Цикл Сатурна. книга 2. часть 7. Школа моя деревянн

 
                Часть 7. Школа моя деревянная…

  …  У Евгения неудержимо дрожали коленки. И ничего с собой поделать не мог. Он, может быть, и справился с этим неприятным дрожанием, если хоть раз до этого испытывал подобное состояние.
   Это проклятое дрожание началось не сразу, нет, а где-то в конце второй половины занятий. Когда ему стало ясно – первый урок у него получился. Он это понял, пусть неотчетливо, но – догадался.
  Много раз читал в книгах о том, что у кого-то, обычно несмелого, задрожали коленки, но, что это происходит именно так -  не представлял.
   Хорошо хоть это было незаметно. На самом деле со стороны и не подумаешь, что перед классом стоит молодой человек, и у него дрожат не ноги, а только одни колени.
  Урок двигался к своему завершению. Женька уже начинал злиться на себя: «Проклятые колени, - ну, все уж прошло – остановитесь». Ноги не слушались…
  На уроке Евгений вел себя довольно уверенно, даже немного развязно. Об истинном состоянии, в котором пребывал, не догадывалась и присутствующая на его первом уроке школьный завуч – Валентина Александровна.
   Нет, она, конечно, видела страшное волнение новичка и как-то даже переживала за него. Но – знала, что если человек волнуется, то из него может получиться толк.
   Какой Бог  послал её Евгению?
   Только спустя несколько лет, он понял истину, что именно тогда, в тот единственный день решился вопрос – будет ли он учителем. От Валентины Александровны, которая сама должна через два месяца уехать из Языкова, - это зависело.
   Этих двух месяцев, что она поддерживала Женьку, ему хватило. Он выплыл, и после мог барахтаться, но не тонуть.
   Да, сильно ему повезло. Евгений Валерьевич, после, открыто признавался:  если не тактичная помощь, которая выражалась в том, что она просто доброжелательно относилась к молодому человеку и не давала его задеть другим, то неизвестно, как бы все это сложилось.
   Чем можно задеть? Да, - всем: замечанием, ненароко резко сказанным словом…
  А когда через два месяца его ангела-хранителя не стало, и Женя мог как-то оглядеться вокруг и стал различать лица учеников,  и запоминать имена и фамилии, он почувствовал – его даже немного зауважали сослуживцы.
   Наверное, за упорство и за непоказное старание. Он был как тот некрасовский школьник из стихотворения: «Ну, пошел же ради бога! Небо, ельник и песок – Невеселая дорога…»
   Дорога до Языкова и в самом деле была невеселой, да еще вдобавок – длинной.
   Вставать приходилось в пять часов. Включал настольную лампу, стоявшую рядом, на стуле, у дивана, на котором он спал. Тихо одевался, чтобы не разбудить мать и бабку. Разогревал в крохотной кухоньке завтрак. Хочешь – не хочешь, а есть надо, так как уходишь на целый день. Обед, после трех часов, когда вернешься с работы: и -  в путь.
  Женькина мама почему-то решила, что сын должен ходить на работу с портфелем. Сын не понимал эти фантазии и удивлялся.
                - Мам, почему я должен ходить за восемь километров с портфелем, как конторский клерк? – Ольга Львовна невозмутимо парировала:
                - Так приличнее.
  Женя выдвигал аргумент.
                - Ты представляешь: я тащусь по пустой трассе, - в мороз и ветер; снег и непогода…
   Мама не давала договорить.
                - Ты идешь по нашему селу, потом выходишь на трассу, а потом идешь Языковом – тебя все видят.
   Евгений сразу уставал от таких резонов: ему даже смеяться не хотелось.
   Он безнадежно махал рукой и говорил:
                - Делай, как знаешь, только где я возьму портфель – не представляю.
   Он надеялся, что это заставит родительницу отступиться от этой идеи. Он плохо знал маму, хотя и догадывался,  на что она может пойти ради сыновнего престижа.
   Вообще, от этой истории с работой было весело только его матери. Ольга Львовна  работала учительницей в Озерской школе. Она никак не могла смириться, что её сын останется простым рабочим. А сейчас её мечта сбывалась.
   Удивительно, но на следующий день после этого разговора мама принесла портфель. Символ престижа был желтого цвета с каким-то красноватым оттенком. Женька немного оторопел.
                - Мам, где ты его взяла?
                - Это портфель Геннадия Сергеевича, он с ним на учебные сессии ездил.
   Геннадий Сергеевич – молодой колхозный экономист. Лет до тридцати он учился и никак не мог жениться. С год назад в Озеры приехала учительница – Полина Федоровна. Это была полная девушка в «годах», то есть: или выглядела старше своего возраста, или в девках засиделась.
   Быстро их кто-то познакомил, и они поженились. Евгению было наплевать на перезревших невест и таких же женихов, но когда впервые увидел их вместе, сразу подумалось: «Вот это да, -  как на одной колодке делали»: настолько они подходили друг к другу.
   Но детей у них не было -  будто кто колдовал. (Потом, когда они через несколько лет уехали из Озер – родилась девочка.)
   Их похожесть не была физической. Сам Геннадий Сергеевич: высокий, бледный, молодой человек, с худощавым и несколько деревянным лицом, на котором не отражались чувства и эмоции.  Одевался в светлый костюм с обязательным галстуком. Пытался правильно построить свою речь, но выходило слишком витиевато. Неуклюж, - ходил, выкидывая вперед длинные ноги, но шаг получался короткий.
   Родом из Озер, но смотрелся белой вороной, - как-то он не вписывался в общий строй колхозных начальников. К тому же не курил и не употреблял спиртное.
