Одуванчики и четыре корочки хлеба

Старый парк. В нем в одной из аллей стоит старая белая лавочка. Ее видимо красили прошлым летом, ведь за зиму краска уже успела треснуть в некоторых местах. В основном эти трещины прошли по поручням и спинке. Можно сказать, лавка имела непрезентабельный вид. Хороший хозяин, будь эта лавочка на дачном участке, уже бы заменил бы ее на что-то другое или принял решение, свойственное добросовестным, опытным, старым, отчаянным садоводам. Это решение заключается в том, чтобы лавочка жила вечно. Он будет ее шкуркой драть и сновать накрашивать, снова шкурить и красить, шкурить и красить и снова шкурить и красить, пока дерево не станет таким изношенным и изможденным, что его придется заменить, ведь во дворе должно все выглядеть красиво, чудесно и можно даже сказать по-детски кукольно.
Дворник следил за этим парком, а точнее за территорией, которая ему нравилась, к которой он был привязан с самого раннего детства. Именно на этой лавочке, с ним произошло множество историй, которые переплетаются сейчас в его памяти как ветки старых, но при этом еще молодых деревьев.
Нет…
Это не дурная фигура речи или дурацкий каламбур, молодого поэта-графомана, находящегося в неведении и если можно так говорить, в страшном безумии, от любви к какой-то девушке. Именно такие чувства и безумие от девушки, испытывал и он сам.
Молодым людям очень трудно иногда бывает поверить в то, что старый дворник когда-то был талантливым поэтом и пробовал себя, правда очень, очень отчаянно и бесполезно в драматургии.
Свою работу он выполнял очень четко. Долго, тщательно и можно сказать с неким, странным наслаждением. Выметая листья, застрявшие между старыми бордюрами, которые все покрылись серыми полосками. Он долго смотрел на них с замиранием своего старого сердца, потом снова продолжал работать. А листья умудрялись застревать между непроизвольно поднятым травой асфальтом и бордюрами. Кстати в этих щелях в июне росли одуванчики, которые были похожи на маленьких детишек, бегающих радостно вместе с родителями в парке, там, где стоят старые аттракционы.
Когда наступала пора собирать эти прекрасные сорняки, дворнику становилось плохо и дурно. Ведь свойственная ему задумчивость уводила в такие дебри, в которых он и ощущал свое сознание мерзким и неприятным. Он видел в этих одуванчиках судьбы ребятишек, которые пробегали мимо них в жаркие и солнечные дни, они держали в руках мороженое и яркие, чудесные воздушные шарики, а рядом шли степенные, но при этом безумно радостные родители, бабушки и дедушки, тети и дяди или вообще друзья родителей, которые решили вырваться в парк.
Они поняли, что у них есть деньги, чтобы сводить на прогулку свое беззаботное, непоседливое чадо. Но, а если у них было вообще прекрасное настроение, то они решили потратить деньги и на друзей своих детей, взяв их с собой, по договоренности с родителями ребятишек.
Вот они гуляли и хотели только одного, чтобы у детей…
Подчеркиваю!!!
Чтобы у их детей было прекрасное будущее, а именно чтобы у них были средства, на которые они смогут сводить своих… Ну, уже их внуков в парк, желательно…
Даже не в этот, а получше, в другом городе, побольше, по солиднее и по лучше, чем тот в котором дети проживают свое детство.
И все эти цели сводятся только к тому, чтобы жить счастливо для себя, а не для других…
И эти одуванчики станут белыми.
Так же как и дети, которые бегают по парку, еще не думая так же, как их родители или как старый дворник, который прокручивал все это в своей голове.
Вдруг он услышал знакомый голос, наполненный грустью и неким тяжелым отчаянием. 
 – Иосиф, я это, иду, смотрю ты, не ты, еще думаю…
 – Послушай, Марк! Мне не очень хочется, сегодня готовить, настроения нет и в общем, мне кажется мы с тобой уже вдоволь наговорились. Ты каждый день меня приветствуешь этой фразой, якобы ты меня не узнал. Просто я не могу понять, я работаю каждый день в этой старой, потрепанной временем и жизнью одежде и ты меня не узнаешь. Ладно, раз, два, три, но ты мой друг… каждый день, каждый Божий день ходишь с утра за хлебом. Ты вообще его съедать успеваешь?
 – Да…
Как-то привычка привязалось с молодости, когда дети маленькие были, взрослели… Они у меня как-то, много кушали, вот так и ходил с молодости в наш хлебный всю жизнь. Я вот все удивляюсь. Одна семья, представляешь, уже сорок шесть лет там работает и хлеб печет.
Вот это же надо так хорошо работать и причем радоваться всю свою жизнь этой работе и хлебу.
 – Правильно делают, что работают, а хлеб любят… У них бабушка в войну росла…
 – Понятно, мать моя тоже, вот она когда к нам приезжала, тогда всегда почему то после приезда к ним шла за хлебом… Нравился что ли? Особенный… Вот дети и любили наверное его…
Хлебушек все детство ели, вот такие взбитые и стали.
 – Ты что дурак, у тебя дочери худущие, обе. И все детство дрищами бегали… Все, хватит, заговорил меня…
 – Привет.
 – Да я уже понял, что ты не хочешь разговаривать.
 – Да.
 – Пойду я устал.
 – Да пойди, отдохни.
 – До скорого, наверное, не скоро увидимся
 – Ты мне это вчера говорил.
 – Да?
 – Да!
 – Ладно, давай, пойду к Зине она хлеб ждет, завтракать будем.
 – Иди, иди.
Марк уходил далеко, его фигура сливалась с другими, находящимися на конце аллеи…
А Иосиф смотрел вслед и через несколько минут тихо сказал:
 – Иди, иди, твоя Зина уже пять лет как не снами.
 
Посвящается:   Елене Чернышевой
Артему Шевченко.