Глава 4

Вадим оторвался от мыслей, поезд стоял, а за дверью шумели люди; двигали купейными дверями, шаркала ручная кладь, обувь; говорили, кричали, кто-то кого-то искал, где-то приглушённо смеялись. Вадим спрыгнул с полки, глянул в окно, на часы, подаренные комбатом, там в гарнизоне, на плацу, перед строем, после вручения наград. У Вадима даже сейчас, в ушах, прозвучал его голос:
-  Носи сынок, заслужил!
Со своей руки снял, командирские, со светящимся циферблатом. Вадим улыбнулся, от приятного воспоминания и оно теплом шевельнулось в груди. Он достал чемодан, подумал – что за станция?..
В дверь громко постучали.
-  Открыто! – Отозвался на стук Вадим.
Дверь купе с шумом отошла и на пороге появился, заросший проводник, в форменной фуражке на бекрень. Прокуренные усы с сединой, свисали как у запорожского казака. Он кашлянул в кулак и с надтреснутым голосом произнёс:
-  Молодой человек к вам попутчики. – И отойдя чуть в сторону, пропустил в купе, двух женщин.
В кабине купейного вагона, появилась матрона с обворожительным лицом и крупными формами тела, втиснув два громоздких чемодана, тяжело отдуваясь, присела на нижнюю, одну из свободных, полок. За ней вошла молоденькая девушка, удивительно похожая лицом на первую. Небольшого росточка, с двумя дамскими сумочками, через плечо, с большими, цветущими зеленью, глазами с ярко вишнёвыми губками, в короткой стрижке каштановых волос. Её коротенькое, светлое платьице, красиво облегало её точёную фигурку. Она чуть смущённо улыбнулась Вадиму и посмотрела на первую женщину. Та, поднявшись с места, кое как взгромоздила чемоданы в багажный короб, под полкой, обратилась к девушке:
-  Люся, которые наши места?
Люся взглянула в билеты, за тем на полки и ответила:
-  Одно, на котором ты сидела, второе над тобой. – Одновременно показывая рукой на нижнюю и верхнюю полки.
-  Хорошо. – Женщина опять присела, с облегчением вздохнула и посмотрела на Вадима с улыбкой Люси.
-  Вы не уступите нам вашу полку? – Спросила она.
-  Зачем? – Вадим недоумённо посмотрел на неё.
-  Видите ли, как-то не удобно, нам дамам, забираться на верх, извините.
-  Простите, но моя полка верхняя. – Вадим улыбнулся, глядя на повеселевшее лицо женщины.
-  Ой, как хорошо! – Воскликнула она. – Люся! занимай нижнюю полку. Появится хозяин, договоримся.
«Круто! А если инвалид?..» - С иронией подумал Вадим, а в слух сказал:
-  Не буду вам мешать, располагайтесь, а мне себя надо привести в порядок. – И подумав, добавил:
-  Если будете заказывать чай, возьмите и на меня.
Женщина, по всей вероятности, мать Люси, кивнула и Вадим повернулся к выходу. Проводник, всё ещё стоявший в проходе, сказал:
-  Чай я вам принесу, не спешите, потому как на больших стоянках туалетная комната закрыта.
-  Ничего я покурю пока, а что за станция?
-  Новосибирск.
-  Ого! И долго будем стоять?
Проводник взглянул на часы, ответил:
-  Теперь уже пять минут осталось.
-  Отлично! – И по коридору купейного вагона Вадим направился к тамбуру.
Пассажиры уже угомонились, освободив проход и мирно беседовали, с радостным волнением, ожидая отхода поезда. В тамбуре Вадим закурил, глядя в окно, на потревоженный, как муравейник, перрон и снова подумал о доме, медленно всплыл образ Вики, печальный, в прощальном крике… Он пару раз глубоко затянулся дымом, успокаивая душевную боль. Набежавшая волна в новь толкнула его в прошлое.
… После ноябрьских праздников 1968 года в запас, уволилась часть призыва 1966 года и вместе с ними Сенька Швачкин, Геннадий Сурков и Рамазан Кенжибулатов. Из экипажа оставался один Вадим. От этого надрывно с душевным всхлипом вставал вопрос:
«Почему не уволили его со всеми вместе?..» - Это уже потом он узнал о причине его задержки с увольнением, это его ранение. Не долечившего, отпускать домой, а разговоры… В Союзе было не принято, разглашать тайны о локальных войнах, а тем более о коротких, на границах, конфликтов. Они, строго пресекались и армия эти требования выполняла. А вторая причина, это уже сам комбат не хотел расставаться с классным, геройским экипажем, но отвоевать весь экипаж не с мог, а за Вадима зацепился – он ранен, уедет позже, раз есть установка увольнять частично.
… Дул сильный, со свистом ветер, нёс подмороженный песок, шурша по стеклу оконной рамы – холод, тоска, уезжают ребята, нет писем от Вики и ещё, что-то такое давит на грудь, что хотелось закричать, зарычать, завыть по волчьи – почему-почему, нет писем?..