  К новой формации молодых деловых людей тоже не относился. Он был старомоден. Над ним даже смеялись нагловатые девки-конторщицы. Передразнивали, как он спокойно-вежливо, не по колхозному, говорил: «Хорошо, хорошо».
   Полина Федоровна, если и смотрелась молодой женщиной, то с большой натяжкой. Полная, двигалась не спеша, но обладала твердым характером. По крайней мере,  Женькина мама отзывалась о ней очень уважительно. А это много значило: Ольга Львовна сама была, как стальная пружина.
  С такой женщиной, Геннадий Сергеевич обрел мощную защиту, и вместе они представляли единое целое.
   Не все гладко получилось у мамы с этим портфелем. Она что-то бубнила себе под нос: вот, мол - нашли чего жалеть – старый портфель.
  Женька не выдержал и ляпнул:
                - Ну, отнеси назад, пусть они подавятся этим портфелем, - потом, что-то вспомнил и продолжил, - кабы знал, не стал приспосабливать свою школьную сумку под бумагу в уборную.
   Женя, еще летом, сколотил во дворе новый туалет и не пожалел свою школьную кирзовую сумку, которая ему служила верой и правдой все десять лет. Обрезал ремни и верхнюю часть и приколотил её к боковой стенке.
   Но, ради реноме сына, Ольга Львовна готова была терпеть и не это. Женя понимал маму и на все это смотрел снисходительно. Только, когда представлял себя на пустынной, обледенелой трассе с желтым портфелем в руках, в голову лезла какая-то блатная песенка: «А я -  как курва с котелком, по шпалам… по шпалам… по шпалам…»
    … Полетели школьные денечки…
  Каждый начинающий учитель сам себе выбирает манеру поведения. Но диапазон этого выбора, -  в школе, и не только советской, довольно узок, но все равно, - он был.
   Евгению Валерьевичу - так его стали называть – больше импонировала и подходила к его характеру манера независимо - строгого поведения.
   Он не терпел панибратства и фамильярности с окружающими и плохо знакомыми людьми. Он и с друзьями не терпел показушности. Что же говорить об учениках.
   Но и здесь он был оригинален.
   В старших классах, начиная урок, - здоровался: «Здравствуйте, товарищи». «Здравствуйте» – это нормально, но зачем – «товарищи»? Он сам не мог это объяснить.
   От такого обращения класс немел и недоумевал. Через некоторое время, когда ученики привыкли к новому учителю – задали вопрос: «Евгений Валерьевич, а почему вы так здороваетесь?»
   Прямой вопрос, требует прямого ответа:  и Евгений не стал вилять (этого он тоже не терпел) и ответил правильно, хотя сам это и не понимал до конца.
                - А кто же вы мне? Друзья? – нет. Ребятами вас не могу назвать – это слишком, я с вами не в лапту играю. И не коллеги мы. Товарищи, – все правильно, и у нас одна задача и цель – изучать историю нашей страны.
   Такой ответ удовлетворил.  Но, естественно, постепенно, по мере познания школы, как системы – обращение становилось более кратким и лаконичным: исчезал армейский элемент.
   Школьные учителя такое поведение новичка поддерживали, - оно соответствовало правилам и не роняло высокое звание советского учителя.
    Нельзя сказать, что Евгений попал в новую для себя среду. Он вырос в учительской семье: темп и особенности школьной жизни его не тяготили. А вот сложную науку – найти своё место среди коллег, пришлось изучать с азов.
   Женя даже не подозревал, какие страсти кипят в школьных коллективах. Это вам не рабочая бригада. А в Языковской школе они не просто кипели, -  клокотали.
   Еще в первой беседе с директором, он заметил некоторую напряженность в поведении Николая Егоровича.
   А дело было в том, что, фактически, в школе было два директора: нынешний – Бормин и бывший – Федулова Антонина Ивановна. Бывший директор «пал» в результате бесконечных интриг, которые сотрясали коллектив.
  Бормин, -  не молодой, перспективный специалист. Большую часть своей сознательной жизни он заведовал начальной школой в одном из сел района. Коллектив этой школы состоял из трех человек: Николай Егорович, Антонина Викторовна – его супруга и техничка Поля.
  Переводя его в Языково, начальство убивало двух зайцев:  начальная школа закрывалась, а в Языкове нужен был новый, опытный руководитель со стороны, а не из коллектива.
   Он-то зачем сорвался с насиженного места? Трудно сказать, - были и другие варианты. Вероятно – честолюбие: перевалило чуть за сорок – силы есть…
   Там у него было настоящее крестьянское хозяйство: дом, двор, скотина, засаживал большой участок земли…
   Трое сыновей, один из которых поступил в институт, второй заканчивал десятый класс, а третий – Леша – учился в восьмом.
   В Языкове, Николай Егорович, сразу получил прозвище – Борман, а его кабинет окрестили бункером.
   Первый директор, с кем пришлось Евгению работать, производил странное впечатление, - даже на фоне рабоче-крестьянской власти.
   Это был здоровый мужик, широкой крестьянской кости – только лицо аскетически-бледноватое, но это не от привычного труда по хозяйству, а от бесполезных усилий познать сложную вязь отношений учительской среды и терминологию педагогической науки.
   Когда, он в своем кабинете – на самом деле похожим на бункер, так как уровень пола был ниже, чем в школьном коридоре – нечаянно клал руки, -  ладонями вниз, на небольшой письменный стол, - они занимали добрую четверть пространства.
  В таких руках нельзя, да и стыдно держать карандаш или шариковую ручку. Они приспособлены к топору, вилам и лопате. Не надо насиловать природу: она может отомстить.
