Вагнер из Манежа

24.01.2024 (3)

Тепло. Снежный покров земли тяжелеет. Выбрался, наконец, в звенигородский Манеж, там Левитан и группа художников начала прошлого века. Маршрут вдоль изогнутых стен. Пейзажи на полотнах. В одном из залов большое полотно экрана: старый город, дома, холмы, река, поля, деревья. Музыка. Вышел из музейного зала. Книжный киоск. Интересная литература. Много Чехова, его московская история. А вот и Яна Вагнер, «Кто не спрятался. История одной компании».

Недавно Яна проводила в Манеже встречу с читателями. Не попал. Жаль.

На обложке: «…история девяти друзей, приехавших в отель на вершине снежной горы… знакомы целую вечность, успешны, счастливы, готовы весело провести время. Но утром оказывается, что ледяной дождь оставил их без связи с миром. Казалось бы — такое приключение! Вот только недалеко от входа лежит одна из них, пронзённая лыжной палкой…
   Детектив, в котором не так уж важно, кто преступник. Психологическая драма вытянула на поверхность старые обиды».

Книгу приобретаю, нахмурившись на цену.

А вот и ещё одна книга, ещё одна дама — Оливия Лэнг, «Путешествие к источнику эха. Почему писатели пьют». Действительно, почему? И как путешествие помогает найти ответ? Неравнодушный к алкоголю, приобретаю томик в мягкой обложке. Моменты американской литературы. Интересно, какой крепости источники.

Добрался до настольного источника знаний со светящимся экраном. Путешествие отложено, займусь компанией.

«Яна Вагнер родилась 8 октября 1973 года в Москве.

Вагнер — девичья фамилия её матери, которая в 60-е годы приехала из Чехословакии изучать русский язык и литературу, осталась в СССР, работала переводчицей на Всесоюзном радио. Яну на каждые летние каникулы отправляли в чешскую часть Чехословакии к бабушке и дедушке по материнской линии, поэтому она хорошо умеет говорить по-чешски.

В 1994 году закончила Российский государственный гуманитарный университет (РГГУ), работала переводчиком с чешского и английского, более десяти лет занималась транспортной логистикой».

Отлично. Язык и логистика до Киева доведут… ах, нет, Киев ощетинился, не признаёт себя матерью городов русских. Тогда Звенигород.

«Яна замужем, есть сын. В середине 2000-х годов супруги под Звенигородом, в 60 км от Москвы, построили просторный светлый дом между величественным сосновым лесом и живописными зелеными лугами».

Замечательно. Мой дом на краю сумеречного ельника, но можно и до сосен дойти. Похоже, Вагнер по ту сторону Звенигорода, дальше от Москвы.

Яна, одном из интервью: «Я бы умерла от счастья если бы написала такую повесть, как «Отель «У погибшего альпиниста» братьев Стругацких».

Именно Стругацких вспомнил, ещё не раскрыв книгу. Читал, но фабула «Альпиниста» в памяти напрочь отсутствует. Надо будет вернуться в прошлый век, но сначала век нынешний.

Цитаты Яны из публикаций:

«Я страшно не люблю, когда писателей делят на мужчин и женщин, в 21-м веке это идиотское разделение, устаревшее».

Не думаю. В том, что пишет автор, эхо его жизни присутствует. Насколько различимое, это, конечно, вопрос, но любые попытки уровнять женское и мужское обедняют спектр жизни. Имитировать стилистику не своего пола — занятие на любителя. Вспомнил Айрис Мёрдок, понимаю, что не о том думаю. Яна…

«Возможность увидеть, как придуманные тобой люди ходят и разговаривают — редкое счастье и большое искушение, от которого очень трудно отказаться».

Хочется подвергнуться искушению. Доверяю авторам, искушению поддавшимся. Мужчина ли, женщина ли — счастье читателя прочесть книгу, ощущая себя пребывающим в ней.

«Литература — это возможность увидеть картину в буквенных знаках».

Да, картины мелькают, самые разные, даже когда возвращаешься к одной и той же череде буквенных знаков. Перечитывая, картину прорисовываешь, находишь в ней новое.

Для начала, дочитать до конца.

Дочитал, с усилием связывая характеры с именами, отвлекаясь, теряя нить.

Как называется то, что для читающего преждевременно раскрывает тайну сюжета? Забыл слово. Ищу…

«С помощью антиципации — догадки, мысленного предвосхищения содержания и плана последующего изложения — читатель забегает мыслью вперед». Хорошее слово — антиципация… надо бы запомнить… ципа-ципа…

Забег продолжается… вот оно — спойлер!

«… от англ. to spoil — «портить») — преждевременно раскрытая сюжетная информация, которая разрушает интригу, не даёт её пережить самостоятельно и, следовательно, лишает читателя/зрителя/игрока некоторой части удовольствия от этого сюжета, чем портит впечатление от него».