Лёжа в госпитале, по ранению, откуда сбежал, по согласию военврача на праздники, Вадим мучился мыслью о Вике. Ребята, приходившие его навестить, только пожимали плечами, на немой вопрос Вадима, писем не было. Эти конвертные вестники стали приходить с перебоями уже с весны 1968 года. С начала в малом количестве, а за тем, по одному в месяц, с просьбой от Вики – писать. Вадим был в недоумении. Он не прекращал бомбардировать конвертами её адрес с такой же просьбой. Но Вика не слышала его и отвечала ещё реже, пока их полёт совсем не прекратился – что случилось!..
Только от отца и бабушки шла регулярно почта. Однажды он решил написать им о молчании Вики и попросил содействия, но прочитав содержание своего письма, порвал его в клочья, решив, что не стоит вмешивать стариков в его отношения с Викой. Вернувшись из госпиталя, Вадим в военторге, купил дамские сапожки, с длинным голенищем на молнии, с изящным, средним каблуком. Жёны комсостава хвалили зам по тылу, за дефицитное приобретение. В день отправления ребят в запас, Вадим, передал коробку с сапожками, завёрнутую в бумажный пакет Сеньке, попросил:
-  Довези, передай от меня, они будут ей к стати и спроси, почему не пишет и сам в письме мне, напиши – почему…
-  Старичок, послушай, а может ты как ни будь сам, а?..
-  А, ты, что уже не друг?
-  Слухай, не дави на мозоль! Просто не хочется влезать в ваши заморочки. – Честно признался Сенька.
-  А, ты влезь! Друг всё-таки, а это большого стоит.
-  Уговорил, сделаю!
-  Не потеряй.
-  Сам потеряюсь, а сапожки доставлю! Я же друг. – Засмеялся Сенька и хлопнул Вадима по плечу.
-  Ох!.. – Приседая от боли сморщился Вадим.
-  Извини, старичок, забыл.
У Вадима под гимнастёркой ещё оставалась не заживающая рана и он периодически, ходил на перевязки в санчасть.
-  Ладно, проехали. – Всё ещё морщась, ответил Вадим, -  говорят от незнаний быстрей заживает.
И вот сейчас, они экипажем, закрылись в сушилке, сооружая на скорую руку импровизированный стол, попросив дневального предупредить о построении. Сенька развернул газетный свёрток, выкладывая в
-алюминиивую чашку, огромный кусок мяса, оно ещё теплилось лёгким парком, стал нарезать крупными кусками, сушилка наполнилась аппетитным запахом парного мяса.
-  Ты смотри, свежая говядинка! – Одобрительно причмокнул языком Генка.
-  У повара выпросил, на случай отходной. – Похвалился Сенька.
Вадим курил, задумчиво глядя на Рамазана, тот разливал водку по кружкам. Сурков, поднявшись, на цыпочках, открыл форточку, потянуло морозным ветром, он поёжился хоть и был в шинели присел рядом с Вадимом.
-  Мне полную налей. – Сказал Вадим Рамазану.
-  Не одуреешь? – Отозвался Сенька, продолжая нарезать мясо, - нам ехать, тебе служить.
Рамазан замер с бутылкой в руках, вопросительно посмотрел на Сеньку, всё-таки он, пока ещё, оставался командиром, за тем на Вадима, Вадим утвердительно кивнул:
-  Лей, не жалей, Рамазан.
Кенжибулатов улыбнулся и наполнил кружку по самый срез. Сенька, обтерев с мяса руки, об обрывок газеты, принял свою долю и поглаживая дно кружки, сказал:
-  Так вот… Люди говорят, что в вине мудрость, в пиве – сила, а в воде микробы! А в водочке здравие, которую мы сейчас и выпьем, за нас и наши ордена, и за боевого товарища, Вадима! Два года с небольшим мы отслужили честно! И не наша вина, что наш товарищ, друг остаётся на посту, а мы покидаем пределы полка, удачи тебе Вадим!
Кенжибулатов протянул кружку Вадиму:
-  Держи! – И следом протянул рёбрышко-тельшик, с крупинками жёлтого сала. – А, это по нашему, по казахски, закусон, самому уважаемому! Все мы земляки из одного большого аула – Целиноград. Предлагаю. По возвращению Вадима устроить застолье, под бешбармак с шампанским, а пока удачи и за твой скорый дембель!
Все поддержали оба тоста, выпили.
Рамазан отставляя свою опустошённую кружку, мечтательно заявил:
-  А, я как вернусь сразу женюсь на своей Сулушаш.
-  Я так и предполагал, что ты самый первый из нас женишься.
-  А, что здесь такого, любовь она долго ждать, не может.
-  Ну хорошо! – Влезая в разговор, осведомился Генка, -  если любовь, это сила, то что же тогда супружество? А, Рамазан…
-  Квитанция об оплате. – Хохотнул Сенька.
Снисходительно улыбаясь, Рамазан молча закусывал, как будто речь шла совсем не о нём.
-  Да-а… - Задумчиво произнёс Генка, - жениться никогда не поздно и всегда рано… А, ты чего не пьёшь, Вадим?
Вадим сидел с наполненной кружкой, уныло слушал весёлых и радостных друзей, и дикая тоска сосала под ложечкой, гнетуще давила на грудь… Он встрепенулся от заданного вопроса, попытался изобразить весёлость, но из этого ничего не получилось и махнув рукой, заключил:
-  К чёрту! И всем вам семь футов под килем! – Осушил, как воду, полную кружку, понюхал рёбрышко и потом только оторвал от него кусочек жирного мяса.
