Письма для Веры-9

Предыдущую часть см. http://proza.ru/2024/04/11/836

Здравствуй, Вера.
Ракетные налёты на город, в который уехала Светлана, продолжаются. Минобороны скупо сообщает: «Силы ПВО сбили столько-то таких-то снарядов». Анна не спит уже несколько ночей подряд. Обманом вколола ей сильное снотворное, она наконец заснула, а я сижу рядом, прислушиваюсь, не пикнет ли смс-ка на телефоне, и пишу…

Двадцатые, тридцатые годы… В магазинах пустые полки, а рынок захлёбывается от изобилия: ленты, кружева, ботинки, иглы граммофонные и спицы вязальные, подтяжки, стёкла для очков, всё, чего жаждет душа, оптом и в розницу… Невиданный расцвет контрабанды и особая статья бизнеса: тайными тропами выводили в Польшу семьи белых офицеров; тех, кто не хотел жить при Советской власти. НЭП, денежная реформа, белорусизация и её отмена, поиск польских шпионов, всех и всяческих врагов… Всего не перечислить, но были и островки радости…

***

Весна, 1928 год.

— Илью Николаевича? Он на экзамене… Хорошо, конечно, я поняла.
Молодая девушка-секретарь несколько минут любуется своим отражением в стеклянной дверце книжного шкафа, расправляет юбку и выглядывает в коридор.  Возле двери в аудиторию, где сдают экзамен, толпятся студенты.
— Ребята, пригласите Илью Николаевича к ректору. Скажите, прямо сейчас, очень важно.

В кабинете ректора задёрнуты шторы. Хотя мартовские лучи солнца, как грядущую весну, не удержать: прорываясь в щели, они ложатся полосками света на свежевыкрашенный пол, отчаянно пытаясь согреть большое, неотапливаемое помещение.
— Илья Николаевич, скажите, вы знакомы, — ректор читает имя, записанное на клочке бумаги, — с Токуаки Кицунэ?
— Нет. А должен быть знаком? — Илья пожимает плечами. — Евгений Владимирович, у меня экзамен. Студенты ждут.
— Ничего, экзамен можно перенести. Дело международной важности. Этот, — ректор опять заглядывает в бумажку, — Токуаки Кицунэ – японский коммунист и известный японский писатель. Сегодня в пять вечера он лично приглашает вас и вашу жену на встречу в холле… Господи, опять забыл, как она нынче называется, в общем, в бывшей буржуйской «Европе». Планируется встреча с представителями белорусской литературы... Илья Николаевич, вы, часом, стихи или романы какие-нибудь не пишете?

Илья отрицательно качает головой, ещё раз пожимает плечами и, сопровождаемый пытливым взглядом ректора, выходит из кабинета.

Дома Илью ждёт непривычная суета. Надя с Марией Аркадьевной что-то суетливо гладят, подшивают, по кухне нервно расхаживает Листовский не в привычной выгоревшей гимнастёрке с четырьмя квадратами на петлицах, а в глаженных брюках и синей сатиновой рубашке в полоску.
— Мама! Во что вы меня вырядили?! — раздражённо кричит представитель среднего комсостава РККА, с трудом подбирая слова. — Словно… счетовода какого-нибудь.
— Казик, ты не понимаешь.
Мария Аркадьевна, закалывая на себе платье, держит во рту булавки, и от этого слегка пришепётывает:
— Так сам Янка Купала одевается. И наденешь трикотажный жилет… А пиджак, наверное, придётся просить у Ильи.

— Надюша, что происходит? — шёпотом, чтобы не расхохотаться при виде нахохленного Казимира, спрашивает Илья.
— Казика с Марией Аркадьевной пригласил какой-то японский писатель на встречу с белорусскими литераторами.
— Кто из них двоих пишет стихи? — тем же трагическим шёпотом вопрошает Илья и, не сдержавшись, начинает безудержно хохотать.
— Казимир, не хочу огорчать тебя, но пиджак у меня один, и в нём пойду я, потому что мы с Надюшей тоже приглашены на это мероприятие. В пять вечера, в холле бывшей гостиницы «Европа», так?
— Да, — кивает Листовский. — Это розыгрыш?
— Понятия не имею. Но меня заставили отменить экзамен и идти собираться…

— А Леночка? Одна останется? — пугается Мария Аркадьевна. — Я никуда не пойду.
— Мама, вы забыли: я дал слово бригадному комиссару, что мы придём вдвоём.
— Бабушка Маша, — встревает девочка, которой очень нравятся сборы взрослых и суета с одеждой, — мне уже девять. Я закроюсь на крючок в комнате и буду читать книгу.
— И ни в коем случае никому не открывай, обещаешь?
— Конечно. Ну, только если пожар…
— Типун тебе на язычок, — машет руками Мария Аркадьевна. — Не пойду я.
— Бабуль, я пошутила, — смеётся Леночка. — не придумывай ничего, всё в порядке будет…


