Тамбовское белое духовенство в 19 - н. 20 вв

К белому духовенству в Российской Империи принадлежал достаточно широкий круг людей: протопресвитеры, протоиереи, иереи, протодиаконы, диаконы, иподиаконы, причетники.
Духовенство, освобождалось от многих государственных повинностей, и в этом смысле было привилегированной частью российского общества. Попасть в число белого духовенства мог представитель любого сословия Империи (до 1861 г. кроме крепостных крестьян) [27].


Возраст принимающих ту или иную степень церковного посвящения определяется церковными правилами следующим образом: 25 летний возраст для посвящения в сан диакона и 30 летний возраст в сан иерея. Сравнивая возраст посвящения в сан для духовенства Кирсановского округа 1836 г. и 3-го Тамбовского округа за 1916 г. мы обнаруживаем, что как в начале XIX в., так и в начале XX в. возрастной ценз не был решающим фактором при посвящении. И хотя в 1836 г. всё же стремились соблюсти каноническую норму (число близких к 30 годам при посвящении 11, а в 1916 г. - 8), а в 1916 г. не допускали слишком раннего посвящения (в 1836 г. есть случаи посвящения в 18 лет). Однако общепризнанная норма для посвящения во иереи на практике равнялась 25 годам.
Возраст посвящения в диаконы в 1836 г распределялся более равномерно (к 30-ти - 4, до 25 и в 25 - 5, после 30-ти - 4). В 1916 г. стремились посвящать во диаконы более молодых. Как правило, это были претенденты на священнический сан с семинарским образованием. Тем более, что существовало мнение, что диаконов в церкви слишком много и функции они свои в основном не выполняют.
Что касается причетников, то подавляющее большинство их в первой половине XIX в., были в возрасте за 30 лет. Имеющиеся у нас сведения по Кирсановскому округу за 1836 г. показывают, что из 30 причетников 25 были поставлены на свои места в возрасте за 30 лет. Правда в документах отмечалось только время посвящения в стихарь, а свою должность большая часть исполняла и без этого посвящения. Среди низшего состава причта находились и самые молодые среди служащего духовенства. В 1836 г. встречаются даже 14 летние дьячки [28].
Внутрипричтовая возрастная дифференциация была одним из факторов, влиявших на положительный или отрицательный микроклимат внутри такого коллектива, как церковный причт. В некоторых случаях этот фактор становился определяющим в отношении священника и диакона. Влияние возраста больше заметно в отношениях священник (молодой)-диакон (старый) или священник (старый)-псаломщик (молодой).
Характерная черта для причтов Тамбовской епархии первой половины XIX в. это их семейственность. Самые ранние, имеющиеся у нас клировые ведомости за 1814 г. по Шацкому округу дают следующую картину: в селах Оксельмеево, Колтырино, Волосатово и Пятаково один из пары причетников являлись сыновьями в первых трёх случаях священников этих сел, в четвертом, диакона [29]. В других селах округа нередко члены причта были близкими родственниками двоюродными братьями, зятьями, шуринами (как в с. Юрино). Таким образом, фактически причт являлся своеобразной семьёй во главе, которой стоял священник и где иерархические должности разделялись в соответствии с возрастом.
Причины, по которым в первой половине XIX века сохранялся принцип семейного происхождения при формировании причтов, следует искать в недостаточном образовании ставленников из причетнических семей, которое напрямую зависело от материального положения отца семейства. Проще говоря, отцы-священники имели более высокий доход и могли дать соответственное образование своим детям, а причетники такового, в редких исключениях, позволить себе не могли. Играла свою роль и традиция закрепления места за одним из сыновей. Т. е. если отец был священником, его место наверняка займет сын или зять. Уже в 1870-х годах, после проведения некоторых церковных реформ принцип семейного происхождения не был так распространен. Так, среди 10 священников Козловского округа в 1877 г. 6 были детьми причетников, а из 14 причетников 1 из священнической семьи, но здесь все теперь связано не с их семейным происхождением, а с образованием. И все же вся первая половина даже часть второй половины XIX века в епархии был распространен обычай замещения или наследования должностей в причте. Архиереи смотрели на это дело часто благосклонно, во всяком случае, не препятствовали. Мало того, такое наследование иной раз закреплялось и юридически. Например, между священником Борисоглебской округи с. Троицкого Спиридоном Феодровичем Полянским и окончившим курс семинарии Иваном Рыбинским в 1858 г. было заключено Условие, в котором говорилось, что: «Я означенный священник согласен дать свое место сему окончившему курс Ивану Рыбинскому и что он согласен также поступить на мое место на условиях: во-первых, чтобы он Рыбинский взял за себя в супружество старшую мою дочь Аграфену за которой я даю достаточное количество приличного платья. Во-вторых, чтобы он со дня поступления на мое место питал и покоил меня до самой моей смерти. В-третьих, чтобы оставшихся при мне детей: сына обучающегося в Семинарии Андрея Полянского и дочь девицу Анну не оставлял своим попечением именно: первого до окончания курсов в семинарии содержать, а вторую до совершеннолетия питать, одевать и потом по совершеннолетии выдать в замужество». Причем еще в октябре священник Федор Полянский по этому поводу подавал прошение на имя епископа с просьбой: «место мое предоставить дочери Агриппине имеющей уже совершеннолетие, как для успокоения моей старости, так и для поддержания моего семейства, состоящего кроме меня и дочери Агриппины из двух дочерей и одного сына». На что было получено согласие архиерея и уже потом заключено вышеуказанное Условие с семинаристом Рыбинским [30].
Примерно такая же ситуация и в городских приходах. По г. Моршанску в 1852 г. в трех случаях члены причта близкие родственники. По сравнению с сельскими приходами здесь более ранний возраст поставления на причетнические должности: 7 из 17 поставлены на эти места, будучи несовершеннолетними. Имеющиеся при городских церквах по две пары причетников всегда в сочетании младший-старший. Очевидно, что это связано с естественной сменой поколений [31].
