Жизнь пса

Поисково-розыскных собак обычно считают… Даже не знаю, как сказать, кем считают… Нет, кинологи нас любят. А счастливчики даже дома у них живут. Но, всё же, мы инструмент у людей. Мы должны приносить пользу. Отрабатывать ту заботу, которой нас окружают. Мы созданы, чтобы служить людям. А иначе – улица или вечный сон. С первым я столкнулся, а второе чуть не пришло ко мне само.
Да, я пёс. Чуть не с рождения я слышал, что я выбракованный: моя матушка как-то сорвалась с поводка во время течки. А когда её нашли, она уже была беременной мной, моими братьями и сёстрами. Такие, как мы, уже были не нужны. И едва мы родились, нас отвезли куда-то, где не было нашей матери, но была куча других собак в клетках и вольерах. Они очень громко ругались и кидались на прутья клеток. Почему они сразу нас возненавидели? Тогда я не знал. Но со временем я видел, как приезжают разные люди и забирают одних собак и как привозят других. Иногда тех же самых. Мы были в приюте. Он находился за городом посреди чахлого лесочка. Нас иногда выпускали гулять из клеток. В первый раз я решил, что вот она – свобода! Но, увы, свобода оказалась до первого же забора из железной сетки. И всё же это было лучше, чем сидеть в тесной клетке и наблюдать жизнь через ограниченное пространство. Моих братьев и сестёр успели быстро забрать – они были хоть и полукровками, но достаточно похожими на нашу породистую мать. А я… Я был нелепо длинный, жилистый, с шерстью непонятного цвета. Да ещё раньше срока вышел из щенячьего возраста – я начинал понимать жизнь. Их забрать успели. А я и несколько собак оказались выкинуты за сетку в лес, где находился наш приют. Просто однажды днём приехали грубые мужики в огромных железных коробках, которые, как я потом узнал, называются машинами, сломали ими забор, которым приют был огорожен, и стали давить вольеры с собаками. Те, кто ухаживал за нами, метались от клетки к клетке, чтобы хотя бы выпустить нас. Они громко кричали про права, бумаги, полицию. Но огромные машины безжалостно давили клетки. Я успел выбежать. И, молча, побежал навстречу этому ужасу. Потому что эти железные монстры сделали пролом в заборе. И вместо того, чтобы глупо метаться по приюту, рискуя попасть под железных монстров и незнакомых мужиков со стреляющими огнем палками, от которых мои собраться падали с предсмертным воем, я кинулся к свободе. За спиной я слышал яростный лай и вой боли, скулёж умиравших собак и крики людей. Вместе со мной сбежало несколько собак.
Отбежав достаточно далеко, когда крики и лай сделались глухими и еле слышными, мы стали ждать темноты. Чего мы хотели? Выжить. А что делать дальше? Я, рождённый в неволе, не знал, как жить вне её. Но среди нас был пёс, огромный, как телёнок, и злой, как голодный лев. Его много раз возвращали из-за агрессивного характера и невозможности обучить. Он был болезненно самолюбив и не терпел даже намёка на подчинение. Зато подчинение себе считал само собой разумеющимся. И поэтому никто не протестовал, когда он стал нашим вожаком.
Первое время нам пришлось нелегко. Ведь в этом, пусть и чахлом (а, может быть, именно поэтому) лесу были свои правила. И хоть он находился совсем рядом с городом, люди не спешили нас подкармливать, а местные жители – делиться добычей и отдавать свою территорию. Они обжили лес раньше нас. Установили свои правила, границы охоты. И не собирались делиться той скудной едой, которую добывали они и мы сами. Мы воевали за место в лесу долго и упорно. Слабые в нашей стае умирали. Тех, кто был глуп или недостаточно быстр, отлавливали люди с петлями на длинных палках и сетями. Их увозили, и никто их больше не видел. Когда же вожак приказал выходить в город и нападать на людей, чтобы отбирать их еду, я возмутился. Я не убийца. И пусть люди поступили с нами подло, я не мог заставить себя их убивать. За своё неповиновение мне пришлось драться. Сначала с вожаком, а когда он подустал, на меня накинулась стая. Я переоценил себя. Думал, смогу от них отбиться. Но их было слишком много. Когда я почувствовал, что ещё немного, и я упаду, а они просто разорвут меня, я побежал. Я не стремился бежать к людям. Просто мои длинные лапы сами привели меня к огромным будкам, в которых жили люди. Я кинулся в какую-то нору, которую, как я потом узнал, называли подвал. Мои преследователи давно уже отстали. А я, окончательно обессиленный, привалился к грязной стене и пытался отдышаться. Я чувствовал боль и кровь, текущую по моей шерсти. А потом я провалился в темноту…
Очнулся я – всё ещё было темно. Как я позже узнал, там всегда темно – это подвал, нора без окон, свежего воздуха, простора и еды. Одна радость – там тепло зимой. Из темноты на меня смотрели несколько пар жёлтых глаз. Это были местные коты. За ними помаргивали желтенькие точечки – местные крысы и мыши. Я хотел было встать и уйти – не моя территория, а драться за место здесь у меня не было ни сил, ни желания. Но я слишком ослабел – стая потрепала меня сильнее, чем я думал. Я снова закрыл глаза. Чего мне ждать от котов – я на их территории, в их власти. А сил защищаться у меня не было. Тем более, я тогда ещё не знал их языка и не понимал их натуру.
