц многочисленных книг, прочитанных в родительской лавке. Их жизнь была по-своему уникальна, а события, ежедневно наполнявшие детские годы дружбы, всегда укрепляли веру детей в собственную неуязвимость, готовых к самопожертвованию. Война многое изменила, но Тилли всегда мечтала, что цена, заплаченная ими, ещё сильнее укрепит их дружбу - встретятся они лишь раз или же будут держаться друг за друга до конца дней. Дней, проведённых вместе, было достаточно, чтобы прийти к этому выводу. А сейчас перед ней стоит один из друзей, смущенный собственной важностью, потому что его новый лидер внушил образованному мальчишке, что он - особенный, а ей  - нет места рядом с ним, среди живых.
Девушка похлопала по плечу Георга и направилась вниз по улице, оставив его у дверей аптеки наедине со своими мыслями и перевёрнутыми чувствами.
Сад университета Марбурга был полон народу, горожане змеевидным потоком устремлялись в главное здание, наперебой что-то обсуждая и выкрикивая. Множество автомобилей стояло у дверей, люди в строгих костюмах, коричневых рубашках, смоляных фраках, с повязками на руке и без них, поднимались по многовековым ступенькам. Тилли не понимала, что происходит, пока её не окликнул голос сзади. Это был Георг.
– Тилли, я понимаю, что трудно понять наши идеи и мысли, но сегодня у тебя есть уникальная возможность послушать речь более авторитетного человека, может быть это изменит твоё представление о нас, о нашей партии и нашем лидере. Пойдём!  –  с придыханием сказал он, увлекая девушку за собой в здание университета.
Не успев ничего узнать, она оказалась в огромном зале, имевшем название "Аудиториум Максимум", который был заполнен разношёрстной публикой. Свободных мест практически не было. На передних рядах сидели седовласые профессора университета в компании чиновников всех мастей. Здесь же были представители военных, полиции и штурмовиков нацистской партии -  высшие чины сидели бок о бок со студентами и простыми горожанами. Георг посадил девушку рядом с собой, в ряд с журналистами и фотографами. Вскоре на трибуну поднялся мужчина в чёрной профессорской мантии.
– Это господин Баур , ректор университета, – шепнул девушке Георг, извлекая блокнот с ручкой, – сейчас представит выступающего.
Ректор обвёл взглядом зал и поднял руку вверх. В зале воцарилась тишина.
– Жители славного Марбурга, достойнейшие сыны Отечества, будущие умы и сила нашей великой страны, я рад приветствовать вас в стенах нашего университета. Сегодня, семнадцатого июня тысяча девятьсот тридцать четвертого года, нас почтил своим визитом верный слуга германского  народа, вице-канцлер нашей великой Германии господин фон Папен, и он обратится с речью к вам с трибуны нашего славного университета!
Зал ответил ректору громкими, но короткими аплодисментами.
На трибуну поднялся высокий, стройный мужчина, с очень худым лицом и высоко зачёсанными волосами. Он был далеко не молод, но в безупречно пошитом фраке держался уверенно. Вице-канцлер долго шевелил густой щёткой усов, перелистывая текст речи, а кожа его морщинистого лба двигалась то вверх, то вниз. В этот момент Тилли подумала, что выступающий политик либо не знает, о чём будет говорить, видя текст впервые, либо осознаёт всю серьёзность своей речи, но не в силах собраться.   Наконец, подняв глаза в зал, господин фон Папен начал свою речь:
" Двадцать первого февраля тысяча девятьсот тридцать третьего года, итак, в те бурные дни, когда национал-социализм приступил к своему господству в Германской империи, я попытался в речи перед берлинским студенчеством разъяснить смысл наступления новой эпохи. Я говорил - так излагал я тогда - в месте, которое посвящено исследованию правды и духовной свободе. Тем самым я не хотел бы говорить о своей приверженности либеральным представлениям о правде и свободе. Последнюю правду знает только Бог, и поиск ее только с этой исходной позиции приобретает свой последний смысл. Я продолжу мои тогдашние размышления сегодня, где мне снова позволено стоять на академической земле — в жемчужине средневековья, в городе Святой Елизаветы, и добавлю, что даже если идеал объективной правды может быть бесспорным, то от нас, немцев, требуется долг субъективной правды, то есть, правдивости, и мы не хотим отказываться от самой элементарной основы человеческого благонравия. Поэтому это посвященное науке место кажется мне особенно подходящим, чтобы отчитаться о правдивости перед немецким народом. Так как голоса, которые требуют, чтобы я занял принципиальное положение относительно немецких текущих событий и ситуации в Германии, становятся все многочисленнее и настойчивее. Говорят, что я через устранение Веймарского прусского режима и объединение национального движения принял такое решающее участие в немецком развитии, что я обязан наблюдать за этим развитием внимательнее, чем большинство других немцев. У меня нет намерения уклоняться от этой обязанности. Наоборот — мое внутреннее обязательство Адольфу Гитлеру и его делу настолько велико, и я так сильно привязан кровью моего сердца к начавшемуся обновлению Германии, что для меня было бы смертным грехом с точки зрения и человека, и политика не сказать того, что необходимо сказать на этой решающей стадии немецкой революции..."
Речь вице-канцлера прерывалась несколько раз, но если первые остановки были по причине аплодисментов, то все последующие из-за одиночных выкриков недовольных слушателей. Политик явно пытался использовать мягкий молоток для вбивания своих мыслей в головы присутствующих в зале. У него это не удалось - критика режима и национал-социализма перебивала показную лесть и напыщенные фразы про величие от которых тянуло болотной тиной, а не гордостью и умом.
Журналисты, сидевшие рядом с Тилли, стали оглядываться, услышав недовольные возгласы из зала. Гул нарастал, но вице-канцлер словно их не замечал. Он уверенным голосом продолжал свою речь, повышая голос, местами кашляя  в кулак и поднимая глаза на присутствующих.
Предчувствуя окончание речи, многие из зала встали со своих мест - на лицах большинство сияла улыбка и торжество момента - часть присутствующих была явно шокирована выступлением и, стиснув зубы, шипели что-то оскорбительное в сторону вице-канцлера.
Тилли оказалась в кругу  недовольных, журналисты переглядывались и ворчали себе под нос, в их словах были фразы: "Да что он себе позволяет", "Как он посмел", "Теперь ему конец". Даже фотографы опустили свои аппараты, нахмурившись в ожидании реакции зала.
Вице-канцлер одним глотком осушив стакан с водой, увеличил громкость голоса до максимума:   
"...Мир переживает огромные изменения, и только ответственный, дисциплинированный народ будет играть главную роль. Мы, немцы, сможем пробить себе дорогу из бессилия к достойному положению, если мы соединим дух с энергией, мудрость с силой, опыт с волей к действию. История ждет нас, но только тогда, если мы докажем, что мы ее достойны!"
Речь была закончена. Зал вскочил со своих мест. Каскад обвинений режима, который озвучил вице-канцлер перед собравшимися в зале университета, внезапно приветствовал взрыв аплодисментов, полностью заглушивших крики протеста присутствовавших нацистов - штурмовиков, полицейских, чиновников с начищенными значками на груди. 
Тилли почувствовала, что в своём выступлении вице-канцлер изложил некие основные истины, которые теперь были не менее значимы, чем и всегда прежде. Спустя несколько минут давки в коридоре и на лестнице Георг вывел испуганную девушку на улицу. Толпа разбредалась по улице, кто с недовольными возгласами, но большинство  - одобрительными.
– Теперь что-то произойдет, я уверен, его слова произвели очень сильный эффект, –  бормотал Бёлль, –  надо немедленно отправить в редакцию выборки его речи. Мы можем сделать отличную статью, Тилли!
Девушка округлила глаза, посмотрев толстяку в стёкла очков.
– М-мы? Мне не послышалось? –  спросила она удивлённо, –  ты явно умеешь шутить.
Она фыркнула носом, убирая его руку со своего запястья.
Георг сделал шаг вперёд, и перегородил ей дорогу:
– Нет-нет, Тилли, что ты! Какие шутки -  у тебя прекрасное образование, литературная речь, и ты слышала выступление полностью.
Девушка закатила глаза. Его лесть была одновременно и приятна, и противна.
– Прошу, ради нашей дружбы детства, помоги мне написать достойную статью в крупнейшую газету Франкфурта, и я в долгу не останусь. Чем я могу тебе отплатить?
Тилли на секунду задумалась: "А что ей собственно надо? Разумеется, лекарства для Клауса. Да и еда не помешает, Крюгеры уже  не раз возвращались с пустыми сумками с вокзала".
– Лекарства, из аптеки отца. Я напишу какие, а ты купишь. Я не могу идти к нему, да и денег нет совсем.
Георг кивнул. Такой подход к делу его устраивал. 
В абсолютном молчании они дошли до здания "Изенберга", где договорились о встрече в редакции местной газеты.
– Сегодня в восемь вечера, не забудь, – услышала Тилли, ныряя в дверь гостиницы, любезно распахнутую еврейским седым швейцаром.