На дверях когда-то лучшей в городе гостиницы висит табличка: «Только по приглашениям». Илья с Надеждой, Листовские медлят у входа, но дверь перед ними распахивается, и красивая японка в шёлковом красном кимоно, складывая руки перед собой, склоняется в поклоне:
— Рада приветствовать вас, уважаемые.
Илья и Надя изумлённо переглядываются.  Мария Аркадьевна первая справляется с удивлением и, подражая японке, тоже склоняется в поклоне:
— Не имею чести знать ваше имя, но, поверьте, искренне благодарна за приглашение.
Ватное пальто и модная вязаная шляпка «клош» плохо сочетаются с церемонным поклоном, но остальные трое приглашённых смотрят на немолодую женщину с гордостью: «Не подвела Мария Аркадьевна! Пусть знают наших!»
— Кумико-дзёси! — вдруг восклицает Казимир. — Простите, никак не ожидал увидеть вас здесь.
Женщина в кимоно скромно улыбается:
— Мужчинам туда, — изящная, чуть приподнятая рука указывает в направлении группы мужчин, — а женщин прошу следовать за мной, их ждут…


Едва Надежда и Мария Аркадьевна подходят к гостиничному номеру на втором этаже, дверь распахивается, чьи-то руки буквально втягивают их в помещение, и слышно, как в двери поворачивается ключ.
— Наконец-то! Я уж думала, вы никогда не придёте.
Фаина в чёрном кимоно без узоров выше широкого пояса и расшитом золотыми цветами по подолу восторженно кружится перед остолбеневшими женщинами.
— Спасибо, Кумико-дзёси.
Перестав кружиться, Фаина церемонно склоняется перед японкой в красном кимоно.
— Будете в чём-то нуждаться, позвоните, — кивает Кумико на колокольчик, висящий над низким столом, уставленным какими-то незнакомыми фруктами и маленькими пиалами.

— Фаиночка! Тебя не узнать, такая красавица стала. Подожди, ты…
Мария Аркадьевна всматривается в лицо Фаины.
— Да! — радостно соглашается Фаина. — Да, мы с Акио ждём ребёнка. Как вы догадались? Пока, кажется, не очень заметно…
— Пожилые женщины догадываются об этом по счастливым глазам, — смеётся Мария Аркадьевна.
— Акио тоже сразу догадался.
— Он здесь? — удивляется Надя. — Когда мы проходили мимо беседующих мужчин, мне показалось… Но тот человек был седой.
— Да, — кивает Фаина. — Акио поседел в тюрьме.
И поясняет, глядя на испуганные, вопрошающие лица женщин:
— Пока мы ехали по Сибири, Акио много разговаривал с крестьянами, солдатами и стал совсем... красным. А когда добрались до Японии, его подставил брат. Акио мог бы доказать, что всё было совсем не так, но… Он объяснил мне, что у брата болеет жена, много детей, и… — Фаина вздыхает. — Не может старший брат причинить горе младшему, даже если тот неправ. Акио посадили, а младший ничего не сделал, чтобы облегчить незаслуженное наказание.
— А как же ты?
— Я ждала. Очень много вышивала. Вот смотрите…
Фаина показывает салфетки, полотенца, на которых вышит цветущий репейник, зелёные листья. Надя узнаёт рисунок, кивает:
— Такой же узор на скатерти, которую ты мне подарила. Я очень берегу её.
— Папа выполнил мою просьбу, да? — улыбается Фаня. — Я знала, что он найдёт её и сделает так, как я попросила. А в Японии мои вышивки понравились, их стали покупать. Заказывали больше, чем я могла вышить, и приходилось много работать. Спасибо, Петя-сан и Кумико помогали покупать ткань, нитки… Ну, и со мной ещё Ваня был. Он и сейчас приехал с нами. Акио сказал, что мальчик должен расти на родине. А меня Акио везёт к папе, в Варшаву. Говорит: «Так надо».
Фаина перестаёт улыбаться.
— Что значит: «так надо»? — сердится Надя. — Ты сама можешь решать, как тебе поступать. Ты не хочешь ехать?
— Акио сказал, что папа болеет, но я понимаю: дело не в этом. Наверное, его ждёт что-то плохое, раз он решил отправить меня с ребёнком.
Губы Фаины начинают дрожать, она отворачивается, пытаясь сдержаться:
— Садитесь за стол. Я сейчас разолью чай. Будем пить и радоваться, что мы вместе.
— Фаня, нам сказали, что приехал какой-то известный японский писатель… Мне не выговорить его имя, — Мария Аркадьевна осторожно берёт в руки крохотную пиалу. — Из этого напёрстка пьют чай?
— Токуаки Кицунэ, — грустно улыбается Фаина. — Это псевдоним Акио. Он в тюрьме стал писать хокку, стихи, рассказы. И у него правда очень хорошо получается. А «кицунэ» – по-японски значит лиса… Хороший чай пьют понемногу, он очень крепкий.
— Ты сказала: «Петя-сан». Неужели это тот матросик, который был с вами?
— Петя-сан очень уважаемый человек, — улыбается Фаня. — Он женился на Кумико-дзёси, которая в качестве переводчика сопровождает Акио. А Петя-сан остался дома, в Японии, у них четверо детей.
Мария Аркадьевна изумлённо качает головой.

