ИСТОРИЯ КОЛИ ВЕТЛОВА
повесть
Вприпрыжку и широко размахивая портфелем, Коля Ветлов спешил домой. Пушисто осыпанные инеем, напитанные солнцем, свисали из-за палисадов ветви деревьев. Сдвинув с карнизов снежные картузы, дома стояли по-особому весело и озорно поблескивали чистыми окнами. Виляя хвостом и заискивающе опустив морду, дескать, погладь, прошу тебя, а ты уж, как посмотришь, пошел навстречу Коле лохматый Пушок.
- Пушка, Пушка ты мой, - погладил Коля, опершегося ему на грудь, ласкового пса. - Хочешь? - и, достав из кармана кусочек сахара, Коля поднял его над мордой собаки. Присев и завидно глядя на лакомство, Пушок перебрал лапами и взвизгнул, - Служи! - скомандовал Коля, поднеся сахарок к носу собаки и опять подняв вверх. - Служи, Пушка.
Пес подпрыгнул и осторожно выхватил сахарок из пальцев
- Пушка, за мной! - крикнул Коля, припускаясь по улице и принимая игру, пес заскакал вокруг него. - Фас, Пушка, фас! Молодец! Считать будем? Вот сколько пальцев? Забыл? Ты не лапу мне давай, ты скажи «гав».
Будто сообразив, что от него требуется, Пушок тявкнул и тут же смущенно закрутил мордой, как ученик, ляпнувший ответ наугад.
- А вот сколько пальцев? Два. Надо сказать – «гав, гав». Эх. двойка тебе, понял? «Гав, гав» тебе.
Пес вильнул хвостом.
- Не понял ты ничего, - Коля засмеялся. - А ну, фас!
- Коля! Колька!
- Чего у тебя глаза такие круглые? - спросил паренек, смешливо оглядывая одноклассницу Лену Пухову, что подбежала к нему.
- Коля... Коля... я за тобой в школу бегала. Понимаешь... - хватая ртом воздух, сбивчиво заговорила Лена. - ты только... ты спокойно, Коля. Меня баба Мотря послала. Сказала, чтоб я нашла тебя.
- Зачем?
- Коля, понимаешь... понимаешь...
- Чего понимаю? - сердито и настороженно спросил паренек.
- Баба Мотря сказала... - девочка побледнела. - Она сказала, что твои папа и мама...
- Что?
- Что папа умер... А мама в больнице, Коля, только ты... Что с тобой, Коля? Я не хотела, это баба Мотря сказала...
- Ленка, - процедил сквозь зубы паренек, наступая на девчонку. - Я тебя знаю. Только за такие шуточки...
- Коль, я правду говорю. Тебе домой надо. Баба Мотря ждет, отступая, быстро сказала Лена.
Коля пристально посмотрел девчонке в глаза и, вдруг почувствовал, как в ушах у него зазвенело, и будто в затылок укололи его сразу сотней холодных иголочек.
- Ленка!
- Правда, Коль, правда.
Бледный, что снег, паренек широко раскрытыми глазами смотрел на девчонку, на лице его застыла гримаса ужаса и неверия.
- Ленка! - крикнул Коля. - Ленка, уйди!
2.
- Сиротинушка ты моя, - встретя паренька на крыльце, заголосила баба Мотря. - На кого же ты остался-а-а.
- Где мама? Папа где? - крикнул Коля.
- Ой, горе мне горюшко, - причитала баба Мотря, уголком платка утирая слезы.
- Где мама и папа? - крикнул Коля громко и требовательно и отбросил портфель в снег. - Баба Мотря, где они?
Ринувшись мимо старушки, он вбежал в сенцы, распахнул дверь дома. Теплом дышала русская печь, пахло жареным луком, топленым молоком.
- Мама! - тревожно позвал Коля и обернулся к, следом зашедшей, бабе Мотре. - Они на работе? Почему вы молчите?
- Колюшка, - заговорила баба Мотря, - они на машине разбились, когда на поля ехали. Перед мостом, где бугор. Отец-то твой сразу... легкой смертью. А мать в больнице... умерла, - и старушка дурно и протяжно заголосила.
- Нет, - отступая от нее, прошептал Коля. - Нет! Это неправда! Вы врете! - закричал он.
- Не вру, не вру я, - голосила баба Мотря, протягивая к пареньку руки.
- Врете, я в больницу сбегаю, узнаю.
- Да куда ж ты в больницу? Ой, горе-то какое.
Но Коля уже не слушал бабу Мотрю. Швырнув в угол шапку, он выскочил за дверь и, спотыкаясь, побежал улицей.
- Константин Викторович, - быстро спросил паренек, ворвавшись в кабинет главврача поселковой больницы. - Ведь неправда же, да? Она, нарочно, да? Их же нет здесь.
Главврач, высокий, с усталым лицом, снял очки, протер их полой халата и, встав из-за стола, подошел к мальчонке и положил ему руку на плечо.
- Вот что, Коля, - заговорил он медленно, подбирая слова, - сейчас ты должен быть сильным. Твоих папы и мамы больше нет в живых.
- Неправда!
- Правда, Коля, - Константин Викторович прямо посмотрел пареньку в глаза. - Жестокая, но правда. Мы ничего не могли сделать, ничего, понимаешь.
3.
- Где они? Пустите меня к ним.
- Ты должен идти домой. Там бабушка Мотря, она все тебе расскажет. Будь мужчиной.
- Константин Викторович...
Уткнувшись лицом в грудь врачу, паренек заплакал навзрыд.
- Плачь, малыш, плачь, - гладил его по голове Константин Викторович. - Не держи в себе.
- Константин Викторович, - Коля поднял на врача большие темные глаза, - я... - Он хотел сказать, что не верит, что не может себе представить, что папы и мамы больше нет, но ничего не сказал: спазмы душили его.
Расхлестанный, размазывая по лицу слезы, Коля брел к себе домой и не видел улицы.
- Пришел. Без шапки кинулся, - пошла ему навстречу баба Мотря. - Пошли в дом, пошли, родимый.
Повинуясь как-то инертно, Коля вошел в дом и остановился у порога. Взглядом обвел комнату, всё на месте, всё, как всегда, разве можно тут подумать, что папы и мамы больше нет. Как? Всё будет: этот дом, эти вещи в нем, книги, фотографии на стене, а они уже не придут? Или это все неправда: и Ленка, и баба Мотря, и Константин Викторович... Сейчас он подождет, и они придут. Мама спросит про школу, и он скажет, что получил пятерку по русскому. А папа скинет полушубок, набросит ему на голову и повалит на диван. И этого тоже не будет? Никогда?
- Егорыч обещал к вечеру гробы сготовить, - словно со взрослым, заговорила с Колей баба Мотря, набрасывая за зеркало трельяжа скатерть. - Венки в город тоже через людей заказала. Красный материал директор подписал. Гришка с Антоном могилу завтра начнут. Вячеславу Тихоновичу телеграмму отбила. И Никифорову спросила уж, чтоб побыть помогла да почитала над ними. А что ж? Мертвые, а заботы требуют живой. Тебе ж-то, разве, с ребятами в лес пройти, да ельных лап наломать. Чтоб до погоста хватило, надо.
4.
Коля задремал только под утро на мокрой от слез подушке. Ему приснилось, что пришла с работы мама и прохладной рукой пригладила его волосы. «Ну, что ты, дурачок? - спросила. - Думал, я не приду?» - «Мама, а сказали - ты умерла. Что на машине разбилась.» - «Да что ты? Как же я могу умереть? Я же знаю, что ты ждешь.» - «А папа? Где он?» - «И папа придет. Ты плакал?» - «Да» - «Полно, сынок, ты помоги-ка мне картошку почистить. Коля, слышишь? Коля!»
Коля улыбнулся и открыл глаза. Рядом, на кровати, сидел Вячеслав Тихонович, давний друг Колиного папы, капитан по званию. Некоторое время паренек непонимающе смотрел на него, но вот все вспомнил и заплакал, уткнувшись лицом в подушку.
- Вставай, брат, - капитан положил руку на плечо пареньку. Горю слезами не поможешь. Поешь, в комнатах порядок наведи, а я в больницу.
- Вы сначала к директору совхоза, - перестал всхлипывать Коля, - Он сказал, что утром машину даст. А потом к деду Ване.
- Да, конечно, так ты вставай, брат.
- Можно я с вами пойду?
- Нет, ты вот что: растопи печь и поставь греть воду, прямо в ведрах.
Коля уже прибрался в комнатах и вымыл полы, когда у дома стали собираться люди, и подъехала машина. Чувствуя, как сжалось его сердце, паренек выскочил на крыльцо. Он видел: как четверо мужчин и с ними Вячеслав Тихонович стянули с кузова, обитый красным гроб и, удерживая его на плечах, вошли в ворота.
- Дверь, дверь открой, - крикнул кто-то из женщин, но Коля стоял, не шелохнувшись. Хмурые лица мужчин, что несли гроб, расплылись, стали невидимыми, и пареньку показалось, что гроб сам по себе плывет к нему навстречу. Вот он ближе, ближе, вот сейчас уткнется Коле в лицо... Непроизвольно отступив на шаг, паренек оцепенело смотрел, как гроб повернулся около него, качнулся вверх и вплыл в дверь сеней. Какая-то женщина пробежала мимо, крикнув на ходу: «Минутку, дверь отворю». Потом Коля опять увидел тех же мужчин, они молча прошли к машине и понесли другой гроб, очень тяжелый, потому что по их лицам было видно, как трудно им нести его.
- Коля, иди в дом.
Паренек вздрогнул, посмотрел на Вячеслава Тихоновича, молча покачал головой и отступил.
- Не пойду. Не хочу! - вдруг истерично вырвалось у него.
Не сводя испуганных, широко раскрытых глаз с лица капитана, Коля осторожно и боязно прошел мимо него.
Гробы стояли рядом - большой и поменьше - на табуретках, посреди комнаты. Мужчины снимали с них крышки. Сильно запахло каким-то лекарством так, что защипало в глазах. Суетились тут же баба Валя и баба Мотря, входили, внося холод, и заполняли комнату люди. Протиснулись Лешка Звягин, Колин одноклассник, и Лена Пухова. Не проходя, стали у порога рядом с Колей.
- Коля, подойди, - позвал Вячеслав Тихонович.
Коля двинул по полу, ставшие вдруг непослушными, ноги. Перед ним расступились, и он оказался у гроба. Лежал в нем незнакомый, с лицом, обтянутым серо-синюшной кожей, казалось, совсем чужой человек. Паренек не ожидал этого, и подумалось сразу ему, что отец не здесь, не в гробу, а где-то рядом, среди людей. Невольно оглянувшись по сторонам, Коля опять вгляделся в измененные черты, узнал и почувствовал, как глаза его наполняются слезами.
- К матери подойди, - подтолкнула его легонько в спину баба Мотря.
Сглатывая слезы, паренек обошел отцовский гроб и остановился у изголовья матери. Он сразу узнал ее. Она лежала естественно, будто спала, и не было в лице ее той земляной серости, что Коля заметил у отца. Застывшим взглядом он смотрел на мать. Слезы высохли, а во всем теле появилась какая-то непомерная слабость. Не поднимая глаз, натыкаясь на людей, паренек пошел к выходу.
- Помыть теперь да одеть, - услышал он за спиной голос бабы Мотри. - Антон, ты останься, и ты, Гришка. Клавка, и ты. А вы все выдьте. Нечего глазеть, не кино.
Коля вышел во двор и присел па большую круглую чурку, на котором отец колол дрова. Подошла Лена, накинула ему на плечи пальто и дала в руку шапку.
- Дядь Слава сказал, что тебя к себе возьмет, - сказал Лешка Звягин. - Он с сельсоветшей разговаривал, я слышал. Коль, а тебе не страшно дома ночевать? Если страшно, я с тобой могу.
Коля не отвечал.
- Я тебе щенка дам, - сказала Лена. - Такой пушистый весь.
- А я альбом с марками, - добавил Лешка, лицом выражая: вот, дескать, чем жертвую, а ты – щенка.
- Да ну вас! - Коля вскочил на ноги. Ему куда-то хотелось бежать, что-то делать, но бежать, вроде, было некуда, а делать, вроде, ничего и не надо было. «Ничего? А Красавка? Ей же сена надо дать, - вспомнил паренек. - И еще суп сварить.» Но Красавку кормить почему-то не хотелось. Не хотелось и все, будто Красавки никогда не было, и быть не могло. Почему, собственно, она должна быть? Почему ей нужно давать сено, когда папы и мамы нет. Еще вчера Коля мог о ней вспомнить, вынести ей пойло и дать кусочек хлеба, а сейчас все выглядело так, словно Красавка - пустое место, и не нужны ни ее молоко, ни теленок, которого она должна родить и, вообще, всякие коровы там- это зря, и чего от них толку. Подумаешь, молоко. И суп тоже варить зачем? Для кого? Кто теперь будет есть его суп и похваливать: «У-у -у, за уши не оттянешь. Это кто же нам такой суп сварил?» - «Да кто же еще? Наш сын так варить только может.» - «Да неужто?! Колю-ха, ты?»
Резко вытерев рукавом опять подступившие слезы, Коля забежал в стайку и закрыл за собой дверь. Он плакал тихо, молча, удивляясь, как это он может так плакать и даже не издавать ни звука. Подошла и задышала теплом ему в ухо Красавка. Паренек повернулся, обнял корову за шею и глухо застонал. «Красавка, - шептал он. - Красавка ты моя, хорошая,» - терся паренек лицом о морду коровы, и Красавка шумно дышала ему за пазуху, стояла и не пыталась высвободиться от Колиного объятия.
«Красавка!» - сдавленно выстонал паренек и, вдруг, понял, что ближе и родней Красавки нет теперь для него никого на свете, что только она теперь одна понимает его, иначе с чего же повлажнела шерсть под ее большими глазами.
- Сейчас я тебе сена принесу, - всхлипнув, сказал Коля. - И пойло сделаю, да, Красавка? Ты же хочешь есть?
Выйдя из стайки, он увидел Лену и Лешку, которые и не собирались никуда уйти, и почувствовал вдруг страшную ненависть к ним.
- Что? Стоите тут... - набросился он на ребят. - Рады? Рады, небось? Ваши родители живы, они с работы домой придут...
Больше Коля не нашел, чем обидеть Лену и Лешку, а ему непременно хотелось их обидеть, чтоб они тоже плакали, и чтобы тоже кричали на него, и гнали прочь от себя. Ему хотелось, чтобы плакали все люди и, вдруг бы, налетела пурга и завыла под стрехами.
- Рады, да? - выкрикнул паренек и, повернувшись, побежал к калитке, что вела на огород, где за сараем возвышался стог сена.
Баба Валя сходила домой и возвратилась во всем черном: в черном платье и в черном платке. Она села у гробов и долго молчала, неподвижная и строгая, беззвучно шевеля губами и поглядывая в окно. Стал опять собираться народ. Женщины стояли молчаливые, смахивая от глаз слезинки; мужчины, пройдя на кухню, курили и вспоминали разные случаи. Когда пришло столько людей, что и стать стало некуда, а мужчины надымили папиросами, что дым плавал под потолком, баба Валя, вдруг, взвыла длинно и стала причитать: то наклоняясь и хлопая по коленям руками, то выпрямляясь и кидая на стоящих вокруг короткие выпытывающие взгляды. Странно, но Коля не видел в ее глазах слез, как будто, она даже и не хотела плакать, но женщины, слушая причитания бабы Вали, плакали, и пареньку самому всплакнулось опять.
- Родимаи-и -и, - протяжно выводила баба Валя, - да на кого же вы покинули несчастную сиротинку, да как же он теперь-та-а -а.
И все стали смотреть на Колю, и от сочувственных взглядов десятков людей пареньку заплакалось еще пуще, и чем больше он плакал и размазывал слезы по щекам, тем острее чувствовал себя одиноким и несчастным. Неожиданно Коля поймал себя на мысли, что плачет совсем не по маме с папой, а плачет потому, что ему жалко себя, и еще, чтобы все эти люди, заполнившие дом, тоже жалели его, утешали и гладили по голове. Так хотелось пареньку, но слезы почему-то высохли, плакать больше не моглось. Всхлипнув несколько раз, он оглянулся вокруг. Но мало в чьем взгляде находил он теперь сочувствие к себе, на всех лицах он видел только озабоченность и мимолетный интерес. Постояв у гробов, люди заговаривали друг с другом. Маняша, что секретарем у директора совхоза, выставляя вперед ногу, поворачивала ее так и этак и, поднимая юбку до колен, показывала женщинам новые сапожки. Электрик дядя Миша грозился кому-то обрезать провода. Василь Василич, что бригадиром, распекал тракториста Мишу Соболева за то, что тот не вывез на поля навоз от ферм, и говорил, что хрен Миша получит премиальные. Баба Валя больше не причитала а, прихватив пальцами подбородок, слушала бабу Мотрю и кивала за каждым словом, а баба Мотря все повторяла: «Вот пущай только клин отберет, я до самого прокурора пойду, а то и до президиуму.» Толкался среди всех Климка Потя, в грязной фуфайке и облезлой кроличьей шапке с надорванным ухом, заглядывал каждому в глаза и через одного спрашивал: «Гудеть-то будут? Поминки-то с водкой не запретили, знать, будут, а?» От Климки отмахивались, как от назойливой мухи, и он примостился у окна, зыркая вокруг каким-то голодным взглядом, и поскрябывая ногтями небритые худые щеки. Вячеслав Тихонович выспрашивал у Лешки, как тот учится, и Лешка бессовестно врал, что хорошо, что у него четверки по русскому, а по «физре»- одни пятерки. Все выглядело так, словно Колины папа и мама не умерли, будто в доме и не стояли обитые красным гробы, будто не было ни Коли, ни его горя, а все затем и пришли сюда, чтобы только увидеть друг друга, порассказать о своих делах, разрешить какие-то проблемы, показать обнову и похвастаться. Скоро Коля привык к тому. Когда кто-то с кем-то о чем заговаривал, он уже прислушивался с интересом и удивлялся, как на свете много всякого такого, что люди ставили превыше смерти.
- Живым- живое, - будто угадав мысли паренька, - сказала баба Мотря. - Ты веток-то наломал? Чего ж ты? Завтра уж хоронить.
- Я сейчас схожу, - сказал Коля виновато.
Одевшись, он оттянул от Вячеслава Тихоновича вконец завравшегося Лешку и позвал с собой.
- На лыжах надо, снегу во! - ответил Лешка, - Я петли ставил, еле пролез. А следов!... - говорил он, пока Коля прилаживал к валенкам лыжные крепления. - Ромка Мальцев говорил, что Гришка баб Мотрин трех зайцев поймал. К Ромке зайдем?
- А что, он здесь?
- Еще с позавчера. У него маг клевый.
Забежав домой за лыжами, Лешка пошел рядом с Колей и, достигнув старенькой хатенки на околице, свернул к покосившимся воротам. Отстегнув лыжи, оба паренька взошли на высокое, с прогнившими досками, крыльцо.
- Дрыхнет, - сказал Лешка и загромыхал в дверь ногой. Наконец, дверь скрипнула ,и настороженный мальчишеский голос спросил:
- Кто?
- Это мы, Ромка. Колька Ветлов еще.
Звякнул откинутый крючок, и пацаны ступили в темные сени и тут же, следом за Ромкой, в хатенку дохнуло спертым теплом, потом и еще чем-то кислым. Негромко выдавал песню, стоящий на грубо сколоченном столе - ножки крест-накрест - заваленном грязными тарелками и остатками пищи, портативный магнитофон.
... и так напилси, так напилси,
до помутнения в мозгу.
Ромка подошел к магнитофону и нажал клавишу.
- Щас сначала врублю. Эмигранты. Ну, дают. А у тебя чё? Родители разбились?
Коля кивнул.
- Падайте, - указал Ромка на замызганный до блеска, местами протертый до дыр, диван.
Коля ни разу не был у Ромки и теперь с брезгливым удивлением осматривался вокруг: обшарпанная, с облетевшей известкой печь-плита. На ней заплесневелые картофельные очистки. У печи, на полу, рваные замасленные ватники и в черных писягах подушка. Горбатились широкие, вытертые ногами до дерева, крашеные невесть когда, черные от грязи половицы. На стенах, тут и там, рваные прогалы облетевшей штукатурки, в беспорядке наклеены по стенам вырезки из журналов. Заплатанные осколками стекла окна. На подоконниках в засохшей пище ложки, пачки махорки, консервные банки с окурками. Закопченный потолок, лампочка, загаженная мухами, черная паутина по углам.
- Сбежал? - спросил Лешка.
- Ха, чего-то сбежал? Уехал и все. - Ромка взял со стола пачку сигарет, небрежно тряхнул и взял одну зубами. Будто фокусник, коробок и спичка в одной руке, добыл огонь и прикурил. - Бери, - тряхнул он пачкой перед Лешкой, и тот с готовностью вытащил сигарету. - Ну!?
- Нет, я не курю, - мотнул головой Коля, удивленно глядя, как Лешка пускает носом дым.
- А мы за ельными лапами, - сказал Лешка. - С нами айда?
- Ха, вон! - Ромка вытащил из валенка ногу и, перевернув его, показал с подошвы. - Кеды вставил и поливаю, - хохотнул он. - А тебя куда? - повернулся Ромка к Коле.
- Что «куда»?
- Ну, в интернат, да?
- Не знаю.
- В интернатуху, - убежденно сказал Ромка. - Или в детдом. Ты в наш интернат просись, у нас дерек клевый.
- А чего ты уехал? - спросил Коля.
- Надоело.
- А магнитофон твой?
- В ментовке дали, поломанный, когда на учет ставили. Слушай, у вас загудят завтра. Если загудят, пузырь отольешь?
Коля сделал жест головой, который означал: как получится.
- Ой, ой, заменжевался, - осклабился Ромка. - Водяры жалко?
- Почему? Нет.
- Так несешь?
- Попробую.
- Ром, а картошки тебе принести? - вступил в разговор Лешка и щелчком отправил недокурок к печке. - Я еще селедки принести могу. И сала.
- Только много не тащи, - предупредил Ромка. - Моя бичара с Потей все равно сожрут.
- А чего? Потя у вас живет?
- Хахаль матушкин. Блатные прокрутить? Во такие! Класс!
Блатные песни Коле не хотелось слушать, но видя, что Лешка с готовностью уселся на диван, присел рядом.
- Да не хлюнзи ты, - сказал Ромка, будто поняв Колино настроение. - Подумаешь, родители умерли. Ты и без них токо так проживешь. Моя маман, как батю топором грохнула, пять лет кантовала. А я чё? Токо так. - он дождался, пока перемотается кассета, перевернул ее и включил магнитофон. - Щас про кабак будет.
Непривычно и стыдно было Коле слушать блатную песню и в местах, где певец четко выводил матюк, краснел и склонял голову. Ромка же смеялся заразительно и подпевал, с особым каким-то удовольствием, выкрикивая маты. Наблюдая за ним, Коля делал вид, что ему тоже нравится и улыбался через силу.
- Это чё, - сказал Ромка. - Вот у Красиля, там про это. - Он сделал из пальцев кружок и ударил по нему другим пальцем. Коля залился густой краской.
- Тебе валенки принести? - спросил он.
- Во, тащи. А шапка есть?
- Папина только. Нутриевая.
- Не, такую не надо, - отказался Ромка. - Моя бичара сразу загонит.
- А вам шапки дают? - поинтересовался Коля.
- Ха! Конечно.
- А в интернате как?
- Нормально.
- Леш, пойдем, - позвал Коля. - А то не успеем.
- Во житуха, да? - восхищался Лешка, пристегивая лыжи. В ментовке магнитофоны дают. Не учись - отдыхай себе только. Захотел, поехал куда-нибудь. Да?
5.
Уже темнело, когда Коля вернулся домой. Здесь, кроме Вячеслава Тихоновича и бабы Мотри, были еще дядя Витя, двоюродный брат Колиного папы, и его жена тетя Кира. Дядя и тетя были кругленькими, маленькими, с надутыми, как пузырь, блестящими тугими щеками и очень походили друг на друга. Поздоровавшись, Коля хотел пройти в свою комнату, но тетя Кира подбежала и стала целовать его толстыми твердыми губами, и пареньку как-то неприятно было ощущать ее мокрые поцелуи. Оставив Колю, тетя всхлипнула и пухлым пальцем с длинным крашеным ногтем сцарапнула слезинки от одного глаза и от другого. Дядя целоваться не стал, он только похлопал Колю по спине и сказал:
- Вот так-то... вот. Незнамо... негаданно. Теперь что? На свой хлеб теперь...
Коля увидел, как Вячеслав Тихонович нахмурился, а баба Мотря повела головой. Затем она оделась и ушла, а тетя Кира и дядя Витя остались стоять у изголовья умерших, напротив друг друга.
- Да, вот так-то…, - время от времени, вздыхая, говорил дядя Витя, будто самому себе, а тетя Кира кивала в ответ на его вздохи, шмыгала носом и терла красные глаза платочком. Повздыхав еще немного, дядя Витя отошел и сел на диван. Тетя Кира рассеянно заходила по комнате, останавливалась и зачем то трогала мебель и, в тот самый момент, когда она проводила пальцами по полировке, Коля замечал, как исчезали с ее лица озабоченность и скорбь, и во взгляде появлялось что-то хищное, такое, что пареньку даже становилось не по себе.
- Жизнь, жизнь, - заговорила тетя Кира горестно и задумчиво. - Наживаешь так, наживаешь... Ну, что вот? Все заграничное и... на тебе. Зачем, спрашивается? Такая стенка сколько стоит? - неожиданно обратилась она к Вячеславу Тихоновичу.
- Стенка? - с некоторым удивлением переспросил капитан и кашлянул.
- У соседей подобная, - продолжала тетя Кира, уже обращаясь к дяде Вите. - у Протасовых. Полторы тысячи. Орех под матовый фон и вот с такой же инкрустацией, только вот здесь вилюшки, а у них, знаешь, такие, как бы цветы. - Тетя Кира оглянулась на Вячеслава Тихоновича и, понизив голос, спросила: - Для чего все?
Капитан не ответил.
- Мы, пожалуй, пойдем, - сказала тетя Кира. - Тут, напротив, через дорогу остановились. У Овчинниковых.
- Да, да, пожалуй, пойдем, - дядя Витя поднялся. - Вам надо отдыхать... Я... по вашему виду... вижу.
Вячеслав Тихонович кивнул.
- А кроме нас из родственников кто обещался? - от двери спросила тетя Кира и тут же, не ожидая ответа, сама же ответила: - Да и какие родственники? Седьмая вода на киселе. Вот только мы с Витей и есть. - Последние слова она произнесла с каким-то плаксивым писком, прижала к глазам платочек и вышла следом за мужем.
Вячеслав Тихонович стоял, прислонившись спиной к кафельной облицовке печи. Вероятно, его познабливало, потому что он ежился и обхватывал плечи руками.
- Протопить? - спросил Коля.
Капитан молча покачал головой,
- Вячеслав Тихонович.
- Что, Коля?
- А, может, я не поеду к вам? - паренек спросил и опустил глаза. - Если я здесь останусь? Думаете, не смогу? Я уже один оставался дома, на целых три дня. И тогда... ничего продавать не надо.
Капитан с пытливым интересом смотрел Коле в глаза.
- Они же приехали, чтобы продать все, да? Думаете, они на похороны?
- Не надо плохо думать о людях, Коля, - отводя взгляд, сказал Вячеслав Тихонович.
Шаркая по полу ногами, паренек медленно пошел к двери своей комнаты.
- Я не поеду к вам, - сказал он, задержавшись на пороге и не поворачиваясь к капитану лицом.
- Почему?
Коля пожал плечами. А потом ему подумалось, что он и в самом деле не знает почему, и еще, что он виноват перед Вячеславом Тихоновичем, тем и виноват, что так сказал: я не поеду к вам.
6.
Разбудили Колю голоса. Он открыл глаза и прислушался. Мужской голос принадлежал Вячеслав Тихоновичу, убеждающим высоким голосом могла разговаривать только классная руководительница Лидия Степановна.
- Понимаете, - говорила она взволнованно, - Коля- способный мальчик, необычное логическое мышление, схватывает буквально все на лету. Нельзя, чтобы он растерял все это. Я знаю его наклонности. Условия жизненные у меня есть.
- Да, я понимаю вас, - отозвался Вячеслав Тихонович, - но, мне кажется, мы напрасно пытаемся доказать что-то друг другу. Коля- взрослый парень и, думаю, сам решит.
