Воспоминания художника Гойи

Воспоминания художника Гойи
Розена Лариса
                ©РОЗЕНА Л,В,
               ВОСПОМИНАНИЯ ХУДОЖНИКА ГОЙИ
               
                Из земных предметов любовь и
                творчество больше всего сочетаются
                с понятием Высшего Мира."
                Рерих Е.И.

Из книги: Розена Л.В. «Невыдуманные истории», Воронеж,  2018, Издатель О. Ю. Алейников; Екатеринбург, 2021, Ридеро; Стихи.ру https://stihi.ru/2021/06/25/6141 ; Изба -Читальня; канал на Дзэне "Чудачка", см. внизу страницы- другие внешние ресурсы.

Б.М.

Заболел старческим недугом – художник Франсиско Гойя. Его дочурка подросток, дитя от второго брака, сбилась с ног, стараясь угодить немощному отцу. Он капризничал, забывая, что ему уже восемьдесят два года. Вдруг показалось ему, он ещё молодой, полный сил, видит и чувствует то, что когда-то давно забылось. Шаловливая память вновь подбросила ему в насмешку все неизгладимые события, что происходили с ним когда-то... Он стал торопливо пересказывать их своей молоденькой дочке - сиделке.
-И вновь моя любимая герцогиня Мария – Каэтана... Ах, я устал перечислять её титулы и имена. Всегда звал её Марией. Иногда, когда настроение портилось, и она доводила  до слёз, до внутренней дрожи, называл её Каэтаной. Но это было не часто.
Как-то осенним днём меня позвали в королевский дворец. Зачем? Уже и забыл, но хорошо помню, именно там увидел герцогиню Альбу впервые. Она стояла с группой молодых грандов, обмахивалась веером и улыбалась. Эта женщина была так хороша, что сражала наповал. Белоснежное лицо, огромные тёмные глаза, густые смоляные волосы, делали её неповторимой. Тонкая грациозная фигура и стать королевы выделяли среди других. Это была не женщина, небесное видение! Как бы нечаянно, бросив взгляд в сторону, она заметила меня. Глаза её сузились, заискрились, и она, указав на меня веером,  спросила:
-Так это он?
Ей тихо поддакнули. Она отвернулась. Но вдруг вновь повернулась, будто я позвал её, и в упор посмотрела на меня. Она ослепила, словно удар молнии. Ну, что же делать? Я – художник и любил красивых женщин. О, у меня их было достаточно на моём веку. Как-то сами находились, только обменяемся взглядами. Несколько улыбок, и мы уже сходились. Вот даже твоя мать, младше меня на сорок лет, бросила своего мужа, сошлась со мной. Но всё это были обычные женщины. А герцогиня Альба, моя Мария, была из другого теста, самого желанного и недосягаемого. Она, и вправду, была полубогиней, полуженщиной. Подойти к такой было страшновато. Про неё ходило столько легенд, что за всю жизнь не поведать...
Мария была замужем. Тоже за герцогом, дальним родственником, очень милым, спокойным человеком. Он был немного старше её, безвольный, мечтательный, влюблённый в свою обожаемую Каэтану. Он разрешал ей всё, и лежал, словно преданный пёс, у её ног. Думал я тогда - они счастливы. Но ещё не догадывался, она его презирала. У неё не было от него детей... Так за что его любить? Это была умная, пылкая, незаурядная женщина, и она ненавидела бездарных, примитивных людей. Ей надо было родиться королевой и повелевать. Да и по происхождению она была намного родовитее тогдашней испанской королевы, итальянки. Может, поэтому между ними происходили вечные ссоры, зависть, соперничество. Каждая стремилась доказать – она блистательней, деликатнее, с более хорошим вкусом и манерами. Об их борьбе слагали легенды. Если королева шила себе платье у известного французского портного, то, узнав об этом, Мария – Каэтана, тут же заказывала таких же дюжину и наряжала в них своих фрейлин, назло королеве. Та, увидев это издевательство, чуть не падала в обморок, скрежеща зубами! А что Марии, проказнице, оставалось делать? Детей нет, только воспитанницы, потешавшие и развлекавшие её. Они ей надоели. При массе поклонников, кои ей тоже докучали, огромном богатстве, нелюбимом муже, ей хотелось как-то развеяться, повеселиться, пошалить. Но её проказы были всегда очень дерзки и раздражали королеву. У них даже