Важным показателем в общей характеристике духовенства является социальное происхождение его членов. Законы Российской Империи напрямую не поощряли замкнутость корпорации духовенства. Теоретически доступ в него был открыт. Однако на практике вплоть до начала революции, возникало множество препятствий. Хотя и здесь есть некоторые особенности. Если вплоть до 1870-х годов в число белого духовенства было сложно попасть в силу профессиональной корпоративности последнего, то с конца XIX - нач. XX веков, с устранением этого препятствия, обнаружилось, что теперь слишком мало желающих связать свою жизнь со служением Церкви. В некотором роде хранителями корпоративной замкнутости сословия были сами священнослужители.
Как показывает анализ имеющихся у нас документов среди белого духовенства ни в 1814 ни в 1836 ни в 1852 гг. не было представителей иных сословий. Нет их и в 1870 г., и в 1877 г. Однако мы можем заметить одну интересную деталь: священниками чаще становились именно дети священников или диаконов, а низшими членами причта дети причетников. Так по 2 Лебедянскому округу в 1870 г. среди 18 священников только 3 из причетнических семей [32]. А среди 27 причетников нет ни одного из священнической или диаконской семьи. Следует также заметить, что в клировых ведомостях вплоть до 1890-х годов в графе «происхождение» обязательно ставилось не общее слово «духовное», требовалось конкретно указать, кем служил отец. Это правило стало необязательным после 90-х XIX в. А в XX веке уже и просто ограничивались указанием того, из какого сословия происходил священнослужитель.
К концу века ситуация с социальным происхождением духовенства стала меняться. Среди членов причта появились представителей других сословий. Но все же, даже на 1917 г. их было незначительное количество. В городах по-прежнему подавляющее большинство выходцы из духовных сословий (например, в Кирсанове в 1916 г. среди священников все из духовного сословия). В сельской местности представителей иных сословий несколько больше, все они в основном из крестьян (в 3-м Кирсановском округе среди священников 1, в 3-м Шацком округе также 1). Представителей двух недуховных сословий, крестьян и мещан, больше среди низших членов причта. В 3-м Шацком округе в 1916 г. из 8 диаконов двое крестьяне, из 23 псаломщиков 7 из недуховных сословий [32]. В 1917 г. в местной церковной прессе появилась характерная статья по поводу всё большего проникновения в среду духовенства представителей иных сословий. В статье под названием «Оскудение духовенства» священник Ст. Добровольский с обеспокоенностью писал о «вымирании духовного сословия» и о занятии их места питомцами низших школ или детьми из других сословий [33].
Еще один показатель в общей характеристике сословия это образование. От образования во многом зависела способность священнослужителей реально влиять на религиозное настроение прихожан, а в свою очередь уровень образования напрямую зависел от состояния епархиальных духовных школ, формирование системы которых в епархии закончилось к 30 - м годам XIX в. Но и это не решило проблему низкого уровня образования духовенства, особенно причетников, так как не вполне была решена проблема материального обеспечения духовных школ. Вопрос этот в течение века постепенно решался и по мере его решения, менялся и образовательный уровень всего сословия. Это очень хорошо видно на примерах. В Шацком округе в 1814 г. из 12 священников 5 вообще без образования. 4 с неоконченным семинарским. Там же из 10 диаконов все без образования, из 24 причетников только 4 с неоконченным семинарским образованием, остальные вообще без всякого образования. Спустя 22 года положение меняется. По Кирсановскому округу в 1836 г. ИЗ 14 священников только 3 без образования, из 12 диаконов без образования 4, а из 30 причетников только 13 имели незаконченное начальное духовное образование [32]. Несколько иная ситуация в городских приходах. Так в Моршанске в 1852 г. из 10 священников все выпускники духовной семинарии, причем 5 закончили по 1 разряду, а 1 духовную академию [34]. Стремление духовного начальства обеспечить городские причты священнослужителями с высоким уровнем образования очевидно. И это было в некотором роде оправдано. В сельской местности в первой половине века духовенство, даже имея за плечами несколько классов семинарии или домашнее образование, всё равно было на голову выше, в образовательном отношении, своих прихожан - крестьян. Того образования, которое они имели, было достаточно. В отдаленных округах, таких как Шацкий, возможность дать нормальное духовное образование представителем духовного сословия была ограничена, из-за удаленности образовательных центров. С открытием Шацкого духовного училища положение на севере епархии в этом отношении поменялось. Усилия, предпринимаемые в направлении совершенствования местной системы духовного образования, давали свои результаты. В 1870 г. во 2 Лебедянском округе все священники с семинарским образованием (трое закончили по 1-му разряду), все диаконы окончили духовное училище, а 11 и несколько классов семинарии, среди причетников также все имеют низшее духовное образование, и только 2 без образования. А уже в 1877 г. среди причетников Козловского округа (не говоря уже о священниках и диаконах) нет вообще тех, кто нигде не учился. Все это говорит о том, что при назначении на место образовательный ценз стал играть все большую роль. Если в первой половине века без образования можно было занять, даже место священника, то во второй половине века без образования сложно было стать и причетником. К концу века требования ужесточаются. Для священников необходимо было иметь, по крайней мере, среднее духовное образование. В 1891 г. из 1213 епархиальных священников 13 окончили академию, 1156 семинарию и только 44 были с неполным семинарским образованием. Из 806 диаконов 718 с неоконченным семинарским образованием, 88 семинарским. Из 1499 псаломщиков 2 с академическим, 1135 с неоконченным семинарским и 147 с семинарским.
