Случай на 140 меридиане

ПРОЛОГ.

Сколько себя помню, с самого раннего детства в зале нашей квартиры висел ковер, большой, во всю стену. В ковре не было ничего такого примечательного, ни картинок, ни узоров, которые можно рассматривать, а вот на самом верху, почти под потолком висел большой развернутый шелковый веер. Несущие пластины его были из натурального лакированного бамбука, к металлической дужке внизу был привязан красный шелковый плетеный шнурок, заканчивающийся кисточкой с бахромой. Веер был ослепительно белый, но по всему радиусу яркими красками была нарисована густая ветка цветущей вишни. Я могла часами рассматривать причудливые изгибы дерева, бело-розовое цветение лепестков, и черные иероглифы, написанные в классическом стиле японской каллиграфии. Нет, тогда я не знала этих слов, просто эта яркая картинка притягивала взгляд и надолго завораживала. Фантазия уносила меня к далеким неведомым берегам, я представляла себя красивой восточной принцессой, одетой в дорогие шелка, томно обмахивающейся изумительным веером. Мне очень хотелось взять его в руки, но родители запрещали, и, поскольку я росла, слушаясь маму, папу и бабушку, то довольствовалась только его созерцанием. Лишь однажды, когда мама аккуратно сняла его со стены, смахнуть с него пыль и пропылесосить ковер, я увидела его обратную сторону. На обороте веера, помимо все тех же иероглифов, был нарисован красный шарик солнца и высокая гора, с заснеженной вершиной.
Я спрашивала у родителей, откуда он, ни у кого из моих друзей по школе и во дворе такой чудесной вещицы не было. Но родители только улыбались…
Прошло много лет, давно уже нет ни бабушки, ни мамы, ни отца, веер куда-то пропал, очевидно был утрачен во время многочисленных переездов. Но когда я вспоминаю свое далекое детство, самыми яркими его впечатлениями на всю мою оставшуюся жизнь остаются любовь моих родителей и очень красивый японский веер на ковре.

На Дальнем востоке это было. Давненько. Но было, точно было. Ходила тогда по дальневосточным рекам одна старая посудина, построенная еще во времена царя Гороха. Нет, где-то в речном регистре она конечно именовалась официальной записью как самоходная баржа и даже имела название СЩ, с каким-то порядковым номером. Перевозила она грузы для народного хозяйства, все больше в ящиках и контейнерах. Экипаж состоял из четырех человек, капитана, боцмана (старшего матроса), матроса и матроса-дизелиста (техника-судомеханика). Иногда, нечасто, баржа совершала рейды река-море, но короткие, и в исключительно хорошую погоду. Команда любила свое суденышко, на нем всегда царили чистота и порядок. С легкой руки капитана, старого военного моряка, экипаж гордо называл баржу «Стремительный», хотя более четырех узлов* хода она давно уже не выдавала. Но была у этого судна и другая отличительная особенность, на нем матросом ходила женщина. Никаких злых языков среди плавсостава не было, и быть не могло. Во-первых, она жена боцмана. Все время вместе, это не так плохо, когда в семье лад. А то, что малая на берегу, так расставание ненадолго, да и бабушка, слава Богу, жива, здорова и за хозяйством присматривает, и во внучке души не чает. Во-вторых, все свои обязанности на судне исполняет не хуже, а получше многих мужиков. Плюс опять же готовит вкусно. На барже кок по штату не положен, но когда до рубки доносится запах настоящего украинского борща, тот, кто за штурвалом, обязательно начинает посматривать на часы, скоро ли прием пищи.
Были они с мужем разные. Он - невысокого роста, худощавый, жилистый, подвижный, многословный балагур-весельчак. Как начнет морские байки травить, так все за животы и хватаются. Она - крупная, высокая, под сто девяносто сантиметров, с большой грудью, очень сильная, улыбчива и немногословна. Эдакая кустодиевская красавица. Когда их видели вместе на берегу, ни у одного человека не возникало даже мысли, пошутить на их счет. И он бы спуску не дал, и у нее, несмотря на ангельскую улыбку, были такие мускулистые натруженные руки, с очень большими кулаками… Друг в друге и в маленькой дочке они души не чаяли, вот такая в семье царила семейная идиллия.
Для удобства, жене, помимо положенных палубных надстроек боцман сколотил из досок небольшое сооружение, оббил его от ветра старой парусиной и прикрепил к палубе. Вот этот домик (galjoen**)и сыграет в нашем повествовании ключевую роль.
Шла баржа как-то курсом в море, вдоль береговой черты. Отплытие задержалось на несколько часов из-за проблем с погрузкой. Когда выходили, прогноз погоды хороший был, но не прошло и часа, море начало меняться. Задул свежий боковой ветер, началось умеренное волнение, море покрылось белыми барашками, повисшая дымка уменьшила видимость, прибавив к наступающим сумеркам. До порта прибытия оставалось недолго ходу, и капитан встал за штурвал, отдав команду выжать из дизеля все, что возможно.
И вот приспичило жене боцмана на минутку этот домик посетить. Не прошло и секунды, как она прикрыла за собой дверь, налетел сильный порыв ветра и сооружение, вместе с человеком оказалось в море. От падения с высоты более двух метров и удара о воду, сооружение рассыпалось на отдельные доски. Женщина, вынырнув закричала что было сил, но шум моря и работающий двигатель перекрывали все звуки. С ужасом глядя на удаляющуюся баржу, в голове её проносились страшные мысли. Но она быстро взяла себя в руки. Выросшая на большой реке, она хорошо плавала и рассчитала правильно. Добраться до берега шансов нет, расстояние больше пяти миль***, низкая видимость, сильный отлив и береговой встречный ветер. Остается одно, она подплыла к плавающим доскам, выбрала самую большую и ухватилась за нее. В голове билась только одна мысль, как без нее будут ребенок и муж, начиналась борьба за жизнь. Её относило в открытое море, темнота сгущалась, волнение усиливалось, температура воды упала где-то до 12С. Она вцепилась в край доски мертвой хваткой, в висках билось: держаться, держаться, не потерять сознание. Время замедлилось, её вместе с доской уносило все дальше и дальше. Постепенно ветер начал стихать, волнение успокаиваться. Уже на рассвете она из последних сил забралась на доску, вцепилась в неё и постепенно впала в беспамятство…
Придя в порт назначения, и обнаружив пропажу, команда, передав на берег информацию о человеке в море, приступила к срочной разгрузке. Боцман, последними словами ругая себя за невнимательность, торопил грузчиков, сам таскал мешки. Баржа заправившись, присоединилась к поисковым работам. На берег в населенные пункты вдоль курса судна были направлены телеграммы. Но шли день за днем и надежда таяла, зона поиска расширялась, но не в море, ни на берегу не было и следа… Через несколько суток поиски были прекращены.

