10. Пятнышко

О Злобине Вековой был наслышан от меня, и когда зашедший на кухню человек, в зимнем коротком пальто, в больших валенках и вислоухой кроличьей шапке дипломатично представился, Вековой, вспомнив мои рассказы, подумал, что вечер потерян, а, может быть, даже испорчен.
Но не гнать же миролюбиво настроенного гостя, если слышал нелестные отзывы о нем; пришлось раздевать, приглашать сесть, угощать чаем.
- Незваный гость хуже татарина, как говорит небезызвестная русская пословица,— робко забалагурил Петр Константинович, наблюдая, как хозяин заваривает чай.
Сидел Злобин скромно, на самом краешке стула, нога к ноге, скром¬но положил руки на колени, облаченные в зеленые с белыми полосками брюки, штанины которых обвисли помятыми пузырями над высокими голенищами валенок.
- Невиданная метель нынче разыгралась, ужасная. Слышали, за¬мерз чудик? Я ему всегда говорил — допьёшься, добром не кончишь. Да... Настрадался нынче Аркадий Александрович и вы, я вижу, тоже, да…    Я, понимаете ли, Сергей Юрьевич, люблю новых людей, тех, что не  просто на мир зенками хлопают да ушами водят, а и сообразить кое-что могут, то есть понять — что откуда берется... Скотинеют люди кругом, без сознания живут, заматериалистичались... Спасибо, спасибо, это ничего, что чаинки плавают, а их вот ложечкой мигом
повылавливаю. Не беспокойтесь, благодарю! Я, знаете ли, Сергей Юрьевич, и вообще-то людей — того, то есть со счетов сбрасываю. А почему? Потому что настоящих людей единицы, остальные — так, пустой звук. А докажи им это! Каждый себя единицей мнит! А каков здесь  народ, они рождены, по моим соображениям, пить до обезличивания, а, похмелившись, заниматься материальной деятельностью, то есть пропитание добывать до следующей умопомрачительной пьянки. Смотрел я, как они водку жрут, в упор смотрел, все их внутренности разглядел — гниль безбожественная... Есть, конечно, те, что и не пьют, считают себя умнее пьяниц, а сами — ограниченные индивидушки, лишают себя алкогольного забвения, как говорится, лупают на мир пустыми зенками, горбатятся, а умрут — и нет их, душ-то не   имеют...

Вековой насторожился.
До последних слов он слушал Злобина вполуха, спокойно разглядывая его, думая, что человек этот и впрямь неприятный, и странно, что фамилия у него соответствует характеру мизантропических суждений.
Злобин же аккуратными маленькими глотками ежефразно отпивал чай и, не мигая, изучал Векового острым прищуренным взглядом.
- Да-а, души не имеют, веры не приобрели и не приобретут, так как слепыми рождены и за слепых держатся, а душа обретается человеком в веровании, без таковой человек что ни на есть животное, да только.
- Постойте, Петр...
- Константинович,— услужливо подсказал Злобин.
- Как по-вашему, Петр Константинович, душа существует или это выдумка? '
- Какая же выдумка, если люди ее, как только залопотали, так и упоминают. Давно они поняли, что есть что-то, за чем не угнаться плотскому организму... Да я ее сам видел.
Злобин хитровато кольнул взглядом, замолчал и поднес стакан с чаем к расплывшимся в нечаянной улыбке губам.
- Что?.. кого вы видели? Душу?— недоуменно спросил Сергей Юрьевич.
- Ее самую,— не спеша поставил стакан на стол Петр Констан¬тинович.— Она мне и заявила: "Ступай к новому учителю, он, как и ты, оскорблен людьми и одинок в этом мире, как ты".
"Что-то он чепуху начинает нести. Дурачится, что ли?"— почему-то покраснел Сергей Юрьевич.
- Я понимаю, у вас нет оснований доверять мне. Да и Аркадий Александрович успел порассказать вам о моей личности. Не понял он меня и недолюбливает, потому что противопоставить мне, кроме старой морали, ничего не может. Я не в обиде, ему не понять, а вот вы... Я вас однажды как в клубе увидел, так понял — свой, то есть, значит, о жизни понимание имеет, и не знал я тогда еще ничего о вашем методе. Глаза меня ваши поразили, и не объясню я сразу, чем... Ну, вы тогда еще в кино с мальчишками пришли, на десятом ряду сидели, а я на тринадцатом — чёртоводюжинном, затылочек в затылочек с вами; вот тогда-то в темноте я и понял ваше отличие от остальных, все кино загадку гадал и разгадал... А тут еще душа за¬являет: иди, мол, дождался...

