Баррикады. Глава 56

Глава 56. Ценный свидетель


По улице Магистральной, рассекая фарами стену тумана и мглы, к месту аварии мчал светло-зелёный микроавтобус «Рено Трафик». Внутри него, напряжённо сжимая в руках смартфон, Юлия Алютина следила за трансляцией своего друга и коллеги Германа Галактионова. Её руки дрожали от разыгравшихся нервов, а сердце бешено колотилось в груди. Кадры со стрельбой и столкновением на экране заставляли журналистку вздрагивать, словно она и сама была там, рядом с Германом.

На видео возникали полные отчаяния лица людей – пассажиров минивэна. Потом Герман показал через разбитое окно серый фургон, выныривающий из туманной мглы, чтобы нанести очередной удар. Галактионов навёл кадр, чтобы запечатлеть в кабине две фигуры, лица которых закрывали маски.

Внезапно картинка начала трястись и шататься, раздался стук, треск, а дальше – чёрный экран. Трансляция прервалась.

Алютина тут же начала набирать номер Галактионова.

– Герман, возьми трубку! Мы уже здесь, мы рядом… – бормотала она.

Но монотонный голос на том конце лишь сообщил, что абонент отключён или вне зоны действия сети.

– Герман! Гера! Не-е-е-т!..

Из груди Алютиной вырвался крик отчаяния. Она рыдала навзрыд, прижав телефон к заплаканному лицу.

Сидящий рядом оператор Михаил Потапов обхватил рыдающую Юлю и прижал её рыжую кудрявую голову к своему огромному плечу. Вцепившись руками в телефон, Алютина продолжала вызывать коллегу. И как одержимая повторяла:

– Герман, ответь! Возьми трубку!..

Внезапный толчок отбросил их обоих на спинки сидений. Микроавтобус резко остановился.

– На тот свет торопишься, придурок?! – услышала съёмочная группа голос своего водителя, который высунулся из окна и возмущённо погрозил кому-то кулаком.

– Что там, Валера? – выдохнул Потапов, которому буквально пришлось ловить Юлю, чтобы она не рухнула под сиденье.

– Да урод какой-то на дорогу выскочил. Ещё чуть-чуть – и был бы у меня под колёсами, – гневался водитель. – Вон он, бежит по той стороне.

Оператор выглянул в окно. Силуэт парня был отчётливо виден в ярком свете ночных фонарей. Кожаная куртка практически не сковывала движений, а распущенные длинные волосы развевались во все стороны. Потапов подумал, куда же надо так сильно торопиться, чтобы совсем не думать о собственной безопасности.

На улице Магистральной, по которой сейчас мчался микроавтобус телеканала по направлению к мосту, «точку икс» (так называли журналисты Адмиральска место, где что-то произошло) можно было увидеть за множество кварталов. Оттуда мелькали проблесковые маячки полиции, то и дело со стороны моста и ведущих к нему улиц доносились сирены – видимо, к месту аварии прибывали всё новые и новые службы.

Торговый павильон «У Лукоморья», в который врезался злосчастный минивэн, сотрудники полиции уже обносили сигнальной лентой. Все подъезды к нему были заполнены автомобилями полиции, МЧС и скорой помощи. Здесь же развернула работу передвижная экспертно-криминалистическая лаборатория. На обочине стояли более десятка различных автомобилей. Они полностью заняли парковку трактира «Где же кружка?» и закусочной «33 Богатыря».

Доехав до конца улицы Магистральной, за которой начинались массивные опоры моста через реку Ингул, водитель «Фарватера» сдал назад и завернул направо к городскому шахматному клубу. Машин здесь было не так много, но припарковаться тоже было затруднительно. Сюда же подъехал компактный светло-зелёный микроавтобус «Рено Трафик» с яркими логотипами на бортах в виде силуэта телевышки, возвышающейся над тремя волнами и флюоресцентно-оранжевой надписью НТК «ФАРВАТЕР». Он остановился у только что припарковавшегося серебристого фольксвагена, из которого вышел и направился к «точке икс» руководитель интернет-издания «Баррикады» Александр Громов.

Как только двери микроавтобуса открылись – из него выскочила Алютина и рванула к месту аварии, чуть не сбив Громова с ног. Потапов положил на плечо камеру, которую приготовил ещё по дороге, достал из салона микрофон, который обычно брал с собой журналист, а не оператор, и стал догонять свою коллегу.

Поравнявшись с Громовым, Потапов поздоровался с ним за руку.

– Герман на связь не выходил? – спросил Громов.

– После того, как прервалась трансляция, связи с ним нет, мобильный отключён, – вздохнул Потапов и проследил взглядом за Алютиной, которая перебегала через проезжую часть.

Находясь ещё по ту сторону дороги, выныривая из-под стены массивного исторического здания, Потапов и Громов увидели торчащую из торгового павильона «У Лукоморья» груду металла, которая ещё недавно была новеньким полицейским минивэном. Здесь уже было довольно много журналистов. Обычно они никогда не приезжали в таком количестве на ДТП. Но этот инцидент рядовым не был. Нападение на полицейского – это всегда резонанс, даже если нападавший – какой-нибудь забулдыга, устроивший пьяные разборки в ночной забегаловке, или наркоман, которого застукали в момент поиска закладки. А здесь – нападение не просто на полицейского, а на целый экипаж, ещё и во время движения. Возможно, вооружённой бандой. С попыткой сбросить с моста. В салоне минивэна, при всём прочем, находился известный телеведущий, славящийся своими громкими расследованиями. Эти два обстоятельства выводили данное происшествие из разряда ДТП, даже самых серьёзных и резонансных, и ставили по значимости на несколько позиций выше. Это было уже даже не ДТП, а покушение на убийство. Причём довольно изощрённым способом.

Все журналисты были подписаны на канал Германа Галактионова. Трансляции на него ведущий выкладывал довольно редко, в основном берёг отснятые материалы для показа в своём шоу. А если и выкладывал, то это были в основном кадры, как им препятствуют в проведении съёмки и отбирают аппаратуру, когда другой возможности запечатлеть происходящее и проинформировать о нём общественность уже не остаётся. И когда у журналистов в мессенджерах начали высвечиваться уведомления о новой трансляции на канале Галактионова, это уже говорило о том, что повод стоит внимания. Но когда на экранах возникли не чьи-то ладони, закрывающие объектив, а кадры полицейской машины, которую бьёт какой-то серый фургон, пытаясь то ли смять на мосту, то ли выдавить за его пределы, журналисты тут же бросили свои дела и ринулись на мост – кто на такси, кто своим ходом.