Через некоторое время мне в голову ткнулся холодный нос: коты принесли мне поесть каких-то объедков. Какое-то время они подкармливали меня, зализывали мои раны там, куда я сам не мог достать. А когда я окреп, я посчитал своим долгом защищать их и подвал от других собак. И котов. Я научился понимать их язык и больше узнавал о людях. И чем больше узнавал, тем больше удивлялся: люди такие противоречивые существа. Сами уничтожают то место, где живут, считая, что всё само собой потом образуется. Кто-то подкармливал котов, кто-то гонял собак. Кто-то, в основном, глупые человеческие детёныши, швыряли камни в птиц – глупых и тяжеловесных голубей и юрких воробьёв. И всё равно я не мог заставить себя ненавидеть людей настолько, чтобы кидаться на них. Ради злобы или ради еды.
Однажды, когда я вернулся из города в поисках еды, я увидел заколоченные подвальные окна. Я обезумел: история снова повторяется! Люди снова разрушили мой дом! Старый больной кот, который остаток жизни предпочитал проводить под кустом, сказал, что из подвала забрали всех котов, никого не осталось. Кто ушёл к людям домой в подъезде этого же дома, кого увезли на большой машине в приют. А он хотел умереть на свободе. Поэтому не вышел, когда отлавливали тех, кто прятался в подвале. Сначала отловили всех, а уж потом заделали окна. Ну, хоть так – все живы. Но теперь у меня нет дома.
Несколько месяцев я слонялся по городу, дрался с собаками, ночевал, где придётся, пока меня однажды не сбила машина. И ведь я научился переходить дорогу по разноцветным лампочкам у края дороги. Верхняя – стой на месте. Потому что железные дурно пахнущие монстры летят наперерез. Нижняя – они стоят и ждут, пока перейдут люди. Ну и я заодно. А тут был вечер, темно и холодно. Я был внимателен, и шёл, ожидая нужной лампочки. Но всё равно меня сбила машина и откинула в сторону. Какая-то расфуфыренная тётка в белой шубе странного меха и с удушающим запахом, от которого меня чуть не стошнило, вышла из своей железной коробки. Ногой с палкой на пятке она брезгливо отодвинула мои перебитые ноги, вернулась в свою коробку и, выпустив облако выхлопных газов, уехала. А я смотрел на серое дождливое небо и думал. Больше мне ничего не оставалось. Но отвлечённые мысли не отвлекали от боли. Я ждал смерти.
Уже почти совсем стемнело. Я замёрз. Я был голоден. И очень хотел пить. Ужасно умирать от жажды. Хуже только от голода. Раздавшийся рядом истошный лай маленькой собачки прервал поток моих мыслей. Эта маленькая шпонька прыгала вокруг меня, опасаясь приближаться, и истошно лаяла. Ну что за нелепое создание… Подбежавшая девушка пыталась её унять. Пока не увидела меня. Потом она судорожно пошарила по карманам куртки, выхватила оттуда коробочку и стала тыкать в неё пальцами. Потом она подхватила свою тявкающую шпоньку и убежала. Я вздохнул. Почему меня не оставят в покое?