   В Языкове, Бормины занимали половину кирпичного учительского дома, который находилась рядом со школой.
    Кто придумал такие сельские квартиры для учителей? Большая загадка. Обыкновенно учительские дома были двухквартирные. Позади входа – небольшое пространство двора, где можно натянуть бельевую веревку. Далее – разделенный сарай для дров и один туалет на двух хозяев. Это ограждалось невысоким заборчиком из штакетника. Все.
   Как все? А где колодец, баня и приусадебный участок? Учитель имел право на двадцать пять соток земли и семь кубометров дров ежегодно.
   Можно учителю держать корову? – в этом вопросе была большая неясность. Одно время, с трибун учительских районных конференций – гремело: «Какое хозяйство! Учитель должен быть учителем, думать о своем самообразовании, а не корову доить!»
   Потом как-то помягчело, смазалось. Многие держали коров, овец, поросят – особенно семейные. Но были и такие, в основном одиночки, кто придерживался прежнего представления о роли и месте сельского учителя.
   Николай Егорович держал корову, поросенка, кур – он просто не представлял без этого своей жизни. Да они и не в тягость были. Куда же девать мужицкую, зрелую силу?
   А уставал он от разных тонких «политических» штучек и подвохов, которыми полна школьная жизнь. От этого терял крепкое крестьянское равновесие, но, боясь сорваться, и не умея найти себе сторонников и сколотить команду «верных» оставался в одиночестве и постоянном напряжении.
   Его супруга - Антонина Викторовна, вела начальные классы и ни с кем не конфликтовала. Была умной, доброжелательной женщиной и хозяйкой, но сгладить серьмяжный,  упрямо-бестолковый характер мужа – не могла.
   У каждого есть свой антипод. И великое счастье, если ты его в жизни не встретишь. Языковский директор, в этом плане, был несчастный человек. Противоположность  Николая Егоровича – учитель математики – Андрей Васильевич Федулов.   
   Впечатление, врезавшееся в память Евгения из тех, первых дней: входишь в учительскую, на корточках, перед открытой дверцей круглой печки-голландки – мужчина курит обыкновенную махорочную самокрутку.
   Для Жени это было не совсем привычно. В Озерской школе такого не увидишь.
   Это был Андрей Васильевич, он же – муж Антонины Ивановны, - бывшего директора.
   Мужчина был небольшого роста, щуплый, с землистым лицом,  выразительными карими глазами, которые смотрели живо и внимательно. Но смотрели так, что шутить не хотелось.
   Густые, темные волосы, в которых угадывалась прежняя пышность и некая кучерявость, зачесывал назад.
   Рубашка, застегнутая наглухо и новый костюм без галстука, обсыпанный махоркой, которую он хранил в круглой банке из-под леденцов. Впоследствии он стал курить сигареты.
  Андрей Васильевич преподавал математику, имел занудно-скрипучию голосовую тональность, часто закашливался; обладал довольно неуживчивым и въедливым характером, - и мог лепить правду-матку прямо в лицо.
  У нас все, если послушать, имеют свои принципы или, по крайней мере, «точку зрения», но мало кто способен защищать их перед начальством.
   Языковский математик был способен не только отстаивать, но и добиваться того, что он считал справедливым. А мера справедливости у него была своя.
   Из-за этого Федулова не любили в коллективе, а своей строгостью он приводил учеников в трепет и вызывал некую дерзкую неприязнь даже у способных ребят и девушек.
   Андрей Васильевич был из тех смышленых сельских пареньков, которые закончили десятилетку перед войной. На фронте вступили в партию. После войны жаждали продолжить образование, и нашли в себе силы получить вузовский диплом.
   Такие «мальчики» (так пели в известной песне), возмужавшие на войне, всегда интересовались политикой, а двадцатый съезд КПСС придал им новый импульс жизни и освежил юношеские идеалы.   
   Если все изложенное привести в систему, то на выходе получим строптивого учителя, который способен на неординарные поступки.
   Поэтому, несмотря на фронтовое прошлое, боевой орден и ранение, Андрей Васильевич не сделал школьной карьеры. Его правдолюбие советская система терпела, так как, -  такие люди не давали ей впасть в окончательный маразм и создавали видимость партийной критики снизу.
   По настоящему, Федулов никому не хотел зла, зато -  казался злым. Была еще особенность:  он не понимал, что справедливость может быть неоправданно жестокой и от неё хочется плакать. Многие благородные натуры этим грешат.
   Он женился на «излете лет» - сорокалетним. У Антонины это  второй брак. От первого замужества двое детей – мальчик и девочка. Через несколько лет пришло к Андрею позднее, выстраданное счастье – родилась девочка. Назвали Леной.
   К тому времени, как Кобрин стал работать в Языкове, старшие дети Федуловых выросли и завели семьи, а Лена училась в пятом классе.
   Если Андрей Федулов был по настоящему самым серьезным учителем в школе, хотя шутку понимал и сам мог пошутить, что ему плохо удавалось, то Антонина Ивановна – самым колоритным.
  Спустя некоторое время Женя догадался, что её сняли с директоров совершенно напрасно. Она была на своем месте, как ему казалось.
  Но, неискушенный в этих делах Женька, даже не догадывался, что Антонина тоже не смогла сколотить «группу поддержки», кроме своего мужа.
   Несмотря на свою общительность, она была вспыльчива и обожала интриги, которые разрешала в свою пользу. Её хозяйственная  деятельность не впечатляла, хотя надо признать – это мало зависело от директоров школ.
   Но симпатии к перспективным людям и новым идеям многое ей прощало. Конечно, Николай Егорович на её месте – просто серое пятно.