Свет. Яркий, но не режущий глаза. Белоснежный. Тело не ощущается. Состояние неги и теплой невесомости. Приходящее сознание подсказывает: вот он какой, рай. В тумане появляется белый ангел, глаза его блестят. Он что-то тихо говорит, но слов не разобрать. Сознание постепенно возвращается. Становятся видны детали, зрение как бы приобретает резкость. Нет, это не рай. Она лежит в большой ванне, наполненной до краёв горячей прозрачной водой, в полный рост, абсолютно голая. Перед ней стоит невысокий человек, в очках, в белом халате, из под белой шапочки видны седые волосы. У него узкие глаза, он пристально смотрит на неё и что-то говорит на непонятном языке. Стены комнаты покрыты светлой глазурованной плиткой, в углу комнаты белая тумбочка и белый же стол. На столе разложены, блестят хирургические инструменты, шприцы. Это доктор. Японец. Слабый гул и легкая вибрация говорит о том, что она на судне. На японском корабле. Она, стыдливо прикрываясь от мужчины произнесла:
- Я русская. Русский моряк.
- Роси-я? - с ударением на я, переспросил он.
Она закивала головой. Он приоткрыл дверь и крикнул что-то в коридор. Она поняла только слово «роси-я». Доктор присел рядом, на белый табурет и, продолжая что-то говорить, взял её за кисть руки, поглядывая на часы. Ей было очень стыдно, но она понимала, что он слушает пульс. В комнату вошел второй японец, помоложе, в морской форме. Они с доктором обменялись парой фраз и второй японец, улыбаясь, обратился к ней:
- Здряствуй. Как ты поживать? Я матрос, говорю рюсски, я жир роси-я два год. Я Ичиро.
- Здравствуйте и я матрос, упала за борт корабля. - она представилась, и сразу стало легче. - Я очень прошу принести мне мою одежду.
- Одежда нет. Всё очень порварся, ты быр море почти горый.
Они обменялись парой слов с доктором:
- Сейчас полотенца и простыня кутайся, - сказал Ичиро.
Оказалась, что она была в море без сознания больше суток, её увидел вахтенный большого японского пассажирского теплохода. Теплоход остановили, спустили шлюпку на воду. Как рассказал Ичиро, ее было очень сложно снять с плавающей доски. Она была без сознания, попытки разбудить не увенчались успехом, раскинув руки, она намертво вцепилась в края доски. Пришлось с усилием отцеплять палец за пальцем. На теплоходе ей занялся судовой врач, сделал несколько поддерживающих уколов и доложил капитану, что у женщины очень сильный организм, постепенно она придет в себя. Так и получилось, она пролежала без сознания еще сутки в каюте врача. По распоряжению капитана ей выделили отдельную каюту, куда она и отправилась, еще слабая, закутанная в простыню, поддерживаемая с двух сторон Ичиро и доктором. В каюте её покормили небольшой порцией густого супа с кусочком белого хлеба и теплым, сладким чаем. Сразу, после перекуса, к ней в каюту зашел капитан теплохода и, расспросив через Ичиро её фамилию, имя, отчество и обстоятельства падения за борт, зацокал языком и закачал головой. Далее текст перевода Ичиро приводится без искажений.
- Вы очень сильный человек, - сказал капитан. - Мы свяжемся с Японией, сообщим, что Вы здесь. Они в свою очередь проинформируют СССР. А пока, пока это будет Ваша каюта, Вы будете следовать указаниям доктора Акайо, а Ичиро будет находиться в соседней каюте. Акайо хороший доктор, даже капитан его слушается, - с улыбкой добавил он.
- Я бы хотела поблагодарить Вас за моё спасение и попросить какую ни будь одежду на время, - покраснев, сказала она.
- Среди пассажиров теплохода есть женщины. Узнав о Вашей судьбе, они очень хотят увидеть героическую русскую женщину и предлагают свою одежду, и все, что Вам необходимо. Но это завтра, а пока, по рекомендации доктора, Вам необходимо отдыхать.
