из Главы 11. Визит

 
  - Берите картошечку, рассыпчатая, и маслица побольше. Вы вот думаете, что я зол. Может быть, и зол.
  - Я не утверждал этого.
  - Но думали! Да? А что если и зол? Злость - добро выделяем, нет, не так, хорошее зло добро высвечивает, А как же? Не было бы зла, как бы мы о добре думать могли? Откуда бы о нем понятие имели? Если, образно выражаясь, зло больших размеров, то и добро что против этого зла, тоже больших, то есть подобных ему размеров Война - большое зло, а мир против войны - добро большое, так ведь по-нашему? Природа - она на противоборстве основывается, убери зло, и жизнь остановится, кастрация получается.
  - Понятие о добре и зле со временем у человека меняется. Бывает, то, что раньше не считалось злом, превращается во зло, и наоборот - то, что преследовалось и истреблялось, становится добром. Зло всегда будет, главное, чтобы оно не вырастало до предельной, безумной агрессивности, как вы полагаете?
  - Тут, Сергей Юрьевич, от человека нужно плясать - какая со?бака в человеке сидит и поддается ли она приручению? В голове положительное переварить можно, а кровь-то как изменишь? Вот я надеюсь, может быть, вы мне подскажете... Я о своей фамилии еще в детстве задумывался - дал же Бог - как насмешка надо мной. Ну, я уже налил, пьем? За вас, Сергей Юрьевич! Очень бы мне хотелось, чтобы вы проникли в некоторые мои мысли. Я ведь думаю что... Что же вы не выпили, я уже, а вы?
  Протестовать Сергей Юрьевич счел неудобным.
  - О чем это я?.. Ах, забыл! Вы, Сергей Юрьевич, родителей-то имеете?
  - Теперь нет, мы с матерью жили...- хрустя огурцом, ответил Вековой.
  - А отца не было? Я так и знал! У меня отец был, то есть отчим, так он и выколотил из меня много заложенных способнос?тей, нет, не бил, а влиял постоянным присутствием и демонстраци?ей собственного опыта, лишал чувства обреченности - точнее, то есть, одиночества в мире. И брат у меня был, паскудник! А вы один у матери?
  - Один. Мать была врачом, семейная жизнь у нее не сложилась.
  - Характерно, характерно...- обрадовался чему-то Злобин.
  - О чем вы?
  - Предвидел я, Сергей Юрьевич, одну из причин вашей необъят?ной тоски. Она, причина то есть, может быть, не самая главная, но основополагающая. Вы рано себя в мире определять начали. Перебе?рите людей искусства, великих, у них то же самое начало - или матери, или отца не было. А вот у меня по-иному, в серость судьба загоняла, да только не совсем у нее вышло, подлюки эдакой! Я еще покажу!
  Злобин медленно и решительно поднялся, самозабвенно уперся ку?лаками в стол, звонко треснула тарелка. Он вздрогнул, запоздало опомнился, заметив насмешливое удивление Сергея Юрьевича.
 