Подбежавшая Алютина, с ужасом глядя на покорёженные остатки автомобиля, продолжала сжимать в своей руке смартфон и методично вновь и вновь набирать номер Германа. Но механический голос на том конце повторял одну и ту же фразу: абонент вне зоны действия сети.

Подошедшие Громов и Потапов стали снимать место аварии. Оператор окликнул Алютину, но ей в этот момент было не до работы. Словно в прострации она стояла с влажными от слёз глазами и смартфоном в руках.

Продолжая тщетные попытки набрать Галактионова, журналистка подошла к минивэну. До её ушей донеслись слова одного из находящихся внутри спасателей:

– Один погибший. Его там конкретно зажало… Пусть пока полиция всё зафиксирует, а дальше будем доставать.

У Юли похолодело внутри. Герман. Её коллега и друг. Сколько всего ими было пережито вместе. В каких только передрягах они ни бывали. Герман не раз выручал Юльку. Ей сразу же вспомнился последний эпизод, как он отстаивал её перед сотрудниками спецслужб, когда те пришли на телецентр за телефоном радикала, который она умыкнула из больницы. Ведь именно он тогда взял на себя роль переговорщика и принял основной удар на себя. Где была бы сейчас она, если бы он тогда за неё не заступился? Но сейчас она стояла перед полуразрушенным торговым павильоном. Живая, невредимая. А из остатков стены павильона торчал врезавшийся в него и превратившийся в груду металла полицейский минивэн, из которого Галактионов вёл свой последний стрим… Последний – это значит никогда. Алютина никогда его больше не увидит… По щекам журналистки потекли слёзы.

Как только спасатели отошли переговариваться, Алютина пролезла под сигнальной лентой и устремилась к разбитому минивэну. Журналистка шагнула внутрь. Салон был пуст. Что-то хрустнуло у неё под ногами. Нагнувшись, Алютина подняла чей-то мобильный с треснутым стеклом. Она его узнала. Это был смартфон Галактионова в чехле с логотипом телеканала «Фарватер».

Из Юлиной груди вырвался мучительный крик, будто её пронзили ножом.

– Девушка, здесь находиться нельзя. Вернитесь за ограждение, – раздался голос кого-то из МЧСников.

Но журналистка стояла как вкопанная и, захлёбываясь слезами, продолжала неистово орать. Потапову с камерой пришлось срочно прекратить съёмку и бежать к своей коллеге, которую уже подхватили двое спасателей и силой выволакивали к карете скорой помощи. Мёртвой хваткой Алютина продолжала сжимать разбитый телефон Галактионова.

– Гера, Герочка родной! Прости! Это всё из-за меня… – рыдала Юлия.


* * *


Оперевшись спиной о гранитный камень постамента, Столяров сидел на газоне и смотрел в небо. Над ним сияла Луна. Она светила сквозь туман, как луч фонаря, скользящий через клубы дыма тлеющей сигареты. Её холодные отблески придавали окружающему пейзажу мистическую графичность, делая его чёрно-белым. Казалось облачённый в бронзу вековой страж Адмиральской набережной, которого с любовью и трепетом все от мала до велика называют исключительно по имени-отчеству – Александр Сергеевич Пушкин, – вот-вот встанет с гранитного камня, отряхнёт свой плащ, отполированный за многие годы сотнями детских коленок и поп, и пойдёт по незарастающей народной тропе, в подлунном мире, о котором поэт писал, в котором жил и продолжает жить уже более двух столетий. Величественным шагом он направится к реке, минуя чёрно-белые, словно сошедшие со старинной гравюры, деревья. Его ботинок цокнет металлическим каблуком по мостовой. Размеренной походкой он двинется вперёд, держась стальной хваткой за решётчатые ограждения моста.

Прекрасную фантазию с идущим по мосту Пушкиным вдруг прервал чей-то голос. Хоть он и был Столярову очень знаком, но мужчина вздрогнул от неожиданности услышать его здесь.

– Игорь Иванович, Вы как?

– Никак, – устало произнёс доцент, глядя на мост, где его воображение, явно взбудораженное после пережитого, ещё рисовало гуляющую бронзовую фигуру в плаще.

– Вам холодно? – продолжал голос.

– Не знаю... – всё так же безучастно выговорил Столяров, всё ещё надеясь, что этот голос сгенерировал его воспалённый галлюцинирующий мозг.

И только когда на плечи доцента кто-то накинул кожаную куртку, он дёрнулся и обернулся. Фигура Пушкина рассеялась в тумане, а вместо неё у постамента материализовался тот, кого он меньше всего ожидал и желал здесь увидеть. Перед ним сидел на корточках его студент. Тот самый, который сбежал из ИВС Усть-Ингульского райотдела и приметы которого не так давно звучали из всех полицейских раций.

– Ты, что, совсем дурак? Вся полиция на ушах. Тебя ищут! – злым полушёпотом произнёс Столяров.

– Знаю, – покачал тот головой. – Вернее, догадываюсь.

– Уйди! Исчезни! Не отсвечивай!

– Куда? Туда, где меня и так найдут. Так я хоть вам помогу, Игорь Иванович. Я рад, что вы живы.

По голосу парня Столярову показалось, что тот ухмыльнулся. Но ухмылки в выражении лица Николы не было. Говорил он абсолютно искренне.

– Патлы свои хоть спрячь, – шипел в темноте Столяров, с опаской оглядываясь по сторонам. – Это же примета! Здесь полно полиции! Ты же по всем сводкам прошёл!

Парень снял с запястья чёрную резинку, собрал волосы в тугой пучок на затылке и перекрутил несколько раз. После чего для надёжности набросил на голову капюшон серой толстовки.

– Полицейским, находящимся здесь, вряд ли до меня есть дело. Но раз уж вы просите… я сделаю, – сказал Никола и зачем пожал ему руку.

Хотя нет. Это было не рукопожатие. Парень щупал у доцента пульс. Неужели он сейчас так плохо выглядит? Впрочем, в этой зловещей полутьме, до которой проблесковые маячки не доставали, растворяясь в стенах и окнах торгового павильона, любое лицо будет выглядеть как у статуи.

Лицо Николы в лунном свете тоже казалось мертвенно-бледным, да и сам он в этой толстовке без своей куртки напоминал призрака.

– Сиди пока здесь. Думаю, тут ты в большей безопасности, чем где бы то ни было, – сказал Столяров уже более облегчённо.

На всякий случай он оглянулся на машины полиции.

– Мне сегодня наш погибший изобретать снился.

– Милош? – удивлённо проговорил Никола.

