Письма для Веры-10

Предыдущую часть см. http://proza.ru/2024/04/11/851

— Мама! Мамочка, спаси меня!
Вера отодвигает ноутбук, идёт за перегородку, где спят дети. Садится рядом со спящей Дашей, целует:
— Это только сон, Дашенька, всего лишь сон. Проснись, моя хорошая. Я с тобой.
Дашу часто по ночам мучают кошмары…
Вера вздыхает: сколько детей на земле, которым снятся обстрелы, взрывы…
Что сделать, чтобы стереть их из памяти, словно последствия отшумевшего урагана?

Даша открывает глаза, виновато улыбается маме и опять засыпает. А Вера возвращается к повести подруги.

***

Лето, 1934 год.

— Акио! Вернись!
Черноволосый черноглазый малыш, не слушая маму, бежит по аллее бывшего королевского парка. Он знает: впереди озеро, в котором плавают лебеди. Вчера главный лебедь вышел из озера и, покачиваясь на коротких лапах, шумно хлопая крыльями, направился к испугавшемуся мальчику. Но сегодня Акио несёт лебедю булку, и они обязательно подружатся.
— Акио! Подожди!
Посетители парка с любопытством смотрят на красивую молодую еврейку, с трудом успевающую за мальчиком лет пяти ярко выраженной восточной наружности.

— Вот вы где!
Пожилой еврей с бородой, почти закрывающей лицо, подхватывает мальчика, забрасывает на плечо.
— Пусти, дедушка, пусти! — вырывается мальчонка.
— Не пущу, ты уже достаточно погулял, тебя учитель ждёт.
— Ладно, — не очень охотно соглашается малыш. — А завтра опять придём в парк?
— Нет, завтра мы поедем на море, а потом поплывём на большом пароходе… Хочешь?
— На пароходе! Конечно, да!
Мальчик сползает с плеча дедушки, чинно подаёт ладошку:
— Пошли. Учитель удивится, как хорошо я выучил этюд Черни…

Борух Топаз и Фаина сидят на диване, прислушиваясь, как в соседней комнате Акио занимается с учителем музыки на пианино.
— Папа, что вы говорили Акио про пароход? Он же завтра будет требовать…
— Фанечка, можно подумать, ты не знаешь, что старый Борух не бросает слова на ветер. Будет требовать – поедем…

Отец искоса поглядывает на дочь, любуясь правильными чертами лица, густыми тёмными бровями, тонким носом с чувственными ноздрями, вздыхает… Как же похожа Фаина на мать, которая уже давно покинула этот мир. Внук, конечно, вылитый японец, и, нарушив традицию, Фаня не назвала его именем деда, но… Как можно не любить этого мальчугана, в котором, хочешь-не хочешь, течёт и твоя кровь…

— Послушай меня, девочка. Я не хотел говорить тебе, пока всё окончательно не решилось. Ещё год назад, как только этот бесноватый пришёл к власти, я понял: ничего хорошего ждать не приходится, надо бежать…
— Папа, он же в Германии…
— Ты даже не подозреваешь, Фанечка, как всё близко в этом мире. В общем, я употребил все знакомства, дал денег всем, кому только смог, и, как видишь, прошло всего полгода, а мы, несмотря на все их иммиграционные квоты, получили въездные визы в Америку. Завтра вечером отплываем на теплоходе из Данцига в Нью-Йорк.
— Но, папа…
— Не спорь, родная. Мальчик может учиться музыке и в Америке, а твой японец, если захочет – найдёт тебя…

Фаина вздыхает. С тех пор, как они расстались с Акио, прошло уже шесть лет. Она писала ему сначала каждый день, потом каждую неделю, потом раз в месяц, но ни на одно письмо не пришло ответа. Кумико-дзёси и Пётр-сан тоже не отвечают…

Пароход принадлежал когда-то «Восточно-Азиатской компании», осуществлял трансатлантические рейсы, соединяя тогда ещё российскую Либаву с Нью-Йорком, и именовался гордо «Царь». Четыре года назад его подкрасили, переименовали и продали польскому пароходству. Службу свою пароход несёт честно, и в том, что на одиннадцатый день плавания, когда вдали показались берега Америки, в машинном отделении начался пожар, его вины нет. Впрочем, чья в этом вина, установить так и не удалось.

С возрастом Борух Топаз почти не спит по ночам, да и океану старый ювелир не доверяет. Что ни говори, совсем другое дело, когда твёрдая земля под ногами… Почувствовав запах гари, старик приоткрывает дверь каюты, и тут же захлопывает: из машинного отделения вырываются клубы дыма.
Фаня просыпается мгновенно, но пока одевают сонного мальчика, пока Борух распихивает по карманам одежды Фаины и ребёнка ассигнации, запас драгоценных камней, которые всегда носит с собой, проходят драгоценные минуты…

С трудом отыскав место в одной из уже спущенных на воду шлюпок, Борух усаживает в неё Фаню, крепко прижимающую к себе сына, а сам, вместе с другими мужчинами, остаётся помогать команде раскатывать пожарные рукава, спускать на воду ещё оставшиеся шлюпки, чувствуя, как пышет жаром раскалённая палуба…

***

Вера вздыхает: «Атлантика часто бывает безжалостна… Впрочем, и люди редко жалеют друг друга»…

***

Лето, 1935 год.