   До Кобрина доходили глухие разговоры о конфликтах с бывшим преподавателем истории, Василием Ивановичем, который сейчас руководил Языковским колхозом.
   То было несколько лет назад и жар этих «схваток» еще теплился под пеплом, если учитывать, что жена председателя – Вера Ивановна Долгина, преподавала в школе биологию.
   Весь этот тугой узел противоречий и конфликтов Евгений познавал медленно и постепенно, а с Антониной Ивановной у него сразу установились легкие отношения. После отъезда завуча, она взяла над ним негласное шефство.
   Женя даже подозревал, что это Валентина Александровна секретно попросила Федулову, поддерживать молодого человека.
   Перед своим отъездом, (уезжала Валентина Александровна по причине, что её муж -  врач местной, сельской больницы нашел работу ближе к областному центру) завуч попросила бывшего своего директора побыть на уроке у Кобрина.
   Антонина посидела на занятиях и сказала:
                - Жень, - все хорошо. Только, когда объясняешь новый материал, не ходи перед учениками. Встал – и говори, а то у них внимание рассеивается.
  Он сразу вспомнил своего учителя биологии, – Валерия Дмитриевича, который во время объяснений ходил между рядами, монотонно и уныло повествовал о том, как куколка превращается в бабочку. В классе устанавливалась мертвая тишина – время останавливалось: хотелось спать и что-то пожевать, хоть корочку хлеба. При абсолютной дисциплине на уроке – биологию не понимал никто, даже самые способные.
   Такое покровительство мудрой и сильной женщины можно тоже расценивать, как великое Женькино везение.
   Какие-то невидимые, но добрые силы оберегали и хранили его, как драгоценность.
   Так было на самом деле… Когда покинул Языково -  это почувствовал: больше нигде так его не оберегали.
   Антонина относилась к нему, как к сыну. Он был немного старше её родного сына – Валерия.
   Антонина Ивановна вела химию, но совсем не была похожа на классическую «химичку» - синий чулок, и не стремилась поддерживать имидж сельской учительницы, скорее наоборот:
она больше походила на организатора большого красочного карнавала.
  Евгений видел неординарность бывшей директриссы в том, что она никогда не читала нотаций ученикам, а разговаривала как с равными и не терпела официально-строгих отношений с коллегами.
  Федуловы не имели обычного хозяйства, но Андрей Васильевич держал двадцать пчелосемей, то есть – небольшую пасеку. На зиму ульи устанавливались в глубокий подвал старого учительского дома, где они жили.
   Дом размещался на территории школьного двора, что было очень удобно – спустился с широкого крыльца, пересек двор, - и ты на работе.
  …Работа, - работой, а Евгению в конце января на сессию ехать. Многое определяет то, - как первая сессия сложиться,  особенно для заочника. Экзамены – истинная проверка. Поэтому не было у него покоя, да он его и не жаждал…
 …Жизнь у Жени как тропинка вдоль Суры: то близко у воды по песчаной отмели идешь, и мягкий белый песочек под ногами, и быстрая сурская вода журчит рядом.
    То упрется в отвесный яр, образованный подмытым и обрушившимся берегом – тропинка вверх убегает, на ровную кромку леса, который до самого берега: тропинка виляет между деревьями.
   Потом, неожиданно – поляна среди леса, - тропка через поляну, заросшую высокой лесной травой. Потом опять вниз, на широкие песчаные берега, которые местами, как барханы в пустыне, а местами заросли громадными лопухами мать-и-мачехи.
   С берегов Суры не увидишь тихих заводей, затонов, заросших кувшинками или камышом, осокой. На речном дне не растут подводные растения. Может поэтому, нет гнилостных запахов: воздух свеж, бодрящ и ароматен.
   Сура – странная река, - совсем не похожа на равнинные реки срединной России.
    С высоты Языковского берега посмотришь на мощный речной изгиб – ну, Сибирь-матушка! В Суре есть что-то дикое, необузданное. В ней есть дух степной свободы, вольницы.
   Женька иногда называл её – Хуанхе. Запомнил со школьных уроков географии, что в Китае реку Хуанхе называют – Желтая река, Блуждающая река.
   Учительница рассказывала, что река  течет среди желтых мягких песков и во время разлива берега подмываются бурными водами, -  река меняет русло. Из-за этих песков и перемен течения – эти названия.
   Сура тоже часто меняет русло. Многие озера в пойме называют – старосурки. Сурская вода, особенно в теплые, ясные и тихие дни начала сентября, тоже желтоватого оттенка, - от светло-желтого мелкого песочка речных берегов и отмелей.
    Особенно замечательную картину представляет весенний ледоход. В Озерах ледоход на Суре не увидишь, -  река отделена от села шестикилометровой поймой, а в Языкове – ледоход во всей красе.
    Только во время ледохода, когда мощный поток воды движет громадные поля льдин,  понимаешь силу и мощь природы. На льдинах видны дороги, по которым где-то выше по течению переезжали зимой: трактора, машины, подводы.
   Через день льдин становится меньше, появляются разводы чистой воды. Потом, неожиданно, -  опять сплошные поля льда: где-то образовался затор, но под напором воды – двинулся.
   Стоит гул по всей реке; льдины картинно налезают друг на друга, обрушиваются под напором воды и собственной тяжести.
    На Суре случается и зимний ледоход.
    В конце ноября встанет река от сильных морозов. Ровно замерзнет лед. Только подумаешь: «Ну, еще бы мороз покрепче, тогда как бы хорошо на коньках по ровному и прозрачному льду».
    Не тут-то было. Бах, - оттепель, да дождь, дождь. Вода поверх,  лед темнеет и с шумом начинает ломаться и двигаться.   