– Он самый. Милош Лучич. Тот, чьи дневники ты расшифровывал и чей преобразователь тайком от меня конструировал. – Столяров сделал паузу. – Он стоял в нашей лаборатории и чертил. Представляешь, во сне я его спутал с тобой. Грубить ему начал, как тебе… А он пришёл, чтобы предупредить меня об опасности.

Никола присел ближе и внимательно прислушался, цепко глядя на своего научного руководителя.

– Я помню, как он крикнул «Пригнись» и толкнул меня. Потом я проснулся от грохота. Какой-то серый фургон приближался к нам и наносил удары. Нас явно пытались сбросить с моста. А кто-то ещё и стрелял в нас. Это странно, но я продолжал слышать его голос в ушах. Это он сказал мне поднять рацию полицейского, которая упала под сиденье. И я начал в неё говорить. Общаться с диспетчером…

– А я услышал ваш голос из рации охранника в изоляторе. И прибежал… – так же тихо и размеренно проговорил Никола.

– Они нас добивали. Я настолько разозлился, и был в таком отчаянии, что… зашвырнул эту рацию в фургон. Она угодила водителю прямо в голову. Это-то нас и спасло. Представляешь? – сказал Столяров, и из горла вырвались непроизвольные смешки.

Повисла тишина. Они оба смотрели на синеватый свет проблесковых маячков.

– Где Влад? – спросил парень, глядя на группу полицейских и журналистов, снующих на месте аварии.

– Бродит где-то здесь. Я ему не нянька, чтоб за ним присматривать, – пробормотал Столяров.

Он оторвал свой взгляд от света мигалок и посмотрел на своего подопечного.

– Что же мне с тобой делать? – произнёс Столяров и снова уставился в небо.

Словно спрашивал не у Николы, а пытался у неба, или у Бога, в которого до сегодняшнего дня не верил, найти ответ на этот вопрос.


* * *


Торговый комплекс «У Лукоморья» представлял из себя сеть небольших магазинов, расположенных по левую и правую сторону остановочного павильона. С левой стороны, если стоять к нему лицом, находились кафе «Тридцать три богатыря», где торговали выпечкой – блинами, пирогами и другими видами мучных изделий. Зимою жители, ждущие на остановке транспорт, заходили сюда погреться, а летом – охладиться. Здесь можно было выпить чай, кофе, сок и посидеть за маленькими столиками у миниатюрного фонтанчика. Рядом находилось детское кафе «Кот учёный», соединённое с «Тридцатью тремя богатырями» маленьким входом-аркой с такой же полукруглой дверцей из древесных брусков. Главным украшением этого кафе (а, может, и всего комплекса) был самый настоящий дуб, который рос посреди помещения и который не стали вырубать при строительстве павильона. Наоборот – и пол, и потолок сконструировали так, чтобы этот дуб не задеть, а на ствол повесили большую цепь – не настоящую, а искусственную, из какого-то лёгкого волокна – на которую посадили кота. Кот был тоже искусственный, но выглядел как настоящий, и маленьким посетителям, которые с восторгом его осматривали, казалось, что он и вправду способен рассказать им какую-нибудь сказку. Ценности всей инсталляции придавала приделанная к полу табличка с надписью «Дуб черешчатый. Охраняется законом». Это был самый старый дуб Адмиральска, и ходили даже слухи, что к нему подходил лично Пушкин, когда проезжал транзитом Адмиральск, следуя в Бессарабию, и что Лукоморьем Пушкин называл берега Ингула и Южного Буга, где сам неоднократно бывал. Подтверждения этому не было, но легенда местным жителям нравилась и передавалась из поколения в поколение.

Стена этого кафе примыкала к остановочному павильону, состоящему из массивных колонн, вершины которых увенчивала арка с названием павильона. По обе стороны от колонн располагались ряды скамеек. Справа от павильона, ближе к мосту, находился большой магазин «Таня + Женя». На его стене висел огромный баннер в виде загнутого листа бумаги, исписанного аккуратным девичьим почерком: «Я вам пишу, чего же боле?», – и всяк проезжающий и проходящий мимо мог сходу узнать начальные строки письма Татьяны Лариной Евгению Онегину. Отсюда, вероятно, и пошло название магазина, где торговали канцелярскими принадлежностями и сувенирами, а также занимались упаковкой подарков. Здесь можно было купить возлюбленной красивую открытку, сувенир с розой или сердечком, или трогательного плюшевого мишку. Мишек, к слову, здесь было достаточно, так как это был самый ходовой товар. Сейчас часть этих мишек была разбросана, а из стены магазина торчал врезавшийся в него, а перед этим основательно побитый, полицейский минивэн.

С обратной же стороны павильона, располагался трактир «Где же кружка?», на его вывеске был изображён гостеприимный подоконник, на котором стояла наполненная до краёв деревянная кружка, освещаемая светом восковой свечи в подсвечнике.

Именно сюда и отошёл подальше от толпы Владислав Федорец. Расхаживая из стороны в сторону, он разговаривал по телефону с Таней Тарасовой. Она ему сообщила плохие новости.

Оказалось, в этот вечер ужасное произошло не только с ними.

– Вскоре после того, как вас увезли, было нападение на нашу серверную, – взволнованно рассказывала девушка. – Мы вначале подумали, что те гады охотятся за оператором, постарались аккуратно вывести его из АКУ. Но когда они вломились на подвальный этаж, в тот самый сектор, где находится серверная, стало понятно, что интересует большее, чем устранение человека с камерой. Магниева, конечно, вызвала полицию, но было уже поздно. Уроды в масках перерубили основной питающий кабель и добрались до того, что идёт от резервного генератора.

Слушая Тарасову, Влад становился всё мрачнее и мрачнее.

– Генератор тоже повреждён?

– Слава Богу, цел. Так же, как и сервера. Но вся аппаратура обесточена и записей на камерах нет. В том числе и тех, как вас таранят на мосту.

– Твою мать… – сцепив зубы, выругался белорус и со всей силы, на которую только был способен, с размаху влупил по стене из белой вагонки.

К его ужасу и удивлению, кусок стены трактира «Где же кружка» провалился внутрь. Как оказалось, снесло верхнюю поддерживающую конструкцию, и стена держалась на каких-то то ли деревянных, то ли гипсовых жёрдочках.

– Вот чёрт! Просто ****ец!!! – снова выругался белорус, на этот раз шокированный последствиями своего всплеска гнева. 

– Боже, Влад! Что у тебя произошло?! – раздался в трубке взволнованный голос его подруги, которая услышала грохот в динамике и шум рушащейся вагонки.

