Жаворонки и совы. Глава 23

  Размягчённые горячей водой мышцы сладко ныли от усталости, но и эта приятная скованность постепенно покидала тело, придавленное тёплым одеялом. Я перебирал события сегодняшнего дня, как торопливые заметки, стайкой бабочек вспорхнувшие из неосторожных рук. Как много сумел вместить в себя этот отрезок земной орбиты, тянущийся от встречи до нового прощания с далёкой звездой!..
  …Когда гора остро пахнущих светлых плашек справа от меня стала понемногу перерастать бастион глухо молчавших цилиндров слева, Мартин оторвался от своего капитанского мостика на крыльце, сунул уснувшую навсегда трубку в карман широких штанов и лениво направился в мою сторону. Я заметил его движение, но сделал вид, что целиком поглощён своим делом. Смотритель остановился, наблюдая за мной, затем присел на корточки и стал набирать дрова в согнутую полкой левую руку. Он встал с шумным выдохом и так же неспешно направился за дом, где высилась серая от солнца и дождей поленница, заполненная трети на две. Мартин прошёл мимо неё и скрылся на заднем дворе, откуда через некоторое время послышался приглушенный сухой стук сгружаемых на деревянный пол дров.
  Вернувшись, он протянул руку, сопроводив свои действия лишь коротким "Дай!". Я отдал ему топор, и Мартин, наклонившись, некоторое время копался в куче дров. Выбрав узкое дубовое поленце, он плавными, почти нежными движениями стесал с него несколько просвечивающих на солнце щепок, вернул мне инструмент и удалился, зажав охапку длинных ломких спиц в огромном кулаке. Только тогда я, привыкший к городским удобствам, догадался, что скоро из-за дома потянет сладким дымом, и моё тело, освободившись от влажной и липкой рабочей одежды, шагнёт в очищающий жар обещанной бани.
  Разделавшись с дровами и понимая, что моя помощь вряд ли нужна сейчас Мартину, я направился к дому. Но не успел я поставить ногу на первую ступеньку крыльца, как из-за двери появилась Хелена с тазом и кувшином воды
— Когда ещё Мартин управится, а Вы уж совсем умаялись! Умойтесь-ка пока, я и воды согрела.
  Сделав несколько шагов, Хелена грохнула таз на пень, на котором ещё несколько мгновений назад так же звонко разлетались дрова. Приятный протяжный гул коснулся моих ушей. Я стянул рубашку через голову, даже не пытаясь расстёгивать дрожащими от напряжения пальцами многочисленные пуговицы, и бросил её на перила крыльца.
  Пока я плескался над тазом, шумно отфыркиваясь, Мартин тяжело протопал в дом. Утираясь поданным Хеленой полотенцем, я шагнул из залитого неярким вечерним светом пространства двора в приятный полумрак кухни, пахнущий мятой, и, подслеповато моргая, двинулся к лестнице, чуть не налетев на руку Мартина, взметнувшуюся ко мне из-за дверцы шкафа. Рука держала чистую рубашку со шнуровкой на груди, а глухой, искажённый деревянными створками голос смотрителя, копающегося в белье на полках и даже не повернувшегося в мою сторону, произнёс:
— Забирай.   

  Оранжевый воздух за окном стал серым, потом — чернильно-синим. Качаясь на волнах подступающего сна, я пытался представить, чем сейчас занята оставшаяся на острове Мария. Страшно ли девушке засыпать там одной, или знакомые с детства волны поют ей колыбельную, как любящая мать, пока Аксель, желтоглазый страж, высматривает в темноте быстрокрылых фейри?..
  …Мне так много нужно сказать тебе, но сама мысль о том, чтобы тебе писать, причиняет боль, потому что я понятия не имею, что ты почувствуешь, прочитав всё то, что я могу сейчас тебе открыть; и уж, конечно, ты не скажешь ничего из того, чего так давно жаждет моё сердце. Вероятно, ты просто ничего не ответишь, и это — страшнее всего…

  Свет, яркий, как луч маяка, будто бы мигом переместившегося из-за скалы поближе к пирсу, обжёг стропила, и сразу же небо взорвалось и разлетелось на тысячи осколков, дробно осыпающихся на старую крышу. Я рывком сел на кровати, жадно глотая воздух. Кровь, давившая на перепонки бешеными усилиями рвущегося из груди сердца, шумела так, что я не сразу узнал в ровном, будто сером шелесте за окном звуки ливня.
  Внизу басовито кашлянул Мартин, кружка буднично лязгнула о край ведра, послышались шаги, скрипнула дверь спальни. Я снова подумал о Марии. Все мои чувства обострились, будто я пытался мысленно разглядеть, что же сейчас происходит на маяке. Дом смотрителя, выстроенный на острове в незапамятные времена, без сомнений, выдержал не один шторм, да и привыкшая к здешней погоде девушка вовсе не была такой хрупкой, какой казалась мне.
  Но ветер снаружи выл так яростно и злобно, сотрясая стены, отзывавшиеся старческими стонами и скрипами, а вода билась в крышу с такой дьявольской радостью, что я, предвкушая, как дом сдует с насиженного места и понесёт над ревущими волнами, со всей силы зажмурил глаза и отвернулся от чужой мне стихии к стене, для верности укрывшись одеялом с головой.
  Душная темнота, усталость и напряжение последних дней дали о себе знать, и я дышал всё реже, будто вторя постепенно замедляющемуся стаккато.
  "Ааааааээээээээ…" — печально покатилось вниз. "Ввввуууууу!.." — ответили ему, но звук потонул в отрывистых "вук-вук-вук", будто пузыри воздуха быстро-быстро всплывали к поверхности с огромной глубины. Дальше — капризное: "А-аийя-ийя-ийя… уэй-уэй, уэй-уэй, уэй-уэй" — будто поднимаясь с каждым выдохом ещё на ступеньку выше. Загудело, как далёкий поезд, рассыпалось, как трели альпийских пастухов. "Ву-у-ху… шшш…" — наконец, бухнулось вниз. Огромная тёмная туша, занявшая всё пространство, насколько хватало глаз, скользила на глубине под самым горизонтом. Кит ждал, ждал меня, и ему ничего не стоило ждать меня хоть ещё тысячу лет. Я закричал, но вязкая вода лишь лениво пружинила, вспениваясь пузырьками, рвущимися из моего рта. Меня затрясло, как тряпичную куклу, и вдруг острая боль пронзила меня насквозь у левого плеча…
  Я открыл сухие, горящие глаза и, скорее, почувствовал, чем увидел, тёмный силуэт Мартина, мрачно нависшего над моей постелью. Огромное океанское нечто, впервые окликнувшее меня на пустынном берегу острова, совершило новый булькающий глоток, и этот невыносимый звук покатился по дну и с силой ударил в берег. Кровать, как лодка, покачнулась подо мной.