Юбилей

Капустин Илья Петрович вернулся домой, как всегда, в восемь вечера. Тянуло в левом боку и ломило в щели двух выбитых передних зубов.

Жена побледнеет, запричитает, – думал Капустин. Главное, чтобы её удар не хватил. Обезобразили. Да ещё и накануне юбилея. Что же поделаешь, психиатрия, чего у нас только не бывает, и кому, как не ей, медсестре нашего отделения, этого не знать.

Клиника номер 5 располагалась в двадцати минутах ходьбы от дома Ильи Петровича, на месте бывшей усадьбы графа Разумовского. От неё остались пруд с плакучими ивами по берегам, запущенный яблоневый сад и место бывшего аптекарского огорода на южной стороне. В шестидесятые годы заброшенную территорию огородили трёхметровой кирпичной стеной, а полуразвалившийся усадебный дом перестроили в двухэтажный больничный корпус. Рядом с ним установили кухонный блок, с тех пор из его трубы дымился запах кислых щей.

Одноместные палаты отделения принудительной психиатрии тянулись вдоль узкого коридора. Смотровые окна дверей, как в тюрьме, были затянуты сетками.

В кабинет врача-психиатра на «разговор» приходили по часам. Сегодня была очередь Петра, высоченного двадцатисемилетнего наркомана «от винта».

Противная рожа у врача, противная, хочется вломить ему по полной.

   – Присаживайтесь, поговорим…

О чём, мать твою, старикашка, финти на пенсию, полная профнепригодность.

- Что вам снилось сегодня?
- Мать тонула.
- Детали…
- Никаких.
- Цвет воды помните?

За сеткой никого, охрана, видно, обедает. Вот тебе, дрыщ, по переносице за сон! В бок – за детали… И под глаз, и в зубы… Ах, сволочь, дотянулся до кнопки под столом, включил сирену.

Анна была в огороде, подвязывала обрезками бельевой верёвки к колышкам вытянувшиеся вверх кусты помидоров.

- Вернулся. Сейчас я тебе гуляш подогрею. Господи, что это ты…
- Всё обошлось, не волнуйся.
- Как же ты в таком виде-то, ведь на судебную экспертизу завтра…
- Не поеду, отпрошусь.

На кухне Надя в синем байковом халате и белом платке лепила говяжьи котлеты для юбилея.

- Пап, кто это тебя?
- Не волнуйся, Наденька, всё обошлось.
- Что обошлось, ты себя видел?! У тебя синяк вместо лица.
- Ничего, спадёт.
- Пап, в воскресенье гости, как ты им покажешься?
- Ничего, заштукатурюсь.
- Кто?!
- Надюш, не будем вдаваться в подробности.
- Догадываюсь. Санакоев? Он?!
- Наденька, кому, как не тебе, знать, что это обычный рабочий процесс.
- Я ему завтра на смене двойную дозу галоперидола вколю, пусть гад покувыркается.

В воскресенье было приглашено двадцать человек. Накрыли на веранде. Длинный прямоугольный стол. Разнокалиберные стулья из всех комнат: синие с высокими металлическими спинками, простые деревянные, крашенные коричневым пинотексом кухонные табуретки и два кресла, обтянутых выцветшим зелёным сукном. Кремовая льняная скатерть с незабудками (жена берегла с давней поездки в Белоруссию). Бокалы тюльпанчиком на высоких ножках для Саперави, рюмки оловянные для охлажденной водки «Пять озёр» и низенькие, стеклянные стопки для домашних настоек из вишни и черноплодки. Буженина и ветчина на зелёных керамических тарелках, в хрустальной ладье салат из парниковых жёлтых и красных помидоров с подсолнечным маслом, на белом овальном подносе котлеты, в сером чугунном казанке присыпанная укропом варёная молодая картошка, в терракотовой утятнице с металлическими ручками и прозрачной крышкой запечённая в духовке курица и на синем блюде с белыми лилиями пирожки с рисом, яйцом и луком с грядки…

Капустин был напряжён с самого утра. Всё переваривал инцидент в клинике. Да и сон ему неприятный приснился. Оборотень (то ли слон, то ли медведь) мчался за ним, догонял и топтал его ногами.

Как всё пройдёт, – думал Илья Петрович.  Отношения с Мишей Тузовым, сорокалетним худощавым юношей, незаменимым его сменщиком на протяжении последних десяти лет практики, сложились хорошие, доверительные. Но какой же кандидат не мечтает стать доктором наук, консультировать в суде и вести научные больничные советы вместо начальника? Надо бы с ним выйти покурить и расспросить тет-а-тет о настроениях в клинике…

– Покурим, Миша?
– С удовольствием, профессор!

Вышли в сад. Из открытых окон кухни доносился разговор Анны и Наденьки:
– А где же Коля? Завтра в школу…
– Да не волнуйся, мать, с друзьями общается, скоро придёт.

Прошли между грядок с огурцами и кабачками к въездным воротам. Сели возле бани у разросшегося куста хосты. Лавка с холодной кованой спинкой и круглый садовый столик с нарядной, подаренной к предыдущему юбилею Капустина малахитовой пепельницей в виде распластанной лягушки. Закурили…

– Ну что, Миша, расскажи, как администрация настроена, ты же знаешь, я ко всему готов.
– Да что вы, Илья Петрович, можно ли вас заменить, – как-то слишком торопливо, на взгляд Капустина, ответил ассистент.

Затянулись сигаретами Мальборо, стряхнули пепел в «лягушку». Вдруг раздался шорох автомобильных шин.

«Вроде, гости все на месте, никого не ждём», – подумал Капустин. Неожиданно глаза ослепила полицейская мигалка. Передние двери машины распахнулись и из неё почти одновременно вышли двое в формах: долговязый-молодой и приземистый-пожилой. Сквозь металлические прутья въездных ворот спросили:

– Коля Нестеренко здесь живёт?
– Да, но его нет дома. А что случилось? – спросил побелевший в ночи Илья Петрович.
– Соболезную, – сказал молодой.
– Ты что, охренел что ли, Вадим, так с налёту-то! – сказал пожилой.
– А что, Семёныч, тянуть-то, не вернёшь ведь, – ответил Вадим.
– Не совсем понимаю, о чём речь, – не сказал, а как показалось Тузову, прохрипел Капустин.
– О чём о чём, зацепер ваш Коля, током его сейчас на «Шараповой Охоте» шарахнуло, насмерть, движение поездов на тульском направлении остановили, – сказал долговязый.

Тузову показалось, что Капустин одновременно пригнулся и выпрямился. И произнёс:

– Не ходите в дом, я сам…
– Сегодня юбилей коллеги, – сказал Тузов, указывая левой рукой на Капустина.
– При чём тут юбилей, Миша, Наденьку надо подготовить…

В глубине сада звенели бокалы и раздавался смех. Капустин шёл по узкой садовой дорожке к освещённой веранде и, подойдя к крыльцу дома, выложенному бордовой керамической плиткой, вдруг осел, покачнулся вправо и упал ничком на клумбу георгинов, которые Анна называла «весёлые ребята».