Все понимали состояние Вадима, сочувственно глядели на него и молчали, да и что они могли ему посоветовать? Сами понимали, окажись они на его месте, тоже бы запсиховали… И тут же вздрогнули от стука в дверь сушилки.
-  Мужики, построение. Комбат на горизонте! – Возвестил дневальный.
Ребята поднялись, быстро засобирались, убирая импровизированный стол. Сурков оставшуюся водку, плотно запечатал газетным чопом и сунул в окно вентиляции:
-  Это тебе, Вадим, другой раз шлёпнешь.
Приведя всё в надлежащий вид, парни встали как бы в шеренгу, оправляли и разглаживали, под ремнями, шинели.
-  Давайте прощаться здесь, мужики. – Сказал глухо Вадим, глядя в пол, - извините, на развод не пойду, муторно.
Все по очереди обнялись, подбадривая Вадима, понимая, что он их не слышит. Затем подтянувшись в струнку, одновременно приложили руки к ушанкам, отдавая Вадиму честь, быстро вышли.
Счастливого пути ребята!
Служба продолжалась, но как-то занудно, со скрипом. Даже тренировки по самбо не приносили былого удовлетворения. Мысли о Вики терзали безжалостно. Почти под самый Новый Год полк, снявшись с насиженных мест, был переброшен, не весь сразу, а по батальонно, в Монголию.
Монголия – удивительная страна! С тайными загадками истории, с полчищами степных дорог, с хвойными лесами, крутыми скалами гор и пологими сопками; с пятаками озёр и полноводными реками с кипящим солнцем и убийственными, жгучими ветрами, рвущихся с просторов Гоби покрывающую её степь. И вот в этой непредсказуемости потянулись последние месяцы службы – ох, какими долгими и чужими они были!
Обледенелый ветер с песком, бьёт в лицо, упругий как жало, рассекая лицо в кровь. С каждым днём всё больше и крепче дубели, от песка и ветра солдатские лица, дубели и их характеры с свирепой настороженностью. И в перемешку с этим, ложились тоскливые дни, веером, как карты, по дому, по родным, по недолетающим письмам от любимой. В такие дни всё валится из рук. Новый экипаж Вадима, тоже из оставшихся военнослужащих срочной службы, как и он переживали психологический стресс. Молодой лейтенант Турин, прибывший в часть, перед самой отправкой в Монголию, был назначен командиром взвода и командиром экипажа танка Т-55
Он никак не мог найти общего языка со своим экипажем. Ему, весёлому, жизнерадостному человеку были не понятливы переживания старослужащих. Интеллигентный и по натуре вежливый, лейтенант не приказывал, а вежливо спрашивал:
-  Что же вы ребята меня подводите? Не сделав то, не выполнив этого…
Экипаж отмалчивался. Лейтенант и так и эдак пытался найти контакт и сокрушался не видя результата. Как-то Вадим не выдержал его суеты, тихо сказал:
-  Ты, лейтенант не суетись попусту. – И улыбнулся – Когда надо будет, не подведём и отъездимся, и отстреляемся не хуже других.
-  А, мне надо на отлично! – Впервые сорвался в крике лейтенант. – И как стоите, боец?! Что за панибратство? Вы кто есть!.. – И осёкся, понимая, что поступил не верно, но было уже поздно.
Вадим зло сверкнул глазами, в упор глядя на командира, прошипел:
-  Да пошёл ты!.. – И повернувшись к танку, загремел инструментом.
Лейтенант оторопел от такой не слыханной дерзости и закипая злостью, почти закричал громким шёпотом:
-  Да я тебя сгною, сволочь! А ну смирно! Три наряда в не очереди!
-  Да хоть десять. – Повернулся к лейтенанту, сказал Вадим и добавил:
-  А, на счёт сгною, хлопотно будет.
Как два молодых петуха они стояли друг перед другом, извергая глазами пламень:
-  Что, такой грозный?
-  Не грозней тебя!
-  Говорят ты классный самбист… - Не обращая внимание на ответ Вадима, сказал лейтенант Турин, - жду тебя, после отбоя, на ковре.
-  Бросаешь вызов… - Усмехнулся Вадим.
-  По мужски, ответишь за оскорбление!
-  Решил драться на полном серьёзе?
-  Решил. Посмотрим какой ты мастер!
-  Дуэль значит, - Вадим опять усмехнулся, отвечая:
-  Я с тобой драться не буду…
-  Что кишка тонка?
-  Ты лейтенант, посмотри на себя, у нас весовые категории разные, я же тебя сломаю.
-  Не заносись! Хвалился слон черепаху раздавить…
-  Ну-ну…
И они разошлись. А после отбоя был поединок. Лейтенант оказался классным бойцом и сразил Вадима почти сразу, приведя болевой приём. Вадим постучал по ковру, но лейтенант в азарте боевого поединка, нажал сильнее… У Вадима посыпались искры из глаз, превозмогая ужасную боль в плече Вадим изловчился, лёжа нанёс пяткой удар по голове противника. Ослабив захват, лейтенант отпрянул и тут же получил удар в челюсть, опрокидывающий его навзничь. Нависая над Туриным и поглаживая плечо Вадим сказал:
-  Не по правилам лейтенант.