По спине у Векового пробежал неприятный ледяной зуд. Гость балагурил уверенно, не меняя тона, и в глазах у него не было ничего такого, что бы указывало на ненормальность или на желание необычно пошутить.
- Не шучу я! Что вы? Ради бога, не шучу!— воскликнул Петр Константинович.— Я с другими шучу, потому то есть, что презираю их, хотя презрения пиоиды не стоят, так как душой естественно данной не обладают. Евро, монго, негро — пиоиды, одним словом. Они пресмыкаются, слова собственного не имеют и пойдут за кем попало, то есть, хуже, чем животные.
- Вы как-то странно рассуждаете, Петр Константинович, я могу понять, что вам не с кем поговорить, поделиться мыслями, но зачем же...
- Зачем напрямик о самом сущем, вы хотите сказать? Я не провокатор, Сергей Юрьевич, хотя смахиваю внешностью. Я уже привык к ней, а поначалу тоже невольно ужасался... О душе я, Сергеи Юрьевич, серьезно, без прибауток.
Злобин встал и начал прохаживаться возле печки, шурша по полу грубо подшитыми валенками. Когда он поворачивался спиной, то Вековому казалось, будто гость тайком беззвучно смеется, но фельдшер доходил до конца печи, круто разворачивался — желтоватое лицо было прежним — губы жестко сжаты, взгляд сосредоточенный, без насмешки...
- Полное право вам, Сергей Юрьевич, не верить. А я расскажу всё! Слушайте!— остановился Злобин у стола.
Глаза его загорелись исступлением, неудержимым желанием высказаться до конца, а последние слова он выкрикнул напыщенно и помпезно, явно обещая нечто ошарашивающее.

          - Случилось это позавчера. Я лежал в медпункте поздно вечером, примите к сведению — трезвый как огурчик. Я люблю иногда полежать без света... минутки больно чудные бывают, одиночество приходит, и с ним презираешь все на свете, бывает, и себя самого... Навалилось на меня состояние меланхолическое, даже заплакать захотелось: умру, одинокий, ненужный и так далее, что в эти минуты в голову приходит... сами знаете. Так вот — стемнело, лежу я на голом матрасе, руки за голову забросил и думаю: "Что это последнее время при необычных вариантах Наталья Аркадьевна сниться стала?".
Нос вечернего гостя неприятно дернулся, глаза сузились, скрывая довольный блеск зеленых зениц.
- Да, да, Наталья Аркадьевна, думаю, часто сниться стала, а видел-то я ее от силы раз пять, не больше, и в гостях у нее ни разу не бывал. Не правда ли, странные ассоциации? Значит, так думаю, а сам в  потолок смотрю. Потолок-то еле виден, сумерки. Вот я и настроился  было встать да в поселок податься, как вдруг замечаю!.. Наверху, над моей головой, пятнышко появилось, будто огонек какой…Решил я, что свет из окна так странно падает, а у самого сердечко бум! бум!— и холод в пятках. И что вы думаете?
- Что?
- Вижу — растет пятнышко, и представьте!— сел на табуретку Злобин. - Растет пятнышко и зеленеет! Зеленеет! А меня в то самое мгновение как бы неимоверной тяжестью в матрац вдавило, двинуть членами не могу и в горле комок встал. А престранное это пятно доросло до размеров небольшого круглого зеркала и застыло, то есть увеличиваться перестало. Я сглотнул слюну, набрал воздуха побольше и хотел было завизжать — такой ужас до корней волос продрал,— и не могу завизжать, язык не двигается. А мысли о себе исчезать стали, будто меня нет, а есть — я и пятно, и я о нем плохого не думаю, то есть бояться его перестал...
Чем дольше говорил Петр Константинович, тем упоённее выговаривал каждое слово.
- Молчу, а на зеленом пятне две темные точки появились, не скажешь, что глаза, но очень похожи, и словно бы энергия из них полилась... Оторваться нельзя! Шоковое явление как бы, прострация…     Вдруг голос — не в комнате, а внутри меня, словно сам я себе говорю, но как-то глухо, независимо от мыслей, которых, к подробности сказать, и не было. Вот голос этот резко и заявляет: "Знаешь, что давно пора у нового учителя быть — а лежишь. Твой это человек, как и ты его. Оба вы одного рода. Заждался ты его в одиночестве, а он тебя. В смерти его истина, а твоя — во мне, большего тебе жизнь не даст". Именно так заявление и прозвучало. Каждое слово внутренности раздирает, в пот бросает, как от смертельного приго-вора, а пятно в такт — то уменьшается, то расширяется, то уменьша¬ется, то расширяется, будто хохочет, то есть зрачки-крапинки в такт прыгают. Секунды две после заявления посветилось и сужаться ста¬ло. Раз — и исчезло! Тяжесть пропала, пришел я во власть над телом, вскочил, пальто и шапку схватил и не помню как в поселок долетел. На другой день в медпункт и не показывался, дверь там открытой оставил, тешил себя, что все мне приснилось. А тут услышал про новогодний инцидент, ваш то есть с Натальей Аркадьевной, и пора¬зило меня: я тогда на кровати о ней сначала подумал, а потом о вас уже голос говорил, и тогда я не знал об инциденте, чувствуете связь, а?
Вопросительный взгляд фельдшера заставил Векового подняться.