  - Горячи вы, Петр Константинович, что-то вас сосет, гложет. Уж не потому ли на судьбу сетуете, что она вам пятнышко послала?
  - А вы, Сергей Юрьевич, не смейтесь, не смейтесь! Вам-то из щекотливой области тоже, небось, виденьица наведывались? Хе-хе! Ну, вы и обижаться! Давайте-ка еще по глоточку и пойдет, пойдет... Будьте здоровы!
  Вековой, отложив вилку, смотрел на закусывающего Злобина. А тот уже успокоился, раскраснелся от водки, прожевывая куски быстро и ловко.
  - Вы мне что-то о Наталье Аркадьевне говорили ?
  - Разве? И что же?
  - Нет, я просто....
  - Вы не просто, Сергей Юрьевич, вы мое мнение хотите узнать, угадал? А что вам Наталья Аркадьевна? Она вам не пара. Я женщин физически не воспринимаю, но чувствую, их настрой угадываю. Хотя про физически - из головы выбросьте... Вы Наталью Аркадьевну на весь век помутили, добра хотели, а вышла пошлость, или то есть аморальность получилась - это в понимании здешних тупиц, а для вас - грех на всю жизнь! От идей ваших она теперь не избавится, а рассудочек у нее слабенький...
  - При чем тут идеи, что вы можете знать о них, чтобы такие выводы делать?- вскипел Вековой.
  - А я не говорю, что знаю, я, Сергей Юрьевич, гипотетически выражаюсь. На что вам Наталья Аркадьевна? Ну да Бог с нею! А вот вы... Вы, Сергей Юрьевич, в неудачное время родились, никто вас слушать не станет, кроме меня.
  - Слушают.
  - Это ученики то есть? Да вы же им, при всей искренности своей, о сокровенном сказать не решаетесь! Вы все о литературе, о нравственных исканиях, то есть о тех, кто самолюбие свое тешил, свое драгоценное имя в историю вписать пыжился, а все от чего?- от безделья или от потребности кропали. А потребность - это у животных. Я теоретиков читал, так они человека общественным животным называют, социальным то есть. Меня, представьте! Меня - оскорбило такое определение. А вам каково? Ну да прочь это! Я об искусстве начал. Все они, искусственники, забальзамироваться хотят: кто в нотах, кто в словах, а кто в красках. И простота душевная делает вид, что полезно искусство, что насыщается оно плодами гениев, все вид осанистый принимают, а сами думают: так ли я восхищаюсь, то ли сказал? Отдушину себе нашли, подлецы!
  - Зря вы нападаете на искусство. В нем человек и обретает душу, что волнует вас так настойчиво, без настоящего Искусства настоящей души нет. Оно мыслить учит, вы это понимаете?
  Фельдшер достал из кармана папиросу, потом спички, не спеша прикурил, заботясь о Сергее Юрьевиче, аккуратно выпустил дым в сторону двери и удовлетворенно сказал:
  - Насчет искусства вам видней, а вот душа... На этом пункте мы с вами и сходимся, и связаны одной и той же идеей. Как, Сергей Юрьевич, понимаете?
  - Что понимать-то?
 
  Притворно вскинув брови, разведя руками, шевельнув кончиком носа, Петр Константинович укоризненно заулыбался.
  - Ну как же, Сергей Юрьевич, что вы все вокруг да около? Я с вами чистосердечно, а вы? Я все-таки в возрасте, вы молоды, я вас уважаю, и знаете за что? За силу! Сила живет в вас, и она страшная, эта сила, мороз по коже, когда ее ощущаю... Я вам помочь хочу!
  - В чем?
  Сергей Юрьевич понимал, что Злобин постепенно заводит разговор в тупик, из которого нелегко будет выбраться.
  - В теории вашей, то есть в ее обдумывании. Вы, я полагаю, не до конца все для себя решили? А если душа ко мне являлась, и вам и подсказать кое-что могу, поверьте! То есть - фактическим материалом. Вы вот наверняка к бессмертию подошли, имея в виду
  душу. Я о Боге частенько задумывался: и крещеный я, мать меня
  на всякий случай причастила к этому делу, она женщина незаметная была, под мужем жила. Библию читал и в церквях был, с попами беседы вел. Но в Библии существование вечной жизни не доказывается, а в попах больше форсу, чем понимания. Я ведь где
  только не был, не раз на наш Запад ездил, дела у меня там особые... Видел я, к чему они повсюду стремятся, те, которых порядочными называют, ничего они не хотят, кроме сытости и удовлетворения самолюбия, о своей роли и не задумываются, и все трагические и мировые вопросы мимо ушей их пролетают, они массовый прирост сохраняют - в этом их подлое назначение, все равно что кролики... Подумал, подумал, о вере, о душе, и мозги костенеть
  начали. Плюнул! Но мысли жили, да, жили! Заталкивал поглубже,
  хихикал, чтобы забыться, а тут - вы, слышу, о бессмертии что-то надумали, и снова в голове мысли, как бабочки, запестрили, а потом - явление души... Вы вот к бессмертию, простите за примитивность, с какого конца заходите - с божественного или с научной точки зрения?
  - А зачем вам?- встал Вековой.
  Он прошел по комнате, стараясь не смотреть на Злобина.
  За ок?ном быстро темнело.
  Фельдшер затушил о тарелку папиросу, поднялся, зажег свет, молча завесил одеялом дверь в роковую комнату, торопливо возвратился на свое место, понимая, что с этого момента любое неосторожное слово может направить разговор в иное, нежелательное, русло.
  - Зачем вам знать мои соображения?- во второй раз спросил Вековой.- Вы что, верите, что бессмертие осуществимо?
  Злобина не смутила прямота вопроса, он, не моргнув, ответил:
  - После пятнышка на потолке и не в такое поверишь. Я, Сергей Юрьевич, верю потому еще, что вы сами верите. Верите или нет?
  - Верю.
  - Вот! А спрашиваете,- удовлетворился Злобин.
 