Федорец осмотрелся и отряхнул брюки от осевшей на них пыли.

– Стена обрушилась. Но по сравнению с тем, что произошло на мосту – сущий пустяк.

Закончив разговор с Тарасовой, он шумно выдохнул. Мало того, что с серверами проблема, так ещё и за дырку в стене павильона отвечать придётся.

Федорец заглянул внутрь. Там было пусто. Его взгляд упал на барную стойку и огромную деревянную бочку с краником. Вероятно, от удара, который вызвал врезавшийся в павильон минивэн, в ней образовалась трещина, из которой подкапывала какая-то жидкость. Растекаясь по полу, она уже образовала приличную лужу. На бочке дореволюционным печатным шрифтом было выведено: «ЖИВОЕ ПИВО» и ниже: «Комбинатъ «САМОРОДОКЪ».

Комбинат «Самородок» любому жителю Адмиральска был хорошо известен. Он производил пиво, квас, дрожжи и даже биологически активные добавки на основе хмеля. Комбинат раскинулся практически на выезде из города Адмиральска между Хмельной балкой и железнодорожным посёлком. Благодаря выгодному расположению – близости к транспортным артериям и наличию природного сырья, растущего буквально за промплощадкой, комбинат безбедно существовал как при Советском Союзе, так и после его кончины. Хмельные поросли, тянущиеся по холмам испокон веков, возможно, и дали название комбинату – «Самородок». Пиво у них было вкусным и недорогим. Продавали его не только в банках и бутылках, но и в больших деревянных бочках, которые устанавливали в местных барах и магазинах по продаже алкогольных напитков.

Глядя на капающую из бочки струю и лужу в форме сердца размером с автомобильную покрышку, Федорцу стало обидно, что столько добра пропадает впустую. Он перелез через вагонку, приблизился к бочке и начал шарить по карманам своей спецовки в поисках изоленты. Синий моток был на месте. Достав его, парень ощупал бочку и нашёл трещину, откуда была течь. Он отмотал кусок изоленты и, откусив зубами, начал заделывать повреждённый участок. Этого было недостаточно, он прикрепил изоленту и отматывая, прошёлся вокруг бочки несколько раз, надёжно закрепив конец. Мера была не самая надёжная, но капать пока перестало.

Довольный своей работой, Федорец осмотрелся, и его взгляд упал на ряд деревянных пивных кружек, висящих над барной стойкой. Влад снял с крючка одну из них, подставил под металлический носик и открыл кран. Кружка наполнилась до краёв пузырящейся жидкостью янтарного цвета, над которой образовалась аппетитная пенная шапочка.

Единственными источниками света в обесточенном павильоне были бутафорские свечи со светодиодными лампами, стоящие на деревянных столиках. В их мерцающем свете Владу казалось, что он и впрямь попал на несколько веков назад. С кружкой пива Влад зашагал в сторону столиков. Вдруг за одним из них, стоящим у окна, он заметил мужской силуэт. Незнакомец стоял к нему вполоборота с кружкой в руках. Он был в каком-то старомодном одеянии, и на продавца или работника этого заведения похож не был. Для бродяги или бездомного одет он был чересчур элегантно.

– Что, брат, тоже решил халявным пивком прибухнуть? – в оцепенении произнёс Федорец.

Он приблизился к силуэту. Мужчина не отвечал.

Влад подошёл ещё ближе и зачем-то коснулся плеча незнакомца – и вздрогнул. Перед ним стоял Александр Сергеевич Пушкин. Огромный манекен в человеческий рост. Лицо отражало полное портретное сходство с поэтом, а по вискам спускались его знаменитые чёрные бакенбарды. На поэте был длинный плащ, а под ним белорус разглядел жилетку, рубашку и суконные брюки.

«Кто ж так мощно прикольнулся?» – подумал Влад и обратил внимание на надпись, увенчивающую деревянную столешницу. «Александр Сергеевич очень любит стихи и охотно составит компанию тому, кому не с кем выпить и пообщаться», – гласила надпись.

Федорец удивился. Он больше двух лет пробыл в Адмиральске, бывал в разных злачных заведениях, элитных барах и дешёвых пивнушках. Много раз его путь пролегал и мимо этого атмосферного трактира. Но возможности заскочить вовнутрь как-то не представлялось. Он больше предпочитал кафешки и клубы, где можно было насладиться электронной музыкой, нежели пивные, которые в народе называли «разливайками» и из которых в позднее время суток обычно разносились пьяные песни. Сейчас, однако, в этом трактире не было ни души. Только он и манекен поэта, который в приглушённом свете свечных ламп выглядел и вправду как живой.

– Ну что, дружище, выпьем? – проговорил Федорец.

Он чокнулся своей кружкой с кружкой поэта и сделал несколько больших глотков. Влад шумно выдохнул, чувствуя, как щёки горячеют, а тело наполняет приятное расслабление, и сел на расположенный рядом деревянный стульчик с декоративной резьбой.

– А я, между прочим, учил твои стихи в школе. Некоторые даже до сих пор помню, – с улыбкой говорил белорус, обращаясь к манекену, как к живому, настоящему поэту. – И даже сам писать пробовал, когда был влюблён в Маринку из класса. Но не моё это. Видимо, медведь не только на ухо наступил.

Обернувшись, Федорец увидел рядом со стойкой бочку. Подойдя к ней, он обнаружил в ней рассол, в котором плавали мочёные яблоки. Парень взял несколько и поднёс к столу, за которым сидел.

– Молчишь? – пробормотал он, отпивая из кружки. – Хотя, чего говорунам уподобляться? Их у нас и так хватает. А ты – поэт! Ты стихами говорить должен.

Федорец качнулся на ногах, но удержался.

– Вообще я тебе, брат, завидую. Что было в твоё время? Леший, Кощей, богатыри, говорящие коты, русалки… Одна романтика! А у нас что? Бородатые козлы с учёными степенями, ворующие чужие изобретения, и радикалы в чёрных масках с битами. А ещё фургоны, которыми пытаются таранить тех, кто этим козлам не угоден. Я бы на твоём месте тоже дара речи лишился.

Он снова сделал несколько глотков из кружки.

– Как у тебя там было: «Свет мой зеркальце скажи, да всю правду доложи»? А у нас что? Камеры видеонаблюдения, серверная, генератор… Это тебе не яблочко по блюдечку катать. Тут более действенные меры требуются. И чуйка, без неё никуда, – проговорил Федорец, смачно откусив от мочёного яблока, которое оказалось невероятно хрустящим и вкусным.

