Керчь послевоенная. Рыбный рай в голодающей стране

                Май  1946  года. Мой  папа,  молодой  офицер,  возвращается  домой  в  Хабаровск  из  Северной  Кореи.  Разгромлена  милионная  японская  Квантунская  армия,   но  некоторые советские воинские  части  ещё,  помогая  корейским  товарищам  обеспечить  порядок  в  стране  после  разрушительной  японской  оккупации. Отца  переводят  по  службе  в  Крым,  в  маленький  посёлок  недалеко  от  Симферополя,  где  располагался  учебный  центр  пограничных  войск.
                На  Дальнем  Востоке  пик  голода был  в  1944-45-х годах.  На  Украине  - в  46-47-х. Тяжело  пережив  его  один  раз,  мы  снова  попали  в  эпицентр  голода  вторично. Опять  постоянное  недоедание,  слабость,  жёсткая  карточная  система.
                В  степном,  знойном,  сухом  Крыму  я  просто  полностью  растерялся. Вокруг  маленького  посёлка - хутора  Чайка - была  сплошная  ровная  степь на  десятки  километров  вокруг с  редкими  лесополосами. Я  был  поражён.   Не понимал,  чем  здесь  можно  заниматься мальчишке,  где  гулять,  что  делать.  После  мощного  Амура,  дальневосточной  тайги моему  глазу  не за что  было  зацепиться.  Я  чувствовал  себя  будто  голый;  изводил  родителей  вопросами: когда  же  мы  отсюда  переедем?! 
              Хабаровск  хоть  и  большой  город,  но  мы  снимали  жильё  на  самой  окраине,  где  жила  община  староверов.  Огромный  двор  упирался в  глубокий  заросший  овраг,  за  которым  без  всякого  перехода  начиналась  дремучая  тайга.  Все  мои  детские  игры  с  друзьями  проходили  в  кедровом  и  лиственном  заколдованном  царстве,  наполненном  шумом  и  гомоном  птиц,  мельканием  каких-то зверьков  и  чувством  постоянной  близости  больших  хищных  зверей.  Тайга  кормила,  давала  массу  грибов,  ягод,  лечебных  растений. Но  мужчин  почти  не  было,  поэтому  охота   не  выручала,  хотя  зверья  было  немерено.
                И  это  перемещение  меня  из  густой,  сказочно  красивой  тайги  в  голую  степь  было  на  первых  порах  просто  непереносимо.  Я  никогда  ещё  не  видел  таких  плоских степных  пространств  и  даже  не  знал,  что  они  существуют. С  тоской   смотрел я с  чердака  в  отцовский  бинокль, всей душой желая разнообразия, но  вокруг  была  бесконечная  степь и степь,  и  степь...
                Хутор Чайка был  одним из  отделений  большого  совхоза. В центральном отделении была средняя  школа.  А  у  нас  на  хуторе -  крошечная,  начальная,  занимающая  две  комнаты  в  здании  сельского  совета.  Класса  было  четыре,  а  учительница (она  же  директор) - одна. В классной комнате  стояло  четыре  ряда очень  старых  парт. В  каждом  ряду  сидел целый класс.  Учеников  было  всего  четырнадцать  человек на всю начальную школу: в  первом  классе - три,  во  втором - два,  в  третьем - пять,  в  четвёртом - четыре. Основную  часть  домашнего  задания  мы  выполняли  в  школе. Учительница  по  очереди  объясняла  материал  каждому  классу.  Обладая  хорошей  памятью, я запоминал всё, что объясняла  учительница, и легко за год освоил программу всей начальной школы. Некоторым ученикам  было нелегко. Будучи жертвами  войны, ребята не учились в своё время. Три  года  немецкой  оккупации  сформировали  такое  сложное  социальное  явление  в  образовании, как "переростки". Если  в  городах  школы  ещё  как - то работали  по  усечённым  программам  с  добавлением  немецкого  языка,  то  в  сёлах,  особенно  небольших, их  просто закрыли. Дети,  проучившиеся до  войны  несколько  лет,  три  года  пропустили.  Те, кто ещё только  должен  был  пойти  в  школу,  ждали  всё это время и  приходили  в  первый  класс  десятилетними. Вот  поэтому  в  третьем  и  четвёртом  рядах  нашей  маленькой  сельской  школы  сидели  ребята  и  девочки  уже  в  возрасте  двенадцати - тринадцати  лет.
                ...Голод  в  Крыму  был  нешуточный.  Мы  всё  время  хотели  есть. Директор  совхоза,  бывший  командир  партизанского  отряда, без  ноги  по  колено,  с  деревянным  протезом,  помогал  школьникам  как  мог.  Только  благодаря  помощи  этого  доброго,  чудесного  человека мы могли думать о занятиях, а не только о еде.  Два  раза  в  неделю  нам  завозили  по  стакану  молока, по две большие варёные картофелины  с  огурцом  или  помидором.  А  через  день  нам  привозили вкусную  свежую  макуху,  круги  которой,  размером  с  тарелку,  штамповал  из  семечек  сам  совхоз. Макуху при помощи цируля делили на равные части так, чтобы каждому из нас досталось поровну.  Это  было  самое  любимое  лакомство  моего  детства.  Макуха делалась  на  корм  скоту,  но  в   те  годы  она  поддержала  многих  людей. Сейчас, ностальгируя,  я  иногда  покупаю  её  квадратики  на  Одесском  Привозе,  но  это  уже  совсем  другой  продукт,  даже  запаха  свежих  янтарных  семечек  от  него  не  осталось.   
               