- Но... мы должны объяснить ему, убедить.
- Господи, Лидия Степановна...
- Но «гайдары» были и прошли, к сожалению, взрослость теперь так отдалилась в них.
- Лидия Степановна, я ничего не стану ему объяснять, - мягко перебил Вячеслав Тихонович. - Он встанет, и мы поговорим с ним.
- Я всю ночь не спала, решилась, поймите меня.
Вячеслав Тихонович не ответил. Коля услышал его шаги, и, когда открылась дверь комнаты, пытливо посмотрел капитану в глаза.
- Ты уже проснулся, - Вячеслав Тихонович подсел к Коле на кровать и провел ладонью по его густым, сбившимся темным волосам. - Вставай, брат, я картошки поджарил.
- Я не хочу есть.
- Новости географические. Есть, брат, надо. Давай, вставай, умывайся.
В комнату неслышно вошла Лидия Степановна, молодая, красивая, но не строгая, как всегда, а такая, что Коля сразу ее пожалел. Может, потому что увидел в ее глазах что-то настороженное и виноватое, будто она чего-то ждала и боялась.
- Здравствуй, Коля.
- Здравствуйте.
Лидия Степановна мягко улыбнулась, потом поежилась зябко и плотнее прижала на груди белый пуховый платок.
Воцарилось неловкое молчание.
- Как ты себя чувствуешь?
Коля взглянул на Лидию Степановну и скривил в кислой усмешке губы.
- Я... - сказала учительница, осеклась, и умоляюще взглянула на Вячеслава Тихоновича.
- Вставай, - хмуро сказал капитан и вышел за дверь. Растерянно посмотрев на Колю, Лидия Степановна вышла следом.
Вставать пареньку не хотелось, но он пересилил себя, натянул брюки и прошел к умывальнику. Долго и забывчиво намыливал руки. Сполоснувшись, он промокнул лицо полотенцем и застыл в оцепенении, взглядом уставясь в одну точку.
- Ну, пошли к столу, - капитан тронул его за плечо, взял из рук полотенце и подтолкнул к кухонной двери. Повиновавшись как-то инертно, Коля сел к столу. Есть ему действительно не хотелось. Поковыряв вилкой в сковороде, он принялся за чай, хмурясь от того, что Вячеслав Тихонович и Лидия Степановна смотрят на него. Коля нарочно отпивал из чашки маленькими глотками, он не хотел того разговора, который намеревались затеять с ним взрослые. Паренек был уверен, что они обязательно спросят его, к кому он пойдет жить, и ему трудно будет ответить, потому что Вячеслава Тихоновича и Лидию Степановну он уважал одинаково и одинаково питал некоторую любовь к ним. Допив чай, Коля задержал чашку в руке и поднял на взрослых темные, как у цыгана, глаза.
- Я, - он помедлил, - в интернат хочу. - Сказал так и увидел, как удивленно вскинула кверху тонкие брови учительница, и нахмурился капитан.
- Ты хорошо подумал? - спросил он.
- Ромка Мальцев говорил, что там нормально.
- Ромка?
- Есть у нас один, - ответила Лидия Степановна. - Мать отца убила, вышла из тюрьмы - пьет. Разве Мальцев для тебя авторитет, - Коля?
- Я в интернат пойду, - упрямо повторил паренек.
Вячеслав Тихонович и Лидия Степановна переглянулись.
- Мне пора, - сказала учительница. - У меня скоро урок. Мы с классом подойдем к двум часам.
Вячеслав Тихонович оделся, и они вышли вместе. Коля еще сидел за столом на кухне, когда пришли баба Мотря и баба Валя, принесли муки и варенья, и еще что-то тяжелое в сумке, закрытое полотенцем. Попросив Колю внести дров, они больше ни за чем не обращались к нему, занялись на кухне стряпней. Паренек потерянно ходил из комнаты в комнату, стараясь не смотреть на родителей. Почему-то ему захотелось, чтобы их скорее схоронили и тогда бы, думал он, все стало понятней и определенней. Он уедет в город вместе с Ромкой, попросится в интернат...
Вспомнив о Ромке, Коля вспомнил и о своем обещании ему. Проходив мимо черной сумки, он наконец решился заглянуть в нее. Стояли в ней двухлитровые банки с самогоном. Взяв большую кружку, и поглядывая на кухонную дверь, паренек отлил из каждой банки понемногу, закрыл, как было, и перелил из кружки в бутылку. Получилось, чуть ли не полная. Затем Коля взял мамины валенки, спрятал в один бутылку и отправился к Ромке.
Ромка был не один. Укрытые серым одеялом, спали на полу у печки Потя и Ромкина мать. За столом сидела, пуская округленным ртом сигаретный дым, Вика Малышева. Осенью Вика сбежала из дому с армянином-шабашником, и никто не знал, где она и что с ней, а теперь вот, оказывается, она объявилась, какая-то взрослая, никак не скажешь, что ей пятнадцать лет, с прической, взлохмаченной спереди и, свисающей сосульками нечесаных волос, позади, с накрашенными ярко губами и вздернутыми кукольными ресницами, в свитере с широким, опоясавшем шею воротником, в юбке со множеством складок и в войлочных сапожках. Не повернув головы в сторону Коли, только скосив глаз, Вика пустила перед собой густое облако дыма.
- Во, померим валеночки, - обрадовался Ромка, встал с кровати и подошел к Коле. - А это чего? Ну, ты дал! А говорил. Кирнем щас, пока дрыхнут эти. - Ромка взял со стола кружку и налил в нее самогон. - Будешь? - протянул он кружку Вике и покосился, на застонавшего во сне Потю.
Вика взяла протянутую кружку и поднесла к губам. Коле удивительно было видеть, как она пьет, поцеживая сквозь зубы и не морщась. Выпив, Вика опять затянулась сигаретой. Ромка налил самогона себе и выпил залпом.
- Тебе? - спросил он Колю.
- Нет, ты чего.
- Ой, ой, ребеночек маленький.
Коля замотал головой, отступил, но увидел, что Вика насмешливо и как действительно на маленького, смотрит на него, покосился на протянутую ему кружку. «Думает не выпью, да?» - раззадорил он себя. Самогон пахнул противно и вызывал тошноту. Зажмурив глаза, Коля глотнул и сразу же оторвал кружку от губ. В горле зажгло, дыхание, словно, остановилось.
- На, заешь, - похохатывал Ромка, толкая Коле в рот хлебную корку.
Смахнув слезы, паренек заметил Викину улыбку и тоже улыбнулся в ответ. Ему вдруг захотелось все время смотреть на нее и любоваться, как она умело пускает колечки дыма, как округляются при этом ее губы, и натягивается кожа на белой, в расплывчатых красноватых пятнышках шее.
- Что это у тебя? - спросил он, тронув пальцем свою шею.
Ромка фыркнул изо рта хлебными крошками, а Вика переглянулась с ним и, подойдя к Коле, дотронулась ладонью до его щеки. Сощурилась, причмокнула языком и так повела глазами, что у Коли стало как-то озорно на душе. Вдруг поскучнев, Вика отошла от него и села на диван. Села некрасиво, как старуха, расставя ноги и уронив руки на юбку.
- Я пойду, - сказал Коля, чувствуя, как туманится голова.
Ромка промолчал, занятый перемоткой кассеты в магнитофоне, Вика же пошарила вокруг себя отсутствующим бегающим взглядом, остановилась глазами на Коле и вяло махнула ладонью.
7.
К могиле гробы понесли на руках. Широкая и глубокая яма испугала Колю. Ему вдруг подумалось, что такую большую могилу вырыли специально, чтобы и его похоронить вместе с родителями. Пареньку стало не по себе, и он отступил за спины взрослых. Люди молчали, хмуро опустив взгляды.
- Пора! - сказал кто-то.
- Мать с отцом поцелуй, - сказала баба Мотря, подтолкнув паренька в круг.
Коля с непонятным себе ужасом посмотрел на нее, на Вячеслава Тихоновича, спрашивая одними глазами: поцеловать? Разве нужно? Но все смотрели на него выжидающе, и он подошел к изголовью матери. Ему вдруг стало страшно и брезгливо, чтобы поцеловать ее.
- Ну! - поторопила баба Мотря.
Коля наклонился и притронулся к маминому лбу. Холод, пронзительный, могильный ожег его губы и леденяще проник в душу. Выпрямившись, паренек подошел к гробу отца. Мгновение смотрел на землистое одутловатое лицо, собрался с духом и тоже поцеловал в лоб. Он еще не понял, что это конец, что его поцелуй - последнее, что связывало его в этом мире с папой и мамой, но уже что-то взрослое, осознанное появилось в его взгляде. Отступив в сторону и давая мужчинам возможность поставить на гробы крышки, паренек уткнулся лицом в грудь Вячеславу Тихоновичу и заплакал.
- Это жизнь, брат, и есть, - сказал капитан, прижимая Колю к себе.
Краем глаза паренек наблюдал, как мужчины опускают гробы в могилу. В толпе заголосила какая-то женщина. Дурным голосом взвыла тетя Кира, кидаясь лицом в грудь мужу.
- Засыпайте, - сказала Баба Мотря. - Земля им пухом.
Люди подходили, поднимали комочки земли и бросали вниз. Баба Валя стала раздавать блины, пошли по рукам стаканы и банки с самогоном.
«Зачем? - спросил себя Коля. - Они же умерли, пьют же, чтоб весело было.» Еду стало противно и обидно, что люди вокруг выпивали и ели блины, будто только за тем и пришли сюда.
- Все легше, - сказала баба Мотря, - выпив свою долю.
«Нет! Это нехорошо!» - беззвучно прошептал Коля и будто ощутил на языке противную горечь. Что-то безумное всплеснулось вдруг в нем. Пробившись сквозь кольцо людей, он бросился прочь от могилы, над которой уже вырастал глиняный холмик. Вот паренек выбежал за погост, вот остались уже позади совхозные фермы, вот и его дом. Не переводя духа, Коля вбежал во двор, дернул на себя дверь стайки. «Красавка! Где? Где она?» Съехав спиной вниз по шершавым бревнам, паренек уткнулся лицом в колени и заскулил, как побитая собачонка.
8.
Женщина в приемной сказала немножко подождать, что директор скоро будет. В приемной сесть было негде, и Коля с Лидией Степановной устроились ждать на низком подоконнике в вестибюле. Здесь по стенам висели стенды с металлическими буквами заголовков, а над дверью с табличкой «актовый зал» было написано красным на белой бумаге и прилеплено пластилином к стене: «С Новым Годом! Дорогие друзья!»
Появилась в вестибюле ребятня, первоклассники по всему, и затеяли вокруг колонн игру в догоняшки. На них закричала, похожая на Бабу Ягу, тетка в сером халате, с дряблым лицом и темными мешками под глазами, погнала пацанву прочь и замахнулась шваброй. Пацаны убежали, а тетка заворчала, заругалась нехорошо и принялась затирать тряпкой натоптанные следы. Промчались, таская друг дружку за волосы и хохоча, две девчонки. Вынырнули откуда-то два паренька и заспорили, кому и что мыть.
- Время скажите, - обратился один из них к Лидии Степановне. - Говорю же тебе, что с урока надо, - набросился пацан на своего товарища и, подойдя к крайней колонне, щелкнул выключателем. Раздался резкий, слышимый, наверно, на всех этажах, звонок. Тут же раздался по коридору топот множества ног, и зазвучали ребячьи голоса. Через вестибюль, крича и улюлюкая, промчалась десятка полтора пацанов разного калибра. В двери с табличкой «актовый зал» возник маленького роста, но очень толстенький молодой мужчина в очках, со стружками в густой шевелюре волос, и очень внимательно пригляделся к Лидии Степановне, отчего она смутилась и встала с подоконника.
- Здравствуйте, - подойдя, сказал толстенький мужчина, обращаясь к Лидии Степановне, а Колю, окинув мельком с ног до головы. - Новенького привезли?
- Новенького, - ответила Лидия Степановна с оглушением. - А вы не директор?
- Почти, - приятно улыбнувшись, ответил толстячок.
- Так может вы... - обрадовалась Лидия Степановна.
- Нет, нет, - загородился руками толстячок, и от этого жеста опилки и стружки осыпались с его курчавых волос. - С этим вопросом только к директору. Вот если желаете поговорить, познакомиться... это всегда пожалуйста. Не желаете?
- В другой раз, - сказала Лидия Степановна. - А вы не знаете, когда он придет?
В это время появился из входной двери мужчина в полушубке, в рыжей лохматой шапке, высокий и смуглый. Подойдя к толстенькому мужчине, он поздоровался с ним за руку и, взглянув на Лидию Степановну, спросил:
- Заигрываем, Андрей Николаевич?
- Отнюдь, отнюдь, - как-то юморно отозвался толстячок и, поворотившись к Лидии Степановне, бросил ладонь в пришедшего: - Пожалуйста! Тот, кто вам нужен.
- Вы ко мне? Пойдемте, - сказал директор и пошел вперед, но его задержал, невесть откуда появившийся парень в сапогах и фуфайке, и стал громко возмущаться, что он не ишак и не нанялся за сто рублей быть шофером и грузчиком. Следом за ним подбежала худая подвижная женщина и с плачем заругала какого-то Кудрицкого, который ее обругал и послал на все буквы. Будто из-под земли вынырнули, появились и стали галдеть те две девчонки, что таскали друг дружку за волосы, просили у директора проигрыватель и уверяли, что не сломают. Размахалась шваброй, того и гляди, что заденет директора по носу, тетка-уборщица и обещала кого-то пришибить и разорвать на части, краснолицый мужчина, пузатый и с носом картошкой заговорил про станки, которых ему где-то не дают, директор всех успокаивал, обещал разобраться и, вместе с осаждающими его, ступил в приемную. Лидия Степановна улучила момент и, юркнув в брешь между людьми, протолкнула Колю вперед.
- Вы ко мне? - спросил директор, будто первый раз увидел Лидию Степановну. - Товарищи, - обратился он ко всем, - не все разом. И дайте прийти в себя. А вы проходите, - открыл он перед Колей и его учительницей дверь. - С чем пожаловали? – спросил и стал раздеваться. - На диван присаживайтесь. Да погодите! - прикрикнул директор на кого-то, заглянувшего в дверь.
- Мы... - начала было Лидия Степановна, но договорить не успела: вбежала высокого роста тучная женщина в белом халате и с порога стала громко и раздраженно жаловаться:
- Виктор Степанович, ну как так может продолжаться? Если уж на то пошло, пускай штрафуют и воспитателей, а я одна за всех отдуваться не намерена. Карбофосную мазь я им раздала, чемеричную воду, нашатырно-анисовые - пусть делают профилактику. А я одна с этим педикулезом не в состоянии справиться.
- С мужиком справляешься? - спросил женщину директор и посмотрел на Лидию Степановну, как бы говоря: вы не удивляйтесь, с ними только так.
- С мужиком? Это как? Со своим, что ли? - женщина заулыбалась. - Со своим справляюсь.
- А с педикулезом она не справится. Ишь, ты! Динозавры тебе?
- Виктор Степанович, вечно вы со своими шутками, - уже мирным тоном сказала женщина. - А тут в каждой голове зоопарк.
- Все, все, Люда, мне некогда.
- Вот, вечно так, - блеснув слезами в глазах, сказала женщина и повернулась к Лидии Степановне. - А вы, наверно, новенького привезли? Вшей нет? - она подошла к Коле и, бесцеремонно подняв его волосы, перебрала их. - Нет, - сказала как-то разочарованно и кисло улыбнулась.
Когда женщина вышла, директор быстро подошел к двери и, сказав кому-то: «Одну минутку!», запер ее на ключ.
- Ну, выкладывайте, - поторопил он.
Лидия Степановна коротко поведала Колину историю и закончила тем, что их направили сюда.
- В какой класс ходишь? - спросил Колю директор.
- В шестой.
- Куришь?
- Нет.
- А водку пьешь?
Директор увидел округлившиеся глаза Лидии Степановны и кивнул головой, дескать, да, да, не удивляетесь, у нас и не такое бывает. Коля же вспомнил, как он выпил у Ромки самогона, и густо покраснел.
- Пробовал, конечно, - утвердил директор.
- Что вы! - заступилась за Колю Лидия Степановна и тут же спросила: - у вас хорошо кормят?
- Бывает, что и кормят.
- Нет, я серьезно.
- Прекрасно кормят, - сказал директор.
- А вши? - Лидия Степановна замялась. - Без них нельзя?
- Можно. Если всех переловить. Как учишься? - обратился директор к Коле.
- Отличник! - с гордостью за своего ученика ответила Лидия Степановна.
- Отличник - это хорошо, - директор похлопал себя по карманам и, не нащупав там ничего, взял из пепельницы недокурок, помял его в пальцах и бросил обратно. - Курить бросаю, - объяснил он. - Так сказать личным примером... Так, значит, отличник. Смотри, не скатись. Ромку Мальцева знаешь?
- Знаю, - ответил Коля.
- Он там сейчас?
- Там.
- Воспитателя за ним отправил, - сказал директор, адресуя фразу Лидии Степановне. - Они бегут, мы ловим. В кошки-мышки играем, тысячи рублей командировочных на ветер. Найдет там его? - посмотрел на Колю.
- Найдет, наверно.
- Ладно. Сейчас мы тебя... - Директор отпер дверь и, выглянув за нее, сказал кому-то: - Какого-нибудь пацана ко мне.
Спустя секунды вошел паренек с повязкой дежурного на рукаве.
- Проводи-ка новенького в шестой класс. В шестой «А».
Коля поднялся с дивана и взглянул на Лидию Степановну.
- Коля, - сказала учительница, и голос ее дрогнул. - Коля, может, ты... ты, может, передумаешь?
На мгновение паренек поколебался, но поймал взгляд директора и, почему-то постеснявшись его, потупился.
- Ну, что ж, иди, - Лидия Степановна вздохнула.
9.
Худощавая стройная женщина посмотрела на Колю с любопытством и села к столу.
- Как зовут?
Коля назвался.
- Садись, Коля, - сказала учительница и показала на второй от нее стол, где сидела девчонка, похожая на китайку.
Коля снял пальто и прошел на место. Девчонка покосилась на него и отодвинулась вместе со стулом.
- Все! - призвала к вниманию учительница. - Все смотрим сюда. Все смотрим сюда! - уже более требовательно и строго повторила она. - Кудрицкий! Я кому говорю? Нет, ну что за дитя! - учительница пристукнула указкой. - Ты отстанешь от Бочкарева, или я тебя этой указкой...
- Ой, напугали, - сказал позади Коли вызывающий мальчишеский голос.
- Вот я тебе напугаю, - пригрозила учительница.
- А что вы мне сделаете? - тот, что сидел позади Коли, явно издевался.
- Так, все слушаем, - не обратила внимания на издевку учительница и села вполоборота к доске. - Внимание на доску! Итак: квадрат разности двух чисел, - она повела указкой, - равен квадрату первого числа, минус...
- Людмила Николаевна, а что вы мне сделаете?
По классу прокатился смешок, Коля оглянулся и увидел упитанного мальчишку: курносого, пухлощекого, с прилизанными набок светлыми волосами, в пионерском галстуке, оборванном на концах. Глаза мальчишки вызывающе и нагло поблескивали.
- Кудрицкий, ты помолчишь или нет? - с подрагивающими нотками в голосе сказал учительница.
- Нет, вы скажите, что вы мне сделаете?
Все в классе замолчали и повернули головы к Кудрицкому, с интересом ожидая, чем все кончится. Коля смотрел на всех и не понимал, почему класс молчит, почему никто не оборвет этого наглого мальчишку. Почему, наконец, учительница не потребует, чтобы он вышел из класса. «Лидия Степановна давно бы выгнала, - подумал он. - И в дневник записала, чтоб родители пришли». И Коле стало жалко эту интернатовскую учительницу, которая, видел он, еще немного и заплачет.
- Кудрицкий, - заговорила насмешливо учительница, и это никак не соответствовало жалкому выражению ее лица, - я тебе ничего не сделаю, я просто вышвырну тебя вон.
«Давно бы так,» - согласился с ней Коля.
- Ой, вышвырнула она, - и Коля ужаснулся, услышав, что Кудрицкий ответил учительнице, как какой-то девчонке.
- Выйди вон! - голос учительницы сорвался.
- А я не хочу, - сидя вразвалочку, сказал наглый мальчишка.
Коля совсем опешил: такого он в своей школе не видывал. «Да выгоните его!» - собрался он крикнуть, но промолчал, вдруг испугавшись, имеет ли он право, не успев войти в класс, лезть со своими советами.
- Не выйдешь? - спросила учительница и, неожиданно сорвавшись с места, бросилась по ряду. Кудрицкий вскочил и, перепрыгнув через стол, оказался по другую сторону. - Выйди сейчас же! - учительница кинула указкой. Указка ударилась о стол, отскочила и задела Кудрицкого по щеке.
- Чего? Бить? - вдруг ощерился, в срывающемся крике, рот мальчишки. Схватив свободный стул, Кудрицкий замахнулся в учительницу. Но еще за мгновение до этого Коля вскочил и перехватил его руку. Ножкой стула его больно ударило по носу, и паренек ощутил горячую струйку крови, скользнувшую к губам. Слизнув кровь, Коля опустился на стул, поднял с пола пальто и шапку и исподлобья посмотрел по сторонам. Тихо стало в классе, испуганно посмотрела на новичка и отодвинулась еще дальше девчонка-соседка. Заплакала и выбежала из класса учительница. «Наверно, не надо было», - подумал Коля и почувствовал, как пламенем загораются его щеки.
- Чё? Бурой, да? - задиристо толкнул его в плечо Кудрицкий. - Бурой? - вынуждал он новенького схватиться с ним.
- Кудря, да не лезь ты, - вступился за Колю чернявый худощавый мальчишка, которого учительница назвала Бочкаревым. - Он же ничего тебе.
- А чиво он? - задирался Кудря. - Больно много надо?
- Ты дурак, да? - подняв на него глаза, спросил Коля.
- Чиво-о -о?
- Дурак, да?
Кудрицкий ошарашенно смотрел на новенького.
Утерев рукой под носом, Коля решительно сжал кулаки. Если взаправду, то он немного побаивался этого Кудрю, и в тоже время, было даже смешно видеть его, застывшего с таким глупым видом. Опять поглядев на Кудрю, паренек не удержался и смешливо прыснул. Хихикнула впереди девчонка, и кто-то из мальчишек рыгатнул следом за ней. Смех подхватил второй, третий, и вот уже вокруг Коли хохотали все: мальчишки и девчонки, и показывали пальцем на Кудрю. И чем больше тот растерянно вертел по сторонам головой и хлопал глазами, тем дружней и откровенней был общий ребячий смех.
Сделав независимую мину и сунув руки в карманы штанов, Кудря вышел наперед класса и, перевалясь с ноги на ногу, вихнулся всем туловищем. Весь его вид теперь говорил: смейтесь, а я еще перед вами повыкаблучиваюсь.
- Она в него указкой, а он... - вызывая новую вспышку смеха, копировал Кудрю мальчишка небольшого ростика, плотный крепыш с голубыми, как небо, глазами. - Ы-ы-ы! - натужился он, словно поднимал что-то тяжелое и, вдруг, ударил кулаком по воздуху, показывая этим, что произошло потом: - Пчш-ш, бдж-ж, бум! А-а-а! - он вздыбился, поднявшись на цыпочки и, выпятив круглый животик, рухнул на стул, уронив к груди белесую голову, а к коленям - короткопалые руки.
- Нет, нет, - дергая его за плечо, изображал ситуацию Бочкарев. - Он - только стулом! - этот его- раз! тот – бдж-ж!
Коля смотрел на ребят и тоже смеялся. Он даже не сразу понял: почему, вдруг, все бросились по своим местам, и воцарилась тишина. Только Кудря еще выламывался перед классом.
- Артист! Кто же еще? - Кудрицкий. Ну, продолжай, мы посмотрим.
- Виктор Александрович, - Кудря на глазах переменился и стал похож на щенка, на которого замахнулись палкой. И голос его из вызывающе-развязного стал тихим, кротким и заискивающим. - Я им говорю: замолчите, а они смеются.
- Конечно, - кивнул головой, зашедший в класс мужчина. - Ты успокаивал, кто же спорит?
Следом за мужчиной вошла в класс учительница и сразу от дверей начала гневно говорить:
- Вот, полюбуйтесь, герой славный, что ему учитель? Он же никого не признает. Новенький еще сюда же. Не успел появиться - драку затеял. Встань, когда с тобой разговаривают!
- Я? - переспросил удивленно Коля, еще не веря, что учительница обращается к нему.
- Что же ты, мушкетер? - спросил мужчина.
Коля молчал, глядя то на него, то на учительницу, на лице которой был написан только гнев. «Да что же вы? - говорил взгляд паренька. - Я же хотел вас защитить. Вы что, не поняли?
- Да не виноват он, Виктор Александрович, - поднявшись, сказал Бочкарев.
- А ты помолчи, - прикрикнула на него учительница. - Сам не лучше.
- Не виноват новенький, - поддержала Бочкарева Колина соседка. - Кудрицкий псих показал, а он просто, стул не дал бросить.
- А все ваше новшество, Виктор Александрович, - сказала учительница. С урока не выгонять! Антипедагогично! Вы же поддержали эту «великолепную идею». Теперь, пускай, на шею садятся, выматывают нервы, терпи, учитель-великомученик.
- Так, за мной, орлы, - позвал Виктор Александрович. Готовый заплакать от обиды, Коля вслед за Кудрицким вышел в коридор. - Так что, товарищ Кудрицкий? - начал Виктор Александрович.
Кудря ухмыльнулся, маленькие плутоватые его глазки забегали от взгляда воспитателя.
- Совести в себе найдешь извиниться?
- Перебьется, - нагло сказал Кудря.
- Кудрицкий, надоели мне душеспасительные беседы, ей богу оформлю документы в спецшколу.
- Ой, запугали уже это спецшколой, - словно обиделся Кудря.
- Так извинишься, или массаж применить?
Кудря схватился руками за уши и отпрыгнул в сторону, будто так уж и напугался, но Коля видел, что это он понарошке.
- Сразу и массаж! - повысив голос, сказал плутовато Кудря, но увидев, что воспитатель шагнул к нему, быстро добавил: - Да извинюсь я, извинюсь, пусть подавится, - и юркнул за классную дверь.
Виктор Александрович озабоченно перевел взгляд на Колю.
- Ну, а ты? - спросил.
- За что извиняться? - спросил паренек.
- За урок сорванный.
- Я его не срывал.
- А если, скажем, в счет будущих грехов? - Виктор Александрович улыбнулся по-доброму, и у Коли пропала вся обида.
- Я же не виноват.
- Верю, дорогой мой, верю.
- А почему она на меня? Так тоже не честно.
- Почему? - Виктор Александрович хмыкнул и царапнул пальцем нос. -Психология, все это, дорогой мой, психология. Устала она от таких вот, - он глазами указал на дверь класса, помолчал, о чем-то думая. - Я видел твое личное дело. Тебя Колей зовут? Так ты, все-таки, извинись, Коля. А?
Паренек уловил в голосе воспитателя большую просьбу и кивнул.
10.
В небольшом вестибюле перед столовой был содом и гам. Старшеклассник с рыжими волосами и множеством металлических пуговиц на пиджаке колотил ногой в двустворчатую дверь. Она сотрясалась под ударами, и дребезжали стекла над ней, готовые вот-вот упасть осколками. Устроив кучу-малу, прыгали друг на дружку пацаны младших классов. Нависнув над шпингалетом первоклашкой, один из старшиков отвешивал ему хлесткие «пиявки». Мальчуган жмурил глаза, втягивал голову в плечи, старался уйти вниз от ударов, но терпел, и слезинки не было в его покорных глазах. Две девчонки пинали рваный резиновый мяч, визжа от восторга и по дикому выкрикивая:
- Лидка, дура, куда бьешь?
- Сама дура, ну, Када...
Старшеклассник, что перехватил мяч, поддал его ногой и угодил в лампочку на высоком потолке. Хлопнуло глухо стекло, осыпалось на кучу-малу.
- Дай сюда! - старшеклассник с рыжими волосами принял от пацаненка мяч и, поглядев на полоток, прицелился ударить. Но тут дверь столовой открылась и, сбивая друг друга, пацаны и девчонки ринулись в нее.