Лена просыпается с первыми солнечными лучами. Не открывая глаза, прислушивается к долетающим в комнату звукам. Слышно, как возится на кухне бабушка Маша. Дядя Казик торопится в душ. Он преподаёт в войсковом училище, но, в отличие от папы, у него летом не каникулы, а какие-то лагеря… Если не поспешить, сосед, Юрий Грикович, которого мама прозвала Урией Хипом, обязательно займёт туалетную комнату на целую вечность. Соседа Лена очень не любит, как, впрочем, и Диккенса, хотя бабушка уже несколько лет на каждый день рождения дарит ей книжки с романами Диккенса, и где только берёт их! Лена каждый раз фыркает, а бабушка смеётся: «Это на вырост, ещё дорастёшь».
Дверь тихонько приоткрывается и в щёлочку чья-то рука просовывает букетик ромашек. Это Ванька! В этом году Иван закончил училище, в котором преподаёт дядя Казик, и теперь должен был бы быть свободным как ветер. А он каждый день ездит с Листовским в лагеря, всё чему-то учится, учится… Правда, вот уже два месяца, каждое утро Ваня приносит ей несколько цветочков. Уже весь подоконник заставлен его букетами, хорошо, что никто не замечает… Лена вскакивает, накидывает халатик, кружится перед зеркалом. Она так счастлива этим летом…

— Я пришёл к тебе с рассветом, — смеётся Ваня. — Сейчас поедем с дядей Казиком в лагеря, а вечером, хочешь в кино пойдём? Выбирай: «Чапаев» или «Весёлые ребята»?
«Чапаева» они смотрели уже три раза, а «Весёлых ребят» - всего два…
— Вань, знаешь, чего я хочу?
— Не-а, — машет он стриженой головой.
— Хочу, чтобы ты меня на свидание пригласил, как взрослую…
Иван озадаченно смотрит на худенькую девочку-подростка:
— То есть, из дома выйдем не вместе?
Понимающе кивает:
— Отлично, жду тебя в половине седьмого возле «Красной звезды».

Всё же Мария Аркадьевна умеет творить чудеса. К кинотеатру приходит не подросток, а красивая девушка в светлом крепдешиновом платье в мелкий цветочек. Рукава-фонарики, широкая юбка, узкий поясок на тонкой талии… Ивану она кажется экзотической бабочкой, которую непременно надо удержать, не обидев, не повредив крылышек…
— Ваня, ты зачем билеты в последний ряд купил? Там все целуются, — морщит носик экзотическая бабочка.
— Ну, и пусть себе целуются, мы же на экран смотреть будем, а не на них.
— Да-а? — чуть разочарованно тянет Лена.

Августовские ночи прохладные. Выйдя из кинотеатра, Иван снимает с себя вельветовую куртку, набрасывает Лене на плечи.
— Леночка, я завтра уезжаю в лётную школу. Через два года вернусь лётчиком. Ты дождись меня, ладно? Пожалуйста.
Лена теребит молнию на куртке Ивана, наконец храбро поднимает глаза:
— Дождусь, если поцелуешь.
— А ты не обидишься? — неуверенно спрашивает будущий военный лётчик. — Ты действительно этого хочешь?

***

Осень, 1937 год.

Первым, в начале сентября, взяли Илью. Увели на допрос прямо с лекции, и домой он не вернулся…
Надежда и Мария Аркадьевна, сменяя друг друга, день и ночь дежурили у дверей здания, которое в городе по привычке называли ОГПУ.
Листовский по каким-то своим каналам выяснил имя следователя, к которому Илью вызвали на допрос. Но часовые, стоящие у дверей, либо молчали в ответ на просьбы Нади пропустить её к следователю, либо негромко, с оглядкой, бросали:
— Не положено.

Однажды вечером Надя увидела, как из чёрного воронка, подъехавшего к железной решётке, ведущей во двор здания, двое солдат вытолкнули еле стоящего на ногах, с залитым кровью лицом, Наума Топазова.
— Застрелиться хотел, гад, — возмутился один из сопровождающих, показывая охранникам пропуск.
— Ну, и позволил бы, жалко тебе, что ли? — отозвался пожилой охранник.
— Сейчас! Как же! Пусть прежде через наш пролетарский суд пройдёт.
Когда задержанного увели, охранник выругался матом, сплюнул себе под ноги и, отвернувшись от второго патрульного, негромко произнёс:
— Как хочешь, Василий, а Ефрем этот сволочь ешё та…

