Part 4

ТЫ САМ ПРИДУМАЛ СКАЗКУ, ТЫ САМ ЕЕ РАЗРУШИЛ

    Никаких следов в месте, куда меня предположительно укусил этот чудак, покинувший квартиру и - поразительно! - ничего не укравший, да еще зачем-то заботливо транспортировавший мою тушку в bedroom, не оказалось: подушечки пальцев ощутили привычную гладкость эпилированной кожи, и я, не понимая, с какой целью он согласился пойти со мной, коль занятие сексом в его планы не входило, постарался проанализировать события прошлого вечера и осознал наконец, что удовольствие, пронзившее меня вчера насквозь - результат тотального расслабления, и я, обычно мастерски скрывавший свое напряжение, сообразил, что ни с того ни с сего разучился нервничать, - даже предположение, что визитер обчистил меня и унес, допустим, лежащую на видном месте шкатулку с парой колец, цепочками, браслетом, часами, запонками и брошью, не вызвали паники и, мимоходом проверив содержимое сундучка, я, с несвойственным мне равнодушием равнодушием размышляя о том, какой гроб заказать для себя и когда сообщить матери и отчиму о своем диагнозе, не впал, как обычно, в истерическое оцепенение, представив Амбиорикса Калленберга, покоящегося в деревянном ящике, хотя yesterday эти думы навевали такую меланхолию, что конечности делались свинцовыми, а в башке воцарялся такой сквозняк, что приходилось судорожно глотать вытаскивающие из пустоты пилюли, либо же позволить себе роскошь - коль располагал временем в достаточном объеме - часика два попялиться в стенку, оживляя сотворенные светом и тенью узоры, перемещающиеся с ультразвуковой скоростью в моем воображении и остающиеся дрожаще-неподвижными в действительности, из которой я трусливо эскапировал, не в состоянии примириться с конечностью собственного бытия, маячащего на горизонте персиково-розовой полосой надоблачного свечения, предвосхищающего выглядывающую буковку «D», лежащую на боку с лукавой улыбкой, обрамленную снизу либо прямой линией пространства, разграничивающего море и небо, либо скругленно-треугольными изломами гор, или же неравномерно распределенными зубами гигантского чудища - параллелепипедами многоэтажек, претециозно-полусферическими арт-объектами, возведенными у побережья с целью облагородить лик столицы и со своей задачей не справившимися, нахально-высокими шпилями, бесцеремонно тычущими единственный перст в cielo и телевизионными тарелками, венчающими черепичные крыши домов на манер напяленных наизнанку шляпок, приглашающе раззявивших свое нутро для юрких пичуг, скачущих сродни каучуковому мячику либо же вальяжно прогуливающихся, сопровождая свой променад вызывающими у наблюдающего нервный смешок движениями: сначала вперед выдвигается клюв с головой, за ними следует шея, прицепом подтягивая за собой массивное туловище, а замыкает шествие хвост, плетущийся с неохотой малютки, подслушавшего разговор взрослых и выяснившего, что ведут его не в цирк, а к дантисту, который, вероломно соврав «я только гляну»,  вонзит в чернеющее дупло кариеса со свистом разрезающее воздух колесико, вызвав шквал негодования у впервые столкнувшегося с подобным коварством малютки. На память я, с младых ногтей заучивающий отрывки пьес, куски поэм Шейда, Степсона и Сильвии Плат, не жаловался никогда, - актер обязан за которий промежуток времени запомнить текст и изложить его, дополнив в случае необходимости вспомогательными инструментами - жестами и мимикой, однако I was not a robot, и какие-то мелочи крошились на составные части и тонули в лавине информации, оставаясь валяться на задворках подсознания, припорошенные пеплом забвения, слившись в желеобразный холодец, утыканный всяким хламом, теперь же, если абстрагироваться от головокружения, никак не влияющего на координацию, я, совершенно спонтанно заглянув в один из темных уголков of my mind, с изумлением обнаружил кристальную чистоту и порядок на полках, сменившие груду папок с разлетающимися от малейшего дуновения листочками блокноты, скрупулезно рассортированные по датам и висящий on the wall отрывной календарь, по толщине превосходящий кору и мантию нашей планеты. Memory сияла начищенной до блеска содой сковородой, и я, потянувшись, мог без особых усилий освежить воспоминания about mom’s friend, довольно странной дамочки с жирнющими бровями (гусеницы, страдающие сколиозом), черт бы побрал Клару Веллединь, внедрившую в моду тренд на big eyebrows, и все без исключения запаслись гелем, дабы