Несмотря на опьянение, мозг белоруса продолжал думать. Записей с камер «Сигмы», на которые он возлагал надежду, не было, потому как серверная была обесточена. Получается, что и никакого покушения не было. И доказать, что их таранил на мосту какой-то серый фургон, а не сердечко зашалило у водителя во время движения, будет уже невозможно. Записей «Интелвизора», скорее всего, тоже не будет, потому как тот, кто пытался их устранить, наверняка позаботился о том, чтобы замести все следы.

И вот здесь отличным подспорьем стали бы записи с сервера его друга Николы, который в своё время убедил Магниеву в необходимости создания некоего «транзитного сервера», который бы был подключён напрямую к камерам, в обход сервера АКУ. Через специальный передатчик с помощью цвето-светового кода он передавал данные прямо на приёмник, находящийся аж в Сербии, в его родном городе Нови-Сад. А место, где находился передатчик, Никола не сообщал никому. Во-первых, его об этом никто не спрашивал. Во-вторых, к разряду «говорунов» Никола тоже не относился. И не озвучивал какие-то моменты друзьям он даже не из-за того, что им не доверял, а из соображений безопасности, понимая, что и у стен иногда есть уши. А учитывая, насколько шагнули вперёд за последние двадцать лет технологии, наличие ушей у стен приобрело уже не переносный, а самый что ни на есть прямой смысл. Никола знал, что о том, чем он обладал и что умел, действительно лучше молчать.

Но сейчас Никола в бегах. А данные, доступ к которым он имел, нужны были срочно. Впрочем, Федорец всегда был готов к рискам и готов был на них идти, если того требовали обстоятельства. Ещё у себя в стране, когда спасал от банкротства «БеларусьЛифтмашПроект».

Размышляя над этим, Влад опорожнил кружку пива и пошёл за добавкой. С новой наполненной кружкой он вернулся к манекену Пушкина.

– Вот что мне делать, скажи? – проговорил он и выдохнул.

– Это ВЫ что здесь делаете, мужчина? – раздался чей-то грубый женский голос откуда-то сбоку.

Федорец обернулся и сфокусировал своё зрение на вошедшей. Перед ним стояла повзрослевшая Белоснежка. На вид ей было лет сорок. Её тёмные волосы длиной до плеч были убраны красным обручем с золотистыми оборками. Как в сказке, на ней было платье с корсетом и широкой золотистой юбкой. Сверху был повязан красный передник из льняного сукна с золотистой вышивкой на груди в виде двух соприкасающихся пивных кружек. Выбивалась из образа Белоснежки только дымящаяся сигарета в руке.

Она выкинула окурок, подобрала свои юбки и, переступив через поваленную вагонку, подошла к барной стойке.

– Что вы здесь делаете? И как сюда залезли? – нахмурив брови, продолжала женщина.

– Да вот, стена упала. Я через дырку смотрю: а тут бочка треснувшая, – тут же нашёлся с ответом Федорец. – Янтарная жидкость под землю уходит. Есть версия, что именно её Александр Сергеевич называл «мёдом», который пил, находясь у Лукоморья. У меня была изолента, и я заделал бочку, чтобы нашего прекрасного поэта не расстраивать.

– А бочка с яблоками тоже треснула? – язвительно бросила она, указав взглядом на три огрызка от яблок на блюдце, которые непрошенный клиент явно не принёс с собой.

Судя по внешнему виду, обилию косметики на лице и запаху табака, эта очень повзрослевшая красавица в силу возраста уже давно потеряла интерес ко всяким романтичным принцам, скорее походила на трактирщицу, которая была не против пропустить с богатырями кружку-другую, да яблоками мочёными закусить.

С чувством неловкости Федорец начал щупать свои карманы в поисках то ли денег, то ли банковской карты.

– Монетизировать принятый на грудь лечебный «мёд» и съеденные мной волшебные яблочки я сейчас, к сожалению, не смогу. Вы уж не обессудьте, – говорил он уже слегка заплетающимся голосом. – Но я вас отблагодарю. Мы, суровые белорусы, своё слово держим.

– Судя по стене, реально суровые. До твоего прихода была целая, – съязвила трактирщица.

– Я привезу вам бутылку хорошего вина. Лучшего в Белоруссии!

– А то я белорусского вина не пила. Удивил тоже. Белорус, значит. Земляк, – закивала она головой с беззлобной улыбкой. – Откуда хоть будешь? Я из Бреста.

– А я из Могилёва, – отвечал, опешив, Федорец. – Надо же, как людей по планете носит…
   
Женщина достала откуда-то из углового шкафчика швабру и принялась вытирать пивную лужу под бочкой.

– Ладно, иди уже, трепач. Как земляку, прощаю. Только допей уже из кружки, раз налил. А то выливать неохота.

Белорус подошёл к стойке и взял свою недопитую кружку.

– Ну, за ваше здоровье, Белоснежка! – произнёс незваный гость и залпом её осушил.

– Ха! Ну ты и выдал! Белоснежка! – женщина у барной стойки изо всех сил захохотала. – Где же тогда мой принц и мои гномы? Вон, только швабра в руках. Ты малёхо сказки перепутал. К Шарлю Перро, это ты во Францию поедешь. Там свою белоснежку и ищи. А здесь у нас – о! Пушкин! – сказала трактирщица и гордо указала рукой на манекен поэта.

Уже около дверей Федорец ещё раз глянул на свою «белоснежку», которая оказалась строгим, уставшим от жизни, но на удивление добрым и компанейским человеком. Несмотря на швабру в руках и пачку сигарет, торчащую из кармана передника, в её облике оставалось что-то сказочное, что ни время, ни возраст, ни работа трактирщицы не смогли у неё отнять. 

Выйдя из павильона, он очутился у рядов скамеек, которые находились в самом центре торгового комплекса. Это была остановка «Пушкинский сквер», но в народе её часто называли «У Лукоморья» – по надписи над козырьком, представляющей собой название данного торгового комплекса. Усталый и измученный Федорец присел на одну из скамеек остановочного павильона и прикрыл глаза. 

Выпитый алкоголь приятно разливался по телу. Напряжение отступало, уступая место более жизнеутверждающим мыслям. Белорус размышлял, что в принципе всё не так уж и плохо. Раз Никола сбежал, значит найдёт способ связаться либо с ним, либо с кем-то из ребят. Наверняка узнает о проблеме с университетской серверной, а значит попытается извлечь сохранённые записи со своего транзитного сервера.

