Письма для Веры-4

Предыдущую часть см. http://proza.ru/2024/04/11/791

Добрый день, Вера.
Догадываюсь, ты упрекаешь меня: собиралась писать о счастливой жизни, а пишу о войне. Извини, так получилось.
«Войны сами вторгаются в нашу жизнь, не спрашивая, согласны ли мы и готовы ли к ним», — сказала Анна.
Кто-кто, а она знает… О том, что выпало на её долю, в книгах не прочитаешь. Впрочем, я не об этом…

— Как ты тут? Справляешься? — Анна окинула меня быстрым взглядом. — О, даже скатерть достала…

Скатерть я вытащила из запыленного старого комода. Долго сомневалась: чужое всё-таки, но в этом доме, в котором я почему-то чувствовала себя уверенно и даже комфортно, всё было чужим…
Выстиранная и выглаженная скатерть принесла в дом преддверие праздника. Казалось, та, чьи руки когда-то искусно вышили гладью тёмно-зелёные с серым отливом листья и коричнево-фиолетовые цветы репейника на льняном полотне, стоит мне отвернуться, любовно разглаживает мелкие складки и поправляет скатерть.
Меня это радовало. Одиночество скрашивал Фрэд, но он, как и я, был в этом доме пришлым, а хотелось чувствовать какие-то корни.

Сначала я не могла понять, чем так заворожила меня вышивка на скатерти. Потом вспомнила.
Вера, ты ведь не думаешь, что у меня от прежней безалаберной жизни «поехала крыша»? Правду сказать, я сама удивляюсь тому, как переплетаются нити судьбы, но…

Я вспомнила, Вера!
После того, как расписались, мы с Фёдором поехали в небольшой городок на Балтике. Он запомнился мне криком чаек, непрестанным дождём и порывистым ветром. Однажды, насквозь промокшие, мы забрели в дом, из которого слышалась музыка. Это было похоже на чудо: маленький концертный зал, портрет Шопена на стене, за роялем – молодой пианист.

— Простите, мы спасались от дождя, а дверь оказалась открыта…
— Ничего. Я репетирую перед концертом, если он, конечно, состоится в такой ливень.

На вид пианисту – не больше тридцати. Длинные чёрные волосы, густые брови дугой, чуть приплюснутая переносица, раскосые тёмные глаза, лёгкий акцент… Китаец или японец? На стене плакат с фотографией, крупными буквами: Михал Топазов.

— Пытаетесь угадать, кто я по национальности? — улыбается музыкант. — Двадцатый век был бурным, много разных кровей смешалось. А вы приезжие? Только они способны гулять по набережной и в дождь, и в ураганный ветер. Небось, и по пирсу прогулялись? Как там волны, перекатываются через него?
— Да ещё как, — смеёмся мы в ответ. — Пришлось держаться за поручни, чтоб не смыло.

Услышав, откуда мы приехали, молодой человек становится серьёзным:
— В вашем городе есть такая улица… Сейчас вспомню. Захаровская, да?
— Захарьевская. Теперь это проспект Независимости.
— Все хотят независимости. От чего? От прошлого? — пожимает плечами пианист. — Бабушка часто вспоминала, что на этой улице был ювелирный магазин моих предков. Может, слышали про Боруха Топаза?
Музыкант с надеждой смотрит на нас, а мы с Федей пожимаем плечами…

— Конечно, давно это было, — понимающе кивает наш собеседник. Меня на самом деле Мойша зовут. У нас в семье так из поколения в поколение детей называют. Первый сын - Борух, второй - Мойша, а дальше уж, как придётся... Я - Мойша Борухович Топаз. А на афише – это так, псевдоним…

Слышно, как гудит за окном ветер, барабанят по стеклу капли дождя.

— Давайте я вам поиграю. Если кто-то придёт на концерт, зайдут сами. Местные знают: я билеты не проверяю.

Не отрывая от нас с Федей глаз, он боком присаживается к роялю, берёт правой рукой несколько первых нот и поворачивается к инструменту.
Звучит мелодия, которую, наверное, знают все: полонез Огинского, написанный безумно давно, в начале девятнадцатого века.
Фёдор держит меня за руку, колеблется пламя свечей в канделябрах, стоящих на рояле… Кажется, пальцы пианиста прикасаются не к клавишам, а бережно трогают струны наших душ, извлекая из них музыку.