                ***
               
                После  того,  как  я  окончил  первый  класс,  отца  перевели  в  город  Керчь,  где  он  стал  служить  в  погранотряде  следующие  два  года.  Голод на  Дальнем  Востоке  и  в  Крыму  я  прочувствовал  острой
 сосущей  пустотой  в  желудке  и  постоянной  слабостью.  Но  "голод  в  Керчи"  напоминал  какую - то сюрреалистическую  картину  с  оттенками  фантастики  и  фарса.  Привычных  повседневных  продуктов  питания  в  Керчи  почти  не  было -  ничего  не  было,  кроме  мизерной  выдачи  по  карточкам,  местных  овощей  и  фруктов,  тыквы,  кукурузы,  красного  перца  и  сухого  вина.  Но  зато  было  астрономическое,  не  укладывающееся  в  сознание  человека изобилие  разнообразных  морепродуктов - даров Чёрного и  Азовского  морей. В  том  числе  самых  редких  и  ценных  пород  рыб, икры, крабов, ставших  через  десятки  лет доступными  только  очень  обеспеченным  людям.  Вся  Керчь (пятьдесят  километров  вдоль  залива)  солила,  коптила,  сушила,  мариновала более ста видов рыбы, заготавливала  на  всю  зиму  запасы  икры  и  балыков. У каждой семьи  был  свой  собственный  рецепт  заготовки  соусов  и  подливок.  Сотни  тонн добываемой  рыбы  просто  некуда  было  девать. Кто-то  очень  умный  придумал  гениальное  решение - сушить  и  перемалывать  её на  муку  для  удобрения  полей  и  огородов,  ведь  в  стране  ещё  не  успели  наладить их производство.
                Основной  причиной  "рыбного бедствия" в  голодающей  стране  было  отсутствие  транспортных  путей  и  средств  для  вывоза  и  переработки  неимоверного  количества  рыбы  и  морепродуктов.  Железная  дорога  немцами  была  взорвана  на  всём  протяжении от Керчи  до  Джанкоя,  оба  морских  порта  были  разрушены  до  фундамента.  Автотранспорта  для  вывоза  в нужном количестве не было. Холодильники  и  консервные  фабрики  были  уничтожены.  А  прекратить добычу  рыбацкие артели  не  могли.  Им  постоянно  и  остро  нужны  были  хоть  какие - то  наличные  деньги  на  восстановление  бывшей  в  прошлом  могучей  отрасли.  Не было самого  необходимого : сетей,  поплавков,  канатов,  причалов, тех же  холодильников,  парусов,  а  главное - судов,  двигателей  и  топлива. Фашисты,  опасаясь  десантов  и диверсий  через  Пролив,  уничтожили  не  только  сотни  сейнеров,  шаланд  и  катеров  рыбколхозов,  но  и  тысячи  весельных  и  моторных  лодок.  За три  года  оккупации,  когда  не  было  промышленного  лова  рыбы, её  развелось  столько,  что  блестящие  чешуёй  косяки  буквально  толкались  боками. Они  плыли  непрерывно  и  без  просвета  в  обе  стороны  Пролива.  За  все  2650 лет  существования  Керчи  такого  прироста  рыбы  ещё  не  было.  До этого  никому  из  многих  десятков  завоевателей  не  приходило  в  голову  запрещать  лов.  Огромные  стаи   дельфинов  трёх  пород  от  трёхсот до тысячи голов  двигались около берегов. Разучившись  бояться  людей  за  три  года  отсутствия  лова, они  нагло заплывали  на  пляжи. Завязав  ворот  рубашки и войдя  в  воду  на  десять - пятнадцать метров,  можно  было  через  пять-десять  минут  вытащить  кучу  рыбы  безо  всяких  усилий. 
                Описывать  же  Керченский  рыбный  рынок  тех  лет  я  даже  и  не  пытаюсь.  Для  этого  нужен  особый  талант. Ранним  утром  сотни  подвод  в  разгар  осеннего  улова  везут на  разделку  и  продажу  по  улицам города  заметающих  хвостами  дорогу  огромные  туши  дельфинов  и акул  катранов,  осетров,  севрюг  и  белуг.  И  десятки  видов  другой  ценной  рыбы. Пространство  рынка - это  сотни  метров  бельевых  верёвок  с  висящими  на  них уже  готовыми  балыками,  нанизанными  на  ошкуренные  ветки  ясеня,  насквозь  просвеченные  солнцем   с  капающей  жирной  дорожкой  на  земле.
               
