Утром в августе 41-го...

Из повести "Нерушимая связь"


А что, этот мир так справедливо устроен? В мирное время мирные как-то запамятуют о том, что они - всего лишь лёгкая добыча хищникам, овцы для волчищ...

И в наступившем августе 41-го горцы всё ещё прислушивались: а не загудит ли с востока... Но ничего не было. Глухо молчало там, куда ушла наша несчастная армия.
По большаку день и ночь пёрли хищные серо-зелёные танки, грузовики, самоходки и тягачи с прицепленными пушками...
Никогда ещё деревенский люд не видывал такой грозной техники. Наши-то ушли на восток "пешадрАлом", пушечки тащили на кОнях...
Для тех, кто остался под немцем, настало горькое время оккупации. А в Горе все остались, никому не удалось уйти...

Деревенская улица теперь всегда пустовала. Люди боялись показаться и прятались, кто где.
Настало время безмерного насилия нелюдей над людьми. Такого и в сне-кошмаре не представил бы раньше никто.

Все уж были наслышаны о зверствах пришельцев и их холуёв. Все понимали, что нечеловеческая жестокость нелюдей не имеет рационального объяснения. Эта ненависть их к людям, инфернальная, древняя, сквозит сладострастной садистической сущностью. Палачи не просто уничтожали своих жертв, а изощрённо издевались над беззащитными, беспомощными, ни в чём не повинными просто людьми.

Уже через неделю люди на оккупированной территории  обратились в пугливых зверьков, на которых ведётся охота. Они старались прятаться по укромным норкам. Но спрятаться было невозможно. Враг находил везде. И чуть что - казнил без жалости и сострадания. Враг ничего не прощал. Убивал за любую мелочь. Да и так - ради потехи.

Волостным бургомистром назначили Векшина, бывшего колхозного "бугра". Крепкий мужик Векшин... Он и в совдепии умудрялся жить не худо, ладил с "партейным" начальством, даже и с районным. Пасека у него изрядная. Партейцы гужом к нему наведывались за медком. Он и при новом орднунге не прогадАл, выбился в люди.
Не то, чтобы поверил "сурьёзно" бугор в немецкое "навсегда". Нет, конечно, вышибут их погодЯ, поддадут под зад русским сапогом...  Однако когда это ещё будет? А время оккупации как-то нАдоть пережить... Как? Вот и шли на службу к врагу, чтобы только спастись, даже и такие умные крепыши, как бригадир Векшин.

Степан, точно скворец апрельский, и в августе всё бился, как мог, дабы переделать сарай в подобие жилища. Начинал труды с раннего утра, заканчивал затемно.
И вот... трое идут по засеянной туманом предрассветным улице. У двоих на рукавах чёрных пинжаков - белые повязки. Кепки надвинуты на глаза. За плечами - винтовки торчат. Бобики... А по центру - бургомистр.

Степан гнутые "гвоздЫ" распрямлял молотком на чурке. Иных нету. Отложил инструмент. К нему, по его, кажись, дУшу. И точно! Заваливают. Встретил перед крыльцом...
- Здоров, хозяин.
- И вам не хворать.
Женюшка бледным ликом чуть мелькнул за тёмным окном и испуганно подался в недра хижины... А Наташа, пересилив страх, вышла на "крылец". Поздоровалась с Векшиным, чай "знакомЕц",  "куплЯла" мёд у него. Наколол тогда. Мёд-то был того-с, поддельный, сахарный... Другая баба хай бы подняла. Но она тогда смолчала. Сделала вид, что всё так, как надо. Вот и пригодилось сегодня тое смирение, - так ей подумалось.
- Ну, Степан, как оно?
- Да всё - путём.
- Новую избу мастеришь. Жить думаешь...
- Так ведь говорят: помирать собирайся, а рожь сей.
Два полицая - один крепыш, другой и вовсе "бугай" - отчего-то заухмылялись. Колхозный бугор, увидев, сказал им:
- Вы пройдитесь-ка в тот конец, гляньте, как там под горой...
Полицаи, не тратя зря слов, двинулись, не спеша, дальше по улице.