Глава шестнадцатая

ЧАША ВЕСОВ НЕНАВИСТИ

– Я против! – не дослушав рассказ девушки, прорычал Клаус из-под одеяла, – ты не пойдёшь к нему!
Для большей убедительности вор бы вскочил с жёстких пружин кровати, грозно размахивая кулаками, но горячие травяные припарки на заживающих рёбрах были болезненным препятствием. Братья Крюгер сидели за столом, увлеченные игрой в скат - они заработали за целый день двадцать рейхсмарок, и сегодня их ждал ужин из отварного картофеля с цветной капустой  и ливерной колбасой. Увесистая буханка хлеба тоже была приятна взору, рассечённая на четыре части. Тилли приготовила ужин и теперь варила кофе, рассказывая свою дневную историю.
– Клаус, тебе нечего бояться, я лишь помогу написать Георгу статью, а он купит необходимые лекарства для тебя. В чём тут опасность?
Братья Крюгер перевели взгляд на хмурое лицо бандита, "прикованного" припарками к койке.
– Действительно! –  сказали они в один голос.
Клаус скосил глаза в их сторону:
– Вы сейчас серьёзно?! Георг и есть опасность! Он - нацист! Или толстяк, по-вашему, значок на своём дорогом костюме для красоты носит? Нет, парни, это уже не тот книжный добрячок-толстячок, с которым мы с Тилли у костра в детстве сидели, мечтая о лучшей жизни. Теперь эта сволочь носит свастику и продаст родную мать ради своего любимого вождя! Нет, и точка!
Братья Крюгер повернулись к Тилли, тщательно перемешивающую кофейный напиток на повидавшем жизнь примусе. Она замолкла и отвернулась. Споры были не её сильной стороной. Особенно, с упрямцами вроде Клауса или её отца, Аарона Потса.
За ужином девушка сделала последнюю попытку убедить возлюбленного.
– Клаус, позволь тогда одолжить у него немного денег для нас. Заработок на четыре рта у нас хуже с каждым днём, и скоро Леон выставит нас на улицу.
Крюгеры, обжигаясь горячими картофельными клубнями, одобрительно закивали.
– И правда, дружище, у нас ребра к спине прилипают уже, а на вокзале платят гроши, – чавкая произнёс Курт, поглядывая на старшего брата.
Антон заботливо переложил последнее кольцо ливерной колбасы в тарелку младшего:
– Соглашайся, Клаус, ты и так еле ноги волочишь, сейчас каждая марка будет нам в радость. Ну, хочешь, мы с братом будем её провожать и встречать, пока они с Георгом свои писульки в газету сочиняют.
Давление с трёх сторон подействовало - к половине восьмого вечера вор сдался, но при условии сопровождения девушки и постоянного за ней присмотра.
Первый вечер Тилли провела в редакции до полуночи, братья Крюгер, словно два Цербера, охраняли её у дверей газеты. Девушка дважды выносила им бутерброды с ветчиной в качестве благодарности. Свою порцию она заворачивала в газету и приносила в гостиницу для Клауса.
Второй и третий вечер братья дежурили посменно - на вокзале стоял состав с солью, и появилась возможность дополнительного заработка, помимо бутербродов от Георга и его газетчиков.
К середине недели статья была закончена, и большую часть Георг уже отправил в редакцию "Франкфуртер Цайтунг" для печати самых ярких и эмоциональных отрывков. Тилли лишь редактировала его речь, убирая тяжелые и бульварные словечки, как ей казалось недопустимые для серьёзного издания. Вечер среды они посвятили подбору наиболее удачных фотографий с выступления вице-канцлера для публикации в газете. "Охранник" Курт Крюгер сидел в коридоре редакции, получив разрешение от Георга подождать девушку внутри.
Около полуночи к дверям редакции газеты подъехали два автомобиля: легковой и грузовой. Из салона "мерседеса" вышло трое в штатском костюме, второй автомобиль, грузовой "опель-блиц", выгрузил несколько человек в коричневых рубашках и аналогичного цвета кепи. Штатские подали им знак, после чего последние бросились в помещение редакции, держа в руках полицейские дубинки. В здании погас свет, после чего раздались истошные крики, сопровождаемые звоном разбитого стекла.
Когда часы показывали без четверти час ночи, Клаус стиснув зубы от боли, выбежал из гостиницы, едва не сбив с ног швейцара. Тот повторил ему информацию, о которой вор знал - "ушли вдвоём, назад не возвращались". Швейцар вызвал такси, видя сжатые кулаки юноши и слыша дрожь в голосе. Машина прибыла незамедлительно, в последний момент в её салон запрыгнул взбудораженный Антон Крюгер:
– Где брат? – вопил он, – Клаус, где, чёрт побери, мой младший брат!!!
Клаус растерянно качал головой - он ничего не знал, но предчувствовал худшее. Взвизгнув шинами, такси мчалось по городским улицам в центр, где находилось здание городской типографии и еженедельной местной газеты.
Спустя несколько минут оба мужчин зашли в здание редакции газеты. Пол был усыпан газетными вырезками и листками бумаги, все кабинетные стёкла дверей были разбиты, осколки вперемешку с брызгами крови издавали протяжный хруст под ногами. В кабинете главного редактора на столе лежал шейный платок Тилли, а на стуле, сломанные пополам, круглые очки. Вор обреченно сполз по стене, закрыв лицо руками. Антон молча стоял рядом.
– Они увезли их всех, – раздался негромкий голос из коридора.
Вор и кочегар выбежали из кабинета. В коридоре стояла фигура человека, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Человек был изрядно пьян.
Голос принадлежал Иоганну, охраннику "Кофейни Шошани". Чиркнув спичкой, он закурил:
– После того, как сожгли кофейню, они несколько раз возвращались. Я лично видел, как агенты гестапо увезли братьев Шмуэль на допрос. Потом их грузовики привезли новых ублюдков, и они разгромили несколько продуктовых и ювелирных лавок через дорогу. Полиция ничего не сделала - она молча наблюдает за этим произволом уже больше года, но я слышал, что кто-то отправил троих сыскарей на тот свет прямо в полицейском участке южного района города. А ведь этот храбрец перешёл дорогу тайной полиции, руку бы ему пожать. Но после того, как этот костюм разглагольствовал в нашем университете, схватили два десятка студентов и преподавателей, в этот же вечер.
Сигарета в руках "старшего" потухла. За ней последовала вторая.
Иоганн отшатнулся к стене и вновь чиркнул спичкой. Его лицо окутал сизый табачный дым.
– Этот город теперь принадлежит им, –  выдохнул "старший".
– Где они обосновались? – гробовым голосом спросил Клаус.
Антон Крюгер вытащил изо рта Иоганна окурок, прикурив обломок своей сигары.
– Дело не в том, парень, где они засели и сколько их там может быть. Не забывай, что сам Хеймо Зюндер жаждет твоей крови, а он теперь не паршивый сержант, которого ты не добил тогда. В этом городе он - главарь штурмовиков, а все военные, полиция, да даже твои и мои соседи - одержимые нацисты, и они с радостью помогут ему свернуть шею тебе. Ты хочешь в одиночку устроить в Марбурге войну с этими табачными выродками?
Клаус, опустив глаза, прошёл мимо Антона и Иоганна, направляясь к выходу.
У дверей с выбитыми дверными петлями бандит остановился, слегка повернув голову в их сторону:
– Я столько раз в жизни рисковал по пустякам, теперь впервые риск оправдан. Юным мальчишкой я поставил этот город на уши, спасая от пули тех, кто мне был безразличен, но дорог. Теперь мне нужно спасти того, кто мне действительно дорог, а что будет со мной - безразлично. Красные, коричневые, синие, зеленые - во что бы не были одеты эти люди и какими бы флагами не размахивали, но я приду и убью их всех. Выбор за вами - пойти со мной и что-то сделать или трусливо бежать и прятаться. Но прячьтесь лучше, ведь однажды, я приду за вами. И вы узнаете меня с худшей стороны, поверьте!
Клаус вышел, направляясь к такси, которое покорно ждало пассажиров, не заглушив мотор. Антон провёл ладонью по вспотевшей шее, поймав на себе удивленный взгляд протрезвевшего Иоганна:
– Что? –  рявкнул кочегар.
"Старший" пожал плечами.
– Я всегда думал, что бойня у моста, двадцать лет назад, и была его худшей стороной.

