XVI. Летом
1. Вступление
30 мая закончился учебный год. Как и все предыдущие годы, сейчас у нас было общешкольное собрание. На нём подводились итоги учебного года.
Были больные (назвали цифру, сколько человек болели), кому требуется операционное вмешательство (назвали среди них и Колю).
Были нарушители правил поведения (среди них называли Вихрова и Осипова — им оценки по поведению снизили до "двойки", чего в истории нашей школы ещё не было, а также Тузикову, Запевалову — ни ту, ни другую я не знаю).
Были второгодники. Но в целом школа хорошо закончила учебный год. Значит, есть возможность отдохнуть летом, чтобы успешно начать новый учебный год.
Вспоминая это лето, я могу сказать, что для меня оно было непростым. Это были первые попытки подойти к решению проблемы ориентировки. Но это была именно первая попытка, оказавшаяся, к сожалению, не вполне удачной. В течение всего лета я пытался освоить один маршрутик на нашем участке, но так и не освоил.
Мои музыкальные занятия проходили не без труда.
Всё начиналось хорошо. В первые дни каникул ещё дедушка был с нами.
Этим летом я познакомился с маленькими детьми — Серёжей и Леной. Возможно, именно в результате знакомства с ними у меня появились первые росточки того интереса к раннему детству, которым были отмечены последующие годы. Этот интерес был не психологический, не педагогический, а, скорее, феноменологический, то есть, меня стало интересовать поведение ребёнка в его реальном проявлении. Возможно, если бы этого интереса не было, я бы оставался в одиночестве.
В тот период мы ездили в Москву, где находились неделю.
Ездили мы с мамой и в Волхов. Мы думали, что, как и в прошлом году, вместе с Колей вернёмся в Горьковское. Но в тот момент этого не произошло. Он приехал позже.
Незабываемым событием был приезд тёти Нины и Тамары. Тамара поступала в институт культуры. И теперь наши связи и контакты укрепились, как я думаю, навсегда. И Жлобин стал моей мечтой и моей отрадой, в какой-то момент даже оттеснив Москву.
Наконец, я расскажу про Андрея Осипова, о его жизни и трагическом конце. С ним я провёл этим летом один день.
Вот таким было это лето. Такой будет эта глава.
2. Начало
Наверно, я должен был начать эту главу с рассказа о встрече с дедушкой, тем более что он находился у нас до 1 июня. Но об этом я уже рассказывал в конце предыдущей главы. Поэтому я расскажу о последующих событиях.
После того как отец проводил дедушку на вокзал, стали готовиться к отъезду на дачу.
После 1968 года у отца продолжились отношения только с одним человеком, у которого был автомобиль — Сергеем Васильевичем Вышегородским. Но по каким-то причинам они с отцом не могли взять нас вместе с вещами. Поэтому в тот день только отвезли вещи.
В тот же день сбежал Кузьма. В последнее время он стал слишком много себе позволять. Если в 1968 году он лишь пытался выйти на улицу, то с мая 1969 года он стал убегать. Но бегал он недалеко. Дело в том, что поблизости от дома находился сарай. В нём проживали бродячие коты и кошки. Через 40 лет после этих событий, вспоминая их, я попытался смоделировать их жизнь в духе своих детских видений. И получилось, что это их особый городок, в котором они живут без людей. Они создавали свои семьи. И был у них родильный дом без акушерок, ясли и детский сад без нянечек и воспитателей (все эти функции кошки выполняли сами). А чем же они занимались? Они бегали по помойкам, добывали остатки продуктов, которые были для них пищей, а также собирали предметы, которые использовались в качестве игрушек. А Кузьма вообще познакомился с кошкой Машей, которая, будто бы, сказала ему: "Так тебе, Кузенька, нужно моё молочко. Ведь ты же ещё младенец. Я тебя накормлю. А эти люди тебя замучают". Вот туда-то он и убегал. Несколько раз его ловили и возвращали домой. Но 1 июня он убежал и в сарае его не нашли. Потом несколько раз отец пытался его найти, но всё безуспешно. Кузьмы не было. Так первоначально поехали без Кузьмы. После того как отец отвёз вещи, он вернулся в город: ведь ему надо было на работу.
А мы на следующий день поехали на дачу. Как я уже говорил, наконец-то, наш участок дороги электрифицировали, так что теперь можно ехать в Горьковское на электричке.
Я хорошо помню наш отъезд. Наша электричка отправлялась в 13.10. Она шла до станции Горьковское (тогда такие электрички были). Мы ехали со всеми остановками.
Тобса больше нет. В 1968 году он ещё был, а вот в этом году его не стало.
Что доподлинно с ним случилось, окутано тайнами. Ясно одно: Тобса не стало. Но это не означает, что вообще не приходилось встречаться с собаками. Такие встречи были, но они не были столь впечатляющими. И всё же и собака стала объектом моих интересов, даже собачий лай. Ведь чаще всего собака лает громко. Но бывают моменты, когда собачий лай становится тихим. Видимо, собака как бы размышляет. А я уже в ту пору даже подумал, что собачий лай — это тоже своего рода вид искусства.
Ну, а по большому счёту, надо было думать о более серьёзных делах, например, об ориентировке. В первый же день отправился на прогулку по участку с тростью. А кончилось тем, что трость провалилась в яму с водой. К счастью, сам я не провалился. Мама вызволила мою трость. Мы поняли, что этими проблемами надо серьёзно заниматься. В дальнейшем этим и занялись. Я надеюсь рассказать об этом более подробно.
В тот период происходили походы мамы и Нади за навозом. Сразу оговорюсь: я в этих походах не участвовал. Я по-прежнему не выношу запаха навоза.
Но мне гораздо больше запомнился другой поход. Это было, когда бабушка приехала к нам. Мы ходили в лес. Не помню, что мы искали (для грибов ещё было рановато). Бабушка показывала мне растения, которые росли в лесу. Она показала мне растение, которое разделялось на части. Как оказалось, это был хвощ. Я был этим удивлён, так как читал, что хвощи — доисторические растения и, стало быть, давно вымерли. А тут оказалось, что хвощ существует реально. Я подумал, что его надо принести в школу. Но этого сделать не удалось. А Валентина Петровна сказала, что хвощ принести нельзя — не сохранится. Вот это, действительно, очень важно и очень интересно.
В этот же период я слушал радиопередачи. У нас по-прежнему работал только один приёмник "Нева". Он был уже старый и довольно хрупкий. Я этого не учёл. Однажды я "ловил" Москву, мне этого сделать не удалось — ручка настройки крутилась до бесконечности, и никакого звука, кроме гудения приёмника, не было. Отец увидел мои попытки и сказал, что я сломал тросик. Но если это и было сделано, то неумышленно. В конце концов, отец починил приёмник. Но всё равно, очень скоро он стал "ловить" только "Маяк". А сейчас, в июне 1969 года, происходил второй международный фестиваль детских радиопьес. В этом фестивале участвовали пьесы из социалистических стран, а также Норвегии, Франции, Швеции. Приняли участие такие спектакли: "Лучшая оценка", "Пансионат "Вид на море", "Цезарь на льдине", "Тинка", "Сверхзвуковая-4", "Папа, мама, восемь детей и грузовик", "Приключения Нулика". Во время прослушивания последнего как раз и случились неполадки с приёмником, так что Александр Львович дал мне на время свой. Наученный опытом 1964 года, я уже более не стал его эксплуатировать так активно. Послушав спектакль, вернул приёмник.
Слушал я и "взрослые" спектакли. Как раз в тот первый день я слушал окончание радиоспектакля по пьесе Льва Славина "Интервенция".
3. Серёжа
Серёжа — это сын Александра Львовича и Жени, его жены. Он родился 17 апреля 1968 года. Летом его привезли на дачу. В ту пору это был ещё младенец. Он кричал. Но его голос ничем особенным не отличался. Это означало, что он требовал к себе внимания.
И вот наступил 1969 год. Серёже исполнился год. Теперь он уже ходил. И теперь мы имели возможность познакомиться с ним ближе. Так оказалось, что наши встречи с Серёжей происходили очень часто. Ну, с Александрой Павловной и Линой Ивановной мы общались постоянно. А Серёжа? Он был тут, и постоянно проявлял себя.
Он был подвижным ребёнком. Не младенец, а и именно ребёнок. Но он ещё слаб, а потому нуждается в особых средствах защиты. И такое средство защиты у Серёжи было. В этом качестве выступал детский манеж, куда Серёжу периодически клали, когда взрослые не могли с ним заниматься, но он мог действовать самостоятельно, то есть, играть со своими игрушками. Показали этот манеж и мне. Я имел возможность туда попасть. Тогда я мало что в этом понимал, о многом узнал позже.
Именно в последующие годы я наблюдал за поведением маленьких детей, которых помещали в манежи. Они достаточно ловко там играли, что и привело меня к моей собственной интерпретации игровой деятельности маленьких детей. И дело дошло до того, что у меня появилось желание снова стать ребёнком, и чтобы меня тоже поместили в манеж.
Но сейчас надо рассказывать о Серёже. Конечно, как и всякий маленький ребёнок, он играл. По словам Александра Львовича, "самая любимая игрушка — это камни". Это надо понимать так: Серёже нравилось перебирать камешки или ощупывать их ручками. Уже раньше я заметил, что когда ребёнок играет с разными предметами, он стучит ими (я и сам стучал). А вот Серёжа, во всяком случае, в те моменты, когда я его наблюдал, не стучал. У него роль звука, имитирующего стук, выполнял голос. Он мог произнести "бах", Но я не слышал, чтобы это относилось к каким-нибудь другим предметам. Точно так же Серёжа голосом в определённом ритме произносил последовательности звуков, свидетельствующих о том, что он переходит к формированию речи. Так от него можно было услышать "ка ка ка ка ка". Возможно, эти звуковые последовательности могли бы быть интерпретированы как намёк на известные действия по удовлетворению естественных потребностей. У меня было и другое объяснение этого явления. Для ребёнка важен не только звук, но и вибрация. Одно и другое обычно дополняют друг друга. Но вот, например, ребёнок стучит игрушкой или каким-то другим предметом по земле. В этом случае вибрационный эффект не достаточен. Поэтому он производит голосовой звук, имитирующий стук. Так вёл себя ребёнок, которого я наблюдал в 1976 году. Он играл с палкой. Недостаток вибрационного эффекта он компенсировал голосовыми звуками: чщ, чщ, чщ, ббум, ббум, ббум. У Серёжи голосовой звук появлялся не как сопровождающий действие, а сам по себе. Это была своего рода игра в игру.
Как и у всякого ребёнка, у Серёжи были игрушки, которые направлены на формирование у него подвижности. Среди них особенно запомнился мячик. Он был необычный по форме — надувной. Такой мяч был бы весьма подходящим для изнеженного ребёнка, каким, к сожалению, был я. Мне тоже купили такой мячик (это произошло во время нашего пребывания в Москве), но я им пользовался не в полном объёме. Как оказалось, я был, если можно так выразиться, "теоретическим ребёнком". Я допускал для себя возможность использовать игрушки, но как только дело доходило до практики, я мог отказаться. Так происходит и сейчас. Возможно, мой возраст порождает некоторые комплексы, которых не было раньше и не позволяет мне уподобиться маленькому ребёнку, а потому этот ребёнок остаётся для меня лишь объектом пассивного наблюдения.