В 1911 г. среди всех членов причта уже не встретишь кого-либо вообще без образования. Но появились другие проблемы. Первая из них отсутствие в среде духовенства тяги к самообразованию. Об это, в своих отчетах, свидетельствуют благочинные. Так в отчете за 1911 г. благочинный 7 Тамбовского округа сетует: «Необходимо чтение современных религиозно-нравственных изданий и журналов, не говоря уж о творениях св. отцов» [35].
Хотелось бы обратить внимание в общей характеристике образовательного уровня духовенства на то, что на протяжении всего изучаемого периода среди духовенства крайне мало выпускников не тамбовских духовных школ. Совокупное количество за все это время едва ли составляет 0,01%. В основном это священнослужители закончившие духовные школы в Воронежской, Пензенской и Рязанской епархиях и есть несколько из Украинских епархий (в частности Черниговской), что говорит о некоторых традиционных связях с Украиной (тамбовские представители на украинских кафедрах в разное время были: мтр. Киевский Арсений, архиепископ Черниговский Филарет, архиепископ Харьковский Нектарий).
Еще один вопрос, который нельзя обойти при характеристике белого духовенства - это состав семей. Обычно в состав семей входили жена и дети. В это же число могли входить и другие родственники, живущие в семье священноцерковнослужителя: теща, сестра, племянники, престарелые родители. Среди священников и диаконов практически не встречаются неженатые, т. е. практика рукоположения целибатом в изучаемый период не была распространена (нам известен только один случай за весь период, в 1916 г. в 3 Шацком округе священник с. Кашково был холост). Однако холостых немало среди причетников (в том же 3-м Шацком округе их в 1916 г. аж 8) Среди причетников есть те, кто был женат вторым или, даже третьим браком. Причем последних не так много (1 в 1877 г. в с. Сосновец Козловского округа пономарь был женат 3-й раз его возраст 27 лет) [36]. Среднее количество детей в семьях духовенства 3-4 человека, независимо от того городское или сельское. Многодетность была нормой, нередко количество детей доходило до 8 (максимальное количество встреченной нами в документах 12). Чаще всего дети были погодки, особенно первые три. В тех семьях, где было 5-6 человек детей, некоторый перерыв в деторождении обычно наступал после рождения 3-го ребенка.
Обучение детей в первой трети XIX в. порой осуществлялось в доме родителей, особенно это характерно для выходцев из семей сельского духовенства. В документах указывалось в таких случаях «при отце». После 1850 г. обучались в духовно-учебных заведениях в обязательном порядке, в светских очень редко. Обучающихся в светских учебных заведениях стало гораздо больше с конца XIX нач. XX вв. Среди детей священников городского Кирсановского округа в 1916 г. только 2 обучались в духовных школах (17 в светских). В сельских округах сохранялся некоторый паритет (во 2 Кирсановском округе 25 в светских и 34 в духовных). Однако тенденция была на лицо: все большее количество детей духовенства выбирало себе иные профессии: учителей, инженеров, врачей, юристов. Все это в большей мере касалось детей мужского пола. Но и дочери духовных лиц теперь уже не удовлетворялись только одним вариантом своей взрослой жизни: замужество за священноцерковнослужителем. Все больше девиц духовного звания учительствовало или работали медсестрами, акушерками (немало дочерей духовенства обучалось на высших женских курсах в Москве и Киеве).
Ещё одна функция семьи в духовном сословии: забота о нетрудоспособных родственниках. Функция эта сохранялась на протяжении всего изучаемого периода. Несколько нивелировалась она только к концу века с совершенствованием системы церковных и государственных учреждений социальной защиты: попечительств, пенсионных и эмеритальных касс. В первой же половине века забота о престарелых родителях, несовершеннолетних братьях и сестрах, племянниках, оставшихся без родителей, лежала полностью на плечах старшего представителя рода служащего в какой-либо церкви. Или же, если не было такового, за призреваемым закреплялось место умершего кормильца. Например, если это была вдова, то тот человек, который поступал на место её умершего мужа, обязан был выплачивать вдове половину доходов, получаемых им. Если же место занял зять, то он должен был содержать свою тещу. При сравнении источников содержания вдов и сирот за 1852 г. в г. Моршанске и за 1916 г. в 3 Шацком округе получается следующая картина: в 1852 г. только 4 жили на средства, даваемые попечительством о бедных духовного звания остальные 15 на содержании своих родственников или собственным трудом. В 1916 г. уже все 25 имеющихся в округе вдов и сиротствующих жили за счет попечительств и пенсий. Очевидно, что к концу века принцип семейного «собеса» себя уже не оправдывал. Во всяком случае, само духовное сословие стремилось избавиться от этой обременительной обязанности. В некотором смысле это свидетельствует об размывании патриархального уклада семейной жизни духовенства на рубеже веков.
Первая обязанность священнослужителя на приходе — это совершение богослужений и пастырское окормление прихожан (или то, что называлось внебогослужебной деятельностью).
В синодальное время приходы обслуживали причты, состоящие из одного (священник, диакон, псаломщик, иногда священник и псаломщик), двух (2 священника, диакон и 2 псаломщика) и трех (3 священника, 2 диакона и 3 псаломщика) штатов. Соответственно и весь приход был поделен между представителями штатного духовенства. Вопрос о настоятелях в многоштатных приходах не совсем ясен. Во всяком случае, в первой половине века мы не встречаем таковой должности, но со второй она появляется, однако настоятельство не предполагало каких-либо обязанностей со стороны настоятеля соподчиненных ему остальных членов причта. Священник в своей части прихода волен был распоряжаться, так как удобно ему без оглядки на настоятеля и, таким образом, должность эта была скорее почетной, чем начальствующей, например, при служении соборно всем духовенством того или иного многоштатного прихода.