Двери трактира раскрылись, заставив белоруса вздрогнуть. На улицу вышла трактирщица с ведром грязной воды в руках. Вылив грязную воду в ливнёвку, женщина отставила ведро, присела на скамейку рядом с Владом и достала пачку сигарет. Тот с удивлением посмотрел на женщину, которая действительно была похожа на тех, которых он видел у себя на Родине. Теперь она ему даже напомнила его первую учительницу – Серафиму Прокофьевну. Та была гораздо старше этой белорусской «белоснежки», на её голове было много седых волос, которые она уже даже не красила. Но была педагогом от Бога, очень любила детей, понимала их и многое им прощала. И даже когда кто-то из чересчур впечатлительных девочек нажаловался ей, что мальчишки принесли в школу игральные карты с голыми бабами, она их, конечно же, поругала. Колоду карт с похабными картинками она вполне имела право отобрать и на следующий день вызвать в школу родителей. Но делать этого учительница не стала. Вместо этого она собрала расхулиганившихся учеников, которые были напуганы возможными последствиями своих детских увлечений, и очень деликатно, но доходчиво объяснила им, что девочек нужно уважать и беречь. «Это же ваши будущие жёны, мамы ваших будущих деток. Неужели вам было бы приятно видеть их такими? – говорила она, указывая на обнажённых барышень в зазывных позах. – Вот и девочек наших берегите от такого. Хотите смотреть на эту похабщину – смотрите сами, в уголочке. А девочек наших не портьте».

– Эй, земляк, хочу тебе один вопросик задать, – прервала воспоминания белоруса женщина в фартуке с пивными кружками. – А как ты вообще тут оказался? Ты не полисмен, не МЧСник. Так бы форме одет был, наверное, да и вряд ли бы пил на работе. На писаку или телевизионщика ты тоже не похож – так бы техника была какая-никакая. Зевак сюда не пускают, всё огорожено.

И, пододвинувшись к нему и перейдя на полушёпот, сочувственно спросила:

– Ты что, оттуда? – и указала на торчащий из павильона разбитый минивэн.

– Ага. Проходил тут мимо, по мосту, скучно стало. А тут смотрю: полицейская куколка на колёсах, и серый фургончик с ней заигрывает. Дай-ка, думаю, зайду, острых ощущений испытаю, – отшутился Федорец.

И он понимал, что если бы не пиво, от этих воспоминаний его бы сейчас трясло, и фразы были бы совершенно другими.

Трактирщица замолчала, окидывая взглядом своего спутника, потом снова повернула голову к торчащим обломкам минивэна.

– Ты что, ценный свидетель? – спросила она, с подозрением косясь на своего земляка. – В таких дорогих машинах «проходящих мимо» не катают. Для них обычные автозаки существуют. Сколько в жизни я видела разных развалюх у полиции – бобиков, УАЗиков. А тут – новая, красивая машина. Не для простой публики.

– Вы правы, не для простой. И ценный свидетель там действительно был. Наш доцент, – признался Федорец. – А меня, простого смертного, забрали за компанию.

Трактирщица вдумчиво посмотрела на парня и кивнула головой – то ли ему, то ли самой себе.

– А ты бы мог меня к нему подвести? К доценту вашему. Я хочу рассказать ему что-то важное. Думаю, это ему будет полезно.

Белорус кивнул, икнул, поднялся со скамейки и двинул к памятнику Пушкину. Трактирщица потушила недокуренную сигарету, закинула в урну и пошла за ним. Федорец брёл, пошатываясь и спотыкаясь о мелкие камни. От двух кружек пива его ещё никогда так не разносило. Возле памятника было темно и безлюдно.

– Игорь Иванович, вы здесь? – раздался мощный и слегка невнятный голос белоруса.

Ответа не последовало.

– Странно. Александр Сергеевич здесь, а Игорь Иванович куда-то испарился.

Продолжая икать и шататься, он подошёл к бронзовому Пушкину и осмотрелся. Сидящему с обратной стороны памятника Столярову видеть своего студента подшофе абсолютно не хотелось, и тем более с ним разговаривать.

– Игорь Иванович… – снова позвал Федорец.

Никола дёрнулся, услышав голос друга, но доцент схватил его за рукав толстовки и приложил палец к своим губам. Он показал рукой на постороннюю женщину, которую привёл за собой Влад. Неизвестно, кто она и с какой целью сюда пришла. К тому же было непонятно, кто и зачем Федорца напоил.

– Странно, – произнёс Влад. – Ещё недавно был здесь. Вроде уходить не собирался. Может, его полиция опрашивает?

Он подошёл к памятнику поэта и постучал по плащу.

– Александр Сергеевич, ты его не видел, нашего доцента? Ты здесь два века стоишь, всё здесь видеть должен.

– Да не два века, остряк! Его тридцать лет назад установили, – одёрнула белоруса трактирщица, стараясь говорить полушёпотом. – И хватит уже орать на всю округу. Раз ценный свидетель, мало ли кто услышать может. Давай я тогда тебе расскажу. А ты уже сам ему передашь. Ты, я гляжу, парень серьёзный, запомнить должен.

Трактирщица осмотрелась и нашла глазами место – как ей казалось, подальше от лишних ушей. Они обошли памятник поэта и присели на лавочку, стоящую позади него. Там, у гранитного постамента, практически у них за спиной, как раз и притаились доцент и его подопечный.

Достав из пачки очередную сигарету, трактирщица приступила к рассказу.

– Вечером, незадолго до ДТП, к нам подъехали полицейские. Я как раз покурить выходила, и обратила внимание на их машину. Эту самую, которая теперь разбита. Я не раз её здесь видела, они часто у нас останавливаются. Я любуюсь этой машиной! Действительно красивая! Чистая, блестящая! Полицейские вышли и зашли в закусочную. И тут подходят какие-то люди в спецовках, с какими-то инструментами, и начинают что-то делать. Я думаю: «Господи! Машина новая. Разве можно было её за это время так заюзать, что она на ходу поломалась? Неужто её так нещадно эксплуатируют? Вроде чистая, аккуратная…»

– Какие люди? В каких спецовках? – встрепенулся Федорец, внезапно протрезвев.

– Зелёная форма и оранжевые жилетки. Ну, которые обычно на эвакуаторах. Подходят к машине, со шлангом, с канистрой. Один конец в канистру, другой в бак. Я ещё подумала: зачем? За мостом вроде их бюджетная заправка, на которой они заправляются. Вроде рядом совсем, до неё километр. Что им мешало на неё заехать и там заправиться, я не знаю.

– С чем, вы сказали, они были? – переспросил Федорец с крайним ошеломлением.

– Ну, один шланг нёс, другой канистру.

