Тайна старого моря. Часть III. Домой. Глава 8

Глава 8
НОЧНЫЕ ГОСТИ
Проводив взглядом охранника, мы остановились как вкопанные.
– Мне он сразу показался странным, – первым очнулся Володя.
– Он не просто странный. Говорят, он будущее предсказывает. Шефу нашему выгодную сделку на днях предсказал. А Салтыков наш вообще от охранника не вылазит, вопросами всякими запушил про жизнь,  – рассказала я.
– Да просто этот охранник ваш под дурачка косит, чтобы выслужиться, – цинично резюмировал эксперт.
– А, может, стоит проверить? – робко предложила я. – Спящий Олег сказал, что мы не должны ездить в «темную дыру». Мне кажется, он Эльмаш имел в виду...
– Дураку ясно, что там небезопасно! – возбужденно перебил меня эксперт.
– А Мотыль – это как раз тот человек, который вполне может быть непричастен к исчезновению Шурки.
– Может быть, конечно... – неохотно согласился Владимир.
– Вся его вина в том, что он брату своему помогал. Я бы тоже помогла своему брату. Да и вообще я за брата любого порвать готова! – решительно изрекла я.
– «Неспокойная квартира» под наблюдением у милиции давно. Пусть работают тогда и дальше. Нам с тобой так активно вмешиваться в дела преступного мира действительно небезопасно, – размышлял Володя. – Я ведь и топор брать с собой, если честно, не очень-то хотел. Просто гражданский долг заставил.
– Так может, тогда сделаем тайм-аут в этом деле? – предложила я.
– Согласен. Мне кажется, мы уже слишком далеко зашли, – Володя красноречиво взглянул на меня, будто эта фраза касалась наших с ним интимных отношений, которых и не было в помине.
Мы подошли к трамвайной остановке. Быстро опустились сумерки, и поднимался ветер, заламывая хиленький зонтик эксперта.
– Значит, ты теперь больше не нуждаешься в моей помощи, Наталья, – после продолжительного молчания тяжко вздохнул Владимир, пытаясь безуспешно вправить сломанную спицу в зонте.
– Ну что ты, Володя! Конечно, нуждаюсь! Я всегда нуждаюсь в твоей помощи! – поддержала я эксперта.
– Тогда, может, ко мне? – молниеносно воспрял духом Владимир. – Маму поздравим.
– А что за праздник?
– День рожденья!
– Ах, точно! Извини, ты же говорил.
– Ну вообще-то настоящий день рождения у нее только через месяц, – замялся эксперт. – Просто она... его обычно два раза отмечает.
– Как?
– Ну лет пятнадцать назад, я тогда как раз школу заканчивал, она с первого этажа упала. Как раз перед моими выпускными экзаменами.
– С первого этажа? – с недоумением переспросила я.
– Ну мы тогда в другом месте жили... Смешно звучит, конечно, но ведь если человек даже в ванне может утонуть, почему бы ему не упасть с первого этажа. Хотя... – Володя задумался. – Наверное, на это только моя мама способна.
– Да, она у тебя неординарная женщина, – подтвердила я. – И что же? Она сильно пострадала тогда?
– Сильно, – серьезно ответил Володя. – Она головой ударилась. И с тех пор стала еще более неординарной. Вот и повод появился для второго дня рождения: мама считает, что второй раз родилась, упав с лоджии, как бы прошла какой-то этап обновления. Каждый год с тех пор отмечает.
Эксперт снова тяжко вздохнул, видимо, от нахлынувших воспоминаний. Потом что-то долго искал в кармане, снова поправлял спицу и тревожно глядел вдаль в поисках запоздавшего транспорта.
– Хочешь конфету? – наконец вытащил он из кармана то, что искал. – «Курортные». Мои любимые. Как я мечтал всю жизнь от всего сбежать куда-нибудь. Хотя бы в дом отдыха. И вот сбежал. В Москве учился на сангиге в медицинском, и там же начал карьеру в судмедэкспертизе...
– А почему же вернулся сюда опять?
– Жизнь заставила, – неоднозначно произнес Владимир и как-то сразу ушел в себя.
Вспомнив слова Сони о том, что ее сына в Москве бросила девушка, я не стала бередить душу Володи расспросами.