Пожелав скорейшего выздоровления, капитан ушел. На следующее утро, после легкого завтрака и приема лекарств, её посетили несколько делегаций подряд, в сопровождении Ичиро. Это были японские женщины разных возрастов, от совсем молоденьких девушек, до милых старушек с бумажными разноцветными зонтиками в руках. Все до единой не могли сдержать удивления и восхищения. Они впервые видели русскую женщину, им всем хотелось потрогать ее большие руки, выглядывающие из под простыни, погладить по голове, прикоснуться к черной, тугой косе. Они так же как капитан цокали и качая головой говорили, как переводил Ичиро: «очень смелая, очень большая, очень белая, очень красивая». Все наперебой предлагали ей свои вещи. Но увы. По росту, даже самая высокая не доставала ей даже до подмышки, а про восьмой размер груди даже и говорить было нечего. Тут выручил капитан. На теплоходе было несколько высоких матросов, оказалось в Японии высоких мужчин немного, но они есть и востребованы, это спортсмены, полицейские, пожарные, военные и моряки. Ей выдали матросскую форму, с помощью ножниц, нитки и иголки она быстро подогнала ее, благо форма была очень похожа на нашу, только ткань помягче и ярче. Нашлись и черные кожаные ботинки, шнурованные, на толстой подошве. Нужного ей сорок второго размера. Вот так, в форме матроса, в бескозырке, под присмотром Ичиро, или Акайо, она несколько раз в день выходила прогуляться на верхнюю палубу, подышать свежим воздухом. Во время этих прогулок японцы рассматривали её во все глаза, стайкой её обязательно сопровождали японки, фотографировались, расспрашивали о здоровье, пытались вручить ей на память всякого рода подарки. Женские вещицы из кости, перламутра или серебра, расписные, или резные, в классическом японском стиле были очень красивы, но она скромно и культурно отказывалась, смущаясь и краснея, что вызывало у японок ответные эмоции. Еще через день капитан принес добрую весть, за ней идет сторожевой катер пограничных войск.
Быстро пролетели эти несколько дней на японском корабле, и вот настал день расставания. Несмотря на очень радушный и теплый прием, она всем сердцем рвалась домой, на родину, к своей семье. Когда за ней прислали шлюпку с катера и спустили трап, команда и пассажиры вышли её проводить. Женщины наперебой что-то говорили, обнимали её, прижимались к ней крепко-крепко, словно не желая отпускать. Но вот она спустилась по трапу, и еще не до конца веря, сидит в шлюпке среди своих, советских моряков, а еще через несколько минут поднимается на борт большого сторожевого катера. Увидев капитана, подошедшего встретить её лично, она бросается ему на шею, обнимает его и не может сдержать рыданий.
Уже в каюте она обнаруживает в заднем кармане брюк узкую коробочку, положенную туда кем-то из японских женщин, и не замеченную ею из-за волнения. В коробочке лежит японский складной веер, чудной красоты. С разрешения капитана катера она забирает веер с собой.
Томительно тянется время, оно кажется вечностью, хоть катер мчит с завидной скоростью, разрезая волны и оставляя за собой длинный пенистый след. И вот большой морской порт, и о чудо, они швартуются к причалу, а рядом родная, до боли знакомая посудина, её баржа, а на борту её муж, капитан и дизелист. Все уже попрощались с ней, свыклись с обрушившимся на них горем, а вот она, тут, живехонька и невредима.
Она дома.

* четыре узла - 7,4 километра в час;
** galjoen (фр.) – туалет на судне;
***пять миль – 9,26 километра.
Фото из Интернета.