- Куда! Куда? - кричал там, за дверью, пронзительный женский голос. - Ну, как с цепи. Господи, что за дети? Воспитатели! Где воспитатели? Куда смотрят? Ну, шестой «А» - приятно посмотреть. Рылов, куда тебя черт несет?
Коля недоуменно таращился на эту неуправляемую толпу и, вдруг, почувствовал в себе нарастающее желание - тоже вклиниться в самую гущу и заработать локтями. Но он смотрел на выстроившихся цепочкой вдоль стены ребят своего класса и пристроился последним.
- Виктор! Виктор идет, - пошло предупреждающее по цепочке.
- Вирча, у тебя руки в черниле.
Выскользнув из очереди, белобрысый паренек ткнулся к умывальнику.
- Что, пускают уже? - весело оглядев ребят, спросил Виктор Александрович.
- Другие давно прошли, - с недовольством в голосе протянула девчонка, похожая на китайку. - Вечно вас жди.
- Разбурчалась. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Руки все мыли? Зоя Филипповна, моих пропустите, - обратился Виктор Александрович к женщине в белом халате, что рукой загородила дверь.
- Ой, Виктор Александрович, - погладила мужчину по борту пиджака женщина, - эти же все, - она широко раскрыла глаза, будто собралась сообщить что-то ужасное, - в наглую, так прямо в наглую, друг друга давят... Рылов прямо как танк на меня. Не пусти и сомнет. А Мицкевич сидит, глазом не ведет, он кушать изволит. - И тут голос женщины сделался приторно - елейным, слащавым: - А ваши! Такие, ну, прямо, хорошенькие, стоят как куколки. - Она погрознела лицом и так, что задвигался остренький длинный нос, заговорила твердым голосом, молотя костистым кулачком по воздуху: - Я давно говорила: все от воспитателя, все от него! - И снова голос женщины мгновенно изменился и превратился в дружеский и восхищенный: - Кольцова! Какая девочка! Как растет! Нет, Виктор Александрович, ваши такие куколки, такие замечательные пупсики...
Женщина осеклась, улыбка слетела с ее тонких губ.
- А вашего Ломова терпеть не могу,
- А я вас и не прошу, чтобы вы меня терпели, - со смешком ответил, проходя мимо, рослый паренек, плечом вровень с Виктором Александровичем.
Коля зашел в столовую последним.
- Давай к нам, - позвал его Бочкарев.
Паренек подсел к столу и огляделся. В столовой было уютно, на окнах висели тюлевые шторы, столы были застланы цветными клеенками. Галдя, пацанва занимала места. Толпились у раздаточного окна дежурные, толкая друг дружку и рискуя выбить из рук подносы с тарелками. Неожиданно в борщ Коле угодил кусок хлеба, и жирная юшка плеснула ему в лицо. Пацаны посмотрели на Колю, рассмеялись, он тоже кисло улыбнулся и рукой вытер лицо. Закричала на кого-то женщина, та, что стояла в дверях. С тонким звоном рассыпалось на плиточном полу стекло, и кристаллики осколков, шурша и позванивая, подъехали к Колиным ногам. Сидящий за соседним столом пацан подставил дежурному ножку, и тот, споткнувшись, уронил с подноса тарелку и заляпал пол картошкой с мясным гарниром. Подбежал к виновнику и вышвырнул его из-за стола маленький мужчина в затемненных очках и с усами.
- Ну, чё-о о! - убегая, заорал пацан. - Сильный, да? Я тебе камнем голову прошибу, вот увидишь.
- Ты мне еще грозить... - устало крикнул вслед мужчина и отмахнулся.
Мальчишка, что уронил тарелку, собирал на поднос осколки и руками сгребал пищу.
Коля во все глаза смотрел по сторонам, ложка застыла в его руке. «Разве так можно? - спрашивал он глазами, склонившихся над своими тарелками, пацанов. - У вас, что? Всегда так?» Но пацаны были заняты едой и не замечали его растерянности.
- Давай помогу, - предложил Коля пареньку, что убирал с пола на поднос остатки пищи. Паренек покосился на него, ничего не ответил и продолжал свое дело, а Коля почувствовал себя как-то неловко, он придвинул к себе тарелку со вторым и ковырнул вилкой.
- Так! За вашим столом кто убирает? - подойдя, спросила высокая плотная женщина. Бочкарев и двое других ребят тут же ткнули кто хлебом, кто ложкой, кто пальцем в крышку стола, и все взглянули на новичка.
- Ты! - сказал паренек, которого все называли Ломиком.
- Да не знал он, Ломик, - сказал Бочкарев. - Я уберу.
- Нет, почему? - возразил Коля. - Мне же не трудно.
- Во! - Ломик крутнул пальцем у виска, и все рассмеялись.
Один за другим ребятня поднималась от столов, оставляя на них еще больше чем на полу, куски хлеба, недоеденный обед. Дежурных, что нацелились улизнуть, не убрав со стола, воспитатели тут же перехватывали и возвращали назад. Недовольно бурча, пацаны и девчонки принимались собирать тарелки.
- Щас генералить, - сказал Ломик. - Я сбегу.
- Она тебя на ужин не пустит, - указал Бочкарев глазами на женщину, что спросила об уборке столов. - И ночному передаст, чтоб на палубу.
- А она кто? - спросил Коля.
- Палуба?
- Да нет, ну, эта...
- Воспитка.
- А Виктор Александрович?
- Тоже. Только они посменно.
- А палуба, это как?
- Полы мыть, - сделав ударение на слове «полы», протянул Ломик. - Еще подраишь.
11.
После «генералки» Валентина Дмитриевна наказала всем приводить в порядок школьную форму, раздала утюги, девчонок отправила в спальню, а пацанов загнала в бытовку, сама стала в дверях, грозно наблюдала за всеми, возмущалась, что Кудрицкий, паразит, куда-то все же смылся, и обещала, когда он появится, растерзать его на куски. Поджидая своей очереди у гладильного стола, Коля украдкой поглядывал на воспитательницу, невольно чувствовал непонятный страх перед ней и думал, что она, наверно, очень строгая, а, может, даже злая. Еще он видел, что пацаны, хотя и бурчали возражающе, и не хотели, все же выполняли ее приказание, чистили формы щетками и подгоняли друг друга гладить быстрей.
- Привыкли. Вечно в грязном, грязном, - отрывисто и жестко выговаривала воспитательница. - Чтоб вечером рубашки постирали, вы меня поняли?
- Вечно стирай, стирай, - забурчал Ломик.
- А лучше чучелом ходить? Ну, почему не в чистом, чтоб посмотреть было приятно?
- Ага, в чистом, - огрызнулся Бочкарев. - Че? Боком ходить?
- А тебе надо обязательно в грязь залезть? Гладь и не огрызайся.
Коле выпало гладить за Бочкаревым и Вирчиком. Бочкарев гладил молча, умело и быстро, у Вирчика же дело не ладилось, расправляя на брюках марлю, он что-то неразборчиво бурчал себе под нос, тыкал в марлю утюгом, тот прилипал к тряпице и вот, психанув, Вирчик замахнулся утюгом в угол.
- Давай, давай, дробней бей - больше будет, заметив его псих, спокойно, но с презрительной усмешкой на лице сказала Валентина Дмитриевна. - Нагар соскреби, олух.
- Не буду соскребать, - дернулся Вирчик и отвернулся, насупившись.
- Я подожду, хмыкнув, сказала воспитательница.
- Ну и ждите, - загундосил Вирчик. - вечно гладь, гладь... Не буду гладить! - вдруг истерично выкрикнул он и от какого-то обреченного бессилья затопал по полу ногами и руками отколотил воздух. Коле сделалось смешно, но он сдержался и только резко выдохнул носом. - Не буду, - уже более спокойно, но все равно громко сказал Вирчик, опять невнятно загундосил под нос, но все же сдернул с гладильного стола утюг и, весь насупленный, принялся скоблить металлическую подошву бритвочкой.
- Валентина Дмитриевна, - а в лес пойдем? - опросил Бочкарев. Вчера мы с Виктором Александровичем ходили, костер жгли и картошку пекли.
Коля заметил, как воспитательница поморщилась.
- Мы недалеко, в овраге, за дорогой что.
- Гладь и не разговаривай.
- Валентина Дмитриевна, а почему с вами только гладь да полы мой? - вроде и серьезно, но с насмешкой в глазах спросил Бочкарев.
- Бочкарев! - прикрикнула воспитательница, помолчала и неожиданно дружелюбным голосом, в котором проскользнула, показалось Коле, какая-то трудная боль, добавила: - Виктор Александрович - мужчина, понятливый мой, и семьи у него нет.
- А телик вечером будем смотреть? - уже миролюбиво спросил опять Бочкарев.
- Господи, Никита, я что тут с вами? До полуночи торчать должна?
- Ага, такая кинуха классная.
- Старшики так всегда смотрят, - вставил Вирчик.
- Вот, дорастете до старшиков, тогда и будете смотреть.
- Дерек боится, что они чего-нибудь натворят, вот и подкупает теликом, - сказал Бочкарев.
- Умный ты, погляжу, - ответила Валентина Дмитриевна. - Даже слишком. Погладил? Марш в спальню! Приду, чтоб полы блестели. Или дежурный не ты?
- Почему? Я, - тусклым голосом отозвался Бочкарев.
12.
Коля вскочил на кровати: дверь спальни, запертая на стул, ножкой вдетой в дверную ручку, ходила ходуном. Спустив ноги к полу, паренек сонно и непонимающе завертел головой, пока не сообразил подбежать и открыть. На пороге стояла Валентина Дмитриевна.
- Подъем! - пройдя мимо Коли, будто сквозь него, громко скомандовала воспитательница и включила свет. - Подъем, кому говорю!
Несколько испуганный ее стремительным появлением, Коля поспешно стал натягивать штаны, в то же время с удивлением отмечая, что никто из пацанов не проснулся.
- Сейчас воды принесу - не взыщите.
Коля уже и покрывало расправил, а пацаны только зашевелились.
- Да что же это... - негодовала воспитательница и, проходя между рядами кроватей, стала сдергивать с пацанов одеяла. Те поднимались, спросонья шарили вокруг себя руками и сидели покачиваясь, но как только воспитательница проходила дальше, снопом валились на подушку.
Где-то хлопали двери, кто-то барабанил в них кулаком, слышались женские и мужские голоса: «Подъем! На зарядку! Быстрей, быстрей!»
- Быстро, быстро, - вторила тем голосам Валентина Дмитриевна. - Верчинский, опять с ног до головы мокрый. Куда? Куда ты простынь под подушку суешь? Быстро отнеси в сушилку и замени. Сколько раз тебе говорить: стели клеенку. За полгода второй матрац сгноил. Все! Потом достелете. На зарядку! Кудрицкий, я тебе спрячусь под кровать...
Вместе со всеми Коля вышел в коридор. Сонные, в замызганных штанах, в свитерах на голое тело, в легких платьицах и халатиках, в шлепанцах на босу ногу, в туфлях, ботинках, кедах, а кто и просто в носках, пацаны и девчонки, младшики и старшики, понукаемые воспитателями, спускались с этажей. Спускались цепочками и группками, поругивая воспитателей и огрызаясь друг с другом. Из спален вышло их много, но странное дело, когда Коля спустился в фойе, здесь стояли, сбившись в кучку, только десятка полтора младшиков.
- По бытовкам попрятались. Ну, что за идиоты, боже мой! - исходила криком остроносая женщина, в которой Коля узнал ту, что дежурила вчера по столовой. - Леонид Леонидыч, пойдите по бытовкам.
Там, в затемненном туннеле коридора, где расположились комнатушки- бытовки, кто-то загромыхал в дверь, кто-то застучал чем-то металлическим. Спустя минуту-вторую, из темноты коридора стали выбегать пацаны и девчонки, некоторые вылетали, вероятно, получив внушительный толчок в спину, оглядывались со злобой и ненавистью, а то и без стеснения матерились.
Мужчина с курчавой шевелюрой за шиворот приволок упирающегося Бочкарева.
- Ну, че? Чё хватаете? - с вызовом выкрикивал Бочкарев. Я Кучмистовой пожалуюсь.
- Да хоть Горбачеву, - негромко сказал мужчина и оглянулся по сторонам. Отпустив Бочкарева, он тут же зычно скомандовал:
- Школа, рр-равня-аайсь!
Но на команду прореагировали единицы.
- Опять без формы, - выходила из себя остроносая женщина. - Ну, всем же выдали. Буквально, всем...
- Налево! Шагом... марш!
Безразличная ко всему, кивая головами, досыпая на ходу, ребятня поплелась по коридору.
- Зря ты уснул рано, - сказал Коле Бочкарев. - Мы вечером старшикам спальню выдраили, они нас на телик пустили.
- А этот за что тебя? - спросил Коля, глазами указав на курчавого мужчину.
- Я в подвале затырился, а он нашел.
- А кто такая Кучмистова?
- Да из ментовки, из детской комнаты. Если, сказала, кто тронет, мне пожалуйся, я их во! - Бочкарев показал коле скрещенные пальцы.
- А ты что? В детской комнате был?! - удивился и ужаснулся Коля, и тут же отвел взгляд, потому что Бочкарев так посмотрел на него, будто спросил: «Ты чего? С Луны?»
13.
Они вышли к интернату с задворков. Сгорбившись, втягивая головы в низкие воротники, руки в карманах, гребя ботинками снег, впереди Вирчик и Полочка. Коле теплее, он в пальто, и рукам в варежках не то, что в карманах курточки. И ноги в валенках не мерзнут. По все равно мороз уже пробрался к телу. Ветер в спину, позвоночник деревенеет.
Сливаясь в одну сплошную струю, низом идет поземка, несет с собой бумажные самолетики. Вирчик оглядывается, махом руки зовет за собой и сворачивает к сетчатому забору. Перемахнуть через него - дело секунд, а там, за забором, у каменной будки с черепом и костями, на железом обитых дверях, где намело огромный с карнизом сугроб, у основания его люк колодца канализации. Задубелыми, негнущимися пальцами, пацаны поднимают чугунную крышку и по лесенке по одному спускаются в темную глубину. Последним спускается Полочка, он сильный, ему и задвинуть за собой чугунную крышку. Темно. Только вверху, где крышка прилегла неплотно, голубоватый тонкий полумесяц. Вирчик нагинается и пропадает в черном пролазе. Коля и Полочка, стоя рядом, ждут. Но вот пролаз освещается слабым светом, и пацаны на коленях протискиваются по узкому туннелю, который выходит в бетонный бункер. Изгибаясь буквой «П», здесь проходят трубы отопления. Под потолком, на проволоке, в полуржавом отражателе от машинной фары, маленькая лампочка. От нее проводки идут к аккумулятору. В пространстве между труб постелены матрацы, лежат поверх замызганные подушки. Тихо. Только слабый клекот внутри труб. Вирчик сидит, прижавшись спиной к трубе, кинув по ней руки.
- Всегда ветер, ветер, - недовольно говорит он. - Нет, чтоб все время лето.
- На экваторе жили бы, да? - Полочка стягивает с себя курточку и греет у трубы руки.
- Купайся только и бананы ешь, - продолжает его мысль Вирчик.
- Или орехи кокосовые.
- Кокосовые не едят, - тоже раздеваясь, разъясняет Коля. Это только так орехи, а внутри молоко.
- Сладкое, наверно, - Вирчик сглатывает слюнки.
- А то нет. Там все растения сладкие, - заверительно говорит Полочка. - Даже тростник- и тот сахарный.
- Это не на экваторе, - пытается опять разъяснить Коля, - Это на Кубе и в Мексике.
- Ладно, в Мексике, - перебивает Полочка. - ты чего? Там был?
Воцаряется молчание, и, по мере того, как тело набирает тепло, глаза пацанов слипаются сами собой.
- Щас, наверно, четвертый урок идет, - Полочка прилег головой на подушку и смотрит на лампочку.
- Литера, - добавляет Вирчик.
- Немец! - возразил Полочка. - В четверг четвертым всегда немец. - Он ожесточенно поскрябал ногтями голову. - А я завтра опять не пойду. Только учись да учись, надоело.
- Владимир сказал, если будешь пропускать, не переведет.
- Ой, - сказал Полочка и ухмыльнулся. - Ромка Мальцев в прошлом году «на немец» вообще не ходил, перевели же. Чё, думаешь, им так хочется тебя на второй год? Им и не разрешат.
- А почему не разрешат? - спросил Коля.
- Не знаю. Рыла говорил.
- А чего толку оставлять? - задумчиво рассудил Вирчик. - Кому он, «немец», нужен?
- Я все равно на тракториста пойду, - сказал Полочка.
- Не, я на сварщика.
- А у меня по-немецкому пятерка была, - как бы между прочим заметил Коля.
- Это была! - Полочка хохотнул. - А на прошлом уроке на трындик.
- И по математике на олимпиадах выступал, - подковырнул Вирчик.
- Выступал.
- А вчера пару схватил.
Коля нахмурился.
- Захочу и исправлю, - сказал он, погодя, и не очень-то поверил себе. Двойка по математике почему-то не волновала его. Откинувшись на подушку, он смотрел в ноздреватый бетонный потолок. Неожиданно Коля поймал себя на мысли, что ему все безразлично: и оценки, и уроки, и выговоры воспитателей, и вообще вся жизнь. «Тархуна» бы с пирожным», - подумал он и тут же представил, как он сидит в столовой и уплетает наваристый борщ, потом картофельное пюре с котлетой...
- В «буру» давай? - предложил Полочка.
Коля покачал головой. Не хочется. Просто лежать бы вот так, лежать... и ни о чем не думать. Только поесть бы. Скорей бы два часа и на обед. Виктор, конечно, заругается, почему на уроках не был? Кто не работает, тот не ест. Почему... Не был и все. Уроки... Министром быть, что ли? Вон, на сварщика, как Полочка, пойдет... И все равно на обед пустит, права не имеет.
- А вчера опять городские на дискотеку приходили, - скидывая карты, говорил Полочка. - Валера Осипчук водяры принес, Нечай полстакана хлобыстнул и в отрубон.
- И Позднякова из седьмого в отрубоне была, ей скорую вызывали, - вспомнил Вирчик. - А девки с восьмого в подвале курили, их дерек застал. Если, сказал, еще поймаю- дискотеку запрещу.
- Им бы только запрещать.
- А пятый с Андреем Андроновичем в пещеры ходили.
- Ага, со Щекодралой сходишь.
- Все время Виктор работал бы, да?
- А эта только за щеки хватать, - возмущался Полочка.
Коля непроизвольно потрогал свои щеки, словно ощутил на них крепкие пальцы Валентины Дмитриевны.
- Пухленькие щечки, - продолжал передразнивать Вирчик. - Дай хоть потреплю их из великой любви к тебе.
- Она - только руки протягивать, а я - раз! - засмеялся Полочка и втянул щеки ртом.
- А меня, как раз, схватила...
- «Бычка» кинь, - попросил Полочка Колю.
Приподнявшись, Коля пошарил в щели под бетонной плитой, достал два окурка и спички, прикурил и подал Полочке и Вирчику.
- Када на дискотеке Ломика хотел закаратить, - затянувшись сказал Полочка. - А тот ему нос разбил.
- Каде?
- Ну.
- Лапша.
- Ой, лапша, у Ломика спроси.
- Все равно лапша, - убежденно сказал Вирчик.
- Чё, нет? Вру, думаешь? Када только так, строит из себя, а сам трусит.
- Ага, за Каду и Рыла, и Нечай. Скажешь, ты не боишься? А кто с фингалом ходил?
- Я один ходил, что ль?
- Ну и все на цыпочках: Толя, Толя...
- И не все.
- А кто нет?
- Сказал - не все.
- Ну, кто тогда? - допытывался Вирчик.
- А кто ему сегодня «огонек» сделал?
- Кто?
- Есть же кто-то.
- Может и есть один, - после недолгого молчания согласился Вирчик. - Он все время ему «огонек» делает.
- И к Ломику теперь не полезут, - утвердил Полочка. Вирчик кивнул.
- Виктор чё говорил? Не бояться и все, - сказал он и, встрепенувшись, прислушался. - Кто-то лезет, - шепнул, - лампочку выруби.
Где-то над головами скрежетнула по железу чугунная плита. Из серого, освещенного верхним дневным светом прохода потянуло холодом, Пацаны замерли в напряженном ожидании - кто-то спускался в колодец. Но вот лаз осветился лучом фонарика, яркий свет ударил по глазам, заставив зажмуриться.
- А накурили, хоть топор вещай, - и Коля узнал голос Виктора Александровича. - Вот тебе, пожалуйста, все трое. Ну зажигайте, что у вас тут есть.
- Коля нащупал провода и надел на клемму аккумулятора колечко.
- А ничего, уютно, - сказал воспитатель, становясь на колени и пригибая голову. - Зимовать можно. Что? В картишки играем?
Он примостился поудобнее и стал разглядывать подземное жилье. Пацаны молча выжидали.
- Аккумулятор где подзаряжаете?
- У шоферов, - ответил Полочка.
- У наших?
- Ну.
- Сыграем? - Виктор Александрович собрал в руку карты. - признаться, могу только в «дурака» и в «очко». А так как взять с вас нечего, могу на щелбаны. А? На щелбаны будем?
И, не спрашивая согласия, он раздал всем по карте.
- Ага, на щелбаны... - сказал Полочка, освоясь.
- Сразу и испугался. Тогда так: обыгрываю и вы идете на урок. А?
- А чего идти на последний.
- Ну, хотя бы и не последний.
- А если проиграете? - Полочка озорно посмотрел на товарищей.
- Посмотрим. Вам карта, товарищ Пологов. Еще? Пожалуйста. Свое? Туз и еще туз. Москва, так сказать. Теперь с вами, судари, - обратился Виктор Александрович к Вирчику. – Прошу. Еще? Вот вам еще. Еще просите? Дадим еще. Перебор? Ну, что ж, тогда с вами, товарищ Ветлов.
Коля молча отдал воспитателю свою карту.
- Ах, вы, молодой человек, пасуете. Тогда одевайтесь и наверх.
И сказав так, Виктор Александрович повернулся и полез назад по проходу.
14.
- А ты задержись, - впустив в класс Вирчика и Полочку, сказал воспитатель и придержал Колю за руку. - Поговорить надо, Коля.
Паренек молча пошел за Виктором Александровичем.
- От тебя куревом пахнет, - остановившись у окна, сказал воспитатель. - Я, знаешь, как курить бросил, так эту заразу за версту чую.
- Это я так... прикуривал просто.
- Просто... Сложно потому, что просто. Сколько ты уже в интернате? Два месяца скоро, так? Привык?
Коля кивнул.
- Вот то-то, что привык. А тут, Коля, не привыкать надо, тут, видишь ли, себя надо отстаивать, не к тому ты привыкаешь, друг любезный, совсем не к тому. Рубашка вон у тебя... а шея у мужика... всегда чистой должна быть, М -м-да. Ты как умудрился по математике двойку схватить?
- У меня одного что ли двойка?
- Почему у одного? Нет, конечно. Но двойка-то у тебя! И по литературе учительница жалуется. Коля, почему? Ты мне объясни, глупому такому, просвети, где Виктор Александрович с тобой маху дал.
Коля дернул плечом.
- В общем, я позвал тебя не выговаривать. Сам знаешь, сам понимаешь, в конце концов, должен понимать. Юрий Павлович, по химии, ты знаешь, за Мальцевым ездил. Его, правда, не нашел, а вот для тебя... привез письмо. От Лидии Степановны.
Хмуро взяв протянутый конверт, Коля долго смотрел вслед Виктору Александровичу, потом перевел взгляд на адрес, узнал округлый красивый почерк. Примостившись на подоконнике, он достал из конверта одинарный листок. Лидия Степановна писала о делах в школе, немножко о ребятах, немножко о себе, передавала привет от бабы Мотри, просила сообщить, как живется ему. Дочитав письмо, Коля свернул листок и вложил в конверт. Обыкновенное письмо, скучное даже, но паренек почему-то почувствовал в себе непонятное смятение. Как он мог забыть ребят? Лидию Степановну? Бабу Мотрю, Лешку, Лену? Почему не догадался сразу написать им? «Они дюже много написали,» - сердито подумал он, будто оправдывая себя, но от этого нисколечко не почувствовал на душе облегчения. - Мне первому надо было, - Коля вздохнул. - А чтобы я написал?» Он оглянулся назад, в прожитые дни, и оказалось, что жил он серо и скучно. Ну что? С пацанами по городу ходили, на «Поле Чудес» всякую фиговину искали. Может, про то, что часы нашел? Так это же не все время часы находишь. Или, что по математике двойку получил, и теперь он на уроки не ходит? У Лидии Степановны сразу бы глаза «повыскочили».
Письмо, будто клином, вошло в привычный ритм Колиной жизни. Всё оставшееся до самоподготовки время, он провел в одиночестве, запершись в классе, не пойдя даже на обед. Что-то томило душу паренька. «Что?» - спрашивал себя Коля, но истинную причину своего смятения объяснить не мог. - Ну и что, что не писал им, не из-за этого же... И эта... подумаешь, вспомнила, - с некоторым негодованием подумал он о Лидии Степановне. - Растрогала... Вот если бы от мамы было письмо, или от папы...»
И не успел паренек подумать так, как вдруг, задохнулся от внутреннего напряжения, в горле защемило, задавило что-то, слезы навернулись на глаза и, тяжелые, покатились по щекам, «Мама, - прошептал Коля. - Папочка.» И тут он понял или, вернее, почти понял, отчего так неспокойно у него на сердце: письмо пришло оттуда, из памяти, из того далёко, где остались папа и мама. Конечно его написала Лидия Степановна, но все равно, все равно, как будто, папа и мама сидели с ней рядом и подсказывали, что написать. Коля представил их, соскучившихся по нему, подсказывающих Лидии Степановне текст письма, увидел их такие родные лица, улыбки, и заплакал еще пуще. «Мама, папочка, - беззвучно шептали губы паренька, - я люблю вас, я вас очень-очень люблю. Простите меня... Ну, пожалуйста. Я не буду пропускать уроки, и по математике исправлю. Нет, правда... Правда...»
В этот день Коля не улизнул вместе с Полочкой и Вирчиком с самоподготовки, а на вечер взял учебники с собой в спальню. И утром не спрятался в подвале от зарядки, не толкался у двери столовой на завтраке, а на математике все время тянул руку, чтобы Людмила Николаевна его вызвала. Но учительница, словно, не замечала Колю. Вокруг паренька, казалось ему, кипела работа, пацаны и девчонки, как назло, что-то отвечали или пытались ответить, только его, Коли, будто не существовало в классе.
- Всегда бы так. - сказала Людмила Николаевна, когда Бочкарев решил у доски задачу. Вроде и похвалила, но Коля уловил в голосе учительницы больше укора, чем похвалы, и укора не столько в адрес Бочкарева, сколько в адрес самого нерадивого ученика - Коли Ветлова. Пареньку вдруг захотелось, чтобы учительница влепила ему двойку, просто так, взяла и поставила в журнал, накричала, обозвала лентяем, но она поскучнела лицом и добавила: «Один Бочкарев. Больше не на кого опереться.»
Коля глазами обвел класс: пацаны, и девчонки сидели полусонные, безучастные ко всему. «Ну и пусть... этот Бочкарев... выскочка.» - Коля с неприязнью посмотрел на Никиту.
15.
После обеда он не пошел вместе со всеми на каток, сославшись, что у него болит нога. Хотел посидеть в библиотеке и почитать, но библиотека была закрыта, в пионерской комнате, баррикадой сложенные на столе, лежали барабаны, а на самом верху, будто знаменосец, ударенный в живот пулей, стоял помятый горн. Коля взял его, стер пыль, попробовал горнить, но горн был без мундштука, и потому звука не получилось, тогда Коля стал стучать в барабан палочкой (она-то и была всего одна), но это занятие показалось ему скучным, и паренек, сняв барабаны, со стола, выстроил их в ряд на полу. Калеку же, горн, поставил впереди. Получилось забавно: отряд толстопузых солдат и доходяга-командир. Полюбовавшись на это воинство, Коля покинул пионерскую комнату. Ноги привели его к спортзалу, но и тут на дверях висел замок. «Если б дома - на горку с ребятами, или бы петли с Лешкой ставить.» И так захотелось Коле в свою деревню, к своим ребятам, что он тут же решил пойти к директору и отпроситься у него на несколько дней. Но в кабинете директора были люди, все о чем-то говорили, громко, перебивая друг друга, и никто не обратил на паренька внимания. Более того, он прочел во взгляде директора: ну, что надо? Занят я, не видишь, что ли?