Но вернёмся к рассказу о Серёже. В годовалом возрасте у него были две прабабушки и две бабушки: Александра Павловна, Циля Израилевна, Эмма Абелевна, Лина Ивановна. Последняя была с ним в течение первого летнего месяца. Видимо, её он уже отличал. Видимо, он слышал её имя (дома её звали Инна). А он протяжно говорил "И-и-и". Такими были его первые звукоряды. Но его прабабушка Циля Израилевна учила его не совсем тому, чему, видимо, надо было учить в то время. Так она учила Серёжу отвечать на вопрос: "Кто самый хороший мальчик?" На этот вопрос он отвечал: "Я". Тут ему не требовалось каких-либо интеллектуальных усилий — достаточно было простого рефлекса. Но при всей видимой забавности подобных речевых упражнений у ребёнка формируются первые признаки эгоизма, которые не желательны. Но, похоже, этого удалось избежать. Сейчас же он почти постоянно был рядом с нами. Мне, во всяком случае, рядом с ним было интересно, и чувствовал я себя не так одиноко. Интересно было всё. Необычно было то, что он использовал свои "речения" как имитацию действий, которые должен был бы производить посредством манипуляций предметами.
В тот год наши встречи с Серёжей происходили постоянно. В дальнейшем мы общались реже, но, тем не менее, мы имели возможность наблюдать за его успехами, за прогрессирующим его развитием. Они были столь впечатляющими, что кажется вполне естественным то, что он стал вполне успешным человеком. О некоторых его успехах я в дальнейшем скажу. А сейчас вернёмся к нашей жизни.
4. Первый приезд Сергея Ананьевича и Ирины Валентиновны
Они приехали в субботу в начале июня. Было достаточно тепло: ведь лето началось. И кажется совершенно естественным, что в такой обстановке приезжают друзья. Именно такими друзьями казались Сергей Ананьевич и Ирина Валентиновна. По поводу этой встречи могу сказать, что, например, Ирина Валентиновна некоторое внимание уделила и мне, и это не было проявлением снисходительного отношения к ребёнку. Впрочем, поначалу для меня всё было, как обычно. После 22 часов меня отправили спать. А остальные взрослые пошли на прогулку. Ходили они недалеко. Но как оказалось, на улице было всего +2 градуса. Однако отец, по его словам, был одет в летнюю одежду, а обувь вообще была на босу ногу. В результате он простудился и несколько дней лечился в Горьковском.
Ещё прошло какое-то время. Поэтому, когда они к нам приехали, было похоже, что начинается настоящее потепление. А мне вспоимнается, что именно в это время Ирина Валентиновна читала мне некоторые главы из повести Василя Быкова "Сотников". Вспоминается, что именно в это время взрослые играли в бадминтон. Иногда не все потенциальные игроки играли. Так например, Сергей Ананьевич иногда не играл, а только комментировал (порой довольно язвительно). Впрочем, комментировал и отец. Например, он говорил: "Отбил глазом" (я, конечно, понимал, что сказано это было не буквально: увидел, куда собирался бить соперник и предпринял ответные действия). А Сергей Ананьевич прокомментировал это так: "Отбил глазным яблоком" (ещё более забавно). А когда заходили в аут, то они про такого человека говорили "Аутист", так как не знали истинного значения этого термина, (об аутизме стали говорить начиная с конца 70-х годов, а, может быть, и раньше. Причём особенно много говорили о раннем детском аутизме). А ещё, когда у них в игре случалась потеря подачи, они забавы ради говорили "Потеря поддачи". Подобные замечания можно было услышать от и Ирны Валентиновны и Сергея Ананьевича. Так проходили их игры. А мне, хоть я не мог принимать в них участие, они были интересны, так что я с удовольствием на них присутствовал.
Я уже говорил, что после субботней прогулки отец простудился и заболел. При этом у него была очень высокая температура, чуть ли не 40. В течение недели он лечился. После этого он вернулся к работе.
5. Людмила Николаевна Боришанская
Я много слышал о ней от мамы. Начиная с 1965 года, то есть, с того момента, как мама пошла работать в "Электронмаш", она довольно часто упоминалась в разговорах моей мамой. Они обсуждали имеющиеся проблемы и пыталиь разрешить жизненые ситуации. Конечно, по малолетству многого не понимал. Но её звучное имя будоражило моё воображение. Но как-то так случилось, что ни разу мы с ней не встречались.
И вот в середине июня 1969 года она к нам приехала. И едва услышав её голос, я понял, что она хороший добрый человек.
В тот же день вместе с моими родителями она ходила в лес. А на следующий день с утра мы все вместе слушали передачу "С добрым утром". И была в этой передаче песня, в которой были сакие словосочетания: "У самого синего моря… У самой весёлой палатки". Именно по этим словам я её и запомнил (больше, однако, ни разу не слышал эту песню). Мне почему-то подумалось, что именно она могла эту песню спеть. Как-то её голос соединяется с этой песней. Но это было первое впечатление.
Вечером этого дня мы все вместе поехали в город. Ей нужно было на работу, а у нас — другая поездка. О ней я теперь и поведу рассказ.
6. Поездка в Москву летом
Эта поездка была обещана мне тогда, когда мама и отец ездили в Москву без меня. Думали, что мы с мамой поедем вдвоём, а отец останется в Ленинграде — ведь он работает. И вот в тот момент, когда мы уже собирались ехать (билеты были куплены заранее) всё неожиданно изменилось. Дело в том, что намечался уход отца из ЛОЦЭМИ. Вначале это обставлялось так, что его новое место работы будет находиться в пяти минутах ходьбы от дома. Для него это могло быть благом: он мог приходить на обед домой. У него был больной желудок, а потому нормальная домашняя еда ему была полезной. Но о его переходе на другую работу речь впереди.
Сейчас же у отца начался отпуск, и он решил поехать с нами. Но ему надо было самостоятельно покупать билет, так как ехать вместе с нами у него получиться не могло. Утром этого дня он позвонил по телефону, наверно, с вокзала и сказал, что едет в Москву, но в час дня, сказав, что, наверно, плохой поезд. Мы же ехали так, как было запланировано.
На Московский вокзал мы ехали на трамвае.
Пришли на вокзал. И тут я услышал объявления, от которых, что называется, глаза разбегались. Оказывается, с Московского вокзала идёт много поездов. Во-первых, это были электрички. Меня очень удивило, что шла электричка только до станции Обухово. Мне подумалось, что это странно: ведь Обухово — четвёртая остановка после Ленинграда. Но, видимо, в этом была необходимость.
Потом я услышал про поезд Ленинград-Горький (поздне ходивший до Иваново, а в современных условиях это поезд Санкт-Петербург-Самара с вагоном до Уфы).
И вот мы подошли к нашему поезду. Сели в вагон. Через некоторое время поехали. Дорогой мама читала мне повесть Сергея Баруздина "Новые Дворики". Эту повесть я уже читал в 1965 году, но и сейчас слушал её с удовольствием.
Путешествие прошло без приключений. Мы ехали скорым поездом №9. Без приключений же прибыли в Москву. На Ленинградском вокзале нас встретили отец и дядя Миша. С вокзала на метро мы поехали домой. Так началась наша московская жизнь. Она была по-своему интересной, но многое было трудным.
Бабушка ходила с трудом, как мне говорили, с двумя тростями. Я, как это ни странно, мысленно пытался интерпретировать некоторые моменты, связанные с реализацией некоторых её действий по-своему, по-детски. Более того, в самих её действиях я усматривал что-то детское. Это было связано с её отдыхом, с тем, как она ложилась в кровать, как принимала лекарство (таблетку не глотала, а разжёвывала — видно, она была слишком большой). Но почему детское? Ведь бабушка — взрослый человек, в данном случае пожилой человек, и вдруг детское? А всё дело в звуках (правда, не голоса, а механических движений, перемещений). Что-то я услышал такое, что можно было бы сопоставить с движениями и действиями ребёнка: они осторожные, крадущиеся, но одновременно достаточно шумные. Это и понятно. Когда у человека болят ноги, он ходит осторожно, хромает. А шум происходит от того, что по той же причине боли в ногах он вынужден подволакивать больные ноги, шаркать ими. То же происходит и у маленького ребёнка, который только встал на ножки и пошёл.
И вот я любил полулежать на диванчике (стоял тогда в спальне маленький такой диванчик, не очень-то уютный и со странным неприятным запахом, на котором спать было неудобно — слишком жёсткий, но вот в течение дня полулежать — это за милую душу), и представлять себе её лежащей в кровати. Она волей моего воображения превращалась в ребёнка. И висело у неё над головой нечто, напоминающее куклу-"неваляшку". И это что-то звенело. В общем складывалась иллюзия детства, хотя было вполне понятно, что ничего подобного на самом деле не было. Но именно так начал складываться мой параллельный мир — мир моих фантазий, которые я назвал видениями. Чаще всего они возникали ночью или ранним утром, когда я ещё не вставал, но уже и не спал. При некоторых условиях они могли возникнуть и днём (если я свободен или болен, или нахожуссь в необычных условиях, например, в заграничных путешествиях в момент пассивного отдыха). Эти видения будут сопровождать меня всю жизнь, в каком бы качестве я ни выступал: будь то школьник, или рабочий УПП, студент, аспирант, сотрудник отдела социальной реабилитации слепоглухих (а в этот период особенно, потому что, знакомясь с литературой по слепоглухоте, я воображал себя таким ребёнком, который ничего не умеет, ничего не может, но испытывает ощущения, одним из которых является воздействие на него со стороны предметов внешнего мира и со стороны людей), сотрудник научно-практического реабилитационного центра, института раннего вмешательства, института открытого образования, председателя отделения слепоглухих, а теперь пенсионера, находящегося либо дома, либо в пансионате для пожилых людей. О некоторых из них я в дальнейшем расскажу. Но сейчас могу сказать: зачастую в этих видениях я представлял себя ребёнком и даже младенцем (в специальной литературе эти две стадии развития ребёнка различаются). Я лежал в своей кроватке и делал то, что обычно делают младенцы: сосал пальцы, стучал по спинке кроватки и выражал голосом своё отношение к этим и другим подобным действиям. Но в то время всё это ещё только начиналось.
А я продолжаю рассказывать про нашу московскую жизнь того времени.
Я слушал радио, особенно передачу "Московский радиочас" — информационную программу "Московские известия", детские радиопостановки (например, по книге Астрид Линдгрен "Расмус-бродяга").
Дедушка продолжал читать бабушке книги. До сих пор он читал ей художественную литературу — романы Вальтера Скотта, Рабиндраната Тагора, Герберта Уэллса и других писателей. Сейчас же, к моему удивлению, он читал вслух медицинскую книгу. Так я впервые услышал про холестерин, про атеросклероз (рановато в тринадцать-то лет про такое знать, тем более что кроме самих этих слов ничего иного понять я не мог).
В эти годы бабушка и дедушка оказывали нам небольшую финансовую поддержку. И вот в день нашего отъезда вдруг приготовленные деньги куда-то пропали. Встал даже вопрос о том, что в тот день мы можем не поехать. Я сдуру ликовал и даже выражал это своё ликование вслух (ну ребёнок, что возьмёшь!). Но всё-таки мы уехали.