Богослужение в сельской местности издавна в пределах Тамбовской епархии совершалось лишь в воскресные и праздничные дни. К праздничным естественно относились все двунадесятые и великие, а также дни памяти особочтимых святых и икон Богородицы. Отдельно в годовом круге богослужений в каждом приходе стояли престольные праздники, которых в году могло быть и несколько (по количеству престолов). Причем часто помнили и те престолы, которые были раньше, скажем до постройки или перестройки храма, и его нового освящения в честь другого святого или события. Нередко выселенцы из какого-либо села, не имея у себя в деревне своего собственного храма, отмечали престольный праздник, существовавший в том селе, из которого они выселились. Для этого приглашалось приходское духовенство, которое соборно в этот день служило в деревне молебен. Помимо этого, добавлялись молебны, которые служились в высокоторжественные и памятные дни.
Вечером и накануне воскресного или праздничного дня служилась вечерня, а рано утром (в селе часов с 6) утреня, а затем литургия. Такой порядок сохранялся довольно долго и по воспоминаниям некоторых прихожан так служили еще и в 1920-х гг. В городах в праздничные дни служили всенощную. В сельской местности такая практика существовал не везде и депутаты 4 - го миссионерского съезда, проходившем в г. Тамбове в 1908 г.: «Высказывались о желательности служения всенощных бдений по селам накануне воскресных и праздничных дней», причем ставили условие: «Об обязательном привлечении к служению всенощных бдений в праздничные дни низших членов причта» [37]. Это косвенно свидетельствует о том, что низшие члены причта иногда могли и не участвовать в вечернем богослужении. Кстати на том же съезде депутаты единогласно постановили привлекать к участию в престольных праздниках духовенство соседних приходов, чтобы служить соборно.
К концу XIX в. стала распространяться практика ежедневного богослужения не только в городах, но и в некоторых больших селах. Сами правящие архиереи принимали некоторые меры к тому, чтобы богослужение совершалось чаще, особенно это касалось периода Великого Поста. В 1895 г. епархиальным начальством было предписано, чтобы в одноштатных церквах епархии во время Великого Поста богослужение совершалось ежедневно в течение 5 недель, а в двухштатных во весь Пост [38]. В 1902 г. епископ предписал всем причтам епархии совершать ежедневные богослужения не только в Великий Пост, но и во все посты года по следующей схеме: в Великий Пост трех и двух штатные причты каждую неделю, а одноштатные в 1, 2, 4, 5 и 7 недели, а на 3 и 6 неделе совершать только преждеосвященную литургию, причем: «Отправление богослужений каждой недели начинать с вечерни в воскресенье и совершать всю неделю без пропусков, а не с вечерни вторника, как принято у некоторых причтов». В Успенский пост трехштатные и двухштатные причты богослужение должны совершать без пропусков во все недели, а одноштатные по одной недели, а в Петропавловский и Рождественский пост по одной недели на штат по выбору [39].
Отношение к богослужению всегда было самым ответственным. Об этом свидетельствуют и отчеты благочинных за 1911 г.: «Богослужения в церквах совершаются ежедневно, оно уставное, истовое» - пишет благочинный Тамбовского городского округа, ему вторит и благочинный 3 Тамбовского округа: «Усердие к службе всего духовенства не подлежит сомнению», но при этом находит этому следующее рациональное объяснение: «т. к. это тесно связано с источником их материального обеспечения». Что, в общем-то, очень верно, потому что прихожане в массе своей очень серьезно относились к тому, как служит батюшка и ценили в нем, прежде всего не проповедника, а именно Богослужителя.
Впрочем, бывали и примеры небрежного отношения к службам. Бич того времени: спешное невразумительное чтение псаломщиками богослужебных текстов. В одной из статей начала XX века приходской священник восклицает: «Бегом, бегом, — все бегом. И куда спешат? Куда ты спешишь, лакцый псаломщик, с своей тарабарщиной, вместо вдохновенных псалмов и молитв? Куда вы спешите, отцы и братие, с своими “предадим” и “во веки-ков”? Отвечу: “От сна востав”, захотелось опять спать: “с миром лягу и почию”», а 4-й миссионерский съезд принимает специальную резолюцию, рекомендующую священнослужителям: «Совершать все службы церковные истово и по уставу, допускать сокращения в службах только по нужде, в меру и осторожно, чтение в храме должно быть внятное, отчетливое, а пение благопристойное». Пение во многих храмах, особенно сельских оставляло желать лучшего. Зачастую хоров не было никаких, пели нижние члены причта, но к концу века все больше к участию в церковных хорах стали привлекать учащихся церковно-приходских школ, да и молодых крестьян. Особенно это деятельность была успешной в тех местах, где появлялся диакон или псаломщик с навыками толкового регента, который к своему делу относился с любовью.
Отступление от норм богослужения было редким явлением и чаще связывалось или с личностью служащего или с какими-либо внешними обстоятельствами. В первой половине XIX века в двух сельских приходах епархии произошли следующие происшествия. В одном священник отказался причащать паству, узнав, что староста использовал для хранения вина бутылки, в которых ранее содержался мышьяк. Святые Дары остались непотребленными и судьба их нам неизвестна. В другой раз священник в одном из бедных приходов, не изыскав пшеничной муки, велел испечь просфоры из гречневой. И евхаристию совершил на гречишных просфорах, за это он был запрещен в священнослужении и сослан в монастырь на три месяца. Бывали случаи, когда использовали вместо вина виноградный сок. Однако во всех таких случаях никогда не было злого умысла, а лишь свидетельствовало о некоторых проблемах в снабжении приходов вином и мукой. Отмечу, что такие происшествия характерны для первой половины века, а вот для второй половины нарушения в совершении богослужения чаще всего были связаны с характерами священников и их отношениями с остальными членами причта. Так: «Священник с. Христофоровки Родионов прекратил совершать литургию 26 января 1886 г. после чтения апостола, а агнец и вино, подготовленные для литургии, остались в церкви без употребления, и Родионов предполагает употребить оныя 30 января». Причина такого поведения священника состояла в следующем: «26 января во время служения литургии приходской его псаломщик Миловидов почему-то не захотел сам читать Апостол, а послал за себя полуграмотного крестьянина Лукина, который на первых словах сбился, не сказав: «Павла чтение». Тогда священник заметил псаломщику, чтобы он сам взял и прочитал Апостол, как должно, но псаломщик ответил, чтобы он, Родионов, не возвышался и знал свое Евангелие, а за себя он может послать, кого хочет. Такой поступок вывел его, Родионова, из молитвенного настроения и он против воли должен был прекратить служение» [40]. Наказание для отца Родионова последовало сравнительно «мягкое»: его не запретили, а отослали служить в Козловский Троицкий монастырь на два месяца.