- Иди, Коля, потом, - подтолкнул паренька к двери Виктор Александрович, весь в том разговоре, что шел у директора. - Нет, Степаныч, - тут же забыв о Коле, заговорил он, - ты либералом был, либералом и останешься. А я думаю так: не соответствуешь ты должности - до свидания.
- А ты соответствуешь? - спросил директор и, не дожидаясь ответа, продолжал, обращаясь к присутствующим и, лицом выражая, единственно свою правоту: - А? Вот такого посади на мое место - всех разгонит. Ну, одного уволю, другого, а с кем работать? Вот завхоза надо, иди завхозом! - посмотрел он на Виктора Александровича. - А-а-а, денежки не те! Или отличник просвещения вдруг на передовую захотел? Дудки, отличники знают, где сидеть. Мне тыкают: у тебя уборщица пьет, а ты держишь. Пьет! Ну выгоню, а ты мне сортиры станешь мыть? Повариха прогуливает. Уволю, ты у плиты станешь? Не идут люди, массовая боязнь - пекло! А в моих бы силах было человеку квартиру пробить, путевкой его в санаторий обеспечить, он бы что? Не клюнул? Либерал... Умник нашелся.
- Но, Степаныч! - Виктор Александрович приложил руку к груди. - Два года! Согласен: такой ремонт отгрохали, кабинеты в порядок привели, детей обули-одели, а сознание?
- Сознание определяет бытие! - перебил директор. - Вот перестрою спальный корпус, дам им на двух-трех человек по отдельной комнате, повешу люстры, ковры постелю, телевизор в каждую комнату поставлю...
- Нельзя бытие построить на невежестве, Степаныч. Прости, но о каком сознании речь, когда они, почти все, в туалете вместо бумажки пальцем пользуются? Да что они? - половина России! К бытию готовить надо.
- Так думайте, как готовить, садитесь с ними на «очко» и сидите, и показывайте, чем и как пользоваться.
- А занять чем прикажешь? - вклинился в разговор воспитатель старшиков. - Не все же время с ними на «очке» сидеть. У меня уже «коробушка» не варит, что для них придумать, хотя бы общий план какой был, чтоб ориентироваться. Твоя малолетка эта, комсомол которую рекомендовал, пионервожатая старшая! - покажется на час, повертелась и слиняла. А завуч со старшим воспитателем? В учительской засядут и носа не кажут, им, видишь ли, это «дебилье» на нервы действует, а тоже ни плана, ни нормального расписания.
- Мне в восьмом за эту четверть ни одного урока черчения не поставила, - вставил учитель труда. - Забываю, говорит.
- Ну, до конца года потерпим, им до пенсии осталось-то...
- Да, конечно, потерпим, - не унимался воспитатель старшиков. - Терпеть нас приучили. Ни пацанов наших не знают, ни системы нашей - нет, суют кого попало, лишь бы дырку заткнуть. Мы что? Из своих не смогли б выбрать? Ладно, нас не спрашивают, но ты-то видел, кого тебе подсовывают.
- Меня тоже не спрашивают, - резко ответил директор. - Кадры для интерната подбирает гороно, да будет тебе известно.
- Где ты, демократия, - усмехнувшись, сказал Виктор Александрович.
- На бумаге, - так же со смешком ответили ему.
Нет, Степаныч, ты за кадры воевать должен. А ты зубы боишься показать.
- А вы все не боитесь, - рассердился директор. - Такие смелые, что куда там, только по углам да шепотком. Вот садись на мое место и показывай зубы, а я посмотрю, как тебе их повышибают.
- Ну, тогда и тяни лямку один. За старшего работай, за завуча. Только в одну руку то и то не возьмешь.
- А вы на что? - директор даже прихлопнул ладонью по столу. - Соратнички!
- Не надо, мы свое дело делаем, - так же сердито ответил воспитатель старшиков. - На генералку собираем, на дежурство в столовой собираем, форму готовить - каждого за руку ведём, на подготовку по одному вылавливаем. Белье в прачечную тащим, из прачечной тоже, как ишаки. И так всю смену, язык высунув. А им что? Он приучен по году рубашку с себя не снимать, у него гены одноклеточного моллюска, и ты хоть застыди его, - ни в одном глазу совести. Пока прическу кому-нибудь не пригладишь, толку нет, а пригладишь - он, видишь ли, государственное дите, особого подхода требует. Его обязаны кормить, одевать, за ручку в кино водить -это он себе уяснил. Вот и причеши, тогда доказывай прокурору, что ты его воспитывал.
- Обходится же Андрей Андронович без причесывания, - директор указал ладонью в сторону воспитателя пятого класса. - Сумел же заразить пацанов пещерами.
- Ну, во-первых, у Андрея Андроновича пятый класс, их еще как пластилин лепи, а у моих уже поросль лезет. А во-вторых, у него хобби - пещеры, у меня - труба.
- Ну и труби с ними.
- Да уж! Они, милый мой, зоркие, трубу далеко видели.
- Ищи к ним другие пути, шевелись.
- Шевелюсь, - угрюмо усмехнувшись, сказал воспитатель старшиков. - Левым глазом полгода подмигиваю.
- А ты как думал? На то тебе и двадцать процентов за вредность.
- Да, конечно, - сказал воспитатель таким тоном, будто заключил: все ясно, говорить больше не о чем, я один виноват и, обернувшись ко всем, продолжал в спокойном тоне, словно на том остановился: - Рылову на днях лекцию об алкоголе битый час вдалбливал, сегодня ему хоть опохмелиться неси. Михайлова того и гляди поднесет подарочек. В прошлом году за Шепелеву потаскали, зачем дедушкой, видите ли, стал? Будто дедушка ее покрывал, а теперь за Поляковой в оба гляди. Какие пещеры?! Вчера вот здесь еще гладкая совершенно, сегодня у нее вот такие шары вспухли. Созрела. Что делать прикажете? В пещеры вести?
- Зеленкой прижги, - посоветовал кто-то, и все засмеялись, а директор глянул на Колю и, будто только сейчас сообразив, что паренек тут не ко времени, спросил:
- А тебе что, Коля?
- Ничего, - ответил паренек.
- Ты подожди, я освобожусь скоро.
Вздохнув, Коля вышел за дверь. Оттого, что ему не удалось отпроситься у директора, на душе стало еще тоскливей и еще нестерпимей захотелось пареньку назад, в свои Важенки. Он ещё подождал в приемной, но разговор у директора затянулся. Слоняясь по интернату, Коля зашел в телевизорную, но и здесь было пусто. Сиротливо стоял цветной телевизор, выпучив бельмо экрана в зал. Паренек сунул вилку в розетку - телевизор загудел, экран замельтешил радужными блёстками, но изображения не появилось. Коля пошел в спальню, там, подвязав проволокой к рукам дверцы от тумбочек, сражались на мечах Полочка и Ломик. Меч, выбитый Ломиком, вылетел из руки Полочки. Недолго думая, пацан схватил с кровати подушку и запустил ею в противника. Подушка попала в Колю, и паренек отправил ее назад, в мазилу, по спальне полетели перья. Хохоча, мальчишки тузили друг друга подушками и скакали по кроватям.
- Что делается?
В дверях спальни стояла Валентина Дмитриевна, мгновение она грозно смотрела на пацанов, но вот быстрым шагом подошла к Коле, вырвала из его руки подушку и дала пощечину.
- Немедленно привести все в порядок, подонки! - сказала воспитательница выразительно и вышла из спальни.
Ударенная щека полыхала огнем. Молча застелив несколько кроватей, Коля спустился к бытовкам. Отломанным от ложки держалом открыл замок, взял из шкафа пальто и шапку. Постоял в задумчивое и вышел на улицу. Ноги несли его через дворы, туда, где проходила машинная трасса. Сгущались сумерки, крепчал мороз, и парень уже не чаял, что кто-то его подберет, но около притормозил «МАЗ».
- Куда на ночь глядя? - спросил шофер, открыв дверцу кабины.
- Домой.
- Ну залазь, поехали. Гостил, что ли, у кого?
- Ага. У тетки, - соврал Коля.
16.
Обмороженная, торчала в ночном небе луна… Стылые звезды блеклыми ледышками…
Ни души.
Коля остановился у своего дома, долго смотрел на освещенные окна и, наконец, толкнул дверцу в воротах. Включил в стайке свет - там было пусто и холодно. Поднявшись на крыльцо, паренек позвонил. Так знакомый слуху, переливчато прозвучал в доме звонок, скрипнула дверь. Шаги. Звякнула отодвинутая щеколда. На пороге стоял незнакомый мужчина.
- Чего надо?
Еще мгновение назад, имевший намерение попроситься переночевать, Коля только извинился и сказал, что ошибся домом.
Выйдя за ворота, он оглянулся на освещенные окна и почувствовал, как что-то тяжело осело на душе. Вот он, его дом, большой, такой родной. Тепло в нем, потрескивают в печи дрова. В такое время Коля обычно играл с отцом в шашки или читал, а мама просматривала свои книги по агрономии. Потом они смотрели что-нибудь по телевизору. Колин дом... Какие люди в нем живут?
Паренек понуро шел по улице и казалось ему, будто все дома своими желтыми прямоугольниками окон смотрят на него и не узнают. «Это же я! Я вернулся!» - безмолвно рвалось из души паренька. И, вдруг, будто холодной водой окатили его. Вернулся? Нет, он никогда не был здесь, и никому тут до него нет дела. Никому? А Лидия Степановна? Вот в этом доме она живет. Коля ни один раз был у нее. Сейчас она одна, проверяет тетрадки и, может, в эту самую минуту, как раз, думает о нем, Коле. Паренек уже хотел перейти улицу и постучать в окно, но увидел мужчину, остановившегося подле дома. До Коли донесся осторожный стук в окно, скрип двери, скрип шагов по снегу, такой знакомый голос учительницы.
- Кто?
- Это я, Лида.
- Ты, Гриша?
«Гришка бабы Мотри», - узнал Коля.
- Лида, поговорить нужно.
- Поздно, Гриша, засветло надо приходить.
«Чего заявился? - с неприязнью подумал Коля о Гришке. - Что надо?»
- Не мог я засветло.
Молчание.
- Лида, я люблю тебя. Люблю, пойми ты.
«Почему она не прогоняет его?»
- Лида, - опять позвал Гришка.
Открылась дверь в воротах, пропустив позднего гостя.
«Я хотел к ней... думал, что она... - Заклокотал ревностью Коля. – А она с Гришкой.» Ему стало обидно за себя, так обидно, что он почти бегом кинулся прочь. Паренек бежал туда, где вырисовывался на темно-синем фоне ночи черным пятном домишко, где жил Ромка. Коля дернул дверь - заперта. Постучал, потом еще раз, сильнее.
- Сбежал? – спросила Вика, впустив Колю в хатенку. - Там, около двери, вруби свет.
Коля щелкнул выключателем. Вика стояла перед ним в ночной рубашке, мятой и местами в грязных пятнах, взлохмаченная, некрасивая какая-то, совсем не такая, какой паренек видел её последний раз.
- А что, никого нет? Ромка где?
- Матушку пошел искать, - сказала Вика и нехорошо ругнулась. - Раздевайся, что стоишь.
Коля снял пальто и шапку, бросил их на табурет у стола, на котором, подумалось пареньку, так и не убиралось с того дня, когда он здесь был, только разве Ромкиного магнитофона не было среди засохшей и заплесневелой массы объедков, тарелок и зализанных ложек.
- Убрать надо, - глазами указал паренек на стол, интонацией голоса показав, что он готов это сделать.
- Щекочет, что ли? - равнодушно сказала Вика. - Спать где будешь? – и, видя, что Коля поискал глазами по комнате, кивнула на тряпье у печи. - Ромка приволокет свою алкашку, там с ним ляжешь. Расческа есть?
Коля достал из кармана обломок расчески и подал Вике. Она встала перед темным окном и стала причесываться.
- За Ромкой приезжали - матушка его в подполье спрятала, - словно сама себе, поведала Вика. - Васильков говорит: чего дома не живешь? Видела я его.
- Не хочешь домой, да?
Вика обернулась и удивленно посмотрела на Колю, посмотрела, как на маленького, но тут же усмехнулась чему-то.
- А ты ничего, - сказала она и склонила набок голову, отчего расчесанные светлые волосы упали ей на щеку. – Я тебе нравлюсь?
Коля смутился.
Вика медленно пошла к нему. Паренек попятился и прижался спиной к печи.
- Ой, прямо и испугался, - смешливо и, в то же время, недоверчиво сказала Вика, подошла вплотную и, руками подняв груди так, что они выступили над вырезом рубашки, слегка толкнулась ими к пареньку.
- Ты чего? - испуганно спросил Коля, не понимая, что в нем творится. - Ты ложись.
- Хм, - произнесла презрительно Вика, руки ее упали к бедрам и, развернувшись как-то с передёргом плеча, она так же медленно отошла опять к окну.
- А че я к ней пойду? - сказала она опять будто самой себе. Нагуляла, я чё? Вы****ков ее буду нянчить? Ладно, ты, - вдруг грубо прозвучал ее голос. - Печку подпер... Раздевайся и ложись, не таких видела.
Коля уже хотел раздеться, как в сенцах громыхнула дверь.
- Тащит, - сказала Вика, не обернувшись. - Помоги ему.
Коля бросился открыть дверь, но она распахнулась и, зацепившись за порог, в него ткнулась пьяная Ромкина мать. Паренек не удержал, и она снопом повалилась на пол. Следом вошел Ромка, в картузе, в длинной, не по росту, с подвернутыми рукавами, драной куртке и в кедах.
- Привет, - сказал он, совсем не удивившись, что увидел Колю. - Бери за ноги, оттащим в сторону. Да сильней ты. К печке тащи. Нажралась, сука, аж по юбке течет.
Коля помог оттащить бесчувственную женщину на тряпье и, отойдя, наблюдал, как Ромка стаскивал с нее войлочные сапоги и подкладывал ей под голову замасленную фуфайку. Женщина лежала на спине: косматая, с оплывшим бледным лицом, а платье на высоком животе - обтянуто и коротко. Чувство омерзения охватило Колю, он отвернулся.
- На диване ложитесь, - сказала пацанам Вика. - Я на полу.
Коля улегся вместе с Ромкой, но еще долго не смог уснуть: перед глазами стояло то омертвелое, без признака кровинки, лицо Ромкиной матери, то белыми, вспухшими, тугими шарами налитые груди Вики с маленькими пупырышками, проступившими через кружево ночной рубашки.
17.
Когда Коля открыл глаза, все еще спали. Мать Ромки лежала, разметавшись во сне, раскинув ноги, отчего высокий ее живот обозначился еще больше. Вика лежала с другого бока печи, завернувшись в свое пальто, под головой Колина шапка, а в ногах- его пальто. Едва паренек ступил на пол, половица скрипнула, и Вика пошевелилась.
- Холодно, - сказала она. - Там спички на загнетке, печку растопи.
Коля вышел на мороз, постоял наблюдая, как в снегу образуется желтая лунка, затем наломал трухлявых досок, внес в хатенку и долго колдовал у топки, разводя огонь.
- Есть чего будем? - спросила Вика. Она стояла перед Колей в ночной рубашке и юбке поверх.
- До бабы Мотри схожу, - ответил паренек. - Или Лешке скажу, принесет.
Простонала длинно Ромкина мать, приподнялась на руках, повела вокруг бессмысленным взглядом.
- Чего? Опять? - невразумительно забормотала она. - На живое, пристебаи. - Ругнулась грязно и повалилась на тряпье.
- Васильков! - вдруг испуганно вскрикнула Вика, отпрянув от окна. Она едва успела надеть свитер, а на крыльце уже гремели тяжелые шаги. Коля еще никогда не имел дел с милицией, и милиционеров вообще побаивался, потому быстро отскочил за печь.
- Здравствуй, красавица южная, - сказал Васильков, войдя в хатенку. Коля слышал, как он поставил табурет и сел на него. - Все, как говорится, налицо. Полным полна бичарня. Что же ты не здороваешься? Не ждала?
- Привет, - ответила Вика, отойдя к столу, и Коле хорошо било видно ее.
- Трое, четвертый где?
- Кто еще? - сделав удивленное лицо, спросила Вика.
- Пальто с шапкой чьи валяются?
- Что я, знать должна? - Вика дернула плечом, будто говоря тем: лежат себе и лежат, мне-то что за дело?
- Так, - сказал Васильков, и Коля догадался, что он оглядывает комнату, - Пили?
- Никто не пил.
- Самогоном за порог несет. Ветлов, выходи, - позвал Васильков. Прежде чем прятаться, форсунки бы прочистил.
«Уже узнал, что я здесь», - обреченно подумал Коля, проникаясь еще большим страхом и уважением к Василькову. Медленно паренек показался из-за печки и остановился, глядя настороженно исподлобья.
- Вполне еще благоприятный вид, - отметил участковый, осмотрев Колю. - Вот что, товарищ Ветлов, давай-ка мы с тобой так договоримся: ты не бегаешь, я тебя не ловлю. Мне одного Мальцева, знаешь, вот так! - Васильков черкнул ребром ладони по горлу. - Близко мы с тобой еще не знакомились, так и не надо. Почему сбежал?
- Просто, - насуплено буркнул Коля.
- Во! Ты - просто, а мне тебя назад отправляй. Деньги у меня лишние. Мальцеву, тебе на автобус, этой вот попрыгунье…
- Я никуда не поеду, - заявила Вика.
- А я тебя спрашивать не буду, мадам.
- Я не мадам, - отрезала Вика и гордо отвернулась. Коля невольно засмотрелся на нее и подумал, что он бы не смог себя так повести.
- Вот что, Малышева, фокусы мне прекрати. И не смотри на меня так, я тебе не лягушонок, и удавом на меня нечего. Ты так будешь прыгать, прыгать, да и внука мне принесешь.
- Не бойтесь, не принесу. Знаю как.
- Мать твоя тоже знала, поднесла мне подарочек, вожусь теперь с тобой, - начал было Васильков, но Вика закричала на него:
- Ладно! Чуть что, все сразу - мать. Вы спали с ней, да?
- Ой, раскричалась она, - повысил голос и Васильков. - Смотри-ка, цаца. Маму ее не трожь. Да я сейчас ремень сниму, заголю тебе одно место, да так всыплю.
- Ой-то, всыпали, - огрызнулась Вика.
- Еще как всыплю.
- Ослепнете.
- Тьфу! Ты вот что, Малышева, съехала бы отсюда. Там ты хоть в спецшколу сдавайся, хоть на панель иди, а только чтоб в моем районе тебя не было. Слушай, - заговорил вдруг миролюбиво Васильков: - Ну, давай я тебя в совхоз устрою, дояркой, а? Или в районе, в училище. На повара там, на маляра.
- От работы кони дохнут, - сказала Вика.
- Хорошо, - Васильков поднялся. - Тогда чтоб духу твоего здесь не было. Ты за интернатом приписана, вот пусть тебя интернат и устраивает. Ага, проснулся, - поворотился Васильков к Ромке, который настороженно смотрел на него. - Где прятался, когда приезжали за тобой?
- А тебе-то что? - хрипло спросила участкового Ромкина мать. Она приподнялась и села, прислонясь спиной к печке. - Чего пристал? Покоя от тебя нет.
- Господи, - протянул Васильков, - сколько же вас на мою голову? Вот что, Клавка, ты отправляй-ка своего в интернат, пожалей парня, пропадет.
- Твое какое собачье дело? - мать Ромки потерла ладонями оплывшее лицо.
- Ты меня не собачь, - угрожающе сказал Васильков. – Я погляжу, погляжу- да в эльтепе тебя годика на два.
- А во этого не хотел? - мать Ромки похлопала себя ниже живота. – Гляди-ка, выискался.
- Во, во, с тобой только с похмелья и разговаривать, - покивал головой участковый, - Весь стыд потеряла. А пацан раздетый, голодный, о нем-то думай, когда о себе не думаешь. Беременная, а будущее дите травишь.
- Гляди-ка, ему моего дитя жалко.
- А ну тебя, - отмахнулся Васильков и посмотрел на Колю. - А с тобой что делать? Сам назад доедешь или провожатого с тобой?
- Сам доеду, - буркнул Коля.
- Это еще чей? - спросила Ромкина мать, сердитым взглядом бодая паренька. - Понатыркалось вас тут, - вдруг закричала она. - Чего тут? Гостиница? Забирай эту шлюху! - ткнула женщина пальцем в Вику. - И этого! А сына не трожь!
- Заткнись ты, - сморщившись, сказал Васильков и, порывшись в кармане, стукнул о табурет металлическим рублем. - Вот, Ветлов, тебе на дорогу, и чтоб обедешним автобусом... Ты меня понял. И ты, красавица, - повернулся участковый к Вике. - А за тобой, фигаро, - сказал Васильков Ромке, - позвоню - приедут. И попробуй мне исчезнуть, я тебя в спецшколу махом.
Васильков ушел, а пацаны долго еще молчали, поглядывая друг на друга и думая каждый о своем. Только мать Ромки невнятно бурчала себе под нос и ругалась.
- Ладно, пойду, - сказала Вика и подняла с пола свое пальто.
- Куда? - спросил Коля.
- На попутку. Мне легче уехать, а тебе долго стоять придется. А ты, - Вика повернулась к Ромкиной матери, - сама шлюха. Так шлюхой и подохнешь.
Коля вдруг увидел Вику другой, какой-то маленькой, грустной, какой ни разу не видел ее.
- Ты не оставайся, - уходя, сказала она Коле. - В интернат едь, а то привыкнешь.
Вика ушла, а Коля остался стоять посреди избы, удивляясь и не умея объяснить себе, как же так может человек быть одновременно и маленьким, и взрослым.
18.
Однако, как ни страшился Коля Василькова, в тот день он не уехал: загулялся с Лешкой, на автобус не успел, а рубль отдал Ромке на курево. Но и еще день прошел, и еще. И Коле уже никуда не хотелось уезжать. От Ромки он ушел и жил в «кукушнике», в покосившейся, высоко поднятой на сваях избушке, что стояла за околицей на крутом берегу речки. Избушка, сколько помнил Коля, была бесхозной, разве что летом останавливался в ней какой-нибудь залетный бродяга или вздымщик, вышедший из тайги от живицы, чтобы разгуляться и попить самогону. Отапливался кукушник железной печкой, труба от которой выходила в маленькое оконце. Пока топишь - тепло, прогорели дрова - отовсюду: от оконца, двери, от пола, сквозь щели между бревен просачивались и ползли по помещению сквозняки. Но Коля освоился быстро. Где мог, позаткнул щели тряпьем, понатаскал в избушку трухлявых почерневших досок, принес от котельной угля, и одной закладки в печурку хватало ему почти до полуночи. Спал паренек на полатях, высоко поднятых над полом, на изодранном комковатом матраце, укрываясь своим пальто. Питался тем, что приносили Лешка или Ромка.
Сначала Коля опасался появляться на улицах и покидал свой кукушник, когда темнело. Но уже через неделю он разгуливал повсюду, без опаски попасться на глаза Василькову, учителям и знакомым. Впрочем, и опасаться было-то чего? Он думал, как только кто-нибудь из знакомых увидит, что он здесь, так сразу же возьмет и потащит к Василькову, а тот не будет церемониться - раз! И Колю назад, в интернат, а то и в спецшколу, но никто его за руку не схватил и к Василькову не потащил. Вызнав, что он в интернате, знакомые сразу же начинали: как там? Все ли дети без родителей? Хорошо ли кормят? Пораспрашивав с пятого на десятое и даже, видел Коля, не ради интереса, а просто лишь бы спросить что-то, знакомые спешили по своим делам. Вот с учителями встретиться было несколько страшнее, потому Коля старался меньше появляться в центре, а гулял на окольных улицах, но, однажды, все же случилось, что он наткнулся на учительницу математики Ольгу Николаевну. Увидев Колю и искренне обрадовавшись, учительница поинтересовалась, почему он здесь и получила вполне правдоподобный ответ: отпросился у директора, соскучился. Ольга Николаевна тоже стала расспрашивать про жизнь в интернате, да как он учится: «На фоне остальных, наверно, как Архимед?», на что паренек, не моргнув глазом, ответил: учится отлично, и его всегда ставят в пример другим. «Грязный - то почему?» - «Да так, у Лешки Звягина старое пальто взял, с горки покататься, чтоб новое не рвать». Пожелав Коле успехов, Ольга Николаевна поспешила на урок, не зная, что ее бывший ученик, ее гордость, Коля Ветлов, показал ей вслед язык. К концу второй недели Коля осмелел настолько, что даже зашел в школу, правда, во время уроков, но зашел же, не побоялся. Зашел и в вестибюле сразу же столкнулся с Лидией Степановной.
- Ты здесь? - удивилась она. - Какой ты грязный.
Думала, наверно, что этим смутит его. Ну, смутила немножко, ну, и пусть стыдно. Коля ухмыльнулся.
- Где ты находишься?
- А что? - дерзко спросил Коля.
- Коля... - Лидия Степановна укорно повела головой. - Я же спрашиваю тебя.
- В кукушнике, - ответил паренек и усмехнулся в себе: «Ой, нужно ей очень».
- В кукушнике? Один? - учительница смотрела на Колю во все глаза. - Ты голоден?
- Не-т.
- Подожди! - Лидия Степановна забежала в учительскую и тут же возвратилась. - Вот тебе ключ, иди ко мне и приведи себя в порядок. В холодильнике найдешь поесть. И жди меня.
Коле хотелось сказать, что ему неплохо и в кукушнике, но ослушаться Лидию Степановну не посмел. Придя к ее дому, он потоптался у двери, раздумывая и чувствуя в себе, как что-то мешает ему открыть замок и войти в дом. «Ты здесь?» - звучал в ушах удивленный голос Лидии Степановны. «Прямо! не знала... - занегодовал в душе паренек. - Будто Ольга Николаевна не сказала, что я здесь». Повесив ключ на замок, Коля пошел к себе. Больше всего он боялся, что придя домой и не застав его, Лидия Степановна наведается в кукушник, и тогда ему все же придется пойти к ней. «Ага, сейчас, - сказал себе Коля. - Пусть с Гришкой живет». Но встретиться с учительницей ему не пришлось. Когда он пришел к себе, навстречу ему поднялся Виктор Александрович, а у окна сидел Васильков, и около него стоял Ромка, в новеньком пальто, в кроличьей шапке, на ногах - поблескивающие носками ботинки.
- Здравствуй, беглец, - сказал Виктор Александрович. - Когда гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе.
- Здравствуйте, - пролепетал Коля.
- А вот одежонки на тебя не захватил, - посетовал воспитатель. - Не думал, что так быстро изнахратишь.
- Не будем задерживаться, - поторопил Васильков. - А то заявится преподобная, никакими силами не увезешь.
...У автобусной двери Виктор Александрович задержался и протянул участковому руку.
- Спасибо, Иван Яковлевич, чтобы я без вас делал.
- Не за что, - ответил Васильков, всматриваясь в женщину, что бежала к автобусу. - Ну, вот, чего я и боялся. Явление народу. Давай, скорей запрыгивай, - поторопил он Виктора Александровича и подтолкнул его к автобусной двери. - Чего доброго выцарапает зенки. Юрьич, закрывай дверь, пока тебе автобус не разнесли, - крикнул участковый шоферу.
Едва дверь захлопнулась, как в нее с разгона ударилась мать Ромки и исступленно заколотила по железу кулаками. Мужская ее шапка упала с головы в снег, косматые волосы заслонили лицо.
- Сука! - услышал Коля крик женщины, и все, кто был в автобусе, прилепились к окнам. - Увел, да? Запрятался, гадюка! Открывай, открывай, падаль! Я доберусь до него, я ему буркалы повыцарапаю. На, на тебе! - пинала женщина ногой в автобусную дверь.
Коля увидел, как Ромка мученически посмотрел на Виктора Александровича, а тот положил пацану руку на плечо.
- Гадина лягавая! - кричала снаружи мать Ромки. Она схватила упавшую шапку и швырнула ею в Василькова. - Я тебе черепок твой топором раскрою, падла, глаза уксусом выжгу.
Неожиданно она оставила участкового, подбежала к окну и носом приплюснулась к стеклу.