Прости, Вера, возможно, тебе кажется, что пишу слишком пафосно, но так было. На какое-то время мы забыли обо всём, кроме музыки. Очнулись от громких аплодисментов. Оказывается, мы не заметили, как входили в зал слушатели, снимали плащи, с которых до сих пор стекала вода, пристраивали зонтики в расставленные вдоль стен специальные подставки... Тут я наконец обратила внимание на шпалеры на стенах: яркие зелёные листья, коричневые цветы репейника…
Наверное, не совсем точно, но рисунок на скатерти повторял рисунок на шпалерах. Бывают же такие удивительные совпадения.

Я боялась, что Анна осудит меня за скатерть, но она только провела ладонью по вышивке:
— Красиво.
И, не отводя от меня испытующих глаз, спросила:
— Так чем занимаешься?

Знаешь, Вера, от неё исходила такая уверенность в праве задавать подобные вопросы, что я почему-то не удержалась и протянула листки с началом повести. Компьютера здесь нет, и читать мои наброски, записанные в найденных старых ученических тетрадках в клеточку, с очерченными полями, не самое большое удовольствие. Но Анна вынула всё из той же плетёной корзины очки и погрузилась в чтение.
            
Пока она читала, временами с трудом разбирая мои каракули, я с тоской косилась на принесённую ею бутылку водки. Пить здесь, в этом доме мне не хотелось: я забывалась, когда писала. И в другом забвении необходимости не чувствовала.

Дочитав до конца, Анна сдвинула очки на лоб, внимательно посмотрела на меня:
— Это ведь о газовой атаке немцев под Сморгонью?
Я кивнула.
— А госпиталь – в Залесье?  Бывшем имении Огинского, где когда-то и был написал тот самый, знаменитый полонез?
— Да. Это всего лишь моя выдумка. Мне кажется…
— Продолжение есть? — не дала договорить Анна.

Я перевернула несколько чистых страниц:
— Вот, здесь немного, только ещё не отредактировано.

***

Ноябрь, 1916 год.

За три года войны город изменился. Даже ночью, на слабо освещённых улицах, громыхают военные грузовики, снуют вереницы телег, студенты-семинаристы на носилках переносят прибывающих на вокзал раненых в Серафимовский лазарет. На главной улице – тумбы с афишами неизвестно откуда появившихся кинотеатров, тут же витрины возникших словно грибы после дождя фотоателье с выставленными офицерскими фотографиями.
Самих офицеров больше всего возле гостиницы «Европа». Там странные безликие люди торгуют контрабандной водкой, и, кажется даже кокаином.

Илья просит, чтобы Надя держалась от этого места подальше, но после двух смен в лазарете она сильно устаёт, а мимо «Европы» – самый короткий путь к дому...
На всякий случай, проходя мимо громко спорящих офицеров, Надя кутается в шерстяной платок, низко опускает голову и ускоряет шаг.

— Надин!

«Нет, это зовут кого-то другого, сколько лет прошло с тех пор, как он называл её этим именем…»

Дорогу Наде преграждает штабс-капитан в отлично сидящей щегольской шинели, перетянутой ремнём, на плече – полевая сумка, смеётся:

— Неужели не узнаёте старого знакомого? Так изменился?
— Станислав!
— Не поверите, от вас иду. Полк отвели с передовой на переформирование, а я по старой памяти сразу к вам. Думал, батюшку застать вашего…
— Он скончался в начале войны.
— Да, мне Илья сказал. Вот уж не думал, что так судьба повернётся…
Станислав снимает офицерскую фуражку, размашисто крестится:
— Светлая память вашему батюшке, — вздыхает. — Супруг ваш, Надин, не очень многословен. Кажется, и мне не слишком обрадовался.
— Он болеет.

Наде совсем не хочется обсуждать болезни Ильи.

— Да… И у меня печальное известие. Помнится, Казимир Листовский к вам в дом хаживал… Нас с ним судьба под Мяделем, на Нарочанских болотах свела. Во время неудавшегося наступления рота его не смогла прорвать оборону немцев, на проволочных ограждениях немецких застряла. Наш Казимир, тонкий, интеллигентный, который так любил играть на фортепьяно полонез Огинского, с криком: «Вперёд, мерзавцы», сам рванулся, пример показывая, да на тех же заграждениях и остался… Простите, Надин, огорчил я вас…
— Война…
Голос Нади дрожит. Работа в полевом госпитале, лазарете, приучает к смерти, но Казик – часть её светлой, счастливой юности…
— На войне надо уметь выживать, я за ту же операцию получил вот это, — Станислав прикасается к штабс-капитанским погонам.
Смотрит на Надю, в смятении стянувшую с головы платок и улыбается:
— Рад, что вы носите серьги.

Анна заканчивает читать.

— Всего лишь выдумка, говоришь? Ну-ну… Я видела эти серьги у бабушки Фёдора.

Продолжение см. http://proza.ru/2024/04/11/806