Портить не хочу. Риск минимален. Кто захочет прочитать книгу, здесь прекратит чтение, найдёт предмет в твёрдой обложке. Я прочитал, перешёл в состояние послечтения, никакого спойлера в окрестностях не вижу. Кто не спрятался, тот присоединится, ничего не теряя, разве что, время. Время можно во что-то превратить. Всё сделано из времени.

Книга появилась в среду, 24 января, но до середины марта прозрачная оболочка не распаковывалась, оттесняли пьющие авторы. Далее сохраняю несколько дат, имитируя хронику чтения. Дневник чтения не состоялся: обыденные дела прочно занимают авансцену, не давая времени на танцы вокруг костра сюжета, отвлекая, утомляя. Возвращаюсь во время прошедшее, вспоминая, меняя угол зрения, уясняя, прорисовывая фон.

Читать медленно, внимательно, смешивая с текстом настроение момента и мысли, редко получается. Любовь к чтению сочетается с нетерпением и потерей понимания момента. Чтение — интимный процесс, в нём и Эрос присутствует, а без Танатоса и детектива нет…

13.03.2024 (3)

Вчера навестил парикмахера. Звучал Шопен и что-то ещё, замечательно классическое. Пара альтов висят на стене. Картины. У мастера консерваторское образование. Сидя перед зеркалом, вспомнил Яну Вагнер по ассоциации с Рихардом Вагнером (1813 — 1883). Пора раскрыть книгу.

Но что за фамилия?

1) Происходит от германской фамилии Ваганари, что означает "вагоновожатый" или "возница". Присваивалась тем, кто перевозил продукты или другие товары в вагонах или тележках с высокими бортами. Вагнер также обозначал производителя фургонов. Wagner — «мастер, который делал кузова или колеса для повозок, карет».

2) Связывают фамилию с немецким словом «Wagnis», что можно перевести как «риск» или «опасность». По этой версии, в прошлом представители этой фамилии могли быть связаны с какими-то опасными или рискованными занятиями или иметь характерные черты, связанные с энергией и решительностью.

3) «Вагнер» — «мастер-оружейник». В средние века вагнеры играли важную роль в производстве и ремонте оружия, что делало их уважаемыми мастерами.

4) состоит из двух частей: «Вагн» и «гер», что можно перевести как «кошмар» и «копье» соответственно. Указывает на характер или внешность человека, придающие ему силу, мощность или даже воинственность.

5) предки семьи Вагнер могли быть коренными жителями Вагрии или иметь связь с этим регионом. Страна Вагрия располагалась в Центральной Европе. Сейчас она не существует.

Однако — кошмар и копьё, кузова и колёса — вот почему Яна занималась логистикой и в снегу тело пронзённое лыжной палкой!…

Жанр книги — герметичный детектив. В целом понятно, но уточнить не лишнее.

«Несколько людей заперты в узком пространстве без возможности убежать. Кто-то из них — убийца, остальные боятся повернуться спиной к собственной тени… Одинокий остров, уединённый особняк или вагон скоростного поезда — каждое из этих мест может стать декорацией для герметичного детектива».

Читать герметично, уединённо, в доме, который на время становится особняком или отелем. Попытка сохранения лоскуты сюжета так, чтобы самому не было скучно открыть конспект лет через десять. И никакого спойлера!

[5] Пролог 

«Стоя на четвереньках, она рассматривает россыпь темных капель, разъедающих снег между ее расставленными ладонями. В сумерках кровь выглядит черной. Не оборачивайся, говорит она себе. Не спеши. Не поднимайся. Еще рано. Верхняя губа онемела, во рту горячо и солоно. Она не чувствует боли, она еще не испугана, просто сосредоточенна. Ей нужна пауза, чтобы собраться с мыслями. В ударе, сбившем ее с ног, нет ничего непоправимого — это всего лишь точка, момент выбора. Развилка. Ничего из того, что случится после, нигде не записано и не предопределено, а значит, на это еще можно повлиять, думает она, и склоняет гудящую голову, и аккуратно сплевывает кровь, и даже немного отодвигает левую руку, чтобы не запачкать».

Повествование от первого лица, жертва дама, судя по всему, артистка. 

Удары, ползёт к свету, крыльцо, лыжная палка копьём в спину, в живот…

«Когда ее перекидывают через парапет (железные трубы, сваренные буквой «П» невысоко, на уровне пояса), она ловит себя на том, что готова даже напрячься и помочь, оттолкнуться пришедшейся по эту сторону парапета ногой. Сложно сказать почему. Возможно, затем, чтобы все это быстрее закончилось. За парапетом — черные, обмазанные жирным белесым льдом камни, резко ухающие вниз, но лететь ей все равно недалеко — метров десять-двенадцать. При падении что-то еще ломается, колено или щиколотка, она слышит хруст, но, к счастью, уже не чувствует боли и оставшиеся ей минуты просто медленно дышит, запрокинув к небу подбородок, уже без злости и без обиды, и наверняка была бы даже рада приветствовать полуторасантиметровый милосердный слой снега, которым небо, устыдившись, поспешно покрывает ее разбитое лицо и заполняет пространство между ее верхними и нижними веками. Если бы, конечно, к этому моменту не умерла».