Вот таковы вкратце события нашей московской жизни в этот период. На некоторых из них я хотел бы остановиться более подробно.
7. Лена
10 апреля 1969 года в семье дяди Миши и Ольги Георгиевны родилась дочь, которую назвали Леной. Мне не довелось видеть её в конце апреля-начале мая, когда мама и отец ездили в Москву. Ведь я не ездил туда из-за болезни. Родители же посчитали, что своим появлением в Москве в таком состоянии я могу спровоцировать болезнь у неё. Как мы видели, серьёзных оснований для этого не было. Но, как говорится, что было, то было. Не довелось поехать в Москву тогда, приехал сейчас. Наша встреча состоялась уже на следующий день. Как раз в тот момент, когда её собирались везти (на коляске) на прогулку. И вот её одевали. А она пищала. По обычным меркам, можно было бы сказать, что она капризничала. Но можно ли говорить такое о двухмесячном младенце? Сомневаюсь. А как же понимать тогда эти сигналы? А понимать их нужно так, что она пытается сообщить взрослым о своих ощущениях. Её крик говорит о том, что эти ощущения нельзя считать приятными. Но иначе действовать было нельзя, а потому эти проявления её состояния приходилось преодолевать. К тому моменту Лена весила 5 кг 600 г. Кормили её яблочным соком и чем-то ещё в этом роде.
У незрячего человека есть две возможности контакта с маленьким ребёнком: либо тактильный, либо слуховой. Первый не был у меня преобладающим. Более того, прямой тактильный контакт с ребёнком вызывал чувство страха. Его трудно объяснить (ведь ребёнок не собака и не кошка: укусить или поцарапать вряд ли сможет — во всяком случае, не это составляет его цель). Впрочем, тут есть один "подводный камень": младенец не в состоянии контролировать свою выделительную деятельность. И может случиться (причём сам младенец в этом не виноват), что он "сделает свои дела" на взрослого человека или на ребёнка постарше — кто его держит. Но и потом мне как-то странно было, что у меня на коленях кто-то сидит. Кажется, сам я не так часто даже в положенном возрасте сидел у кого-то на коленях, поэтому мне не с чем особенно сравнивать. Но так или иначе пройдёт 20 лет, прежде чем я с удовольствием подержу на коленях одну за другой своих маленьких племянниц. У меня на коленях они затихали, а я испытывал удовольствие, дотрагиваясь до их гладких ручек. Именно эта единственная часть тела, которая мне "приглянулась", и я с удовольствием дотрагиваюсь до них у самых разных маленьких детей.
Что же касается звуков, то очень скоро я понял, что особое удовольствие доставляет мне не звук голоса, а те механические действия (разные стуки, перемещения предметов хотя бы на небольшое расстояние, например в пределах кроватки или манежа (про последний я узнал лишь в 1969-1975 годах), составляющие первоначальную игровую деятельность маленького ребёнка.
Ничего подобного я не увидел у Лены. Возможно, двухмесячный младенец ещё ничего подобного делать не может? Но нет, говорят, что он играет руками даже в чреве матери. Но, видимо, уже на этом этапе проявляются индивидуальные особенности ребёнка: в одних случаях он активен, и его активность проявляется в самом раннем возрасте, а в других — пассивен, такой активностью не отличается. Возможно, эта активность появится позже, либо, если в этом имеется необходимость, эту активность надо стимулировать. Сейчас же я могу лишь констатировать: то, что я слышал, говорило о не вполне адекватном её настроении, каким в то время был бы ребёнок, которого собираются везти на прогулку, где он должен получить определённый положительный набор эмоциональных впечатлений, на основе которых должен сформироваться позитивный образ этого мира. Но если этого не происходит, если он, по мнению взрослых, капризничает, то в чём причина такого состояния ребёнка? В этом надо разбираться. Но, похоже, взрослыми это воспринималось как обычное дело. А вслед за этим необходимые действия всё-таки состоялись, а потому прогулка стала возможной.
Я наблюдал за развитием Лены в разные периоды её дошкольного детства. Мы увидим разные её состояния. В целом они говорят, что ребёнок вполне нормальный, и никаких отклонений у неё нет. Это хорошо.
8. В лесу
Продолжаем рассказ о пребывании в Москве. Говоря о Лене, я упомянул о том, что они с матерью собирались на прогулку. Конечно, и мы тоже направились туда. Шли мы недалеко от дома. Точнее, в лес. Мы все дружно так его называем, но, на самом деле, это, конечно же, лесопарк. Раз он находится на территории города, то это значит, что он насажен. Произошло это в тот момент, когда велось строительство Московского университета в его нынешнем виде, то есть, в 50-е годы. Быть в этом лесу достаточно приятно. Воздух чудесный. Деревьев много: сосны, ели, есть и лиственные деревья. Через этот лес проходят прогулочные маршруты, есть различные игры и аттракционы для детей. Рельеф холмистый, почвы глинистые, как и по всей Москве. Через этот лес можно дойти до общежития университета "Дружба народов" имени Патриса Лумумбы. Недалеко и сам этот университет. Нередко, гуляя по этим краям, можно видеть молодых людей разных национальностей и рас, слышать разноязыкую речь, например, арабскую, французскую. Всё это студенты из разных стран, преимущественно, африканских, азиатских. Но всё то, о чём я только что сказал, станет понято нами в дальнейшем. Сейчас же мне просто приятно было ходить вместе с мамой, вдыхать этот чудесный воздух. Я был очень рад тому, что приехал в Москву.
9. У тёти Зины
На следующий день после похода в лес мы поехали к тёте Зине. Точно не могу вспомнить, как мы туда ехали. Скорее всего, на троллейбусе.
Поездка была продолжительной. Сегодня встреча не была парадной, но всё равно для нас это угощение было диковинным. За едой происходили обычные семейные разговоры. Тётю Зину беспокоило положение дел у Руслана. Он учился в институте, но учёбой дело не ограничивалось, было что-то ещё. Он говорил: "Работаю в почтовом ящике". Позже я узнал, что так называется закрытое учреждение, чаще всего связанное с оборонной промышленностью. Но чем именно он занимался, и что это за предприятие такое, было покрыто тайной. Да иначе и быть не могло: тех, кого брали в такие учреждения, обязывали не разглашать сведения ни о самом предприятии, ни о своей работе в них.
Но не это волновало тётю Зину, а, скорее всего, характер его обучения. У него вдруг появились две страсти: музыка (эстрадная англоязычная музыка) и… мотоцикл. Впрочем, последнее тётю Зину беспокоило больше всего. И мой отец употребил всё своё красноречие для того, чтобы уговорить Руслана не делать этого, то есть, не приобретать мотоцикл и преодолеть в себе эту страсть. При этом он рассказывал случаи из мотоциклетной жизни дяди Миши и Эдуарда Фёдоровича Лорера. Отец говорил о том, что шофёры мотоциклы не любят, называют их "точилом". Дело доходит до того, что даже автоинспектору, если он едет на мотоцикле, шофёры говорят: "Гражданин инспектор, вы, пожалуйста, точило-то уберите!" Инспектор не доволен за "точило", но всё же вынужден смириться с таким отношением к его транспортному средству со стороны шофёров.
А ещё Руслан интересовался музыкальными записями, уже тогда говорил о стереопроигрывателе, который он считал лучшим, в сравнении с магнитофоном. Он говорил, что такая запись должна звучать особенно громко. А тут соседи недовольны. Как и всякий современный молодой человек, он несколько свысока на это смотрел. Он уже говорил, что они в этом не разбираются. Сейчас, впрочем, непосредственно об этом не говорили. А говорили в принципе, как это было бы возможно. Но о деталях не говорили.
Мы досидели допоздна, а потому идти домой уже не могли. И тётя Зина предложила нам переночевать.
Я хорошо помню, что в ту ночь видел сон. Мне снилось, что какой-то человек со странным голосом произносил одно и то же слово. Он тоненьким голоском говорил: "Преслинька" (получалось, что это он таким образом поминал известного американского джазового певца Элвиса Пресли). Возможно, это каким-то образом связано с теми рассказами тёти Зины. Этим и запомнилась та ночь. Это была моя последняя ночёвка у тёти Зины, пока мы жили в Ленинграде. Следующая будет через 28 лет, перед тем как мы вторично вернёмся в Санкт-Петербург.
Сейчас же утром следующего дня разговор был продолжен за завтраком. На сей раз тётя Зина говорила о бытовых проблемах. И получалось, что если приглядеться повнимательней, то окажется, что во многом они такие же, как и у нас. Это и кран подтекает, а из-за повреждённой прокладки кран при включении вибрирует. И это был ещё более страшный звук, чем у нас.
10. О московских магазинах
После завтрака мы покинули гостеприимный дом тёти Зины. Но мы направились не домой. Сели на троллейбус и поехали. Доехали до улицы Крупской. Здесь в то время располагались магазины "Власта" и "Лейпциг". И вот мы туда пошли. Там было слишком много народу. Конечно, это были не москвичи. Москвичи могли быть где угодно, но только не в этих магазинах. Упаковочная бумага и конторский клей создавали весьма своеобразный запах. В лучшем случае, это может напоминать запах маленького ребёнка. Но, кроме этого запаха, который приятным не назовёшь (это при том, что сам ребёнок приятен), других атрибутов не было. Что мы искали, я не знаю. Просто ходили и смотрели. Но так ничего и не купили: то ли подходящего товара не было, то ли денег не было. В дальнейшем, когда мы уходили из магазинов без покупок, я говорил: "Всё купили". Но всё это наводило на мысли, для чего люди ходят по магазинам, если они точно знают, что ничего не купят. В ту пору мне это было непонятно. Я думал (да и сейчас думаю), что летом, выйдя на улицу, стараться, по возможности, находиться на воздухе, а не толкаться в помещении, где далеко не свежий воздух. А мы и очень многие люди ходят, а зачем? Впрочем, в ту пору я мог только думать об этом, но держал эти свои мысли при себе.
Примерно два часа ходили мы по этим магазинам. Потом сели на троллейбус. Приехали домой. Так и прошла эта "прогулка". В дальнейшем таких "прогулок" во время наших поездок в Москву будет немало.
Когда мы пришли домой, то стали свидетелями "объяснения" между бабушкой и её помощницей Верой Яковлевной. Я, когда вошёл, услышал только последнюю её фразу: "Ну, поищем, поищем". А после её ухода бабушка и дедушка практически в один голос говорили, что она выпила рюмку дорогого армянского коньяка. Было ли это на самом деле, или это было следствием тяжёлого характера бабушки (увы, понимаю, что мне, внуку, не пристало так говорить о своей бабушке, тем более, что лично меня она никогда не встречала грубым словом или как-то меня "воспитывала". Напротив, кажется, она всегда меня жалела, так что, вроде бы, грех жаловаться. Но вот с другими людьми — тут я сам был свидетелем некоторых бурных сцен. Но доподлинно известно, что вскоре после этого Веру Яковлевну "уволили". Её место заняла Лидия Григорьевна, лифтёрша. А через некоторое время Вера Яковлевна снова появилась у бабушки. Такая вот история.