К концу века некоторые настоятели храмов стали использовать практику сокращений различных богослужебных чинопоследований, в конечном итоге это стало проблемой, на которую вынужден был обратить внимание тот же 4-й съезд епархиальных миссионеров, принявший решение «Служить истово и по уставу».
В среде духовенства все чаще звучал голос о необходимости хотя бы часть богослужебных текстов (в особенности это касалось ветхозаветных паремий и чтение Апостола и Евангелия) читать по-русски, так как народ уже не понимал церковнославянского языка, однако никто не решился на столь радикальную меру. Но все же вопрос этот поднимался, а значит, были и сторонники перевода части богослужения на русский язык в среде тамбовского духовенства.
Своеобразным было отношение священнослужителей епархии к старым антиминсам. Не буду утверждать, что к ним не относились с должным благоговением, но факт остается фактом – для их замены к архиерею настоятели посылали диаконов, хотя по правилам должны были ездит сами. В 1902 г. один такой диакон, посетил епископа Димитрия (Ковальницкого): «Будучи в своей обычной одежде он хотел вынуть антиминс из сумки (но мною был остановлен), как вынимают из ридикюлей носовые платки». Этот прецедент послужил основанием епископу для издания 20 сентября 1902 г следующего Указа: «За получением Св. антиминса и Св. мира должны являться в Епархиальный город к Его Преосвященству священники, а не диаконы. И священники должны с благоговением относиться к этим священным предметам – должны вести в дороге, как старые антиминсы, так и полученные вновь на груди в приличном святости предмета футляре, в которые должны быть вкладываемы и вынимаемы в поручах и епитрахили» [41].
Особое место в богослужебной практике духовенства занимали хождения с причтом по домам прихожан на Святки и Светлую седмицу, поминовение умерших и так называемые общественные молебны.
Каждый год на Святки и Светлую седмицу, священник обязан был обойти все дома своего прихода. Посетить, даже самые бедные семьи, отслужить краткий молебен и побеседовать с обитателями того или иного дома. Это очень сближало паству и духовенство и можно так сказать, что в сельской местности священник знал каждого своего прихожанина не только в лицо, но и по имени, а также был в курсе его личных и семейных проблем. Не так обстояло дело в городах, особенно в таких крупных как Тамбов и Козлов, где священник посещал дома по приглашению прихожан. Обычай этот был старый и исполнялся неукоснительно. Причт во главе со священником крестным ходом обходил дома. Рядом с каждым домом духовенство уже ожидал хозяин дома и его домочадцы празднично одетые. Получали благословение у батюшки, и все заходили в дом, где пели тропарь, окропляли помещение святой водой. Хозяин обязательно устраивал стол, и священник не мог отказаться, чтобы не попробовать приготовленных яств, это считалось оскорблением. Однако, конечно же очень многое зависело от личности самого пастыря. В молоканском селе Ново Гаритово Козловского уезда священник: «Во время хождения по приходу, закусывал у избранных прихожан». Кстати сказать, такая же ситуация была и в городах, где причт посещал в основном дома зажиточных горожан.
Насколько хождение по домам было тяжелым трудом, понимаешь, когда читаешь признание одного священника, сделанное им на страницах тамбовской церковной прессы в 1909 г. Он пишет следующее: «Хождения по приходу вошли в обычай давно, сотни лет тому назад, когда в каждом приходе было не более 50-100 домов, когда не было сокращений штатов; тогда легко было управиться, не спеша. А теперь, когда 300-400 домов нужно обойти в три-четыре дня (после этого срока прихожане встречают батюшек с упреками и недовольством), теперь можно еще удивляться, как это еще у батюшек движется язык выговорить: «тара-бара» [42].
Следующим по значимости в церковно-приходской жизни шли поминания умерших родственников прихожанами разного вида: панихиды, заупокойные литургии, сорокоусты, годовые, вечные и прочее. В основной своей массе жители Тамбовской епархии чтили своих умерших родственников. Чин отпевания всегда проходил в присутствии всех родственников и без сокращений. Причем священник с причтом обязан был сопроводить гроб с телом покойного, до кладбища не зависимо от его материального достатка. Насколько обременительной была эта обязанность видно из того, что зачастую сопровождать процессию приходской священник поручал диакону или, даже псаломщику, что вызывало нарекания и жалобы прихожан. По этому поводу в 1901 г. епископ Тамбовский Георгий (Орлов) издал специальный указ, по которому: «Без участия священника не может совершаться ни одна треба, если же они не участвуют, то это преступление против должности» [39].
В Тамбовской епархии весьма распространенным был обычай заказывать так называемые заупокойные литургии, которые служились в будничные дни. Весьма часто служились панихиды, был распространено служение проскомидных поминаний и сорокоустов. Кроме того, практически в каждом храме существовал синодик, в который были записаны имена «вечно поминаемых». Услуга эта стоила весьма дорого, но деньги с вечного помина как раз и составляли основную часть причтового капитала, шедшего на обеспечение недееспособного духовенства и членов семей духовенства.