Танатос запорошил снегом блестящие ещё глаза.

[15]  Глава 1

«Оскар совершенно им не понравился. Нет, он не опоздал и ничего не испортил, он вообще не нарушил ни единого условия из доброй сотни тех, что были оговорены заранее в бесчисленных мейлах и факсах, летавших туда-сюда в течение долгих месяцев, до того еще, как они узнали, что им всем придется ехать. Его нисколько не смутила даже авантюрная Ванина идея, родившаяся в последний момент: прибыть на неделю раньше маленькой компанией. Только свои. Бросить внизу, у подножия горы, нервного и несчастного второго режиссера с парой подручных менеджеров и тремя технарями разворачивать лагерь и организовывать площадку, а самим рвануть выше, к заросшей столетними соснами верхушке, и провести там семь спокойных дней, прежде чем нагрянут все остальные и начнется обычный съемочный кошмар. Там есть такой парень — Оскар, сказал Ваня».

Первые имена. Местный Оскар, маленький, тихий, владеющий русским, и крупный русский, Ваня Калашников, организационный центр компании.

«Первым из поезда выпал Вадик — налегке, спиной вперед, потому что следом за ним из неглубокого целомудренного вагонного жерла высунулась тонкая, объятая сизой джинсовой кольчугой длинная нога… Фу, сказала юная, нежная Ванина жена прямо в сладострастное Вадиково ухо. Он поднял руки, и поймал ее, и подержал на весу две или три коротких секунды, чувствуя кончиками пальцев сухие частые ребра, и закрыл глаза, и глубоко вдохнул, и с сожалением поставил ее на перрон».

Ванина жена ещё не имеет имени, сладострастное ухо выдаёт Вадика.

«— Чем это пахнет? — спросила нежная джинсовая Лора (цыганская Лора, чернокудрая Лора, расстегни-еще-одну-пуговицу-Лора, подумал Вадик и мысленно застонал, отворачиваясь) и обратила к Оскару недовольные темные глаза».

Чувствительный Вадик и «юная, нежная Ванина жена» Лора. 

«Егор… вежливо приподнял гладко выбритую верхнюю губу, показывая хорошо отбеленные зубы».

Кто такой Егор? — отложено. Вадик, он же Вадим — режиссёр. 

Промелькнул "пан режиссер" из «Кабачка»… надо же, ещё помнит кто-то…

Егор — юрист, пан адвокат.

Ваня отмахивается от «пана Буржуя» и «пана Директора».

Лора «не видела ни одного треклятого «Кабачка “Тринадцать стульев”», конечно, не видела, потому что она, единственная, еще даже, наверное, тогда не родилась».

В автобусе на авансцену выступает Соня, примадонна. Прожектор наведён.

«Чертова примадонна. Поднимите мне веки. И ведь в самом деле никуда сейчас не поедем, пока она не позволит, подумал Вадик и попался, потому что Соня немедленно учуяла в свежем салонном воздухе кислый след неодобрения. Как ослепший хищник, полагающийся только на слух, она склонила голову набок и замерла, ища источник, и нашла почти сразу; и Вадик обреченно сжался, а она повернула к нему лицо — уставшее после перелета, бледное, заурядное, сорокалетнее. А потом включила свои киловатты.

С близкого расстояния это было еще нестерпимее, чем с экрана или со сцены. Мог бы уже привыкнуть давно, хихикнул тонкий голос, прячущийся в дальнем уголке ошпаренного Вадикова мозга, но вступать с ним в спор было некому.

— Прости, Вадичек, — сказала Соня и положила руку ему на плечо, хотя нужды в этом никакой не было, потому что ничтожный, скорчившийся Вадик и так уже покаялся и оглох. — Я быстро. Я просто… Я одну вещь скажу, и поедем. Вот, возьми».

Вадик очень нервный. Лора тревожная. Яна вскрывает нервные системы каждого лица последовательно, подробно, остро. Алкоголь прилагается.

«Шотландский сингл молт был хорош. Буквально стоил каждого года, проведенного им в дубовой бочке или где они там выдерживают свое односолодовое жидкое золото. Такой виски не стоило пить залпом, но Вадик перевернул рюмку, жадно глотнул и зажмурился, чувствуя, как его понемногу начинает отпускать. Ваня обычно храбрится: творческая ты душа, мы сто лет ее знаем, двести, она всегда это делает, хватит уже падать в обморок. Я старый, подумал Вадик. Старый, как эта дорогущая чертова бутылка, и не я один, все мы старые, кроме Ванькиной трофейной Лоры. Старые умные сволочи, тертые калачи».