11. Поездка в "Узкое"
А теперь мы приступаем к рассказу об одном из последних событий, связанных с пребыванием в Москве — о поездке в санаторий "Узкое". "Узкое" — это московский академический санаторий, здесь отдыхают учёные. Не раз сюда приезжал и дедушка. И вот в предпоследний день нашего пребывания в Москве он предложил нам всем туда поехать. Как оказалось, ехать сравнительно недалеко, на Калужское шоссе. Мы вышли из дому, пришли на остановку автобуса. Сели на автобус. Проехали три остановки до станции метро "Калужская". Но в метро не пошли. От метро мы сели на другой автобус, который и довёз нас до места.
Почему санаторий называется "Узкое"? Вероятно, это связано с характером местности. Здесь хороший воздух. Правда, как и везде в Москве, почвы глинистые. А глина от дождей размокла и стала скользкой. Вот почему, когда мы с отцом в самом начале путешествия шли вместе, внезапно поскользнулись и упали. Впрочем, быстро поднялись на ноги. Дальнейший путь прошёл без приключений.
Я развлекался по-своему. Мне дали палку. Я вёз её по земле и изображал поезд. Поезд шёл по Тардилии. Я называл придуманные мною населённые пункты: Амайра, Уортерк, какие-то ещё, названия которых уже не помню. Это были отголоски игры в другие страны, которая переместилась на территорию Москвы.
мы узнали, что Узкое — в прошлом было имением князей Трубецких, и оно сыграло немаловажную роль в отечественной культуре. Гораздо позже я узнал, что частым гостем "Узкого" был известный поэт и философ второй половины девятнадцатого века Владимир Соловьёв. Там он и умер в 1900 году. Впрочем, в то время мне фамилия Трубецкие ни о чём не говорила.
Вся наша прогулка происходила, в основном, на улице. Но дедушка сказал, что нас туда пустят. При этом он сопроводил эти слова высказыванием: "Я ведь не фига с маслом". Такое выражение в русском языке равносильно другому — пустое место. Говоря так, дедушка хотел этим сказать, что его авторитета достаточно для того, чтобы его ближайшие родственники могли бы войти внутрь здания и осмотреть его. Самое любопытное в том, что мама до самого последнего времени помнила этот эпизод и говорила, что дедушка произнёс эти слова ехидно. Лёгкий смешок при этом соскользнул с его губ. Но это для тех, кто его давно знает. А для тех, кто не знает, это выражение некоего превосходства, которого он в других случаях (по крайней мере, на моей памяти) никогда ни перед кем не показывал.
И мы вошли. Я был поражён. Сразу почувствовал какой-то специфический запах солидного учреждения. Я даже затрудняюсь сказать, чем именно пахло. Сам дом свидетельствует о достаточной прочности, долговечности. Была приятная атмосфера, которая радовала. И радостно было от сознания того, что наши ведущие учёные имеют здесь возможность отдохнуть и поправить здоровье. Но одновременно подумалось и о том, какой вклад в науку надо внести и какие заслуги иметь, чтобы попасть в это прекрасное место. В дальнейшем нам довелось побывать в "Узком" уже тогда, когда либо готовились к переезду в Москву, либо тогда, когда мы уже там жили. Так было в 1977 и в 1978 годах. Но разница заключалась в том, что если при первой поездке в 1969 году мною двигали приятные чувства, присущие ещё ребёнку, для которого всякое новое ощущение было источником удивления, то впоследствии в связи с переездом в Москву то приятное, что было тогда, исчезло, а появились неприятные и даже недозволенные мысли.
Мы сейчас были в помещении всего несколько минут. Потом ещё прошлись по территории. Потом пошли к остановке. Сели на автобус. Доехали до станции метро "Калужская". А далее дошли до остановки.
И вот снова у нас было небольшое приключение. Ведь до сих пор адрес писался так: Москва, Юго-Западный район, квартал 42-А, корпус 19, кв. 33. А теперь появилась улица Обручева, 12, кв. 33. И теперь на протяжении многих лет мы будем сюда приезжать. А потом в течение 20 лет мы будем здесь жить. Этому предшествует великое горе. Но само это пребывание в Москве произведёт подлинный переворот в моей жизни.
12. В магазине "Рассвет" в период пребывания в Москве летом 1969 года
Несомненно, это событие было самым замечательным в период нынешнего пребывания в Москве.
Мы на автобусе доехали до станции метро "Проспект Вернадского", а на метро — до станции "Студенческая".
Пришли в "Рассвет". Встретились с Тамарой Михайловной. Я рассчитывал приобрести какую-нибудь книгу. Но тут меня ждало разочарование: новых книг не было. Преобладали учебники.
Другим вопросом, который интересовал меня в то время, был вопрос об ультразвуковом эхолокаторе. Об этом приборе я прочитал ещё в статье М.В. Марголина "Ультразвуковой локатор", опубликованной в журнале "Советский школьник" №1 за 1968 год, а также в статье А.М. Кондратова "Решать общими усилиями" ("Советский школьник", 1969, №3). И тут к нам присоединилась Александра Павловна. Она сказала, что принимала участие в испытаниях этого прибора. Что же он собой представляет? В уши вставляются наушники, а в руку вкладывается трость (но эта часть прибора лишь по форме напоминала трость, на самом же деле назначение её совсем иное). Ультразвук, отражаясь от препятствия, возвращается в прибор и передаётся в наушники в виде звукового сигнала. Однако то, что в ушах вставлены наушники, лишало человека возможности слышать остальные звуки, что ведёт к ещё большему ограничению его звуковой ориентации. "Меня лишают возможности слышать звуки" — таков был её вывод. Это значит, что нечего в ближайшее время надеяться на то, что такой прибор появится у меня. Но попутно нами был затронут и другой вопрос — об аппарате для чтения слепыми плоскопечатной литературы. Но и тут ничего нового не произошло. Вспомнили Ивана Афанасьевича Соколянского (знаменательно, что наша беседа происходила в год его 80-летия), что он ещё в 30-е годы изготовил в одном экземпляре "читальную машину", которая, действительно, с помощью фотоэлемента позволяла "переводить" печатный плоский шрифт в тот шрифт, который мог бы быть воспринят незрячим с помощью пальцев рук. И вспомнили, как в 1959 году мы встретились с Соколянским и Мареевой, как видели Юлию Виноградову и, наконец, он продемонстрировал усовершенствованный вариант своей "читальной машины", а также его уверенность в том, что когда я подрасту, эти приборы будут доступны. Увы, ничего подобного не произошло. После смерти Соколянского в нашей стране все научные и практические работы по созданию этого прибора были прекращены. Обо всём этом мы ещё будем говорить не раз. И мне доведётся соприкоснуться с германским прибором "Оптакон", который изготовлялся фирмой "Baum electronik". Но приобрести его в личное пользование не удалось — этот прибор стоил 5000 долларов США. Но в дальнейшем окажется, что более перспективным является в данном случае использование компьютера с брайлевским дисплеем. Однако всё это произойдёт через много лет.
И всё-таки я спросил про головной телефон "Тон-2". К счастью, он оказался в продаже. А что это такое? Это два наушника, которые вставляются в уши, а, с другой стороны, подключаются к источнику передачи звука: то ли это радиотрансляционная сеть, то ли приёмник, то ли телевизор. В Москве я слушал его от радиосети. Однако мне казалось, что слышу я лишь одним ухом. К тому же держать их в ушах в течение долгого времени было невозможно. Но оказалось, что эти наушники необязательно нужно носить на ушах. Они могут быть положены на какую-то поверхность рядом или повешены на стенку. И при этом можно их слушать более комфортно — ведь необязательно они должны "орать" в уши. Так я слушал программу "Московский радиочас", в рамках фестиваля детских радиопьес передавали спектакль по повести шведской писательницы Астрид Линдгрен "Расмус-бродяга".
Сейчас же я покидал магазин "Рассвет". Ну что ж, книгу мы не купили. Но это произойдёт позже.
13. Прослушивания пластинок во время пребывания в Москве летом 1969 года
Наши прослушивания продолжались. Помимо уже известных мне певцов: Энрико Карузо, Беньямино Джильи, Дузеппе Ди Стефано, я услышал записи певцов, которых ранее никогда не слышал. Это был Джузеппе Ди Умфо. Он пел оперные арии, а также неаполитанские песни. Первые ноты дотоле неизвестного мне танго до сих пор звучат в моей голове.
Кроме того, мы слушали запись певицы Тоти Даль Монте. Так в интерпретации дяди Миши звучало это имя. На этот раз дядя Миша не стал дарить мне пластинки. Он дал нам почитать книгу Тоти Даль Монте "Голос над миром". Эту книгу мы будем читать прямо в дороге, пока мы ехали из Москвы в Ленинград. Потом мы продолжили читать её уже на даче. Потом на долгое время мы прекратили чтение. И только в 1974 году бабушка взяла её в своей библиотеке, и мы прочитали некоторые её страницы. А сейчас мы закончим рассказ о пребывании в Москве.
Возвращаемся в Ленинград и Горьковское. Каникулы продолжаются, но продолжается и трудовая жизнь. Обо всём этом наш дальнейший рассказ.
14. Поездка в Волховстрой
В отличие от принципов построения классического литературного произведения, основанного на последовательном изложении событий, я предпочитаю говорить о событиях на основании их значимости в период, о котором в данный момент идёт речь.
Накануне отъезда из Москвы мы написали письмо Коле. Я не говорю "я написал", а именно "мы написали". Напомню, что в 1967 году мы купили прибор, бумагу и грифель для дедушки. Ему понадобился Брайль, а потому мы и продиктовали ему алфавит и цифры. Летом 1967 года он написал мне письмо по Брайлю. С той поры прошло много времени. Бабушка и дедушка перехали на новую квартиру. Многое могло потеряться. И вот потерялся грифель. Когда нет грифеля, пользуются любым инструментом, которым можно накалывать точки: шилом, гвоздём, вязальной спицей. Вот именно вязальной спицей мы и воспользовались. Я сам пробовал писать спицей, но и тут слабая моторика рук не позволяла действовать так же проворно, как если бы я писал грифелем. Это делала мама. Я же диктовал текст письма. Однако это письмо не было отправлено. 1 июля уже в Ленинграде, на приборе, на бумаге и нормальным грифелем я написал Коле письмо, в котором сообщил, что мы приедем 15 июля. Через неделю он прислал ответ. Он просил прислать телеграмму, в которой сообщалось бы, какого числа и с каким поездом мы приедем. Как раз в то время бабушка перешла работать начальником кондитерского цеха при ресторане Московского вокзала. Она посмотрела расписание поездов на Волховстрой и узнала, что есть поезд, отправляющийся в 10.22. Об этом она и отправила телеграмму, как просил Коля.
14 июля мы приехали в Ленинград. А 15 июля поехали в Волховстрой. Приехали на Московский вокзал. Нас провожал отец, он ушёл только тогда, когда убедился в том, что мы благополучно сели в вагон.