Глава семнадцатая

НЕОПЛАТНЫЙ ДОЛГ

Жирная муха неторопливо ощупывала своим хоботком маслянистую плёнку, покрывавшую тусклый металл, каждое её движение было спокойным и несколько хаотичным. Она уже поняла, что запах и вкус поверхности не сулил ничего вкусного, но тепло рядом лежащей человеческой ладони притягивало насекомое. Лишь только её цепкие конечности коснулись непокрытой одеждой кожи, над головой возникла огромная тень ладони, принёсшая страх и внезапную смерть. Щелчком указательного пальца бездыханное тело мухи было отброшено на другой конец стола,  а потревоженный человек окончательно пробудился.
Он сидел за столом в сгоревшем и разрушенном каменном зале некогда служившим баром. Его стены обвалились, каменная порода острыми наконечниками усеяла пол, а груда почерневшего битого стекла завершала удручающую картину. В углу зала столб солнечного света служил доказательством начала нового дня, он спускался с потолка вместе с лестницей, местами сгнившей и покрытой высохшим лишайником.
На столе перед человеком на промасленном платке лежал пистолет, отдельно от пустого магазина. Хозяин взял своё оружие в руки, поместил магазин в рукоять, взвёл курок и нажал на спусковой крючок, направив ствол на столб утреннего света в углу зала. Сухой щелчок. Выстрела не последовало. Процедура была повторена. Вновь пустой и беззащитный звук. После третьей попытки владелец оружия оттолкнул бесполезный металл в сторону тельца убитой ранее мухи.
– Попробуй ещё раз, – тихо произнёс он, – теперь у тебя есть мой пистолет.
Клаус Телльхайм в ту ночь не вернулся в гостиницу "Изенберг". Не потому что, потеряв возлюбленную, он решил попрощаться с этим местом навсегда. Напротив, в переполненной чаше ненависти к тем, кто вновь разделил их чувства и жизни, нашлось место для нескольких лишних капель практичности: его убежище было относительно безопасным. Было. Такси, вывернув колёса на Университетштрассе, внезапно сбавило ход. Водитель, выключив фары, медленно подъехал к перекрестку, отделявшего набережную от здания гостиницы. Из её дверей вооруженные люди  в табачной форме выводили одного за другим постояльцев, и несмотря на их жесты возмущения, извлекали из внутренних карманов одежды документы, подсвечивая себе текст карманными фонарями.
Клаус похлопал по плечу таксиста и тот, не привлекая внимания, развернулся на пересечении дорог. Палец юноши описал дугу перед носом водителя, подав узнаваемый сигнал - к мосту. Приют отчаявшихся, символ новых мыслей.
Доставая скомканные рейхсмарки, которых явно было недостаточно для оплаты всего ночного пути автомобиля и услуг водителя, вор судорожно ощупал карман куртки. Кроме холода оружия, он ничего не почувствовал. Но таксист даже не думал настаивать на большей плате, видя состояние пассажира и новые обстоятельства. Бросив мятые банкноты на переднее сиденье, он кивнул Клаусу и хлопнул дверью. Автомобиль вернулся в город, а бандит побрёл вверх по склону.
Зелень деревьев постепенно сменилась острыми шипами кустарника, предательски цепляющего одежду молчаливого путника, и наконец вор достиг места, где в прежние времена его встречали если не с улыбкой, то точно без ненависти. Заваленный крупными камнями вход в шахту оброс извивающими лентами лесного винограда и дикой облепихи, травяной сгусток которых, словно безмолвный сторож, охранял место, двадцать лет назад носившее имя Ганза.
Юноша помнил, что покойная Агна рассказывала про вентиляционный шурф служивший для неё и уцелевших "девочек фрау Дречлер" укрытием, и через который она с подругами выбралась из разгромленной и взорванной серебряной шахты. Осторожно карабкаясь по камням, по памяти восстанавливая путь к бару Луки, бандит набрёл на верхнюю часть трухлявой лестницы, спрятанную от чужих глаз пышным кустом можжевельника. Понимая, что каждый шаг по высохшим доскам может стать последним, юноша спускался практически на руках, удерживая изнывающее от боли тело на весу. Зажженный свечной оплывок, найденный на полу среди осколков стекла и мебельной трухи, указал дорогу к уцелевшему столу, за котором когда-то юный вор с любопытством разглядывал приобретённый у русского бармена пистолет. Удерживая оружие двумя руками и направив ствол в сторону лаза в потолке, Клаус провалился в сон.
– И вот спустя двадцать лет, я снова сижу перед тобой, – говорил юноша, разглядывая причудливые завитки клейма бельгийской оружейной фабрики, - если это цена знакомства, которую я должен был заплатить, увы, приятель -  она мне не по карману. Да и тот нынче пуст. В прошлый раз, я мог позволить себе хотя бы выпить здесь дрянного пунша.
Внезапные шаги позади опередили громкий голос:
– Так ты же не пил никогда! А вот мы с Андреасом накачивались за этим столом изрядно.
Солнечный свет распознал гостя - это был Иоганн. Он пододвинул к столу один из уцелевших винных ящиков, обломками разбросанных вдоль стен.
– Как ты меня нашёл? – тихо спросил вор.
Иоганн извлёк из холщового свёртка мятую пачку табака:
– А чего тут сложного, в гостинице была облава, устроенная гестапо, и мы с Крюгером не стали искушать судьбу. Если твоя девушка и брат Антона у них, значит они пришли не за фишками из казино. Думаю, разговорить братьев Шмуэль тоже задача не для избранных. А вытащить нужное они умеют, прусские повадки не забыты, – ответил "старший", но резко смолк, понимая насколько болезненно это звучит для бандита.
Клаус сжал кулаки до хруста костей, а его губы вытянулись в нитку.
Иоганн, свернув сигарету, сменил тон:
– Антон ушёл в депо, сказав лишь, что вернётся к вечеру. Не знаю, за каким чёртом его туда понесло... А я, немного поразмыслив, поплёлся к мосту. Там сейчас разная шпана кости греет у огня, ну, немного развязав им язык вот этим.
"Старший" поставил на стол наполовину опустошённую бутылку рома, предварительно сделав глоток.
– Я узнал, что некто приезжал на такси и направился в сторону старых штолен. Некто, чья подруга ранее обронила в реку этих красавцев. Как непредусмотрительно, юноша, – со смехом в голосе завершил свою историю Иоганн.
Потянув за узел свёртка, он вывалил на стол тяжёлый австрийский "штейр" и два короткоствольных английских револьвера. Несмотря на запах речного ила, исходившего от оружейной стали, пистолет и револьверы были старательно вычищены, а маслянистый блеск говорил о применённой смазке.
– Если ты думал, что нечто брошенное в воду перед этими голодными бродягами не привлечёт их внимания, то я тебя удивлю: они словно стая уток хватают всё подряд и даже не всплывшее на поверхность. Так что будем делать, Клаус? Какие идеи посетили твою голову в это мрачное утро?
А идей в голове юноши не было. Ни одной, в которой он бы не погиб, бросившись на двери хорошо защищенного здания прусской тайной полиции на Райтгассе, бывшей рыночной часовни, а ныне самого жуткого места в городе, куда очень просто попасть, но покинуть можно либо на службе у новых хозяев, либо через задний двор с пулевым отверстием в затылке.
– Единственный вариант, который мне приходил в голову - попасть к ним, и попробовать выбраться изнутри, – начал было Клаус, но "старший" его сразу прервал:
– То есть здравых идей нет. И нас всего трое, включая старшего из Крюгеров. Три пистолета - трое самоубийц... Кисло, парень, с поездом тогда ты придумал ловко, даже синемундирные не ожидали такой наглости от юного мальчишки-истопника.
Клаус кривил губы:
– В тот раз мне здорово помог поддельный пропуск. И бронзовая чернильница. А также "браунинг", который в данный момент лежит перед тобой. Из всего перечисленного с нами только он, – процедил сквозь зубы вор, указав на пистолет. 
В штольне, что вела в бар, раздались мужские голоса, громкий хруст мелкой руды под ногами оповестил о визите гостей, у которых с осторожностью были явно проблемы. Ожидая худшего, Клаус и Иоганн отошли за бревенчатую крепь, удерживающую потолочные горные породы от окончательного обрушения, и держа оружие наготове.
В развалины бара зашло четверо незнакомцев, солнечный свет, поступавший из лаза в потолке едва освещал их одежду.
– Есть тут кто? – раздался хриплый голос, принадлежавший явно пожилому мужчине, – у нас есть что вам сказать! Выйдите на свет!
Иоганн, не успев ответить "голосу", был остановлен ладонью Клауса, прикрывшей рот "старшему".
– Сперва ваша очередь, – крикнул вор, – и не надо делать резких движений! Вы у нас на мушке!
Компания непрошенных гостей подошла к столу, а яркий солнечный луч, сработал словно прожектор. Лицо старика Клаусу было знакомо - это был консьерж гостиницы "Изенберг" Леон Исраэль; заросшая густой щетиной физиономия, стоящего рядом с ним мужчины, тоже навеяла воспоминания.
– А Ваша фамилия, случайно, не Вебер? – удивлённо спросил вор.
Спутник отшатнулся в сторону, внимательно разглядывая бандита.
– Если ты меня знаешь, значит и я должен, – ответил незнакомец. Он почесал щеку с характерным звуком жёстких волос, давно не видевших бритвы и мыла.
Клаус положил свое оружие на стол и протянул руку в знак приветствия.
– Клаус. Тот самый мальчик-истопник, которому ты дал свою одежду и пропуск на некого Вильгельма Радлоу. Твоё древнее ружьё всё ещё живо, Антон?
Глаза Вебера стали округляться, а губы задёргались.
– Точно-точно, святые небеса! – выпалил он, – ты тот наглый мальчик, которого подослали ко мне братья Шмуэль! История с поездом и заключёнными.
Антон Вебер, пожав вытянутую руку, сел у стола.
– Тебя добрым словом ещё долго вспоминали: наш истопник Отто Раш и его разбитый череп на топливном складе. Ловко же ты его тогда чернильницей приложил по башке, перед тем как угнать полицейский состав с заключенными. Про доброе слово я, разумеется, шучу.
Вор немедленно парировал:
– Смеюсь. Но у меня не было выбора, иначе паровоз бы имел своего истопника. А меня схватили тут же. Пришлось импровизировать.
Антон махнул рукой:
– Брось. Отто давно кормит своими костями червей под Пашендейлем . Ранило то бедолагу легко, но грязь и заражение, пока везли в лазарет, доделали работу британского осколка. Кстати, Клаус, я был весьма удивлён твоей честностью. Твоя очаровательная подруга принесла мне тогда десять марок от тебя, причём в тот момент, когда я еле сводил концы с концами. Сколько лет уже минуло?
Юноша тяжело вздохнул:
– Двадцать лет, как один день. А очаровательная подруга - Тилли,  сейчас в гестапо. Так что тебя сюда привело, про Ганзу знают немногие?
Антон вытащил сложенный пополам лист бумаги:
– Не что, а кто. Мой тёзка, Крюгер, рассказал мне твою и его младшего брата беду. Я Курта с малых лет знаю, почти родственная душа, ну как твоя Тилли. Значит, одно дело делаем.
Леон Исраэль сделал жест рукой стоящим за его спиной двум молодым парням, чьи коротко остриженные головы удерживали вышитые кипы. Они покинули бар, но спустя пару минут вернулись, громко поставив у стола грубо сколоченный ящик.
– Тише вы, шлемили  откормленные! Не бревна бросаете, Соломон едва не попал в руки этим извергам, пока вывозил этот ящик за город, – крикнул старик, наградив каждого из носильщиков звонким подзатыльником. – Открывайте замки!
Когда крышка ящика была отброшена в сторону, глаза присутствующих замерли на его внутреннем содержимом. На соломенной подстилке были аккуратно уложены шесть винтовок "маузер", стволы которых были обёрнуты вощёной бумагой. На ремнях оружия были закреплены патронные подсумки, и судя по их вздутому виду, они были полны, как спелый колос зёрном.
Леон достал из ящика одну из винтовок, сдёрнув водонепроницаемую обёртку, и протянул Клаусу.
– Храбрый гой , это дар нашей общины для вашего достойного дела, и хоть крепкая рука важнее меча, но пусть она будет ещё сильнее в борьбе с безбожными притеснителями нашего народа! – гордо произнёс еврей, низко поклонившись Клаусу и Иоганну.
– Откуда такие запасы у вашей общины? – удивлённом спросил "старший".
Леон рассказал, что в конце войны, когда община прятала в подвале гостиницы дезертиров из учебного лагеря двадцать четвёртого (второго гессенского) лейб-драгунского полка, переданная амуниция и вооружение были проданы, но часть их припрятал крупье из казино. Облава гестапо окончательно убедили Соломона избавиться от опасного тайника, но выбросить винтовки в Лан он не осмелился.
– Мы не хотим иметь перед Вами бледное лицо за неприятную ситуацию, когда тот костюм увёз Вас в полицейский участок, оглушив с порога гостиничного номера и не дав отведать супа. Прискорбная ситуация, леазазель , очень прискорбная!
Консьерж сделал шаг назад, за спины парней в кипах, подтолкнув их к столу.
– Эти шлемили глупы, но сильны и покорны. Им с трудом даётся Пятикнижие, но поверьте старику, ружья они держат сносно. Пусть они помогут вам, как община однажды помогла им. Адам, Давид, бе эзрат Ашем , служите этим людям исправно!
Леон похлопал по плечу каждого из носильщиков, после чего покинул бар через нишу в потолке, грозно ругаясь на трухлявую лестницу под ногами - избыточный вес старика мог сломать поперечины в любую секунду.
Винтовки были извлечены из ящика, затворы разобраны, проверены и собраны вновь  - Адам и Давид выполнили эту работу со знанием дела, а после нескольких точных выстрелов по старым бутылкам, Клаус, Иоганн и Антон Вебер окончательно убедились в их полезности. Такого "подарка" от еврейской общины они не ожидали. Парни были весьма ценными помощниками.
Спустя три дня, вновь ожившая Ганза встречала уже новых гостей, а вместе с ними - призрачную надежду на успех.