Наде показалось, что Топазов, проходя мимо неё, усмехнулся и чуть заметно пожал плечами…
Впрочем, дома, рассказывая шёпотом, чтобы не услышал сосед, Марии Аркадьевне о встрече, Надя с горечью признала:
— Вряд ли он узнал меня: не лицо, а кровавая маска…

С тех пор, приходя к зданию ОГПУ, Надя задерживалась у железной решётки, вглядываясь в лица охранников. Тот пожилой охранник дежурил довольно часто, Надя запомнила дни, когда он стоит в карауле, и старалась обязательно приходить именно в это время.
Однажды, когда рядом с охранником не было сменщика, всё же дождалась:
— Гражданка, что ты на меня пялишься, как на Христа? Ей-богу, я здесь ничего не решаю.
Надя подошла совсем близко, шепнула:
— Мне бы хоть на минуту повидать мужа.
— Чокнутая, — покачал головой стражник. — К мужу в камеру захотела? Так это легко устроить. Только уж тогда не на минуту…
— Я согласна, — быстро закивала головой Надя. — Пусть до конца, только вместе.
— Иди уже, — сердито оттолкнул её мужчина, строго взмахнув винтовкой. — Удумала… К детям иди.
— Мне к мужу надо. Он болеет, у него лёгкие…
— Небось, вылечили, — буркнул охранник. — Врачи здесь хорошие.
— Пожалуйста, — Надя вложила охраннику в руку серьги. — Там камни, они дорогие. Жене или дочке...
Не разжимая ладонь, охранник сунул руку в карман шинели.
— Как звать-то? Ничего не обещаю, только узнаю, здесь ли… Ты моё расписание знаешь, в следующую смену приходи, только не вздумай подходить, если не один буду.  Но его ты всё равно не увидишь, не в моей это власти.
— Если сможете, передайте, что я люблю его.
Охранник кивнул и отвернулся.

Через два дня охранник, оставшись один, сам поманил Надю пальцем. Стараясь не смотреть ей в лицо, буркнул:
— Опоздала, гражданка. Его уже увезли отсюда… Без права переписки.
Сунул в руку что-то, завёрнутое с грязный носовой платок:
— Забери…

В платке оказались серьги.

Дома Надя рыдала так, что ни Мария Аркадьевна, ни Леночка не могли её успокоить. Любознательному соседу, попытавшемуся заглянуть в комнату, Казимир вывернул руку и буквально вышвырнул на кухню, прошипев:
— Чтобы ноги твоей не было, понял?
— Понял, понял, — закивал головой постаревший бесцветный.

Да незачем и заглядывать… Жена этого профессора-интеллигентика, оказавшегося врагом народа, кричит так, что на другом конце улицы слышно.

— Не-на-вижу! Это твоя власть сделала, — кричит Надя на Казимира. — Уйди, ненавижу!
— Моя, — тихо соглашается Казимир. — Наверное, я должен сейчас пойти и застрелиться, потому что это действительно моя власть.
Прижавшиеся друг к другу Леночка и Ваня, только что окончивший лётную школу, получивший звание лейтенанта и направленный служить на Север, вздрагивают.
— Нет, Казик, нет! — хватает сына за рукав Мария Аркадьевна.
— Должен, мама, — освобождает руку Казимир. — Илья – мой друг, здесь не о чем дискуссировать и спорить. И всё-таки я не застрелюсь…
Он говорит очень медленно и тихо, почти шёпотом:
— Потому что будет война. И, пока она не началась, я должен научить вот таких, как Иван, воевать. Плоха или хороша власть, будем разбираться потом, но земля – наша, и нам её защищать.

— Прости, Казик, — вздыхает Надя. — Простите все… Господи, как же больно!
Вытаскивает из кармана пальто завёрнутые в платок серьги, отбрасывает, словно они жгут руки…
— Мария Аркадьевна, выбросьте их. Не могу смотреть… Никогда в жизни больше не прикоснусь к ним…

Мария Аркадьевна легко гладит ладонью покрасневшую изуродованную щеку Казимира:
— Успокойся, сынок. Я знаю, что надо делать. Ты, Надюша, закрой глаза и полежи. Может, бог даст… А вы, ребятки, — обращается она к Леночке и Ивану, — одевайтесь, идите со мной. Паспорта прихватите.

Поздно вечером Мария Аркадьевна вернулась одна.
— Слушайте меня внимательно и Казик, и Надя. Мы будем жить, как жили, но детей необходимо спасти. Я продала Надины серьги, а на вырученные деньги купила детям билеты на поезд. Пусть едут на Север, в часть, куда направили служить Ваню. Леночка очень не хотела, Надюша, оставлять тебя одну, но я уговорила её, что сердце мамы не выдержит, если задержат ещё и её. Не мне вам рассказывать, такое случается часто… Кстати, не знаю, заметили ли вы, но дети любят друг друга. Они расписались, и Леночка сменила фамилию. А теперь давайте пить чай. Я жутко устала…


Продолжение см. http://proza.ru/2024/04/11/866