– Ёб… пэ-рэ-сэ-тэ! – схватился за голову Федорец. – Так это они не заправляли! Они СЛИВАЛИ бензин! Водила незадолго до нападения говорил, что был бензин в баке, и его кто-то слил…

– Да я сразу поняла, что тут что-то неладно. Потом, где-то через полчаса, я, как обычно, вышла, курю, слежу, чтобы потушить сигарету, как только кто-то захочет зайти. Вижу –  подъехал эвакуатор. Я думала, что сейчас они зайдут к Тамаре в кафетерий, или ко мне – за пивом. Для нас это обычное дело: что мастера, что водители грузовиков заскакивают к нам за кофейком и за пивком, чтобы расслабиться после работы. Но из машины они так и не вышли. А потом смотрю: в кабине те же самые, что до этого со шлангом и канистрой возились. Сидят и не выходят. Будто чего-то ждут. Хотя рядом ни ДТП нет, ни транспорта, который надо было бы откуда-то убрать. Я ещё думаю: чего это они зачастили? То на эвакуаторе, то без него. Стоят на месте, здесь, на краешке, и смотрят в сторону моста. Хотя на тот момент на мосту ещё всё было нормально.

– Эвакуатор… Мост… – размышлял вслух Федорец. – То есть, если бы в той мясорубке нас раздавили на мосту, этот эвакуатор бы приехал за нами?.. Нашу груду железа погрузили бы на платформу, а исполнительные «механики» молча добили бы то, что от нас осталось…

В той части сквера, где сидели студент и трактирщица, не было ни души. Но так лишь казалось. Секретничающая с земляком-белорусом продавщица пива даже не догадывалась, что под памятником в этот момент притаились двое, до которых отлично доносилось всё то, о чём она говорила. Эти двое, сидящие за постаментом, переглянулись и прислушались ещё больше.

Женщина поднялась со скамейки. То же самое сделал и Федорец. Взяв своей женской рукой с совсем не женской хваткой под руку своего слушателя, трактирщица повела его вглубь пушкинского сквера.

Они дошли до старой подстанции, на выбеленных стенах которой красовалось мастерски нарисованное местным художником изображение кареты, запряжённой лошадьми, в которой ехали дамы и кавалеры. Среди них читался гордый силуэт знаменитого поэта. А за каретой бежала небольшая собачонка.

Женщина остановилась и посмотрела в сторону реки. Справа от подстанции находился автомобильный проезд.

– Вот здесь стоял эвакуатор, – указала она на часть дорожной полосы как раз рядом с подстанцией. – Я ещё обратила внимание, что с нашей парковки они уехали и стали за угол, как будто кого-то поджидая.

Федорец дошёл до участка дороги, на который указала трактирщица. Мост по всей его протяжённости просматривался отсюда очень хорошо. «Отличное место, чтобы следить за происходящим, – заключил он. – Всё, что происходит на мосту, отсюда просматривается как на ладони, а эвакуатор и иже с ним – не видно никому». Федорец тяжело дышал и пошатывался, но всё то, что говорила ему трактирщица, заставляло его мозг держать себя в тонусе и трезво оценивать каждое её слово.

– А вы не видели, куда делся потом эвакуатор? – вернувшись, спросил он у трактирщицы.

– Да мне как-то не до того было, когда вы меня протаранили, – честно ответила женщина.

Она тоже подошла к дороге и посмотрела на мост. После чего озвучила то, о чём успел подумать Влад.

– Удобное место для наблюдения. Они реально ждали. Ждали ВАС. У фургонщиков была своя работа, а у этих – своя, – взволнованно подытожила женщина и потянулась за новой сигаретой.

Федорец помрачнел. Сейчас ему было особенно обидно, что ни у него, ни у его товарищей из АКУ нет записей с камер наружного наблюдения.


* * *


Когда Федорец и трактирщица отошли от памятника и побрели в сторону подстанции, Столяров расслабленно выдохнул.

– Ну? Как тебе вновь вскрывшиеся факты? – он бросил на Николу вдумчивый взгляд. – Нападение на нас было спланировано ещё более тщательно, чем я думал.

Никола мрачно посмотрел в сторону подстанции, где продолжали разговаривать Влад и трактирщица.

– Я краем уха слышал, на тебя тоже напали пока в Усть-Ингульском РОВД? – продолжал Столяров.

– Не только на меня. Но приходили, по всей видимости, за мной.

– Что-то мы с тобой в последнее время стали слишком популярны. Не догадываешься, почему?

Ответить Никола не успел, потому что возле памятника опять послышались чьи-то приближающиеся шаги.

Доцент и его подопечный снова затихли. Человек с фотоаппаратом на шее подошёл к постаменту, и достал мобильный. Никола его узнал. Это был руководитель интернет-издания «Баррикады» Александр Громов. Главред отошёл подальше от окружающей суеты, к памятнику Пушкину. Десять минут назад он сбросил Светлане Ланиной информацию и фотографии с места происшествия, и теперь просматривал их на сайте, думая, ничего ли он не упустил. Громов горел желанием пообщаться со свидетелями происшествия, ещё лучше – с пострадавшими. Он поглядывал на машину скорой помощи, и ждал, пока оттуда выйдет тот, кто в момент происшествия находился в полицейском минивэне и кому сейчас врачи оказывали помощь. Остальных он пока не видел. Возможно, их опрашивала полиция.

– Что, Громов, тяжело работается одному? – услышал он у себя за спиной знакомый, преисполненный издевательских ноток мужской голос.

– А кто сказал, что я один? – ответил главред «Баррикад».

– Никочки же нет. Она же у тебя обычно бегает по всяким происшествиям.

Оборачиваться Громов не спешил. Сделав ещё один кадр, уже со стороны сквера, и глянув на мониторчик камеры, он повернул свою голову. Перед ним стоял капитан ДГБ Кирилл Егоров.

– Почему же? – пожал плечами Громов. – Я тоже, как видишь, бегаю. И трупы снимаю, и по подвалам лажу. Корона с головы не падает.

– По подвалам, говоришь? – зловеще ухмыльнулся Егоров, подойдя ближе и отшвырнув носком туфли кусок то ли стекла, то ли фары. – Может, ты всё-таки скажешь, в каком подвале ты спрятал прибор?

– Какой прибор? – фыркнул Громов.

– Ты прекрасно понимаешь, о чём я.

– Ох, и любите же вы говорить загадками, полунамёками, – выдохнул Громов, пересматривая фотографии.

Они стояли возле гранитного постамента, над которым возвышалась огромная бронзовая фигура Пушкина. С обратной стороны доцент Столяров и его подопечный Никола напряжённо слушали их разговор.