- Сынок, милый ты мой, - нежно позвала женщина Ромку. - Сыночек! - она провела по стеклу пальцами, словно погладила сидевшего за ним сына по лицу, и неожиданно истерично закричала: - Ты сбеги от них! Сынок, ты сбеги! Слышишь? - и Коля увидел в глазах женщины слезы. - Как же-то я без тебя... ты сбеги! Изверги они, изверги!
Ромка насупленно молчал, опустив вниз голову, а Коля почувствовал, что еще немного и он заплачет сам.
Автобус заурчал, тронулся с места, а женщина побежала следом и что-то кричала еще.
19.
Шмыгала по спальне, подбегая к каждому, и повиливала хвостом рыжая собачонка по кличке Дина. Ткнувшись головой в ладонь, она поднималась на задние лапы, опиралась передними на колени и выжидательно-преданно заглядывала в глаза. По спальне разносился смолистый запах канифоли и, приторный, горелой пластмассы: это Вирчик чинил маленький транзисторный приемник. Скребя рашпилями, Ломик и Полочка отделывали деревянные ложа поджиг. Лениво перекидывались в карты Шеста и Бочкарев. Остальных не было, они запрятались по бытовкам и полушепотом травят анекдоты. На этаже нет-нет, а и возмущенно завопит девчонка или хамски зарыгочет кто-то из старшиков. На шум являлся ночной воспитатель, невысокий плечистый мужчина с вислыми черными усами, и в спальню ребят доносился его грубый голос и топот убегающих ног.
Каждый раз, заслышав голос ночного, Ломик и Полочка прятали поджиги под матрац, брали в руки веники и изготавливались сделать вид, что заняты уборкой.
Но воспитатель сюда, к шестиклассникам не заглядывал, убедившись, что с его появлением на этаже стало спокойней, он спешил в другое крыло, где не меньший гам поднимали младшики.
- Как?! - хвастал Полочка, показывая всем готовую поджигу.
- Дай гляну, - попросил Бочкарев. Коля тоже подержал в руках Полочкино оружие и попробовал прицелиться. Сам он один единственный раз в жизни изготовил оружие, гранату из ржавых болтов и гайки. Граната взорвалась и отлетевший болт угодил Коле в руку. Потом долго держалась опухоль.
- Щас бы спичек, испробовали бы, - сказал Полочка.
- У Рылы попроси, - подсказал Бочкарев.
- Отнимет, себе заберет, - выразил сомнение Полочка.
- Не отнимет, - сказал Ломик. - У него есть поджига.
Помявшись, Полочка все же пошел искать Рылу. Возвратился он вместе со старшиком, с опаской ожидая, что вот его оружие сейчас положат в карман, и только он его видел. Но Рыла поджигу не отнял, присел на кровать и стал очищать спичечные головки в трубку. Коля украдкой наблюдал за старшиком: рыжие вьющиеся волосы, зачесанные назад, редким пушком бороденка, обрамившая тонкое лицо, но во взгляде превосходство и надменность.
- Шомпол есть? - спросил Рыла.
Полочка услужливо протянул старшику металлический стержень.
Кинув в трубку кусок гвоздя и притрамбовав его бумагой, Рыла подкинул поджигу и ловко поймал ее за рукоятку.
- Ну, кто? С пяти шагов с головы коробок сшибу. - Рыла взвел алюминиевый боек и притравил серой казенку. - Слабо? - поглядел он на Полочку.
- Я еще жить хочу, - сказал пацан, отходя подальше.
Рыла повернулся к Ломику, скользнул по его лицу быстрым взглядом и остановился глазами на Коле.
- Игрушка тебе, да? - сказал паренек, подвигаясь на кровати.
Целясь поочередно в каждого из пацанов и видя, как испуганно отпрянывают они в сторону, Рыла заходился от смеха, задирал ноги и дрыгал ими.
- Да не стрельнет он, - сказал с уверенной улыбкой Ломик.
- Не стрельну? - загорелся Рыла.
- Нет.
Рыла заойкал, порыскал взглядом по спальне и прицелился в сидящую собачонку. Словно почуя недоброе, Дина опустила хвост и отошла подальше. В этот момент раздался выстрел. Взвизгнув, Дина завертелась на месте, упала, хотела подняться, но забилась в предсмертной агонии, дернулась всем телом и, вытянувшись, затихла. Потрясенные случившимся, мальчишки оцепенели. Сам испугавшись, Рыла бросил поджигу на Колину кровать и стремглав выбежал из спальни. Заглянули и тут же «смылись» старшики, а на лестничной клетке уже раздавались быстрые шаги ночного. Захлопали двери - это он пошел по спальням.
- Кто стрелял? - зайдя в спальню шестиклассников, встревоженно-громко спросил ночной и втянул носом воздух. - Я спрашиваю - кто? - он повел быстрым взглядом от одного пацана к другому.
- Спрячь, - шепнул Коле Полочка.
Не понимая, почему это он испугался, Коля отогнул угол матраца и сунул поджигу под низ.
- Я спрашиваю, кто стрелял?
Ни звука в ответ.
Протиснувшись в спальню, столпились у двери любопытные, даже девчонки спустились со своего этажа. Выждав, ночной пошел междурядьем коек и остановился над мертвой Диной.
- Вы! - после длинной паузы сказал он, почему-то глазами останавливаясь на Коле.
- Чудовищно. Убить живое существо... Нет, вы не люди, вы - звери. Сегодня собачонку, а завтра? Ай, да что вам говорить, какими словами до вашей души достать?
Ночной склонился над убитой собачонкой и погладил ладонью по шерсти.
- Отдаете поджигу! - недобро сказал он. - Или я воспитаю вас по-своему.
Красный от стыда, готовый от слов воспитателя провалиться сквозь землю, Коля взглянул на Полочку - тот незаметно качнул головой: молчи, мол. Колю так и зудило сказать ночному, что ни он, ни ребята не виноваты, что Дину убил Рыла, но он не в силах был побороть того оцепенения и испуга, что охватили его.
- Ну, что ж, тогда я поищу сам, - сказал ночной и отправился прямо к Коле. Паренек со страхом смотрел в сверкающие злом глаза воспитателя.
- Подвинься, - ночной откинул угол матраца и взял в руки поджигу. - Ну, что? - спросил он с недоброй усмешкой. - Свеженькая, дымок еще не вышел. Я конфискую, не возражаешь? Так вот... как тебя? Ваня, Петя, за эту штуковину пусть тебе хвост накрутит твой воспитатель, а вот за собачонку...
И от сильного удара по лицу Коля перевернулся через кровать и упал на пол.
- Вы не смеете, - крикнул он, подхватываясь.
- Смею. За это смею, - жестко оказал ночной и, подойдя к Дине, мертвую взял, как живую, на руки и пошел из спальни. У двери он обернулся, обвел всех укорным гневным взглядом и добавил: - Можете жаловаться на меня прокурору.
Коля встал на ноги, злость и обида душили его.
- Из-за тебя! - закричал он на Полочку и упал лицом в подушку. - Папа, мамочка, - плакал паренек, - заберите меня отсюда! Ну, зачем вы умерли? Зачем?
Коля не видел, как отвернулся и опустил голову Бочкарев. Не видел он, как угрюмо раздевались и укладывались в постели остальные ребята.
20.
Коля ожидал, что его за поджигу и случай с Диной вызовут к директору, а тот станет выспрашивать, что да как. Паренек уж приготовился упорно молчать, потому что Рыла вчера, заглянув в спальню, недвусмысленно предупредил: «Заложишь - кранты!», но особого шума происшествие не вызвало, разве только Виктор Александрович утром подошел к Полочке и предупредил: если тот еще раз изготовит поджигу, то он поставит его на учет в детской комнате. Полочка сначала бурчливо отнекивался, уверял, что поджига не его, но Виктор Александрович прикрикнул на него и сказал, что человек должен уметь честно признать свою вину, иначе так и пойдет по жизни сам себе подлецом. Полочка все равно не признавался, и тогда Виктор Александрович доказал ему: он принес из учительской шкатулку, которую Полочка делал к городской выставке и показал пацану узор на ней и на ручке поджиги, попросил всех сравнить, и все пацаны подтвердили, что узоры схожи.
- Дорогие мои, - сказал Виктор Александрович, - даже если из вас кто воздух испортит, я сразу скажу кто.
Коля думал, что Виктор Александрович начнет допытываться, кто убил Дину, но и этого воспитатель на стал делать.
- А тому, что кто-то из вас мог убить, - сказал он, - я не верю. И можете повесить меня за ноги, если тут не причастен Рылов.
- Не-ет! - чуть ли не в один голос протянули пацаны, и Коля тоже выдавил из себя: «Не было Рылова,» - но Виктор Александрович отмахнулся.
- Не пытайтесь убедить меня, что волк стал ягненком. А, может, кто из вас повесил Барсика?
Пацаны отвели взгляды, а Коля сразу вспомнил лохматого черного Барсика, добродушного кота, что каждый день приносил в зубах огромную крысу. Рыла все таскал кота за хвост и, однажды, Барсик, извернувшись, цапнул старшика за палец. Тогда Рыла набросил на него простыню, скрутил его, оставив свободной голову, и пассатижами, несмотря на возмущенные и даже угрожающие возгласы пацанов, стал выламывать Барсику зубы. Колю передернуло, так явственно он увидел темную кровь, побежавшую у Барсика изо рта, и услышал его мучительный, совсем как человеческий, крик.
Но Рыла на том не успокоился, он воткнул в горло коту шило и хохотал, видя, как бьется он в простыни, кричит и мотает головой, разбрызгивая на пол и на простыню, кровь. Наиздевавшись, старшик взял кусок провода, сделал петлю и повесил Барсика над дверью. Одни пацаны, наблюдая за Рылой, делали вид, что им такое привычно, посмеивались и выжидательно поглядывали на младшиков, дескать, учитесь, салажата, а кто-то даже сказал: «На войне не то!», но многие и с ними Коля морщились, переживая в себе мучения Барсика, и ненавидели Рылу. Но только слова против никто не сказал, может, потому что каждый испытал, что такое Рылин удар кулаком под дых. Испытал и Коля, когда не отдал старшику свой полдниковый шоколад.
- Что притихли? - спросил воспитатель.
- Виктор Александрович! - Коля даже задохнулся от решимости сказать воспитателю правду. - Это Рылов! Он Дину убил.
Воспитатель внимательно посмотрел на Колю и кивнул головой.
- Ты чего? Того? - спросил паренька Бочкарев, когда воспитатель ушел.
- А что? Думаешь, Рылы боюсь?
- Теперь жди, - Бочкарев оглянулся ,на стоящего рядом Кудрю, и показал ему кулак. - Во! Понял?
- Ой, застращал, - осклабился Кудря и, независимо пройдя мимо Коли, толкнул его плечом.
- Только так засучит, - безнадежным голосом сказал Полочка.
- Рыла сам не будет, Нечая подговорит.
- Ой, Нечай! - презрительно бросил Ломик.
- Мы ему тогда сделаем, - неизвестно на кого сказал Бочкарев. - Шеста, скажи?!
- Да, сделал, - сомнительно буркнул Шеста. - Смелый больно?
Бочкарев не ответил, только загадочно ухмыльнулся.
21.
К Вирчику приехала мать. Эту весть принесла Светка Булашонок, запоздав на «литеру», и учительница отпустила Вирчика с урока. «А ко мне не приедут, - горько подумал Коля. - Никто. Никогда». Он украдкой оглядел ребят, многие пацаны и девчонки сидели понурые, задумчивые, склонив головы к столам. Всё, оставшееся до конца урока время, Коля был рассеян и отвечал невпопад. На большой перемене он увидел Вирчика с матерью в вестибюле школы. Вирчик сидел на подоконнике молчаливый, скучный какой-то и равнодушно водил вокруг глазами, задерживаясь иногда взглядом на стендах и проявляя мимолетный интерес, будто тысячу раз виденные, они были ему сейчас главнее, чем встреча с матерью. Женщина тоже сидела молчаливая, время от времени поворачивала к сыну голову и что-то спрашивала, а Вирчик кивал головой. Мама Вирчика, как отметил Коля, была некрасивая, пожилая, с гладко зачесанными назад разного, и белого, и желтого, и темного цвета волосами, в фуфайке, серый платок сдвинут на плечи. Из-под светлой, местами очень замызганной юбки выглядывали старые кирзовые сапоги. Весь ее облик бросился Коле в глаза сразу, и он подумал, что мама Вирчика приехала, наверно, прямо с работы. Проходили по вестибюлю пацаны и девчонки, как-то завидно поглядывали на Вирчика.
- Мальчик, а мальчик, - грубым сиплым голосом позвала Колю женщина и поманила к себе пальцем, и когда паренек стал около, протянула ему кулек с круглыми слипшимися конфетами.
- Я не хочу, спасибо, - отказался Коля.
- Да ты возьми, - тянула к нему кулек женщина. - Что дикой-то?
- Да ладно ты, - сердито буркнул на мать Вирчик.
- Так конфеты же, - растерянно посмотрела на него женщина.
- Что? Конфет не видели? - так же бурчливо спросил Вирчик. - Ладно, мне идти надо.
- Так я же по городу с тобой хотела, шапку купить.
- Что? Шапок нам не дают?
- Два года тебя не видела... - Мать Вирчика всплакнула и обняла сына за плечи, но тот освободился рукой и подвинулся. - Дикой, совсем дикой стал. Может мороженого тебе принести?
- Не хочу.
- Так что-то ж хочешь? - заглядывала сыну в глаза женщина. - Может торт или еще чего? Ребятам дашь.
- Извините, - напомнил о себе Коля. - Я пойду.
Оставив Вирчика с матерью, он пошел по коридору.
- Веточка! - услышал Коля. - Подожди! Во! Червонец дала, - подбежав, сказал Вирчик. - Возьми, с пацанами купите чего-нибудь.
- А ты?
- Да по городу еще с ней похожу. Пристала.
- Если б ко мне мама приехала, я бы весь день с ней пробыл, сказал Коля, проводил Вирчика взглядом и отправился разыскивать своих пацанов. Он задумчиво шел галереей, как вдруг, в лицо ему угодило что-то мягкое. Ступив в сторону, Коля пропустил мимо себя двух третьеклашек, которые толкаясь и поддавая друг дружке коленом под зад, гнали по галерее зимнюю шапку. Такую же шапку Коля заметил и в нише под потолком. Она лежала на краю, свесившись ухом вниз и, наверно, ждала, пока ее кто-то оттуда снимет. Вспрыгнув на подоконник, паренек ухватил шапку за свисающий шнурок и сдернул вниз. Вместе с ней на него обрушилась туча пыли и посыпались мандариновые корки. Шапка оказалась новой, но из нее воняло. Сморщившись, Коля прошел к выходу на задний двор и выбросил шапку в мусорный ящик. Он уже хотел возвратиться в школьный корпус, но тут двое старшиков преградили ему путь. Это были дружки Рылы: Нечай и Када. Они надвигались на Колю медленно, загородив собой проход и, не ожидая в том ничего для себя хорошего, паренек попятился и оглянулся назад. Путь к отступлению был или на улицу, или в подвал. Сообразив, что пацан может юркнуть в уличную дверь, Када бросился вперед и загородил ее собою, Коле же ничего не оставалось, как отступить на лестницу, что вела в подвал. Страха большого паренек не испытывал, были только досада и ожидание, что его все- таки не тронут, попугают и все.
- Ну, чё? Поговорим? - спросил Нечай и сильно ударил Колю кулаком в плечо. Не удержавшись, паренек загремел по ступенькам вниз и больно ударился коленкой. Вскочив на ноги, он бросился вверх по лестнице, в намерении проскочить, но опрокинутый ударом ноги в грудь, опять упал.
- Да? Взяли? - вне себя от ярости Коля бросился на обидчиков. На этот раз ему удалось избежать удара и, увлекаемый им, старшик загремел вместе с ним вниз. - Взял? Да? - яростно выговаривал Коля, нанося удары и не давая Нечаю опомниться. - Я к тебе лез? Лез? Да?
Подоспел на выручку товарищу второй старшеклассник, оттащил разъяренного пацана за шиворот и толкнул в подвальный коридор.
- А ты?! - закричал Коля и, подхватив с пола обрезок трубы, бросился на обидчика. Но дверь перед ним захлопнулась, и паренек оказался в темноте. - Откройте! - хрипел он, толкаясь в дверь плечом и громыхая по ней трубой. - Что? Струсили? Струсили, да?
Снаружи не ответили. Коля услышал звяк щеколды и звук удаляющихся шагов. Оставив попытку открыть подвальную дверь, он прислонился спиной к стене и долго стоял так, терзаясь обидой и злостью.
22.
Где-то заурчала вода, и шипел выходящий пар. В конце подвального коридора голубо пролег на полу и стене, обозначив собой кособокий угольник, дневной свет. Коля пошел туда, зная, что свет проникает через малую отдушину под потолком. Здесь в полутьме белели оставленные на загаженном полу тарелки и чайник, матово отсвечивали вилки и ложки, весь отсек был завален спинками от кроватей, поломанными партами и тумбочками. Вскарабкавшись наверх, Коля устроил горизонтально одну из сеток и прилег на нее. О своем теперешнем положении он не думал: знал, что все равно кто-то спустится в подвал и выпустит его. Коля думал о своей, так круто изменившейся жизни, о маме и папе, что лежат сейчас в холодной тьме и ничего не знают про него. Думал паренек о Вячеславе Тихоновиче и Лидии Степановне, может, зря он отказался жить у них? Наверно, зря. Жил бы себе спокойно, и не было бы ни этого мрачного подвала, ни Рылы, ни убитой Дины. Так, пребывая в разных думах, Коля постепенно забылся и не заметил, как уснул. Разбудил его скрипучий настойчивый голос, вначале донесшийся словно ниоткуда, но когда паренек поднялся на своей лежанке, увидел внизу, на голубом фоне рассеянного света, мужчину. Мужчина стучал по коечной сетке палкой и звал его.
- Зову, зову: малый, малый, а он спит. Ты чего ж - то тут спишь? Все бы вы по подвалам, все бы по темноте, это с кровью в вас входит, а еще - когда привычка, так хуже неволи. Или хочешь, чтобы тебе крысы нос отгрызли? Вот возьму да уведу прямо к директору, скажу - на уроки не ходит, в подвале живет.
- Сразу и к директору, - хмуро сказал Коля, узнавая столяра Василия Трофимовича. - Боялись вашего директора.
- А я тут доску приметил, - продолжал столяр, - слышу - сопит кто-то. Ну, слезай, что ли. - Василий Трофимович пошел вперед по темному коридору и остановился перед невидимой дверью. - Электрика на техничную ставку взяли - и полы не трет, и лампочки не вешает, - говорил столяр, бренча ключами и нащупывая замочную скважину. - А что ты думаешь? Проверить некому, был бы завхоз, он бы и вправлял мозги, а так директор разве ж один за всем уследит? - Василий Трофимович толкнул дверь и ступил в темноту. Вместе со щелчком выключателя резанул по глазам яркий свет лампочки. - Никак новенький. Что-то я не заприметил тебя.
- Меня Колей зовут.
- А меня знаешь?
- Знаю.
- Ну, давай руку.
Рука Василия Трофимовича была твердая, шершавая, теплая, и Коля со всей силы пожал ее.
- Так что же, Николай, тебя занесло сюда?
- Да дрался я здесь, - откровенно признался паренек. - А меня закрыли.
Столяр взял с полки, на которой у него лежали разные инструменты, сигарету и прикурил.
- Ты-то не куришь еще? Ну, дело нехитрое. Чему, чему, а такому здесь махом. А что подрался, так в твоем возрасте всегда дерутся.
- Старшики лезут.
- Понятное дело, на то и старшики, чтобы командовать. Народ не неженный, всяк дома не того нахватался. Где отец - пьяница, да каждый день мать гонял, где оба алкаши, так вот, гляди, и у них осело: дескать, раз я сильный, так кулаком могу. Ничего, подрастешь, силой нальешься, и сам тем же брать станешь. Так от одного к другому и идет, от большого к меньшому, цепная, выходит, реакция получается. Э, малый, когда б вас да сюда с пеленок забирали, да чтоб воспитатели вас от ссаников до таких вот подняли, с вас бы что и вышло. А так... Вот я, - выговаривал Василий Трофимович Коле как взрослому, - сколь? Пятый год здесь работаю - нагляделся. Не успел он с восьмого класса выскочить, а тут и загремел. То в колонию, то в тюрьму. Сколь вашего брата там еще будет. А все, что вы сызмала всякой гадости напитались, не каждого переломишь. Да еще воспитатели, учителя на сто рядов меняются, одних только директоров за мою бытность шесть штук сменилось. Вот перед этим... тоже был один, что ты! Пацаны ёного духу, как черт ладана боялись. А с полгода поруководствовал - судили. Двоим по башкам надавал. И не надавай, так вы, гляди, на шею сядете и ноги спустите. Розгу для вас добрую, чтоб, когда через эту вот бестолковку не доходит, так через заднее место, может, дошло б.
- А директора того что? В тюрьму?
- В тюрьму-то нет, а с отсрочкой дали. На то и суд, там тоже люди, разобрались, что к чему. А потом, уж и время прошло, и директор тот уехал, этих, кому он по башкам надавал, тоже на ту же скамейку. Вот над такими, как ты, измывались. Мирсатов, помню, такой. Король. Всяко было. Сейчас потише чуток. Да и почище стало. А, помню, зайдешь - вонь стоит, будто тебе не школьное заведение, а сартир уличный. Не сымать директоров нужно, а дать одному приноровиться. А что ж ты думал? - пришёл, махнул волшебной палочкой, и все тебе появилось? Для всего время надо. А только и к этому директору уже подбираются, когда комиссии одна за другой, ясно дело. Говорят, побыстрей надо, дюже уж медленно разворачиваешься, смотри, а то мы тебя по одному месту мешалкой. А мне из моего подвала другое видней: мешалкой мы всегда мастера, а раз у человека получается, ты не комиссию к нему шли, ты помоги ему. А то, вижу, дали ему всяких старших, а те ни рыба, ни мясо. Пурхается один человек.
Василий Трофимович поднялся с табурета, взял от стены лист стекла, положил на широкий стол, поправил.
- А вы, бесенята? Хоть бы видели, как про вас пекутся. Вот, последняя стеклина, горит как в полыме. А то б, когда кто из вас разбил стекло, пускай бы сам и застекливал. Или б стамеску спросил - замок вставить. Нет, все бы на готовое. Один - тумбочку своим карате развалил и в подвал ее тащит, ремонтируй, дядя Вася. Знает, собачий сын, что ему другую тумбочку поставят. Новехонькую. Другой - куртку выбросил или, гляди, загнал кому, ему другую со склада, фасонную. Где ж так беречь станешь? А кабы он да копейке счет знал, да зарабатывал, да с него за эту тумбочку выдернули... А так: государство богатое, государство еще даст. Вот и получается, государство кого себе растит? Нахлебников, трутней. Вон, детский фонд затеяли, и я пятерку вложил. Оно, конечно, может, такой фонд и нужен, а только, когда б все берегли да сохраняли, гляди, фонда никакого и не надо. Да кабы мне в пацанах такую куртку или игрушку самоходную, что вам со всех сторон машинами привозят, так я б не то, что по стеклу ударить, я б на него дышать боялся. Э! Э! Ты к пиле не лезь, пальцы еще все целы?
- Вам помочь? - спросил Коля.
- Вот здесь, придержи - ка.
Стеклорез с легким позваниваем покатился по стеклу. Василий Трофимович резко надавил, и отрезанная шипка оказалась у него в руках.
- Ну, что? Поговорили с тобой, Николай, а мне надо стеклину в первый класс вставить.
- Можно, я с вами?
- А уроки? Ты вот что, Николай, как уроки отойдут, тогда и приходи, а то как же так получится? Нехорошо получится, выходит.
23.
На обеде Валентина Дмитриевна сказала Коле, что его требует директор. В кабинете директора сквозь неплотно прикрытую дверь Коля увидел незнакомых мужчину и женщину, хотел постучать, но тут услышал свою фамилию и понял, что разговор идет о нем. Он остался за дверью и прислушался.
- Характеристика-то хорошая, - продолжал мужской голос. - Да вот насколько она верна? Вы знаете, Виктор Степанович, я не совсем доверяю характеристикам, подчас каждая вторая необъективна.
- Откуда такая предвзятость?
- А вы что, считаете иначе?
- А на фотографии он красивый, - сказал женский голос. - Примерно таким я его и представляла. Чернобровый. Смуглый, по-всему, да?
- Смуглый, - подтвердил директор.
- Я думаю, - заговорил мужчина, - что это как раз то, что нам нужно. Если окажется так, то уже в понедельник я буду в крайоно. Впрочем, конечно, лучше не спешить, приглядеться сначала, чтоб знаете, не купить кота в мешке.
- Мы не торгуем, - с недовольством в голосе сказал директор.
- Виктор Степанович...
- И вам лучше не рисковать.
- Виктор Степанович, - сказала женщина, - мы вас отлично понимаем, это ваши дети...
- Мои дети дома, - услышал Коля резкий голос директора. - И за них я спокоен.
- Да, - возразила женщина, - но все-таки ваши питомцы, и вам обидно за них. Но войдите и в наше положение. Женя, может, насчет кота в мешке неправильно выразился, но ведь то, на что мы решаемся, для нас на всю жизнь. Мы не можем ошибиться.
Тут Коля нечаянно толкнул дверь локтем, она открылась и ему пришлось сообщить о себе.
- Садись, - директор указал пареньку на диван. Коля сел, чувствуя, однако себя как-то неловко от пристального разглядывания. - Ну, ка? Приживаешься? Ни с кем не подрался? Нет? - директор улыбнулся и сказал после паузы: - Вот какое дело, Коля. Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна мои хорошие знакомые. Мы тут разговаривали, я им рассказал о тебе, ну, и... они изъявили желание подружиться с тобой. Как ты на это смотришь?
Коля выжидательно молчал, не понимая, с какой это стати, вдруг, с ним захотели подружиться.
- Мы хотим пригласить тебя к себе в гости, - сказала женщина, встала со стула и подсела к Коле. - Ты не возражаешь, если мы заедем за тобой в следующую субботу? Покажем тебе город, сходим в театр. Согласен?
Коля пожал плечами и взглянул на директора, ожидая, что тот скажет.
- Почему же не согласен? - сказал директор. - Конечно же, согласен. Отдохнет, наберется впечатлений. Да?
Коля опять пожал плечами.
- Мы так прямо его ошарашили, - улыбчиво и ласково оказала женщина, - он даже растерялся. - И она прижала Колю к себе.
- Вот и хорошо, будем считать - договорились, - сказал мужчина, поднимаясь. - Рита, нам пора. - Он снял с вешалки пальто жены и помог ей одеться. - До встречи, юноша.
После их ухода директор долго молчал, что-то чиркая шариковой ручкой на листе бумаги. Коля хотел спросить разрешения и уйти, но тут в кабинет вошел Виктор Александрович, мельком взглянул на него и подсел к столу.
- Что задумчивый? - спросил он директора. - Мой чего натворил?
- Да разное тут...
- Чертишь что-то. Над лагерем кумекаешь?
- И над лагерем тоже.
- Ну, и…?
- Выбил у шефов двадцать тысяч.
- Так радуйся.
Директор поднял на Виктора Александровича глаза.
- Нет, цирк! Ты послушай! Шефы дают детям двадцать тысяч. Я знаю, где у меня прореха, куда их вкладывать, сколько и на что. И вдруг звонок! Кто бы ты думал? Третий секретарь: «Виктор Степанович, вы не возражаете, если мы у вас одолжим деньги на спартакиаду?» - «Как?! При чем тут спартакиада?» - «Соберутся спортсмены со всего Союза, городу нельзя ударить в грязь лицом, для спорткомплекса нужно закупить мебель и телефоны.» - «Здравствуйте! Спортсменам нужны телефоны, а детям нужен лагерь! Да если я сейчас не дострою лагерь, куда я летом детей рассую?» - «Виктор Степанович, вы этот вопрос рассматриваете узко, это не говорит о вашей политической и руководящей подкованности!» - «Возражаю!» - кричу в трубку. – «Весьма опечалена, - отвечает. - Вопрос уже согласован на разных инстанциях. И почему вы, собственно, волнуетесь? Через месяц-два мы вернем вам ваши деньги». Нет, ты представляешь, я сплю и во сне вижу этот лагерь, чтоб каждый год не выбивать полторы сотни путевок... А и!... - Директор откинулся на спинку стула, закашлялся. Морозит всего, кучу аспирина сожрал. - Он помолчал и продолжал: - Быт заел. Завхоза надо, срочно, а кто на сто рублей пойдет, когда одного подотчета в миллион. Эти еще... пенсионеры.