- Тот дом, батькин,  в тебя добрый был - хорОмина... Хошь - поможем. С сарая вряд ли что хорошее выдет. Так, только ежели дурью тебе маяться нравится... Но с сараюхи ты дому не выстроишь. Ежли токмо баню, ды и то...
- На всё Божья воля, - сказал Степан.
- Бог дал, Бог взял, - встряла Наташа.
- Бог-то, конечно, Бог... Да и сам не будь плох. Я говорю, хошь - поможем. Новая власть своих однако жалует.
Степан про помощь от врагов - как не слышал.
- А зайди, Пал Михалч, не побрезгуй! - пригласила Наташа.
Бургомистр не побрезговал. Зашёл в хибарку-сарай. Хозяйка усадила гостя почётного за какой-то изящного вида стол с точёными ножками - городской замысловатой работы...
- Никак барский, столик-то, - удивился Векшин.
- Нравится - так и подарим, - собирая на стол, посмеялась Наташа.
- Не, я так...
На столе вмиг образовалось угощение: бутыль зелёного стекла, ржаного хлеба краюха, шматок сала... К тому - ножичек столовый, вилка старинной работы. Последней на стол легла луковица.
- Угостись, Пал Михалч, чем бохАты.
- От души... - добавил Степан, вытягивая с горлышка бумажную затычку. Разлил по гранёным стопкам.
- Ну, будем здоровы, - кивнул бугор.
Закинул в горло рюмашку, подумал что-то про себя, потом закусывать взялся, без суеты и жадности. Подвёл итог:
- Однако, хороша! Кто гнал-то?
- А я! - живо откликнулась Наташа. - А  давайте-к ещё...
- Правда, хороша.
Векшин выпил ещё. Жуя слегка, проговорил буднично:
- Я чего зашёл-то...  Степан... Сватать я тебя пришёл.
Степан давно уже жил без улыбок. Не улыбался никогда и своим. А уж врагу... тем паче.
Сказал, серьёзный:
- Я давно уж...
- Не-е...  Ты не понял... Или сделал вид... В полицию я тебя сватать пришёл. Служить новой власти...
- А вон оно что... - пробормотал хозяин сарая.
- Ну какой с него полицай! - засмеялась Наташа. - Пал Михалыч, он же мухи не обидит! Он у меня и улитку стороной обходит, чтоб ненароком не раздавить... Что ты, Пал Михалыч! Тебе нужен такой полицай?
- Не обзываться! - рявкнул вдруг и стукнул ладонью об стол бургомистр.
- А что я не так? Вы уж простите... - встрепенулась Наташа, и слёзы на глазах навернулись.
- Какие тебе "полицаи"? У нас служат "полицейские!
- Прости ты бабу-дуру, не гневись, Пал Михалыч, родненький. Я ж не знала...
- Теперь будешь знать. Ну так как, Степан?
- Пал Михалыч! Он смирняга такой, тряпка. По карахтеру тебе не подходит.
- Замолчи, женщина! Пусть хозяин твой слово скажет. Ну так, что же...
Степан молчал, как воды в рот набрал.
- Я так понимаю: советская власть тебя особо не грела. Не Ленин со Сталиным, вы б с хозяйкой жили и горя не знали... Ты ж и посидел сколько-то... Сколько ты отдул в исправтруддоме?
- Год,  - ответил Степан.
- Ни хрена себе! Целый год жизни. Ни за что, ни про что! А не Советы... жилиб вы с ней, как у Христа за пазухой. Ну, что, рассопляй, пойдёшь служить? Я сто раз предлагать не буду.
- Ежели б я не имел бронь по здоровью, знаешь, где бы я сейчас был? - тихо спросил хозяин сарая.
- В Красной Армии. Так я понял?
- Да.
- Это хорошо, что ты прямо в глаза мне смотришь. Стал быть, не врёшь... Значит, дело только в белом билете?
- В нём.
- А кто будет рейху служить? Пушкин?
- Что ты, что ты, родной! - опять встряла верная жёнушка. - Ну какой с него слуга! Сердце-то в него больное! Поработая пять минут - и отлеживаецца полчаса. Еле ноги тягая... Думаешь партейцы ему белый билет за красивые глаза выписали? Дудки!
Наташа быстро подлила бургомистру. Тот жахнул скоро, усмехнулся в седеющие усы:
- Во баба даёт!
Наташа тоже хлопнула. Сказала:
- А тебе, Стёп, харэ. А то будешь опять на сердце жАлицца. А где я тебе врача найду?
- А хороша однако... - отозвался Векшин. - Кто гнал?
- Говорю ж, я!
- Мне б такую молодуху...
- Я, уважаемый, разлюбезный Пал Михалч, тута на хозяйстве - я и лошадь, я и бык...
- Я и баба, и мужик, - закончил Векшин. - Ну что Степан? Соглашайся. Будешь жалованье получать, в марках. Сказать сколько?
- Не надо. Не могу. Никак. Рад бы, но не могу.
- А ты - через "не могу". Молодухе новые сапОжки агадАешь! Полиции ныне - почёт и уважение. Дом тебе настоящий приглядим... Такая хозяйка не в сараюхе жить достойна. Да вы ж тут зимой на хрен околеете!
Бургомистр пьяно рассмеялся. Степан оставался серьёзен и непоколебим. Враг зашёл с другой стороны.