Неожиданно я услышал приглушённый шум: рядом тарахтела железная коробка. Снова появилась девушка, хозяйка недавно гавкающей шпоньки. В этот раз она была одна. Накрыв меня каким-то старым пледом, она попыталась меня поднять. Но, даже ослабевший, я был для неё тяжёл.
Кое как она подняла меня и, постоянно останавливаясь, дотащила до своей машины. Там, аккуратно уложив сзади, она повезла меня в ночь.
Ехали мы долго. Наконец она привезла меня к какому-то зданию. Там, снова с трудом, она потащила меня к дверям. Где-то в глубине горел свет. Заспанный мужчина в зеленом фартуке открыл дверь, и с ворчанием придержал её, пока девушка, сгибаясь, проталкивалась в проём и тащила меня по длинному коридору. Мы свернули куда-то, где горел свет. Там мужчина помог ей положить меня на высокую железную лежанку. Он светил мне в глаза ярким светом, заглядывал в зубы, щупал пузо, голову, шею и лапы. Я не рычал, не скулил, не пытался укусить, хотя мне было очень больно. Я хотел заснуть и не проснуться. Но девушка так взволнованно и трогательно расспрашивала мужчину в фартуке о моём здоровье, что я посмотрел на неё внимательнее. Её действительно интересовал я сам. Я перевёл взгляд на мужчину. Тот продолжал хмуро ощупывать мои лапы и живот, доставляя невыносимую боль. В конце концов, мне пришлось ощериться и тихо зарычать. Его лицо просветлело.
- Он не парализован – уже хорошо, - услышал я.
Потом он достал странное приспособление (такое я видел не раз у юных и не очень людей в подвалах и на площадках: пристроив его себе в руку, они потом были как осоловелые или пьяные), уколол меня в лапу, и я провалился в сон, тяжёлый и тягучий. Наконец-то…
Когда я проснулся, в окно светило солнце. Мои задние лапы были замотаны чем-то белым, сам я лишился части шерсти и пах чем-то мерзким – то ли цветами, то ли травой. Рядом со мной в клетках (снова!) на подстилках лежали разные животные: кошки, собаки, ежи, мыши, хомяки, какие-то жутковатые змеи и игуаны. Под потолком верещали попугаи, канарейки и ещё какие-то птицы, которых я видел в первый раз.
Пока я оглядывался, из аквариума рядом с окном медленно вылезла черепаха и застыла, еле ворочая челюстями, пережёвывая листик травы.
- Расслабься, ты в ветклинике, - услышал я. Я резко обернулся. На меня смотрели жёлтые глаза чёрной кошки с перевязанной передней лапой.
- А что это? – спросил я её. Язык кошек я изучил ещё в подвале. Теперь предстояло изучить язык остальных обитателей. Это было нетрудно, потому что все здесь говорили на какой-то смеси своих животных языков, и я понимал почти всё.
- Место, где одни люди лечат нас, пострадавших от других людей, - равнодушно ответила она.
- Не всегда, - ворчливо буркнул толстый белый пёс в чёрно-коричневых пятнах.
- А, да. Про тебя я забыла, - так же равнодушно произнесла кошка, и зевнула. – Ещё лечат от последствий глупости некоторых любопытных, придурковатых психов и просто обжор, которые не могут вовремя остановиться. – Она с лёгким презрением глянула на толстого пса. – Вроде этого, вечно голодного идиота.
Толстый пёс что-то проворчал и отвернулся.
Значит умереть мне здесь не дадут. Зря. Что я буду делать, когда меня вылечат и выставят на улицу? Снова драться с собаками за заплесневелую чёрствую корку хлеба или спасаться от стаи наглых ворон, которым нафиг не сдалась засохшая косточка, которая при одном движении рассыпается в труху? Снова жить до следующей машины, которая опять меня собьёт? Лучше бы оставили меня умирать там, на дороге…
Девушка, спасшая меня, приходила каждый день. Я уже привык к её порывистым движениям, сбивчивой речи, торопливым шагам, теплу рук и улыбке. Чёрная кошка неодобрительно поглядывала на меня, но молчала. А потом её и вовсе забрала женщина средних лет с непроницаемым холодным лицом. Они обе были чем-то похожи: то же равнодушие, холодность и отстранённость. И только когда женщина осторожно взяла кошку на руки, на её непроницаемом лице расцвела такая добрая улыбка, что я даже зажмурился. А кошка, уютно устроившись у неё на руках, блаженно заурчала. И всё то время, когда дядька в зелёном фартуке объяснял женщине, как кормить, чем и когда смазывать кошкины раны и через какое время прийти на повторный приём к нему, кошка тарахтела, а её хозяйка улыбалась, наглаживая устроившуюся на её плече любимицу. Так они и ушли – два счастливых обретением друг друга существа.
