О чем молчали в Озерках... продолжение повести

                «О чем молчали в Озерках…»

,Как я уже упоминал (см. главу «Стали кони…) – у нас в избе, в левом, открытом углу, где первоначально висели иконы и стояла лампадка со скоромным маслом, которую зажигали по религиозным праздникам – по требованию партийцев, повесили цветной портрет Ленина.
Это была - большая по размерам - репродукция с картины художника в деревянной рамке. Вождь был изображен в костюме и жилетке, белой рубашке с галстуком.
Он был похож на интеллигента с хитроватым прищуром раскосых глаз.
В моем детстве - в Озерках - никто в таких костюмах не ходил, тем более в жилетке, - да таких и не было ни у кого.
В кино – тех времен - так только изображали враждебных буржуазных специалистов, в основном – инженеров, да еще – Ленина.
А остальные были одеты, то в кожанках с наганами – это революционеры, то в солдатских шинелях с винтовками – это революционные солдаты, то матросов с огромными маузерами и в клешах. (Когда я видел в кино таких матросов, всегда приходила в голову одна и та же мысль, - а как они в таких штанах по вантам лазают? - пока не догадался, что эти матросы никогда и не ходили в море, это просто так – камуфляж).
А рабочие – все как один, в промасленных спецовках и мозолистыми руками.
Атрибутом крестьян, был обыкновенный, киношный, как бы сейчас выразились – дресс код: армяк, малахай и несменяемые лапти, создавалось впечатление, что крестьяне, лаптей не снимали, - прямо в них и спали.
Хотя, в то время, всем было известно, что в лаптях можно - вообще – ходить только летом, да и то, - в сухую погоду.
Нет, я допускаю, и однажды в детстве, мы шли с мамой, где-то в декабре,- был легкий морозец, и уже так достаточно нападало снега в лугах, - вдруг я заметил на дороге след, - человек шел в лаптях!
Никого близко я не увидел, но остановился пораженный и спросил маму, кто же это может быть?
Мама спокойно, как будто много-много раз видела такие следы, назвала имя какой-то пожилой женщины, которая, оказывается, постоянно ходила в лес за хворостом, - на санках возила.
Но никакого возмущения по поводу, что, мол - вот бросили старуху, мать не выразила. Я понял, что у этой бабушки, что-то не в порядке с головой. Больше никаких таких следов видеть не приходилось.
Ну, уж раз зашел у меня разговор об одежде – продолжу. Никаких лаптей в мое время и в помине не было, но у нас на подловке, то есть - чердаке (уже приходиться переводить) и на чуланчике в сенях, сохранилось достаточное количество старых лаптей. Но, это говорит лишь о том, что ношение лаптей вернулось во время войны.
Основной одеждой колхозного руководства, начиная с председателя и заканчивая бригадиром (в такой же униформе щеголяли председатель сельсовета и секретарь), было следующее, - такой - дресс-код: диагоналевые черные, шерстяные брюки-галифе и яловые сапоги (почему-то до хромовых не дотягивали).
Вместо костюма, тоже сшитый, а не магазинный, такой полувоенный френч, с двумя накладными карманами на грудях и по бокам, застегнутый на пуговицы. Уже в середине шестидесятых френч сменился на цивильный костюм.
Мужики-колхозники носили несменяемую стеганую телогрейку-фуфайку, её в Озерках почему- то называли –куфайка. Латаные-перелатаные штаны, с очень выразительными заплатками на коленях и ягодицах, на ногах кирзовые или резиновые сапоги. Шапки – зимой и кепки – летом. Кто работал ездовым на лошади – надевали зимой ватные стеганые брюки.
Женщины обычно: длинные черные юбки или платья, кофта и неизменный платок, который оборачивали вокруг шеи и завязывали сзади.
Дояркам, телятникам, свинаркам выдавали черные халаты и резиновые сапоги, которые они не снимали ни зимой, ни летом.
Сейчас трудно представить, какие тяготы переносили эти женщины.
Корма и воду носили вручную, доили тоже руками; навоз от своих коров выгребали сами. Только потом мужики-возчики грузили вилами навоз на дровни и вывозили наружу с коровника…
Мужние жены (поясню необычное выражение, которое употребил специально: в русских летописях часто встречаются такое словосочетание – «жены мужатые», то есть – замужние), а в Озерках это словосочетание, хоть не часто, но употребляли, - редко работали на такой работе. В основном – вдовы, одинокие женщины, старые девы, - таких было много в той – послевоенной деревне…
Хочу отметить, старшее поколение, родившееся в веке девятнадцатом, говорили на чистейшем русском языке, без всяких засорений в виде – сленга или воровской фени, - матерных выражений то поколение почти не допускало.