На вокзале Волховстрой-1 нас встретил Коля, да ни один, а с мальчиком, которого звали Юрой. Но в письме Коля ни про какого Юру не писал. Кто такой этот Юра? Пока мы ехали на автобусе, Коля рассказал про него. И оказалось, что они не одни. У них находятся гости: сестра Надежды Николаевны, Зоя Николаевна (тётя Зоя) и её дети — Юра и Ира. Юре было 13 лет, а Ире — 6 лет.
Но это ещё не всё: Владимир Сергеевич не здоров. У него было чуть ли не воспаление лёгких. Но, как это ни странно, всё это (так, по крайней мере, это казалось со стороны) не вызывало каких-либо проблем, как это можно было предположить. Но это круто меняло планы: ведь я думал, что мы снова уедем вместе. Но теперь получалось, что повторить "Горьковское-68" не удастся. Тут я ошибся: то, что было тогда, не может быть сейчас.
Но встреча была прямо-таки королевская. Чай пили с тортом. У Коли было новое развлечение — два волнистых попугая — Кузя (это в честь нашего кота Кузьмы) и Муся (это в какой-то мере было от уменьшительного наименования матери — муся, мусенька). А вообще он сохранял детские названия своих родителей. А странно он называл своих родителей. Вместо "папа" и "мама" отца, например, он называл "котентий" или "котюня". Почему это происходило? Дело в том, что Владимир Сергеевич в минуты особого веселья вдруг начинал мяукать, сопровождая этим звуком обычную нормальную речь, что, видимо, и навело Колю на мысль дать ему такое, даже не знаю, как и сказать: кличку, прозвище, наименование. Когда я в письме попытался так назвать своих родителей, мама не только обиделась, но потребовала, чтобы я переписал всё письмо. И это не произвол, не деспотизм, а вполне естественная реакция: ребёнок должен обращаться к родителям с почтением, а тут получается что же? Выходит, Коля ими пренебрегает уже в детстве? Не годится такое. Впрочем, тогда об этом не думалось.
Вечером этого дня мы ходили в сад. Поход проходил весело, потому что мы постоянно обменивались шутками. И в саду тоже было хорошо, и там было весело. А мы с Колей продолжали свою игру.
По возвращении и после ужина я с разрешения Владимира Сергеевича взял в руки баян и продемонстрировал весь свой репертуар. Играл я и то, что только что разучил. Увы, не очень твёрдо я владел материалом.
Однако такое большое количество гостей ставило вопрос о месте для ночёвки. Кое-кому пришлось спать на полу ("на поле", как сказал Коля). Кстати, ему это так понравилось, что он заявил, что так будет спать и дальше.
Два дня продолжалось наше пребывание в Волховстрое. И хотя я прекрасно понимал, что повторения прошлогоднего опыта не будет, но душа моя сопротивлялась. Как и при возвращении из Москвы, я ревел. Мне совсем не хотелось возвращаться без Коли. А то, что надо было не только примириться, но и принять это как данность, это было очень трудно. А я вёл себя как капризный ребёнок. Так продолжалось во время всего нашего путешествия на вокзал. А когда подошла электричка, я ещё продолжал плакать. Пока электричка стояла, Коля стучал мне в окно. А я отвечал ему, стуча по стенке.
И вот мы отправились, я продолжал плакать. А потом перестал плакать, а стал передразнивать машиниста, объявлявшего остановки и неправильно произносившего отдельные слова.
И вот мы приехали в Ленинград. Домой заезжать не стали. С Московского вокзала на метро доехали до Финляндского. А оттуда приехали в Горьковское. Так и закончилась эта поездка.
15. Кузьма нашёлся
Итак, в тот же день мы приехали на дачу. Встретились с отцом. Он сообщил сногсшибательную новость: Кузьма нашёлся. Впрочем, этому предшествовала целая эпопея: Кузьма всячески сопротивлялся, не давался в руки отца. Пришлось привлечь молодых парней, чтобы справиться с ним. Но, в конце концов, желанная цель была достигнута: Кузьма был пойман. И даже отец привёз его на дачу. Но тут стало ясно, что Кузьма окончательно отбился от рук. Из домашнего кота он превратился в дикого, способного лишь грабежом добывать себе пропитание. Однажды он попытался утащить палку семипалатинской колбасы и отправился с этой добычей на соседскую кучу, рассчитывая там втихаря полакомиться. Мама с большим трудом смогла отнять у него эту колбасу. Другие его "подвиги", равно как и его жизнь в продолжение последующего периода до момента нашего окончательного отъезда в город, теряются на задворках нашей истории. Впрочем, одно необычное событие вспоминается. Временами он оказывался на наших грядках. Он садился на них и громко и ритмично фыркал. Вероятно, тем самым он выражал недовольство. Впрочем, я уже тогда был склонен к тому, чтобы видеть в его поведении черты детства. Я воображал себе, что эти его фырканья представляют собой часть его игровой деятельности.
16. Встреча с Ириной Петровной и Димой
Вы ещё не забыли, кто такие Ирина Петровна и Дима? С ними мы встречались в 1967 году. Тогда, в один из тёплых июльских дней, мы вместе ходили на пруд. После этого я, во всяком случае, с ними не встречался. Возможно, мои родители и встречались, да только я об этом не знаю. Вот я, повторяю, не встречался.
Встреча, о которой сейчас идёт речь, произошла вскоре после нашего возвращения из Волхова. Это было в субботу. Возможно, отец уехал в город.
Ирина Петровна и Дима пришли к нам вскоре после завтрака. Мы пошли в лес. Вероятно, пошли недалеко. Я хорошо помню, что уже цвёл багульник (дурман). Аромат этого цветка очень сильный, но именно в этом его ядовитость. Ещё раньше, в 1964 году отец назвал его "болиголов", намекая на то, что от такого резкого аромата у человека болит голова. Вскоре это произошло и со мной как раз во время этой прогулки.
Но не этим была интересна наша прогулка. Главное, это, конечно же, общение. Мы разговаривали с Ириной Петровной. Она рассказывала о событиях из жизни семьи. Оказывается, её муж Евгений Львович в то время служил во флоте. Служба его проходила в районе Мурманска, и они с Димой летали к нему на самолёте. Попутно Ирина Петровна рассказывала мне, что на самолёте при взлёте и посадке надо пристёгивать ремни безопасности. Пройдёт 40 лет, и мы вместе с Ириной Петровной совершим полёт в Турцию и обратно. Но сейчас мы говорим о событиях, относящихся к 1969 году.
Мама и Ирина Петровна собирали чернику. Это было одним из важнейших действий во время наших лесных походов.
Наша прогулка продолжалась часа три. После этого мы вернулись домой.
17. К вопросу об ориентировке
В самом начале этой главы я уже говорил о том, что у нас были попытки заняться ориентировкой. Ещё в самом начале было происшествие, которым едва не закончилась вся моя ориентировка. Однако мало-помалу стало ясно, что дело это много сложнее, чем мы все думали. Почему? Я что, не понимаю, что я должен готовиться к самостоятельной жизни? Нет, понимаю. Но я не представляю, что реально происходит. Всё, что я понимаю, это лишь внешняя атрибутика ориентировки: мне дают в руки трость, я её должен держать в руке и стучать по земле (это то, что я слышу). Я иду. Осваиваю маршрут от дома до туалета. Мне кажется, что я иду прямо. Но мне говорят: "Правее, левее" (в зависимости от того, куда я отклонился). Причём говорят, как мне кажется, как лошадь понукают (кстати, реально нигде не слышал, чтобы лошадь понукали, больше читал об этом в художественной литературе, либо слышал в радиоспектаклях). Но образ подневольного существа уже тогда прочно вошёл в сознание. Я не лошадь, я человек, и я не хочу, чтобы мною командовали. И время от времени я бунтовал. Но парадокс в том, что душой я стремился к независимости (я почти постоянно об этом твердил), но реально получалось, что раз я не могу выдержать прямолинейное движение, то о какой независимости я тут толкую? Её нет и быть не может. Напротив, есть полная зависимость от родителей. Это состояние будет у всякого ребёнка до определённого возраста (во всяком случае, до того момента, пока он не закончил школу). Но у незрячего ребёнка эта зависимость будет ещё более жёсткой. Но если у него голова хоть что-то соображает, он будет стремиться к тому, чтобы снять путы, которыми он оказывается привязан. Он сталкивается с противоречием: он должен стремиться к самостоятельности, но он не может (или, по крайней мере, так кажется) проявить эту самостоятельность в самом первом и наиболее важном действии — в передвижении. Возникает вопрос, почему? Тогда, в 1969 году, ответа на этот вопрос не было. Теперь бы я сказал: я не понимал, а родители не могли объяснить мне так, чтобы я понял, что для этого необходимо, и как в этом случае надо было действовать. Но не будем спешить обвинять их. Они сами ввиду отсутствия помощи со стороны педагогов не могли этого знать. Сейчас мы кое-что знаем, но это знание было приобретено в других условиях, в другом месте, о чём мы в дальнейшем будем говорить. Но и его, этого знания, ещё совершенно недостаточно для того, чтобы ребёнок или даже взрослый просто встал со своего стула, взял в руки трость и гордой поступью пошёл бы, куда глаза глядят. Всё не так просто, как кажется при поверхностном взгляде. Я теперь вижу свою задачу в том, чтобы рассказывая о событиях своей жизни и имеющихся проблемах, возбудить мысль всех, чтобы они задумались над тем, как помочь таким людям — детям и взрослым, чтобы они встали на ноги и пошли завоёвывать мир.
Но, кроме ориентировки, мы пытались в это же время решить ещё одну важную проблему — подойти к освоению плоского письма. Положим, не вообще плоского письма, а решить задачу-минимум — научиться расписываться. И тут уже в голове появляется путаница: в своё время, то есть, в четвёртом классе, мне рассказали про письмо по Гебольду. Одну букву показали, и рады. А дальше-то что? А дальше движение застопорилось. Но оказалось, что письмо по Гебольду — это не единственный способ приобщения незрячих к плоскому письму. Вообще самый надёжный способ — машинопись и компьютер. Но до этого в то время было ещё очень далеко. В том же четвёртом классе, когда в ноябре 1967 года мы были в магазине "Рассвет", мне купили трафареты для плоского письма. И вот теперь, летом 1969 года, была предпринята попытка подойти к освоению письма, а, точнее, опять-таки речь шла об умении расписываться. Мы попытались освоить первую букву моей фамилии —"м". Но тут оказалось, что мне не понятны сами движения. В самом деле, шрифт Брайля, основанный на чётко фиксированных движениях (накалывание точек, расположенных в строгом, раз и навсегда установленном порядке), представляются более привычными, чем эти линии, которые не "посмотреть" руками, ни проконтролировать себя. А если мне это не подконтрольно, где гарантия того, что я это действие выполнил правильно? Пару занятий мы с отцом провели. Ни он, ни я не были удовлетворены. Кажется, вообще потеряли время зря. Но к этому мы ещё вернёмся в своё время. А сейчас продолжим рассказ о лете 1969 года.
18. Болезнь летом
В конце июля я простудился. Поначалу это был обыкновенный насморк. Температура была нормальная. Но всё же общее простудное состояние заставило меня лечь. После того как насморк с помощью домашних средств и капель удалось побороть, появился кашель.
Лечили меня обычными домашними средствами, главными из которых были капли.
