Озерский клуб. продолжение повести

                Озёрский клуб.

Совсем недавно, сын моего друга детства и юности Николая Митряева – Виктор, с которым я в «друзьях» по социальной сети Одноклассники, выложил фото своих рисунков, выполненных акварелью. Один рисунок привлек мое внимание… Вернее, подпись под рисунком: «Из моей памяти… Озёрский клуб (когда-то был)», – так, дословно. Смотрел знакомые очертания Озёрского клуба, и… поплыла моя память по реке времени – вспять…

В Озерках долго не было клуба, то есть такого общественного места, где бы могли собираться жители села для решения общих дел, праздников…
Церковь, как я уже упоминал – сломали еще до войны. Школа была, был радиоузел, почта, магазин (старшее поколение его долго называли – кооперация, ну, конечно, сокращали – коперация). А клуба не было…
А кино уже «шагало» по стране, но в Озерках показывать его было негде.
Правда, - нашли выход: на торцевую сторону радиоузла, в котором одно помещение занимала почта, вешали большое белое полотнище. Приезжала кинопередвижка, которая состояла из трех механизмов: движок – вырабатывал электрический ток, сам киноаппарат и динамик к нему.
Дожидались темноты, собирались люди. Ставились какие-то деревянные лавки, но, в основном, взрослые - стояли, а мы – ребятишки, просто сидели на траве перед экраном, то есть, перед этим белым полотнищем.
Картина вполне, такая – туземная и очень живописная. В небольшом отдалении тарахтел бензиновый движок, стрекотал киноаппарат, из которого сноп ослепительно белого цвета воспроизводил на экране реальную жизнь: двигались и разговаривали люди, скакали лошади, мчались красноармейские тачанки, на могучих стальных броненосцах плавали матросы и революционные массы лезли на кованую решетку Зимнего дворца…
Мы – ребята, не мигая, смотрели на это чудо, нас было не оттащить от этого всепоглощающего зрелища. А взрослые? Взрослые особых эмоций не выражали. Тогда никаких фильмов про любовь не было, а революцию они все прекрасно помнили и знали, что это такое…
Мужики крутили цигарки, - причудливые слои синего махорочного дыма отчетливо были заметны в снопе света и уплывали в темноту, а за всем происходящим наблюдали мудрые звезды озёрского неба…
Клуб, конечно, был необходим: негде было собирать колхозные собрания, да и – вообще - в селе должен быть очаг культуры, так как молодежь, как в старые времена, собирались по «кельям».
Так называли небольшие домишки, в них – обычно - проживали пожилые женщины, которые за небольшую плату пускали парней и девок на посиделки.
Наступали «веселые» хрущевские времена, когда немного разжались могучие пальцы «диктатуры пролетариата» и стали обращать внимание на сельское хозяйство.
Распустили МТС (машино-тракторные станции) и технику передали колхозам. Для укрепления колхозного руководства с заводов, как в конце 20-х годов, прислали опытных руководителей-коммунистов, - в Озерках председателем правления колхоза стал - Гордин Яков Иванович. До этого Яков Иванович был начальником цеха на Горьковском автозаводе (а, с того времени до начала 70-х годов горьковский мельзавод числился шефом нашего колхоза, - это тоже изобретение того, «оттепельного» времени).
… И стали строить клуб: навозили хорошего красного леса,
срубили срубы, подвели стропила под крышу, которую покрыли железом.
Основных помещений было два: собственно клуб – прямоугольное помещение, в котором установили деревянные
лавки - скамейки в два ряда с широкими проходами.
В восточной стороне прямоугольника размещалась настоящая сцена с тяжелой темной занавеской-кулисой. В глубине сцены – белый, самодельный экран. Пол сцены, не менее чем на полметра, был выше пола клуба, который, как в настоящих театрах, был устроен с небольшим уклоном, - так, что происходящее действие или кино было удобно смотреть даже с дальних скамеек. Вход на сцену - по крылечку с левой стороны.
Помещение отапливалось двумя печками-голландками покрашенными в черный цвет. Для входа-выхода имелись две одностворчатые двери и третья – запасная, которая выходила на южную сторону, и, которой никогда не пользовались, кроме отдельных случаев, о коих я расскажу. Снаружи двери запирались на замки, а изнутри – на толстые железные крючья, которые выковали колхозные умельцы.
Перед основным входом устроен небольшой коридорчик-тамбур, (он хорошо виден на картине).
В задней стене клуба были прорезаны два окошечка, - для демонстрации кинокартин. А за стеной размещалась небольшая кинобудка, (так её называли) где размещались два киноаппарата и небольшой приспособление для перематывания пленок. Кинопленки привозились в круглых, плоских металлических коробках.
Будка, из соображений техники безопасности, была оштукатурена снаружи и изнутри. Пленка – тогдашняя – изготавливалась из очень горючего материала и достаточно часто – воспламенялась.
Иногда киномеханик (в нарушении всех инструкций) разрешал кому-то из детей перемотать пленку и мальчишка с удовольствием крутил ручку перемотки, - счастливый выходил из аппаратной, и улыбка на лице запечатлевала его причастие к великому миру кино.
В клубе никаких украшений не было, кроме лозунга, который висел над сценой и утверждал, что «искусство принадлежит народу». И, в доказательство правоты этого, добрую половину задней стены клуба занимала громадная картина, написанная на холсте местным художником Ботмановым Алексеем Яковлевичем.
Это была копия знаменитой картины русского художника Васнецова «Богатыри». Сейчас-то мне известно, что на картине изображены три характера: Илья Муромец – настоящий народный, могучий богатырь, который и перед князем Киевским не склонен «ломать шапку», являлся грозой всяких супостатов и «соловьев-разбойников», которые хотели поживиться на русской земле; Добрыня Никитич, - по былинам и летописям - профессиональный воин-дружинник, он всегда готов отразить нападение врага, и на картине его рука вытащила наполовину меч из ножен; Алеша Попович – молоденький и неопытный мечтательный юноша, который задумался, спокойно лежит его рука на боевом луке, а конь его силиться наклониться и пощипать траву, и не чует приближающей опасности…
А за их спинами – холмы русской земли… Ну, совсем как в знаменитом «Слове о полку Игореве» - «О, русская земля, ты уже за шеломянем еси!» (о, русская земля, ты уже за холмом!).
А второе помещение – изба-читальня. На акварели Виктора виден вход в читальню (так попросту называли эту часть клуба).
Читальня представляла собой квадратную комнату, вход в которую шел через коридор, внутри ступени крыльца с довольно высоким подъемом. Эта комната соединялась с основным помещением через дверь, которая выходила прямо на сцену.
Читальня выполняла свое прямое назначение, - здесь были разложены газеты, журналы, в нескольких шкафах хранили книги.
Во время спектаклей, которые иногда устраивались силами учителей и колхозной молодежи, комната превращалась в гримерную и театральную уборную, - здесь переодевались «артисты».