Жизнь священника в дореволюционной России была не из легких, вот как описывает один свой стандартный день священник в 1909 г.: «Встал я в 4 ч. утра; прочитал правило; остлужил утреню и Литургию; было погребение младенца; домой зашел переодеться и в приход; обошел с молебнами 47 домов, как раз до вечерни; отслужил вечерню; съездил причастить за 31/2 версты по грязи, на трехного буланке и на деревенском “велосипеде”, хромающем на все четыре стороны света белого... Спасибо, матушка выслала за мной в деревню свою лошадь, и я вернулся домой за 9 ч. вечера. 17 часов работы!». И так каждый день.
С проповедованием Слова Божия в Тамбовской епархии дело всегда обстояло плохо. Для XVIII начала и первой половине XIX в. всерьез говорить о проповеди со стороны духовенства и не приходится. Например, духовенство Кирсановского округа в 1812 г. произносило по одной проповеди в год, да и то не своего сочинения, а по книгам. В это время произнесение проповедей было уделом архиереев и некоторых образованных настоятелей монастырей, таких как архимандрит Иннокентий из Трегуляева монастыря, который сочинил две проповеди и считал это особым своим достижением. Причем проповеди читались в торжественных случаях, а не за каждой праздничной или воскресной службой.
Со второй половины 1850-х гг. у нас появилось несколько архиереев, которые немало внимания уделяли своим собственным проповедям. Среди этих архиереев, конечно же, стоит выделить епископа Николая (Доброхотова). Его проповеди публиковались в «Тамбовских епархиальный ведомостях», а затем вышли отдельным изданием. Много проповедей произнесли епископ Феофан (Говоров), епископ (в будущем митрополит Московский) Макарий (Булгаков). С началом издания Тамбовских епархиальных ведомостей (1861 г.), почти в каждом номере публиковались лучшие проповеди тамбовских священников, как образец для других, а в 1870 – 1880-х гг. изданы первые сборники проповедей приходских священников, наиболее заметными среди них был сборник проповедей протоиерея Иоанна Кобякова
С конца XIX в. проповеди стали уделять все большее внимание. Теперь духовенство просто обязывалось проповедывать за каждым богослужением, но по-прежнему среди читаемого: «Проповеди собственного сочинения произносило сравнительное меньшинство духовенства и притом градским, большинство же духовенства произносят проповеди готовые, по печатным книгам» [41]. Кроме обычного чтения проповедей стали внедрять и некоторые другие формы: катехизические поучения, которые обычно для желающих читались после службы или священником или диаконом по сборникам протоиерея Нардова, профессора Царевского, прот. Путятина, священника Стратилатова; внебогослужебные собеседования, которые предполагали не только чтение поучений, но и простую беседу священника с прихожанами в где он отвечал на вопросы касающиеся вероучения. Внебогослужебные собеседования часто сопровождались чтением акафиста и общим пением причем: «Народ в свободное время посещает внебогослужебные собеседования охотно и в немалом количестве, слушают их внимательно и особенно усердно принимают участие в общем пение» [42].
По указанию епископа Иеронима 21 августа 1896 г. в каждом городе были созданы из компетентных протоиереев и священников уездные комиссии для рассмотрения проповедей собственного сочинения. Необходимость в этом была очень острая, так как вызовы времени требовали теперь, чтобы пастырь говорил с народом не посредством книги, а сам. Но те проповеди, которые сочинялись, отличались, по большей части сухостью, отвлеченностью, отсутствием примеров из жизни, неприспособленностью к современным событиям жизни, нелогичностью. Все эти недостатки комиссии были призваны исправлять [43]. Но в целом комиссии эти не оправдали надежд, возлагаемых на них епархиальным начальством, и были 9 сентября 1904 г. упразднены. Функции их передали Тамбовскому миссионерскому Казанскому Богородичному братству [39]. Чтобы как-то способствовать усилению проповеди 18 сентября 1904 г. указом Св. Синода было разрешено проповедовать в церквах учителям церковно-приходских школ, если на то будет у них желание [39]. И в тоже время запрещено священнослужителям, которые не получили полного богословского образования читать проповеди собственного сочинения, а только по книгам.
В 1908 г. благочинные отмечали, что в городах проповеди и катехизические поучения произносятся регулярно. В Тамбове за архиерейским богослужением в кафедральном соборе проповеди произносили все священники города по списку. В селах же хотя и произносили проповеди, но все больше по книгам, а не собственного сочинения, а среди сельского духовенства существовали и такие мнения: «Церковное проповедничество не вполне достигает своей цели – религиозного и нравственного исправления прихожан. Церковная кафедра такое место, с которого не обо всем удобно говорить (…) и самый способ церковного проповедничества не соответствует понятиям простого народа» [44]. В целом народ положительно воспринимал проповедь, но по замечанию многих священников: «Народ любит больше живое слово о предметах веры и благочестия и о совершенной жизни и понятно почему: вера – это его жизнь, современные вопросы – болезнь его души». А в 1-м Моршанском округе наблюдалось такое явление: «Что при появлении на кафедре проповедника народ спешил выйти из храма» [44]. В чрезвычайно политизированном обществе все больше сельских священников: «Отнекивается от официального проповедничества, разумно остерегаясь разных черных, красных и всевозможных цветов сотен, для которых «не доделаешь, — бьют, переделаешь, — бьют и прекрасно сделаешь — не угодишь». Кроме того, один из сельских священников резонно замечал по поводу слабой проповеднической деятельности сельского духовенства по сравнению с городским: «В городе, понятно, можно вести такие беседы; там на 40-50 проповедников три, кажется, проповеднических пункта, а на каждого проповедника придется вести две-три беседы; там есть и школьные просторные залы, и голосистые диаконы, и регенты и певцы». Однако в городе в отличие от села: «Можно бы и требовать и ожидать более лучших результатов, но религиозность и нравственность там хромают на оба колена.... во всяком случае, намного неудовлетворительнее, чем в деревне» [45].