любовники, говорили, были общие. Не понимаю, как Мария, гордая и высокомерная, могла так поступать? При её необыкновенной брезгливости и избирательности в любви, соперничать с королевой даже в этом... Но, может, из-за большого презрения к королеве, её мещанскому вкусу, глупости, неблаговоспитанности, Мария – Каэтана шла на такое? Показать, что её никто не любит по настоящему, то есть, королеву, и при случае сразу бегут к ней, герцогине Альбе, стоит ей только улыбнуться в сторону поклонников королевы? Ведь герцогиня Альба, то есть, Мария, не переносила недалёких, бесталанных людей. Зачем же было делить таких с королевой? Непостижимо! Эта женщина была для меня всегда загадкой. Думаю, и для себя самой она была загадкой тоже. Мне кажется, она иногда не понимала себя до конца, и делала что-либо нерациональное, только чтобы досадить или самой себе, или другим. И когда раздражалась, то впадала в гнев. Мне пришлось однажды видеть, как в бешенстве стегала она хлыстом породистую, норовистую кобылу. Думал, забьёт. Видно её тогда очень унизила королева, и надо было выпустить пары. О, это была страстная, самолюбивая особа, не смиряющаяся до смерти... Но, к слову, почти таким, был ведь и я! Мы с ней были, наверное, два сапога – пара. Она говорила, что любила меня за мой талант. Нет, думаю, за то, что я не позволял себя унижать, был живым, человечным!
Её, пожалуй, можно было сравнить с резким ветром, дующим среди духоты и зноя, или даже с ураганом, застигающим врасплох. И если не остережёшься, то он тебя поднимет верх и унесёт. Словно необъезженная кобылица прекрасной масти, она фыркала, махала гривой и метала молнии из своих блестящих, исступленно прекрасных глаз. Да, Мария – Каэтана, моя Мария, была тогда для меня только недостижимой мечтой, о которой я, простой смертный, грезить не смел.
На этом же приёме во дворце меня представили ей. Она посмотрела на меня с любопытством, как-то по особенному, будто желая проникнуть в меня, исследовать, что же там у меня внутри, родные ли мы с ней люди? Так я и не понял, что она тогда познала обо мне своим пытливо проникновенным взглядом...
Вскоре меня позвали в её дворец и обустроили там мастерскую, где я постоянно мог работать, пока не приглашали к королеве. Я много рисовал в ту пору, работал и на королевский двор. Мария посещала меня в мастерской, участливо интересуясь, удобно ли мне у них. Иногда мы перебрасывались несколькими фразами. Она любовалась моими работами, называя меня гением. Я был очень благодарен ей за доброту и попечение.
Однажды мне надо было явиться к королеве для обсуждения некоего проекта. Я начал собираться. Но Мария возмутилась и приказала мне оставаться у неё. Я растерялся, не понимая, как поступить. Каэтана была непреклонна. Пришлось придумать для королевы ложь, у меня де заболела маленькая дочка, вынужден остаться дома. Всё обошлось, мой обман во дворце не раскрыли. Но вскоре случилось горе. Действительно, заболела маленькая любимая дочурка от первого брака и умерла. Я возненавидел Каэтану. Она явилась в мой дом, дабы посочувствовать моему горю, но я в ярости выдворил её вон, наговорив кучу неприятных вещей, назвав её убийцей моей девочки. Я даже чуть не побил её. Но Мария не сдалась. Она не желала обижаться. Она любила, так она объяснила мне. И всё простила, будто между нами не было ссоры. Мне же было нелегко находиться в её дворце. Я понимал, её муж о многом начинает догадываться. Когда мы встречались с ним, я замечал непередаваемую грусть в его глазах. Он смотрел на меня жалобным, умоляющим взглядом, от чего мне становилось жутко; выглядел животным, предназначенным на заклание. Я весь внутренне содрогался. Мария тоже нервничала, словно постигая моё состояние. Вскоре её муж, ни с того, ни с сего, взял и скоропостижно скончался. Мне стало совсем не по себе. С чего бы это? Он был молод, здоров, доволен жизнью! В голову лезли дурные мысли. Неужели она убрала его, чтобы нам никто не мешал? О, Боже, что это за женщина? Она ведьма, бежать, бежать от такой надо и быстрее!