- Короче. Либо ты мне сейчас пишешь согласие. И я тебя оформляю. Командиром отделения пойдёшь... Ты мужик грамотный, знаю: справишься... Либо...
- Нет, Пал Михалыч, не могу. Никак.
- Ну тогда помещаю тебя в свой чёрный список. Будешь числиться среди неблагонадёжных.
А это список смертников. При первом удобном случае будешь зАбран. И немцы тебя вобьют! Немцы тебя вобьют! Ты понял, дурень ты!
- Что ж, - спокойно и тихо ответил ему Степан. - Немцы вобьют, так свои люди потУжут.
- Вот ты как! - озлился бургомистр. - Ну смотри. Сам выбрал свою судьбину.
Бугор встал из-за стола. Наташа услужливо налила ему.
- А на посошок, Пал Михалыч!
Выпил и на посошок, и "на ход ноги"... Крякнул довольный.
- А хороша, однако! Хороша в тебя, Степан, хозяюшка!
- Возьми с собой, дома выпьешь, - и Наташа ловко сунула ему в руку полную бутылку. Михалыч неспешно сховал бутылёк в какой-то потайной карман своего обширного кожанного пальто, предупредил Наташу строго, буравя её чёрными недобрыми глазами:
- Энтим не показывай. Навяжутся - никакого отбоя не будя.
- Тык вы меня не выдавайте...
- Не бойся, не сдам...
И вышел из сарая.

Белое солнце в застоявшихся белесых тучах только поднималось над восточным краем земли. Туман всё никак не рассеивался, застряв в деревне. Два полицая подошли к бургомистру, смотрели сосредоточенно, ушло. Ждали слова начальника.
- Да он калеченый. Не хрен с него взять...
И тройка неторопливо двинулась туда, откуда пришла.

Наташа со Степаном переглянулись. С печки слез быстрый Женюшка. Он во все уши отслеживал разговор с бургомистром и настрадался страшно. Его трясло от пережитого страха за отца и мать.
- Ой, батя, как ты ему правильно сказал! Пусть немцы вбьють - зато свои люди потУжуть! Вот он и вбрался ни с чем...
- Нет, Женя, это мама твоя спасла меня, - раздумчиво сказал Степан.
- Высшие Силы нам благоволили с небес, - чуть улыбаясь сквозь выступившие на глазах слёзы ответила Наташа.


7 апреля 2024


На снимке (довоенном) из семейного фотоальбома: Наташа, Женюшка, Степан...