-  Прости, увлёкся… - Рот лейтенанта кровоточил, а лицо медленно заплывало фиолетовой маской.
-  Ладно, проехали. Только ты нас не доставай, молодых гоняй, а я даю слово, на первых манёврах наш экипаж будет одним из первых, если не первым. – Вадим поднялся с лейтенанта, оправляя кимоно, добавил:
-  Честно! К концу нашей службы, коли дырочку на просветах, старлеем будешь.
После этого случая, Вадим с лейтенантом Туриным, просто стали друзьями и в свободное от службы время, проводили на ковре.
В Монголии, по третьему году, служба была не из лёгких. Всё приходилось начинать с начала и строительство казарм, и ангаров, и учения, тоже никто не отменял. Обо всём об этом Вадим писал Сеньке. Вики уже не писал, знал, что все его потуги безрезультатны, а с Сенькой спешил поделиться:
«Здравствуй Сеня! С армейским приветом, Вадим. Я в Монголии, представляешь, снова в Монголии! Мы с тобой были летом, а сейчас зима, необыкновенная зима! С колючими ветрами без снега, почти без снега. Ветер, с мёрзлым песком, несётся по степи, звенит и стонет как тонкое железо… Ребята, в палатке, спят мертвецким сном. Мирно потрескивает печь-буржуйка, а в небольшом проёме палатки светит месяц и тьма стылых звёзд, они весят так низко, что можно дотронуться рукой и отморозить пальцы. Ладно, буду заканчивать с письмом, тепло от буржуйки расслабляет, расстарался дневальный, клонит ко сну и я, сидя за письмом клюю носом, прости, что коротко написал, как бы в торопях, завтра рано вставать. Пиши о себе как устроился, как дела, как там ребята? Сообщи довёз ли сапожки? Буду, с нетерпением ждать твоего ответа, жму руку, Вадим.»
Поезд, качнуло и он медленно поплыл вдоль перрона, ускоряя стук колёс. Промелькнули и остались позади станционные дома, складские постройки, проплыло большое поле и сразу же ворвалась, и встала стена леса, тайга. Вадим докурил сигарету, притушил её в самодельной пепельнице, кем-то прикреплённой к обрешётке стекла, неотрывно глядя на мелькающую пляску леса, а мысли жили письмами к Сеньке:
«Здравствуй Сеня! Письмо твоё получил, а благодарить не за что. Мою просьбу ты опять оставил без ответа, играешь в молчанку или сказать нечего?.. Как там ребята? О них ты опять ни слова. Что у вас там происходит?! Ладно, немного о себе; у нас весна, но она не радует, на Уссури острове Даманском провокации, гибнут пацаны, а мы в боевой готовности, сутками за рычагами там и спим, и едим. Хунвейбины достали! Мы сейчас такие свирепые, что только крикни – пошёл! И остановить будет трудно, до Пекина дойдём и мяу не успеют сказать! Извини, старик, служба! Опять тревога, мы здесь как на вулкане. Будь здоров и пиши. Вадим.»
В первых числах июня Вадим радостно писал Сеньке:
«Здравствуй старик! С армейским приветом я и моя компания. У нас лето. Как мы прожили эту зиму и весну, особенно весну, сами удивляемся. На Даманском китайцев угомонили, а то я уже подумывал, воевать придётся. Со стороны прошедших дней, всё выглядит страшно. После вчерашней бури солнце начинает припекать и струится лёгкий зной, который потом превратится в пекло, если с Гоби не потянет холодным ветром. Сегодня приняли новое пополнение и оно не даёт покоя, хотя и радует. Тебе привет от экипажа. Все возбуждены новым пополнением, рвёмся домой… До свидания, жму руку, Вадим.»
… Поезд качнуло на стрелке, со скрипом вагон наклонился, на повороте и Вадим увидел хвост поезда. Он проследил за ним и заспешил умываться. Туалет был открыт. Войдя оглядел себя в зеркало. Повесив полотенце, прыснул пригоршней воды в лицо, не спеша тщательно умылся, почистил зубы и принялся за бритьё. Густо намазал щёки пеной, покачиваясь осторожно брился. Даже за этим занятием мысли не отпускали его о письмах к Сеньке. Он так подробно описывал ему свои армейские дни, что казалось он оставил частичку самого себя в знойных степях Монголии. И каждый раз заканчивая письмо он спрашивал о Вике, но ответа не получал. Одуревший от неизвестности, убегал в степь и подолгу бродил в одиночестве, а порой наплывало безразличие, а успокоившись опять писал:
«Здравствуй Сенька! Чёрт кутуршивый! Ты мне порядком надоел в своём упорном молчании! Я даже пытался читать между строк, никакого результата, ну конспиратор, погоди! О себе. Наш оставшийся призыв начали по маленько увольнять в запас. Когда наступит мой черёд не знаю и гадать не хочу, потому как от неизвестности дуреешь! А ты пиши пока и, я всё-таки надеюсь прочесть, в твоём письме, известие о Вике. До свидания. Жму руку. Вадим.» - Где-то к концу лета Вадим получил письмо от Сеньки. Он писал о своей работе, сообщал о Кенжибулатове, о Суркове что-то черканул невнятно, Вадим не понял, а о Вики, как обычно ни слова. Сидя в прохладной Ленкомнате, отстроенной новой казармы, Вадим писал ответ на полученное письмо Сеньки:
«Письмо твоё получил, спасибо! Не буду тебя укорять, тем более, что скоро приеду. Пощады не жди! У нас конец августа, жара и сплошные природные чудеса! Короче много ты потерял, не видя таких оборотов природы. Монголия, это же как большая, не прочитанная книга с оазисами и одинокими стоянками юрт, разбросанных на десятки, если не сотни  километров, друг от друга. Это тьма не тронутой дичи, которая чуть ли не сама прёт в руки, а рыба… Какие сети?! Черпай вёдрами! Я кажется влюбился в неё, как в женщину! Она и есть женщина – красивая, непредсказуемая, опасная… Читай не начитаешься! Вот и всё. Можешь больше не писать, скоро буду, жди дам знать. До встречи – Вадим.»