распрямить, распушить, развернуть жесткие волоски над глазами, правдами и неправдами заставить их занять как можно большую площадь. Так вот, бессовестно молодящаяся женщина, борец за права животных и ярый противник изделий из натуральной кожи, вечно пристраивающая кошек и собак в добрые ручки, организовывающая сборы на лечение покалеченных животных, в своем стремлении стать patron of animals достигла апогея, приделав к окну кормушку для соек и свиристелей и, приходя к нам на чай, долго и нудно рассказывала о том, как неблагодарные birds планомерно загадили подоконник с внешней стороны, и она, сердечная, задолбалась соскребать фекалии со стекла. Я, пятилетний карапуз, посмотревший по телевизору передачу о виноделах, отпугивающих вредителей с помощью отражающих свет фантиков, развешанных по саду, посоветовал миссис Данст развесить дискеты, но вскоре она одумалась, убрала птичий домик, а я за неравнодушие получил большой кулек карамелек и, краем уха вникая в повествование озабоченной открытием приюта мадам, продолжил смотреть мультфильм, даже не подозревая, что именно этот кусочек прочно обоснуется в мозгу, заняв созданную специально для него нишу. Получается, профессорша Джорджия Демпси, доктор биологических наук и психолингвист, чьим подкастам я регулярно внимаю в перерывах между съемками и во время длительных перелетов из Нью-Моргкса в Монтеаудио или Скай-Фло, не шутила, заявляя, что our brain поглощает и хранит различные сведения в гигантских количествах, и извлечь лишнюю и ненужную информацию, дабы освободить слегка перегруженное пространство, в отличие от того же желудка, ежели мы сойдем с ума и перемудрим с приемом пищи, нельзя. Со стыдливостью восточной прелестницы в парандже, упархивающей от тянущихся к ней hands промелькнули кадры одиннадцатилетней давности: вот я, окончивший школу, полетел с Либертад в Лос-Демоньос, - щедрый мистер Андеруотер, ухлестывающий за подразочаровавшейся в мужчинах mother, оплатил и само путешествие, и пребывание в шестизвездочном отеле на десять дней, и я, загоревший докрасна, с облезшим носом и выгоревшими до золотистого оттенка волосами, улучив момент, когда родительница, разомлев от жары, погрузится в дремоту на своем шезлонге в тени полосатого зонта, придерживая детектив Гагаты Херстин на вздымающемся от дыхания животе, прокрался в бар и с напускной бравадой прикидывающегося совершеннолетним недоумком сцедил в стакан из автомата малиновый ликер, готовый в случае опасности дать стрекача или соврать, что напиток предназначен опекуну, пославшему меня за алкоголем, разбавил неоново-розовую жидкость газированной водой, дабы у maman не возникло сомнений, что это - обычная фруктовая газировка и, выдув получившееся пойло за четверть часа, доплелся, спотыкаясь о собственные ноги, сделавшиеся инертно-непослушными, продрых до вечера и, стараясь забить на катающиеся в черепушке бильярдные шары, не мог взять в толк, зачем взрослые употребляют эту дрянь, а затем не без упоения страдают от похмелья? Став постарше, я, отдавая предпочтение здоровому образу жизни, так и не научился пить, но полностью спиртное из своей vita не исключил, позволяя иногда фужер-другой белого вина, вермута или коктейльчика с замысловато-вульгарным названием. В умеренных дозах мартини способствовал поднятию настроения, а по истечении часа действовал как снотворное, that’s why почти каждая из моих вылазок в night clubs длилась от силы минут сорок, за которые мне надлежало отыскать более-менее адекватного партнера, аль уплетывать несолоно хлебавши, если на пути возникали чрезмерно ретивые фанаты, провести которых не удавалось, и, коротая вечера в одиночестве, я с каждым годом приближался к безрадостному future of lonely old man, пока врач не огорошил меня пренеприятнейшим известьицем об ускорившемся счетчике, отмерявшем days of my life, и, если включить оптимиста, умеющего разглядеть нечто хорошее в кромешном nightmare, то перспектива умереть молодым, как мои коллеги Марни Морион и Гвиневра Ланкастер не столь трагична по сравнению со старостью одинокого богача, так и не сумевшего наладить личную жизнь по ряду причин, большинство из которых выкорчеванию не поддадутся, - так плотно они переплелись с my stupid heart, my blind soul, my dummy mind, сроднились с органами, перекрутились узлами намертво, обросли соединительными тканями и лыбились из темноты, напевая: «we will be your forever, you can’t get out from us».