Ещё раньше за толстым псом пришёл худой нервный молодой человек в очках. В его руках был пакет, из которого доносился сводящий с ума запах свежеприготовленных котлет. Толстый пёс тяжело поднялся при виде молодого человека и замахал тонким хвостиком. Но дядька в фартуке, не тот, что принял меня и девушку со мной – другой, злобно выговаривал очкарику. Что тот гробит свою собаку, постоянно перекармливая её. Очкарик нервно дёргал головой, кивал, блеял, а на выходе всё равно сунул своему псу котлету в пасть, думая, что мужик в фартуке не заметит. Но тот видел. И тяжело вздохнул, глядя в окно: там очкарик с трудом пытался запихнуть назад своего толстого любимца.
- Ведь снова скоро увидимся, Дорри, - вздыхая, произнёс он. – Эх, дурак у тебя хозяин. А ты – весь в него.
Он отвернулся от окна и посмотрел на меня.
- А тебе, дворняга, повезло с хозяйкой. Хорошая девушка.
Хозяйкой? Я навострил уши. Неужели у меня будет дом? Неужели она меня заберёт?
Я заволновался. И с большим усилием взял себя в лапы. Мало ли, что сказал этот человек? Люди любят врать. И много зла я видел от них. Не стоит надеяться. Что будет – то будет.
А девушка меня действительно забрала. Я поселился в её доме. Шпонька, которая меня нашла, была не её собакой, а соседки – пожилой женщины, которой тяжело было часто гулять со своим недоразумением.
Помимо меня, у девушки жила обычная дворовая серая кошка, черепаха – та самая, из ветклиники, чёрная ворона, хомячок и белая мышка. Ах, да. Ещё был аквариум с рыбками.
Встречали меня в этом зоопарке ожидаемо настороженно. Но, видя, что я не собираюсь претендовать на единоличное внимание Юли (так звали девушку), постепенно примирились со мной. Часто к ней приходил пожилой болезненного вида мужчина – её отец. И другой – крепкий, уверенный в себе, жёсткий, с редкой сединой в волосах. Его друг. Именно он обратил на меня внимание. Вернее, на мои способности.
Однажды на даче, куда иногда выезжала Юля со своим отцом, я разыскал какую-то нужную ерунду, которую отец Юли потерял несколько месяцев назад. Потом Григорий Михайлович – так его звали – ещё несколько раз проверял меня, заставляя искать спрятанное, которое он смазывал какой-то гадостью, чтобы сбить меня со следа и перебить нужный запах. Я ни разу не ошибся. А чего он так удивлялся – я не понял вообще: разве не все собаки это могут?
Ну а потом он стал возить меня в странные места. Там меня учили прыгать через заборы, ходить по тонким брёвнам, выполнять дурацкие команды и прочую чушь. Больше всего мне не нравилось нападать на нелепо одетых людей, которые дразнили меня. Мне это было не интересно, и в подобных тренировках я проявлял мало способностей – был слишком флегматичен и спокоен. Чем разочаровывал Григория Михайловича. Он всякий раз сдвигал брови и качал головой.
- Как ты будешь защищать Юлю, если ты такой трус? – иногда говорил он.
Я не возмущался. Ну не могу я по щелчку кидаться в ярости на того, кого укажут. Трус? Я так не считал. Но разве людям объяснишь…
Однажды Юля вывела меня погулять довольно поздно вечером. Мы уже возвращались домой, как дорогу нам преградили два пьяных мужика, сильные, они хватали девушку за руки, говорили гадости, пытались стянуть с неё юбку. И всё это, не обращая внимания на меня.