По годовым праздникам: Октябрьская, Первое Мая, иногда и по другим памятным датам, на клубную сцену выводили школьный ученический хор…
О хоре хочу сказать отдельно, так как у меня с ним связано много неприятных минут, о которых я сейчас вспоминаю с улыбкой, а тогда мне было не до смеха. Я писал про свою бабушку – Веру Васильевну, которая была лучшей песенницей на селе и до самого уничтожения нашей церкви была ведущей «солисткой» церковного хора, дед тоже пел на клиросе. Бабушка знала наизусть все положенные тексты и когда, какой псалом петь, и не терпела ни одной фальшивой ноты, - музыкальный слух был – отменный. И, как всегда бывает, природа отыгралась на её внуке, то есть – на мне. У меня не было музыкального слуха, про таких говорят –«медведь на ухо наступил». Ну, может быть – не совсем наступил, но надавил сильно…
Но школьные учителя ни у кого слух не проверяли, а всех послушных учеников заставляли посещать репетиции школьного хора. Мой звонкий (тогда) голос, частенько давал «петуха», что вызывало смех, а у меня страшную обиду. Обидно было, что на самом деле, - не виноват, а резко отказаться от участия мне не позволяла моя натура, которая изображала из себя послушного мальчика. Это уже много позже, свободолюбие мое вырвалось на волю и стало выделывать свои кульбиты…
… Читальня наполнялась смехом, гомоном: чисто одетых, умытых мальчиков в белых рубашках и пионерских галстуках и девочек в коричневых платьях и белых фартуках выводили на сцену клуба и строили учителя.
У нас в школе была одна проблема – не было баяниста. Так получилось, что никто не мог аккопанимировать на баяне школьному хору, да еще исполнявшему революционные песни.
В селе были гармонисты, они залихватски играли «сормача» и девки бойко пели сельские частушки, а вот с тем репертуаром хора получалось загвоздка.
Хор пел без музыкального сопровождения, как тогда говорили – «под ля-ля», но это продолжалось, пока не подрос талантливый музыкант-самоучка – Коля Бадин.
Коля был ласковый и всеми любимый мальчик, чем-то похожий на Есенина. Небольшой рост, светлые волосы и прозвище имел соответствующее – Котик. Играл на баяне – изумительно, он как будто сливался с инструментом.
Вот тогда школьный хор получил музыкальное
сопровождение, и дружно лились со сцены слова песни.