    Прежде чем подойти к окну и утонуть в философии, созерцая привычный пейзаж зимнего мегаполиса с дымными столбами, вздымающимися вверх под разными углами, я умылся, а после секунд десять таращился на свое отражение, чувствуя каждую стекающую с лица капельку, словно действие анестезии прекратилось, and my skin обрела прежнюю остроту восприятия. Из зеркала на меня пялился все тот же, созданный мной мистер Калленберг: серые глаза, серые волосы, расширяющийся книзу нос, нижняя губа в три раза полнее верхней, едва обозначенной расплющенной, растянувшейся в немыслимом шпагате буквой «М». Таких, как я жеманные стилисты, как правило, относят к подтипу «dark blonde», избегая называть истинный цвет и замещая его расплывчатыми понятиями вроде «светлый каштан», «пепельный», «приглушенно-русый», «серебристо-графитовый», и мне discrimination of this color казалась жесточайшей несправедливостью, потому что лично я боготворил all shadows of grey, ибо он, как истинный хамелеон, прекрасен в своей нейтральности и до безумия многообразен. Являясь счастливым обладателем серых очей, полыхающих болотной зеленцой, поражаясь вспыхивающим синеватым костром радужкой, в зависимости от интенсивности падающего на тебя light, я изрядно подзадолбался спорить со своими знакомыми, расходившимися во мнении, какого колера глаза у «милашки Амбио», так что крашеные женщины, кокетливо обзывающие свой натуральный пигмент «мышиным оттенком», не импонировали мне совершенно, а снедаемые похотью фикрайтеры, характеризующие меня в своих текстах голубоглазым блондином раздражали неимоверно, - пальцы буквально чесались настрочить гневный комментарий, оканчивающийся вопросом, дозволено ли им величать себя моими поклонницами, коль они не удосужились правильно определить масть жеребца, вызывающего у них восхищенные вздохи?
    Заключенный в черную раму молодой человек, взирающий на меня с невозмутимостью давшего деру Криоса (если только это не взятый с потолка псевдоним), незначительно отличался от себя вчерашнего: lips, заалевшие на фоне непривычно бледной физиономии, будто мои еженедельные посещения солярия для придания коже ненавязчивой золотистости отодвинулись за грань реальности, а царапинка на щеке (промахнулся, сбривая второпях трехдневную щетину) и вовсе пропала, как и тусклая обреченность приговоренного к казни преступника, сквозившая в зрачках, обозначающая свое присутствие нарочито громким покашливанием родителя, ожидающего, когда отпрыск отлипнет от прилавка со сладостями и понуро поплетется вслед за ним в бакалейный магазин. Damn, я выглядел иначе, and feelings, обуревавшие меня, отличались от состояния внутренних вод, а чуть ниже легких зрела пубертатным прыщом уверенность, что пока я спал, меня похитили, сложили пополам, сунули в пакет, сдали в утиль, а на пустующее место водрузили практически идентичную копию со слегка поправленным механизмом, - эдакий муляж, пустоватый аки снятый с лица покойника слепок ч целью увековечить мертвеца, поместив в музей под стекло гипсового двойника, не передающего и десятой доли индивидуальности и харизмы почившего. Нечто подобное испытывает вернувшийся из похода тинейджер, вбегающий в комнату, тщательно убранную в период его отсутствия матерью: вроде бы помещение то же, и комод притаился в углу с выровненной стопкой глянцевито поблескивающих комиксов, среди которых замаскирован и журнальчик со всякими непотребствами, будоражащими воображение обуреваемого гормонами подростка, и колышущаяся на сквозняке штора с