    Смотришь – а льдины уж толщиной сантиметров десять, - и когда успели так намерзнуть?
   Тут опять мороз и снег: и течет этот ледяной поток среди заснеженных и застывших берегов. Потом, и он -  застывает.
   Ну, что за картина! – торосы в половину человеческого роста: вот тебе и ровный лед. На другую сторону с трудом переберешься по этим хаотично замерзшим глыбам льда.
   По Суре еще в 60-е годы плавали пароходы, груженые баржи. Фарватер отмечали бакенами. А сейчас баржи плавают только после весеннего разлива, но зато от Языкова до Засурска ходит пассажирское судно на воздушной подушке.
   Зимой, понятно, никаких белых пароходов не плавало. Село и берег, и лес на противоположной стороне, - везде -  белый-белый -  снег.
    Снегом засыпаны поля, огороды, крыша и двор Языковской школы.
    Школа размещалась в деревянном одноэтажном здании, построенном буквой «Г». Вход с левой стороны у основания буквы. Окна учительской и большинства классов выходят на южную сторону. У двух классов – на западную. На север смотрели окна школьного коридора.
   Круглые печки-голландки были выкрашены в цвет антрацита и  топились брикетами из бурого угля. Евгений хорошо помнил те времена, когда сельские школы отапливались дровами.
   Вот это была морока! Старшеклассники  помогали техничкам пилить и колоть дрова, которые вовремя, то есть – летом, не успевали привезти.
    Привозили перед самыми морозами. Пилили пополам сырые метровые поленья, которые плохо горели и плохо грели. В классах было холодно, а писали еще чернилами, которые замерзали в стеклянных чернильницах.
  Женька-семиклассник с усилием двигал ручную пилу с тупыми зубьями и думал: «Гагарин и Титов в космос слетали, и на уроках говорят, что скоро все будут делать роботы, - сюда хоть одного – пусть бы дрова пилил».
   А сейчас – красота, от угольных брикетов печки сильно накаляются, да и ручки шариковые. Прогресс был налицо.
   Как бы то ни было, -  добрая половина школьников «самой читающей страны мира» училась в таких школах.
   Обстановка в учительской – самая простая: один длинный, - во всю комнату -  стол, стулья. Бревенчатые стены ровно тесаные и потемневшие от времени.
   В классах, тяжелые школьные парты с наклонной поверхностью, - выкрашены в неизменный черный цвет. Учительский стол и черная доска на стене.
   В школах не обременяли помещения какой-либо наглядной агитацией или «оформлением», что было очень правильно. На стенах классных комнат одиноко белели квадраты классных газет, написанных от руки.
   Евгений не замечал этого убожества или просто привык: всегда так было. В кино показывали другие школы, - так это в кино.
   Тем не менее, осознавал – это ненормально, но одновременно понимал, что далеко не все в школе зависит от материального наполнения.
   По периметру школьного двора расположены отдельные строения: сарай, где хранились дрова и угольные брикеты, школьная столярная мастерская, в которой была отгорожена комнатка для хранения физических приборов, так называемая – лаборантская, учительский дом, где жили Федуловы.
   Кроме того: рядом со школой, на самой высоте, -  откуда открывалась панорама реки и необозримого пространства засурского леса, выделялось необычными размерами и архитектурой здание, в котором размещались начальные классы и небольшая комната, где хранились химические реактивы и приборы.
   Это был дом лесничего. Но самое главное было в том, что этот лесничий проживал тут до революции 1917 года.
    Сооружение было трехуровневым, с балкончиками, переходами и большой застекленной верандой. Третий уровень – небольшая комната с резным балконом, - с него и открывалась вся красота окрестностей.
   Все это пришло в ветхость. На второй уровень, кроме школьного завхоза, никто не заходил. Нижняя часть помещения была разгорожена на четыре комнаты: начальные классы.
   Ходили упорные слухи, что когда меняли ветхую штакетную загородку вокруг дома лесничего, нашли таинственный глиняный горшочек. Шестиклассники даже успели заглянуть внутрь и якобы увидели желтые кружочки.
   Но, Дмитрий Григорьевич, - учитель труда, под руководством которого мальчишки копали ямки под новые столбики, сразу же его забрал. Больше горшочка никто не видел.
   Трудовик вскоре построил большой пятистенный дом из красного леса, и вообще – зажил крепко.
 
  Первая сессия запомнилась тем, что русская пословица подтвердилась: первый блин – вышел комом. Женька получил «неуд» по археологии.
   После Женька удивлялся, как его сразу не выгнала эта красивая, уверенная в себе молодая женщина – Пономарева Елена Васильевна, так звали преподавателя.
   Евгений, конечно, обнаглел – принес с собой на экзамен учебник. А что ему было делать? Таких учебников не хватало катастрофически. Им объяснили: учебники только на кафедре – приходите и занимайтесь, а с собой, да еще до зимней сессии -  не выдаем.
   Кобрин надеялся: по приезду сразу взять книгу и несколько дней учить и учить. Оказалось, что учить археологию не так просто: в голове путались археологические культуры, эпохи, артефакты и имена ученых…
   К исходу вторых суток стало ясно – в голове не удержалось ничего, - никаких зацепок. И время для написания шпаргалок не оставалось.
  Невыспавшийся и измученный Женька решился на крайнее: он запихал учебник под брючный ремень и застегнул пиджак. Впалый живот никак не выдавал наличие какого-либо предмета под костюмом.
   Предприятие было провальным с самого начала, и то, что учебник можно спокойно и незаметно пронести в аудиторию, еще ни о чем не говорило. Дело в том, что Кобрин не умел списывать. Никогда не списывал и понятия не имел о такой технологии.