Через Вадика, через его состояние и память, многое в этой главе. Например, о Соне: «…мы прекрасно знаем, что дурацкий этот сериал нужен в первую очередь именно ей. Что это она выбила из Ивана денег, например. Пристегнула к жирной Ивановой инвестиции не самую позорную киностудию. Напрягла миллиард своих многочисленных знакомцев, звонила, наносила визиты. Включала чертовы киловатты. Ужинала, улыбалась, просыпалась в неожиданных постелях».

В прологе избиваемое тело без имени, в первой — странный Оскар, крупный Ваня и ещё четыре лица — Вадик, Лора, Егор и Соня. Поскольку на обложке указано — «история девяти друзей, приехавших в отель на вершине снежной горы» — ожидается появления ещё четырёх персонажей.

Финал главы:

«— Налить еще? — хрипло спросила она [примадонна Соня] в самое Вадиково ухо, и он вздрогнул — позорно, ужасно, всем телом. Чуть не выронив рюмку.

Старый я стал, сказал он себе тоскливо. Нервы ни к черту.

— Налей, — вяло согласился он и обернулся.

Лица у них и правда были детские, и только Оскар глядел на него напряжённо, не мигая, с почти непристойным любопытством».

[26]   Глава 2

«Белый вагон канатной дороги, смирно лежащий в бетонных объятиях пустынного павильона…».

Маша, погружена в нервный телефонный диалог с мамой. Зажигалку шарит. Кто такая?

«…она чувствовала себя большой и нескладной. Унылая дура. Похотливая медведица. Подняться наверх, бросить вещи и напиться. Заснуть в ботинках и не вставать до полудня. А с завтрашнего дня — прогулки. Горный воздух. Мясо на гриле, горячее вино. Семь дней счастья».

Большой и нескладный персонаж оккупировал вторую главу.

«Маша неожиданно почувствовала непреодолимое желание удрать назад, в павильон. Оказаться снаружи, когда этот сверкающий вагон с лязгом защелкнет челюсти и поползет… к верхушке спящей под снегом горы; сам по себе, никем не управляемый, никому не повинуясь, как сумасшедший кинговский поезд. Она и вскочила бы, но вначале нужно было как-то подвинуть Вадика, развалившегося в соседней пластмассовой люльке. Вадик, пробормотала она тревожно, Вадик. И толкнула его плечом. Он мгновенно повернул к ней свою худую подвижную физиономию и с восторгом зашептал:

— Блейн! — и сделал страшные глаза. — Блейн, Машка.

И она тут же успокоилась. Просто надо выспаться.

— Напился уже, — нежно сказала она, протянула руку и коснулась его небритой щеки. Удивительный он все-таки забулдыга. Три часа как с самолета — и уже пьян, расхристан, рубашка вон торчит, и даже ухитрился зарасти какой-то неопрятной бородищей. Известный режиссер. Персонаж светских хроник. Лауреат некрупных фестивалей».

Итак, Вадик режиссёр и пьяница.

Но что за "Блейн"? В первом чтении оставил непрояснённым. Сверкающий вагон превращаю в светящийся экран 1-го апреля. Версия:

Дэвид Блейн Уайт (род. 4 апреля 1973, Бруклин, Нью-Йорк, США) — американский иллюзионист.
В 1997 году его шоу на ABC «David Blaine: Street Magic» сразу завоевало популярность.
С 1999 года Блейн периодически показывал грандиозные чудеса, среди которых:
— «Захоронение» заживо в пластиковом контейнере;
— Заморозка во льду;
— «Головокружение» — 35-часовое «стояние» на вершине 22-метровой колонны;
— 44-дневное заточение без еды в ящике над поверхностью Темзы;
— Задержка дыхания на 17 минут и 4 секунды.
В 2013 году вышел документальный фильм по мотивам иллюзий Блейна под названием «Дэвид Блейн. Реальность или магия».

Заморозка во льду хорошо ложится на сюжет. Любопытно. Дэвид миражом проступил за чередой лиц апрельской шуткой. Иллюзия чтения, персонаж, которого нет в книге. Да он ли это?

Тем временем…

«Мир исчез. Осталась только прозрачная камера, воздушный батискаф, в котором они, взрослые уставшие люди, прижавшись носами к окнам, молча пересекали небо. Невидимые никому. Всеми позабытые. Свободные. 

 — Ой, мама, — сказала Маша вслух и засмеялась». 

[34]  Глава 3

Снова оказался в парикмахерской, но с молодёжным уклоном. Музыка не та. Книга в руках отключает звук, перемещаюсь в горы. Пока стригут голову вверенного мне пацана шести лет, прочитываю третью главу «Кто не спрятался», делая пометки на айфоне.