- А при чем тут душа? Действительно — снилось вам, и во сне вы с открытыми глазами лежали, или разыграл вас сосед какой-нибудь,— раздраженно заключил Сергей Юрьевич.— Вы водку пьете?
- Э, дорогой Сергей Юрьевич, здесь-то и вполне естественный промах у вас выходит! Сон от яви отличить умею. Сам сомневался и очень бы желал, чтобы сном все оказалось. Соседи у меня тупые, им до таких розыгрышей не догадаться ни при каких фантастических озарениях. Невменяемым меня от роду не видели. Пью я редко, ис¬ключительно редко, потому как народ буйный, все ножичком норо¬вит, да и врагов у меня порядочное количество имеется. А насчет мозгового аппарата моего вы зря думаете. Как же, думали! Я, если и безумен, то не безумнее вас буду с вашей теорией... бессмертия.
Бессмертие, как видно, готовилось для решающего выпада, и нео¬жиданная хитрость произвела предполагаемый эффект. Сергей Юрь¬евич не смог скрыть смущения; поразила не осведомленность Злобина, его вывело из спокойствия то, с какой коварной тонкостью было сделано сравнение двух вариантов безумия.
В который раз угадывая его мысли, Петр Константинович быстро пояснил:
- Через Наталью Аркадьевну пошли слухи о ваших суждениях. Слухи туманные, знаете ли, кричала, мол, учительница, что Сергей Юрьевич помешан на теории, в истерике кричала. Что с нее возьмешь? Не в себе была. А Савина, Валентина Марковна то есть, тут-то возьми
и спроси: "Что за теория такая?" — "Бессмертие,— отвечает,— душа,— говорит,— в человеке наверняка существует, не может, то есть, не существовать, Сергей Юрьевич, мол, доказал это". "Верю, верю!"— кричала. Видите, какая петрушка! Больше от нее ничего не
добились, а уж как хотелось им поподробнее копнуть, как хотелось! Ни крепкий кофе, ни холодная вода — ничего не помогло, уснула, бедняжка. Да и что они могут понимать, если им и подробнее скажешь. Так ведь, Сергей Юрьевич? Не нравитесь вы им в отличие о I
меня не из-за внешности, хотя наружность у вас, извините, тоже настораживает, а из-за образа мыслей и характера методов. Они под вас копают и того... так что вам скоро, может быть, уехать придется, а? Уроки необычные ведете, да будто бы в психиатрическом заведении побывали? Чего только не выдумают, хе, хе... Народишко пройдошный  у нас, выдумщиков много! Аргументы не в вашу пользу набирают, подлецы! Я чайку себе еще подолью, Сергей Юрьевич? Трещу, как кузнечик, и в горле сохнет. Чуть-чуть, самую малость, ага, спасибочки... Здесь, в поселке, то есть, что за народ собрался? Аборигены да разная немощь, инвалиды цивилизованного мира, что от городов подальше выброшены, чтобы их интеллигентный вид не портить, то есть физиономию города. Зимы-то здесь вон какие ветреные, с сумасшедшинкой ветер! И дуреют люди: то одна пьянь другую ножом  в бок, а то с перепою кто повесится, частенько... Неужто не слыхали?

Всё  неуютнее было слушать загадочную болтовню фельдшера, квартира стала чужой и нежеланной, мысли путались, наскакивая одна на другую...
Как гипнотизер навязывал свое мироощущение Злобин.
- Не так давно тут комический случай вышел. Два дружка подпили, здоровенные быки, семейные, по сорок с гаком, и борьбу затеяли, так один другого возьми да и посади на железную ножку стула, бросил, то есть, неудачно. Так того со стулом в город повезли, где и скончался. Колоритный был мужик, увесистый. Вот так-то и смерть нашел. Для такого, выходит, здоровел и розовел. Да, частенько! Я тут ненароком прознал статистику о самоубийствах района. Вы знаете, для  чего самоубийцы? Я прикидываю, это у природы запланировано, чтобы скучно не было, то есть о чем поговорить было, для профилактики. Так вот, оказалось, трагедии-то в основном по любовной части происходят. То она ему изменила, то он ей, а так, чтобы из-за идеи или там по общественным причинам —редко! Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста! Извините, это я для образа…  С чего ради из-за идеи?— как говорит ваш Рясов. Любопытный он человек. Их здесь, любопытных — он да Аркадий Александрович… Я себя хвалить не буду, но только хотел бы с вами отношения порядочные  завязать, соображениями поделиться и теорию вашу послушать. Искренне хотел бы... Может быть, я не теми словами говорю? Или понятно? Ну да и вам польза от меня, я ведь и потому к вам, что помочь хочу, так как одному носить свои суждения и вам не под силу, несмотря на огромный интеллект ваш — неровен час и обезуметь  можно, или там в петлю, или еще куда... Да ведь кто смятение поймёт? Подвиг не постигнут, скажут — из-за женщины. Чело себя любит, а если говорит что о других — так это от той же любви к себе.
Сердито сопя, Петр Константинович достал из кармана грязную расчёску, пригладил и без того аккуратно расчесанные волосы.
- Вы часто что-то о непонимании людей говорите и ругаете их. Мизантроп вы, что ли, Петр Константинович?— наблюдая за степенной траекторией расчески, насмешливо спросил Сергей Юрьевич.
Фельдшер ответил, нисколько не обидевшись:
 (слушать здесь https://dzen.ru/suite/5ac26721-f3c2-4f4c-9f57-5149bfdf1cfb)