Сначала, когда всё только сводилось к разговорам, я спокойно стоял рядом с ней. Но когда они стали распускать руки, а Юля в отчаянии просила их о чём-то, я обнажил зубы. Это не произвело никакого впечатления. Более того, один из них вырвал поводок из рук Юли и швырнул куда-то в сторону с дурацким воплем «апорт!». Конечно, я не побежал. Только шире обнажил зубы и тихо зарычал. Но и это ни к чему не привело. Ну а когда один из них стал хватать Юлю за грудь, я, молча, резко подскочил и толкнул лапами в грудь эту сволочь. Я даже не особо старался, а он отлетел, с шумом приземлившись на спину. Второй, видя это, кинулся ко мне с чем-то в руке. Я не стал присматриваться, и просто молча вцепился в его руку, крепко сжав челюсти. Он заорал и пытался меня стряхнуть. Но я был тяжёл для него. Он тряс рукой со мной на ней и орал. Подскочил первый. Напоследок я посильнее сжал зубы, услышав хруст и дикий крик, и вцепился в ногу первому. Тот упал, орал  и пытался трясти ногой. Юля что-то кричала, а я не разжимал зубов. На меня сыпались удары. Но я не обращал внимания.
И только когда я почувствовал, как ослаб под моими зубами первый пьяный мужик, я раскрыл пасть и спокойно сел у ног Юли. На все эти вопли из подъезда выскочил её отец, держась за сердце. Он сбивчиво что-то кричал в коробочку у уха, которую люди называют телефоном.
- Юля! Юля! С тобой всё в порядке – взволнованно спрашивал он, ощупывая её, в перерывах между беседами по телефону. – Они тебе ничего не сделали?
- Нет, пап, - испуганно говорила Юля, оправляя по десятому разу одежду. Её руки дрожали. – Меня Рэкс спас.
Да, забыл сказать. Когда Юля меня забрала к себе домой, она сказала, что будет звать меня Рэкс. В приюте меня звали Джек, в стае – Кость, в подвале сначала Доходяга, потом просто Пёс. Ну а после подвала меня никак не звали.
- Рэкс? – Её отец оставил в покое руки Юли и отошёл, в изумлении глядя на меня.
Я спокойно зевнул и высунул язык. Хотя внутри меня всё дрожало. Отец Юли снова схватился за телефон и снова затыкал пальцами в него. В это время я заметил, как покусанные мной два пьяницы поднялись и стали шарить руками вокруг себя. Их вид мне не понравился. Живя на улице, я знал, что за этим может последовать. И я медленно и спокойно направился к ним.
- Рэкс! – встревоженно крикнула Юля.
Я приостановился и обернулся. Секунду я смотрел на неё, а потом снова медленно направился к застывшим пьяницам. Не дойдя немного, я ощерился и тихо зарычал. Мужчины моргнули. Один нервно сглотнул. Другой нащупал камень. Я зарычал громче. Он резко швырнул в меня камень. Я увернулся и гавкнул. Наверно, в первый раз в жизни. Громко, басом, один раз. Эхо разлетелось, отскакивая от окружающих домов. В ответ послышался разнокалиберный лай собак. Два протрезвевших пьяницы с воплями бросились бежать. Они орали что-то про поводок, намордник, что «усыплять надо бешеных собак». Но я не слушал. Я невозмутимо остался на месте. А вскоре подоспел Григорий Михайлович. Он недоверчиво слушал Юлю и её отца, поглядывая на меня. Я невозмутимо сидел и только прислушивался и принюхивался – не вернутся ли эти пьяницы с подкреплением. Потом я спокойно нашёл поводок и направился к подъезду. Чего зря на холоде стоять? Я ещё и есть хочу. Тут уже спохватились Юля, её отец и Григорий Михайлович, и поспешили за мной.
Весь вечер шло обсуждение происшествия. Последствия которого не заставили себя ждать: два пьяницы подали в суд. Или как это у людей называется. Но всё закончилось быстро. Хотя мне и кололи лапы, смотрели зубы, выкачивали кровь и какой-то толпой ездили смотреть на занятия, проводимые Григорием Михайловичем. Там мне снова было не интересно нападать и кусать дядек в странной одежде, которые меня снова дразнили.
Когда шумиха утихла, Григорий Михайлович определил меня на работу: в местном отделении полиции меня взяли в штат поисковых собак. Теперь я искал следы, вещи и спрятанные трупы. Мой первый выезд на это дело я запомнил надолго. Слава богу, тогда это был относительно свежий труп, и нюх он мне не перебил своим разлагающимся запахом. Видеть всё это, конечно, было тягостно: только недавно человек жил, ходил по свету – и его нет. Суровые полицейские были деловиты. Но я видел и у них угнетение на лице и злость в некоторых глазах.