Придя на день рождения к Софье Геннадьевне, я резко ощутила такую тоску и усталость, как будто пообщалась с энергетическим вампиром. На самом деле так, наверное, и было: Володина мама все время суетилась, бегала как ошпаренная, трещала без умолку, переходя на свой фирменный ультразвук. Кидалась на кухню, приносила оттуда всего понемногу: то одну морковку, то пару картофелин, то вилку и тут же бежала за ложкой... Затем, не умолкая, устроилась напротив нас строгать какой-то кришнаитский салат. Наконец несолоно хлебавши, я решилась закончить эту пытку и под предлогом, что завтра рано вставать, засобиралась домой.
– Как? Вы даже чаю не попьете?! – зашлась заливистым смехом Соня.
– У Натальи ответственная работа, она корректор, – вступился за меня Владимир.
– Ой, я тоже корректором работала когда-то... – начала очередной рассказ неугомонная женщина и скрылась, продолжая кричать с кухни.
– Наталья, я провожу тебя, – заговорщицки произнес Владимир. – Быстрее!
Закрыв Соню на ключ и подперев спиной дверь, эксперт громко прошептал, выкатывая круглые глаза из-под очков:
– Прости меня, ради бога прости. Как я сразу не подумал, что это тебя может утомить. Мне просто так не хотелось с тобой столь быстро расставаться.
– Ну что ты, все нормально, – успокоила его я. – Мне даже немного понравилось. Только не пойму, где твой отец? И шпица не видно.
– Долгая история, – отвел взгляд Владимир. – Они с мамой разводятся. Мама познакомилась по Интернету с английским послом, замуж за него собралась и решила стать еще каким-то агентом. Я не уточнял – мне сообщения о родительском разводе хватило, никак его переварить не могу.
– С послом?!
– Ну я всему готов поверить, конечно. Но насчет посла – это плод ее бесконечных фантазий! Какой-то Джеймс точно появился у нее. А насчет шпица – папа просто уехал с ним в Верхнюю Пышму. У нас там дача. Вот теперь там и живет, отдыхает от всего. Шпица, как и Соню, он не очень переваривает. Но жалко стало собаку – мама его уже не раз теряла на улице. А папа не может допустить, чтобы животные страдали.
– Во дела-а-а-а... Не думала я, что у Софьи Геннадьевны все так далеко зайдет... – не сдержала я своих эмоций. – Хотя сейчас выходить замуж за иностранцев вошло в моду. Вот у меня подруга, например, Архипова Маша тоже собралась. Только за американца.
– Ну ладно, Наталья, спокойной тебе ночи, – болезненно поморщился Володя, почувствовав, как с другой стороны дверь начали выламывать – видимо, Соня решила выбраться на свободу...

Пробравшись в свою квартиру, я мимоходом, как всегда, взглянула на ходики, спрятавшиеся на холодильнике за чугунной статуэткой оленя. Они показывали без четверти одиннадцать.
Мама с Ночкой досматривали одна тысяча девятьсот девяносто девятую серию популярного в то время сериала «Санта-Барбара». Я тихонько прошмыгнула к себе в комнату и включила ночник. Наобум взяла первую попавшуюся книгу с полки – мне нравилось так делать – задавалось какое-то особенное каждый раз настроение. Лев Толстой всегда был связан с воспоминаниями об отце – он любил этого автора, даже как-то подписал мне небольшой сборник «Севастопольские рассказы»: «В подарок дочери от отца, который страшно любит Толстого». Рука зачастую тянулась к современной прозе – Сергею Довлатову или Юрию Полякову, что вполне соответствовало моей специализации на кафедре советской литературы. Иногда не задумываясь я подходила к полке с зарубежными авторами и, закрыв глаза, брала какой-нибудь томик наугад. На этот раз оказался Вальтер Скотт. Я провела ладонью по теплой красной обложке с выдавленными на ней зелеными с засечками буквами «Айвенго». Почему именно эта книга сегодня, задумалась я и накрылась пледом, пододвинувшись поближе к лампе. «В той живописной местности веселой Англии, которая орошается рекою Дон, в давние времена простирались обширные леса...» – начала читать я, но сразу отложила книгу. Вспомнила рассказ Володи про Соню и ее «английского посла». Интересно, почему английского, на минуту задумалась я и тут же решила, что мне на самом деле абсолютно все равно.
Ветер бесцеремонно ворвался в комнату, распахнув настежь форточку. Я подошла, чтобы закрыть ее и окончательно погрузилась в мысли о Шурке. Где же он сейчас, а вдруг уже дома? Вдруг придет, как раньше, и позвонит. Я снова взяла книгу и снова попыталась что-то из нее прочитать, но окончательно отбросила рядом на плед. Тишина, которой я так старательно избегала, незваной подругой, тяжело опустилась рядом, предвещая бесконечную ночь.
