Письма для Веры, окончание

Предыдущую часть см. http://proza.ru/2024/04/11/868


День добрый, Вера. Я уже так привыкла рассказывать тебе о событиях своей жизни, что не могу не рассказать и самые последние.
Утром пришла смс-ка от Светланы. Стандартные слова: «Всё хорошо, целую, скучаю», но Анна расцвела, заулыбалась. Ей хотелось поговорить о дочке, и она рассказала, что Светлана служит психологом – волонтёром в реабилитационном центре.  Вызвали её срочно потому, что «сорвался», пытался покончить с собой один из её подопечных, мальчишечка двадцати с небольшим…
— Светлана – хороший психолог, пациенты ей доверяют, — с гордостью рассказывала Анна.
Оказывается, и ко мне первый раз Анна пришла с водкой по настоянию дочки. Света уверяла: нужно, чтобы я сама не захотела пить… Что тут скажешь? Сработало… Впрочем, я от тебя не скрыла: рецидив был, но именно тогда я поняла, что спасти может лишь работа.

— Как повесть? — Анна вдруг резко оборвала рассказ о дочке. — Закончила главу? Читай.
Я подчинилась. Поняла: всё, что касается Светланы, Анна привыкла держать в себе.

Какое-то время после того, как я закончила чтение, Анна молчала, потом улыбнулась:
— Не хотела тебе говорить, но очень переживала за Боруха, Фаню… Ты ведь знаешь, что случилось с варшавскими евреями…
— Старый Борух оказался предусмотрительным, — рассмеялась я.
— Послушай, а откуда вообще это пришло в повесть? Борух Топаз, японец… Ладно, серьги ты увидела в комиссионке и, когда стала писать, вспомнила. Но это…

— «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда», — пришли в голову строчки Ахматовой.
Я рассказала о японском пианисте с еврейскими корнями, которого мы с Федей встретили в небольшом прибалтийском городке.

— Как интересно, — Анна задумалась. — Спустя два-три года после того, как бабушка Фёдора купила дом, в котором ты сейчас живёшь, к ней в гости приезжала немолодая еврейка с внуком. Так получилось: я зачем-то забежала на секундочку, и меня, конечно, усадили за стол. Хозяйка с гостьей вспоминали военные годы. Обеим тогда было лет по восемь… Бабушка Феди (гостья со светящимися глазами называла её: Любочка) увидела прячущуюся в развалинах грязную, оборванную еврейскую девочку и привела в дом к женщине, которая растила Любу после того, как арестовали её родителей. Сказала, что нашла сестру. Могу лишь преклониться перед женщиной, которая, поняв, что девочка врёт, спрятала найдёныша в подвале и долгие два года, безумно боясь за собственных детей, разделяла с ней и те крохи пищи, которые были, и все опасности…  Знаешь, внук бабушкиной гостьи плохо говорил по-русски и внешне был очень похож… Мне тогда показалось, что на корейца или китайца… А когда гости ушли, Федина бабушка застелила на стол скатерть, которую недавно достала ты, сказав: «В жизни есть счастье». Она вообще считала, что счастье – не какая-то трудно достижимая вершина жизни, но дорога, со всеми рытвинами и ухабами…

— Прости, — перебила я Анну, задав наконец вопрос, который не давал мне покоя. — А книги, которые я нашла в доме? Каждая о счастливой жизни… Это Федина бабушка читала их?
— Читала? — удивилась Анна. — Она писала их. К юбилею Фёдор собрал все её рукописи, нашёл издательство, которое выпускало книги любым, самым крохотным тиражом, и напечатал. Знала бы ты, как они оба радовались…


Как же была я бездумна, когда не спрашивала Фёдора о прожитой жизни… Ты прости меня, Вера, ведь и с тобой так… Я привыкла, что мы с тобой всё рассказывали друг другу, не дожидаясь вопросов. И всё же… Я столько написала о себе, и ни разу не задала вопрос: как ты? Поверь, совсем не потому, что не вспоминаю тебя, не думаю, не беспокоюсь о тебе…

Знаешь, я вдруг поняла, почему мне показалось, что умею топить печь. Помнишь, когда мы были девчонками, твой папа повёз нас зимой в деревню, как он говорил, в "родительское гнездо". Он подробно рассказывал, как правильно сложить дрова, как поджигать, и, как оказалось, даже в моей непутёвой голове что-то осталось.