Во время болезни я читал книгу (об этой книге я расскажу в разделе "Моё чтение"), слушал радио (не только детские передачи, но и, например, программы радиостанции "Нива"). Так например, я узнал, что уход за свиньями тоже такой же сложный, как и уход за маленькими детьми. Я, например, узнал, что свинья спит 20 часов в сутки (наверно, благодаря этому она и накапливает жир). Сам я ещё не так уж далеко ушёл от жизни и представлений маленьких детей, а потому мне вдруг снова замечталось о подобной жизни. Но сам же я понимал, что дважды пережить такое состояние нельзя. Поэтому единственная возможность приобщиться к такому состоянию — наблюдать за животными, за маленькими детьми и фиксировать в сознании то, что наблюдал, как представлял и вспоминать об этом потом. Поэтому мечты так и остались мечтами.
Итак, 28 июля я заболел, а уже 31 июля выздоровел.
19. Приезд Владимира Сергеевича, Надежды Николаевны и Коли
Ну, а как же моё желание общаться с Колей? Ведь нам не удалось уехать из Волхова вместе, как это было в прошлом году. Это, конечно, очень огорчало, но, как говорится, ничего не поделаешь.
Вскоре после того, как мы уехали из Волхова, я написал Коле письмо. А через несколько дней получил ответ— Письмо пришло прямо в Горьковское — такое случилось впервые за весь период переписки. Из этого письма я узнал, что вскоре после нашего отъезда приехала ещё одна гостья, на сей раз тётя из Перми. Коля сказал, что приедет к нам в августе, а когда, именно, дадут телеграмму (на это рассчитывали и мы). Но этого последнего не произошло (был своего рода сюрприз). Ожидалось, что это может произойти не раньше середины августа.
А произошло это прямо 1 августа. Как обычно по субботам, бабушка приехала к нам. У нас состоялся лесной поход.
И вот мы уже садимся ужинать. Вдруг какая-то женщина обратилась ко мне (голоса я поначалу не узнал). Я поначалу сказал что-то неопределённое. Потом она снова обратилась ко мне. И голос показался мне знакомым. О, так это Надежда Николаевна. Я поздоровался. А потом я спросил: "А Коля приехал?" Надежда Николаевна это подтвердила. А потом и Коля подошёл ко мне. Они приехали втроём: Владимир Сергеевич, Надежда Николаевна и Коля. И вот все сели за стол. Продолжили ужинать. А моему отцу не повезло: именно в этот день, точнее, в ночь предстояло дежурство по нашему кварталу. Вот в тот день оно и произошло. Он и пошёл.
А мы праздновали нашу встречу. Как только ужин закончился, и мы с Колей получили возможность свободно общаться, я спросил, до какого времени мы можем с ним общаться. Он сказал, что будет у нас до 9 августа. А сейчас все легли спать.
На следующий день Владимир Сергеевич продемонстрировал свою игру на баяне. Он сыграл вальс "Лесная сказка", вальс "Дунайские волны" (полностью), полонез М. Огинского (переложение, которое играл он, отличалось от того, которое играли в нашем кружке), марш И.О. Дунаевского из кинофильма "Цирк" и многое другое. Попутно они с моим отцом договаривались о том, что Владимир Сергеевич поможет подобрать новый баян. Он, между прочим, сказал, что есть аккордеоны, переделанные под баян, у которых кнопочная клавиатура, а звук аккордеона. Отец этим заинтересовался, и они с Владимиром Сергеевичем договорились о том, что в одну из суббот они встретятся и пойдут в комиссионный магазин на углу улиц Некрасова и Восстания, где как раз и могут быть эти баяны-аккордеоны. Но, как мы увидим в дальнейшем, этого не произошло.
Потом я показал свой репертуар. Конечно, он был далёк от того, что играл Владимир Сергеевич, но я был учащимся, а Владимир Сергеевич — почти профессионалом (не знаю, что помешало ему реализовать себя в этом качестве).
Но, скорее всего, не вина здесь его, а беда. Теперь-то я знаю, что даже специальное училище не даёт той профессиональной подготовки, которая необходима для музыкантов-исполнителей, а потому его выпускники вынуждены или искать возможность учиться в учебном заведении более высокого ранга, или работать на УПП. Но свой репертуар он постоянно пополнял, совершенствовал, развивал. Таким квалифицированным исполнителем был Владимир Сергеевич.
Конечно, мы ели и пили. А после обеда все, кому надо было ехать в Ленинград, поехали, а Владимир Сергеевич и Надежда Николаевна — в Волхов. И теперь в течение недели мы будем вместе с Колей. Вот об этом я теперь и поведу рассказ.
20. Мы с Колей
Итак, уехали Владимир Сергеевич и Надежда Николаевна. А Коля остался у нас. И я был этому очень рад.
Вообще-то, по большому счёту, мне было не очень-то до веселья. Ведь могло случиться так, что далеко не весь свой летний репертуар я мог подготовить, а я не слишком-то об этом беспокоился. И всё же мог я повеселиться.
Мы фантазировали о будущем. Впрочем, я о будущем ещё не задумывался. Я вообще ни о чём не задумывался. Я жил настоящим. Вот мы встречались с Колей. И это было для меня сейчас самым главным. А что будет потом, меня в ту пору мало волновало. Точнее, я о будущем мало задумывался. Коля же всё думал, что ему надо перебираться в Ленинград. Он уверял, будто Лидия Осиповна ему обещала, что если родители напишут заявление, она поможет получить квартиру в Ленинграде. Надо только обратиться к председателю ленинградского правления ВОС Алексею Андреевичу Макляцову, тому самому, с помощью которого удалось устроить на работу на третье УПП мою маму в пору моего раннего детства, он поможет. Но Колю уверяли, что никто не будет заниматься этой проблемой. А происходило это потому, что никаких законных прав у Коли и его семьи на предоставление жилплощади в Ленинграде не было. Но этого Коля не понимал. А я его поддерживал, потому что у меня самого были аналогичные мысли насчёт переезда в Москву. Колины мечты отразились и на нашей игре.
Итак, Коля фантазировал, что его родители получили-таки квартиру в Ленинграде, в районе Дачного. И вот он в сопровождении родителей каждый день ездит в школу на метро. Так он заканчивает среднюю школу.
Тут появляется ещё один момент — железнодорожный. Дело в том, что Коле очень хотелось работать на железной дороге. А для этого надо прозреть. А для того чтобы добиться этого, надо сделать операцию. С этой целью он едет в Одессу, где его прооперировали, в результате чего ему удалось восстановить зрение. Всё происходит успешно. Сбывается его мечта: он становится проводником вагона поезда дальнего следования Ленинград-Архангельск. Но он и меня вовлёк в эту игру. Во всяком случае, я тоже еду в Одессу, и мне тоже делают операцию, в результате чего у меня тоже восстанавливается зрение. А потом вместе мы снова едем одесским поездом. При этом я еду до Жлобина, а Коля — снова в Одессу. Знал он и подробную железнодорожную дистанцию. Помимо регулярных поездок, у них был атлас железных дорог СССР издания 1967 года, в котором содержались подробные железнодорожные дистанции. Эта игра была замешана на психологии, истории и политике. Психологическая составляющая основана на страхе. Надо сказать, что и страхи у каждого человека бывают его собственные, только ему присущие. У Коли это было связано с числом 95 (точнее, с платформой 95-й км). В Колиной версии, на этой платформе проживал некто Бульдо (или Бульдер). Этот Бульдо отличался тем, что он был бессмертен. И это его бессмертие достигалось благодаря его волшебным полосатым носкам. Он основал собственную страну Ниспинцию, в которой жили ниспиньки. Бульдо настолько их поработил, что они сохраняют чуть ли не рабовладельческий строй. Такая же ситуация имеет место и в соседних государствах, например на платформе 119-й км, где живёт таинственное племя вайваев. Точно такая же ситуация имеет место в Торфпосёлке (по дороге в сторону их садоводства). Там живёт племя быльчей, которыми правит королева Быльча восьмая. А эти уж и вовсе живут в навозе. Такие вот странные фантазии были у Коли. И это лишь краткий пересказ.
Итак, мы с Колей играли в его будущее (повторяю, сам я в ту пору про своё будущее даже не мечтал). Будущее для меня было ещё далеко.
Но вот я только что сказал, что будущее меня мало волновало. Но это касалось профессии. По нашей игре, у меня появилась семья (кто моя жена, неизвестно, она не появляется). Но она существует, потому что есть у меня маленький сын, которого тоже зовут Андрюша. Он незрячий. Но мы, его родители, озабочены тем, чтобы он всё-таки смог видеть. И вот мы едем в Одессу. Времени у нас много, а потому мы делаем большую остановку в Жлобине. Туда мы приезжаем вместе с Колей и его семьёй. Здесь мы встречаемся с тётей Ниной, дядей Павлом и Тамарой.
Помимо нашей игры, мы вспоминали разные случаи, слушали радио, часто это был "Маяк". Вспоминается песня, в которой были такие слова: "А Камчатка? А Камчатка от Москвы далековата… Не погода, не погода виновата, только вовремя не прибыл самолёт".
Ходили мы и на небольшие лесные прогулки, конечно, в сопровождении мамы. Гуляли мы, в основном, по посёлку.
А ещё Коля проводил надо мной "эксперименты". Несколько раз во время прогулок по участку он говорил: "Андрюша, хочешь, покажу тебе редкость науки?". Я же, ничего не подозревая, не чувствуя подвоха, говорил: "Хочу". И вот он брал меня за руку и подводил к тому месту, где эта самая "редкость науки" находилась. Он подносил мою руку к этому месту. А я ощущал под пальцами кошачью шессть. Короче, "редкостью науки" оказывался наш кот Кузьма. Я страшно злился. Но потом всё равно "попадался". Чего хотел Коля от такой проделки? Думал ли он таким образом помочь мне преодолеть страх перед котом (ведь котов и кошек я тоже боялся: но если собака порождала во мне страх как своим громким грозным лаем и тактильным контактом, то кошка и кот — тактильным контактом. Очень неприятно, когда некто из этого племени царапает своими липкими когтями и кусает меня. Но если у него и была такая цель, то он её не достиг. Уж слишком упорен был во мне этот страх. Увы, он остаётся со мной и до сих пор. Правда, одновременно появляется интерес к поведению животных (тех же собак и кошек, к их игровой деятельности).
Но одновременно мы занимаемся чтением, точнее, читаю я, а Коля слушает. Так я читал ему сказку Э. Лабулэ "Зербино-Нелюдим". Ему моё чтение нравилось, особенно когда я изображал разных героев: Зербино, короля, принцессу, министра.
Быстро прошла неделя. Как всегда, дни блаженства от общения с Колей неумолимо приближались к завершению.
На этот раз Владимир Сергеевич приехал за Колей раньше, в 11.48. И очень быстро они уехали. А я проплакал до самого их отъезда. И отец отвёл меня в комнату и сказал, что скоро и у меня произойдут интересные события. И с Колей мы встретимся. И вот об этих событиях я теперь и расскажу.