Я перестал посещать её дворец, ссылаясь, что не прошёл ещё положенный срок траура по дочке и её усопшему супругу... Но она, как всегда, смогла меня умастить, развеять все нехорошие мысли и подозрения. И я обезумел. Я впал в неистовство, считая, что Мария должна быть теперь только моей и ничьей более. Она догадывалась о моей дикой ревности, и если мы ссорились, начинала поддразнивать меня. Тогда я становился безумным. Что говорить, мы были оба несдержанными, горячими. Ведь и в моих жилах текла кровь идальго! Моя мать не была простолюдинкой! Но, при всём том, за что я её любил? Ни за красоту, ни за знатность, ни за богатство. Она имела душу живую... Но душу неприступную... Никто ещё не приручил, не понял её, никому она по-настоящему ещё не раскрылась...
Ну что на это скажешь? Когда двое сильно любят, они, бывает, в запальчивости уничтожают друг друга! Но моя Мария однажды, при очередном приступе моей ревности, подошла ко мне с такими пронзительными словами, они навсегда врезались в моём сердце:
-Я просто умираю без тебя.
И, кажется, дышать мне даже трудно.
Живу, благословляя и любя,
А без тебя — всё серо и абсурдно.
Любовь приподнимает над землёй,
Вручает стимул жить и наслаждаться.
Становишься заветною звездой,
В лучах которой можно согреваться.
Живи и радуй нежностью своей,
И свет дари улыбки предрассветной,
И сердце, что промёрзло, отогрей,
И будь всегда звездой моей заветной!
В душе у неё была какая-то горечь, тайна... Слишком рано её ребёнком выдали замуж без любви, слишком надо было жить, как требовалось, а не как хотелось... Она была пленницей своего сердца...
Эта рафинированная женщина любила искусство. Коллекционировала картины Рафаэля, Тициана, Веласкеса, Рубенса, Рембрандта. Перед картинами последнего я просто немел от восторга. У неё были картины Рембрандта позднего периода, когда художник уже отошёл от изображения поверхностного блеска. Его стало интересовать внутреннее содержание, переживания и трагизм человеческой жизни. Я стоял перед его картинами и думал: - Вот кто такой - гений! Он может передать то, что передать вообще никому невозможно... Мария также приобретала редкие старинные книги, манускрипты, папирусы, очень увлекалась утончённой андалузской поэзией. На досуге она сочиняла стихи, и я тоже принимал в этом действе участие. У неё во дворце был музыкальный театр, где исполнялись «сарсуэлы», театральные представления с музыкальными номерами. Частенько звучала там музыка испанских композиторов: Рамоса де Пареха, Франсиско Салинаса, Томаса де Санта-Марии. Однажды мы вместе с ней смотрели пьесу Лопе де Вега «Лес без любви», в ней было много вокальных и инструментальных номеров. Вдруг вижу - Мария наклонила лицо вниз и вытирает глаза кружевным платочком. Я понял, она очень растрогана... Так чудно она всё воспринимала...
Как-то я рисовал портрет Марии. Большой, во весь рост. Она в чёрном платье, кружевной мантилье. Рука, унизана перстнями, средний палец указывает вниз. А под её ногами надпись: «Только Гойя!». Я поставил ей это условие. И она согласилась. На века запечатлел я, что она – моя. Только моя и ничья более! Моё сердце распирали любовь и гордость!... Это была моя сокровенная тайна, оставленная мной на века будущим потомкам... Но, несмотря на это, она всё-таки вновь доводила меня до слёз своим кокетством с другими... А может, я был не в меру ревнив, и всё это мне только казалось?!
Ещё я рисовал её в виде махи. Мы тогда часто вместе посещали примитивные таверны, танцевали среди простых людей. Она любила всенародные гулянья. И, забывая себя, своё происхождение, в окружении люда, самозабвенно и ловко отстукивала каблучками, звонко позванивая кастаньетами. Иногда, все танцующие приостанавливались и хлопали ей! Её любили в народе. Она была до чрезвычайности доброй и многим обездоленным оказывала значительную поддержку. Помогала и моему сыну от первого брака, дабы он смог продолжать учение.