День за днем идут года -
Зори новых поколений.
Но никто и никогда
Не забудет имя - Ленин

Ленин всегда живой,
Ленин всегда с тобой –
В горе, надежде и радости,
Ленин в твоей весне,
В каждом счастливом дне,
Ленин в тебе и во мне!

Во время горбачевской перестройки (конец 80-х годов), когда стали доступны многие философские работы русских ученых – Бердяева, Франка, Ильина и других, в которых уже современники революции утверждали, что в России произошла подмена православной веры – марксизмом-ленинизмом, который перестал играть роль идеологии, превратился в суррогат новой веры. Вот тут я вспомнил эту песню, и – изумился неожиданной догадкой. Эта песня, на самом деле – настоящая молитва. Молитва новому богу, который всегда живой и который всегда с тобой…
Но, все же для нас – сельских мальчиков, клуб оставался местом, где показывают кино.
Фильмы должны привозиться два раза в неделю, - в среду и субботу. Это не всегда случалось. Причин было множество: сломалась машина, от дождей невозможно проехать, иногда, киномеханик сам ездил на велосипеде и привозил из Медяны коробки с фильмом или пленка так износилась, что её уже невозможно склеивать.
Мы с нетерпением ждали, когда на стене читальни появится белый квадрат объявления. Вообще, объявлений было два: один вешался на стену читальни, другой, на дверь магазина.
Когда занятия в школе заканчивались, а объявлений еще не было, мы бегали в конец улицы, что ближе к площади – смотреть, не висит ли белый квадрат и радостно, по цепочке передавали радостную весть – «висит объявление, будет кино!». Как, читатель понимает, нам вообще-то было безразлично, - название кино. По кругу ходили одни и те же фильмы - названий пятнадцать, мы были готовы смотреть по несколько раз и так же переживать все сюжеты, которые, в основном, были на военные темы. В киношной войне, были только два противника – наши и немцы, других не было, да мы других бы и не признали.
Как я уже упоминал, фронтовики были рядом с нами – это были наши отцы, но они, почему-то, никогда не смотрели эти фильмы, а мы и не догадывались – почему? Потом, конечно – поняли.
Тогда демонстрировали фильмы два раза в день: для детей, - начинался в шестнадцать часов и для взрослых, который начинался позднее, - в восемь часов вечера.
Цена билета на детский сеанс – пять копеек, мне кажется (хотя, может я - ошибаюсь) – она не изменилась после 1961 года, когда прошла очередная денежная реформа.
Эти деньги мама мне давала без проблем, так как она работала в школе и получала стабильную ежемесячную зарплату.
А у многих с этим была проблема, но выход был: в кино можно было пройти, отдав, в качестве платы за билет - свежее куриное яйцо: куры были у всех.
Наступала заветная минута! Мы сидели на лавках, начинал работать киноаппарат: ослепительный, волшебный луч вырывался из прорубленного окошечка и на экране начинали бегать наши солдаты, врукопашную схватывались с
фашистскими, раздавались взрывы бомб, гранат, стрекотали пулеметы.