Глава восемнадцатая

НАГОРЬЕ АЙФЕЛЬ

Поток красных, синих, жёлтых и бело-серебристых автомобильных кузовов промчался в том месте, где трасса выходила замысловатой петлёй из лесного массива, прозванного участниками гонки "Зелёным адом" . И своё название он вновь подтвердил - "бугатти" французского пилота вылетело после крутого поворота и перевернулось, а гонщик с трудом вылез из кокпита  и теперь задумчиво бродил вокруг сигарообразного силуэта машины в ожидании техников из своей команды. Поодаль, у обочины остановился ярко-красный "альфа-ромео", радиаторная решётка которого выпустила густое облачко пара. Пилот, выключив двигатель, спокойно сидел в кабине, его ремонтная команда была в пути и не было причины для волнения - гонка лишь началась. Вскоре с ним поравнялись два "мерседеса" с номерами "двадцать" и "четыре", аккуратно нанесённые по трафарету чёрной и ярко-алой краской соответственно. Оба пилота резко сбавили скорость на крутом повороте, который уже выбил из гонки "бугатти", и, не обгоняя друг друга, проскочили одну из опасностей, блеснув серебристыми боками напоследок.
– Ces gars se respectent, collеgue!  , – обратился француз к сидящему в "альфа-ромео" гонщику.
Тот в ответ пожал плечами, подняв пыльные стёкла очков.
– Si il sera champion ;a ne m'еtonnerait pas! ! –  внезапно произнёс он, приподняв капот своего автомобиля. Его лицо стало мрачным - он явно ожидал увидеть менее серьёзную поломку.
В это время, со стороны горного хребта, где проходила техническая трасса, на дорогу выехало два грузовика. Водители явно спешили, колеса то и дело ловили выбоины и трещины на грунтовом дорожном покрытии.
Приблизившись к повороту, где расстроенные пилоты ожидали ремонтные команды, машины остановились, завидев вдалеке нескольких участников гонки. Стайка пёстрых болидов, словно предчувствуя первых пострадавших на дорожном зигзаге, все как один заверещали тормозными колодками, приветствуя франкоговорящих "друзей по несчастью" облаком пыли. Выждав пару минут, грузовики, сломав фанерное ограждение гоночной трассы, подъехали к перевёрнутому "бугатти". Французский пилот, в сопровождении товарища, подбежал к кабине первого грузового "опеля", размахивая руками.
– Vous rеalisez ce que vous faites?!  – вопил гонщик, барабаня в дверь водителя.
Раздался глухой удар и резко распахнутая дверь грузовика отбросила француза на несколько шагов. Второй пилот, увидев ствол направленного на него пистолета, машинально поднял руки над головой.
– Если бы не знали, нас бы здесь не было, – с кривой ухмылкой ответил вооружённый водитель и дважды похлопал по задней стенке кабины, – tourne-toi, maintenant, ou je vais vous tuer! S'allonger par terre!   
Оба пилота легли на землю, исполняя приказ вооруженного человека, говорившего на ужасном французском языке, чередуя его с немецкой речью.
Из кузова спустилось несколько человек, одетых в костюмы технического персонала, обслуживающего гоночную трассу. Они аккуратно перевернули помятый алюминиевый кузов  "бугатти", поставив его на неповрежденные колеса, затем подкатили к нему второй "закипевший" болид. Спустя несколько минут обе машины были загружены в кузова грузовиков с помощью выдвижных металлических платформ. Старший из этой команды "лжемехаников" подозвал водителя, забрав у него пистолет, и приказал связать покрепче пилотов, чтобы они не подняли шумиху прежде чем автомобили покинут этот поворот трассы. Приказ был исполнен незамедлительно и оба француза, связанные по рукам и ногам, были усажены на пятую точку под густым буком, подальше от дороги. Глаза гонщиков водитель завязал их же шейными платками.
– Aprеs une demi-heure, vous pouvez retirer le voile , – добавил он, проверив надёжность узлов, после чего поспешил вернутся в кабину грузовика.
Автомобили вернулись на техническую трассу, после чего устремились подальше от опасного участка. Настроение угонщиков было приподнятое, никто не ожидал, что рискованное дело сможет выгореть, причём так просто.
К вечеру, минуя оживлённые участки маршрута, обе машины прибыли в небольшой городок Кройцау, где на железнодорожной станции их уже ожидали заказчики элитных запчастей. Именно запчастей, так как после осмотра гоночных болидов, "лжемеханики" разобрали угнанные автомобили до последнего винта.
Заказчики, внимательно наблюдая за работой, протянули пачку свёрнутых рейхсмарок главарям угонщиков:
– Карл, если у тебя и твоих ребят появится желание подзаработать ещё, то скоро состоится крупная гонка во Франции, может слышал - "Двадцать четыре часа Ле-Мана", и там будет несколько "бугатти" подобного типа. Часть оставшихся деталей можно выгодно перепродать "лягушатникам", за сутки езды по трассе детали их машин превращаются в картофельный салат. Поверь, это очень прибыльно! – сказал один из заказчиков, похлопав зевающего товарища по плечу, – верно я говорю, Гвидо?!
Главари встретили предложение громким хохотом:
– Йозеф, ты конечно ещё та скользкая сволочь, но глупые мысли в твоей башке редко соседствуют с разумными! Ты только подумай, Эрнст, нам предлагают приехать после сегодняшнего угона на следующую европейскую гонку, где попробовать перепродать краденные детали! Французским же командам! Йозеф, жадный же ты кусок дерьма, пойми - сделанные на заказ высочайшего качества детали от "бугатти" и "альфы" сразу же раскроют в  нас угонщиков, и все окрестные ажаны  вцепятся в нас как волки в овечью тушу!
Йозеф Шушнинг обиженно надул щёки, понимая, с одной стороны, что предложение его - очевидная глупость, но с другой - что воры ведут с ним разговор подобным тоном. Его упитанный брат, Гвидо, нервничал, ему скорее хотелось завершить дела брата и вернуться в свой ресторан.
Главари банды угонщиков - Карл, один из "старших" в Ганзе, и его подельник Эрнст Бичковский вместе с уцелевшими бандитами после событий в Марбурге перебрались в Кельбе, а затем в Бад-Берлебург, где выкупили горнолыжный отель у разорившегося владельца. Сумев обменять часть ценных бумаг на землю, они воскресили заведение, правда, превратив его во второсортное место отдыха, больше походившее на склад контрабанды и бордель в одном флаконе. Эрнст твёрдо заявил Карлу, что с "чисткой" банковских ячеек он и его ребята завязали, поэтому им нужен был полулегальный бизнес среднего достатка, в котором не пришлось бы ходить по улицам города и вздрагивать от одного только вида "синемундирных".
Поначалу дела шли неплохо, сезонный отдых в горнокурортном городке приносил прибыль, пусть и незначительную, но постоянную. Богатые немцы часто приезжали на лечение и отдых, прихватив с собой свои большие накопления. Тратились они скупо, но Карл разглядел в их потоке одну интересую деталь - регулярно меняя отели и лыжные базы, жадные бюргеры передвигались на личных автомобилях, зачастую в роскошном исполнении класса "люкс". "Майбахи", "мерседесы", "хорьхи", отливая дорогим лаком кузовов и источая аромат отменных кожаных салонов, часто оставались на стоянках по причине кражи с них деталей, ребята Бичковского, быстро смекнув несложный способ заработка "старших" -  Карла, Ролло и Андреаса, с удовольствием присоединились к общему делу. Волна поломок и порчи транспорта прокатилась по всей округе - краденые детали кочевали от одного владельца автомобиля класса "люкс" к другому. Хозяева выкладывали любые деньги, лишь бы не оставлять без присмотра свои машины в отелях, покидая их в конце лечения или отпуска. Случались и суровые промахи: Андреас, самый бестолковый из "старших" однажды вытащил из "восемьсот тридцатого "хорьха", припаркованного у отеля в Винтерберге карбюратор, и попытался продать его владельцу аналогичного автомобиля, проживающему в Бад-Берлебурге. Владелец, крупный текстильный фабрикант, к своему удивлению узнал деталь, испорченную ранее в своем личном транспорте, так как делал оба карбюратора на заказ для двух автомашин - своей и любимого... сына, который отдыхал на лыжной базе в Винтерберге. Расстроенный сынок связался с отцом, сообщив о пропаже уникальной  детали в его экземпляре "хорьха", а фабрикант, в свою очередь, поджидал Андреаса в компании местных "быков". В ту же ночь, Андреас, не без помощи Эрнста и его ребят, бежал на Боденское озеро, где и исчез, прихватив с собой оставшиеся бумаги земельного банка в Кельбе, из-за которых канула в Лету приснопамятная Ганза.
Война, разразившаяся в Европе, превратила курортный город в госпитальный. Военная полиция, армейские офицеры и крупные гражданские чиновники наводнили город, загнав в подвалы все преступные элементы - военно-полевой суд был решителен и беспощаден: все преступления против имперской армии и её имущества заканчивались одинаково - арест, короткое следствие и немедленный расстрел на заднем дворе "Людвигсбурга" - местной достопримечательности и городской ратуши одновременно. После того, как двое самых "способных" угонщиков Бичковского попытались "распотрошить" два автомобиля, принадлежавших чиновникам из военного министерства, их ждала незавидная участь: подвешивание за вывернутые назад локти в саду городской ратуши, что на берегу реки Одеборн, в назидание остальным представителям преступного мира города и его окрестностей. К бедолагам была представлена вооружённая охрана, охранявшая день и ночь бандитов, пока те не скончались в ужасных мучениях. Карл и Эрнст дали своим людям команду "залечь на дно" на полуголодном пайке военных лет и не высовываться.
Война за четыре года превратила империю в забитого и обозлённого скелета, и когда революционные всплески простых немцев повсеместно начали грызть обглоданные кости - Карл и Эрнст решились на вылазку обречённых. "Урожай" был не велик - Бад-Берлебург опустел, как и его отели, переоборудованные в госпитали. Среди груд грязных окровавленных бинтов и сгнившей формы было мало полезного, но удача принесла плоды: на дороге из Винтерберга ребята Бичковского захватили два медицинских грузовика и один легковой автомобиль. Рассчитывая поживиться, как минимум, дефицитными лекарствами и перевязочным материалом, Карл и Эрнст обнаружили в длинных кузовах запечатанные коробки с "бриллиантами" военной медицины - военно-полевыми медицинскими наборами, в которые, помимо добротного инструментария входили обезболивающие препараты с морфином.
Наркотик, с которым послевоенная, пребывающая в апатии и унынии Германия была знакома, стоил хороших денег, и Эрнст Бичковский без особого труда нашёл во Франкфурте покупателей: торговцев "дурмана" с Курмайнцерштрассе: известные в среде морфинистов и кокаинщиков переулки Дюнантринг и Брюнхен ими кишели. Медицинский морфин был чистым, а Карл хотел побыстрее избавиться от опасного товара, а парни Эрнста были не прочь сами его употребить. Грузовые "опели" пришлись банде по вкусу, а вот легковой автомобиль надо было "сбросить". Снова выручил Эрнст, который во время довоенного рейда по банкам империи, "посетил" и Франкфурт. За символическую плату транспорт был предоставлен из автомастерской Йозефа Шушнинга, который "потрошил" угнанные автомобили со всей округи и, конечно же, быстро подмял этот бизнес в городе под себя. После гибели всей верхушки "северных" конкуренция сошла на нет, а спрос наоборот вырос. Особенно на запасные части, в них в разорённой репарациями стране ощущался жесткий дефицит.
Так началось взаимовыгодное сотрудничество "банды угонщиков из Бад-Берлебурга" и автомастерской Шушнинга, от легковых автомобилей класса "люкс" до уникальных иностранных экземпляров ручной сборки. Заказчик из Италии, пожелавший видеть в своей личной коллекции гоночные болиды, предложил крупную сумму и Йозеф с братом "скинули" этот авантюрный и рискованный заказ бандитам. Гран-при Айфеля, проходивший в июне тысяча девятьсот тридцать четвёртого года, преподнесло щедрый подарок банде, и Карл с Эрнстом  в последний момент решили не угонять машины из гаражей перед гонкой, а поступить ещё более дерзко и нагло - выкрасть "колесницы" во время состязания, на самом его сложном участке. Итог - успех.
Йозеф, промаркировав ящики с деталями разобранных машин, старательно выводил цифры в своем блокноте и довольно улыбался - прибыль обещала быть в десятки раз выше расходов. Гвидо угрюмо смотрел на прибывающий товарный состав, его обломанная сигара несколько раз затухала. Карл, убрав свою долю заработанных денег в карман куртки, следом извлёк из него бензиновую зажигалку. Пламя осветило лицо владельца ресторана, но тут же было задуто вмешательством щёк Бичковского.
– Карл, если бы ты курил не свою турецкую пересушенную дрянь, а качественный табак, то знал бы главное правило: не порти вкус и запах парами бензина. Только спичкой, и только с уже прогоревшей серой, – гордо произнёс Эрнст.
Коробок зашелестел в его руках, а недовольная физиономия Гвидо стала ещё мрачнее.
– Йозеф, – крикнул Эрнст, удерживая огонёк пламени перед лицом ресторатора, – почему твой брат испытывает такие тяжкие муки, находясь здесь. Неужели он недоволен нашей и вашей удачей?
Йозеф на секунду оторвался от записей в блокноте.
– Нет, он не из-за нашей сделки такой, – пробормотал Шушнинг, громко высморкавшись себе под ноги.
– А что тогда? Может дела в ресторане идут из рук вон плохо? – не унимался главарь банды.
Йозеф вновь поднял глаза.
– Если бы. Он расстроен внезапной продажей его любимого "майбаха" с личным водителем одному ублюдку и его девке-посудомойке, которая едва не отправила на тот свет моего братца. А недавно он узнал, что машина вдребезги разбита, а шофёр отправился на небеса к Создателю.
Эрнст и его парни взорвались от смеха, чем заставили Гвидо выплюнуть недокуренную сигару на землю и уйти подальше от железнодорожной платформы.
– Этот ублюдок явно не из робкого десятка, раз бросил вызов твоему тучному братцу, – проговорил Бичковский, вытирая слёзы общего веселья рукавом.
Йозеф криво улыбнулся:
– Поверь, он поставил с ног на голову весь город, будучи сопливым подростком. А народу сколько положил - не счесть! Но душа за них спокойна - эти венгры хотели прибрать к рукам весь Франкфурт. Видимо, одной Ганзы ему было недостаточно...
Карл, внимательно слушая владельца автомастерской, выронил зажженную сигарету. Он подскочил к Йозефу, схватив его за стоячий воротник пальто.
– Что ты сейчас сказал?! – свирепо крикнул "старший". – Повтори!
Шушнинг в страхе задрожал, не ожидая такой реакции на свой рассказ. Заикаясь, он пролепетал едва слышно:
– Н-ну, эта, Г-ганза... Он схлестнул бандитов всех м-мастей с полиццией м-местной, разве не слышали? Наши рассказывали, потом и-исчез внезапно, как в воду канул. А тут во Франкфурте объявился... И баба его, с-сучка ещё та...
Карл отпустил перепуганного Шушнинга, повернувшись к Эрнсту Бичковскому и парням из банды. Их лица застыли в изумлении, а губы вытянулись тонкими нитями.
– Где он сейчас, Йозеф? Если знаешь - лучше скажи, – тихо произнёс главарь.
Шушнинг пожал плечами, убрав блокнот в карман пальто. Спустя секунды с платформы раздался голос Гвидо:
– Тилли, девка его, скулила у меня на кухне по вечерам, как ей плохо вдали от Марбурга. Парень должен быть там, врагов, считай, у него теперь с этот товарный состав.
Главари банды посмотрели друг на друга:
– Значит, скоро будут и друзья, - прошептал Карл, прочитав эту в фразу в глазах напарника.