* * *

Она мне нравится, эта пишущая женщина.
В именах путаюсь… давно читал… несколько дней назад. 
Столько нервов у персонажей… и у автора, надо полагать. Дамский текст.
Смешивая сюжеты и стили одновременно перечитываю «Homo Фабер» Фриша. Мужской текст. Персонаж начисто лишён эмпатии. 
У Яны снежные вершины, у Макса пустыня и джунгли. 
В салоне три лампы на чёрных шнурах, в каждой светят жёлтым светом крупные пружины… как назвать? — нет, не фитиль — спираль.
Музыка, голос между речью и пением, и ритм, ритм, ритм… отдалённые мужские голоса подпевают. 
Погружён в толстый диван чёрной кожи. Справа за выступом стены невидимое с дивана окно, под ногами солнечный свет трапецией наискосок влево. 
Четвёртую главу прочитать на диване не успею…

* * *

Полезное устройство айфон, не то что записные книжки, без последствий утилизованные во времена оны. Столько времени зря потрачено в очередях! У цирюльников хоть диваны… вздыхаю, призрак парикмахерской растворяется, книга приобретает плоть.

«Лора вышла на платформу последней. Ее мутило. Она не привыкла пить натощак. Она вообще не привыкла пить с утра.
…
— Какая-то ты бледная, Лорик, — сказал Егор, укладывая ей на плечо свою ухоженную ладонь, желтую от искусственного загара.

Убери, подумала она, содрогаясь, глотая вязкую слюну, убери руку. Он растопырил пальцы и взялся покрепче, погладил ключицу; сытые индюшачьи щеки хищно всколыхнулись».

Егор — индюк. Амплуа индюка ещё не определено.

Лора провалилась в снег, сапоги на высоких каблуках… Татьяна, ещё одна персона, приняла в Лоре участие.

Всё, приехали. Компания бредёт к отелю. Из новых лиц — Татьяна и её безымянный муж.

[41]  Глава 4

«Через два с половиной часа они были уже пьяны до безобразия, причем в этот раз пьяны всерьез, без оглядки на необходимость прилично выглядеть в самолете, проходить паспортный контроль и следить за багажом.
…
Соня… рассеянно делает из полупустого бокала один крошечный глоток за другим и рассматривает свои узкие ступни, не достающие до пола. Из четырех женщин она — самая маленькая, и эта миниатюрность, пожалуй, делает ее почти некрасивой по сравнению с золотой Лизой, длинной большеротой Машей и стриженой крепкой Таней, по крайней мере сейчас, в этом освещении. Прямо над головой у нее — элегантный софит на длинном плетеном шнуре, и свет, падающий сверху ей в лицо, безжалостен. Глубокие складки возле губ, усталые мешки под глазами. Рука, сжимающая бокал, оплетена выступающими венами. Когда она не чувствует на себе чужих взглядов и перестает стараться, она похожа на грустную маленькую обезьянку. Лора смотрит на нее жадно, инстинктивно пытаясь запомнить ее именно такой: печальной, бессильной, — чтобы в следующий раз не поддаться насильственному волшебству, которое эта женщина умеет включать по заказу, подавляя чужую волю».

Лиза — золотая. Спокойная индюкова жена, стало быть, муж — Егор.
Маша — большеротая.
Таня — стриженная, крепкая.
Соня похожа на грустную маленькую обезьянку, умеющую включать по заказу насильственное волшебство, подавляя чужую волю.
Лора — девочка среди взрослых.

Все женщины здесь… пока ещё.

[51]  Глава 5

«На первом этаже, в аскетичной смотрительской каморке, зажатой между парадными гостиной и кухней, на узкой кровати застыл Оскар, трезвый, бодрый, несонный. Он думает о том, чт'о четверть часа назад увидел через широкие окна общей гостиной. Оскара сложно чем-нибудь испугать, но сейчас он сидит, плотно обхватив руками плечи, и ему на самом деле очень не по себе.

Сонина спальня пуста. Соня лежит на дне неглубокой скалистой террасы в двухстах метрах от Отеля, мертвая, с двумя дырками от лыжной палки: в левом легком и в низу живота.

Спустя еще полчаса начинается ледяной дождь. Холодный сухой воздух, пришедший с Запада, со стороны чопорного благовоспитанного Евросоюза, прямо над Ваниной горой, на высоте нескольких километров яростно сталкивается с мокрым и теплым ветром, принесенным с Востока. Влага не успевает охладиться до нужной температуры и выпасть в виде снега. Ошалевшие молекулы воды, минуя хрупкую снежную стадию, рушатся вниз на канатную дорогу и обволакивают толстой стеклянной коркой стальные канаты и могучие лебедки, приводящие их в движение. Запечатывают двери спящего у платформы вагона. Засахаривают окружившие Отель столетние ели и сосны. Вода, льющаяся с небес, замерзающая по пути, терпеливо превращает Сонино обращенное к небу лицо в посмертную маску, заклеивает отельные окна мутной холодной пленкой. И даже надежные ступеньки каменного крыльца покрывает жирным, как сало, слоем льда».

Левое лёгкое и низ живота. Сердце и… неважно. Пара дыр и жизни нет.