Вдруг раздался звонок в дверь – неожиданный и в то же время долгожданный. Подавленность сменилась радостью и любопытством, в то же время тревога клюнула в самое сердце, и тепло, переходящее в жар, молниеносно достигло моей головы.
Отыскав тапочки и не с первого раза попав в них ногой, я выбежала в секцию, прислушиваясь к голосам незваных гостей. В коридоре было шумно – вероятно, к нам в дом ломилась целая компания!
Приоткрыв дверь, я увидела бледное лицо Маши Архиповой – она смотрела на меня заплаканными глазами, под которыми явственно даже в полутьме были видны круги.
– Архипова... – только и могла сказать я.
За спиной подруги произошло неведомое шевеление, а затем раздался истошный вопль: доктор Златогоров, которого я не видела целую вечность, выскочил вперед, словно ему дали пенделя, и, подобно ярмарочному петрушке, немедленно приступил к разряжению обстановки. От темной стены отделился и доктор Богданович, будто до этого, тщательно скрываясь, был к ней приклеен и ожидал своего выхода.
– Пива купили! Жигулевского. Будешь? – Златогоров продемонстрировал пузатую сетку с напитком.
– Нат-т-ташенька, добрый вечер! Сколько лет, сколько зим! – приветственно взвизгнул Богданович, часто заморгав увлажненными то ли от счастливых слез, то ли от дождя веками.
– Какое пиво, – смутилась Архипова. – Хотя в такой момент я бы и от водки не отказалась. Здорово, Беляшова!
– Что случилось, Маша? – смотрела я во все глаза на подругу.
– У Машеньки несчастье, – вмешался Богданович. – По долгу службы пришлось помочь.
– Нормальные пацаны у нас на районе в беде не бросают! – вторил Златогоров. – Что я еще могу для тебя сделать?
– Было бы чудесно послушать тишину вместо тебя, но я так от нее устала, что сторонюсь ее! – понурилась Архипова.
– Так заходите, что же мы тут стоим? Маша, рассказывай, – пригласила я гостей.
– А маме не помешаем? – виноватым басом спросила Архипова.
– О чем речь! Я вижу, что с тобой что-то неладное. Ты же была в Москве, и вот сейчас уже здесь? Как Ланкастер? Как твой институт? – запушила я ее вопросами.
– Сейчас расскажу. Дай только выпить, – ответила Маша, серьезно добавив: – Чаю. Горячего.
– Отчего же чаю?! – снова завелся Златогоров, гремя стеклотарой.
– Да замолчи ты. Не видишь – мама у человека отдыхает. Уже полдвенадцатого, – цыкнула на него Архипова.
– И правда, Виктор Аркадьевич, – приглушенным голосом поддержал ее Богданович, – не стоит так распаляться.
– Как скажете, Эдуард Казимирович, но стаканчики все-таки надо приготовить, – сдержанно проговорил доктор Златогоров.
Скинув верхнюю одежду и оставляя мокрые следы от не первой свежести носков, доктора удалились в мою комнату. А Маша печально вручила мне свой болотного цвета зонт-трость. Перламутрово переливаясь, словно слезы младенца, на нем дрожали капельки дождя.
Вернувшись к друзьям с бокалами и встретив по пути удивленно-недовольную маму, я поплотнее закрыла за собой дверь.
– Все-таки мешаем? – скорбно произнесла Маша.
– Да ну что ты! – успокоила ее я. – Мы же тихо сидеть будем. Сейчас даже свечи вместо лампы зажгу, чтобы теплее было.
– Темнота – друг молодежи! – сдавленно хохотнул Златогоров, испуганно поймав нарочито строгий взгляд Богдановича.
– Может, горячих бутербродов приготовить? – с готовностью предложил Эдик.
– Какие бутерброды на ночь, – ответила Архипова. – Чипсы крабовые доставай.
– Чипсы – чистый краб! – зачем-то голосом из рекламы провозгласил Златогоров и, не переставая довольно лыбиться, выложил на письменный стол две надутые упаковки.
Третья оказалась раздавленной под запасными бутылками в рюкзаке, и Виктор Аркадьевич, охая, стал выгребать оттуда крошки.
– Так что случилось, Маша? Ты заплаканная какая-то, – не отводила я глаз от подруги.
– Ланкастер в реанимации, – после гробового молчания сообщила Маша и начала свой горестный рассказ: – Джон всегда хотел жить в России. Все-таки позвал меня замуж месяц назад! Мы даже запланировали поездку предстоящей весной в Калифорнию, чтобы я познакомилась с его родителями. Джон сказал: «Если хочешь, мы можем остаться там. В Калифорнии тепло, океан рядом. Там уровень жизни лучше, чем в России».