Глава девятнадцатая

КИЛИАН

Часовня  святого Килиана, или проще на языке горожан, Килиан, была построена в конце двенадцатого века в романском стиле как рыночная часовня для прихода Святого Мартина в Обервеймаре. Часовня под покровительством святого Килиана уважалась и почиталась жителями города, как старейшее здание в центре Марбурга, расположенное в верхнем городе недалеко от университета. Когда в средневековье Марбург стал самостоятельным приходом, приходской церковью города стала не Килиан, а церковь Святой Марии. Вместимость и роскошное убранство последней было выигрышней среди прихожан-католиков, но церковные службы проходили в Килиане до тех пор, пока по земле Гессен не началась суровая Реформация. После того, как было решено, что проповеди будут проводиться только в одной церкви в каждом городе, все церкви в Марбурге изначально были пусты, за исключением тогдашней приходской церкви Святой Марии и церкви Елизаветы, у ворот которой вёл свой "промысел" юный Клаус. 
Килиан пережил периоды упадка и среднего порядка: в нём размещались и сапожная мастерская местной гильдии, последователем дела которой стал отец Клауса - Иоганн Телльхайм, и даже свинарник - после организации школы-приюта в здании Килиана, задний двор превратился в скотный.
Но сделанные на совесть подвальные помещения, многоэтажность часовни и смешанный стиль строительства привлекли сюда, спустя два века, в одна тысяча девятьсот десятом году, сотрудников имперской полиции - секретного сыска и городскую администрацию. Здание сразу было окутано ореолом дурной славы - в подвалах не гнушались пытками и издевательствами дабы выведать нужную информацию или просто запугать заключённого. Последним из них, чьё состояние и нежелание делиться завидными барышами, стал владелец конного завода - полковник в отставке Вильгельм фон Пфефферберг. Выгодно продавая жеребцов голштинской породы, отставной офицер имел приличный заработок, который, по мнению начальника имперской полиции, был неприлично высок, для охромевшего в годы франко-прусских войн, кавалериста. Попытка запустить цепкую руку в карман старого полковника пошла прахом - последний был упрям и жаден, и делиться ни с кем не желал. В отместку конный завод получил суровую кару - за два года до войны среди лошадей начался мор, и оставшиеся скакуны были проданы за бесценок в германскую кавалерию. Наиболее ценные экземпляры удалось продать выгодно французским коннозаводчикам, и в начале войны эта сделка стала роковой для фон Пфефферберга: Франция стала врагом номер один, а имперская полиция вывернула эту торговую операцию в акт государственной измены. Несмотря на заступничество высоких армейских чинов, старый полковник, корчившись от холода в подвале Килиана, подхватил воспаление лёгких и скоропостижно скончался. Его дом облюбовал зять начальника полиции, а конный завод, накопив долгов, разорился.
Теперь же Килиан стал прибежищем не просто гнусного беззакония и кумовства - его каменные стены с каждым месяцем всё больше впитывали истошные крики жертв гестапо, а песчаная посыпка во внутреннем дворе приобрела бурый оттенок - густая кровь искалеченных и впоследствии умерщвлённых узников глубоко проникла в этот безжизненный слой земли.

Адам и Давид стригли кусты напротив Килиана уже третий час, уродуя душистый боярышник и облепиху с явным незнанием дела. Один глаз они косили на остро заточенные садовые ножницы, а второй был прикован к дверям отделения гестапо. Вскоре появился Клаус и Иоганн.
– Что видели, что слышали, рассказывайте! –  накинулся на них с ходу "старший".
Евреи были немногословны: несколько человек в штатском посетили Килиан за последний час; двое рослых штурмовиков в чёрных кепи  и галифе привезли на грузовике полдюжины ящиков, окрашенных в тёмно-зеленый армейский цвет, а также двое женщин-торговок с рыночной площади принесли корзину с овощами и хлебом к дверям тайной полиции.
– Одна из них вытащила со дна корзины несколько бумажных листков, сложенных пополам. Я не обратил внимания. а умница Давид заметил, –  закончил свой рассказ краснощёкий Адам.
– Информаторы, из местных, – дополнил товарища второй еврей, – может что выведаем у них? Мы сумеем.
Клаус отрицательно показал головой.
– Ни в коем случае, – отрезал вор, – если они следят и слушают, значит и за ними есть постоянная слежка и контроль. Сами себя в гестапо и приведём. Тут надо быть хитрее.
Иоганн толкнул в плечо Телльхайма:
– Кажется, мы накануне грандиозной облавы. Или собрания этих мерзавцев. Смотри, Клаус!  – шепнул "старший".
У дверей гестапо остановилось несколько легковых автомобилей, оттуда вышло несколько человек, одетых в табачную форму с нарукавными повязками. Воротники каждого украшали металлизированные ромбики и листочки, закрепленные на петлицах ультрамаринового цвета. Они тотчас же закурили, создав густое облако сизого дыма над входом в здание. Водители автомобилей, за исключением одного, присоединились к этому незатейливому занятию, щелкая зажигалками. Некурящий же водитель, открыв капот, повернулся в сторону парковой зоны, где стояла вся четвёрка: Давид и Адам сразу продолжили хаотично щёлкать ножницами, рассекая вечерний воздух, а Иоганн развернул Клауса спиной к нему, изображая беседу. Штурмовик ускорил шаг.
– Клаус, чёрт возьми, этот ублюдок идёт к нам. Что будем делать? – с дрожью в голосе пробормотал "старший".
Вор увидел как его "собеседник" потянулся в карман за револьвером и схватил бандита за запястье.
– Идиот, ты всё испортишь! – прошипел вор, – я буду говорить! Молчи, и не вздумай доставать свою пукалку!
В паре метрах штурмовик остановился, окликнув их. Противная франко-немецкая речь дала понять, что владелец имеет швейцарские корни.
– Господа садовники, где тут у вас поливочный шланг, мне нужно долить воды в радиа...
Внезапно нацист смолк, увидев лицо Клауса.
– Клаус? Это ты? – пролепетал водитель, вытаращив глаза.
Клаус повернул голову и его кулаки самопроизвольно разжались.
– Роланд? – едва слышно произнёс вор, – Т-ты? 
Нацист улыбнулся во весь рот. В следующую секунду тело Клауса стиснули объятия швейцарского великана, а лицо обдало добротным перегаром и дешёвым парфюмом.
– Святые небеса, Клаус, как же я рад тебя видеть живым! – горланил Роланд Фик, ещё крепче стискивая огромными лапами друга детства, –  сколько мы не виделись, чёрт, уже и не сосчитать. Я помню, что ты попал в госпиталь после обрушения той злополучной ратуши, нас всех могло похоронить под завалами, но спасла её древняя стена. Черти, строители, умели делать на совесть! Куда ты пропал из госпиталя, я и Вернер Хольцбаум, ну помнишь рябого пулемётчика? Оладьи с поросятиной ели перед наступлением?
Клаус кивнул. Эту вылазку с Ратом, юноша и его пустой желудок запомнят надолго.
– Так вот, мы искали тебя в полевых лазаретах и даже в госпитале для газовых, но всё безуспешно. После поражения мы очутились в Берлине, дружище Клаус, какой там творился кошмар...
Вор сплюнул на землю:
– Меня увезла на госпитальном поезде Тилли. Она меня выходила,  и мы перебрались во Франкфурт. Там и жили, до последних событий...
Клаус оборвал свой ответ. Стоит ли рассказывать всё Роланду? Швейцарец хоть и добродушный парень, но на нём форма штурмовика нацистов.
Фик не заметил эту секундную заминку и продолжил:
– Так вот, мы с Вернером бежали из Берлина, когда "краснорукие"  повсюду натыкали свои красные тряпки. Вернер же из Саксонии, и мы направились к его сестре в Магдебург, где в поисках заработка наткнулись на "стальных голов" . Мои кулаки пригодились в драках с коммунистами, мы с Вернером за три года вышибли эту нечисть из его города. Правда, платили нам совсем гроши, но кормёжка была сносной. Для них главное, не быть евреем и социалистом. Остальное - простительно.
Роланд, эмоционально рассказывая, вспенил слюну в уголках губ:
– В итоге, шустрый Хольцбаум поднялся в чине до цугфюрера , а я стал его личным водителем. Работа - на зависть, и одежда дармовая, и еда вкусная. Живёшь в казарме, целыми днями крутишь руль по собраниями и совещаниям. Чего ещё желать?!
Швейцарец почувствовал взгляд спутника Клауса - Иоганна, сверлящего его вспененный рот, и тут же вытер губы рукавом. На рубашке появилась влажная полоса.
– Ну, а ты, Клаус, как здесь оказался? Я думал, ты навсегда покинул Марбург, или тебя Тилли уговорила? Как она? Я бы и её сейчас обнял покрепче! – переполняли эмоции Роланда.
Иоганн ухмыльнулся:
– Ну, из нас пятерых только у тебя есть такая возможность. Она в подвале здания гестапо, куда ты привёз своего Хольцбаума. И уже вряд ли выйдет оттуда.
Роланд оцепенел, а его лицо побледнело, спустив кровь.
– Как это случилось, Клаус?! – едва слышно выдавил из себя швейцарец.
Вор опустил глаза в землю. Право голоса в разговоре по-прежнему принадлежало "старшему" и он резко ответил:
– Да какая теперь разница, если она уже к ним в лапы попала. Если у тебя есть мысли, как вашей общей подруге помочь  - мы все во внимании. Вот у нас этих мыслей нет.
Роланд почесал щёку:
– Слушай, а что если попробовать вызволить её через нашего Георга. Он тоже в нашей партии, и уверен, сможет ей помочь. Я встречался с ним на съезде в прошлом месяце.
Клаус поднял глаза на Фика, указывая взглядом на здание Килиана.
– А он тоже там, Ролло, с ней, в одном подвале.
Швейцарец отшатнулся в сторону. Его лицо почернело, а сжатые кулаки затрясло мелкой дрожью.
– К-как? Я...  Н-не верю... Клаус... Друг...
Фик сел на газон рядом со стрижеными кустами, а из его глаз покатились слёзы.   
Клаус вытащил из нагрудного кармана "старшего" мятую пачку сигарет и протянул её Роланду. Тот долго не мог прикурить, ломая спичку за спичкой. На помощь сослуживцу пришёл вор.
– Всё нормально, Ролло, я понимаю, что это тяжело для восприятия, но реальность полна разочарований, поверь. Нигде мы не сможем найти покоя, пока не устроим его сами. Здесь, на нашей земле, в нашем городе! Согласен?
Швейцарец молча кивнул.
Рассказ Клауса был короток, без лишних подробностей, да и вряд ли Фик в них нуждался. Несколько минут после этого Ролло сидел молча, "переваривая" правду, к которой он был явно не готов. Не успев ничего ответить, его перебил Иоганн.
– Парни, у нас гости. Роланд, видимо, за тобой.
Подбежавший штурмовик оказался таким же водителем. Бегло оглядев компанию, он обратился к напарнику:
– Ролло, тебя ищет Хольцбаум. Злой как собака, у них там что-то случилось, всех собирают. Это кто с тобой?
Фик поднялся с травы, протянув водителю руку:
– Не важно, знакомые. Скажи, что я иду. Минуту - попрощаюсь.
Роланд развернулся к Клаусу и сказал едва слышно:
– Я с вами. Кроме вас у меня никого нет. Ждите в "убежище" после полуночи, будьте наготове.
Когда водители скрылись в здании Килиана, "старший" обратился к Телльхайму:
– Что ешё за убежище? Наша Ганза?
Клаус, в голове которого промелькнули образы из школьных лет, улыбнулся:
– Нет, моё убежище. Где однажды всё началось.

Глава двадцатая

ЁРМУНГАНД. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОЛОВА.