Долгое время священник мало чем выделялся из среды обычных прихожан, даже одежда его в повседневной жизни, во всяком случае, в сельской местности, не отличала его от простых крестьян. Единственное, что оставалось неизменным это длинные волосы и таковая же борода. А так жили в таких же, как крестьяне избах, пахали землю, вели хозяйство. В конце и начале века духовенства и по уровню образования не стояло выше своей паствы. Епископ Феофил в свое время сетовал на то, что получает прошения от священнослужителей, которые они не могут подписать по своей неграмотности. И вот уже он ставит задачу в одном из своих указов, чтобы духовенство: «Не только по душе, но и по телу должно быть отлично от другого, простого народа и тем приобретать себе почтение и уважение» [19]. Эта мысль епископа стала определяющей в последующее время. Постепенно рос образовательный уровень духовенства, менялись его взгляды, священнослужители со второй половины века уже почти не занимались крестьянским трудом, сдавая свою землю в аренду чаще всего тем же крестьянам. Они уже и внешне выглядели иначе, и быт их отличался от быта крестьян и условия жизни. Духовенство на селе при фактическом отсутствии интеллигенции к концу века и было единственным представителем интеллигенции на селе, заменяя часто и врача, и агронома. Уровень ответственности и обязанности пастыря увеличились. Он теперь не только исполнитель треб, но и общественный деятель, организатор школьного просвещения и христианской благотворительности.
В сельской местности слово священника долгое время оставалось высшим авторитетом. Пастыря уважали и часто прощали ему какие-то мелкие слабости. Но в течение века отношения пастырей и его паствы все больше портил вопрос материального обеспечения. Сельские пастыри фактически отказались от ведения натурального хозяйства, а полугородской образ жизни требовал больших средств, кроме того, дети духовенства получали образование куда более высокого уровня, чем крестьянские детишки, а оно не было бесплатным. Год обучения в Шацком духовном училище в 1907 г. стоил 80 руб. (с общежитием и питанием), а это достаточно крупная сумма, если учесть, что казенное жалование псаломщика составляло 100 руб. в год. Из учащихся духовных школ едва ли 20% обучалось за казенный счет, все остальные, так или иначе, платно. Крестьяне стремились сократить те суммы, которые они традиционно платили за требы, священнослужители наоборот оставить их прежними или даже повысить. Отсюда частые конфликты с прихожанами, взаимные обвинения и недовольство. К началу века практически во всех селах Тамбовской епархии крестьяне перестали давать духовенству ругу – традиционное ежегодное приношение в виде продуктов питания.
В городе, где священнослужители были более обеспечены и имели возможность подработать, преподавая Закон Божий (а это был обязательный предмет) в различных светских учебных заведениях, имелись несколько иные проблемы и главная из них отсутствие крепкой связи между паствой и духовенством. Вот как об этом писал в своем отчете тамбовский благочинный в 1911 г.: «Нет и особой тесной близости. Заметна обособленность между ними. Духовенство живет само по себе, паства сама по себе. Причина этого заключается в том, главным образом, что мало точек соприкосновения в деятельности приходской между паствой и духовенством. Все ограничивается почти лишь исправлением треб и совершения богослужений. Единение между ними оживает на почве приходской благотворительности, которая начинает развиваться».
Но, тем не менее, жизнь городского священника была не в пример лучше, чем у сельского. Протоиерей Виктор Певницкий на заре своей жизни  вспоминал, как тяжело ему было в бытность его приходским священником Покровской церкви и ему как молодому священнику поручили окормлять так называемые Покровские выселки (ныне Покрово-Пригородное), когда крестьяне: «Одолевали меня частыми тасканиями к ним безвременно, причащать больных, и ехать к ним на их тощих лошаденках в деревенской телеге или санях в непогоду; да и в городе много было бедноты в самых захолустных и грязных местах по окраинам города; по их хижинам приходилось ходить пешком в грязь и непогоду. В это время я опытно узнал, как тяжела жизнь приходского священника» [21].
Не просты были отношения духовенства и с дворянским сословием или как еще говорили образованным классом. Общее отношение к духовенству со стороны этого самого сословия было если не пренебрежительным, то равнодушное. Едва ли духовенство пользовалось каким-то большим авторитетом среди дворян, скорее за ними признавалось некая важная функция по обузданию низменных инстинктов толпы. Иногда в них могли видеть равных партнеров, когда священник участвовал наравне со всеми в карточной игре (такие случаи были), но редко видели в них именно пастырей, к которым можно обратиться для разрешения духовных и жизненных вопросов. Показателен случай, произошедший в с. Верхнее Чуево Борисоглебского уезда. Когда в 1897 г. крестьяне избрали церковным старостой местного землевладельца дворянина Александра Александровича Колчака, то тот повел дело по церковным делам сообразно своим взглядам, ничуть не прислушиваясь к мнению священника Ивана Антоновского. Последний начал жаловаться на старосту в консисторию и обвиняя его в том, что он уклоняется от принятия присяги, вынимает деньги из кружки, церковные вещи продает без согласия причта, сам почти не бывает в храме, а церковь доверяет своему прикащику человеку сомнительного поведения. Как это не удивительно Колчак по всем пунктам оправдался, хотя формально и была признана их справедливость, и в данном случае Консистория приняла сторону старосты-дворянина удовлетворившись его объяснениями и оштрафовав священника на 15 рублей [46]. Впрочем, многое зависело от архиерея в таких делах. В бытность управляющим Тамбовской епархией епископом Николаем (Доброхотовым) нам известно, по крайней мере, два дела, когда помещики-дворяне пытались обвинить священника в подстрекательстве крестьян к бунту. В с. Павловском Усманского уезда в 1850 г. помещик Скуратов обвинил местного священника Якова Орлова в подстрекательстве крестьян к бунту. Суть дела заключалась в следующем: 30 июля 1850 г. по окончании литургии при выходе священника с причтом из церкви крестьяне объявили им, что управляющий г. Скуратова обременяет их работами в воскресенье и праздничные дни и даже Светлую неделю. Священник смело стал говорить, чтобы они в праздник не работали. Все решили на работы не выходить. После чего прямо от церкви священник пошел к помещику Скуратову в дом и объявил ему о таковом решении его крестьян. Скуратов пожаловался Губернатору, тот 20 сентября 1850 г. обратился в ТДК и просил: «Для устранения сомнительного влияния священника имения г. Скуратова на крестьян, могущего иметь весьма важные последствия, перевести его в другой приход». Но Консистории без сомнения не без влияния епископа приняло следующее решение: «Оставить его на месте. Не имея к тому переводу причин и законного основания. Прихожанами своими одобряется с весьма хорошей стороны и даже никто решительно из прихожан его и самих помещиков не желает вывода его Орлова из прихода» [47].