Кончалась часть и мы терпеливо ждали, когда киномеханик зарядит следующую, так как поначалу был только один киноаппарат, позднее поставили второй. Иногда пленка рвалась, и мы дружно кричали в темноте – сапожник! – по поводу киномеханика.
Довольно часто глох бензиновый движок, волшебный луч гас… Мы гурьбой высыпали из клуба и становились в кружок у небольшого двигателя, который стоял неподалеку от клуба, прямо на земле. Киномеханик «искал искру» или прочищал карбюратор (тогда еще не был проведен электрический свет, - все это происходило до 1961 года).
Наша детская толпа стояла, молча, и старались не дышать, только умоляя про себя, чтобы двигатель заработал. Наконец, выбросив струю синего бензинового дыма, движок начинал тарахтеть и мы с диким воплем – Ура! – устремлялись в клуб. Это были счастливые минуты!
Когда сейчас, начинают рассуждать о прогрессе, о современной цивилизации, я вспоминаю эти моменты и понимаю: эту тягу к новому – не остановить…
Нас не пускали на взрослые фильмы. Да мы и не стремились, так как эти же фильмы смотрели днем. Но были случаи, – фильм интересный детям не показывали, особенно – те, что считались – «до шестнадцати». А слава о таком фильме уже «шла» из соседнего села…
По правде сказать, я до сих пор не понимаю – почему? Ни в каком фильме 50-60-х годов ничего подобного и «близко не стояло». Могу сказать только о единственном таком фильме, снятом на Западе ( Франция, Италия Швеция – совместное производство), 1956 год – это фильм «Колдунья» снятом по повести Куприна «Олеся», - там нет ничего, что можно определить, как – нескромные сцены, могущие повлиять на нравственность. Единственно, что там показали: голая героиня (роль Марины Влади) идет в утреннем тумане и все показано не крупным планом. Так советские люди на этот фильм валили валом, хотя никакой художественной ценности эта картина не имела. Я представляю, чтобы творилось, если бы показали фильм «Последнее танго в Париже» - хотя там-то есть смысл.
На взрослые фильмы, на которые пускали, - нам не хватало места на лавочках, и усаживались живописной толпой прямо на полу, перед сценой.
Когда фильм был двухсерийный, едва ли не половина маленьких зрителей спала безмятежным сном, и нас приходилось будить по окончанию кино. Тараща сонные глаза мы, чуть не ощупью, выбирались из клуба и разбредались по
домам.
Совсем по-другому проходили спектакли, которые готовили учителя и сельская молодежь.
О них было известно заранее. Репетиции шли по месяцу и даже больше, и все население Озерок ожидало такого представления.
Мы заранее гадали, - разрешат нам присутствовать или нет. Даже когда становилось ясно, что – не разрешат, - все равно приходили к клубу и слонялись около, прячась от строгих учителей, и искали возможность попасть на представление, - хоть тайно.
Иногда такая возможность представлялась. Какой-нибудь мальчишка уговаривал своего старшего брата или дядю, - открыть во время спектакля, когда в зале погаснет свет, боковую дверь (за ней меньше следили), то есть откинуть крючок.
Мы собирались у южной стены клуба, садились на корточки, и – ждали: когда дверь приотворялась, потихоньку, как разведчики проскальзывали в неё и ползком, по-пластунски, подползали прямо к сцене.
Так как клуб был битком набит народом, тут мы сразу понимали: уже не выгонят, не будут прерывать театрального действия.
Почему запрещали? Было два резона: первый, - будет много народа, и дети могут мешать. Второй и самый основной: для «артистов» самая главная проблема - была – сыграть любовь, особенно, если по ходу действия, нужно было поцеловать партнера.
Целоваться на людях, да еще молодой девушке, да с молодым парнем! Это было – невозможно! Причем, девушка, которую играла учительница, ставила жесткое условие – при
детях целоваться не буду.
Трудно сейчас в это поверить, но – так было. И что же? Этот спектакль, как свадьбу, взрослые обсуждали несколько дней и отмечали даже мелкие нюансы.
В моем детстве, к нам в клуб два-три раза, приезжал кукольный театр. Откуда он взялся, откуда приезжали артисты, мне и сейчас неизвестно, но я думаю, что из областного центра и благодаря хлопотам нашего председателя колхоза – Гордина.
Эти кукольные представления мы смотрели – не дыша. Так это было ново для нас, красочно и реально, что долго находились под впечатлением этого сказочного действия.
Яков Иванович оставил после себя добрую память, где-то в первой половине 60-х годов, он уехал к себе и продолжал трудиться на автозаводе. К нему еще долго ездила наша колхозная делегация во главе с Брачевым Федором Никаноровичем – почетным комбайнером и заместителем секретаря колхозной парторганизации, и, ныне здравствующим – Мишиным Павлом Николаевичем, который был близок к Гордину и многому у него научился.
Устройство колхозного пионерского лагеря на Суре – это тоже инициатива Якова Ивановича. Председатель иногда приезжал к нам в лагерь и интересовался нашими делами (смотрите соответствующее фото).
В клубе устраивались встречи Нового года, ставилась и наряжалась елка. Потом появились проигрыватели, устраивались танцы…
К тому времени – массово, целыми классами поехала молодежь из села. Появились телевизоры и роль клуба, как культурного центра умалялась, пока совсем не исчезла...
Но, это уже другая история и не из моего детства…