- А тебе что говорили? Да покажи характер! Мою кандидатуру предложи, старшим потяну, ей богу.
- Да ладно тебе, - перебил Виктора Александровича директор. - Ты бы... Все бы вы... - Он отшвырнул в сторону шариковую ручку, и она упала на пол. - Старшей квартира нужна, у нее рука в крае! И она будет сидеть здесь, мозоли на заднице натирать, хоть ты заорись, хоть вешайся. И через год ей дадут квартиру, вот увидишь, и плевать, что здесь люди уже квартир по двенадцать лет ждут. А получит - сама уйдет, что ее тут держать будет? Второй моей любимой помощнице для начисления пенсии нужен заработок, а во-вторых, она - хорошая знакомая жены товарища заведующего гороно. - Директор похлопал себя по карманам: - Слушай, может закурим?
- А, может, повременим?
- Повременим, - согласился директор. Коля видел, что он несколько успокоился. - Я вот что хотел сказать тебе: ты при всех хоть дистанцию маленько держи, что ли. В прошлый раз накинулся... Друзья - друзьями, но в какое положение ты ставишь меня перед другими?
- Господи, когда ты перестанешь всего бояться? Со всеми хочешь ужиться, меж начальничками ужакой проскользнуть. Кабы вот не боялся, да не осторжничал, за то время, что мы здесь работаем, можно было бы в два раза больше сделать.
- Да брось... де-ма-гог... – в сердцах сказал директор и поморщился. - Перестройщик. Пока мы перестроимся, я семь раз слиняю. С начальниками надо уметь в мире жить.
- Живи, живи, вот выпрут однажды тебя, как не обеспечившего руководства.
- А ты думаешь, я за это кресло держусь? Да гори оно!
- А сделано столько, не жалко будет?
- Сделано порядком, - директор поднял с пола ручку, опять стал чиркать ею на бумаге. - Да не столько сделанного, сколько детей жалко. Привык к чертенятам. «Все детям-сиротам!» - вдруг сердито заговорил он. - Лозунги бросать - мастера. Базы материальной еще никакой, а уже комиссия за комиссией, что, дескать, сделано по постановлению. Помощи никакой, одни выговора. Боюсь, что однажды не выдержу, заявление на стол и к чертовой матери, пока действительно, как не обеспечившего. Они едут, прут со всех концов, а я ожесточаюсь, черствею невольно, и к людям, и к пацанам... Когда мы начинаем терять доброту, дети чувствуют это сразу, поймут - что останется? Жить на сволочном обмане к ним? Любить их по обязанности да по должности? А ведь они тянутся к нам. Вот неделю назад, когда мне тридцать пять стукнуло, родная дочь забыла поздравить, а они… Директор взял из-под стекла открытку. - Послушай, девчонки твои что сочинили: «Виктор Степанович! Дорогой! Поздравляем вас с днем ангела! Желаем счастья, здоровья, успехов в вашей оставшейся молодой жизни.»
Виктор Александрович рассмеялся.
- Оставшейся? - переспросил.
- Но молодой! - директор тоже рассмеялся и положил открытку под стекло. - А в оставшейся хочется одного - счастья: доброты не растерять, и их любить откровенно, без обмана. «Мамочка, а как я появился на свет?» - «Я тебя в капусте нашла». - «Мамочка, а ты тоже умрешь?» - «Что ты, моя хорошая, бог с тобой, разве может мама умереть?» А потом оказывается, что эта мама, которая нашла свое чадо в капусте, может для него умереть навсегда, оставаясь живой. А что ж? Как нашла, так и выбросила. Вот с каких лет уже их обманываем. Божимся, что не будем пить и даже заявляем об этом на весь мир и тут же, на их глазах, выстраиваемся в огромные очереди у вино-водочных. Жизнь прекрасна! - а рядом с ними серость, разврат; справедлива! - его обеспеченные сверстники щеголяют в «Адидас», а он довольствуется дешевым пальтишко в клеточку. На морду маску со слащавой улыбкой, по головкам их гладим, показываем: вот какие мы чуткие, отзывчивые... что, что, а жалеть умеем, и тут же, за дверью, жалуемся другу дружке, что эти дебилы вымотали нам все нервы, будто они виноваты, что выросли в домах малюток и в детдомах с клеймом психиатра - зепеэр . Вот он! - директор ткнул пальцем в сторону Коли. - Ты скажи ему сейчас, что он - никто, подонок, олигофрен, и он сразу не захочет жить, и я не уверен, что он об этом забудет потом, спустя годы, даже когда уколет себя наркотиком. Что?
- Диалектика, - ответил Виктор Александрович. - Только от жизни собачей собака бывает кусачей.
- Во! Сей доброе и вечное - мудрый рецепт жизни. А мы и бога, и все его десять заповедей забыли, сами ни во что святое не верим и неизвестно, что им в веру принесем.
- Мы переквалифицируемся! - тоном, в котором прозвучало и согласие с директором, и ирония одновременно сказал Виктор Александрович, но директор не успел ответить, потому что открылась дверь, и вошла учительница физики Любовь Ивановна.
- Не передумала? - спросил директор, принимая от нее связку ключей.
- Упаси бог от соблазна, - ответила учительница.
- Ты кончай с таким настроением, мне не совместители, мне постоянные кадры нужны, - говорил директор Любови Ивановне, как давней и хорошей знакомой. - Четыреста тебя устроит? Нагружу.
- Ой, ну тебя, и тысячи не надо. Работаешь и никакого удовлетворения. Сидят эти тупые, полусонные морды... Нет, скорее бы конец года, да бежать от вас.
- Ну, ну, тусклым голосом сказал директор, проводив взглядом учительницу. - А ведь педагог отличный, - обратился он снова к Виктору Александровичу, - я работал с ней. И понять можно. В первом классе десятерых выставили на медико-педагогическую комиссию, и что ты думаешь? У всех десятерых зепеэр и микроцефалия.
- Задержка психического развития, а микроцефалия? Это что еще?
- Недоразвитие головного мозга. А теперь поразмысли: они вырастают и плодят себе подобных. Так чем строить спецшколы и интернаты, да искать изъяны в воспитательной работе, не стоит ли заглянуть в корень зла, и все силы бросить на то, чтобы остановить этот конвейер олигофренизма? Ведь это не макаренковские беспризорники, это совершенно другие дети, которым больше необходим врач-психиатр, чем учитель или воспитатель. Ладно, в силу недоразвития своего не учится, в силу характера не слушается - тоже полбеды, так мне еще каждый бегун стоит клока седых волос. Да случись с ним что, и меня - под суд, и не спросят, сколько ты, Виктор Степанович, сделал для интерната. Каждую минуту по лезвию бритвы хожу. Или эта шутка с повешенным? Еще одна такая - и я в дурдоме.
Шутка с повешенным... Коля вспомнил и чуть не рассмеялся. Это семиклассники учудили: подвесили в приемной к люстре набитые ватой штаны и куртку...
- Тебе смешно, - говорил директор Виктору Александровичу. - А мне как уборщица позвонила, что кто-то в приемной повесился, я, как стоял, так и съехал вниз по стене, и только одна мысль в голове: все! приехал! пиши письма, как там на лесоповале. Устал я, Виктор. Кадры все случайные, пролетные.
Фанатиков бы мне побольше, как ты, Андрей Андроныч. Горы бы свернул.
- Какой из меня фанатик, - вздохнув, ответил Виктор Александрович. - Просто... мне с ними не так одиноко.
Директор внимательно посмотрел на воспитателя.
- Ладно, растрогал... Говори, зачем пришел. Если со склада чего - ни одной новой вещи.
- Краски надо, голубой, в спальне подкрасить. Все стены пластилином исписали, математики. Иксы да игреки.
- Краски не дам, оттирай.
- Куда тереть? Штукатурка уже проглядывает.
- Ты знаешь, как мне эта краска достается?
- Я же у тебя не канистру прошу, два стакана.
- Два стакана, - проворчал директор, расписался на поданном листе и остановился долгим взглядом на Викторе Александровиче. - Хорошо, что напомнил! - он снял телефонную трубку и только, будто сейчас, сообразил, что в кабинете посторонний. - Коля, ты можешь идти, мы еще поговорим с тобой.
Только и ждавший разрешения уйти, Коля покинул кабинет.
- Усыновители приезжали, - услышал он приглушенный голос директора. - Мы всегда не успеваем к ним на помощь, может сейчас, хотя бы к этому вовремя? Повезет парню? Алло! Андрей Алексеич? Ронжин звонит. Дети, жена здоровы? Ну, слава богу. Слушай, выручи. Стаканов хотя бы сотенку. Да, конечно, я их глотаю...
Прикрыв за собой дверь, Коля вышел из приемной.
- Веточка, к тебе приехали, - догнав Колю в коридоре, сообщил Бочкарев.
«Лидия Степановна!»
- Кто? - все же спросил Коля.
- Мужик такой, лысый, на «волге».
Коля вспомнил, что за ним обещались приехать в субботу и сразу сник. Другое дело, если бы приехали Лидия Степановна или Вячеслав Тихонович.
- Около приемной ждет, - добавил Бочкарев. - Сказал - тебя найти.
Нехотя, Коля направился в учебный корпус. Еще издали он узнал Евгения Станиславовича и медленно подошел.
- Здравствуй, - Евгений Станиславович подал руку. – Как обещал, за тобой. Ты готов?
- Воспитателя надо предупредить.
- Не волнуйся, я уже предупредил и дал расписку, что доставлю тебя завтра целым и невредимым.
- Тогда оденусь только.
- Одевание отложим, - улыбаясь по-доброму, сказал Евгений Станиславович. - Пошли?
- Так не одет я... - опять напомнил Коля.
- Ничего, ничего, этот вопрос мы сейчас... Ну, вперед! - и Евгений Станиславович увлек Колю за собой.
Они вышли на парадное крыльцо, у которого стояла белая «волга». Евгений Станиславович открыл дверцу, взял с сидения небольшой сверток и развернул.
- Примерь.
Коля влез в рукава курточки.
- Ну, вот, теперь на тебя прилично посмотреть, - сказал Евгений Станиславович. - А теперь вот это, - он подал Коле спортивную вязаную шапочку. - А! Другое дело. Адидас! Повернись.
Коля послушно повернулся и увидел стоящего в дверях школы Бочкарева. Их взгляды встретились, мгновение оба паренька смотрели друг на друга, один - с вдруг прихлынувшим чувством стыда и неловкости, другой - с откровенной завистью. Но вот, уведя взгляд в сторону, будто заметив нечто более заинтересовавшее его, Бочкарев сунул руки в карманы брюк и засвистел простенький мотивчик.
- Прошу! - Евгений Станиславович открыл дверцу машины.
Нахмурясь, Коля сел в «волгу».
- Вперед! - бодро сказал Евгений Станиславович, садясь к рулю. - Пристегнись только.
Некоторое время они ехали молча.
- Отец не охотился? - нарушил наконец молчание Евгений Станиславович.
- Нет, он рыбачить любил.
- А ты сам-то?
- Петли ставил на зайцев с Лешкой.
- Это кто ж Лешка? Друг?
- Мы в одном классе учились.
- Значит, петли ставил. Э-э -э, петли это не охота. Вот я тебе расскажу сейчас, как мне пришлось с медведем встретиться.
И Евгении Станиславович стал рассказывать.
По мере того, как он развивал событие, Коля ощущал, как время от времени мурашки пробегали у него по спине. Он во все глаза смотрел на Евгения Станиславовиче и думал, что из такой ситуации, как встреча с медведем-шатуном, мог выйти живым только человек сильный и мужественный. А в том, что его новый знакомый именно такой человек, Коля ни на миг не усомнился. К концу рассказа Коля уже зауважал Евгения Станиславовича настолько, что непрошенная скованность, поселившаяся в нем в первые минуты, исчезла напрочь. Почувствовав в себе внутреннее раскрепощение, паренек сам стал рассказывать случаи, услышанные от деревенских охотников, и так увлекся, что не заметил долгой дороги.
- Как замечательно, что вы приехали вовремя, - радостно встретила их Маргарита Сергеевна. - Такой чудесный ужин приготовила!
- Но сначала в ванну, - сказал Евгений Станиславович.
Пока Маргарита Сергеевна готовила ванну, Коля удивлялся обстановке в зале и долго таращился на огромную шкуру медведя, распятую на полу перед диваном. Плоская голова с раскрытой пастью и стеклянными глазами устрашающе смотрела снизу вверх и, казалось, медведь вдруг оживет, встряхнется, встанет на свои широкие лапы с выпяченными когтями и пойдет навстречу.
- Это вы этого медведя? - спросил Коля, трогая пальцем оскаленную пасть.
- Что? Страшный?
- Страшный. И он прямо на вас кинулся?
- Прямо на меня.
Коля повел головой, удивляясь, как это можно не драпануть от такого страшилища. Затем паренек стал осматривать комнату, и она показалась ему, как всё равно, музей, потому что по стенам висели старинные темные иконы, разные маски со смешными и устрашающими рожицами, а на полках в книжных шкафах, перед книгами в красивых переплетах, стояли статуэтки из почерневшего дерева, в серванте посверкивали отраженным светом различные узорчатые рюмки и вазы из фиолетового и голубого стекла.
- Коля, раздевайся, ванна готова.
Первый раз в жизни паренек мылся в ванне. Но Евгений Станиславович не дал ему поблаженствовать долго, он взял мочалку и принялся мыть его. Коле было неловко. Что он - маленький, сам не может? Но не противился: все же приятно было ощущать на себе большие сильные руки, напомнившие ему добрые руки отца.
После мытья Колю переодели во все чистое и новое, подвели к зеркалу, и паренек увидел себя прежнего, уже порядком подзабытого, из тех дней, когда о нем заботились папа и мама.
- А теперь, мужчины, к столу.
И такой нежной ласковостью повеяло от слов Маргариты Сергеевны, таким взрослым уважением к нему, что у Коли на глазах навернулись слезы. Все вместе они сидели за ужином, поданным со сладкой стряпней и лимонадом, и паренек чувствовал себя совсем, как дома. Евгений Станиславович и его жена расспрашивали, и Коля охотно отвечал.
Утром его ожидал вкусный завтрак, который надо было съесть, держа вилку в левой руке, а нож - в правой. Это было для Коли не так странно, сколь непривычно, левая рука совсем не слушалась, так и хотелось переложить вилку в правую, но видя, как Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна посмеиваются одними глазами, постарался, и у него получилось.
В этот день он с Изосимовыми много ездил по городу. Побывал в парке, в кино, отобедал в ресторане, а вечером Маргарита Сергеевна предложила сходить на спектакль.
Здание театра Коля видел по телевизору, но, чтобы побывать в нем, об этом он мог только мечтать. Пока Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна покупали у кассы билеты, Коля похаживал у входа в театр, и весь его вид, как бы, говорил: а вы посмотрите! Я тоже иду в театр! Но почему-то на него никто не обращал внимания. Разговаривал с девушкой высокий парень, похожий, на иностранца; старичок с аккуратной седой бородкой клинышком то и дело поглядывал на часы. У одной из колонн, плечиком опершись на нее, стояла девушка в легкой голубой курточке, в красном шарфе, небрежно опоясавшем шею, и пускала перед собой густые колечки сигаретного дыма. Что-то знакомое было во всем ее облике. «Вика!» - узнал Коля и рванулся было вперед, но тут его окликнул Евгений Станиславович.
- Я сейчас! - крикнул ему паренек и спешным шагом подошел к девушке. - Вика!
Вика опустила на Колю длинные тяжелые ресницы, задержалась взглядом на его лице и отвернулась.
- Вика, это же я, Колька Ветлов. Ты что, не узнала?
Коля увидел, как девушка недовольно поморщилась.
- Вика, ты чего?
- Да иди ты! - бросила сквозь зубы Вика и, не взглянув на паренька, сошла по ступенькам портала вниз. Коля растерянно попятился, потом повернулся и пошел к Евгению Станиславовичу.
- Знакомая? - спросил тот.
- Это Вика. Из нашей деревни.
- Однако знакомства у тебя, - сказал Евгений Станиславович, - и обернулся к жене. - Тебе не кажется, что эта та особа, которую забирали у «Юбилейного?» Судя по ее одеянию, она уже начала зарабатывать.
- А она кем работает? - поинтересовался Коля.
- Хм. Щедрым ангелом, - усмехнувшись, ответил Евгений Станиславович и подтолкнул Колю к дверям.
Домой они вернулись, когда уже стемнело. Маргарита Сергеевна приготовила ужин, а после ужина подсела к Коле на диван.
- Тебе очень хочется назад? - спросила она.
Коля удивленно посмотрел на нее.
- Тебе у нас понравилось?
- Понравилось.
- Ты уже взрослый мальчик, - продолжала Маргарита Сергеевна, - и вправе распоряжаться собой, как считаешь нужным. Мы с Евгением Станиславовичем предлагаем тебе остаться у нас навсегда. Я думаю, мы сможем заменить тебе мать и отца. Ты подумаешь и скажешь о своем решении, хорошо?
Коля сначала понурился, сразу вспомнил Вячеслава Тихоновича и Лидию Степановну, но поднял на Маргариту Сергеевну глаза и кивнул. Он мог бы, конечно, сразу сказать, что готов остаться, но что-то удержало его.
К отбою Евгений Станиславович привез Колю в интернат, сдал ночному воспитателю и, попрощавшись, обещал приехать через две недели.
- Ну, что они? Заберут тебя? - поинтересовался Бочкарев, когда Коля пришел в спальню.
- А откуда ты знаешь, что они хотят забрать?
- Да просто... догадался.
- Сказали... - неопределенно ответил Коля.
В постели он опять размышлял над предложением Изосимовых, но вставал перед глазами Вячеслав Тихонович, Лидия Степановна и, казалось, с укором смотрели на него. Так и не придя ни к какому решению, паренек уснул. Подхватился он среди ночи от крика и матерной брани Нечая и Рылы, обещавшим на весь этаж кому-то вырвать глаз.
- Чего они? - спросил Коля, услышав тихий смех Бочкарева.
- Я им «огонек» сделал, - шепотом ответил тот. - В пальцы вату вставил и сигаретой поджег.
25.
- А старшики вас сегодня будут бить! - открыто на весь класс, обращаясь только к пацанам, сообщила Светка Булашонок, и на лице ее все прочитали: вот, а я-то узнала! Догадайтесь, откуда?
- А кто сказал? - так и подалась к ней с открытым ртом Надя Белова, девчонка с худым лицом и остреньким подбородком и тут же, обернувшись к каждому из пацанов и заёрзав на стуле, позлорадствовала: - Ага! Рыла вам – бум!бум! под дых, - и она ткнула себя в живот маленьким кулачком.
- Лапша! - спокойно сказал с задней парты Ломик.
- Ой, лапша, - загорелась Светка Булашонок, которая всегда больно воспринимала, когда ей не верили. - Я иду по коридору, - заговорщицки обратилась она к девчонкам, - а Рыла с Нечаем пацанов подговаривают: говорят, вечером сегодня, после отбоя, мы им... и Светка с двух сторон боксанула себя кулачками по пухлым щекам.
- Да-а, ври! - на недоверчиво-повышенном тоне бросил Васёк Трипуз, коротышка с короткопалыми руками.
- Не вру-у! - так же повысив голос, протянула в ответ Светка. - Ломов Рылову нос разбил?! Ветлов с Нечаевым дрался?! А Бочкарев им «огонек» делал!
Пацаны переглянулись, Коля же встретился глазами с Никитой Бочкаревым. Из такой Светкиной осведомленности выходило, что она говорит правду.
- Чего, «огонек» ты им делал? - не веря, спросил Шеста.
Бочкарев промолчал, но Коля видел, как с силой он сжал кулаки.
- Ты один знал, - вполголоса сказал Бочкарев Коле. - Засучил.
- Кто? Я? - Коля растерянно смотрел на Никиту.
- А кто тогда?
- Не он, - услышав их диалог, сказала Светка. - Это Кудрицкий им рассказал.
- Я-а а? Толстая, я тебе щас под глаз дам! - Кудря сорвался с места и остановился в позе, готового к прыжку звереныша.
- Дал один такой, - смело огрызнулась Светка.
- А то не дам?
Неизвестно, кинулся бы Кудря к Светке драться, но тут в класс ворвался щупленький, болезного вида Сеня Салонов и от двери радостно возвестил:
- Немец заболел!
Девчонки захлопали в ладоши, закричали «ура!» и ринулись из класса, в их орущей толпе, скучившейся в двери, затерялись Сеня Сапонов и Кудря, остальные же пацаны, словно кто их прилепил к стульям, остались на местах. Напустив на лицо независимую полуулыбку. Ломик молча прибирал в стол тетрадки и книги.
- Да не полезут они, - сказал он. - Что, Булашонка не знаете. Сочиняет.
- К тебе, конечно, не полезут, - многозначительно сказал Васек Трипуз.
- А Бочкарю и Веточке навтыкают, - добавил Шеста.
- Всем навтыкают, - Полочка вздохнул.
- И еще говном вымажут, - вставил Вирчик.
- Не надо было «огонек» делать, - сказал Бочкареву Ломик.
- А откуда они узнали?
- Сказала же Светка - Кудря засучил.
- А Кудря откуда знал? - усомнился Бочкарев.
- Чё, один ты по ночам не спишь? - ответил Ломик. - Я тоже видел, как ты вставал, только никому не говорил.
- Тогда пускай меня одного и бьют, - сказал Бочкарев.
- Одного... всем дадут, - возразил Вирчик. - и шестому «бе» влетит.
- Им-то за что?
- Заодно.
- А договориться с ними? - спросил Бочкарев.
- Станут они договариваться, - Шеста хмыкнул.
- А, может, станут, - возразил Коля.
- С Бутой поговорим, - сказал Полочка.
- А если Виктору сказать? - спросил Коля.
Пацаны взглянули на него и усмехнулись.
- А чё Виктор? - ответил Бочкарев. - Ночевать с тобой будет?
После обеда Виктор Александрович предложил всем классом сходить на Слаломную гору, но только девчонки поддержали его, пацаны же, и с ними Коля, не выразили особого желания. Вдруг, будто с неба свалились, у каждого появились неотложные дела. Вирчик и Полочка собрались на радиокружок, Ломик - на шахматы, хотя терпеть не мог играть в них. Шеста задумал «стираться», чем очень удивил Виктора Александровича. Васек Трипуз и Сеня Сапонов, улучив момент, молча улизнули. Бочкарев сказал, что его пригласила к себе Валентина Дмитриевна, а Коля соврал, что ему надо написать друзьям в деревню. Ему, конечно, очень хотелось отвлечься от гнетущей думы, но раз все пацаны нашли причины, не мог же он быть не солидарным с ними. Такому настроению пацанов Виктор Александрович здорово подивился и настороженно стал докапываться, но девчонки заторопили его, и он ушел к физруку за лыжами.
Все шестеро, не считая Кудрю, Васька и Сеню Сапонова, собрались в бытовке, ничего не делали и молчали, ждали Буту. С которым Бочкарев, как сказал он сам, уже поговорил. Бута - крепкий паренек с очень добрыми глазами, пришел, когда пацаны уже стали сомневаться, не струсил ли он.
- Ну, чё? - спросил Ломик.
- Заменжевались все. Боятся.
- Все равно их побьют, - сказал Полочка.
- Они сказали, что откупятся. На город пошли.
- А чё, может... - начал было Полочка и осекся, встретив насмешливо-презрительные взгляды товарищей.
- Трипузенок с Сапончиком тоже откупятся, - оказал Вирчик. - Они договорились на город, я слышал.
- Не на город они, - возразил Полочка. - В колодец. Вот посмотришь - ночевать не придут.
- Они и драться-то не умеют, - сказал Ломик, и в голосе его прозвучало прощение трусишкам.
- Ну и чё? Пусть отметелят, насмерть что ль бить будут? - бодрым голосом оказал Бочкарев.
- Только чтоб не по-раздельному, - с некоторым сомнением в тоне добавил Бута.
- Мандраже? - Ломик усмехнулся. - Боишься, так и скажи.
- Ничего и не боюсь, - буркнул Бута.
- А то, думают, запугали, - расхрабрился Полочка. - Если старшики, так и самые бурые.
Ободренные тем, что теперь они не каждый сам за себя, пацаны покинули бытовку, Коля, хотя Бочкарев и предложил ему прошвырнуться на город, отказался: он вспомнил, что соврал Виктору Александровичу про желание написать письмо в Важенки, и теперь ему взаправду захотелось написать Лешке. С этим решением он и направился в учебный корпус, чтобы в классе, где ему никто не помешает, в спокойной обстановке припомнить все, что с ним произошло за последнее время, и все это сообщить друзьям.
Но письмо, как ни хотел паренек, дальше слов: «Лешка, привет!» - как-то не получалось. Коля писал и перечеркивал, начинал снова, но, как назло, все выходило надуманно и хвастливо, будто он, Коля, такой прямо король, дерется здесь каждый день со всеми и ставит направо и налево фингалы, и за то его уважают и отдают ему свой полдник. Неожиданно Коля понял, почему ему так захотелось написать письмо, и почему оно никак не получается: потому что перед предстоящей потасовкой ему действительно хотелось быть смелым и храбрым, и это надо было доказать себе, хотя бы даже таким неоригинальным способом, как наврать Лешке. Но Лешка, знал Коля, такой, что даже хоть правду ему напиши, все равно не поверит. Ладно, если просто усомнится в том, что прочитал, а то еще покажет письмо ребятам, а те подумают еще, что Ветла стал каким-то хулиганом. Так и не написав ничего, Коля изорвал исписанные листки в мелкие клочки, бросил их в мусорное ведро и хотел уж покинуть класс, но за дверью услышал громкий оклик воспитателя старшиков.
- Толя! Рылов!
Собравшийся уже открыть дверь, Коля остался за ней: с Рылой, пусть даже и при воспитателе, встречаться ему не хотелось. Но, как назло, воспитатель и старшики остановились, как раз, перед дверью класса. Коля мог теперь отлично слышать, о чем они будут говорить. Получалось, конечно, что он подслушивает, но не затыкать же уши пальцами.
- Куда собрался? - спросил воспитатель.
- Никуда, - ответил Рыла.
- Что это школа гудит, что вы собираетесь шестые классы «шерстить?»
- Кто собрался? Опять капают. Как что, так сразу Рылов.
- Смотри! И так за тобой грешков... Подзалетишь.
- Да говорю же, не собирался никто. Бить-то кого... салажата, пальцем тронешь и развалятся.
- Все, замнем тогда. Я вот о чем хотел с тобой: тут из края звонили... Понимаешь какое дело... - Коля понял, что воспитатель раздумывает, как продолжить разговор. - Ты у матери один?
- Ну, один.
- А вот оказалось, что нет, - сказал воспитатель. - Сестренка у тебя еще. В другом интернате. Девяти лет, во втором классе учится. Рылова Руслана Ивановна.
- Ой, сестра... однофамилица какая-нибудь, - сказал Рыла.
- Да нет, не однофамилица. Отчество другое, верно, но мать у вас одна, Рылова Софья Леонидовна, пятьдесят второго года рождения, уроженица Больше-Муртинского района, вот какие дела, а ты не знал. Ну? Что молчишь?
- Радоваться чему? - буркнул Рыла.
- Что не один ты на свете теперь, дурила.
- А что? Матушка и ее бросила? Или отняли?
- От таких матушек, как у тебя, только отнимают.
- А че, такая, как все.
- Она в элтепе сейчас, у директора можешь взять адрес, напишешь.
- Буду еще писать.
- А сестренке?
- Что?
- Ты напиши ей. Она думает тоже, что нет у нее никого, наверно, а оказывается ты у нее есть, старший брат, заступник. Вон какой крокодил вымахал. Вот адрес интерната, возьми. Мы с директором решили, что надо соединить вас. Переведем ее в наш интернат... Толик, ты что? Толик!
Коля услышал, убегающие коридором, шаги.