   Он взял билет, сел за стол;  вытащил книгу и положил её на соседний стул.
   Пономарева, видя, что молодой человек постоянно поворачивает голову в сторону и опускает глаза, - все поняла.
   Красивая и статная Елена Васильевна поступила благородно – не могла тривиально удалить дерзкого студента. Она подошла и забрала учебник, проговорив при этом: « Это уже предел всего…». Чего всего – не уточнила.
   Её поразила не дерзость заочника, а его глупая простота. Пономарева была достаточно опытным преподавателем, да и сама прекрасно помнила студенческие годы, чтобы не знать о разных высокоумных и хитрых студенческих способах списывания. Особенно изобретательны в этом деле были и остаются студентки.
    Здесь никакой выдумки не было. Вероятно, это и дало шанс Евгению заработать честную тройку, но…
    Когда Женька покинул аудиторию, которая стала свидетелем его позора, он не понимал, какие чувства его переполняют и что больше: злости, - или унижения.
    К его удивлению «руки не опустились»: остальные экзамены и зачеты сдал на одном дыхании.
    Археологию пересдавал через два дня после окончания сессии. Отбарабанил, как по писанному.
     Пономарева, с удовольствием ставя «хорошо» в зачетную книжку, поинтересовалась: (об интинденте с этим студентом, конечно, давно забыла – так Женька считал)
                - Кобрин, а почему же с первого раза не сдал?
    Женя не хотел портить последнее впечатление о себе ( ходили слухи, что она переходит в педагогический институт) уклончиво ответил.
                - Так, Елена Васильевна – волновался – все же первый экзамен.
    Только потом догадался: помнила она все, просто проверяла – признается студент, или -  нет.
    Эта наука пошла ему на пользу. Впоследствии Евгений Валерьевич никогда не пытался списывать.
   …Жили,  на сей раз, в студгородке. Комната на четверых. Володя Константинов познакомился с комендантом общежития – молодой мужик, килограмм под сто двадцать весом. Володя обещал ему привести копченой ряпушки, а комендант – комнату для них держать, чтобы они всегда вместе проживали.
    У Володи с экзаменами тоже не все гладко пошло. Не все контрольные, что положено, успел написать и тем более отослать. Часть черновых вариантов привез, некоторые писались на месте, - а они не проверены – до экзаменов все равно не допускают. Пришлось побегать за преподавателями.
   Начиналась обыкновенная студенческая канитель, которая продолжается первые семестры. Потом налаживаются связи в деканате, на кафедрах – все входит в более спокойное русло.
   К этому надо было просто привыкнуть, втянуться и… вникнуть. Все их знакомые заочники переживали нечто подобное, кроме Виктора Васильевича, который опять жил с ними.
   Фуранин сессию «завалил» чуть ли не в чистую. Оригинально Витя экзамены сдавал. Со стороны сильно на хохму похоже, - только не смешно.
   Фуранин сидел с экзаменационным билетом на руках: должен готовиться. Вместо того, чтобы думать, как построить ответ и что он будет говорить, - Витя слушал отвечающего. Мало того – он подсказывал, и довольно громко.
    Кто-то сможет объяснить эту манеру? Евгений не мог. Экзаменатор делал ему замечания, раздражался. Фуранин продолжал подсказывать!
    Доходило дело до этого «знахаря». Запас исторических сведений сразу же исчерпывался. Он сидел перед преподавателем и что-то мямлил не по теме…
   Константинов на сессию приехал с севера и сообщил:
                - Я с Салехарда, куда первоначально устроился, в Уренгой перевелся.
                - Володь, а как ты в Салехард попал, по вербовочному объявлению? – поинтересовался Женя.
                - Не совсем. Там мой брат живет, - в школе, как ты сейчас, историю преподает. Он с семьей в Салехарде.
    У Евгения не было близких знакомых северян. Из рассказов случайных попутчиков складывалась пестрая картина, которая не давала какой-то приемлемой и узнаваемой реальности.
    То рассказывали – деньги гребут лопатой, то объясняли, что там, через одного -  человеки с темным прошлым, то рисовали какой-то героический край, где трудятся благородные, свободные люди.
   Пропаганде он уже не верил, - с ней все понятно.
   В их складывающейся дружбе начался период настоящего узнавания. Подробнее узнать о друге стремился Женя. Поэтому и любопытствовал. Володя охотно рассказывал:
                - Наша геологоразведочная партия газ ищет, - Женя сразу интересовался:
                - А как это в реальности выглядит?
    Володя начинал рассказывать то, что в советских репортажах не услышишь.
                - В сентябре - октябре, когда тундра замерзает, санный поезд отправляется по маршруту на всю полярную зиму.
   У Евгения вопрос за вопросом – ему все интересно.
                - Что такое – санный поезд?
                - Один трактор тянет балок – такой вагончик на санях, где рабочие живут. Таких балков несколько. Другой – бурмашину. Это бурильный станок, который бурит шурфы в вечной мерзлоте -  в них взрывчатку закладывают. Следующий трактор тянет сани, на которых барабаны с тросами и металлическими костылями. Троса с укрепленными на них костылями надо раскинуть на определенной площади, а костыли в мерзлоту заколотить, - Володя замолкает, считая, вероятно, что дальше все понятно.
                - Ну, а сама технология поиска газа – в чем состоит? – пытал Кобрин.
                - Технология простая – как мычание, - продолжал товарищ без энтузиазма, - раскидываем эту сеть из тросов, вколачиваем штыри, бурим шурфы, закладываем взрывчатку, и – взрываем. В одном из балков – сейсмостанция. Прибор рисует кривую колебаний. Мы собираем все это хозяйство и опять – по маршруту. Через некоторое время – все сначала, - заключает и одновременно как бы подначивает, - вот и вся технология. Что, интересно на севере?