– А ты? – живо заинтересовалась я.
– Я заметила, что слово «Россия» он произнес с какой-то особенной тоской, я бы даже сказала ностальгической, – Маша остановила свой взгляд на зажженной свече, в эту минуту лицо ее особенно показалось измученным.
Равнодушно посмотрев на бокалы с пивом, она продолжала:
– Я всегда знала, что Россия для Ланкастера – вторая родина. И он хотел бы прожить в ней всю оставшуюся жизнь. И желательно где-нибудь подальше, например на Урале. Я это поняла с первого мгновения, как увидела его тогда, в баре. И этот мой сон... Помнишь, про блондина?
– Конечно, – участливо кивнула я.
– Герой этого сна тоже был каким-то особенным, как Джон. И мы, недолго думая, решили поехать на Пионерский, – внезапно заключила Архипова.
– В Москве тоже Пионерский есть?! – обрадовалась я.
– Нет, на Пионерский сюда, в мою пустующую квартиру, – ответила Маша.
– А как же учеба?!
– Я решила перевестись на заочное. Сразу после зимней сессии, – продолжала Архипова. – Две недели назад мы решили съездить сюда. Просто душа тянула. Честно признаюсь, я сразу как-то невзлюбила Москву. Чужое мне там все. И люди какие-то не такие, как у нас, надменные, надутые какие-то. Ну кроме, Ксю, конечно.
– Да, Ксю надолго запомнилась, – кивнула я, принимая бокал от вспотевшего от ожиданий Златогорова.
– Мы приехали сюда. Квартира на Пионерском Ланкастеру сразу понравилась. Он сказал: «Вандрефул!» и тут же начал делать ремонт.
– А как же учеба? – волновалась я.
– Ну я забить решила на нее, – призналась Маша, поправившись: – Ну не насовсем, на пару недель только. Потом Джон остался бы в Екатеринбурге, а я бы на сессию съездила, все документы оформила, и обратно, сюда. У него сразу и дела нашлись в Екатеринбурге, в Союзе писателей, например. Рок-клуб ему наш понравился.
– Ну все же хорошо. Что же дальше-то было? – торопилась я.
– Однажды утром я встала пораньше, пошла в магазин за маргарином – решила печенье испечь. Готовить для любимого мужчины, оказывается, самое наиприятнейшее занятие на Земле! – лицо Маши просветлилось.
– Да уж, – хрюкнул задремавший, облокотившись на тумбочку, Богданович.
– А пока я ходила... – детские губы Маши дрогнули и болезненно скривились. – Прихожу – а он с дрелью лежит и не дышит. Я его тормошила, тормошила, кричала. Он лежит. Я к телефону, скорую вызвала. Пока ехали, я у Джона нитевидный пульс нащупала – значит, была надежда. Скорая, слава богу, быстро приехала. И как раз в этот момент у него пульс оборвался. Они дефи... дефи...
– Дефибриллятор, – подсказал Богданович.
– Да, они дефибриллятор к его груди приложили, – заплакала Архипова. – Разряд, еще разряд. Жив! На носилки, к лицу кислородную маску – и в реанимацию. Сюда вот, в сороковую, – Маша кивнула в сторону темного окна.
– А почему он с дрелью-то лежал? – спросила я.
– Потому что решил гардины присверлить. А дом старый – там электрическая проводка как-то неудачно проходила, он в нее попал – напряжение двести двадцать вольт... Или еще сколько-то, я в этом не разбираюсь. Да мне и не до этого. Мне главное, чтобы мой любимый человек жив остался.
Маша зарыдала.
– Сколько он уже в реанимации? – поинтересовалась я.
– Два дня. Сегодня третий. И она не спала все эти дни, сидела в коридоре. Потом меня встретила, – с гордостью поведал Богданович. – Я там как раз к одному коллеге заходил. Из реанимации. Я же тоже доктор.
– Да, Зайцев Федор Александрович, – утерла слезы Маша. – Завотделением. Он лично контролирует состояние Джона.
– Все будет окей! – уверенно заявил Богданович. – Федора Александровича я лично контролирую.
– Я не сомневаюсь в ваших способностях, Эдуард Казимирович, – поддакнул Златогоров и торжественно произнес: –  Совершим «опрокидон», чтоб скорей вернулся Джон!
– Тебе лишь бы накатить, – проворчала Маша и залпом осушила бокал.
Продолжение следует.