Это я понял, когда в свободной продаже появился знаменитый словарь великорусского языка Владимира Даля, который в советское время не издавали.
Однажды, будучи учеником десятого класса, я при маме применил молодежный сленг и употребил слово – «предки», имея в виду родителей: до сих пор помню выражение маминого лица и навсегда зарекся употреблять что-то подобное.
Особую часть колхозного населения составляли – механизаторы: трактористы, комбайнеры.
На нашей улице проживали три семьи, у которых отцы работали на тракторах: дом напротив, - Володин Павел Васильевич. Наискосок, - Иван Кузякин и немного левее, на красном порядке проживала большая и дружная семья Самойлова Федора Павловича.
Это уважаемые люди в селе, но они и выполняли самую тяжелую работу. В романе я описал свои ощущения от поездок в кабине ДТ -54, - это марка трактора, на которых выполняли основные виды работ: вспашка полей весной и осенью, перевозка дров зимой и т.д.
Трактористы ходили в насквозь промасленных телогрейках и таких же брюках. Ведь они не только управляли техникой, но и проводили все виды ремонтных и профилактических работ, можно сказать под открытым небом.
Насколько я знаю, (меня можно поправить) никто из озерских трактористов долго не прожил. Причины – понятны, - абсолютно дикие условия работы.
К сельской интеллигенции относились учителя, фельдшер; особую группу составляли связисты, те, которые числились не членами колхоза, а работали на государственных линиях.
Те ходили – почище, - связистам выдавали лет на семь добротный, овчинный полушубок, заводской выделки. Заплатанной одежду на них не было, - все же они были на зарплате, а не на трудоднях.
Расскажу о еще одном явлении того периода, который помнят только люди моего возраста и старше, а молодежи даже странно представить.
Дело в том, что в Советском Союзе, еще в 50- 60-х годах существовали, так называемые – кустарные промыслы.
По семьям ходили портные, которые носили с собой в холщовых мешках за спиной - швейные машинки.
Обычно таким кустарным промыслом занимались жители большого села – Можаров Майдан, что расположен недалеко от Пильны. Первую часть названия села в разговорах - опускали.
Портной приходил в семью и шил, все, что заказывали: полушубки, пальто, фуфайки, костюмы, брюки, платья, кофты…
Когда работа заканчивалась, он переходил со всем своим инструментом в другую семью.
В селе, даже сложилась такая поговорка, которую произносили с неуловимой насмешкой и при этом, выделяя букву «О», так как в Майдане говорили с волжским оканьем, а в Озерках «акали» по-московски: «Мойданский портной, здесь
пошьешь, куда пойдешь?» Хозяйки, на время пребывания мастерового, старались готовить вкуснее. Так же по субботам ходил в баню.
Отвлекусь немного: сейчас много сетуют на разобщенность людей, на исчезновение некоего теплого отношения друг к другу и винят современное время и современную ситуацию. Я смотрю на это несколько под другим углом: то, что я описал в последних строчках – это явление – дореволюционное. Именно тогда сохранялась некая простота и бесхитростность в отношениях между людьми.
Я не берусь это объяснять с какой-то научной, социологической точки зрения или приписывать это отношения влиянию христианской веры, про веру я еще скажу – ниже.
Добавлю еще одну мысль, которая меня интересует: я считаю, что в какой-то степени - советская власть - с её ликвидацией частной собственности и уравнивании людей, - эти отношения консервировала, то есть – сохраняла.
А как только былое, во многом искусственное равенство - исчезло, исчезла и такая, милая русскому сердцу, простота и доверчивость в отношениях людей.
Мы (я и сестра – Таня - и мама) уходили в школу, а портной, как раз начинал свою работу.
Обычно для него освобождали большой стол, где он кроил и резал большими ножницами материю; с одного края ставил швейную машинку, которая так мягко, почти бесшумно стрекотала, так как за ней постоянно ухаживали: чистили, смазывали.
На одном пальце у портного обязательный металлический наперсток, - постоянно приходилось что-то приметывать, подшивать…
Приходили с занятий: портной трудился не прерываясь. Садились обедать. После обеда мастер немного отдыхал, то есть просто сидел и разговаривал с бабушкой или мамой, - объяснял, какая вещь получиться.
К нам приходил один и тот же мастер, а даже помню его имя – Сашка. Так его звала – бабушка, а мама называла его – Александром.
Портной приходил всегда по зимам, так как работал в своем колхозе и только зимой им разрешали отлучаться на заработки.
