овраг

Дом престарелых находился на самом краю большого оврага. И дело не в том, что не хватало места, чтобы отодвинуть постройку в сторону, благо за домом и оврагом начиналась просторная луговина, окаймленная дальними лесами и болотами. Просто овраг и приют находились в центре кольца свежераспаханной земли, оставленной дымящим трактором, кружившим по одному и тому же маршруту с раннего утра до позднего вечера. В часы ночного отдыха трактор умолкал и цепенел до восхода солнца, медленно отогревавшего его подмерзший панцирный остов и стылую членистоногую трансмиссию. Очерченный трактором круг был невелик, поскольку дом престарелых стоял впритык к оврагу и из своего окна я хорошо видел росшие на краю обрыва велюровые листья лопухов.

Наш дом был среднего достатка, продуманный и ухоженный, а нашим старикам было позволено носить в нём свою старомодную одежду, чистую и крепкую. Желающие легко могли заказать пошив нарядных казенных пижам, но все отказывались, стараясь сохранить собственную индивидуальность. Ведь если подумать, то ничего кроме индивидуальности в нас ценного и нет. И она единственное, что в старости становится только дороже. Многие в приюте пишут личные дневники, которые никто и никогда не прочтет и, может быть поэтому, они пишут очень искренне.  Приют – это особый мир, похожий на тепличный дендрарий среди гулкого ледяного безмолвия. Иногда, на прогулке, оранжерейные старики протаивают крохотные полыньи оконного стекла и близоруко смотрят наружу, в полярную ночь и тишину. А потом молчаливо и путано возвращаются в свои постели, на старый манер согретые бутылками с горячей водой, и видят сны о будущем, которое порою непротяжённее пришедшей ночи.

И все-таки, зачем приюту этот овраг, зияющий буквально у самого дома? Для меня связь этой странной пары была совершенно очевидна, они именно пара, а не случайные соседи. Овраг бездонен. Если заглянуть внутрь, то будет виден туман, плотно зарывающий дно. Взору проявятся отвесные стены, скрепляемые редкой, но сильной травой, побелевшим мхом и округлыми срезами глины, напоминающими сухие рудиментарные каштаны на ногах лошади. Если громко крикнуть в овраг и прислушаться, то что-то непременно украдёт ваше эхо. Сорока застрекочет, ветер зашумит, знакомые окликнут, да мало ли что ещё. Да и голос в старом возрасте несилен, трудно ему преодолеть прелый воздух, хлопчатый туман и бесконечную неровность стен. А может быть никакого эхо и не существует и все, что мы когда-либо произносим впитывается дрожжевой рыхлостью космоса сквозь глиняную воронку оврага?

Становясь старым, ты бросаешь вызов всему, что могут разглядеть твои подслеповатые глаза и услышать твои дремлющие уши. Старики упрямы и, не видя целого, они привычно дописывают недостающее. Я тоже дописал своё прощальное письмо сухим фломастером, за отодвинутым в сторону шкафом, на стене, сохранившей чистоту цвета. Письмо не предназначалось для прочтения, и я был в нём самим собой. Мысль прыгнуть в обрыв была совершенно иной, чем обычный каприз, как, например, отказ от красного мяса, как отращивание дурацкой бороды или как кокетство с ночными медсестрами, годящимися во внучки. Мысль прыгнуть в обрыв особенно укрепилась во мне после случайно подслушанных слов, что наш приют граничит не с оврагом, а с лазурным морем. 

Это сказал один из засохших в бинтах парализованных, только я не стал спорить. Пусть думает что хочет. Откуда ему это знать, если он ни разу не шагнул за порог приюта? А я весь день гуляю вокруг дома, я знаю местность наизусть. Думаю, что не только у парализованных крутятся похожие мысли, что никакого оврага нет, а есть, к примеру, густой лес, высокая гора, автобусная остановка, действующий вулкан или логово дракона. Мало ли что может закатиться в голову, неспособную уклоняться? Но для меня овраг слишком живой, осязаемый, пахучий, пугающий, затягивающий, непреодолимый и бездонный, чтобы быть просто выдумкой. К тому же он не имущество администрации, каким является платяной шкаф, инвалидная коляска или скворечник на  раскидистой ветле за окном, мой овраг совершенно сам по себе  и поэтому легко может прикинуться  морем, вулканом, медным пятаком, кружкой молока, горизонтом, планетой или ушедшей прочь любимой женщиной, овраг может быть чем угодно, но для меня он является только оврагом и ничем иным.

Утром, я как обычно позавтракал, сдал книги в библиотеку, полил фикус и попрощался со своей комнатой, бывшей для меня надежным прибежищем долгие годы.  По дороге я заглянул к самому главному смутьяну, тому самому парализованному в бинтах, и подарил ему жемчужину, сделанную из стеклянного шарика. В поисках сходства с жемчужиной я смешал акриловый лак и перламутровый пигмент и получилось очень удачно, мой стеклянный шарик сиял бесподобным опалесцирующим оттенком, который невозможно повторить. Парализованный заплакал и стал очень похож на здорового человека. Он держал на своей ладони жемчужину из своего лазурного моря.

Стояла хорошая погода, но туман в глубине оврага не рассеялся. Все выглядело буднично. Невероятным событиям предшествуют будничные обстоятельства. На далекой от меня стороне оврага, как всегда, выл трактор, без устали перепахивающий привычный круг границы между приютом, оврагом и луговиной. Я присел на корточки, земля на краю оврага осыпалась и увлекла за собой черного жука с крыльями, которого в детстве я называл жужелицей. Ну, что же, пора. Я оглянулся, сделал вдох и шагнул в овраг. На мгновение, на фоне снежного тумана, я увидел свой ярко-начищенный рыжий ботинок. Я осторожно продвинулся вперед, но никуда не упал. Прозрачный воздух затвердел и глядя вниз, на бездну оврага под ногами, я видел, как из его глубины летит на меня знакомая жужелица. Она добралась почти до самого верха, но уперлась в затвердевший воздух под моими ногами, как в толстый лист стекла. Она билась и не понимала, что ей не даёт взлететь вверх. И я тоже не понимал, что мне не даёт упасть вниз.

В конце концов у меня закружилась голова и я осторожно выбрался на край оврага. За мной вылетела жужелица, поскольку воздух стал снова совершенно обычным. Мне ничего не оставалось делать как вернуться в приют. Но на месте приюта теперь высился огромный загородный ресторан, слышалась музыка и взрывной смех гостей. Я ощутил зверский аппетит и жгучее желание хорошенько напиться.  Я пригладил густые волосы, одернул полы модного пиджака и вошел в стеклянную дверь ресторана. Я был молод, богат и красив, я сидел за столиком у окна и привычно ловил восхищенные взгляды ухоженных и знающих себе цену женщин. Все вокруг похорошело и изменилось, все стало совершенно новым и только где-то вдали по-прежнему надсадно выл проклятый трактор, перепахивающий границу между вымыслом и реальностью, делая её непреодолимой.