Воздух, пришедший с Запада, … яростно сталкивается с … ветром, принесенным с Востока. Ошалевшие молекулы воды … рушатся вниз…
Вода, льющаяся с небес, замерзающая по пути, терпеливо превращает Сонино … лицо в посмертную маску.

Запад и Восток, яростный ветер и ошалевшие молекулы воды, вода терпеливо превращает…

Яна оживляет всё, будь это стихия, мебель, сооружения и конструкции. Да, очень женское. Метла и ступа — перо и бумага.

Кстати, о бумаге. Текст занимает страницы тома с 5-й по 542-ю. Стало быть, 537 страниц, первые три нечётных приняли участие. Складываю — рефлекс нумеролога — получаю 6.

[65]  Глава 6

«Поздний зимний рассвет вползает на гору, осторожно растворяя сумерки, и накрывает Отель, пытаясь разглядеть за оконными стеклами его теплую начинку: там, внутри, пахнут лавандой белоснежные постели, дуются туго обтянутые телячьей кожей диваны, спят в кухонных шкафах фарфоровые шеренги тарелок и жмутся друг к другу вощеные паркетные доски.

…они распахивают нужную дверь и застывают на пороге, заглядывая друг другу через плечо, и Оскар стоит за их спинами, напряженный и внимательный, и жалеет, что не видит их лиц.

В Сониной спальне такое же тусклое слепое окно, залепленное снаружи ледяной коркой. На кровати покоится распахнутый чемодан с вывороченным, взбаламученным нутром. Покрывало смято, но не сдвинуто. Очевидно — и они даже не чувствуют удивления, словно с самого начала знали и только забыли на какое-то время, — этой ночью здесь никто не спал».

В 5-й главе наблюдающий Оскар выдаёт имя жертвы. В 6-й ситуация определилась для присутствующих в Отеле.

Следует многословное изложение. Можно было бы короче, резче, действеннее, но в книге не столько действия, сколько состояния, эмоции, прошлое — эскизы жизни персонажей, в которых проступают характеры, в их пластичности и во внешнем проявлении.

Например. Пара Таня — Петя. Петя любил Соню. Таня не любит сына Пети от первого брака. Характер Тани стервозен… и так далее. Формулами всё это не звучит, нужна длительность и моменты, впутывающие читающего в происходящее.

Читая, помечал номера страниц, сохраняя пару слов, заставивших отметку сделать. Возвращаясь, извлекаю фрагменты.

[171] «Безмолвный Петюня с ненужной курткой в руках стоит у неё за спиной и ждёт. Таня — недобрая женщина, нелюбимая жена. Не мать. Не юная, не счастливая, с заледеневшими ногами, толкает тяжёлую дверь и возвращается в Отель.
  Как быть с женщиной, для которой не существует правил? Запретов. Которая заполняет собой всё пространство, без остатка».

[178] Соня и Таня. Похороны отца Тани. Череда жизней. Герменевтическая сцена дополняется фрагментами фильмов на больших экранах, воспроизводящих подробности сюжетов частной жизни. Без этих экранов делать на вершине горы нечего.

25.03.2024 (1)

Хочется понять женщину. В данном случае — Яну Вагнер. Лучше по поверхности, а если погружаться, то с интересом, остро переживая процесс, и чтобы никого рядом. 

Твой автор не тот, что признан и возлюблен премиями и мнениями, а тот, кто тебя слышит и тебе говорит. Чтобы узнать, слышишь ли и услышан ли, иной раз с трудом добираешься до перевала, тратя время, уставая от чтения, не понимая, зачем это делаешь.

У Яны всё живое, всё присутствует и участие принимает, включая паркетные доски пола, висящих вниз ушами зайцев на картинах, снег, лёд на оконных стёклах.
…

Чтение завершаю сосредоточенно, способствует травма, два дня не выпускающая за дверь — 26 и 27 марта. Вторник и среда, Марс и Меркурий.

Вернувшись, иду по следам, себя выслеживая и автора. Снега в этом году много выпало.

[209] Глава 13

«Одна ничтожная точка. Событие, разговор, РАКУРС, — но впечатление необратимо, и, даже если быстро зажмуриться, мгновенно задёрнуть занавес и бегом вернуться на место, возникшую прореху уже не починить, и с этих пор сквозь неё всегда будет немного, чуть-чуть просвечивать обратная сторона. Покажутся проволока и крашенный картон. Спутанные изнаночные швы».

В эту точку вернулся, дописав последнюю строку. Неожиданно получилось, но не бегом. Теперь последняя дописанная строка — эта, но не как конец текста, а как догадка о наличии обратной стороны.

[307]
«В конце концов, нормы не существует. Многим неглупым людям с возрастом становится жаль времени на притворство; рано или поздно все они покидают зону нормальности… Отказываются выезжать за пределы Садового кольца или удирают на Гоа и ходят там в трусах, худые  потные, с обугленной чёрной спиной, и не отвечают на звонки… таких людей объединяют, как правило, две вещи — возраст и ум».