  - А где вы деньги прячете?- неожиданно спросил Вековой.
  - Деньги?! А-а, деньги!.. деньги я дома держу. Вон под той половицей в целлофановом мешочке, возле стеночки, как и положено.
  Они азартно смотрели друг на друга - Вековой на вытянутую указующую руку фельдшера, а Петр Константинович старался уловить выражение глаз своего гостя. Молчание длилось секунд десять, затем Вековой быстро подошел к стене и постучал ногой по половице:
  - Под этой?
  - Точно, точно, под ней, Сергей Юрьевич. Где же им еще быть. Тамочки. Может быть, посмотреть, убедиться желаете? Подденьте краешек, вот, возьмите нож, им удобнее, и мешочек целлофановый увидите, тайничок то есть. Я аккуратно все сложил: бумажка к бумажке, и бечевочкой перетянул пакетик-то, на случай сырости.
  Вековой посмотрел на нож, плашмя лежащий на ладони фельдшера, скрестил руки на груди и не сразу, как бы обдумывая предложение, отошёл от стены.
  Нож мягко воткнулся в хлебную мякоть.
  - Я в шутку спросил.
  - Понимаю, понимаю. Верю вам, Сергей Юрьевич. Вы думаете, другому бы я показал? Нет! От другого услышал бы подобный вопросик и смутился или что нелепое сотворил. А от вас мне, поверьте, приятно слышать подобное, вы человек надежный.
 
  Вековой налил в стакан чая и сказал устало:
  - Давайте начистоту. Чего вы ждете от меня?
  - Я, Сергей Юрьевич,- привстал и навесился грудью над столом Злобин, - я ведь уже спросил: о бессмертии то есть. А вы раздражаетесь, скрытничаете.
  - Ничего я не скрываю! Дело в том, что в этой, как вы ее называете, теории, есть неприятный, точнее, не в вашу пользу пункт. Потому я и...
  - Я понимаю, понимаю!- сокрушенно замотал головой Злобин.-
  - Вы оскорбить меня боитесь. Уверяю, не стоит бояться! Я, Сергей Юрьевич, готов слушать. И почему я должен обижаться на вас? Жизнью-то, надеюсь, не вы заправляете, или вы?
  Он засмеялся дребезжащим, мелким, с пристонами смехом, стараясь скрыть нахлынувшее вдруг волнение, но тут же разом умолк, вероятно сообразив, что смех может обидеть Векового.
  - Я человек надежный, Сергей Юрьевич, я все восприму как положено, не сетуя на судьбу. Объясните, пожалуйста,- примирительно вымолвил фельдшер.
  Вековой почувствовал себя неловко. Услышав заискивающие нотки в голосе фельдшера, он засовестился: Злобин гораздо старше, во всём старается угодить. А честно ли такое внимание принимать как должное, и всё-таки продолжать чуть ли не высокомерно относиться к человеку, к тому же, если ты сам забрался в этот тупик?
  - Я объясню кратко, Петр Константинович. Но прежде давайте условимся - обсуждать сегодня мы ничего не будем. Мне еще возвращаться в поселок,- он посмотрел в окно,- совсем стемнело.
  - Конечно не будем! Я и сам здесь не останусь, не ночую здесь совсем. Боязно!
 
  Решили идти вместе, и дорогой обстоятельно поговорить.
  Петр Константинович собрался в две минуты, не стал убирать со стола, погасил свет, повесил на входную дверь замок.
  Сергей Юрьевич ожидал его на тропинке, смотрел в звездное небо и неторопливо думал, что судьба действительно коварная, не?управляемая штука - забросила в глухомань, где должно неизвес?тно сколько прожить, неизвестно что пережить, зачем-то общаться с назойливым странным человеком, который, якобы, несмотря на разницу в возрасте, чем-то походил на него, самого Сергея Юрьевича - там, в каком-то далеком промежутке прошлого, когда вес еще только зарождалось, а будущее представлялось неизмеримо долгим и неясным...
  - Ну что, двинулись?- бодро спросил подбежавший фельдшер.
  И они пошли. Вековой впереди, мимо тускло светящихся окон, мимо колодцев и столбов, по узкой тропинке, не произнося ни единого слова до тех пор, пока не вышли на лесную дорогу. Теперь каждый мог двигаться вперед по своей колее, и Петр Константинович уже не беспокоился, что не расслышит долгожданных слов Векового, который, словно листая пожелтевшие страницы времени, вел свое невиданное повествование, вдохновленный вниманием тайги, плотно подступившей к дороге живой массой тысяч древесных тел..