                Абсолютно  безграмотный  в  новой  культуре  жизни,  я  был  вынужден  быстро  учиться  в  неожиданном  для  меня  морском  мире.  Керченские
 дети  очень  много   знали  о  сортах  рыбы,  о самой  рыбалке,  о  разделке  и  приготовлении,  даже  ещё  не  умея  читать  и  писать.  Конечно, выучить  все  названия  пород  мне было трдновато, но зато  я  хорошо  научился  грести  на  вёслах, разделывать  и готовить  рыбу,  ставить  паруса  и  весьма  прилично  плавать  и  нырять.

                Керчь  с  античных  времён  была  рыбной  столицей  Средиземноморья  и  окружающих  его  государств.  Впоследствии студентом  истфака  университета  я  с  удивлением  узнал   по  хроникам  и  архивам,  торговым  документам  и  соглашениям  того  времени  о  роли  Керчи и  Приазовья  как  главных  поставщиков  рыбной  продукции  во  все  страны  известного  тогда  мира. Более  двух  тысяч  лет Керченское  рыбное  производство  не  знало  соперников. Греки  называли  Азовщину Меотида (греч. мата - кормилица). Кроме  многих  десятков  ценнейших  рыбных  пород,  икры  и  балыков,  самыми  изысканными,  непревзойдёнными  продуктами  были  редчайшие  по  вкусовым  качествам  рыбные  соусы и подливки (одни из самых  дорогих  товаров  древнего  мира). В  десятках  огромных  цементных  засолочных  ванн  Пантикапея (так
называлась  Керчь) работали  круглосуточно  тысячи  рабов.  В  жаре  и  страданиях  обезвоживания  они  долго  не  выдерживали  и  быстро  умирали  от  желудочных  болезней.  Ведь  им  давали  самый  минимум  воды  для  питья,  чтобы  они  во  время  работы  съедали  как можно  меньше  икры и ценной  рыбы -  на продажу. Места  умерших  очень  быстро  занимали  отловленные  кочевниками -  новые. 
              Рыба  была  всегда  основным  доходом  Боспорского  царства  и  других  образований  на  его  месте.  На  монетах  Пантикапея  чеканилось  изображение  осётра. После  продажи  рыбы на втором месте по  доходности шла  работорговля,  на  третьем - вывоз  пшеницы  твёрдых  сортов.  Керчь,  за  свои 2650  лет  истории  поменявшая  восемь  названий,  девять  раз  рарушаемая  и сжигаемая,  всегда  оставалась  уникальной  рыбной  кладовой Средиземноморья.

               
                Наплававшись  и  нанырявшись  за  два  керченских  лета,  я  почувствовал  себя  ловким  и  здоровым.  Прошли  все  мои  бесконечные  простуды,  гланды  и  хворобы.  Я ощущал  себя  в  море  как  резвые  дельфины, бесконечно  проплывающие  мимо  нас,  "тружеников  моря", ныряльщиков, добытчиков водных глубин, работавших  на  раскалённых  железных  палубах.   
                К  благотворному оздоровительному  влиянию  на  меня  была  очень  причастна  и  моя  мама. Времени у  неё  было  мало:  на  руках  был  грудной  ребёнок, мой младший брат. Но  два  года с  железной  одержимостью  она  каждый  день,  стоя  сбоку  от  меня,  где  удобнее  было  давать  очередной  подзатыльник,  вливала  в  меня  две  ложки  рыбьего  жира,  вталкивала  три-четыре  ложки  икры  и  любым  путём  пыталась  заставить  меня  съесть  очередную  котлету  из  севрюги  или  осетра.  Котлеты  были  размером  со  среднюю  тарелку  и  такие  жирные,  что  жир  стекал  у  меня  по  животу  до  резинки  трусов.  Я  делал  вид,  что  меня  сейчас  стошнит  и  вырвет. Но  это - увы -  не  помогало.  Умная  и  едкая  мама,  отпуская  мне  очередной  подзатыльник, говорила:
               - Ты,  я  вижу, готовишься  в  актёры.  Но  хочу  тебя  огорчить:  я  не  наблюдаю  у  тебя  к  этому  никакого  таланта.
                Когда  она  убеждалась,  что  мне  уже  совсем  невмоготу,  то  делила  огромную  котлету  на  две  части  с  обязательством  доесть  её  на  ужин.  Но  ужин  ведь  тоже  был  всегда  рыбным.  Выручал  папа. Со  службы  он  приходил  поздно,  видел  нас  мало,  не  любил  ссор  в  семье и  обычно  всегда  доедал  за  меня  эту  котлету.

                К моему глубочайшему огорчению,оставляя  "кровавые" рубцы на моём сердце, судьба  вскоре  перевернула  и  эту  страницу моего  яркого,  интересного  и  необычного  детства. Отца  вновь  перевели,  и  это  уже  другая  история.