Бабища Марк Рубинштейн

Марк Рубинштейн               

                Бабища

Январь в Ленинграде всегда весёлый и тёмный. Этот город не для любителей уюта.

Снег, смёрзшийся со льдом, посыпанный песком и кое где солью, вот что видит пешеход, если не хочет переломать ноги.

Сугробы, порой доходящие до уровня головы, и такие милые, тёплые, как ни странно, наполненные светом словно аквариумы, трамваи.

Ещё, тёплые и вонючие ЛИАЗЫ. Эти луноходы большой земли, грохочущие коробкой передач, перекошенные с гроздьями пассажиров, словно из тюбика выдавленных сквозь двери прямо на ходу, завораживали Вовку.

Убогое, серое пальтишко, и шапка из потёртого от трудной жизни кролика, рукавички и мохеровый болгарский шарф, укрывали тощее тельце пацана от ледяного ветра.

Вовка брёл к остановке трамвая, толкаемый прохожими, взрослыми дядями и тётями. Те спешили домой, к телевизору и такой желанной тарелке дешёвых, сделанных черт знает из чего покупных пельменей.

Вовка не спешил, он вспоминал какие чудесные приборы видел в Дворце Пионеров сегодня. На Кондратьевском, во дворах, среди сугробов и унылых уличных фонарей, жило чудесное здание.

С виду оно не отличалось от унылой, осточертевшей Вовке к четвёртому классу, школы. Но в том и было дело, что, во-первых, сюда можно было прийти только вечером, и только один раз в неделю и всего на два часа.

Время в Доме Пионеров пролетало незаметно. Классы с приборами, паяльники и куча всего, что было таким настоящим, полезным окружало тут Вовку.

Приёмники и просто детали в пахнущем пылью и приборами подвале, были желанны и загадочны.

Однако сейчас, на остановке трамвая, Вовкины воспоминания прервал стук ломов и лёгкий, беззлобный матёрок.

Он обернулся. Нечто, бесформенное, замотанное в оранжевый жилет, обутое в валенки с галошами, с диким, цыганским платком на голове, отчаянно колотя лёд ломом, зажатым руками украшенными строительными рукавицами, бормотало себе под нос.
- Чёртов лёд, и откуда тут его стока...
 Оно ещё что-то пробурчало и уставилось на Вовку пустым взглядом холодных голубоватых глаз. Сразу было не ясно, мужчина это или женщина. Голос был груб и сипл, в довершении всего, дворник сплюнул, тягучей, жёлтой слюной курильщика себе под ноги и отвернувшись от Вовки пробурчал.
- Чего уставился? Пионээр...
 Последнее слово обладатель лома произнёс с нескрываемым презрением. Вовке стало стыдно, он задумался - "отчего он не колет лёд? отчего эта, как он понял по ужасной помаде, бабища колет на морозе лёд?"
Трамвай подъехал и распахнул двери. Вовка впрыгнул в вагон и почти сразу почувствовал тепло.

Он видел, как дворничиха сняла рукавицу, отчего от ее огромной не женской ладони пошёл пар. Затем она, неспеша вынула пачку Беломора из-за пазухи и чиркнув спичкой закурила, глядя задумчиво вслед удаляющемуся в ночной мороз трамваю.