Так считает Таня. Я её понимаю. Лет двадцать назад появились в поле зрения уходящие на Гоа. Сейчас их стало значительно больше. Мир велик. В трусах или шортах, пешком или на машине…

[311]
«Между двумя спящими этажами зигзагом летит лестница, пара чёрных деревянных пролётов. Если взглянуть со стороны, плывущие вверх по ступенькам  Таня и Оскар похожи на светлячков. На двух фосфоресцирующих рыб».

Взглянул со стороны, задержался у пролётов… оттого, наверное, что в моей герменевтике пролёты присутствую не только между этажами, но и в комнате, прячущей в себе собственный верхний этаж, похожий на верхнюю полку вагона. Времена года мелькают за окном, поезд движется во времени, а пространство всё то же.

[317]
«Взрослому состоявшемуся человеку (знает Маша) неприлично быть несчастливым. Не позволено жаловаться слишком часто. Конечно, штучные большие трагедии — например, развод, банкротство или смерть в семье — дают нам право на то, чтобы дать слабину, рассыпаться на время. Бросить работу, перестать смотреться в зеркало и выходить из дома. Рыдать на руках друзей или отмахиваться от их заботы. Следует помнить, однако, что даже у острого горя существует срок годности, растягивать который невежливо. А уж тяготить других своими будничными неудачами — вообще непростительно. Точка, в которой ты находишься к середине жизни, и есть твой собственный выбор. В этом возрасте твоему несчастию нет больше оправданий. Очевидно, ты просто слаб, зол или глуп. Заслужил его или сам этого хотел. Так или иначе, ты  — пропевшая лето пустая стрекоза. Негодная, лишняя. Благополучные муравьи не могут жалеть тебя слишком долго, у них нет на это времени.
   Великодушием своих друзей Маша (неспокойная, несчастливая, недовольная собой) старается не злоупотреблять. Она уверенна, что отпущенный ей кредит их любви и снисхождения вот-вот окажется исчерпан, и растягивает остаток. Приберегает для особенных случаев».

Срок годности горя… середина жизни… кредит любви…
В словах и в сочетаниях их отчётливо проступает офисный стиль. Почему бы и нет. Рисунок может быть сделан тушью, мелками, карандашами, не это определяет выразительность образа. А что?
Мария разумна, но за разумностью её скользкая дорожка, которая просматривается только до поворота; что дальше, неизвестно — дальше пустота, банкротство любви, может быть? Она бережётся, не даёт себе слабину. Похоже, нет рук, которые приняли бы её расслабленную, не обращая внимания на кредиты, проценты, договора, в том числе, брачные.
Кто она, Мария? Кажется, сценарист. Заглядываю в шпаргалку… нет, журналист. Что-то с мамой, что-то благотворительное. Модель жизни со страдательным в центре и правилами вращения, удерживающими от падения в центр.

[318]
«Хаос всегда чуть-чуть отступает, если смотреть на огонь». 

Драгоценная капсула янтарной кухни — сияющее убежище, и чёрный проём гостиной с камином…

[319]
«Эй! — удивлённо зовёт Ваня, не расслышавший кратких виноватых Машиных мыслей. — Ты куда?»

[364]
Урал, 90-е, всё рушится, отец Лоры уходит из семьи, мать «… распускает волосы, садится на шестиметровой кухне, расставляет колени. И начинает есть. Часами. Ночами. Неделями… До тех пор, пока Лора не вырастет, а бабушка не умрёт (знает мама), торопиться ей некуда.
   Несчастье портит людей тем, что лишает их способности слышать другие голоса. И потому своё пятнадцатилетие Лора встречает без поддержки. Мама обиженно толстеет, раздувается, наливается чугуном. Вернувшись с работы, опрокидывается на спину перед телевизором, задрав к потолку распухшие за день красные ноги. Бабушка с головой уходит в собственную старость, становясь обидчивой и прозрачной и день за днём напряжённо, торжественно подмечает симптомы, пытаясь угадать причину своей надвигающейся смерти: инсульт? Диабет? Рак кишечника? И проводит дни в поликлинике, терзая участкового врача.
…
И совсем больше не разговаривают, потому что разговор — обязательное усилие и интерес, а у них давно нет воли ни на то, ни на другое. Иногда они бессильно и страшно кричат друг на друга, но даже в такие моменты каждая слышит только свой голос».

Лора младшая в компании, путь в которую ничем не был гарантирован, только удачей и сложением, что не всегда сочетается. Лору вытащил из болота жизни Ваня. Остальное выяснит для себя тот, кто слышит голос века прошлого и Яны. Я услышал, но не стану приглашать в зал Отеля тех, кто по уши в ужастиках или в сладком сиропе сентиментальных историй.

[400]  Глава 21

«Это ранняя зимняя тьма сгоняет их в кучу и пересчитывает, как строгий пастух». 