Ладно, не буду отвлекаться. О главном: Анна уговорила меня, и завтра мы едем к Светлане. Поражаюсь, какие сильные они обе. Представь, Анна смеялась, рассказывая мне, как переживала обстрелы, когда лежала в онкологической клинике:
— Сирена, девочки-санитарки молоденькие, сами дрожат, а больных в коридор выводят, там стены капитальные. У меня от химии слух ухудшился, да и лекарства сильные… Девочки пытаются меня разбудить, а я ни в одном глазу. Так и проспала все налёты…
Потом подняла на меня глаза:
— Надя, мне надо проститься с дочкой. Это то, что я не могу позволить себе проспать.

Когда собирала вещи в дорогу, случайно натолкнулась на семейный альбом.  Молодая девушка с парнем, наверное, родители Фёдора. Федя маленький, школьник, студент... И только одна фотография: Федор с бабушкой. Вера, ты удивишься: на фотографии красивая седая женщина в серьгах со змейками. Та самая, которую мы с тобой видели в антикварном магазине. Бывают же совпадения...
   
Завтра из города, в котором живёт Светлана, отправлю тебе письмо. И, конечно, приложу повесть. Закончена ли она? Не знаю. Жизнь – бесконечна. Но то главное, о чём хотелось написать, я написала. Пусть получилось кусочками, как лоскутное одеяло в доме бабушки Фёдора. Оно дразнит красками, раскрашивая предрассветный сумрак, и греет. Может, и моя повесть кому-то согреет душу.
Надеюсь, дойдёт быстрее, чем из нашей деревни. Не знаю, ответишь ли ты на него. Помню, последний раз между нами словно что-то встало… Нет, мы не поссорились, но… Ни одна из нас не смогла (или не захотела?) разрушить это «что-то»… Вера, я очень буду ждать твоего письма.
Ответь, пожалуйста.
Надежда.

P.S. Забыла написать: у нас весна. На деревьях появились крохотные листочки, ветер пахнет свежестью. А во дворе сплошным ковром расцвели пролески, гиацинты, тянутся вверх пока ещё зелёные бутоны тюльпанов. Кот Фрэд греется на солнышке, мечтательно поглядывая на зелёную травку. И очень тихо... Вера, пусть у тебя, где бы ты ни была, тоже будет тихо.

***

Вера не выдерживает и плачет. Сначала тихо, потом громче, громче… Горечь, боль, страх перед будущим, то, что она так долго хранила в себе, вместе со слезами рвутся наружу.
Перед глазами опять встаёт их превратившийся в руины дом, бесконечная дорога, простреливаемая и с одной, и с другой стороны, прижавшиеся к ней дети… Прекрасный Париж, о котором так сладко мечталось в юности, в котором их, измученных дорогой и заснувших на вокзале, обокрали, забрав кроме банковских карт ещё и ноутбук, в котором были всё её научные разработки. А она-то надеялась, что сможет продолжить… Какая теперь наука. Знать бы, что с мужем…

— Мама! Что случилось? —проснувшиеся дочка и сын теребят плачущую женщину.
— Ничего, мои милые, — обнимает детей, целует. — Всё в порядке. Нашлась моя старая подруга.

Вытирая набежавшие слёзы, Вера возвращается к основному письму.

«Машину, на которой ехали моя мама и Надежда, атаковал дрон-камикадзе. Обе погибли от осколочных ранений. Как ни странно, Фрэда, которого они закрепили на заднем сиденье в переноске, ни один осколок не задел…»

Женщина несколько раз перечитывает фразу, пытаясь осознать прочитанное. Слышит, как одновременно вздыхают, читающие через её плечо письмо на экране ноутбука, девушка и мальчик. Они слишком хорошо знают, что такое «осколочное ранение»…

— Мама, кто такой Фрэд? — спрашивает Димка.
— Кот.
— Можно мы возьмём его себе? Тогда у меня появится здесь друг…
— Конечно, родной. Мы что-нибудь придумаем и обязательно возьмём, — кивает Вера.