Вадим ополоснул после бритья лицо, смочил одеколоном, закряхтел морщась от жжения, в дверь требовательно постучали. Он вышел, пропуская молодую маму с ребёнком, в купе идти не хотелось, хотелось побыть одному. Он опять вернулся в тамбур, не спеша закурил, мелькание деревьев, за окном, успокаивало и радовало одновременно. Где то глубоко в душе ворохнулся тяжёлый осадок, мысли об отце.
… В, феврале 1969 года, Вадим получил письмо из дома. Бабушка-Галя сообщала; на рыбалке, в буран, замёрз отец, нашли на третьи сутки, а следом письмо от Сеньки – мужайся старик, мы оба с тобой сироты.
Это был запрещённый удар судьбы, как очухался, не помнил…Сколько раз думал об этом Вадим и был твёрдо уверен, что будь он дома, этого бы не случилось, а дома он вполне мог быть, но злые ветры и здесь с ним сыграли злую шутку… И как всегда, и как в первый раз, письмо пришло с опозданием, на целых одиннадцать суток. Отца похоронили. И, что за судьба у него такая, что так безжалостно бьёт его все три года и где? Опять в Монголии. Почему не в Союзе? Хотя казалось бы – какая разница?! Письма и в Союзе шли не быстро, но там могли дать телеграмму и он побывал бы дома. А здесь заграница ни телеграмм ни посылок, одни письма с пятнадцати дневным сроком в один конец. Одним словом, полевая почта. Вадим окаменел, стал серым как гранит, угрюмо замкнулся в себе. Видя состояние Вадима, близкое к срыву, комбат пригласил вечером к себе, в холостятскую квартиру, офицерского общежития. Стол был накрыт холодными закусками, с горячей кашей в котелке, приправленной зеленью укропа. По центру стояла бутылка водки, советской, московской, это не то, что обрыдлая архи, от которой, там внутри, будто всю ночь, гадили кошки.
-  Садись сынок, помянём и ночевать у меня останешься.
Вадим разрыдался, гулко в захлёб, медленно опускаясь на стул. Комбат за курил, не мешая Вадиму, выплакаться. Иногда это надо сильным мужчинам.
« Ни чего, – думал он – злее будет.» - Постепенно Вадим замолкал, пока не затих окончательно, он глубоко судорожно вздохнул, уставился на комбата тяжёлым взглядом:
-  Почему не уволили в запас вместе с экипажем?
-  А, молодых учить кто будет? Пушкин!
Комбат, не боялся, обидеть Вадима, отвечал зло, грубо, Вадим выплакался, теперь мыслит здраво, можно говорить прямо, в лоб и он говорил:
-  Домой захотелось? К бабкам, тёткам, девкам! А служить кто будет? Я да прыщявые губошлёпы! Мне мужики нужны, сам видишь, что вокруг творится, а не раздолбаи!
-  Почему тогда не оставили экипаж в былом составе?
-  Хотел… - Комбат тяжело вздохнул, - да командующий запретил, еле тебя отбил. – Комбат усмехнулся, - как говорится не было бы счастья, да несчастье помогло, твоё ранение.
-  Так всё равно со стариками служу, их то за что оставили, молодых в экипаже нет, где логика?
-  Так, во первых логика в том, то что вы творите – искусство! И молодёжь это видит, тянется к вашей планке и это уже результат. И второе, раздолбаев, у
которых со службой заморочки, с увольнением в запас по придержать, по самое не хочу. Теперь удовлетворил твой интерес?
-  В, некоторой степени, да. Но мой нынешний экипаж не раздолбаи, как вы выразились, а творят искусство, это тоже ваши слова. – И Вадим в ожидании посмотрел на комбата.
 -  А, вот на таких не хороших – и комбат улыбнулся, - мир стоит.
Вадим посмотрел на комбата другими глазами. Этот седой майор годился ему в отцы, бывший фронтовик, ему давно пора в генералах ходить, а он застрял на майоре и сопит, молча тянет лямку. Вадим никогда не интересовался этим, а тут спросил:
-  Почему в майорах, комбат?

-  Образования тю-тю.
-  Как?! А военное училище, сама война наконец?