Она всё чувствовала сердцем. Как-то мы гуляли по лесу, день хмурился, солнце перестало золотить своим светом верхушки деревьев. Вокруг потемнело, сжалось, свернулось, подобралось. Перестали свиристеть насекомые, затихли птицы. Ворчал недовольно лес, кряхтели деревья, словно дряхлые старики. Закручивались к низу ветки деревьев и хлестали нас. Даже трава пожухла, посерела. Побледнела и Мария. Я взглянул на неё и удивился. Из цветущей весёлой женщины она превратилась в бледную, задумчивую. Я тревожно спросил её, что с ней случилось, и она ответила: - Знаешь, когда погода резко меняется, деревья заламывают руки-ветки, слышится тревожный стон вокруг, то, кажется, всё волнуется, погибает. И я начинаю тоже не находить себе места и грустить вместе с тоскующей природой...
О, весенний день ненастный,
Ты о чём бурлишь, бушуешь?
Доказать кому-то страстно
Всё стремишься, негодуешь.
И качаешь гневно клёны,
И заламываешь ветки,
То замрёт поток зелёный
В растревоженной беседке.
Мне тоска твоя понятна.
Так же страстно негодуя,
Я душе шепчу невнятно:
То о чём бурлишь, тоскуя?
День ненастный и тревожный,
Дух взволнованно-прекрасный,
Вы зачем неосторожно
Смысл тревожите опасный?
       Тогда я пристально посмотрел на неё, будто увидел впервые, подумав про себя - как же она мне близка, дорога и понятна... Эта потрясающая женщина! Я взволнованно произнес: - Не волнуйся, я же с тобой... - Я догадывался, ей, действительно, нелегко. Уже три раза какие-то негодяи поджигали её дворец. И мне хотелось оберечь, защитить её от всех неприятностей и волнений. Она стала мне родным человеком...
Итогом посещений нами народных гуляний стала просьба - нарисовать её ещё в виде махи раздетой. Я знал, и она тоже, инквизиция, проведав об этом, может нас не пощадить. Тогда считалось за страшный грех и кощунство рисовать обнажённое тело. У неё уже была одна подобная картина знаменитого придворного художника Веласкеса – Венера перед зеркалом. Она показывала её мне. Я просто немел перед гением великого мастера. Он был великолепным колористом, нарисованное - всё в золотистых тонах. Но с какой любовью выписан обнажённый торс прекрасной женщины! Мария всегда её тщательно скрывала от посторонних глаз. Думаю, правильно делала. И вот теперь ей тоже захотелось быть запечатлённой во всей своей первозданной красе! Знатной даме вообще нельзя было обнажаться перед художником... Но мы рискнули... И на века для потомков сохранилась перламутровая, изысканно утончённая свежесть великолепного тела Марии.... Она возлежит на тахте, как, отливающая серебром, светящаяся редкая жемчужина... Я иногда не выдерживал и, видя этот блеск, подходил к картине и целовал изображённую на ней Марию. Тогда она звонко смеялась и увещевала:
–Осторожно, испортишь краски! – подбегала ко мне и добавляла, -Неужели я менее желанна, чем нарисованная на картине? - Мне кажется, тогда я забывал все её проделки и всё прощал ей. Мне уже казалась она небо жительницей - добрая, нежная, прекрасная... Такая, какой и была запечатлена на потрете «Обнажённая маха». Маха – это простая женщина из народа, которая многих любила, однако, при этом, не теряла своего достоинства...
Но вот однажды, я нечаянно стал свидетелем её любезной беседы с одним из кавалеров, наводнивших её дворец. Мне показалось, она назначила ему свидание. И я стал сходить с ума от ревности. Моя Мария мне неверна! Она же клялась мне в вечной любви и преданности. Оказывается, то был обман. Она – ловкая и коварная интриганка. Никого не любит, просто хочет держать всех на привязи, смеяться и мучить. От этих бредовых дум я разболелся. Слёг в постель, несколько дней валялся в горячке без памяти и всё стонал, призывая её... Когда ослабленный, я восстал, то понял, что оглох от переживаний! Это был удар ниже пояса. Я растерялся, проклинал всё на свете. «О, Боже, за что? Смилуйся, верни мне слух! – стонал я. - Как мне теперь работать, как объясняться с людьми? Умоляю, не казни меня до конца по своей великой милости! Прости меня за грехи!». Но я решил, виновата только она в моих мучениях.