С древности существует символ, в виде змея, кусающего себя за хвост. У разных народов это чудовище носило разные имена: древние германцы и скандинавы в своих эпосах прозвали его Ёрмунганд. По легенде, этот змей разросся до столь больших размеров, что смог опоясать своим телом землю и укусить себя за хвост, он олицетворял одновременно и само зло, и чередования созидания и разрушения, жизни и смерти, постоянного перерождения и гибели.
Осторожно ступая по осколкам кирпича, высохшим веткам и крупным камням Клаус приближался к своему сараю на территории конного завода Пфефферберга, и почему-то именно этот древний змей ему вспомнился. Рассказы толстяка Георга у костра, запах извлечённого гигантскими лапищами Роланда из золы картофеля, аромат пирога из корзинки Тилли, и густая звёздное небо над головой детей - эти воспоминания вращались в голове вора. Лоб покрывался крупными каплями пота, а ветер кусал волосы на затылке. Почему смелый мальчик, а сейчас мужчина с пустыми глазами вновь идёт этой дорогой, откуда этот страх, который начинает его настигать едва он распахнул ржавые заводские ворота. Быть может это его личный Ёрмунганд? Змей, проглотивший память, события, страхи, лица людей - добрых и злых, вызволяющих и предающих, лживых и приторно честных. И сегодня змей, испив чащу горечи вместе с юношей, отрыгнул содержимое своего брюха, заставив содрогнуться хозяина этого места от пережитого и совершенного. Блеклая луна светит над головой, но она не уже не такая яркая, звёзды выстроились сочными плевками в стройные ряды созвездий, но они не подсказывают возмужавшему путнику путь, как прежде. Ботинок, угодивший в чёрное пятно земли, где всегда пылал костёр детей, теперь совсем не ощущает былого тепла.
Голос, выхвативший вора из потока воспоминаний, принадлежал "старшему":
– Не гони так, Клаус! Я и парни за тобой не поспеваем, тут ноги переломать можно, а ты шагаешь как по центральной улице. Остановись уже, ну сколько можно так гнать народ!
Фразу пришлось оборвать - вор встал перед покосившимся сараем, хозяином которого когда-то был мальчик по прозвищу Еретик, а теперь его место занял ветер.
– Мы пришли, – почти шепотом ответил Телльхайм, – возьми мой фонарик и веди сюда остальных. Я пока разведу огонь.
Иоганн оглядел темноту, извлёк из рюкзака вора солдатский ручной фонарь, поджёг сигарету и нырнул обратно в ночную тьму.
Давид и Адам, сопровождавшие их, быстро сообразили, приступив к сбору сухих веток и обломков досок, разбросанных у стен сарая. Хватило одной спички, чтобы пламя облизало мелкие когтистые ветки и с треском подожгло давно высохший материал для костра. Клаус сел у огня, скрестив руки на груди - тепло и приятный аромат древесины убаюкивал и располагал к себе. Евреи продолжили свою работу, сухое дерево прогорало быстро.
Спустя четверть часа к костру приблизилась группа немногочисленных, но вооружённых обитателей Ганзы: Леон Исраэль шёл впереди всех, опираясь на одну из "соломоновских" винтовок, истопники, оба Антона - Вебер и Крюгер, несли на плечах ещё по две штуки. Из-за пояса у них топорщились английские револьверы, тяжёлый "штейр" Иоганн сразу забрал себе. Окружив пламя, компания поставили длинноствольное оружие в "козлы" - оно было готово с стрельбе, а вот револьверы требовали чистки.
– Где Иоганн? - удивленно спросил вор.
Леон пожал плечами:
– Его, за каким-то дьяволом, понесло к Волчьей впадине. Говорит, что слышал звук мотора. Мы ничего не слышали. Но дали ему одну из наших винтовок. Считаешь, нам стоит за эти вещи иметь тревогу в сердце?
Клаус промолчал. Всем нужно ждать Роланда Фика, а кого он с собой приведёт на "хвосте" уже не имеет значения, пуля  - самый честный судья.
Старательно вычистив револьверы, Антон Крюгер пересчитал все патроны. Три десятка пистолетных и чуть меньше полусотни для "маузеров".
– Крохи, – заключил он. – всё закончится быстро, толком не начавшись. Считаю, что надо...
– Тише, – внезапно зашипел его тёзка, – я слышу шаги в нашу сторону! Вроде двое...
Винтовки были не заряжены, но короткие стволы впились в темноту, откуда доносился хруст ломающихся буковых ветвей.
– Кто идёт!? Отзовитесь! – громко произнёс Леон, его голос сопроводили звуки взводимых курков.
Ответ последовала незамедлительно:
– Наше уважение, господин Исраэль, это вы?! Не стреляйте, это мы - Натан и Оскар.
Старик сплюнул в костёр, разразившись гневной тирадой:
– Шлемили чёртовы, как можно так пугать честных людей! Ой вей из мир , эти двое доведут моё сердце, а если мне станет нехорошо, то и всем господам станет нехорошо. К огню выйдите, живо!
Братья Шмуэль приблизились к костру, в руках Натана было то самое "древнее" охотничье ружьё железнодорожника Антона Вебера. Правда, отныне превращенное в подобие обреза.
Леон, кряхтя, поднялся с земли и подошёл к ним:
– Покойные отцы, вы что, этой дудочкой идёте всех воевать? Клаус, дорогой, мне стыдно за этих личностей, они никого не убьют, но опозорят. Нам оно надо?
Клаус в ответ махнул рукой, приглашая братьев сесть к огню:
– Пусть остаются, нам тесно не будет, Леон. Да и у них зуб на нацистов за кофейню, большой-пребольшой. Кто вам рассказал про это место?
Братья переглянулись:
– Да, собственно, никто. Мы встретили Иоганна, нашего охранника...
Антон Крюгер кашлянул в кулак:
– Бывшего охранника!
Оскар продолжил:
– Так я за то и говорю, нашего бывшего охранника. Он шёл в сторону впадины, он нёс на себе винтовку и грозный вид. А разве мы с братом не ищем справедливости, нас пустили по миру, нам наплевали в лицо...
Вор скосил взгляд на братьев:
– Вопрос интереснее - как вы вырвались из лап гестаповцев?
Натан сморщился:
– Ну, сказать, что вырвались не будет верно совсем. Вынырнули, через отхожее место во дворе, труба нечистот ведёт прямо под мост Вайденхойзер, а вы за трубу ничего не знали?
Компания переглянулась, получив зловонный, но важный элемент плана. Обсуждение подробностей побега братьев Шмуэль было прервано лучом карманного фонарика, вынырнувшего из темноты. Это был Иоганн.
– Клаус, у нас проблемы. У Волчьей впадины два грузовика и с десяток голосов. Твой швейцарец ждёт нас у ворот, все за мной. Оружие к бою!
Волчья впадина известна в городе, как самый короткий путь в город, но и самый опасный. Острые камни разрезают колёсную резину даже на малой скорости, словно нож масло. Лишь самые отчаянные водители решаются на эту авантюру, если хотят попасть в Марбург быстро и, самое главное, незаметно. Не жилых строений, ни придорожных трактиров и заправок - впадина скрыта от посторонних глаз. Змеиное тело дороги опоясано увесистыми глыбами горного рельефа и колючим кустарником, но бандиты знают это место ещё и потому, что оно наилучшим образом подходит для внезапной засады. Камни надёжно укроют от пуль, а острые, словно бритва, ветки растительности рвут в клочья самую плотную одежду и обувь.
Иоганн забрал неопытных в бою евреев, укрыв их за нижними скалами, Клаус вместе с Роландом и двумя железнодорожниками забрались выше с четырьмя винтовками: точный огонь с высоты - залог успеха любой засады, и бывшие фронтовые товарищи это прекрасно понимали.
"Опели", надрывно завывая моторами, медленно выкатились на самое узкое место во впадине, прицелы винтовок Клауса и его товарищей смотрели им прямо в зажженные лампы фар.
– Огонь! – скомандовал вор, после чего произвёл первый выстрел.
"Маузеры" выпустили первую порцию пуль, разнеся вдребезги фары впереди идущей машины. Иоганн с евреями в низине поддержали дружным залпом из револьверов, двух винтовок и обреза. Свинец со свистом и визгом последующих рикошетов ложился во все стороны, но перед кабиной, не задев транспорт.
– Косые свиньи, – выругался Фик, досылая новый патрон из обоймы, – нам и ящика с такими стрелками не хватит.
– Клаус, смотри! – закричал Крюгер.
Двери грузовиков распахнулись, оттуда к колесам выпрыгнули фигуры водителя и сопровождающего.
– Прекратить стрельбу! – приказал Клаус, – узнаем, что это за ночные бродяги к нам пожаловали.
"Гости", убедившись, что стрельба по ним больше не ведётся, встали в полный рост, отряхивая от дорожной пыли одежду. Один из них клацнул ручным фонариком и помахал, подзывая к себе. Спустя несколько секунд из-за камней ему навстречу направилась чуть сгорбленная фигура - по походке можно было понять, что "переговорщиком" выступил "старший" Иоганн. Не успев приблизится к водителю, он бросился вперёд и заключил в свои объятия сопровождающего, второго человека из кабины.
Фик удивлённо посмотрел на вора:
– Дружище, мне кажется, нам пора спуститься к ним.
Когда свет карманных фонарей и уцелевших фар освещал всех собравшихся у первого грузовика, Клаус отчётливо слышал голоса "гостей" и его сердце сжалось в комок, а ладони внезапно стали влажными, выпустив цевьё винтовки. Голоса двух стоящих перед кабиной мужчин зазвенели в ночи, словно колокола городской ратуши:
– Спустя столько лет, дорогой наш Клаус, ты вновь встречаешь нас подобным образом! Мы же обещали тебе, что обязательно встретимся снова!
– И как тогда, я опять выхожу их встречать, рискуя получить пулю, – отозвался стоящий рядом Иоганн.
Крепкие руки сжали в объятиях вора, по лицу которого ручьём текли слёзы счастья неожиданной встречи. "Гостями", позволившими себе подобный наплыв чувств и вытирающими слёзы рукавами, были Карл и Эрнст.

Глава двадцать первая

ЁРМУНГАНД. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТЕЛО.