21. Отец меняет работу
В середине августа произошло ещё одно примечательное событие — отец ушёл из ЛОЦэМИ и перешёл на другую работу. Разговор об этом начался ещё в начале года. Я слышал об этом и от бабушки. Она говорила, что у отца плохое здоровье, что ему нужна особая диетическая пища. Для этого необходимо, чтобы он в обеденный перерыв питался дома. И ещё взрослые говорили, что на прежней работе ему мало платили. Впрочем, когда мы были в Москве, ни бабушке, ни тёте Зине ничего подобного он не говорил. Вопрос был в том, куда он перейдёт. Он сам пытался устроиться к Владимиру Ивановичу Лавриновичу (никогда не узнаю, чем Владимир Иванович занимался). Но самое большее, что он мог бы предложить моему отцу, это проявка плёнки, то есть, чисто техническая работа. Для отца это могло означать потерю квалификации. Само собой понятно, что он туда не пошёл. А нам он говорил: "Пойду на этот заводик". Но я в то время как-то уже себе представлял, что такое завод, и как там работают (во всяком случае, слышал кое-что, читал), и мне трудно было себе представить, как отец пойдёт на завод.
И вот он туда перешёл. После 10 августа мы приехали в город. Он сообщил, что перешёл на работу на завод "Северный пресс" в фотолабораторию. Этот завод находится недалеко от нашего дома. Как это происходило, в точности сказать не могу. Сам этот завод во многом был таинственным. Так вместо обычной вывески на воротах можно было прочесть: "Токари, фрезеровщики, слесари". Когда мы там проходили, был слышен гул станков, особенно отчётливо выделялся пилящий звук столярного цеха. А что выпускает этот завод? Однажды по секрету отец сказал мне, что на заводе выпускают наиболее существенные элементы ракет. Но тогда это держалось в большом секрете. Но уж слишком странным был этот секрет: Витя Ильин доподлинно знал, чем занимается этот завод и мне сообщил. Вернее, спросил меня, а я, как бы сказал, что, мол, не знаю. А Витя говорит: "Как же так не знаешь, если твой папаша там работает?" Сейчас я уже не помню, как я выкрутился. А отец сказал, как отвечать, если будут приставать с подобными вопросами: "Значки, питающие устройства для приёмников, крышки для проигрывателей и магнитофонов". Это, действительно, было так. На заводе был ширпотребовский цех, где всё это, действительно, выпускалось. Кое-что из этого у нас было. Значки отличались от прочих особой фактурой материала: он был более гладкий, в верхней части этого значка имеется отверстие (наверно, заводское клеймо). Питающее устройство мы использовали для работы приёмника "Алмаз", а затем и для магнитофона "Легенда".
А как ему работалось на заводе? Наверно, не очень-то комфортно. Рабочий день начинался в 8 часов, а в дальнейшем начало рабочего дня было сдвинуто на 7.30. По этой причине ему приходилось рано вставать. И он вставал. Но всё-таки по отдельным его высказываниям, ему трудно было работать в таких условиях. Особенно трудно было в то первое лето: чтобы поспеть к назначенному времени на работу, ему надо было вставать в 4 часа утра и с первой электричкой (в 5 часов утра) ехать в город. И он говорил (мне): "Коль скоро мне в 5.40 ехать в город, я должен вставать в 4 часа". Это значит, что только до 10 часов я могу проделывать свои действия. После этого всякий шум должен быть прекращён. Помимо соблюдения дисциплины труда ему приходилось принимать участие в сельскохозяйственных работах. Так, например, он ездил в Волосовский район, где принимал участие в уборке урожая картофеля и привёз оттуда большой мешок картошки. Принимал он участие в строительстве памятника защитникам Ленинграда на площади Победы, который был открыт в 1975 году. О многом отец рассказывал. Но то ли по малолетству я не всё понимал, то ли не слишком внимательно прислушивался по той же самой причине, только одно могу сказать: нелегко ему там жилось и работалось, но, примерно пять лет отработал он на этом заводе. Затем нашёл другое место работы. Но это уже особый разговор.
22. Приезд тёти Нины и Тамары
Во время нашего пребывания в Жлобине в начале 1969 года Тамара особенно активно была озабочена поиском литературы для подготовки к вступительным экзаменам в вуз. И ещё много раз говорила, что будет поступать в институт. Я интересовался этим. Но для этого мне ещё точно было рано (по возрасту рано), но всё равно мне было интересно всё, что связано с предполагаемым поступлением Тамары в институт.
Кажется, после нашего возвращения из Жлобина всякие связи между нами прекратились (так мне, во всяком случае, казалось). Я пытался написать письмо, но, как это часто бывало в моей школьной жизни, дальнейших действий над ним не проделывали, а потому оно не было отправлено. Я показывал Тамаре систему Брайля. И кто знает, быть может, надо было продиктовать ей русский брайлевский алфавит, купить в "Рассвете" брайлевский прибор, бумагу и грифель. Вполне возможно, это способствовало бы укреплению наших контактов. Однако тогда этим специально не занялись, а все эти мысли появились у меня лишь теперь.
Нет, всё же связи не прервались. Правда, первоначально предполагалось, что Тамара будет поступать в в педагогический институт в Минске.
Но вот в конце июля тётя Нина и Тамара приехали в Ленинград и жили у бабушки. Оказывается, Тамара собирается поступать в Институт культуры имени Н.К. Крупской, на режиссёрский факультет. Так вот какую судьбу готовила себе Тамара!
13 августа мы прибыли в город. Вскоре мама на автобусе №26 отвезла меня к бабушке в Водопроводный. Сама бабушка в то время находилась на работе. А мы с тётей Ниной и Тамарой общались. Словом, я снова чувствовал себя среди близких людей. Так проходила наша встреча с тётей Ниной и Тамарой. Судя по сообщениям, которые передавала тётя Нина, у Тамары всё в порядке, по крайней мере, с результатами экзаменов.
А потом мы разговорились. Тамаре предстояло сдавать последний экзамен. Теперь вероятность её поступления возрастала.
23. В городе
Всё меньше времени оставалось до конца лета и начала учебного года. 25 августа мы поехали в город. Вечером того дня родители купили мне новый портфель. Тот портфель, с которым я ходил в школу в течение последних трёх лет, местами уже порвался, а потому встал вопрос о покупке нового. И вот такой портфель мне и купили. У него был замечательный замок, который легко закрывался независимо от того, какое количество тетрадей было в него положено и даже от того, в каком порядке или даже в беспорядке они лежат. Происходило это от того, что закрытие замка производилось крючком, расположенным выше ручки портфеля. Но в то время я не всегда мог проделать и этого. Родители давали мне советы, как лучше это сделать. Они говорили: "Портфель нужно расположить в направлении от себя". Хм, а я не совсем хорошо это понимал. Не вполне понятно было, в чём разница между "к себе" и "от себя". Но прошло довольно много времени, прежде чем я осознал: оказывается, это очень просто. Я, тем не менее, вертел портфель и так, и сяк, как мартышка очки, но ничего не получалось.
А через несколько дней я узнал, что бабушка тоже купила мне портфель. Впрочем, этот портфель больше напоминал ранец (у него были два ремня, которыми он крепился на спине), предназначенный для первоклассника. Но об этом я расскажу в дальнейшем.
24. Андрей Осипов
Почему именно сейчас я собираюсь рассказать о нём? День 26 августа мы провели у нас на квартие вместе. Он много говорил со мной, кое-чему пытался научить меня. Но я был ещё несносным ребёнком и не желал учиться. Но я благодарен ему за его порыв, желание помочь мне. Жизнь его была не проста и рано оборвалась. Уже 49 лет прошло с тех пор, как его нет с нами. Именно поэтому надо вспомнить его.
Он родился в Кронштадте в 1953 году. Кто был его отец, мне неизвестно. Про мать знаю, что она была скверным человеком, часто его, маленького, била, и била жестоко. Именно она нанесла такой вред его жизни, что даже поздние попытки исправить положение сначала в детском доме-интернате в Уфе, затем в нашей школе, затем в период его короткой работы на третьем УПП не смогли достичь положительного результата. Началось с того, что мать своими побоями повредила ему глаз, так что пришлось его удалять. Но, видимо, не долечили: позже открылась опухоль. Но, в процессе лечения повредили второй глаз, так что пришлось и его удалять. Так он полностью лишился зрения.
Мать и сестра после случившегося с ним отказались от него. Его отправили в детский дом-интернат в Уфу. Оттуда он попал в школу.
Я услышал о нём едва ли не в первый день своей школьной жизни. Кто такой этот Андрей? (позже его окрестили "Андрей-Чудак"). Позже я узнал, что его фамилия Осипов. Часто наши встречи происходили в столовой. Мы шли в столовую на ужин. Андрей совершал вызывающие выходки. За него пыталась взяться наша Галина Ивановна, сказав ему: "Осипов, что ты шумишь?" На это он возразил: "А я не знал, Трифонова". (Правильнее было бы сказать: "Тебя не спросил, Трифонова", но и это намёк). Такой его ответ, с одной стороны, свидетельствует о том, что он за словом в карман не лезет, и его не так-то легко запугать, а, с другой, о том, что педагогические способности Г.И. Трифоновой-Котловой он ни во что не ставит. Можно, конечно, считать такой ответ проявлением хамства, но мне кажется, что иного ответа в данном случае быть и не может. Человек, берущийся за такое важное дело, каким является воспитание детей, ничего не значит для одного конкретного ребёнка — таков истинный смысл его слов. В будущем он мог бы быть правозащитником, если бы такая стезя существовала тогда. Но если первый эпизод ещё поддаётся логическому объяснению, то совершенно иначе воспринимается другой. Как-то на обеде он сказал: "Не буду ваши щи есть". Не знаю, что с ним сделали за эти слова. Но после этого он заплакал. Заплакал в голос, как только может плакать маленький ребёнок, которому нанесли смертельную обиду. И таким человеком оказался Андрей: в нём сочетались дерзость и детская беспомощность. Но даже в сочетании такой противоречивости он симпатичен нам. А как же в этом случае понимать те обвинения, которые против него выдвигаются?
Он был непростым человеком. Он не был обыкновенным хулиганом, его выходки — это его ответ на несправедливость. В то же время, он был одарённым человеком. Я вспоминаю, что в нашем драматическом кружке он был самым выдающимся актёром, способным исполнять роли не только мальчиков и мужчин, но и пожилых женщин — в плане перевоплощения ему не было здесь равных. Все его роли были заметным явлением в нашей театральной жизни: Баба-Яга, Ржавчина, пожилая женщина в последнем его спектакле — таков далеко не полный перечень его ролей. Но были среди них и положительные герои. Так на одной из наших ёлок он играл роль Деда-Мороза.
Впервые я встретился с ним лично в сентябре 1967 года у Анастасии Георгиевны. Оказывается, она принимала участие в его судьбе, в каком-то смысле опекала его. Всё-таки проблемы с учёбой у него были. Но это связано, скорее, с некоторыми разногласиями с учительницей математики Ириной Александровной Кортамышевой. Это совершенно непонятно. Ирина Александровна производит впечатление милого интеллигентного человека, отнюдь не деспота, как это было у Бершадских, так что мне трудно себе представить, как это он мог с ней не поладить. Впрочем, однажды, придя к нам в класс, он рассказал, как заявил Ирине Александровне: "Вот что, Ирина Александровна! Не буду я эти дурацкие теоремы доказывать". Ну если он, действительно, такое ей сказал, то как иначе она может к нему относиться? И всё же Анастасия Георгиевна считала, что во многом виновата сама Ирина Александровна. Стало быть, тут всё очень непросто.