Понемногу, приходя в себя, вновь стал рисовать. И я изобразил её в виде прекрасной женщины, стоящей на спинах трёх похотливых мужчин, желающих её, и вместе с ней взметнувшихся ввысь. О, художник знает, как отомстить! Он может это делать кистью, пером, звуками. И я расчелся, как умел, как получилось. Однако месть моя была ужасной, а последствия её – трагичны... Мы ведь оба были непредсказуемыми, я, придворный художник Гойя, и она – великолепная герцогиня Альба. Но я, любя её, забывал о её величии. Она была для меня любимой, без которой я не мог жить... А вот она помнила, что она герцогиня Альба! Как это было дурно – мы не могли склониться друг перед другом, понять, простить. Нам казались смертельными, оскорбления, нанесённые нам. Мы не остановились, не сказали себе - стоп! Мне казалось тогда, что я её ненавидел! Но ведь ненавидят так только тогда, когда очень любят... Моя Мария, моя Каэтана увидев этот портрет, не простила злой насмешки. Как я вскоре узнал от её патронессы, она ждала от меня ребёнка. Заявила, что будет рожать. Но, после увиденного, она решила избавиться от него, дабы досадить мне, показать, как она меня презирает. А ведь она так мечтала о маленьком! Часто говорила мне об этом с тихой надеждой и верой на чудо... Без детей жизнь её была пуста... Срок уже был большой, поздно было что-либо предпринимать. Но она настояла на своём, избавилась от ребёнка и умирала от заражения крови...
Долго я не мог прийти в себя от горя. Считал – я грешен в её гибели. И на мне тяготеет вина за содеянное... Никто не догадывался о причине её кончины. Все решили, её отравила, ненавидящая Марию Каэтану, королева испанская... Другие ломали головы над тем, что здесь замешан любовник королевы или даже её врач, её дворня. Она ведь всех их делала наследниками своего огромного состояния...
Когда я вбежал в её покои, где лежала уже обессиленная моя дорогая Мария, она приподнялась на кушетке и отчётливо произнесла:
-Спасибо, что пришёл проститься, мой ненаглядный! Знай, я не виновна в смерти супруга, хотя ты подозревал меня. И поверь - я любила только тебя и была верна тебе до конца своей жизни...
Она была уже по ту сторону добра и зла, там, где людской суд теряет всякий смысл... Я слушал и плакал. Мария смотрела на меня долгим, мучительным взглядом, затем попросила что-то принести ей. Я боялся отойти от неё. Она вновь повторила свою просьбу. Когда я вернулся, застал уже рыдающую дворню и её самых близких друзей... Я понял, она не хотела, дабы я видел её последние мгновения. Желала, чтобы я запомнил её навсегда - красивой. А ведь ей было всего лишь сорок лет... Но этот её прощальный взгляд я не забывал никогда... И, наверное, унесу с собой в вечность...
Надо ли говорить, что после этого сотворилось со мной? Потерять сразу любимую женщину и ребёнка от неё! Ведь она стала для меня – всем, обитать без неё было невозможно... Я вновь впал в горячку, безумие, стал уже совершенно глухим и более ничего не слышал. Она всё стояла перед глазами... Первое время, когда пришёл в себя, не хотел жить. Меня спас от этих неистовых мыслей и привёл в чувство брат моей первой жены, упокой Господь его и её души! Пришлось ему всё рассказать. Он отбирал у меня ножи, следил за мной, пояснял, это – судьба. Однако я понял, мы потеряли страх Господень, и ещё, нельзя человека любить более Бога, ибо Всевышний забирает его. Надо всегда держать в сердце первую заповедь - возлюби Бога своего превыше всего...
Часто он заставлял меня вместе молиться о моём здравии, её упокоении, и я смирился, вновь захотел жить...
И вот теперь, подходя к концу, я почему-то неотступно припоминаю её, вижу мою Марию так ясно, словно только что расстался с ней... Думаю и вспоминаю её одну, будто более никого у меня, кроме неё, в жизни не было. Всё забрала с собой эта женщина. Это было какое-то наваждение! Я жаждал только её... С ней я изведал и муки ада, и райское блаженство...