-  Вот то-то и оно, что кроме как воевать, я ничего не умею. А воспитатель из меня сам видишь никакой.
Вадим твёрдо не согласился:
-  Зря вы так. По больше бы таких командиров, пацаны за вас горой, за глаза зовут батей.
-  Спасибо и на том, сынок. Значит не зря народный хлеб жру.
-  Личный вопрос можно?
-  Валяй.
-  Где ваша жена?
Майор, улыбаясь, почесал пятернёй затылок:
-  Не было жены. Была девушка, во время войны, погибла. Другой такой не нашёл. – Комбат засмеялся, - да и привык я бобылём жить! Куда жену пристроишь в наших условиях?.. Я о другом с тобой поговорить хочу…
Вадим с немым вопросом замер, глядя на комбата. А комбат, положив ему руку на плечо и по отечески сказал:
-  Хочу, чтобы ты на сверхсрочную остался. Парень ты толковый, институт всё таки…
-  Какай институт? Всего два курса и те не полных, да и когда это было…
-  Мелочи. Останешься с институтом поможем, офицером будешь не хуже стригунка, тьфу! Как его?..
-  Турин.
-  Во. Не хуже Турина! Никак не могу запомнить его фамилии. У тебя военная жилка есть, ты потянешь.
-  Нет, товарищ гвардии майор, я домой.
-  Почему так сразу официально – товарищ, гвардии, я что тебя обидел?
-  Никак нет, простите, но я домой.
-  Ладно. Насильно мил, не будешь, - сказал майор наполняя стаканы, - давай, Вадим, за твоего отца, пусть земля ему будет пухом.
Под стук поезда вспомнились слова Суркова – теперь уже до весны. Нет не прав оказался Генка, не до весны, а до осени. Десятого сентября призвался, десятого сентября уволился, как говорят – от звонка, до звонка – ровных три года.
На границе в Соловьёвске, комбат, а теперь уже начальник штаба полка, сам провожал уволенных в запас, каждому пожал руку, а с Вадимом обнялся:
-  Прикипел я к тебе как к сыну, пиши.
-  И вам за службу, спасибо! Но врать, в отношении писем не буду, как получится. – Честно признался Вадим.
Вадим затушил сигарету. Радостно и гордо защемило сердце, от новой набежавшей мысли. Перед отправкой из части состоялся парад полка, перед взводом демобилизованных. У Вадима и сейчас прошелестела в ушах, команда командира полка:
-  Па-ра-ад, Смирно! К торжественному маршу! В ознаменование окончания службы гвардейцев полка, поротно! На одного линейного дистанции! Первая рота прямо, остальные на право! Равнение на средину! Шагом марш!
И грянул полковой оркестр. Волнующая гордость приятно щекотала нервы, пробивала счастливая слеза, тебе полк отдаёт последнюю почесть. В ровных коробочках-каре, пройдя строевым маршем, встал в исходное положение и замер, не шелохнувшись. И вот перед полком, под команду бывшего комбата, двинулся взвод дембелей. В ровных струнах шеренг и, раз! Строевым шагом, печатая шаг, плавно покачиваясь шли солдаты, отдавая дань воинской присяге, в единой семье воинов героического отечества, - красиво, мороз по коже – служу Советскому Союзу! – Это не просто слова, это призыв и клятва к подвигу.
Вадим и сейчас в волнении захлебнулся, торопливо закурил, гася не прошенное откровение души. Мелькание за окном ранней осени и полные затяжки сигаретным дымом, успокоили тихую сентиментальность, воротили к прерванной мысли. В Чите рассыпались как горох, кто куда – на поезд, на самолёт. Мысль о самолёте Вадим отбросил сразу, хотелось ещё раз проехать по некогда пройденному пути и не жалеет. В Улан удэ, вышел первый однополчанин, в Иркутске остальные и теперь Вадим ехал один, в Барнауле пересадка и ещё, менее суток и он дома.
Вадим постучал в закрытую дверь купе, молчание… Тогда он плавно отодвинул купейную створу, по бокам столика, заваленного снедью каждая из женщин, облокотившись об угол, спали. Вадим осторожно, не входя, прикрыл дверь и встал у окна коридора, с туалетными причиндалами в руках, поезд покачивало. Дождь давно прекратился и в лицо, через стекло, из редко били блики солнечных лучей, выхваченные из цепких объятий, плывущего леса. Тронула ласкова мысль: «Ну как сын, служить хочешь? – Спросил отец лукаво улыбаясь.»
-  Не задумывался. – Ответил Вадим.
-  Думай пока не поздно. У меня военком фронтовой товарищ, надо, поможет.
В надежде мелькнула мысль:  «вот бы остаться и Вика рядом и институт закончить и мать Вики вроде лояльней стала…» - Но поразмыслив, ответил:
-  Нет, поеду служить – и посмотрел на отца, - ведь согласись, рано или поздно, всё равно призовут. Мои сверстники вернуться, а я служить? Нет, так не хочу, поеду.
-  Тоже верно. – Согласился отец, - я не бог, абсолютную отставку организовать не сумею, служи.
Вагон резко качнуло на стрелке, за окном нарастал шум встречного поезда. Через три секунды он с грохотом замелькал вагонами, бросая тени. Под его лязг мысли не прервались, а текли дальше.