С Громовым доцент знаком не был. Он предположил, что этот человек – журналист, поскольку видел его с фотоаппаратом на некоторых городских мероприятиях, вроде церемоний вручения премий за заслуги перед городом. А вот кто такой Егоров, Столяров знал прекрасно. Именно этот человек приказал устроить обыск в его лаборатории, а затем и у него дома. Именно он возил Столярова на полиграф, где у него спрашивали об установке на заводе и о том, кто её мог запустить. Его ядовито-насмешливый голос доцент не мог спутать ни с чьим другим.

К этому голосу его подопечный Никола тоже напряжённо прислушался. И этот голос он тоже отчётливо помнил. Именно его он слышал в мобильном Артура Дорогина. И именно этот человек угрожал ему, думая, что говорит с фотокором, когда тот спал справа от Николы в ректорской «тойоте». Сейчас в таком же тоне он говорил с Громовым, и речь шла про тот самый прибор, из-за которого чуть не убили Столярова, да и нападение на Усть-Ингульское РОВД, где в этот момент находился Никола, могло быть совершено по той же причине.

– Ты под дурачка не коси, – злобно выдавил изо рта дэгэбист. – Ты прекрасно знаешь, о каком приборе я тебе говорю. И не хуже меня знаешь, какое отношение к этому имеет твоя Калинкова.

– Как интересно, однако, получается! – выпалил главред «Баррикад». В его голосе появилось раздражение. – Значит, тебя не интересует, кто напал на мою сотрудницу, по какой причине ей отказали в госпитализации! Тебе насрать на то обстоятельство, что об этом руководство больницы просил лично Крючков, в чём усматривается злоупотребление властными полномочиями и коррупционные мотивы. Даже находясь здесь, ты спрашиваешь меня о приборе, а не о том, известно ли мне что-то о том, кто напал на этот минивэн, в котором ехал в том числе Галактионов, взявшийся расследовать факты кражи интеллектуальной собственности в АКУ! Ты срать на это хотел! Тебе важна какая-то коробочка!

Громов тоже сделал шаг навстречу Егорову и поднял на него взгляд.

– Так что если у ТЕБЯ, Егоров, есть ко мне претензии, к моему изданию и к нашей редакции, то у меня есть конкретные претензии к ТЕБЕ.

– Претензии? – изобразил удивление Егоров и снова ухмыльнулся. – Надо же, какие громкие слова. Осмелел ты, я смотрю, Громов. Земли под ногами не чувствуешь.

Главред «Баррикад», всегда спокойный, рассудительный и порою даже флегматичный, вдруг почувствовал, что у него внутри начинает всё закипать.

– А ты мне дал для этого все основания. Для того, чтобы я так «осмелел». – Громов стоял перед Егоровым и смотрел ему прямо в глаза. – Потому что ты со своей сворой ни хрена не делаешь. Напали на мою сотрудницу, избили. А ты вместо поиска этих подонков обыскивал мою машину, охотился за каким-то прибором. В АКУ воруют изобретения – а ты ищешь прибор. Сейчас произошло покушение на экипаж полиции, с которым ехал известный журналист – а ты снова ищешь прибор. И стоишь здесь, как статист. Не бегаешь, не рыщешь. Аж странно. Полиция вон как суетится, работает.

– Это естественно. Пострадали их люди.

– А твои, видать, кормят рыб в Ингуле, – выдал Громов. – Ты же знаешь, кто был в том фургоне, правда? Я уверен, что знаешь. Но задерживать их – не в твоих интересах.

– Попридержал бы-ка ты язык за зубами, Громов, – зловеще произнёс дэгэбист. – Я многое тебе прощаю лишь потому, что знаю тебя ещё со школы. Но я не люблю, когда моим расположением начинают злоупотреблять.

– Расположением? – улыбнулся и хмыкнул Громов. – А я, знаешь ли, не люблю, когда у меня за спиной вербуют моих сотрудников. И заставляют «стучать» обо всём, что у меня происходит, кто ко мне приходит и кому какие задания я даю.

– Чего? – от услышанного Егоров опешил.

– А того. Тут тебе мой сотрудник одну штучку хотел передать. Ты, наверное, случайно у него оставил. На, держи. Может быть, ещё пригодится. Для другого какого-нибудь завербованного.

С этими словами Громов залез в карман своего пиджака и вынул оттуда флэшку. Ту самую, которую Егоров дал Дорогину, когда разговаривал с ним на веранде управления департамента госбезопасности в ночь сразу же после нападения на Калинкову.

– Да-а-а. В школе ты плохо играл в футбол, Громов. Неужто научился? Решил в мои ворота гол забить? – со зловещей ухмылкой говорил Егоров. Иронии в ухмылке не было – в ней была ярость.

В словах и голосе дэгэбиста главред заметил ещё кое-что. Растерянность. Громов действительно очень давно знал Егорова – учился с ним в одной школе и даже играл в одной команде КВН. Уже тогда давала о себе знать одна особенность: в моменты стресса и растерянности Егорову удавалось сохранять спокойствие и уверенность в голосе, но качество того, что он говорил, при этом заметно падало. В моменты, когда что-либо шло не по плану, он начинал нести откровенную чушь, шутки становились плоскими, неинтересными, действия при этом тоже не отличались логичностью.

– Куда уж мне до тебя, Егоров? Это ты у нас футбольный фанат. И на матчи ходишь по VIP-билетам, сидишь там вместе с Крючковым. Истинный болельщик, настоящий! В доску свой. Разве что файера не жжёшь, как прикормленные вами отморозки, и негров не бьёшь на набережной.

– Не надо триумфа, Громов. Матч ещё не окончен. Лучше бы ты за своим ворьём присматривал, которое лазит, как те крысы, то по кафедрам, то по заводам – говорил дэгэбист, намекая на Калинкову с Дорогиным. – Иначе «игра» окончится не в твою пользу.

– Зато я, в отличие от тебя, Егоров, не лоббирую интересы тех крыс и воров, которые устраивают неугодным террор, используя для этого фашиствующих отморозков. Отбросов, для которых убить человека ничего не стоит. А чего им бояться? У них же в ДГБ есть такой бравый капитан, который знает, когда и в чьи ворота надо забивать. И иногда не мяч, а что-нибудь потяжелее. Или поострее. Повзрывоопаснее. Прямо как на войне. Только непонятно, за кого воюешь. Впрочем, догадки у меня имеются.

– Хочешь войны, Громов? Будет тебе война, – грозно выдавил Егоров и выхватил пальцами флэшку из рук собеседника.