Дальше пошли будни. Тогда я многое повидал: и обожжённые трупы, и расчленённые, и изуродованные как людьми, так и дикими животными. Я ещё удивлялся тогда, как получилось так, что я не опустился в своё время до того, чтобы загрызть и есть человека? Что-то было сильнее меня, что я не делал этого. А может был не настолько отчаянно голоден, как те собаки (и несобаки тоже), которые питаются человечиной. Я искал и находил сверкавшие камни и жёлтый металл, из-за которого некоторые люди прямо сходили с ума. Какие-то тряпки, разрисованные красками. Их люди называли по-разному: картины, полотна, холсты. Оружие мне тоже довелось находить не раз – от ножа и пистолета до целых схронов с арсеналом. Находил даже то, что люди называли наркотиками. Но больше всего я ненавидел выезжать на трупы. По запаху я уже мог отличать, как долго человек мёртв или есть ещё надежда найти его живым среди лесов, полей, парков и подвалов.
Да, я повидал много. Но никогда не думал, что мне придётся столкнуться с самым главным ужасом моей жизни…
Однажды кошка Юли стала какой-то беспокойной и нервной. Она стала плохо есть, мало спать и старалась почаще быть с Юлей: лезла ей на руки, укладывалась на колени, пыталась не дать ей уйти иной раз. Её что-то беспокоило. Я даже пошутил тогда, что к старости она стала сентиментальной. Но кошка не оценила моей шутки, злобно зашипев на меня.
- Ты ничего не понимаешь! Ты ничего не чувствуешь? – шипела она.
Наконец мне надоели её метания, и я прямо спросил:
- Что ты всё дёргаешься? У тебя лишай? Блох подхватила? Кота хочешь? Оставь уже Юлю в покое!
Кошка возмущённо посмотрела на меня.
- Дурак ты, Рэкс. Хотя, люди и считают тебя умным. Помнишь, Юля однажды парня приводила? Толя что ли?
- Помню. Парень как парень. Симпатичный. Юле нравится.
- Юле! – фыркнула кошка. – А тебе?
Она внимательно посмотрела на меня. Не дождавшись ответа, она нетерпеливо продолжила:
- От него прямо несёт опасностью! Он не тот, за кого себя выдаёт. Я чувствую, что с ним Юлю беда ждёт.
- Чувствует она! Не выдумывай! – пренебрежительно отозвался я.
Кошка снова фыркнула.
- Я знала, что собаки глупы, но чтобы настолько! Твой талант – феноменальный нюх. А мой талант – видеть невидимое вашими с людьми глазам. Ты заметил, как он на неё смотрит? Как шарит глазами по квартире? А какое у него лицо, когда Юля его не видит? Про то, что в нём вижу я, ничего тебе не скажу – не поймёшь. Это понимают только кошки. И некоторые люди. Если могут это видеть. Большинству же, как и собакам, это не дано. Но знай, это очень плохой и опасный человек. Я чувствую. Я знаю: беда будет.
Я молчал. В самом деле, я замечал, что кошки откуда-то знают то, чего не понимал я. Правда, раньше это были мелочи и ерунда. Вроде ожидание хозяина у двери, когда он ещё даже в подъезд не зашёл. Но тут – дело серьёзное. Это не почувствовать бабу с кормом из соседнего дома. Я пытался увидеть то, что видела кошка. Но у меня не было её способностей. Тогда я решил подключить свой нюх. И я с обострённой внимательностью пытался уловить в запахе этого Толи хоть что-то настораживающее. Но ничего странного вынюхать мне не удалось. А потом Юля пропала… Кошка вдруг разом сникла. И через пару дней сказала:
- Она умерла.
- Что ты городишь? – возмущался я. – Её ищут, её найдут! Она жива!
- Её найдут, - кивнула тогда кошка и внимательно посмотрела на меня. – Её найдёшь ты. Только будь готов к тому, что увидишь.
Я был встревожен. Я не хотел верить. Этого просто не может быть! За что? Почему? Зачем? Юля не может умереть!
Пока…
Однажды я и моя бригада выехали в какую-то глушь далеко за городом. В редком лесочке мне дали понюхать пакет со знакомым и родным запахом. Пытаясь не паниковать, я сосредоточился. Какое-то время я ничего не чувствовал.