Роланд Фик был немногословен и он не мог владеть исчерпывающей информацией ввиду своей должности - водителей начальники редко посвящают во все подробности, цугфюрер Хольцбаум не был исключением. Роланд сильно переживал по этому поводу, сбивчиво вспоминая всё, что услышал в Килиане:
– Сказал, что этой ночью потребуются все водители. Всем шарфюрерам и штурмфюрерам  приказано прибыть в гестапо на совещание.
– А штурмовики? Они будут с ними? – вмешался Карл в рассказ швейцарца.
Тот отрицательно покачал головой:
– Нет, личный состав приказано отправить в казармы. Совещание в начнётся в три часа ночи и коснётся лишь руководящий состав - младших и районных офицеров.
Палец вверх поднял Эрнст Бичковский:
– А твой Хольцбаум, он же вроде не штурмовик? Он из идейных?
Ролло криво улыбнулся:
– Ещё какой, у него совсем котелок начал течь, когда он выбился в начальники в "шлемах", но теперь он вступил в охранные отряды, служба в СС для самых доверенных и трижды проверенных лиц. Видели его чёрную кепку?
Клаус с Иоганном кивнули.
– Вроде как отличительный символ. Они на коротком поводке у нашего фюрера. И сопровождают его повсюду, и самые лакомые должности себе выслуживают, в гестапо хоть и полицейские должности и звания, но они тяготеют к привилегиям чёрной формы.
Антон Крюгер вытащил из-под себя сухую доску и подбросил её в костёр. Сноп искр взлетел в небо, раскидав красные угли в стороны.
– Много разговоров, парни. Если идти, то сегодня. Что они там задумали, мы всё равно не узнаем в подробностях. А Курт, Тилли и Георг, возможно, проводят в подвале Килиана последнюю свою ночь. Если штурмовики с полицией устроят рейд, то явно не с целью арестовать как можно больше нашего брата, они просто устроят "чистку" в Марбурге, и город к утру будет завален трупами. Все согласны? – обратился железнодорожник к собравшимся у костра.
Красные лица дружно закивали.
– Тогда на том и порешили, идём сегодня! – отозвался "старший" Карл.
Эрнст встал и отряхнул штанины:
– Делаем следующее: двумя грузовиками приезжаем за полчаса до их собрания, делимся на две группы - Карл, Клаус и я отберём штурмовую, тех кто ворвётся в здание; Иоганн и Ролло возглавят группу прикрытия - они должны будут оцепить Килиан по периметру, никого не впуская и не выпуская оттуда. "Обезглавливаем" городское гестапо и штурмовиков, пополняем боезапас из полицейской управы, а затем двигаемся... Куда, Роланд?
– На Гутенбергштрассе, там армейские казармы, где рядовые штурмовики.
Бичковский одобрительно кивнул:
– Отлично, все услышали. Следуем туда и завершаем начатое. Внезапность и никаких компромиссов, и возможно, однажды город Марбург скажет нам спасибо. Былое величие, а? Клаус, помнишь свои слова?
Вор улыбнулся:
– Да, Эрнст, помню. Но начать следует с малого, обнулив "новую власть" в городе. И освободив наших друзей и родных. Я и Тилли помогли тогда вам, а теперь вы помогите нам, а там будет видно, заслуживаем ли мы это величие.
Ребята Бичковского принесли из грузовиков четыре ящика, в двух лежали армейские пистолеты - два других были полны вощёных свёртков.
– Оружие и патроны со склада в Бад-Берлебурге, наш старый знакомый Андреас наводку дал, а мы не упустили возможность прибарахлиться. Разбирайте, короткоствол в помещениях эффективнее ваших винтовок!
В половине третьего ночи грузовики пересекли мост Вайденхойзер, ведущий к зданию Марбургского университета, и затем остановились в начале Веттергассе, ведущей к Килиану. Машины решено было поставить в небольшом парке за зданием университета, оставив на охране самых "бесполезных" в военном деле - старика Леона и трусливых братьев Шмуэль. Они не были против - стрельба "в молоко" в Волчьей впадине продемонстрировала их стрелковые способности, точнее их отсутствие.
Группы разделились: в штурмовую вошли Карл, Иоганн, большая часть ребят Бичковского, Клаус и Антон Крюгер. Добровольно вызвались и евреи Леона - Адам и Давид. Каждый вооружился двумя пистолетами и нёс большой запас патронов. Парни Бичковского и Роланд держали при себе ещё и ножи. Эрнст забрал остальных в группу прикрытия. Когда стрелки часов показывали без десяти минут три, группа Клауса и Карла залегла в кустах площади Шухмаркт, которые так старательно стригли Адам и Давид. Со стороны Райтгассе ожидала сигнала к началу операции группа Эрнста.
У здания Килиана скопилось множество автомобилей, среди которых Клаус разглядел машину Роланда. Он остановился у главного входа, вышел и закурил, а из дверей его "адлера" вылез начальник швейцарца - Вернер Хольцбаум, в шинели и чёрном головном уборе эсэсовца. Руководители штурмовиков продолжали прибывать, они выходили из автомобилей на ходу щёлкая зажигалками и шумно общаясь друг с другом. Полицейские на входе резкими жестами поторапливали их - совещания не любят опаздывающих курильщиков. Как только последний руководитель зашёл внутрь здания, Хольцбаум поднял руку вверх. И в ту же секунду двери гестапо закрылись, а полицейские обмотали отполированные дверные ручки цепью. Клаус и Карл замерли от увиденного  - случилось что-то непредвиденное. Со стороны Веттергассе они услышали громкие шаги, переросшие в бег. Вскоре к Килиану прибежал целый взвод штурмовиков, но в чёрных галифе и головных уборах, они все были вооружены - руки сжимали пистолеты и карабины. Хольцбаум вновь взмахнул рукой - полицейские сорвали цепь и эсэсовцы вбежали в здание гестапо, держа оружие на вытянутых руках. Килиан в ту же секунду наполнился звуками выстрелов - резких, хаотичных, но отчётливых, их вспышки осветили все окна, из которых раздавались истошные крики раненых людей. Здание словно ожило - стоял ужасный грохот, стрельба не умолкала ни на секунду. Карл одернул вора за рукав, на его лице застыл вопрос, который читался без особых навыков - что происходит?
Но Клаус не понимал ничего - он растерялся и не мог произнести ни слова, руки по-прежнему сжимали оружие, лицо побледнело, а губы дрожали бесцветной нитью. Толчок к действиям дали водители, которые стали свидетелями этого ночного кошмара - они бросились врассыпную, подальше от своих машин и стен бывшей часовни. Эсэсовцы и полицейские, увидев бегство невольных свидетелей, открыли огонь по ним. Пули визжали, рикошетируя о каменное покрытие площади Шухмаркт, но достигали своих целей. Глаза Клауса впились в фигуру Роланда Фика, зигзагами бежавшего к кустам, скрывавших штурмовую группу. Военный опыт и остаток ночи принёс плоды, но последние десять метров швейцарцу не удалось преодолеть. Два выстрела сбили его с ног - фонтаны крови взлетели из правого плеча и левого бедра, а Роланд повалился на камни, издав истошный вопль отчаяния. Горловой звук словно кувалдой вывел вора из состояния ступора, и Клаус вскочил на ноги и во весь голос заорал:
– Все за мнооооой! Бей гадов!
Штурмовая группа рванула впёред, разряжая магазины в сторону опешивших убийц в чёрных головных уборах, теперь они стали бросаться в разные стороны, но огонь с двух сторон прекратил их жалкие попытки сбежать - группа прикрытия отреагировала на призыв Клауса и также выбежала из своего укрытия. Смертельно раненые эсэсовцы падали, закрывая руками головы и части тела, куда вонзился свинец, но получали новые пули от окруживших здание бойцов групп Эрнста и Клауса.
Первыми дверей гестапо достигли Эрнст Бичковский и Карл: сбросив цепь и распахнув массивные дубовые створки они запустили всех вовнутрь.
Клаус вбежал в просторный холл, где перед ним предстала очередная картина ужаса: солдаты из взвода СС собирали тела руководителей штурмовиков в одну большую кучу, вытаскивая их за ноги и за руки из помещений и кабинетов здания гестапо. Разумеется, к нападению убийцы не были готовы - их оружие торчало из-за ремней или лежало на залитом густой кровью полу.
– Бей! – вновь прокричал Клаус, одним движением вогнав новый магазин в рукоять своего "браунинга".
Пули засвистели ещё яростней, сбивая с ног солдат, они падали на тела убитых ими же несколькими минутами ранее. Парни Бичковского пустили в ход своё холодное оружие - выстрелив в очередного эсэсовца, они на мгновение приседали рядом с раненым и с силой вгоняли сталь в живот или горло, стараясь не тратить дополнительные патроны.
Второй этаж Килиана уже встретил общую штурмовую группу залпами перезаряженных пистолетов и карабинов. Укрываясь за разбитой мебелью и телами, эсэсовцы начали выбивать одного бойца за другим: Эрнст получил пулю в ногу и его оттащили обратно к лестнице; еврей Адам схватился за грудь, из которой хлынула кровь, и его товарищ Давид, попытавшись прикрыть друга, сразу был убит точным попаданием в голову. У перевёрнутого шкафа, в коридоре, прижимал куртку к животу Антон Вебер - уголки его губ покрылись красными пузырями, а затем потекли тонкие струйки - ранение в живот было смертельным.
Продвижение вперёд было невозможным, и Карл быстро нашёл выход из ситуации: из припаркованных автомобилей были извлечены запасные канистры с топливом и путём несложных манипуляций с оконными занавесками они превратились в горящие факелы, запущенные в те места, откуда шла наиболее ожесточённая стрельба в нападавших. Второй этаж заволокло дымом, огонь быстро распространялся и звон оконных стёкол оповестили Клауса и его товарищей об отступлении противника.
– Все вниз! Не дайте им уйти через разбитые окна! – скомандовал Карл, после чего уцелевшие бойцы вернулись на первый этаж бывшей часовни.
Клаус и Крюгер отделились от группы - их путь лежал в подвальные помещения Килиана, в прошлом погреба, а сейчас холодные камеры с узниками гестапо. "Тилли, Тилли, Тилли...", – пульсировало в висках Телльхайма. "Только будь живой, только живой", – повторял он себе снова и снова, но его сердце со страшной силой пронзали иглы сомнения и предчувствия беды.
Охранник-гестаповец на лестнице был мёртв, его тело неуклюже уткнулось в стену, а из шеи торчала рукоять ножа. На ступеньках, раскинув руки в стороны, лежал и его владелец - один из ребят Бичковского. Он был убит двумя выстрелами в грудь, но перед смертью всё же сумел забрать полицейского с собой на тот свет. Подобрав увесистую связку ключей, Клаус и Антон перешагнули мертвецов, спустившись в тускло освещенный  коридор. В окошки камер едва были видны лица изможденных, избитых узников - женщин и мужчин, разных возрастов, но их друзей среди них не было. Открывая замки камер, и лишь оказавшись у последней двери, глаза братьев Крюгер встретились. Судорожно загремели ключи, дрожащие пальцы Антона искали нужный.
– Брат, ты пришёл за мной! – вскрикнул Курт, едва сдерживая слезы и железнодорожники слились в стальных объятьях.
– Где Тилли?! – прошептал вор, сглотнув слюну.
Тёмная фигура на полу за спиной Курта прохрипела:
– Её здесь нет, Клаус. Её увезли после полуночи. В казармы...
Телльхайм одним прыжком оказался у голоса. Он принадлежал Георгу. При попытки схватить Бёлля за одежду, тот надрывно застонал.
– Не трогай его, Клаус! Он пытался остановить этого мерзавца, но ему сломали рёбра штурмовики. Георгу нельзя двигаться, у него кровоте...
Не дав железнодорожнику закончить фразу, вор вцепился в ворот куртки Крюгера-младшего.
– Кто?! Это?! Был?! – орал не своим голосом обезумевший Телльхайм.
Едва слышно, сквозь стон Георг пробормотал:
– Зюндер. Это был Хеймо Зюндер, Клаус. Она у него.

Глава двадцать вторая

ЁРМУНГАНД. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ХВОСТ.