Аромат чеснока, лука тяжёлым облаком витает в холле старинной гостиницы. Молодой человек в белорусском костюме играет на цимбалах, на столах – початые бутылки водки, тонко нарезанное сало, солёные огурцы… У окна, на импровизированной сцене, сменяют друг друга, раскрасневшиеся поэты.
              «Змагаўшыся з напасцяй
   За шчасце для людзей,
   Не раз пiсаў у няшчасцi
              Крывёй сваiх грудзей» — читает худощавый мужчина.
В отличие от лохматых, небрежно одетых коллег, он в отлично пошитом костюме, жилете и шёлковом пёстром галстуке:
              «Уносiў гэтым долю
   Сваю для ўсiх дабра,
  А болей... Што там болей
              Жадаць ад песняра?»
             
  — Купала, — проносится восторженный шёпот среди выступающих.

Седой японец с тонкими усиками, склонив голову, внимательно прислушивается к словам переводчицы, одобрительно кивает и что-то негромко произносит.
— Кицунэ-сан благодарит за стихи, — говорит переводчица. — Кицунэ-сан убеждён: настоящая поэзия пишется только так, кровью сердца. Он просит сделать небольшой перерыв, а потом, если вы окажете ему честь, почитает свои хокку и танка.


Заскучавшие Илья с Казимиром расположились в коридоре на подоконнике. Кицунэ-сан, выйдя из холла, сразу находит их глазами, а также ещё двух мужчин, неотступно следующих за ним. Писатель поворачивается, в упор смотрит на преследователей, и, смущённо опустив глаза, мужчины возвращаются в холл.
— Куда ни повернёшься, везде они, эти сыщики в ботинках со стоптанными каблуками, — раздражённо, с небольшим акцентом, но по-русски говорит японец. — Илья-сан, Казимир-сан, благодарю, что откликнулись на приглашение. Очень вас замучили сладкоголосые песняры? Стихи-то их хороши, но непрестанно предлагают выпить…
— Акио! — радостно вскакивает Казимир, но остановленный насмешливым взглядом Ильи, лишь слегка склоняет голову.
Писатель смеётся:
— Я неправильный японец. Мне тоже, вопреки всем японским традициям, хочется...  как это у вас принято: стукнуть тебя по плечу?
— Хлопнуть, — улыбается Илья. — Но можно и стукнуть. Только взаимно.

— Давайте выйдем покурить, — становится серьёзным Акио.
— Ты начал курить? — удивляется Казимир.
— Нет. Кажется, это единственное, что я ещё не начал делать, но мне хочется поговорить с вами, не вызывая подозрений.


Кутаясь в шубу, с удивлением глядя на Илью и Казимира, накинувших на плечи лёгкие пальтишки, Акио мнёт в руках папиросу…
— Кумико-дзёси всегда была моей помощницей. Ей удалось достать для меня приглашение на празднование десятилетия Социалистической Революции. Уже пятый месяц мы ездим по вашей стране, но приходится возвращаться. В Японии меня посадят как русского шпиона. Не хочу, чтобы Фаня жила в постоянном горе. Тем более теперь, когда родится ребёнок… Я сказал Фанечке, что отец болеет и ждёт её… Есть каналы, по которым мы сможем переправить её в Варшаву. Прямо завтра. А сегодня – пусть у неё будет маленький праздник, поэтому, простите меня, что я так настаивал, чтобы вас пригласили с женщинами…
— Мы рады встретиться с вами, — Илья говорит медленно, задумчиво. — Но, Акио, может, просто не надо возвращаться в Японию?
— Не могу, я дал слово, что вернусь. Да и, — Акио грустно улыбается, — я не заблуждаюсь: раньше или позже в Москве меня посадят как японского шпиона, что тоже будет правдой… Ничего не поделаешь. Но это моя проблема. Есть другая... Десять лет назад, когда мы ехали в Японию через Сибирь, у вас была война. Чехи не пропускали эшелоны ни с белыми, ни с красными, если в них был хоть один больной тифом. Мы с Фаней видели, как из эшелона выбросили мёртвого белого офицера, а с ним мальчика… Фанечка не могла оставить ребёнка на снегу. Сейчас ему восемнадцать. Он не будет счастлив в Японии, это чужая ему страна, и я не могу навязывать его Боруху Топазу. Ванин отец учился в кадетском корпусе в Полоцке. Возьмите мальчика себе, а?
Акио умоляюще смотрит на Казимира:
— Пусть хотя бы он вернётся на родину…

Продолжение см. http://proza.ru/2024/04/11/860