В городе ситуация, когда: «Некоторые интеллигенты совершенно не принимают духовенство, а некоторые, чтобы духовенство не беспокоило их своими посещениями пересылают заранее с прислугой свои подачки с тем, чтобы оно уже в дом не являлось». Стало не исключением, а типичной картиной.
Внутрипричтовые конфликты в среде духовенства существовали всегда. Суть чаще всего лежит в области психологической, чем материальной. Ведь причт, особенно многоштатный, это всегда коллектив разных характеров и если они слишком противоположны, то конфликты неизбежны. Кроме того, священнослужители носители тех же страстей, что и все люди и в духовной среде такие страсти как тщеславие, честолюбие, непомерные амбиции, властолюбие, порой принимали поистине гротескные черты. В 1898 г. в с. Росляи Борисоглебского уезда активный священник Петр Благонадеждин: «Постоянно помогает бедным, в голодные годы кормил всех прихожан, состоял председателем попечительства, один из лучших деятелей и честнейший священник. Он перестроил и украсил церковь, улучшил службу в храме, дал прихожанам понять, что такое пьянство, учредил общество трезвости, открыл попечительство, помогает бедным погорельцам, в голодные годы многих спас от смерти» [46]. Это в свою очередь вызывает зависть у второго священника Василия Архангельского, который, объединившись с церковным старостой, тоже недовольным деятельностью Благонадеждина, начинает писать жалобы на своего собрата. Наврядли тихий отец Василий решился бы на такое, наверняка можно было как-то умиротворить его, но на беду у отца Петра властный характер и он: «Не только поставляет себя авторитетом выше всех авторитетов, отец Петр счел для себя неудобным жить с собственной матерью выстроив для нее маленькую избенку, где она терпит горе и плачется на него». В результате отец Благонадеждин вынужден был искать себе другой приход.
В начале XX в. страна и русское общество оказалось в совершенно новой политической ситуации. Государь решил ввести в империи некие элементы парламентаризма. Духовенство поначалу очень активно включилось в новую политическую жизнь. И высшее духовное уководство пыталось контролировать этот процесс. При выборах в 4-ю Государственную Думу собрание представителей от уездных комитетов разослало всем благочинным специальную инструкцию по поводу выборов утвержденную архиепископом Тамбовским Кириллом следующего содержания: «1) рекомендовать духовенству подавать голоса только за тех лиц, которые действительно преданы Церкви, Царю и родине; 2) без особого благословения Его Преосвященства никому из духовенства не выставлять свои кандидатуры в члены ГД; 3) просить отцов Председателей комитетов сообщить настоящим о предвыборном собрании 15 сентября по выборам уполномоченных от духовенства; 4) устроить предвыборное собрание духовенства и перед выборами гражданских выборов 5 октября; 5) такое же собрание произвести и перед выборами в ГД; 6) просить Его Преосвященство возместить все расходы по выборам» [48]. Т. е. решение это свидетельствовало о том, что прилагалось максимум усилий, чтобы хотя бы духовенство голосовало как надо и за кого надо. Но едва ли это было возможно, так как в среде духовенства по политическим вопросам был полный разброд и шатание, кто-то сочувствовал кадетам, кто-то октябристам, а кто и эсерам. По поводу единства священник И. Лавров 11 сентября 1912 г. писал благочинному 1-го Моршанского округа священнику И. Моршанскому: «Все наши силы должны быть направлены к тому, чтобы нам объединить духовенство (…) Я только боюсь, что мы будем действовать вразброд и из нашей внушительной силы образуется мыльный пузырь» [48].
Общественная сила в виде Союза Русского Народа, которая, казалось бы должна была объединить все духовенство также вызвала неоднозначную реакцию священнослужителей. Многие из них откровенно не разделяли взглядов союзников и иной раз саботировали их мероприятия, то, не приняв участие в каком-нибудь молебне, то знамена не освятив. В 1914 г. глава Кадомского отделения СРН В. В. Петров-Чурмонтеев активно пытался привлечь к работе в отделении Союза местное духовенство чему-то противилось и на своем общем собрании 4 февраля 1914 г. постановило, что: «Жители г. Кадома исключительно православные и монархисты, твердо держащиеся своей веры. Отдел СРН существует только на бумаге, а активной деятельности не проявляет, ибо к таковой деятельности до сих пор не предоставлялось поводов» [49]. В целом можно сказать, что духовенство оказалось не готовым к тому, что общество стремительно политизируется, не смогло выработать какой-то единой позиции по насущным вопросам современной жизни, а поэтому и не могло на них ответить или предпринять какие-то правильные шаги. В будущем это сыграло свою отрицательную роль в тот момент, когда разные революционные идеологии (типа обновленчества) проникли в церковную среду.