   Женя, как будто не слышит подначки – гнет свое.
                - А твоя задача, какова? – Володя улыбается.
                - Кувалдой жахать по железному штырю, - товарищ не выдержал и похвастался, - про меня сразу вся тундра заговорила, когда я в рубашке в тридцатиградусный мороз кувалдой махал, - один такой выискался.
   Женька нисколько не засомневался в правдивости последних слов: на Володю это очень походило. Даже гордость за товарища испытал.
   Константинов в интерес вошел, без наводящих вопросов рассказывает:
                - Конечно, не только кувалдой: сматывать и разматывать барабаны с этой железной сетью, - но добавляет романтики и искомого, - если сейсмограф показывает пустоту под нами, то внутри – газ, а под газом – нефть. Начальник на карте отмечает – и вперед.
   У Евгения кое-что проясняется, но он все равно - спрашивает:
                - А выходные бывают?
                - Какие выходные, Жень – тундра кругом, снег до горизонта, а дальше – Таймыр. Как задует пурга, - вот тебе и выходные. Из балка в балок по веревке ходим.
                - А мороз?
                - Мороз нормальный, только в вагончиках холодно, - просыпаешься, а волосы к стенке примерзли.
   Про зарплату Володя сказал, что больше всех получают трактористы – до семисот рублей, а у буррабочих, да еще без северного стажа, как у него – рублей триста.
    Женя про себя подивился, - ему платили восемьдесят рублей, так как у него даже незаконченного высшего образования не было – надо было три курса проучиться, тогда ставка учителя на десять рублей повышалась.
    Женя не зарился на большие деньги, да и целей таких не ставил: помнил поговорку – «хорошо там, где нас нет».
    В любой дружбе существуют маленькие обычаи и общие привычки, которые дополнительно сближают и придают отношениям задушевность. При отъезде и зародилась первая такая маленькая традиция.
    Володя был мастер на такие условные постоянства. Может потому, что у него самого жизнь была как перекати-поле.
     Женя уезжал вечером, на поезде. Володя должен был лететь до Тюмени самолетом.
     Евгений интересовался маршрутом друга, да и хотел точнее, на карте, посмотреть те легендарные и таинственные края.
     У студентов с дневного отделения попросили карту. Кобрин смотрел и наивно удивлялся, что льстило самолюбию товарища.
                - Володь, а Салехард оказывается на самом полярном круге, - друг серьезно отвечал:
                - Да, там полная полярная ночь, но Уренгой немного южнее: да все равно – небольшая разница.
                - То-то по радио все слышу – Уренгой, Уренгой, - газовое месторождение открыли…
                - Женя, ты не путай: есть старый Уренгой, а есть – новый. Я в старом живу, когда с тундры возвращаемся. А новый – немного западнее.
                - А в чем разница? И почему оба – Уренгои?
                - Новый Уренгой: там город настоящий строят, - дома – пятиэтажки кирпичные. А старый – это пристань на реке Пур: простой барачный поселок. Туда в летнюю навигацию все грузы доставляют.
     Константинов поехал провожать друга. Любит Володя всякие встречи, провожания: не то, что любит – чтит. Женя подметил эту особенность, а потом понял: правильно его товарищ поступает.
    Жизнь человека состоит из встреч и расставаний, - это как вехи в пути. Почему-то остаются в памяти вот такие минуты: что говорили, что случилось в такие моменты.
     Время оставалось еще достаточно. Тут Константинов и отыскал эту уютную столовую. От Московского (так вокзал в Горьком называется) недалеко. Столовая вроде на бойком месте, но незаметная, как у нас говорят – «в стороне, и в людях».
    Купили портвейна в магазине неподалеку, заказали по второму. Народу немного, никто не строжит, что, мол, - у нас не пьют. Сидят, продолжают начатый  разговор.
                - Володь, а как ты от Тюмени будешь добираться?
                - В Новый Уренгой ведут ветку железной дороги: через Сургут, Ханымей до Тарко-Сале поезд довезет. А там, может быть, с попутным вертолетом.
    Странно и непривычно для уха звучала экзотическая география севера, - Женя спросил:
                - А местные, коренные жители – тоже в поселках живут?
    Володя растянул уголок рта в колонизаторской улыбке, в голосе послышались покровительственно-добродушные нотки.
                - В Салехарде живут некоторые: детей в интернат привозят. А так, бог их знает, где они живут, - наверное, олешек пасут. К нам приезжал один: олени, нарты – весь поселок сбежался, смотрели как на диковину, -  товарищ неожиданно что-то вспомнил и оживился.
                - Ты знаешь, как они по тундре ездят?
                - Да, откуда?
                - По звездам, а если метель и звезд не видно, то ложатся между оленями и так пережидают, когда пурга кончиться, - да там, в пургу и без этого никуда не поедешь, - Володя прервался и определил проблему для обсуждения.
                - А как расстояние измеряют – ни за что не догадаешься.
                - Ну, и как же?
                - Спросят аборигена: «А сколько ты километров проехал?» Он отвечает: «Ночь еду, - день сплю, ночь еду, - день сплю…» То есть он не знает этой меры, а определяет по времени езды. Например: три ночи ехал -  этой информации для них достаточно, а много ли, мало ли километров – на это наплевать. В тундре своя мера.
                - А почему – «ночь еду»?
                - Днем звезд нет, - направление не определишь.
    Женя из этого разговора понял одно: цивилизаторы, то есть – мы, -  местному населению не нужны: вреда больше, чем пользы.