«Вот и у Рылы сестра есть, - подумал он, - а у меня никого. Несколько расстроенный, Коля постоял еще за дверью и вышел в пустой коридор. Где-то на втором этаже раздавались крики, захлебывался стрельбой из автомата чей-то звонкий отчаянный рот: «Ды, ды, ды! Ды, Ды, ды!» Коля пошел на голоса, в желании тоже поиграть в войнушку, пусть даже с младшиками, но пацанята, заметя его, постеснялись при старшике продолжать игру и ушли в другой конец коридора. Коля заглянул в пристройку, ноги повели его широким коридором мимо запертой пионерской комнаты к двери, выходившей на «пожарную лестницу», где обычно во время перемен собирались куряки.Толкнув дверь и ступив за нее, паренек от неожиданности отпрянул назад и застыл, поражённый: на ступеньке перед ним сидел Рыла, и лицо его было заплакано, жалкое, такое, что Коля даже не поверил своим глазам. Рыла плачет? Рыла? Если рассказать кому, не поверят.
Шмыгнув носом и быстро смахнув кулаком со щеки слезу, Рыла боднул Колю злым взглядом.
- Ну, чё надо?
- Так, - растерянно ответил паренек.
- Ну и топай. Топай, сказал! Чё, в глаз захотел?
Попятившись, Коля медленно прикрыл за собой дверь
26.
Последними уходили Виктор Александрович и воспитательница шестого «Б» Нина Николаевна. Перед уходом оба они, вместе с ночным, зашли в спальню шестого «А». Ночной убедился, что пацаны в постелях и ушел к себе в воспитательскую. Нина Николаевна спросила, не знает ли кто, где искать Костю Буторина. Никто ничего, конечно, не знал. Виктор же Александрович предупредил, чтобы было без эксцессов, а то ходит, мол, слушок тут один..., на что пацаны ответили: а чего такого может быть? Ничего и не будет.
- Поверим, - сказал воспитатель. - Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Виктор Александрович, - вразнобой ответили пацаны.
- Да, спокойной, - воспитатель хмыкнул. А нам, к вашему сведению, с Ниной Николаевной надо еще прогуляться до милиции. И потому передайте наше огромное спасибо Буторину, Сапонову и Трипузу.
- Ох, господи, - вздохнула воспитательница и глянула на часы. Нет, муж точно выгонит из дому, вот где их искать?
Едва смолкли тяжелые шаги Виктора Александровича и быстренький цокот сапожек Нины Николаевны, пацаны встали с постелей. Из-под кровати, что стояла в дальнем углу и принадлежала Ваську, показалась ухмыляющаяся рожица Буты, но мало кто из пацанов ответил ему улыбкой, все молча одевались.
- Думаете придут? - нарушил молчание Полочка. – Может, они просто так, напугать.
- Мандраже? Так и скажи, - отозвался Бочкарев.
- Ты дюже храбрый, - буркнул Полочка.
Коля зашнуровывал кеды и краем глаза наблюдал за товарищами. По их озабоченным нахмуренным лицам он понял, что хотя пацаны и стараются не показать вида, у каждого в душе, наверно, творилось то же, что и у него. Чем больше он думал о том, что может вот-вот произойти, тем учащённее стучало его сердце, и непроизвольный страх прокрадывался куда-то в живот (смешно, почему-то именно в живот), но страх не перед предстоящей схваткой со старшиками, а другой страх, смешанный с сомнением, сможет ли он показать себя в этой схватке достойно. Иногда паренек ловил себя на мысли, что ему хочется улизнуть из спальни под любым предлогом и переждать где-нибудь. «Скорей бы все началось», - думал он, ощущая во всем теле непрошенную дрожь. Но ждать долго и не пришлось: резко распахнулась дверь, и в спальню ввалились несколько старшиков, а самыми первыми Нечай и Када. Оба в одинаковых, со множеством заклепок и карманов «банановых» брюках, в черных рубашках с засученными рукавами и в черных кожаных, с обрезанными «пальцами», перчатках. Нельзя было не сжаться сердцу при виде их, вступивших развалистой походкой, крепких, уверенных в себе, страшных той жестокой намеренностью и силой, что так и сквозили в их движениях. Но не на их лицах, с многообещающими ухмылочками, задержались взгляды шестиклассников, они приковались, к поигрывающими пальцами, рукам в черных кожаных перчатках.
- Не боись, - вполголоса сказал Коле Бочкарев, придвигаясь ближе к нему, и все пацаны подвинулись друг к другу, став тесным полукольцом.
- Спокойной ночи, малыши! - покручивая руки так, что послышался скрип трущихся перчаток, сказал Нечай и, ногой двинув стоящую у двери кровать, упал на нее. Када же встал, прислонившись плечом к косяку двери. Пятеро остальных расположились кто у стены, кто, по примеру Нечая, расселись на кроватях, таким образом, что кучка шестиклассников оказалась у них в центре.
- Ноги с подушки убери, - недобро нахмурив брови, обратился к Нечаю Ломик.
- Чё-ооо? - подаваясь корпусом вперед угрожающе переспросил старшик.
- На своей, валяйся, - сохраняя на лице бесстрашие и полнейшее спокойствие, - сказал Ломик.
- Поговори еще, - предупредил от двери Када.
- Пришли и топайте, - неожиданно твердо сказал Коля, которому передалась уверенность Ломика.
- Во! Во дают! Собирают! - с удивлением и издевкой раздались со всех сторон голоса старшиков.
- Потопаешь сейчас, - пообещал Коле Нечай, демонстративно разминая пальцы руки.
- Скоро он там? - обратился к одному из старшиков Када. Коля понял, что они ожидают Рылу, не хотят начать без него, но тот почему-то не появлялся.
- Тогда чё? - спросил Нечай, глазами останавливаясь на Каде.
- Давай, - вяло отозвался тот и, отделившись от косяка, медленно пошел, к ставшим друг к другу спинами, пацанам. - Ну, чё? Бурой больно? - спросил он, останавливаясь против Бочкарева. Тот не ответил, следя не за лицом, а за руками старшика. – Давно не получал? - вихлялся перед пацаном Када и протянул руку, чтобы ухватить его за нос, но стоявший слева от Бочкарева Ломик перехватил руку старшика. Мгновение оба противника сверлили друг друга глазами, их руки напряглись в обоюдном единоборстве, но вот рука старшика стала клониться в сторону, готовая сдаться. Рывком вырвав свою руку, Када отступил на шаг, готовый нанести удар, но сделать этого не успел.
- Ладно, затухни!
Весь в порыве ринуться в драку, Коля повел глазами в сторону и увидел Рылу.
- Затухни, сказал, - повторил Рыла, удерживая руку Кады.
- Ты чего?
- Ничего. Давай, вали отсюда, - повысил голос Рыла и толкнул Каду в грудь. - Вали, вали.
Растерянный, с глупым видом Када отступил к двери. Все: и старшики, и шестиклассники, с видом не менее глупым, таращились друг на друга и не понимали в чем дело.
- Ночной, что ли? - настороженно спросил Нечай, оглядываясь на дверь и прислушиваясь.
- Валите, сказал.
Коля недоуменно переглянулся со своими пацанами.
- Ложитесь и спите, - повернувшись к шестакам, хмуро сказал Рыла и, видя, что пацаны не среагировали на его слова и продолжали стоять в ожидании чего-то, крикнул: - Чё? До трех считать?
До трех считать не надо было. Мигом сообразив, что потасовки не будет, пацаны быстро стали раздеваться, а Бута, боком пройдя мимо Рылы, выметнулся пулей за дверь.
- Давай, топай, - сказал Рыла Нечаю, подтолкнув его к двери.
- Ну, руки! - дернулся Нечай.
- Да топай ты! - уже со злом сказал Рыла, с силой толкнув дружка.
- Чего, купили? - оттолкнув руку Рылы, задиристо подался к нему Нечай.
- Чего? Кого купили? Меня?
- А то нет.
Коля не заметил молниеносного удара, он только увидел, как Нечай перегнулся пополам и от боли, и нехватки воздуха хрипло замычал.
- Вали, - презрительно бросил Рыла и толкнул старшика рукой в голову, отчего Нечай упал на спину и ударился головой о спинку кровати. - Кто зайдет, скажите, - сказал Рыла, обернувшись к притихшим шестакам, которые уже забрались под одеяла, и направился к двери.
Ошарашенные неожиданным заступничеством Рылы, пацаны многозначительно, не скрывая радости, переглядывались друг с другом. И никто не понял, почему Рыла вдруг вздыбился, коротко простонав, как от сильной боли, согнулся и, схватившись руками за бок, плечом ткнулся в стену. Отпрянув от него, с перочинным ножом в руке пятился вдоль стены Нечай и ошалелыми от ужаса глазами смотрел, как Рыла клонился к полу.
- Га-ад! Га-ад же! - больно и с бессильным злом простонал Рыла, заваливаясь боком на пол.
Нож выпал из рук Нечая, бледный, как простыня, он кинулся к Рыле.
- Толя! Толя! - чуть не плача звал он. - Толя, я не хотел. Куда я тебя? Ну, Толя...
- Скорую! - паническим голосом крикнул, срываясь с кровати, Бочкарев, сдернул со спинки кровати штаны и затанцевал на одной ноге, не попадая в штанину. Как был в одних трусах, Коля выскочил в коридор, вот, рискуя сломать себе шею, в четыре прыжка проскочил этажные лестницы, еще секунды, и он ворвался к ночному воспитателю.
- Иван Андреич! Нечаев... Толю Рылова... Ножом! Скорее, Иван Андреич.
- Людмилу Иосифовну! - срывая с аппарата телефонную трубку, крикнул ночной. - Накинь на себя! - но Коля уже хлопнул выходной дверью.
Жгучий, хлестнувший из-за угла ветер, тысячью ледяных иголок вонзился в голое тело, словно крутым кипятком, ожгло подошвы ног, но паренек бежал навстречу ветру, по твердому снежному насту в другой конец интернатовского здания, туда, где в маленькой угловой комнатушке жила со своими четырьмя детьми медсестра Людмила Иосифовна.
27.
Постепенно все вошло в свое обычное русло, страсти поулеглись, разговоры о драке Нечаева с Рыловым прекратились, хотя некоторые воспитатели и пугали своих, вот, дескать, допрыгается, как Нечаев, посадят, но весь интернат уже знал, что никуда Нечаева не посадят: во-первых, потому, что ему нет шестнадцати, во-вторых: рана, нанесенная Рылову, не подорвала его здоровье. Поговаривали, что Нечай получит год условно, но условно, как говорили старшики, это так, щекотка одна.
Коля со своими пацанами два раза навестил Рылова в больнице. Первый раз к нему не пустили: сказали, что плохо чувствует, что была операция на почке, и приняли только передачу - яблоки, которые ребята выписали через директора в интернатовской столовой. Второй раз пустили всех, только няня, проводившая пацанов в палату, опросила:
- А что же это все вы да вы? Что же взрослые-то не придут? Или заняты дюже?
Рылов выглядел осунувшимся, бледным, говорил и спрашивал мало, больше слушал, улыбался, и это было так непривычно, что пацаны даже терялись и не знали, о чем говорить. На прощание он каждому пожал руку, а с Кудрей помедлил.
- Ты пацанов не сучи, - сказал, отчего Кудря смутился и покраснел. - Ладно, давай, держи краба.
- А что я, сучил? - оправдывался Кудря потом на улице. - Просто нечаянно проговорюсь, если...
Евгений Станиславович приезжал за Колей каждую субботу, и каждый раз паренек со смятением и даже каким-то страхом в душе ожидал, что судьба его вот-вот опять переменится, и будет он жить в большом городе, носить другую фамилию (вот уж чего не хотелось, так не хотелось) и учиться в нормальной школе. Евгений Станиславович всегда акцентировал, что, именно, в нормальной. Изосимовы по-прежнему были с Колей обходительны и ласковы. Когда он приезжал, Маргарита Сергеевна обязательно встречала его с каким-нибудь подарком: новой рубашкой или шарфом, а то и интересной игрушкой, раздевала его, целовала в щеку и прижимала к себе. В такие минуты что-то нежно разливалось в душе паренька, и ему непременно хотелось назвать Маргариту Сергеевну мамой, потому что только мама когда-то давно встречала его так. Коля думал, что однажды придет время, он решится, но пока он чувствовал себя у Изосимовых только гостем, или даже не гостем, а куклой, которую можно бесконечно нянчить, совать ей сладости и надевать на нее различные одежды.
В очередной приезд Евгения Станиславовича Коля заметил, что он чем-то озабочен и почувствовал, что эта его озабоченность каким-то образом связана с ним. В пути Евгении Станиславович долго молчал, но вот, наконец, спросил осторожно:
- Как ты относишься к своим дяде и тете?
- К дяде Вите с тетей Кирой?
- Так как?
Коля неопределенно пожал плечами.
- Понимаешь, фруктики, - стараясь придать голосу мягкость сказал Евгений Станиславович. - Загвоздка такая с ними выходит: все, что тебе после смерти родителей принадлежит... по праву, как бы сказать тебе... Прикарманить, понимаешь, стараются.
Что ему принадлежит по праву, Коля мог только догадаться, но переспросить, что именно, постеснялся.
- Ну, ничего. Право на нашей стороне. Главное, скорее решить вопрос о твоем усыновлении. Но надо подождать. Терпение, юноша, главное - терпение.
И Коля вновь и вновь оставался в интернате, совсем не ведая, какие копья ломают из-за него Изосимовы с его дядей и тетей. Паренек уже не ждал следующую субботу, когда за ним снова приедут, а встречал ее привычно, как и любой другой день. Он жил какой-то двойной жизнью, и ему казалось, что иначе и быть не может. В интернате в нем жил один человек, у Изосимовых - совершенно другой. В интернате он мог дерзить с воспитателем, уйти с уроков, не испытывая ни малейшего чувства стыда, пойти «на город» в грязной одежде, показывая «карате», на спор, ударом ладони, одетой в перчатку, разломать деэспешную крышку тумбочки, выслушивать упреки в свой адрес и вполне по-настоящему делать вид, что ему очень и очень стыдно за содеянное. Он хорошо мог понимать, что от него требуется, когда «в гости» вдруг обещались быть шефы или ожидалась очередная комиссия. Шефы, правда, бывали редко, но дни, когда в интернате «шарилась» комиссия были для Коли и всех ребят черными днями, а в последнее время этих дней становилось все больше и больше. Уже за неделю до прибытия комиссии воспитатели начинали заставлять чистить и утюжить форму и не позволяли ее надевать до самого последнего дня. Едва кончались уроки, начинались генералки, и часа два, а то и больше, приходилось ползать по полам на коленях и мыльным порошком оттирать каждое пятнышко. Когда же, наконец, «шишки», как говорили воспитатели, приезжали, кто-то другой, сильно правильный, вселялся во всех пацанов и девчонок, они ходили по коридорам шагом, в белых отглаженных рубашках и фартучках, младшики - строем и за ручку, все приветливо здоровались, поднимали каждую соринку, на уроках сидели тише воды и, вообще, всем своим видом показывали, что они очень и очень хорошие. А важные дядьки и тетки с деловым выражением на лицах, ходили повсюду, заглядывали в классы, в столовую, в спальни, слащаво выспрашивали: ну, как поживаете? Никто не обижает? И обязательно старались погладить по голове. Обижать-то, конечно, кто-то и обижает, мало ли бывает чего, но стоит только глянуть в эти чересчур уж добренько сверлящие глаза- и разговаривать не хочется. А дядьки и тетки расхаживают, рассматривают, трогают пальцем в тумбочках, носовым платочком водят по уголкам кроватей и, поднимая загрязненный пылью платочек на уровне глаз, взирают на него, как на диковину, и с победным видом поглядывают на директора и воспитателей. Лицо директора сразу становится хмурым и даже злым и иногда Коле, если он случался поблизости, казалось, что директор может наброситься, на, какую-нибудь, тетку или, какого-нибудь, дядьку, а то даже и на стоящего рядом воспитателя, и неизвестно что с ними сделать. Привык Коля к этим нудным дядькам и теткам, надутым и, как все равно, ненастоящим, привык к злорадным разговорам воспитателей о том, что, дескать, приехали дураки и уехали, а как было что-то плохо, так и останется. Ко многому привык паренек: тому, что раньше вызывало в нем удивление и негодование, а теперь принималось, как должное и неотъемлемое от интернатовской жизни.
У Изосимовых Коля жил другой жизнью, ставшей для него не менее привычной, чем интернатовская, о которой, впрочем, он словно забывал, едва переступал порог квартиры и становился славненьким и воспитанным мальчиком. С вечера, надев на себя чистое, он мог весь последующий день проходить, не посадив на белую рубашку ни одного пятнышка, не замазав и не измяв брюк и костюмчика, за едой умело заправлял за воротник салфетку, брал правильно вилку и нож, ел не торопясь, и, вставая из-за стола, говорил «спасибо» таким тоном, что даже самому становилось приятно. Прогуливаясь или пойдя в кино, возвращался точно к назначенному сроку. Заинтересованно слушал разговоры Изосимовых о жизни и делал вид, что это доставляет ему огромнейшее удовольствие.
Последнее время Изосимовы много говорили о квартире, которую им, «кровь из носа», надо было получить. Перебирали какие - то справки, писали длинные письма, о ком-то говорили нехорошо и приходили к выводу, что этому плохому человеку надо дать тоже «на лапу». Говорили Изосимовы о новой работе Евгения Станиславовича, о городе Киеве, где они скоро, «бог даст», будут жить. Из всех этих разговоров Коля выделял единственное: Киев большой город, как все равно Москва, что там жить не то, что «в этой ссылке»: во-первых, потому что там - климат, а не двенадцать месяцев зима; во-вторых, там свободно лежат в магазинах колбаса и масло, а мясо по госцене, и в-третьих, что заманчиво действовало на сознание, там есть, что посмотреть и куда сходить.
И интернатовская, и Изосимовская жизнь одинаково принимались пареньком, и он часто ловил себя на мысли, что ему, собственно, все равно, где жить, а взрослые на то и есть, чтобы решить за него, где именно.
Уехал он к Изосимовым насовсем по весне, в тот день, когда Нечай и Када отпраздновали на кладбище родительский день, и их прямо от могилок увезли на «скорой помощи». Именно этим и запомнился пареньку его отъезд.
- Пока! - сказал он, подав поочередно всем пацанам руку и, посмотрев на девчонок, что тоже собрались на парадном крыльце, чтобы проводить его.
- А тебе давали проехать? - спросил Шеста.
- Нет еще.
- Дадут! - убежденно сказал Бочкарев, и Коля уловил в его голосе тайную зависть.
- Что ж, Коля, будь счастлив, - сказал ему Виктор Александрович и подал руку. - Не забывай.
Коля пожал его руку, посмотрел в его глаза и увидел в них что-то грустное, безысходное, словно Виктор Александрович очень и очень сожалел, что Коля уезжает. И еще пареньку показалось, что воспитатель хочет ему что-то сказать, что-то очень важное.
Уезжал Коля с чувством непонятной вины перед своими ребятами, они же долго смотрели вслед, пока «волга» не скрылась за углом интерната. «Меня же выбрали, - оправдывал себя паренек. - Я же не виноват, что выбрали меня». И все равно долго еще, пока машина петляла по серпантину дороги, пролегшей меж сопок, стояли перед глазами Коли завистливые, жалкие, обреченные невесть на какую участь, взгляды ребят.
28.
- Вот, - сказал Евгений Станиславович, когда они сели к праздничному столу, - это все теперь твое, - и он повел рукой вокруг. - И ты теперь Изосимов, полноправный хозяин в доме. Ничего, пока две комнаты, а придет время и больше будет, за твое здоровье, сын! - и поднял бокал с шампанским.
- За тебя, сынок, - добавила Маргарита Сергеевна.
«Изосимов? Теперь я Изосимов?» - ошарашенно спросил себя Коля, будто только сейчас до него дошел весь смысл того, что давала ему и к чему обязывала его новая фамилия. «Изосимов? Значит, я должен...» Он подумал и даже задохнулся от какого-то внутреннего напряжения. Вот оно, то время, о котором он мало задумывался, считая, что наступит оно, и он легко назовет Изосимовых папой и мамой. Наступило, совсем вплотную подошло, и теперь, когда надо отбросить всякие мысли и решиться, язык почему-то не слушался его. Вот они, его новые родители, сидят напротив и, хотя глаза их смотрят ласково и по-доброму, они совсем-совсем чужие ему.
- Ничего, он освоится, - будто поняв Колино состояние, сказал Евгений Станиславович. И, шутливо погрозив пальцем, добавил: - Смотри, приду тебя устраивать в школу, чтоб ненароком дядей не назвал.
- Хорошо, - тихо ответил Коля.
Однако и при устройстве в школу, и потом, так и не смог он перебороть себя и назвать Изосимовых папой и мамой. Конечно, надо было ответить на их заботу признательностью, но паренек ничего не мог с собой поделать. Когда в ответ на ласку Маргариты Сергеевны ему и хотелось вдруг назвать ее мамой, тут, словно, промелькнет перед глазами образ его мамы, и посмотрит она на него с таким укором, что Коле становилось не по себе и чувствовал он себя настоящим предателем. «Мама, ты у меня одна», - говорило сердце паренька. – «Но ты - Изосимов! - будто говорила ему мама. - Николай Евгеньевич!» И Коле жутко становилось от этих неслышных слов.
Шли дни. Раньше, приезжая на выходной, паренек не замечал однообразия в жизни Изосимовых, но с каждым днем он все более и более чувствовал себя одиноким среди окружавших его вещей, среди безукоризненного Изосимовского порядка и разговоров об одном и том же. Даже ласки их стали надоедать ему, и все чаще и чаще возвращался Коля мысленно в свои Важенки, вспоминал интернатовскую беззаботную пацанву, и даже старшики, с их бездумными и жестокими выходками, казались ему теперь не такими уж плохими.
- Нам скоро дадут четырехкомнатную, - сказал как-то, придя домой с шампанским, Евгений Станиславович.
- Господи, - Маргарита Сергеевна прижала руки к груди. - Неужто свершится, наконец? Женя, не загадывай.
- Не загадываю, Рита, не загадываю, - торжествовал Евгений Станиславович. Он поднял Колю на руках и крутанулся по комнате: - Сегодня мы поднимаем тост за тебя, юноша.
В ту ночь Коля долго не мог уснуть: он лежал на диване, смотрел на неподвижно застывших в аквариуме рыбок, на маленькие дворцы, подсвеченные лампочкой, на качающиеся от пузырьков воздуха водоросли, и думал, что он - такая же аквариумная рыбка. Вокруг него всё также красиво, да только тесно ему в этом красивом спокойном мире, а дальше не уплыть, нельзя. За стеной, в опальной комнате, он слышал их голоса, их, которые кормили его, покупали ему обновы, ходили с ним в кино, но от этого никак не становились родней и ближе. «Сам, наверно, - виноват думал Коля. - Не понимаю их. Вот Виктора Александровича он понимал, и Виктора Степановича. Они не гладили по голове, не прижимали к себе, и не было в них той елейно-приторной добродетели, которую он стал подмечать у Изосимовых. Они умели разговаривать, не как взрослый с ребенком, а на равных, как взрослый разговаривает со взрослым, и от того простого обращения появлялось гордое уважение к себе, и невольно чувствовалось что ты тоже взрослый и самостоятельный. Если бы Виктор Александрович сейчас приехал, он бы непременно подсказал Коле, что ему мешает полюбить Изосимовых. Паренек вспомнил день отъезда, грустные глаза Виктора Александровича. Почему он так смотрел на него? Что хотел сказать? Почему не приедет, не узнает, как живется Коле, неужели не знает, что ему сейчас очень трудно? А Лидия Степановна? Вячеслав Тихонович? Почему ни разу не приехали к нему в интернат? Может быть, приедь они и предложи опять жить у них, Коля бы согласился, но они не приехали, значит, им было все равно, как он живет? Значит, это были просто слова, когда они звали его жить к себе?
Коля прислушался к голосам за стеной : приглушенно гудел бас Евгения Станиславовича. Пареньку вдруг захотелось узнать, о чем они там говорят, и он приложил ухо к стене.
- Как бы там ни было, - говорил Евгений Станиславович, - а мысль моя была верной.
- Верной-то верной, - возразила Маргарита Сергеевна, - да лучше бы без этого груза.
- Рита, этот груз был необходим. В конце концов, если бы не он, нам бы еще минимум лет пять стоять.
- Женя, хорошо-то как! Четырехкомнатная!
- На три комнаты в Киеве в любом случае обменяем.
- А с твоей работой как?
- Люди с головой везде нужны.
- Ты знаешь, - сказала Маргарита Сергеевна, - даже не верится, что мы уедем из этой каторги. Добровольно шесть лет. У тебя действительно светлая голова. Теперь знаешь, сколько нам надо.
- Много, - согласился Евгений Станиславович. И, помолчав, добавил: - Теперь надо думать, как все назад повернуть.
- А, может, не надо этого делать? Пускай уж…
- Я знаю, что надо, а что нет. Спи.
Ничего Коля не понял из этого диалога, совсем ничего.
29.
Было воскресенье, первое воскресенье мая. Изосимовы ждали гостей, и по такому случаю был испечен торт, и куплено водки и шампанского. Гости у Изосимовых не часто, но бывали, и всегда приходили вовремя, но эти почему-то все не шли и не шли, и Маргарита Сергеевна очень волновалась и поглядывала на часы.
- Придут, - успокаивал ее Евгений Станиславович. – Нахаляву и уксус сладкий.
Наконец, гости пришли: двое мужчин и с ними две женщины. Изосимовы засуетились, стали помогать им снимать одежды и всё говорили, что боялись - остынет жаркое, а Евгений Станиславович шутил:
- А мы уж думали - прокиснет, родная.
- Ничего, ничего, - добродушно отозвался один из мужчин, - что горит, то не киснет.
Коля посчитал неприличным присутствовать при встрече гостей и, только выглянув из двери, остался в спальне. Но все равно, отсюда всё было хорошо слышно.
- Ну, обвешался, ну, обвешался! - говорил восхищенно мужской голос. - Скоро городской музей перещеголяешь.
- Куда уж мне, - довольно отозвался Евгений Станиславович, - Безделушки.
- И где вы достаете эти безделушки? - спросила женщина.
- Ну... это уж... - замялся Евгений Станиславович.
- … тайна фирмы, - шутливо выручил его мужчина.
- Сколько примерно стоит такая? - спросил все тот же женский голос.
- Эля, это несерьезно, - укорил женщину другой мужской голос. - Для такой коллекции, - продолжал он, - действительно нужна площадь. Кстати, это, кажется, из новых вещей? Черное дерево?
- Привезено с Ямайки, - ответил Евгений Станиславович. - Примерно прошлый век. Могу уступить.
- Деловой человек узнается по размаху души, - похвально сказал мужчина.
- Мужчины, деловые разговоры потом, - вступила в разговор Маргарита Сергеевна. - Жаркое стынет.
- А шкуру моль не ест? - спросил другой мужчина.
- Милует, слава богу.
- Есть тигровая, для будущей, так сказать, четырехкомнатной. Но, естественно, дороже...
Поначалу просто слушая разговор взрослых, при последних слогах Коля насторожился, что-то еще неясное, неуловимое, но могущее стать серьезным в его жизни, затревожило его. Он прислушался, но разговор перешел на другое.
- А где же ваш Ален Делон? - спросил женский голос. - Обещали показать и прячете от нас.
- Он, наверно, читает, - сказал Евгений Станиславович. - Рита, пригласи, пожалуйста.
- Коля, гости желают с тобой познакомиться, - сказала, зайдя в спальную Маргарита Сергеевна. - Причешись, мы ждем тебя. И будь умницей.
Быть умницей, это значило понравиться гостям. Коля уже уяснил это себе. Он вздохнул, но делать нечего, раз его зовут, надо выйти и показать себя так, как это нужно Изосимовым. Он причесался, расправил под брюками белую рубашку и появился в зале.
- Здравствуйте, - сказал Коля гостям, которые уже сидели за столом.
- Это и есть ваш приемыш!? - восхищенно спросила белокурая моложавая женщина. - Он великолепен. Григорий, ты не находишь?
Все четверо уставились на Колю, а ему оставалось только хорошо смутиться и улыбнуться.
- Да, это и есть наш сынуля! - с явно выпяченной гордостью сказал Евгений Станиславович и, поднявшись от стола, подошел к Коле и обнял его за плечи. - Как мы смотримся?
- Сказать нечего, - плотный мужчина, с глубокими залысинами над покатым лбом, развел руками. - Где же вы его откопали?
- Места надо знать, - шутливо ответил Евгений Станиславович и, подведя Колю к столу, усадил на свободный стул.