Девушка лежала на боку, стиснув зубы от боли, которую доставляли стальные наручники. Браслеты до крови продавили нежную кожу, а синяки темными пятнами покрыли руки до груди. Она совсем не шевелила языком, разбитые губы слиплись от запёкшихся сгустков, и каждое движение лица вызвали режущую боль. Волосы спутанным клубком лежали на грязном полу, от досок которого пахло гнилью и сыростью. Тошнота подступала к горлу девушки, но она боялась хоть как-то подавать признаки жизни, дабы не провоцировать на себе новые мучения.
У входа в сарай сидел  мужчина, очень высокий и широкоплечий, смуглый, с рябым, изъеденным оспой лицом и редкими усами, напоминающих щётку, весь мрачный и пугающий, он снял измятую кепку с головы, и провёл ладонью в кожаной перчатке по всклокоченными чёрным волосам. Его губы дёргались только в одну сторону, вторую часть лица стягивал от подобной мимики старый пулевой шрам.
Резким движением рябой извлёк из самодельных ножен кинжал, цепочкой закреплённый на ремне. Проверив пальцем лезвие, он удовлетворённо щелкнул языком, затем вытер острие клинка рукавом коричневой рубашки. После этого мужчина расстегнул пистолетную кобуру и уставился в ночное небо. Молчание продлилось недолго:
– Я думал, что твой щенок будет более тороплив. Моё терпение заканчивается, и если он не явится сюда через четверть часа, считай, что ты уже мертва, – обратился он к лежащей позади него девушке.
Штурмфюрер Хеймо Зюндер ошибался - Клаус стремительно приближался к буковому лесу, поглотившему заброшенный конный завод Пфефферберга. Его никто не сопровождал, да и необходимости в этом не было - вор прекрасно понимал, что сержант полиции Марбурга, наводивший ужас на все криминальные слои города, а ныне отъявленный нацист и главарь штурмовиков ждал только его, чтобы взять реванш за ту пулю, которая двадцать лет назад в сарае пронзила его плечо, а не сердце, как думал юный Телльхайм. Вор сжимал в руке "браунинг", не помня остались ли в нём патроны после штурма казарм.
Килиан уже догорал, когда штурмовавшие его бойцы из группы Клауса, Карла и Эрнста ворвались в здание на Гутенбергштрассе. Спящие в нём штурмовики были уже разбужены сотрудниками гестапо, и под конвоем солдат СС построены во внутреннем дворе казармы. Несмотря на поредевшие группы, бандиты с прежним энтузиазмом взялись расправляться и с ними. Когда "благое дело" было кончено, Карл вместе с раненым Эрнстом узнали цену ночного кошмара: Антон Вебер, евреи Давид и Адам, "старшие" Ролло и Иоганн были мертвы. Роланд Фик и Георг Бёлль получили серьёзные раны и увечья, и братья Шмуэль под присмотром старика Исраэля отвезли их в гостиницу "Изенберг". Крупье Соломон не имел медицинского образования, но обладал нужными связями среди еврейских "эскулапов" - завсегдатаев его казино.
У Эрнста Бичковского осталось двое парней, из "старших" уцелел лишь Карл. Клаус вместе с братьями Крюгер заглянул в каждый угол казармы, в каждое лицо мертвеца, носившего форму штурмовика. Зюндера среди них не было, значит в казарму он Тилли не привозил. Мысли о конном заводе Пфефферберга и том злополучном сарае посетили его сразу, других вариантов не было. Здесь всё началось, у стен этого детского убежища, где Клаус отправил на тот свет "цепных псов" Ральфа и Отто - здесь всё и должно закончиться. Курт Крюгер предпринял попытку удержать вора от "визита" в одиночку:
– Он вдвое здоровее тебя, Клаус, и ещё злее чем был. Я и покойный Георг каждый день ощущали силу его кулаков и ботинок. Не ходи один, бери парней Эрнста с собой!
Вор резко отмахнулся:
– Ни в коем случае, Курт. Если Хеймо почует опасность и неравные силы, он прикончит мою Тилли. Он хочет лишь меня, и я должен идти один.
Карл положил Клаусу руку на плечо и заглянул в глаза:
– Мы тебя услышали, но запомни - не давай гневу ослабить тебя, в твоих глазах я вижу лишь огонь и ненависть, и у тебя есть основания ими владеть в эту минуту. Но поверь, сейчас тебе из всех качеств нужно лишь хладнокровие, благодаря ему мы с Эрнстом перед тобой, а не повешены в Ганновере двадцать лет назад, сойдя с тюремного поезда. Закончи с ним, и возвращайся. Мы будем ждать тебя.
Рассвет медленно поднимался над кронами буковой рощи, сквозь которую были видны ветхие строения - всё что осталось от конного завода. Когда сарай, убежище Клауса, коснулся первый луч июньского солнца, над головой вынырнувшего из ветвей бука прогремел выстрел.
– А ты не трус, оказывается, раз явился сюда один, без своих подельников. Твоя сучка сейчас у меня, и я перережу ей горло сразу как закончу с тобой. Слышишь меня, чердачный стрелок?! – раздался хриплый голос Хеймо из глубины сарая.
Клаус, пригнув голову, короткими перебежками приблизился к стене сарая, где ржавела старая бочка с дождевой водой. Две пули с лязгом пробили ветхий металл, оцарапав колено вора.
– Нет, зайчик, твои армейские повадки не спасут от моих пуль! – ревел Зюндер, посылая очередную порцию свинца.
Две пули, с рикошетом от двери, подняли облако золы ночного костра, а одна предательски впилась юноше в голень. Кровь бурой кляксой расползлась по жёсткой сырой траве, а из горла Клауса вылетел неуправляемый звук боли.
– Что, ощутил давно забытое чувство с фронта? Нет, в этот раз крыло подстрелят не мне - ты станешь моей самой желанной добычей!
Вор собрал все силы и кувырком очутился внутри сарая - "браунинг" в его руках описал дугу в поисках цели, но среди пустых ящиков, поилок и упряжного хлама сержанта не было. Задрав ствол, Телльхайм понял, что бывшим укрытием его, Агны и Тилли двадцать лет назад теперь воспользовался Хеймо, но миг осознания был коротким. Яркая вспышка с верхних перекрытий отбросила его назад, а простреленная грудь вспыхнула жарким огнём. В глазах начало темнеть и сознание сделало первые шаги к бегству. Голень уже не болела, кровь обагрила одежду, а во рту появился противная горечь, привкус приближающейся смерти. Приподнявшись на локтях, Клаус отполз к двери и прислонился к ней спиной - поднять непослушное тело он уже был не в силах. Ладонь, сжимавшая пистолет, онемела и "браунинг" выскользнул из пальцев, и в этот момент серия выстрелов пробила дверь наискосок, не задев юношу, но древесные осколки пронзили плечи и шею Еретика. Затем темнота в глазах подступила вновь, но виной тому было уже не агония, а фигура Хеймо, присевшего на корточки перед ним. Его рябое, бульдожье лицо украшала довольная гримаса, и рваная шрамом улыбка сползала с губ:
– Вот и всё, щенок, именно так заканчивается твоя история. Здесь, у дверей сарая, пропахшего плесенью и конским навозом. Никто и никогда не вспомнит тот момент, когда ты считал своим триумфом мысли о моей смерти. А ты знаешь, я даже не хочу в тебя стрелять снова. На твою пулю в моем плече, я ответил двумя попаданиями в твою гнусную тушу. Я воспользуюсь более изощренным методом убийства, выпустив из тебя всю кровь, из вен, из артерии. Не веришь? Смотри, пистолет мне не нужен вовсе!
Хеймо поднял "браунинг" Клауса с земли, и зашвырнул его в темноту сарая. Причмокнув губами, он вытащил кинжал из ножен, приставив острие клинка к горлу юноши. Сквозь металл показалась первая капля крови.
Клаус поднял правую руку, смахнув лезвие в сторону. Из его рта раздался едва слышимый звук:
– Подожди...
Хеймо нахмурил брови.
– Подождать?! Вот так сюрприз! Ты сказал подожди? Клаус Телльхайм, прославленный воришка по прозвищу Еретик, невоспетый герой вонючей шахты, именуемой среди таких же ублюдков как и ты, Ганзой... Но стоило мне приставить к его горлу нож,  и что я слышу? Подожди.
Зюндер гневно сплюнул на траву, покрытую утренней росой:
– А я рассчитывал на нечто более мужественное от тебя, Клаус! Чего ждать-то?! Думаешь, я могу передумать и сохранить тебе жизнь?! Наберись мужества, слабак, и сдохни достойно. Что я должен сделать? Подождать пока ты вспомнишь приятные моменты жизни, надышишься напоследок, и испустишь дух раньше, чем мой кинжал сделает своё дело?
Губы юноши вновь зашевелились:
– Нет, – прошептал вор.
В ту же секунду дверь сарая содрогнулась вновь, стальные пчёлы прошили доски по линии сделанных ранее пулевых отверстий.
Самая злая пчела, прокусив ветхую древесину, впилась между глаз штурмфюрера Зюндера, разбрызгивая осколки черепа и частички мозга по примятой траве. Мертвое тело нациста мешком повалилось на бок.
– Нет, сволочь, подождать пока она найдет мой пистолет, – едва слышно ответил Клаус, и его голова наклонилась вперёд, встретив подушку из мягких женских ладоней.

Глава двадцать третья

ТАБАК

Тротуарный камень, отскочив от стены аптеки, упал на пол, не задев никого из присутствующих, как и осколки стекла.
– Этот нацист что-то намалевал на твоей витрине, может мне выйти и пристрелить его? – сказал Карл, наблюдая через разбитое окошко за удаляющимся "художником" в коричневой форме.
Аарон Потс, старательно накладывающий бинты на раны вора, мотнул седой головой:
– Ни в коем случае, тогда сюда сбежится ещё больше этих мерзавцев! Они рисуют антисемитские знаки и лозунги на каждом заведении, где хоть раз евреи имели место быть. Город сошёл с ума, кофейня и гостиница лишь начало этого безумия.
Сидящий на стуле поодаль Эрнст Бичковский закончил скручивать свою сигарету, бинты на ладонях запачкали обёрточную бумагу и сигарета стала иметь красноватый оттенок:
– Согласен со стариком, Карл. После сегодняшней ночи нам вновь придётся "залечь на дно", и лишний шум ни к чему. Всему своё время. Нам бы парня подлечить сперва, а там видно будет. Как он, кстати? – спросил бандит, поджигая конец самокрутки.
– На всё воля Бога, – ответил седой аптекарь, – он сильный юноша, и может оправиться от ран, но для этого он должен хотеть жить.
Карл улыбнулся:
– Эх, отец, теперь у нашего Клауса есть причина пожить ещё немного, он снова должен кое-кому на этом свете!
"Старший" перевёл глаза на девушку, мирно дремавшую на полу аптеки. Её раны были тщательно обработаны, а на запястья наложены свежие перевязки. Веки хоть и подёргивались, но без всяких сомнений, дочь старого аптекаря была в объятиях Морфея.
Аарон Потс обмакнул свежий бинт в таз с тёплой водой:
– Не могу в это поверить, Тилли, моя непослушная милая проказница, связалась с уличным воришкой. Я никогда не одобрял эту дружбу, мне казалось, он рано или поздно погубит мою любимую дочь или вместе с ней угодит за решётку, а я буду опозорен на весь город. Но сегодня, когда Леон Исраэль привёз их обоих сюда вместе с вами, рассказав о поступке, который он совершил ради неё, ради всех нас... Я так сильно никогда не ошибался в людях, мне так стыдно перед этим мальчиком, виноват, виноват...
Бичковский встал со стула и протянул окурок старику:
– Значит у вас появился прекрасный шанс искупить свою вину, господин Потс. Сделайте что нужно, и Клаус вместе с Вашей дочерью будут наконец счастливы. Это в Ваших силах?
Старый аптекарь кивнул, уронив на бинт слезу.
Карл, убедившись, что Марбург хоть и пробудился, но ещё безопасен для движения по улицам, надел куртку. Эрнст, хромая, поспешил повторить его действия.
– Старик, мы покинем тебя, но двое моих ребят присмотрят за вами. Они в доме напротив твоей аптеки, не волнуйся и лечи наших друзей, – приоткрыв дверь произнёс Эрнст.
Карл уже был на улице.
– За друзей можете не волноваться, я держу слово. А вы с Карлом лучше помогите городу избавиться от врагов. Их скоро здесь будет очень и очень много..., – вздохнул аптекарь.
– Уже, – с улыбкой ответил бандит, захлопнув дверь с разбитым окошком.
Вечером этого же дня из Ганновера в Марбург мчался железнодорожный состав, пассажирские вагоны которого были забиты до отказа солдатами в черной форме со свастикой на рукаве. Бойцы поглаживали начищенное и смазанное оружие в предвкушении мести за ночной позор и потерю контроля над мятежным городом. Шумно обсуждались судьбы всех причастных к этому, город должен был заплатить сполна за неповиновение новой власти. Из последнего вагона на обзорную площадку вышел офицер в чёрной шинели и фуражке с зажженной сигарой, это был Вернер Хольцбаум, сбежавший из Килиана и рассказавший о случившемся прошлой ночью. Теперь же он возглавлял эту карательную экспедицию и очень радовался своему назначению - оказанное партией доверие льстило.
Железный грохот оповестил эсэсовца о том, что поезд начал движение по арочному мосту через реку, и сильный боковой ветер потушил окурок сигары. Выругавшись, Вернер вернулся в вагон, где его ждали другие офицеры.
А в эту минуту локомотив, выбрасывая клубы чёрного дыма, приближался к последней десятиметровой секции моста, с которой ещё днем двое братьев-кочегаров из Кельбе, по личной просьбе одного раненого швейцарца и его упитанного друга-журналиста "Франкфуртер Цайтунг", благополучно сняли рельсы.