пятном от соуса (ох, какой визг из-за этого пустяка подняла mamasha), но некоторые вещи расставлены по-другому, и на спинке стула больше не висит распятая рубашка, а семейство разнокалиберных стоячих носков, неизменных обитателей подкроватья, выстираны и возвращены к своей паре, сплюснутыми тряпичными мячиками кучкующимися в корзине, служа постелью для дряхлого кота, ленивого, толстого, игнорирующего призывное «кис-кис» и мурлыкающего лишь на коленях занимающейся рукоделием маменьки. Тотальное спокойствие было до того всеобъемлющим, что я даже не забеспокоился о том, как выкручусь в понедельник, торжественно провозглашенным последним днем съемок Ливиллой, курирующей весь процесс от и до и яростно отстаивающей важность вырезанных скринплеером сцен, угрожая взбеленившимися от бешенства фанатами ее новеллы, набивающие татуировки с изречениями from her book. Мой герой должен слиться в страстном поцелуе со своей ненаглядной Галль, которую воплощает талантливая певица и актриса Аспорина Кертон, известная не только благодаря своему ангельскому голосу, но и чудесному характеру, особушки максимально неконфликтной и упрашивающей своего ассистента отдохнуть, пока она самостоятельно приготовит себе фраппе. Сотрудничать с этой женщиной - сплошное удовольствие, и не являйся я гомосексуалом, то непременно женился бы на ней и вообще, надеялся встретить юношу, хотя бы отдаленно напоминающего Спорри - славную девчонку, готовую выслушать и поддержать в трудную минуту. Остается уповать, что уикенд окажет благотворное влияние на мою менталочку, и через сутки я верну себе способность эмоционировать, преодолею неестественную расслабленность и, отпраздновав завершение предпоследнего этапа сложного проекта, отправлюсь в офис госпожи Кармайкл обсуждать контракты, согласовывать график перемещения по соединенным штатам с рекламодателями и, возможно, если новый Амбиорикс, собранный и волевой, не покинет меня насовсем, я наберусь-таки мужества сообщить о завершении карьеры и, выплатив неустойку особо жадным (нафига мне теперь лежащие на счету миллионы?) спонсорам, навещу maman и прикину, чем заняться, пока болезнь не перешла в агрессивное наступление, меняя качество de la vie, превращая меня в беспомощное создание, не способное самостоятельно посетить уборную.
    Накинув атласный халат, приятно холодящий спину после горячего душа, я, превозмогая потерю аппетита, проглотил обезжиренный йогурт с крошкой из грецких орехов, списывая стремление организма отторгнуть сытный завтрак некачественным пойлом и, не рассчитывая на успех, расчехлил ноутбук, вбил в поисковик имя моего несостоявшегося партнера и, настроив фильтры, открыл заинтересовавшую меня вкладку со сканом статьи чуть ли не семидесятилетней давности, в которой сухо сообщалось о мальчике, во время игры случайно отравившего собственного отца, спутав крысиный яд с сахаром и сдобрив им чай мистера Сноудена, увлекающегося переложением научных статей с французского на гомериканский. Инцидент, произошедший в Кинкиннатисе, без преувеличения потряс общественность, особенно после того, как вскрылось, что Гарольд не просто изменял своей супруге, умотав на продолжительный срок в Эвропу, но и приволок в дом беременную любовницу. Инспектор Регенбоген, давший интервью, не скрывал своей уверенности, что this boy покрывает Колетт, совершившую преступление, предварительно сговорившись с second wife, поскольку соседи видели женщин, чинно прогуливающихся по саду и не производящих впечатление заклятых врагинь.