- Нет, он действительно красив, - сказала другая женщина с худощавым напудренным липом и какими-то пепельными волосами. - Евгений Станиславович, не покривлю душой, но он чем-то похож на вас. Не правда ли? - повернулась она к своему соседу, мужчине с полным лицом и отвисающим подбородком.
- Да, что-то есть, - ответил тот, переводя взгляд на закуски перед ним.
- Вы находите? - довольно спросила Маргарита Сергеевна.
- Ну... - мужчина замялся, - эти черты лица, линия носа, открытые большие глаза...
Коля продолжал смущаться, помня, что в приход прежних гостей он был похож на Маргариту Сергеевну.
- Мы с Женей, как увидели его, так молча и порешили: он! - Маргарита Сергеевна с нежностью посмотрела на Колю.
- Орел! - выразил свое восхищение мужчина с залысинами. Николаем зовут, да? И как же учишься, Николай?
- Коля, принеси дневник, - попросила Маргарита Сергеевна.
Коля сходил в спальню и принес дневник. Гости дружно склонились над ним и стали рассматривать, будто это был музейный экспонат.
- Да он у вас «вундеркинд!» - похвально воскликнул мужчина с полным лицом, - Удивительно, что среди всей этой дебильной толпы, еще можно что-то выбрать, - продолжал он, обращаясь больше к остальным гостям. - Это редкий случай, - мужчина повернул голову к Маргарите Сергеевне. - Вам, я скажу, крупно повезло, поверьте мне. Один мой знакомый объехал четыре интерната в крае и, представьте, не мог выбрать нормального ребенка.
- Оказывается, - вклинилась в разговор женщина с белокурыми волосами, - эти «хроники» тоже что-то могут, вот и верь после всего этого нашим медикам, что глагольствуют о пагубном влиянии алкоголя на генетический код.
- Вне конкуренции, так сказать, - сказал мужчина с залысинами. - Так что, други мои, давайте наполним бокалы и выпьем за сего славного отрока и во славу хозяйки и хозяина этого дома.
Гости зашумели, засмеялись, поддерживая тост, захлопали в ладоши, а мужчина с залысинами стал разливать по бокалам водку.
- Женщинам шампанское! Мужчины, будьте джентльменами! - шутливым голосом напомнила женщина с пепельными волосами.
- Не уходи пока, - негромко оказала Коле Маргарита Сергеевна, отдавая ему дневник. - Сядь там, на диване, и возьми в руки книжку.
- Итак, за удачное сочетание хромосом! - поднял свой бокал мужчина с залысинами.
Все выпили, заработали вилками и ножами.
- А мне их откровенно жаль, - сказала женщина с белокурыми волосами. - Дети с поломанными судьбами, и это в наше время.
- Это не их беда, это беда социальная, - сказал ее сосед, тот, что с полным лицом, которого она назвала Георгием.
- Потому-то они требуют внимания и участия всех нас, - сказала другая женщина. - Мы у себя в институте организовали сбор вещей для какого-то интерната, чего только люди не понанесли! И костюмчики, и пальтишки, все - от носочков и трусиков до зимних шапок. И все это, знаете, такое еще добротное, почти неношеное. Представляете, целую машину загрузили.
- Думаешь, это до детей дошло? - обсасывая косточку, спросил мужчина с залысинами. - Как бы не так. Надо было переписать все по акту, а потом на месте проверить, что и кому.
- А вы знаете... прости, Георгий, я тебе не сказала... вчера отправила в детский фонд целых двадцать рублей!
- Ну-у, - одобрительно протянул Георгий, - ты просто молодчина, моя хорошая. Ручку прошу.
Он чмокнул руку жены и снова заработал вилкой.
- А представьте, - продолжала женщина, - если даже половина взрослого населения отправит в детский фонд по рублю, сколько это составит! Колоссальная цифра!
- Такие средства! А другой раз встретишь на улице – он, бедный этот интернатовец, идет - пальтишко грязное, ботиночки эти стоптанные...- женщина с пепельными волосами прижала руки к груди.
- А кто там за ними смотрит? - ответил Георгий. - Черствость, черствость кругом, таких, как мы с вами, раз, два - и обчелся.
- А я бы, - сказал мужчина с залысинами, - заставил бы всех этих алкашей самим воспитывать своих отпрысков. Построил бы для них специальные резервации и туда, чтоб вкалывали и растили, а не подкидывали на шею государства и добрых людей. Да, да, это самое верное - покончить с социальным злом.
- Если бы у нас с Георгием не было своего, мы бы непременно взяли на воспитание такого красавчика. А двое в наше время это, согласитесь, уже много.
- Есть желание, но нет возможности, - и Георгий громко рассмеялся.
- Надо иметь смелость взять на воспитание чужого ребенка, - сказала женщина с пепельными волосами. - Маргарита Сергеевна, как мать, я завидую вашему мужеству.
- За это выпьем! - поднимая бокал, предложил мужчина с залысинами.
Гости и Изосимовы выпили, и разговор опять завертелся вокруг детей с поломанными судьбами, но уже без внимания к Коле. Увидев это, паренек поднялся и вышел из зала. Не понравились ему эти речистые гости, не понравились и все. Хотя они и говорили вроде все правильно и даже искренне, но показалось Коле: было в них что-то такое от тех добреньких теток и дядей, что наезжали в интернат с проверками и именовались комиссией. Коля ожидал, что застолье кончится скоро, но гости начали петь, а потом танцевать, и кто-то не в такт подыгрывал на ложках. Наконец, веселье стало постепенно стихать, гости собрались уходить, и голос толсторожего Георгия требовал, чтобы ему «подали этого орла», потому что он хочет пожать ему руку. Коле ничего не оставалось, как появиться на зов Маргариты Сергеевны. Пьяные гости, увидев его, полезли обнимать, гладить по голове и целовать в щеку, а тот, что с залысинами, грозил ему пальцем и, словно ведал за Колей какой-то грех, все говорил:
«Смотри мне... чтоб все... ты меня понял.» Паренек кивал головой, дескать, все понял, что он очень рад был познакомиться с ними и даже сказал, чтобы они приходили еще, чем заслужил одобрительный взгляд Евгения Станиславовича.
- Маргарита Сергеевна, я пойду спать? – наконец, решился спросить он, увидя, что интерес гостей к нему ослаб.
- Как?! - воскликнула жена Георгия. - Он называет вас по имени- отчеству? Ну, как же это... - она покачала голова... - Пора бы уже говорить папа и мама.
Коля потупился, заметив, как нахмурил лоб Евгений Станиславович. Он понял, что поставил родителей перед гостями в неловкое положение и, робко подняв взгляд, одними глазами сказал: я же не нарочно, просто получилось так.
Распрощавшись, наконец, гости ушли, а Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна принялись молча убирать посуду. Коля вызвался было тоже помочь, но Маргарита Сергеевна резко оборвала его:
- Иди и ложись спать!
Коля послушно разделся, постелил на диване и лег.
- И как ты думаешь? - нарушил общее молчание Евгений Станиславович.
- Ты о ком? – Маргарита Сергеевна повела глазами на Колю.
- Да при чем тут он? - раздраженно повысил голос Евгений Станиславович. – Я спрашиваю: им понравилось?
- Я думаю, что да, - ответила Маргарита Сергеевна. – Бурмакин уже не в состоянии был говорить.
- Сколько мы истратили на этих идиотов? Рублей семьдесят?
- Семьдесят два. - Маргарита Сергеевна помедлила и добавила осторожно: - Если не считать подарка из Ямайки. Женя, ты думаешь, что все-таки что-то получится?
- Я не думаю, я знаю, - резко ответил Евгений Станиславович. Теперь они у меня вот зде-есь! - он крепко сжал большой кулак.
30.
Евгений Станиславович уехал первым, отправив контейнер, а Коля с Маргаритой Сергеевной приехали через две недели, когда трехкомнатная квартира была уже полностью обставлена. Маргарита Сергеевна, видел Коля, хотя и высказала свои соображения по поводу расстановки мебели и того, что медвежья и тигровая шкуры лежат не на месте, в целом, была довольна квартирой. Коля, которому передалось настроение Изосимовых, расхаживал по комнатам, выходил на просторную лоджию, смотрел на город и никак не мог поверить себе, что он теперь - житель не какого-то там сибирского города, пусть даже и большого, а киевлянин, настоящий киевлянин. Киевлянин! - это звучало, и веяло от этого слова глубокой древностью. Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна накрыли в честь переезда и встречи стол, и Коля, наполняя свой бокал пепси-колой, тоже поднимал его и весело чокался с папой и мамой. Нет, он еще не назвал так Изосимовых, просто сегодня у него было хорошо на душе, и он обращался к ним так мысленно, думая, что скоро он все же преодолеет это непонятное в себе.
Через неделю квартира пополнилась новой мебелью, в серванте появился дорогой хрусталь, на полы, взамен «морально устаревших», легли новые ковры, тигровая шкура осталась украшением в зале перед тахтой, а медвежья перекочевала в Колину комнату, распялившись в четыре стороны когтистыми лапами и скалясь страшной пастью. Иногда, глядя в эту пасть, паренек чувствовал, как в душе его ворошится легкая досадливая грусть, и словно напоминала ему первый отъезд из интерната к Изосимовым и бравурный голос Евгения Станиславовича: «Э-э э, петли - это не охота. Вот я тебе расскажу сейчас, как мне пришлось с медведем встретиться». А, оказывается, все это можно красиво придумать: и про медведя, и про тигра... Просто взять и обмануть. И вместе с этими грустными думами, что-то уходило из сердца паренька, хорошее и доброе, уходило и возводило между ним и Изосимовыми новый, еще более неприступный барьер. Но Коля считает, что он, действительно непреодолимый, встал гораздо позже, внезапно, навсегда отгородив его от своих новых родителей. А началось все с того момента, когда из серванта на пол скользнул хрустальный сервиз и разлетелся на множество осколков. Это получилось совсем нечаянно: Коля хотел сделать стойку на руках, но у него не получилось, повело в бок, и он ногами ударился в стекло серванта. Коля поначалу и не понял, что там с громким звоном рассыпалось на полу, а увидев беду, весь покрылся холодной испариной. Собрав осколки и бросив их в мусорное ведро, он поставил в сервант несколько стаканчиков, что уцелели, и принялся собирать пылесосом мелкие осколки. «Подумаешь, - успокаивал он себя, - какие-то стекляшки. Еще купим». Он так и подумал, купим, имея ввиду и себя и, хотя кошки скребли на душе, последствий больших не предполагал, но, вернувшись с работы и увидев в ведре осколки сервиза, Маргарита Сергеевна долго стояла неподвижно, а потом все время всплескивала руками, пила валерьянку, ничего не делала, а ходила, потерянная, из комнаты в комнату и повторяла:
- Восемьсот рублей! На ветер. С ума сойти. Ну, конечно же, если бы это было его, а то что ж? - чужое. Чужое можно бить, ломать. Нет, ты понимаешь, что ты натворил?
Коля понуро ответил:
- Я же нечаянно.
- Нечаянно?! Нет, это ты чаянно. Ты знал, что делал. Я не могу понять, как ты мог? Как мог, я тебя спрашиваю.
- Да вы не огорчайтесь, - наивностью так и веяло от паренька. - Мы новый купим.
- Мы! - воскликнула Маргарита Сергеевна. - Мы купим новый, каково! Кто «мы»? Ты?
Коля кивнул.
- Хорошо. Дай мне тысячу рублей. Ты сейчас возьми и дай мне тысячу рублей. У тебя нет? Так откуда же у тебя? У тебя то, что на тебе, и то не твое. Ты гол, понимаешь? Ты злой и невоспитанный ребенок. Ты- нахлебник.
Коля во все глаза смотрел на Маргариту Сергеевну и не узнавал ее. Неужели это она, та женщина, которая так была ласкова и добра к нему, которую он хотел назвать мамой? «Нахлебник? Я - нахлебник? - спрашивал он безмолвно ее и себя. - Но вы же сами... вы же сами хотели...» Слезы навернулись у паренька на глазах.
Он еще позволяет себе плакать - возмутилась Маргарита Сергеевна. - Может, ты думаешь, что я тебя за это по головке поглажу?
- Не надо. Я не прошу, чтобы вы меня гладили, - сквозь слезы, душившие его, сказал Коля. - Вы не понимаете, я нечаянно, а вы…
Не зная, что еще сказать, паренек выбежал из квартиры. «Может не надо? - подумалось ему. - Ей, конечно, жалко. А, может, вернуться, попросить прощения?» И тут же обида с новой силой всплеснулась в нем. «Нахлебник? Я могу и сам на себя зарабатывать. Устроюсь газеты разносить. Заработаю и куплю им… Так он решил и понемногу успокоился. Как-то само собой получилось, что, бродя по городу, Коля не заметил времени. Уже начинало темнеть, когда он возвратился домой. Открыл Евгений Станиславович. Коля, только было, собрался объяснить причину опоздания, как родитель грубо схватил его за плечо и с силой швырнул в прихожую. Еле устояв на ногах, паренек недоуменно уставился на него.
- Где ты шлялся? - спросил Евгений Станиславович, вытаскивая из брюк ремень.
- Я по городу ходил, - не отрывая глаз от ремня, сказал Коля. - Просто загулялся.
- Он просто загулялся! - громко и злорадно сказала Маргарита Сергеевна. - Сегодня он просто разбил сервиз, просто загулялся, а завтра домой не придет ночевать.
- Снимай штаны! - приказал Евгений Станиславович, недобро сверля Колю взглядом.
Паренек виновато улыбнулся, еще не веря, что его будут бить, и робкой этой улыбкой, стараясь, добиться понимания и заслужить себе прощения.
- Ну!
- Я больше не буду, - сказал Коля, все так же просительно улыбаясь.
- Ну! - еще громче прикрикнул Евгений Станиславович.
Улыбка растаяла на губах паренька, и он на шаг отступил назад.
- Ты снимешь штаны, или тебе помочь?
Коля посмотрел на Маргариту Сергеевну, спрашивая одними глазами: он же шутит, правда? Он же понарошку, я же понимаю, но глаза женщины были холодны и безучастны.
- Я не сниму, - тихо, но твердо сказал Коля и покачал головой.
- Сколько наглости! - поразилась Маргарита Сергеевна.
- Не снимешь, так я тебе сам услужу, - зловеще сказал Евгений Станиславович и, ступив к Коле, наотмашь ударил ремнем. Словно огнем, ожгло пареньку ноги, изогнувшись, он, с полными ужаса глазами, смотрел на родителя.
- Вы не имеете права! - гневно вырвалось у него.
- Я права не имею? Так вот тебе мое право. Это тебе за то, что я права не имею, это тебе за сервиз, это за опоздание. Права не имею? Щенок не охотничий. Да я с тебя шкуру спущу, ты думал - церемониться буду?
Коля вскрикивал от беспощадных ударов, заслоняясь руками, но родитель повсюду доставал его ремнем.
- Женя, хватит! - не выдержала Маргарита Сергеевна. – Женя, остановись! - она подбежала и перехватила руку мужа. – Нельзя же так.
- Иди, - отпуская Колю, сказал Евгений Станиславович и толкнул его вон из комнаты. - Ты куда? Я тебе побегу... Марш к себе! - загородил он собой наружную дверь. - Ты мне норов свой не показывай, я тебе его махом собью.
Слезы душили паренька. Убежав к себе, он уткнулся лицом в подушку и тихо скулил.
- Иди и успокой его, - слышал он голос Маргариты Сергеевны. - А то кому-нибудь... Ты меня понимаешь.
Услыша, как родитель открыл дверь, Коля перестал скулить и только тихо всхлипывал.
- Ну, ладно, поссорились немножко, извини, - сказал Евгений Станиславович, подсев к Коле на кровать. - Разбушевался я, не сдержался. Да и ты хорош.
- Уйдите! - Коля уклонился от его ладони.
- Мужик, называется. Подумаешь, боль какая, пару раз ремнем. Я и не сильно тебя. Ну, извини, не сдержался. Извиняешь? Ты же мой сын, - Евгений Станиславович попытался оторвать паренька от подушки и обнять.
- Не ваш я сын.
- Ну-у -у! Ты это брось. Ты - Изосимов, подумаешь, от отца досталось. Разнюнился. Ну, мир?
Всхлипывая, Коля молчал.
- Мир! - повторил Евгений Станиславович, тыкая Коле свою ладонь.
Ничего не чувствуя к родителю, кроме ненависти, паренек нехотя подал руку.
«Уйду! Все равно уйду, - сказал он себе с решимостью. - Пусть тогда...»
31.
Такое, чтобы ему опять доставалось ремнем, больше не повторялось. Хотя Изосимовы изо всех сил старались еще больше, чем прежде, проявлять свою заботу о нем, Коля уже твердо знал, что не сможет не только назвать их отцом и матерью, но и жить с ними не сможет.
Тянулось тоскливое скучное лето. Утро Коля начинал с хождения по магазинам, затем прибирался в комнатах, протирал пыль с икон и статуэток, после чего ему разрешалось сходить в кино или погулять в парке, но непременно, чтобы с Тимошей, Веней и Светочкой. Все трое были соседскими, из одного подъезда, и не «чета всякой шпане», как сказал Евгений Станиславович, потому что Тимоша Минор ходил в школу музыкальную, Веня Герасько - в художественную, а Светочка Новикова ходила в балетный класс и умела семенить на цыпочках. И еще Изосимовы говорили, что только из таких детей вырастают настоящие люди, тонкие натуры и гении. Коля непременно бы поспорил с родителями, он бы спросил: а что? Тимка Минор будет гением? Да он уже целый месяц на баяне одно «Полюшко-поле» играет. Что? Большим художником станет Венька? Он как-то на уроке корову нарисовал, а получился мотоцикл на костылях. А эта дура Светка? Она и сейчас в платье не влазит, а повзрослее станет, так все ее «цыпочки» под ней обломаются.
После прогулки Коле вменялось в обязанность почитать, смотреть телевизор и ждать Изосимовых с работы. Перед вечером все вместе, захватив Тимошу, Веню и Светочку, отъезжали на пляж, и Коля имел возможность побултыхаться минут десять в реке, потом опять квартира, телевизор и надоедливые нравоучения, после которых паренек чувствовал в себе страшную тоску и опустошенность, в выходные и дождливые дни распорядок несколько менялся, но от этого день не становился сколь-нибудь разнообразнее, и с каждым днем все неодолимее Коля испытывал желание уйти от Изосимовых, сесть на поезд и уехать в свою далекую, далекую страну, где течет маленькая ласковая таежная речка. Если бы только кто знал, как завидовал он дворовым мальчишкам, что возвращались под вечер домой с так понятным Коле шальным торжеством удачи в глазах, с пескарями на короткой нитке или баночкой земляники в руках. Но что он мог поделать, если дружить ему с этими ребятами не разрешалось, а уходить, куда-то без ведома Изосимовых, тем более. Дни Коля проводил в обществе Тимоши, Вени и Светочки, которых он, чем дальше, терпеть не мог. Тимка вечно хвастал, что он разучивает какую-то пьесу в «си-бемоль», зазывал к себе, брал в руки баян и с сосредоточенным лицом играл на Колиных нервах. Венька таскал за собой по магазинам в поисках колонковых кисточек, которых ни в одном магазине и не было, и показывал очередные свои акварельные пейзажи, в которых было только одно понятно, что небо вверху, а земля - внизу. А Светка вечно объедалась мороженым и пирожными, и пареньку казалось, что она вся липкая от сладостей. Его она называла Коленькой, что пареньку вообще было неприятно, вечно смотрелась перед ним в зеркальце, причесывалась и показывала, как ходит она на цыпочках, и лебедем машет рукой. Лебединого в Светке Коля ничего не замечал, но смиренно терпел, предугадывая, однако, что терпению его конец все же придет, и он назовет Светку пончиком на протезах. Так оно однажды и случилось, Светка убежала зареванная, а Коля после этого два часа простоял в углу.
- Невоспитанный беспардонный грубиян, - назвала его Маргарита Сергеевна, когда Светкина мама пришла пожаловаться.
Но углом дело не кончилось. На другой день во дворе к Коле подошел Тимка и дал ему крепкую пощечину.
- Не будешь обзываться, - сказал он, храня рыцарское достоинство.
Конечно, Коля считал себя виноватым, он даже готов был, как потребовали Изосимовы, извиниться перед балериной и ее матерью, он понимал, что Тимка, дав ему пощечину, поступил тоже по - правильному, но, если бы это произошло где-нибудь, а не при дворовых ребятах. Такого позора Коля снести не мог. Наполучавший хороших тумаков и заимев под глазом фингал, Тимка убежал жаловаться, а пацаны приняли Колю играть в попа-гонялу .
Вечером к Изосимовым пришли родители Тимки. Выслушав их, Евгений Станиславович молча насыпал в угол комнаты перловой крупы и поставил Колю на нее на колени. Пареньку было оскорбительно до слез, но он не заплакал, молча стоял на крупе и морщился, терпя нарастающую, впившуюся множеством маленьких пиявочек, в коленях боль.
- Как? - насмешливо спросил Евгений Станиславович. - Я тебя сечь не буду, но ты у меня станешь шелковым.
- Не стану, огрызнулся Коля.
- Станешь, еще как.
- Я уйду от вас. - Коля говорил отрывисто и зло.
- Нет, ты видишь? - изумленно подняла брови Маргарита Сергеевна. – Сколько волка не корми...
- Да, да, - вздыхая говорили родители Тимки, и кивали головами, сочувствуя Маргарите Сергеевне. - Мы понимаем вас.
- Ты - наш сын! - металлическим голосом сказал Евгений Станиславович, - и я принимаю к тебе меры, как к сыну. Впрочем, ты можешь попросить прощения.
- Я больше не буду, - тоном, в котором было больше непокорности, чем просьбы о прощении, сказал Коля, понимая в то же время, что он может не выдержать долго стоять на крупе.
- Это делается не так, - сказал Евгений Станиславович, - надо сказать: папа и мама, такого больше не повторится.
Коля упрямо молчал.
«Пусть больно», - сказал он себе.
- Молчишь? Ну, что ж, придется тогда продлить тебе это удовольствие.
Этой же ночью, тихо выскользнув за дверь, Коля ушел из дома. Он долго бродил по спящему городу и не замечал иллюминации и игры огней. Если бы у него были деньги, он, не раздумывая, ушел бы на железнодорожный вокзал и купил билет на поезд. Назад паренек твердо решил не возвращаться. Ему хотелось спать, но где прилечь, он не находил. Наконец, он заснул в парке, в густых кустах. Но это ночью кусты показались ему густыми, утром его увидела работница парка и отвела в милицию. Про Изосимовых Коля ничего не сказал, а на вопрос, что его заставило ночевать на улице, соврал, что заблудился, думал выйти сам, но не получилось.
- Вот ваша пропажа, - сказал Изосимовым милиционер, что доставил Колю домой. - Не разрешайте ему далеко уходить, города не знает, мало ли что может случиться.
Паренек не увидел на лицах родителей ничего такого, чтобы ему сказало о том, что они беспокоились за него. В глазах их была только настороженность, и смотрели они на Колю холодно и враждебно.
- Яблочко от яблони недалеко катится, - сказала Маргарита Сергеевна. - Довольно, надо с ним что-то решать.
- Сегодня заеду к юристу, - пообещал Евгений Станиславович.
32.
Коля сидел в зале суда, в первом ряду, и как-то инертно слушал, что говорили Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна. Потом стали говорить свидетели: мамы Тимки-музыканта, Веньки-художника и Светки-балерины. Все они гневно и возмущенно указывали на Колю и утверждали, что он - нехороший мальчишка, гадкий, хулиган, что такие уважаемые и интеллигентные люди взяли его к себе, усыновили, сделали для него столько добра, не отказывали ни в чем, хотели сделать из него человека, а он оказался бездушным и черствым. Он до полусмерти избил такого спокойного и добродушного мальчика Тиму (в деле есть справка о снятии побоев), который заступился за девочку. Вероятно, в Коле преобладают гены его родителей, поэтому он жесток и эгоистичен. Он нарочно разбил дорогой сервиз, желая досадить Изосимовым, ночует где попало, убегает из дому, грубит, такого вынести простым душевным людям - нет никакой возможности.
Евгений Станиславович и Маргарита Сергеевна заявили, что они, хотя и скрипя сердцем, отказываются от своих родительских прав, бесспорно, не по себе, им даже стыдно, но переломить жестокий и упрямый характер, видит бог, они не в силах. Они жестоко ошиблись и просят суд пересмотреть факт усыновления.
Коля сидел и поражался: неужели он взаправду такой, каким его показывают? Неужели эти люди не понимают, где находятся? Ведь их предупредили, чтобы они говорили правду, почему же они не говорят ее? Или взрослые все обманщики? Все! Зачем?
- Коля, к тебе вопрос, - обратилась к нему женщина-судья. - Скажи, тебе плохо жилось у твоих родителей?
- Почему? Нет, - тихо ответил Коля, глядя в окно, где червонным золотом горел раскидистый клен.
- С тобой плохо обходились? Били тебя? Не давали есть?
Коля, не отрываясь, смотрел на клен, так заворожило его чудное горение.
- Ну, так что, Коля?
«Били, - сказал про себя паренек. - И на крупу ставили. Но если я так скажу, - испугался он, - опять жить у них?» Он поднял на судью чистые свои серьезные глаза и покачал головой. Да, он тоже обманул, но ему не стыдно, нисколечко.
- Так да или нет?
- Нет, - ответил Коля.
- Все, что сейчас было сказано, ты подтверждаешь?
- Да.
- Ты знаешь, что тебя опять отправят в интернат?
- Знаю.
- Ты хочешь этого?
- Я назад хочу, - сказал Коля. Я в тот интернат хочу.
- Почему именно в тот?
Коля пожал плечами. Что он мог оказать? Просто, там ребята уже знакомые и неплохие, в общем, ребята. Там Виктор Александрович. Там совсем рядом живут Лидия Степановна и Вячеслав Тихонович, баба Мотря, Лешка Звягин, Лена... Просто, там маленькая его родина. Мама и папа там.
Коля смотрел в окно на пламенеющий клен, вспоминал что-то, и слезы котились по его щекам.
1987 – 1989гг
История Коли Ветлова
© Copyright: Владимир Андреевич Мальков, 2024
Свидетельство о публикации №224041000987
Свидетельство о публикации №224041000987
Рецензии
Повесть я прочитала залпом. Написано автором очень интересно! Так и хотелось узнать: а чем же закончатся жизненные приключения Коли. Неожиданная смерть родителей перевернула жизнь Коли. В одно мгновение его благополучная жизнь превратилась в ад. Он остался один, и волею судьбы попал в школу-интернат. Автор описал жизнь интернатовских детей, их привычки, быт, обращение со взрослыми... Не мало проблем и у директора интерната: Нехватка кадров, нет материала для ремонта, даже посуды для столовой не хватает... Комиссия за комиссией с проверкой, а помощи-то нет... Не хотят люди работать с трудными детьми. Поэтому воспитатели - случайные люди, временные, некоторые даже без педагогического образования. Коле трудно привыкнуть к жизни в интернате. Поэтому он многому необычному удивляется, чего он не встречал при жизни с родителями. Владимир Андреевич очень точно описал ночную жизнь детей после отбоя, так как сам когда-то некоторое время работал воспитателем и преподавателем технологии в школе- интернате. Автор показал истинные замыслы супругов Изосимовых, которые усыновили Колю. Показал хищную сущность Евгения Станиславовича, которого не интересует судьба мальчика, а только цель - получение квартиры. Жестокость с его стороны(избиение ремнем, стойка коленями на крупе)окончательно охладели мальчика к приемному отцу, и он согласился вернуться в интернат, чем жить у Изосимовых.Хотя там, в интернате, ему не раз приходилось доказывать свою правоту и чувство собственного достоинства кулаками. Парень прошел тяжелые испытания жизнью, но не сломался, не потерял интерес к жизни. Повесть читается легко, на одном дыхании, оставляя глубокий сопереживающий след в душе. В повести факты не вымышлены. Они основаны на реальных событиях. Автору этих строк самой пришлось 16 лет отработать воспитателем в школе - интернате, поэтому очень хорошо знакома с жизнью детей в интернате.
Вера Александровна Мальков (супруга В.А. Малькова)
Владимир Андреевич Мальков 10.04.2024 14:51 • Заявить о нарушении
Вера Александровна Мальков (супруга В.А. Малькова)
Владимир Андреевич Мальков 10.04.2024 14:51 • Заявить о нарушении