Темнело рано, мама зажигала керосиновую лампу и прикручивала фитиль так, чтобы было светлее
Я в углу готовил уроки, а мастер продолжал свое копотное дело. При этом он – пел тихонько, но, очень своеобразно: по строчке из разных песен.
Например, он начинал таким мягким баритоном: « Спят курганы темные, солнцем опаленные…», - тут же, без перерыва другую строчку из другой песни: « Коким ты был, токим остался, казак лихой, орел степной…» - далее, опять строчка: «Мы на лодочке котались, золотистый - золотой. Не гребли, а целовались, - не кочай, брат, головой…» И – так – во все время работы.
Когда мастер заканчивал работу и уходил в другую семью, мама подсмеивалась тихонько, над его пением и даже копировала, как он повторяет с каждой строчки по песне, - очень похоже получалось…
После портных приходили – валяльщики, - изготавливали валенки. Валенки нужны были всегда и всей семье, так как – это основная зимняя обувь. Кстати, слово – обувь никогда не употреблялась, говорили – обувка. Без валенок - зимой – никуда.
С валяльщиками было все по-другому. Во - первых, валяльшики, это вам не тихие, уважительные портные, которые всегда были небольшого роста, многие прихрамывали.
Валяльщики – здоровенные мужики и работа у них была совсем другая, более грязная, пыльная и тяжелая.
Вся эта «валяльная эпопея» начиналась со стрижки овец по осени. Но этого еще было мало: остриженную шерсть надо – «бить», то есть пропускать овечью шерсть через шерстобойную машину; в результате шерсть очищалась от грязи, пыли, репьев и становилась более мягкой.
Шерстобойка была в Наватах. Туда, наложив шерсть в мешки, отправлялась бабушка, и, примерно через сутки – возвращалась усталая, но довольная: шерсть была приготовлена для пряжи и изготовления валенок.
Почему через сутки? Шерстобойка была одна на несколько сел, поэтому устанавливалась строгая очередь.
Между прочим, именно за эти сутки узнавались и передавались все новости, что произошли в соседних селах.
Происходил своеобразный обмен информацией: ярмарка в Языкове (волостное село до революции) давно была ликвидирована, телевизоров и телефонов не было, радио передавало только столичные и областные новости, в газетах писали о колхозных «победах», с которыми все давно было понятно, а связь, вот такая, человеческая связь – все равно существовала…
Мужики-валяльщики раскладывали на больших столах шерсть и придавали ей форму валенка. Потом все это заворачивали в какое-то серое полотно и уходили «стирать» в заранее протопленную баню.
По правде сказать, мне и сейчас не очень понятна та кустарная технология изготовления валенок.
После, я уже видел готовые сырые валенки с набитыми внутри деревянными колодками. Эти сырые валенки сушили прямо в русской печи, а для придания ровной поверхности обжигали валенки на открытом огне, на загнетке.
И – все, обувка готова: легкая и теплая.
Вернемся к нашим иконам. Как я уже писал, иконы перевесили в правый угол, он был закрыт переборкой, которая отгораживала маленькую спаленку, где спала бабушка Вера.
Икон было две: писаная маслом на доске, - Николай –угодник и за стеклом – Богородица с младенцем Иисусом.
Перед иконами бабушка молилась каждый день, уж два раза – обязательно: утром, и вечером перед сном. Тихо крестилась, тихо повторяла слова молитвы, которые помнила наизусть.
Молилась серьезно, подолгу, не мимоходом. Иногда вставала на колени, клала земные поклоны.
На Пасху, бабушки озерские совершали своеобразное паломничество в Каменскую церковь, чтобы побыть
на пасхальной службе, - заутрене, всенощной, исповедоваться, причаститься.
Собирались и тихонько, небольшими группами сходились в Каменку.
С названием этого села и церкви у меня возникает отдаленная ассоциация с именем ученика (апостола) Христа – Петра, имя которого означала - Камень.
Таким образом, церковь села Каменка, именно, оказалась тем Камнем, на котором устояла вера православная в нашем районе.
Каменские уже привыкли к такому своеобразному паломничеству, - к ним сходились верующие со всего района. В каждой избе ночевало по несколько человек, и никто в ночлеге не отказывал.
Бабушка приходила из церкви – просветленная, успокоенная, радостная, - это была для неё настоящая - жизнь души, духовность.
К своему сожалению, приближаясь к своему семидесятилетию, ничего подобного, что испытывала моя бабушка, празднуя Пасху, - у меня нет. Что-то ушло из нашей жизни, важное ушло…
.