Так он учился до восьмого класса. В восьмом классе он был оставлен на второй год. Но условия для него не изменились. Во второй четверти его исключили из школы.
А что же дальше? Ведь он, как будто, даже мечтал о карьере эстрадного музыканта (да, забыл сказать, что, помимо драматического актёрского таланта, он был неплохим импровизатором на фортепиано, что могло создать предпосылки для его карьеры эстрадного или джазового музыканта). Но теперь, после того как на его школьном образовании был поставлен крест, нечего было и думать об этом. В лучшем случае, его могла ждать работа на УПП. Как-то первое время он работал у нас в мастерских (был у нас такой порядок: если учащегося исключают из школы, он какое-то время работает в мастерских весь учебный день). А потом? Его хотели устроить на УПП в Гатчине. Но этого не произошло. Такой же результат был и в Красном Селе. Тогда его устроили на третьем УПП. А как с жильём? На какое-то время Анастасия Георгиевна приютила его у себя. Но нужно было снимать комнату. Видимо, подходящей не было, поэтому его поселили в коммунальную квартиру на улице Олега Кошевого. Там были очень плохие соседи, но он умел за себя постоять.
Однако к весне 1971 года состояние его здоровья резко ухудшилось. Сказались последствия побоев, полученных им в раннем детстве и травм, связанных с этим. Его положили в больницу. Были проделаны операции, которые призваны были спасти ему жизнь. Но пагубные последствия заключались в том, что у него появилась наркозависимость (обезболивающие препараты имели наркотическое действие). Так он стал ещё и наркоманом.
А как же работа, и как же музыка? Его перевели на надомную работу. Но он уже мало что мог делать. И только наркотики стали главным содержанием его жизни. И теперь он не останавливался ни перед чем, чтобы достать их. Так он взял напрокат пианино, но сдал его в комиссионный магазин, чтобы на вырученные деньги покупать наркотики. А, когда его пытались привлечь к ответственности (не знаю, к уголовной или административной), заявил, что жена заместителя председателя райисполкома — его опекун, и, таким образом, дело закрыли.
В конце сентября 1973 года поползли слухи о том, что Андрей при смерти. Нина Фёдоровна, бывшая одно время классным руководителем в его классе, сказала, что жив врач, который лечил его в детстве. И он сказал, что болезнь у Андрея может повториться.
Через несколько дней Андрей умер. Ему было всего 20 лет. Человек умер, в принципе и не начав жизнь. Не надо спрашивать, кто виноват. Но надо думать, что человека надо любить, понимать, развивать в нём положительные начала и, в то же время, способствовать изживанию отрицательных черт. Но делать это надо очень тонко, осторожно, дабы не навредить. Вот этому и научила нас история жизни Андрея Осипова. А мы должны сохранить о нём добрую память. Вот что я хотел бы сказать в заключение.
25. Последние дни
Вернёмся к событиям лета 1969 года.
26 августа мы вернулись в Горьковское. Ещё лето не закончилось, ещё осталось несколько дней. И ещё можно наслаждаться летней каникулярной жизнью.
Два замечательных события произошли в этот период. Оба они связаны с музыкой.
Я на приёмнике "Нева" нашёл радиостанцию "Ленинград". Эта радиостанция вещала на "УКВ" на волне 4,44 М, а с 20 часов — и на средних волнах 266,9 М. Конечно, средневолновый вариант был хуже, но на приёмнике "Нева" не было диапазона "УКВ". Поэтому приходилось довольствоваться тем, что мы имеем сегодня. Зато по этой радиостанции мы можем слышать музыкальные произведения, многие из которых далеко не всегда могут быть прослушаны по основному радио, а также не всегда можно услышать на концертной эстраде.
27 августа вечером я слушал оперу итальянского композитора Джакомо Пуччини "Турандот". Было сказано "в исполнении зарубежных артистов". Не могу сказать, кто именно исполнял. Музыка красивая. Это в ней причудливо сочетаются элементы европейского (итальянского) и восточного (китайского) музыкального творчества. Быть может, многого я ещё не понимал, но я с удовольствием, не сходя с места, прослушал это произведение. И великое открытие я сделал: оказывается, итальянскую оперу можно слушать и по радио, а не только в Москве, у дяди Миши.
А в следующие два дня произошло и вовсе удивительное событие: два вечера подряд передавали записи великого итальянского оперного певца Беньямино Джильи. Несколько раз я слышал у дяди Миши его записи. А теперь по радио я не только имел возможность слушать его записи, но артист Борис Тетерин читал фрагменты из его книги "Воспоминания", так что я имел возможность познакомиться и с его жизнью. И это было интересно. Должен, однако, сказать, что именно этот вариант представляет наиболее полную панораму его записей. Все последующие варианты были менее полными. Оценивая усышанное, я ещё раз могу сказать: полюбившуюся мне прекрасную музыку, которую открыл мне дядя Миша, я теперь могу слушать и по радио. И теперь я постепенно сам иду этим путём.
Вот какие события происходили в последние дни лета 1969 года.
26. Музыкальные занятия летом
Как и в прошлое лето, я и сейчас получил задание. Я должен был разучить три пьесы. Все они были из сборника "Педагогический репертуар баяниста (выпуски 1-5") под редакцией Гаврилова и Набатова.
Первая из них — "Колыбельная" (негритянская народная песня в обработке Клутзан). Она достаточно хорошо известна. Это песня из репертуара Поля Робсона. А я её впервые услышал от Надежды Сергеевны Кравченко, которая пела её своему сыну Серёже. В то время я слышал, как она звучит на русском языке. Уже тогда она привлекла меня своей красивой мелодией. Но у нас она исполнялась мало.
В ней три части. Во вступлении помимо традиционных длительностей появляются тридцать вторые. Эти длительности мне встречаются впервые. В первой части изложена основная тема. Вторая часть — двухголосная вариация на тему первой. Её я разучил довольно быстро. А когда я стал разучивать третью часть, я столкнулся с трудностями, которые сам преодолеть не смог. Но эти трудности были связаны и с тем, что я не знал мелодических ходов этой части (оказывается, в данном случае это было важно). Гармоническое построение этой части — двойные и тройные аккорды (причём последние преобладали). Оказалось, что постановка руки на клавишах, отображающих каждый аккорд, была очень сложной. В-третьих, в брайлевском варианте нот обнаружились досадные ошибки. Именно по этой причине пришлось обратиться за помощью к отцу. Надо, однако, сказать, что занятия далеко не всегда проходили безболезненно. И немало было у нас разговоров не только на музыкальные темы. Тут-то бунтарская натура у меня начала проявляться. Я заявил, что хотел бы независимости. А отец сказал, что против таких, кто о независимости мечтает, есть карательные меры. Спасло меня только то, что, говоря эти слова, я не мог произвести действия. И всё же как-то, хоть и с некоторым скрипом, эту злополучную часть нам удалось одолеть. Правда, не обошлось без ошибок (в самом деле, как оказалось, я не знал, что случайный знак альтерации, если он встречается в одном такте более одного раза, не меняется, если специально не указан знак бекара), исправлять эти ошибки пришлось уже в классе, на занятиях.
Вторым номером была пьеса В. Ребикова "Моя милая". По сравнению с "Колыбельной", эта пьеса несколько легче. Но появился пятый палец, точнее, большой. В ту пору было неясно, как им играть. Впоследствии при разучивании этой пьесы от пятого пальца отказались, но в дальнейшем и он тоже найдёт своё применение. Сейчас же оказалось, что времени на её разучивание явно не хватает.
Третьим произведением был этюд соль-мажор Л. Шитте. Он написан в ритме вальса. Основное гармоническое построение — одиночные ноты. Это небольшое произведение я разучил за один день.
27. Моё чтение летом
В июне 1969 года я читал книгу Михаила Булатова и Владимира Порудоминского "Собирал человек слова". Это повесть о Владимире Ивановиче Дале. Имя В.И. Даля известно нам, прежде всего, как автора "Толкового словаря живого великорусского языка", а также сборника "Пословицы русского народа". Но его жизнь — это отражение отдельных эпизодов из жизни русского общества. Сам он по происхождению датчанин (его отец Иоганн-Христиан Даль во времена Екатерины II был царским библиотекарем). Сам же Владимир закончил морской кадетский корпус в Петербурге. Затем служил на черноморском флоте. Но из-за проблем со здоровьем вынужден был уйти в отставку. Поступил на медицинский факультете Дерптского университета. Получил специальность врача-хирурга. В этом качестве участвовал в русско-турецкой войне 1827 года. С молодых лет увлекался литературой. Встречался с Пушкиным. Он был одним из тех, кто присутствовал и активно оказывал помощь при последних часах жизни Пушкина. В то же время, он служил в разных ведомствах: то чиновником особых поручений при оренбургском губернаторе, то в удельной конторе в Нижнем Новгороде. Но во всех местах, где он служил, он вёл записи слов, характерных диалектных народных выражений, а также пословиц и поговорок. В дальнейшем всё это богатство стало основой для его "Толкового словаря" и "Пословиц". Был он автором повестей и обработок русских народных сказок (вспоминаю, что доводилось читать его сказку "Старик-годовик"). Словом, вклад его огромен. Инженерное дело, медицина, фольклористика, художественная литература — вот те области, в которые внёс свой вклад Владимир Иванович Даль. Вот об этом человеке написали свою повесть Булатов и Порудоминский.
28. Перед учебным годом, или встреча с Колей
Итак, после того как родители купили мне портфель, и после того, как я научился его застёгивать, мы вернулись на дачу. Здесь мы находились ещё несколько дней.
30 августа мы вернулись в город. 31 августа сходили в школу на медосмотр. Он показал, что мой вес 33 кг 500 г, рост — 1 м 48 см, объём груди — 69 см.
Мы прошли в класс. Теперь он находился на втором этаже левого крыла. В этой классной комнате мы учились в течение трёх лет. Сейчас я встретился с Леной Лапиной. После этого мы пошли домой.
Но, пожалуй, самым замечательным событием была встреча с Колей. Как и мне, ему тоже купили новый портфель, но большой и с двумя замками.
В этот день к нам пришла Тамара. Она успешно сдала все вступительные экзамены и поступила в Институт Культуры имени Крупской. В этом году её студенческая жизнь ещё только начиналась.
Был хороший вечер. Мы смотрели по телевизору международную эстрадную программу. Наиболее интересным в ней был греческий танец сиртаки, но это не мелодия Микиса Теодоракиса, а другая мелодия.
А молодая мексиканская певица на русском языке пела нашу песню, в которой были слова:
"Коло-коло-колокольчик, колокольчик голубой.
Коля, Коля, Коля, Николаша,
где мы встретимся с тобой"…
Мне кажется, что именно эта песня была особенно созвучна тому состоянию ожидания, в котором мы с Колей находились в этот момент.
Так закончилось лето 1969 года. Начинается следующий учебный год.
Часть первая. Детство и школьные годы 16
© Copyright: Андрей Андреевич Марков, 2024
Свидетельство о публикации №224041401455
Свидетельство о публикации №224041401455
Рецензии