В 1954 году пошёл в первый класс. В четвёртом классе записался в детскую спортивную школу (дсш) на гимнастику, ходил не долго, перевёлся в секцию бокса. К седьмому классу добился не плохих результатов, стал перворазрядником среди юношества. В восьмом прельстило самбо, недолго думая, перешёл туда. Этот вид спорта укоренился, врос в его сознание и в хорошо натренированное тело, по сегодняшний день. Остальное отошло на задний план. В десятом, он стал более уравновешен и старался избегать юношеских конфликтов – спорт и гитара были его друзьями. На выпускном, классный руководитель, учитель истории, посоветовал:
-  Поступай в вуз, у тебя хорошие данные.
-  Скажите тоже, одни трояки да четвёрки по пению…
-  Отличникам занижались оценки, чтобы легче было при поступлении. – По секрету шепнул учитель.
И Вадим в том же году подал документы на мехфак сельхозинститута и поступил. Поступил, словно вошёл в комнату и открыл форточку, без подготовки и блата, хотя в тот год было девять человек на место. На втором курсе познакомился с Викой, она вошла в его сердце одним толчком, глубоко вонзившись в его душу, разум. Вика-Вика, где бы он не находился, что бы не делал, память возвращала его к нежному образу, то жгучим пламенем, то тихой болью…
Вадим слегка вздрогнул, с шумом отошла дверь купе и за спиной появилась Люся, смущённо произнесла:
-  Ой. Простите великодушно! Мы вас ждали и задремали, я вышла вас искать.
-  Бывает. – Вадим улыбнулся Люси и вошёл в купе.
Сложил свой «гарнитур» в чемодан, присел, пропуская Люсю к окну. Солидная женщина, чуть припухшая от сна, улыбнулась Вадиму, представилась:
-  Меня зовут Любовь Михайловна, а это… - Она указала на Люсю, - моя дочь Люся, подвигайтесь ближе к столу, пообедаем.
Вадим поблагодарил и подсел по ближе к Люси. На столе, в чашке лежала горка варёных яиц, в другой румяные, с поджаркой пирожки, рядом свежие огурцы, помидоры и всё это распростроняло аппетитный запах.
-  Угощайтесь. – Предложила Любовь Михайловна, - как вас звать, величать?
-  До величества далеко, а зовут меня Вадим и добавил:
-  А, этот «Иван Сусанин, так-таки чай не принёс.
-  Принесёт, ешьте. - Вадим потянулся за пирожком, откусил, смакуя с аппетитом, ответил:
-  Хороши! Язык проглотить можно! И кто же печёт такую прелесть?
-  Это Люся. Она у нас мастерица и вообще любит готовить.
-  Мам!.. – Смущённо воскликнула Люся.
Ладно-ладно, не красней, не буду. – И обращаясь к Вадиму, добавила:
-  Почему не похвастаться за дочь, если есть за что!
-  Очень вкусно! – Жуя полным ртом, искренне отозвался Вадим, - чувствуется ваша школа!
-  Не угадали. Я кроме яичницы и лукового салата ничего не умею, это всё Люся, она вся в отца! Тот тоже любит возится на кухне, готовит при отлично, а я только ем.
Дверь отошла и в проёме появился проводник с подносом в руках, на котором парил янтарный чай в подстаканниках.
-  Три порции, как заказывали, - произнёс он, выставляя всё это на столик, – пейте на здоровье!
Любовь Михайловна поблагодарила, проводник вышел. Беря в руки чай, помешивая ложечкой она спросила:
-  А, вы Вадим, студент?
-  Нет. Демобилизованный солдат, еду домой.
-  О, даже так! А нам показалось, что вы студент и едете с практики.
Вадим отпил несколько глотков чая, ответил:
-  Я был студентом ещё до армии, бросил.
Люся с интересом слушала Вадима не отрывая от него взгляда, а Вадим продолжал:
-  Вернусь, попробую восстановиться, а нет работать пойду. Специальность есть, я механизатор; автомобиль, трактор, комбайн, в общем могу на всём, что на колёсах крутится.
-  Если солдат, а где форма? – Поинтересовалась Люся.
-  Надоела за три года, по гражданке удобней.
-  А, что говорят родители, на то, что вы шофёр и бросили институт? – Спросила Любовь Михайловна.
-  Я не мальчик, свои проблемы решаю сам, а родителей у меня нет, умерли.
-  Извините, мы не знали. – Смутилась за мать Люся.
-  Ничего, это в прошлом и потом вы действительно не знали. – И в свою очередь спросил у Люси:
-  А ты где Люся учишься, работаешь?
-  Поступала в педагогический на иностранные языки, провалила, в будущем году попытаюсь снова, а пока устроилась на работу при институте.
-  Кем?
-  Библиотекарем.
-  Сколько тебе лет? Если не секрет.
-  Вообще то у дам…
Но Вадим перебил ответ Люси, слегка восклицая:
-  Ну какая ты дама! Прости, хочешь сам назову твой возраст?
-  Назовите… - Согласилась Люся.
-  Семнадцать, от силы восемнадцать.
-  Угадали. – Улыбнулась Люся.
-  Значит восемнадцать?..