Тьма тоже действующее лицо. Для читающего очевидно постоянное одушевление среды. Можно отнести к отвлекающим повторам. Можно прислушиваться, как настройщик прислушивается к однообразному звону, зная, какая музыка клубится за розными звуками.

[433]  Глава 22

Оттепель. Наконец-то.

«… весело и равнодушно звенит вода, стекая по оттаявшим водостокам.
… Лёд.. тает — бестактно и быстро, не вникая ни в чьё положение, повинуясь одним только законам физики. Как и мёртвое тело, лежащее на бетонном полу гаража».

[440-441]
«Всякий дом уникален, это оттиск, идея; он существует сам по себе и пытается держать форму, даже когда хозяева давно умерли или покинули его. Тени прежней жизни обязательно проступают надписями на дверных косяках, чёрно-белыми фотографиями незнакомцев и чьими-то сломанными игрушками на чердаке. Розы прорастают сквозь помидорные грядки, а старые дорожки сами собой спустя время начинают подниматься из-под земли.
   Дом, о котором рассказывает Оскар, много лет назад выбрал, каким ему быть…»

[444-445]
«Чего не понимает Оскар: его история больше ему не принадлежит.
   Так всегда происходит: где-то на полпути между тем, кто рассказывает, и тем, кто слушает, история разветвляется. Становится многомерной. Каждый слушатель выбирает своё, понятное и близкое, и отбрасывает то, что кажется ему лишним, и в этот момент неизбежно делается соавтором рассказчика. Не просто меняет чужую историю, а создаёт новую — сильную, равноправную. А значит, истины нет вообще и не может быть, и всякая реальность существует в бесконечном количестве вариантов. Легко изменяется столько раз, сколько у неё оказывается свидетелей. Человек, желающий защитить свою версию событий, обречён переживать из в одиночку и вечно хранить молчание».

[451]
«Для того чтобы сделаться полноценным соавтором чужого рассказа, нужно обладать всеми фактами, иначе всякий новый поворот сюжета грозит радикально переставить акценты. А то и обрушить всю конструкцию целиком».

Не обладаю. Не соавтор. Конструкция сохраняет самостоятельность и отстранённость.

[452]
«Справедливость очень сложно устроена, её бывает нелегко принять».

[465]
«К нам до сих пор ездят только русские и немцы. Вы не оставите нас в покое, мы слишком вам нравимся. Нам никогда от вас не избавиться.
…
Мы сломанные, думает Маша, торопясь, чтобы уложиться в оставшиеся минуты. Мы все, одинаково, по ту сторону границы и по эту. История ползёт через нас, тяжёлая, как ледник. Наваливается и ломает наши кукольные домики, наши маленькие нелепые жизни. Она раздавила наших родителей, а следом по инерции раздавила нас». 

К нам — к чехам. В начале прошлого века русские хлынули…

[467]  Глава 23

«— У тебя есть её фотография? — спрашивает Лиза.
   Она увела измученную девочку с холода в разогретую кухню, усадила за стол, заварила ей чаю с мятой и принесла бутерброды.
   Утешение (знает Лиза) устроено просто: тепло, еда и чистые простыни, объятия и разговоры. Она гладит застывшее девочкино плечо, придвигает к ней чашку поближе и терпеливо ждёт, потому что разговоры в это списке — не главное. Вполне можно и помолчать.
   И Лора качает головой, опускает лицо и дышит мятным паром, чтобы выиграть время. Сильнее всего ей сейчас нужен союзник, она слишком устала. Просто не может придумать слов, чтобы объяснить, как это вышло, что у неё нет ни одной фотографии собственной дочери».

[469]
«И я потеряла всех: сначала младенца, драгоценного и хрупкого, который в розовой от марганцовки воде сразу превращался в скользкую рыбку. Потом улыбчивого малыша с мягкими щеками, шатко бегущего ко мне, раскрыв руки.  И тощего подростка, который не выносит моих прикосновений, и двадцатилетнего, который уехал от меня насовсем, а на звонки отвечает на бегу, как будто мы едва знакомы».

Это уже Лиза.

[495]  Глава 24

«Дружба нередко вырастает из ерунды. Абсолютное родство душ недостижимо, стремление к идеалу — наивно, а одиночество по силам не каждому, и поэтому большинство из нас не может позволить себе слишком привередничать. Совпадение по нескольким точкам — уже победа: например, схожее чувство юмора и любовь к собакам, или тяга к классической музыке и умение весело пить до утра. В самых отчаянных случаях достаточно просто одинаковых обстоятельств; по этому принципу дружат молодые матери, обречённые на одну песочницу, младшие менеджеры в некрупных компаниях и заключённые в общих камерах». 

[503]  Глава 25

[535]  Эпилог

Пролог — нулевая глава. Эпилог замыкает графику нуля — окружность. 13 и 25 — числа Водолея, на двух сторонах ленты Мёбиуса, в роли которой выступает Зодиак, но это уже из другой оперы, то бишь, книги, в которой нет замерзающих тел, да и книги этой ещё нет.