- И это ваш суперпёс? – разочарованно протянул какой-то мальчишка в форме полицейского.
На него шикнули. Кинолог подошёл ко мне и начал говорить какие-то глупости, подсовывая пакет с таким до боли знакомым запахом. Я нетерпеливо отошёл и снова сел, пытаясь уловить хоть что-то. Мальчишка-полицейский тонким голоском что-то там вещал, пренебрежительно поглядывая на меня. Кинолог подошёл к нему и тихо что-то сказал. Мальчишка заткнулся. Остальная наша бригада напряжённо смотрела на меня. А я пытался.
Наконец я уловил слабый запах и бросился туда. Поводок тормозил меня. А я бежал, нетерпеливо поджидая своего медлительного кинолога и ещё более медлительных полицейских. Я рвался вперёд. Потому что к такому родному запаху примешивался тот, который я бы никогда не хотел чувствовать, никогда в жизни. Я бежал и надеялся. Но чем ближе была цель, тем меньше у меня была надежда. Я уже понимал, что кошка была права…
Я добежал. Я не стал лаять – я стал рыть землю лапами. Меня оттащили и лопатами стали копать сами. Мне казалось, они рыли бесконечно долго. И когда докопались до тела, я взвыл. Первый раз в жизни я выл. Мне не надо было видеть лицо Юли – я чувствовал её запах. А также запах смерти и разложения. Я выл. Пытаясь выкричать свою боль через этот вой. Я видел испуганные лица полицейских и других – понятых. Я выл, раздирая свою грудь криком. Если бы можно было отгрызть себе все лапы, лишь бы унять эту боль внутри, лишь бы Юля была жива! Почему я не защитил её? Ведь кошка предупреждала! А я не поверил…
- Уймите уже этого пса! Работать невозможно! – наконец вскричал кто-то.
Я замолк и посмотрел ему в глаза. По его щеке катилась слеза.
Я молча отошёл в сторону. Натянутый поводок заставил очнуться моего кинолога. Он бросился ко мне с утешениями, пытался погладить. Но я отошёл  от него и спокойно сел. Внутри у меня всё переворачивалось, ныло и болело. Я хотел разорвать себе грудь, чтобы выпустить наружу эту боль. Но я просто лёг, положив мору на лапы. Я ждал.
Тело Юли откопали, в яме провели какие-то свои манипуляции. Потом тело положили в чёрный мешок. Чужая рука застегнула его, скрыв от меня навсегда мою спасительницу и хозяйку. Я её больше никогда не увижу…
Потом мы ехали обратно. Машина с Юлей в одну сторону, я – в дом к Юле и её отцу. Там меня встречал разом постаревший Григорий Михайлович: умер отец Юли. Прямо у него на руках. Ему позвонили и пригласили на опознание тела. Вот так просто и обыденно, позвонили и сказали. Сначала отец Юли не хотел верить. Но когда ему рассказали о том, как я выл, его сердце не выдержало. И на опознание собирался поехать Григорий Михайлович, прихватив меня с собой. Он только ждал, когда меня привезут к нему. Опасался за меня, и не хотел оставлять одного. По приезде я терпеливо ждал его в машине. А потом в гнетущем молчании мы ехали домой. Я сидел и смотрел в окно. Григорий Михайлович не тревожил меня беседами или словами сопереживания. Так, без слов мы доехали до дома. Без слов поднялись в его квартиру. Без слов я отказался от еды, молча улёгшись у двери. Что будет с живностью Юли из её квартиры?
- Пока не определён наследник, мы поживём в их квартире. Чтобы зоопарк не умер, - произнёс Григорий Михайлович, словно прочитав мои мысли.
Я благодарно посмотрел на него. Потом снова положил голову на лапы. Сегодня мне надо поспать. А завтра я подумаю, что за запах примешался к запаху Юли, и причем тут Толя с его запахом. Толя, которого кошка невзлюбила сразу, как он появился в нашем доме. Я пойму. Я найду. И пусть благодарит своего человеческого бога, если со мной рядом будет кинолог. Потому что один я не буду кусать руки или ноги. Я вцеплюсь в горло. Сразу. Без рассуждений. И пусть меня потом отправят на радугу. Я найду. Я узнаю. Я казню. Ради Юли. Ради её отца. Ради себя.