Люся согласно кивнула в ответ.
-  А, тогда скажи, если не поступишь в следующий раз-  Вадим отставил свой стакан с чаем и посмотрел на Люсю.
-  Буду пытаться в третий.
- Ну, а если опять мимо, что тогда?
-  Не знаю… - Пожала плечами Люся, - во всяком случае буду стараться поступать, я упрямая.
Вадим улыбнулся и снова потянулся за чаем, помешивая ложечкой, с лукавой улыбкой сказал:
-  После третьего раза есть ещё одна попытка, замечательный факультет!
-  Какой? – С любопытством поинтересовалась Люся.
-  За муж!
-  Интересное предложение, но это не скоро. – Отмахнулась Люся.
-  Э нет. Если и этот затянешь, то в дальнейшем, по конкурсу не пройдёшь…
-  И велик на затяжке конкурс? – Принимая шутливую игру слов, спросила Люся.
-  В, зависимости от возраста, чем старше, тем меньше шансов.
-  Старше чем, годами?
-  Совершенно правильно – кивнул Вадим и принялся за чай.
-  А, я слышала на оборот, чем старше женщина, тем она эффектней, нет?
-  Совершенно с тобой согласен, но… Если эта женщина побывала замужем.
Любовь Михайловна засмеялась:
-  Вы Вадим так рассуждаете, словно прожили жизнь.
-  Было у кого учиться.
-  И кто же такой удачливый наставник?
-  Жизнь и в большей степени книги. – Вадим допил чай и вернул стакан на место.
-  Похвально. – Сказала Любовь Михайловна – и как я понимаю, кроме армии, жизненной практики никакой.
-  Никакой. – Согласился Вадим, добавляя:
-  Армия, между прочим, большая и полезная практика.
-  Согласна, для мужчины это не плохо.
-  А, сами-то вы куда, в вуз или женитьба? – Вмешалась в разговор Люся.
-  Пока ни то, ни другое.
-  А, конкурс?
-  Если в отношении женитьбы, я вне конкурса, потому как он мне не грозит.
-  А, вы самоуверенный. Не находите? – Озадаченно спросила Люся.
Вадим начинал ей нравиться. Она невольно поймала себя на мысли, что с интересом прислушивается к его словам, которые слегка тревожили её сознание.
-  Я же мужчина, - ответил Вадим, - для меня любой возраст, не возраст, всё впереди.
-  А, вы не подумали, что с вашими мыслями, вы подрываете свой авторитет, перед будущей женой?.. – Спросила Люся.
Вадим впервые внимательно посмотрел на Люсю, что она даже слегка смутилась. Внешне он относился к ней спокойно, даже где-то с юмором. Но этот вопрос заставил его призадуматься: «Несу какую-то ересь. Пора менять тему разговора, причём к моей болтовне прислушивается её мама» - но не остановился и задал встречный вопрос:
-  Разве можно считать измену жене, не имея таковой? И потом, муж, что это такое?
-  Вы меня спрашиваете?! – В удивлении спросила Люся

-  Давайте по рассуждаем в слух и попытаемся понять, что это – должность? Звание? Профессия?..
-  И какой напрашивается вывод? – Спросила Люся.
-  Знаете я читал где-то, в одной брошюрке, высказывание одного умного человека, где он говорил: - если это должность – служи; если звание – не позорь. Если профессия – учись! И сам себя спрашиваю, а если хомут на шее?..
-  У кого?
-  Да без разницы! Вот в чём вопрос.
Люся с любопытством смотрела на Вадима с широко открытыми глазами и не могла скрыть своего восхищения и замешательства одновременно и поэтому беспомощно взглянула на мать.
Любовь Михайловна улыбаясь воскликнула:
-  Браво! Но здесь вы только в одном правы; мужчина и в сорок, и в пятьдесят ещё мужчина, равно как и женщина и вот, что удивительно, за всеми этими плюсами, есть жирный минус – жизненный опыт, сложившийся уклад, благосостояние, холостяка или холостячки, плюс возраст не даёт найти подругу жизни, равно как и на оборот. Почему? Отвечу. Семью надо создавать в молодые годы, а главное не упустить этот момент и тогда ничто не будет в тягость, в форме хомута… Это жизнь Вадим.
-  И тогда супружество как рай в шалаше… - Улыбнулся Вадим.
-  Да. – Кивнула Любовь Михайловна, - это и есть любовь.
-  Логично. – Согласился Вадим, - а что скажете, вот возьму сейчас и попрошу у вас руки вашей дочери?..
-  Во первых, вы к этому не готовы, а во вторых это надо вам, спрашивать у неё. – И обращаясь к дочери, с улыбкой спросила:
-  Ты как, Люся?..
Люся в упор посмотрела на Вадима и ей стало обидно, что где-то он принял её за девочку, за несмышлёную дурочку, над которой вот так запросто, с иронией можно насмехаться и поэтому вызывающе ответила:
-  Я согласна, но ведь не возьмёте…
И Вадим растерялся, лишь на мгновение и пришёл к единственному правильному решению.
-  Я напишу. – Не отводя взгляда ответил Вадим и скорее почувствовал, чем увидел, в ответном взгляде её души, что между ними всё равно это будет…