Подай-ка мне, дочурка, вон те записки, я прочитаю тебе одно её стихотворение о любви. Да, да эти. И не забудь мои очки. Всё правильно. Теперь слушай, ты многое поймёшь:
Любовь... безумное блаженство,
Она и мучит и дарит.
Душевный подвиг, совершенство,
Что ярким пламенем горит.
И все, что было дорогого,
Ценнее станет много раз,
Как пламенеющий алмаз,
Играет чувством ярко, ново.
Любовь, сердечное биенье
И обмиранье, и борьба,
Здесь и удачи, невезенье,
И лихолетье, и судьба...
Но сердце пламенеет снова,
Собрав все силы для борьбы,
Забыв опасности судьбы,
В горячности на все готово!
Древние греки боялись любовных стрел проказника амура. Говорили, страшно любить, ибо становишься тенью любимого. После неё я уже никогда не знал радости... Скоро, видимо, мы с ней встретимся. Быстрей бы... Думаю, она меня уже заждалась...
-Нет, мой милый батюшка, я тоже Вас люблю и желаю, дабы Вы жили дольше! Ещё я хотела немного добавить к Вашим воспоминаниям, Вы тоже, не менее герцогини Марии Альба, делали много добра людям. Скольких Вы спасли от инквизиции! Мне ведь мама всё рассказала! Я горжусь Вами, отец, и как человеком и как художником!
Старик с улыбкой произнёс:
-Скольких спасал? Сколько уж получалось. Но самого-то меня однажды чуть не загребли эти инквизиторы, еле выпутался, дочка!
-То и ценно, сам мог угодить к ним, но всё-таки помогал людям, не боялся. Спасибо тебе за доброе сердце, батюшка! Я постараюсь тоже выпестовать в себе такое!
Закончив своё повествование, Гойя откинул голову на подушку и задремал. А его дочка – подросток, сидя рядом, ещё долго не могла прийти в себя от услышанного... И тихо плакала, боясь разбудить отца, сострадая, как не просто и запутанно прожил жизнь её великий отец...
                **********
Когда, с Божьей помощью, я написала этот рассказ, я долго не могла успокоиться, прийти в себя. Всё мне желалось вернуться туда, в ту эпоху и то время, к тем героям... Будто я была там на самом деле и видела всё своими глазами. Страсть двух людей затронула моё сердце. И я поняла, почему Пигмалион полюбил, изваянную им Галатею и просил древнегреческих богов оживить её. Думаю, мужчина, прочитавший этот рассказ, будет мечтать о такой женщине, а женщина – о таком мужчине...
Ещё мне желается кое-что объяснить. Спустя более двух веков после этих событий родственники герцогини Марии Каэтаны Альба пытаются доказать, что портрет «Обнажённая маха», наделавший столько шума, и находящийся в музее «Дер Прадо» в Мадриде, как самая большая ценность, совершенно не относится к самой Марии Каэтане. Даже останки её старались измерить и сравнить с размерами на картине. Но захоронения точного не нашли. Видите ли, в чём загвоздка? Свет прощает женщине, уступившей чувствам, но не прощает открытого их выражения. Ведь картина – «Обнажённая маха» как раз и является таким подтверждением.
Но они забывают о том, что иначе не сохранилась бы в веках память о большой любви двух ярких людей. Сколько было знатнейших в роду герцогов Альба!? Кто же их помнит?! А вот герцогиню Марию Каэтану Альба помнят! И самого художника Гойю не так бы ярко выделило время, если б не их взаимное чувство, прославившее их на века! Да и к чему её потомкам надо что-то доказывать? Помимо своего высокого положения, Мария Альба была простой женщиной, ей хотелось и простой человеческой любви, а также её каждодневного подтверждения, которым и являлся этот прекраснейший портрет! Влюблённые вторглись в историю, словно две ослепительные кометы, озарившие тусклый небосвод эпохи. Они сами ответят за себя перед Богом! Господь же сказал нам – Кто много возлюбил, тому многое и простится... Ведь они оба много делали доброго по широте своего сердца... Поэтому должно их уже всем, наконец, оставить в покое!


© Copyright: Розена Лариса, 2021
Свидетельство о публикации №121062506141