    Так посидели, поговорили спокойно. Никто друзей не потревожил, никакой пьяница не пытался подсесть и не просил «плеснуть», не появлялись милиционеры, не орала буфетчица, что – «все надоели»: мирно все прошло, -  по доброму.
   Сблизились их судьбы, -  крепко связались. С тех пор, каждый отъезд отмечали посиделками в этой столовой и никаких приключений – обычных, - русских, там с ними не случалось.
    Иногда, вместе с ними находились знакомые студенты, девушки.
    Володя проговаривался, между прочим, что вот, мол, мы тут каждый отъезд отмечаем. Парни уважительно молчали, а девушки, почему-то приходили в восторг – неужели существуют такие милые постоянные традиции.
  По возвращении Евгения ожидали, как любили выражаться в интеллигентное время 60-х годов – серые будни. Кстати, ему это не грозило.
    Кобрин относился к тому типу людей, которые мучительно переносят скуку. Известно: того, чего человек не может перенести – судьба ему не посылает
    Это, конечно – пустая риторика: школа - не то место, где умирают от скуки.
    Уж если завели об этом разговор, то скажем: Евгений Валерьевич, за двадцать девять лет работы учителем, -   уставал, нервничал, терял душевное равновесие, терпел позор и клевету, и гонения начальства… Чего еще? – ну все, что переносит любой нормальный учитель. Не было одного, чего он однажды испугался: никогда его ноги сами не поворачивали от дверей школы, как это случилось с ним у ворот проходной завода…
    В Языковской школе неожиданно закончилось его одиночество, которое про себя называл странно и непонятно – одиночество поколения.
   Почему Евгений так решил – не совсем ясно, - просто словосочетание понравилось. А молодежь в школе была, но никто не был близок по мыслям и хотя бы, в какой-то степени, по самостоятельным поступкам.
   Бывший фронтовик, ядовитый и подковыристый – Андрей Васильевич, был ему более понятен и близок, чем молоденькая математичка Нина. С ней на одной квартире жила Ольга – выпускница физкультурного техникума.
   В конце-концов пионервожатая Надя – девушка местная, из Языкова. Это все – незамужние.
   Были и замужние, и почти одного возраста. Филолог – Галина Алексеевна ( впоследствии с её мужем – Петром, Евгений близко подружился).
   Чего искал Женя, -  интеллектуального общения? Но с Петей, простым электриком, находились общие темы для свободного разговора, а с его женой – Галиной, с которой вместе работали -  говорить было не о чем. Примерно так же с Ниной и Ольгой. За Надей пытался даже ухаживать, но так вяло и самому неинтересно, что эту затею оставил.
  Впоследствии он понял, что в то время – искал единомышленников, то есть, - людей достаточно выразительных, кругозор которых способен на какие-то оценки и обобщения, и на собственное видение мира, отличное оттого, что общепринято.
   Ничего подобного не нашел. На самом деле – все было впереди, - просто время еще не пришло.
   И первой такой ласточкой явился Похоренко Александр Алексеевич – преподаватель английского языка, с которым они стали приятели.
    Саша Похоренко на год старше. Он преподавал английский язык в соседней восьмилетке и параллельно, с февраля месяца, стал вести уроки в Языкове. Из Нават ходил пешком три дня в неделю.
   Когда они достаточно познакомились, Александр рассказал свою ситуацию.
                - Я ведь здесь не один, а с женой – Верой.
   Этого он Жене мог и не говорить: местные кумушки все давно разузнали. А село – не то место, где можно что-то сохранить в тайне, учитывая, что выпускники Наватской восьмилетки переходили к ним, в среднюю школу.
   Женя ему напрямую бухнул: он не хотел, что бы между ними были недомолвки.
                - Александр Алексеевич, мне вообще непонятно – как вы в Наватах оказались?
                - Очень просто – сюда Веру направили – отрабатывать, - Женя съязвил:
                - Ну, да – на три года.
   Женя знал, что говорил. К тому же он чувствовал – его приятель забалтывается, и ему не хотелось, чтобы он сам себя топил и терял всякое доверие.
   Странно складывалась ситуация с преподаванием иностранных языков у них в районе. По всем признакам – во всех школах должны преподавать иностранный.
    Горьковский институт иностранных языков был шеф Жильнинского района! Официально прикреплен! Все равно: «иностранцев» как будто выдувало из школ мощным вентилятором.
   Этого Женька понять не мог. Больше года выпускницы института в школе не работали. Никто не помнил случая, чтобы вышли замуж и остались в каком-либо селе.
   …Саша Похоренко вообще не привык, чтобы его так бесцеремонно расспрашивали. Это было то, к чему за пять лет жизни в Горьком не мог привыкнуть. С детства твердо было усвоено – никто не имеет право знать больше, чем он сам захочет рассказать.
    В нем не было русской открытости – вырос в Тбилиси, но на черноголовых кавказцев – близко не смотрелся.
    Светлые, прямые волосы, голубые глаза – викинг. Он на самом деле сильно походил на варяга с картинки: высокий рост, широкие плечи, развитая спортивная фигура; взрывной, резко-агрессивный характер, - быстрый на действия.
   Взрывная агрессия, скрытность – от натуры. Сообразительность, незаурядные способности – от отца-украинца, который с ними не жил.
    Несмотря на бойцовские качества, Александр Алексеевич смотрелся интеллигентным молодым человеком. Хорошо сидящие костюмы, правильно и аккуратно подвязанный галстук, очки в тонкой, металлической оправе – почти денди.
    Что же от Кавказа? – попытки постоянно пошутить и показать свое превосходство, что так свойственно людям с этой территории, и обидчивость.
    Было еще, что для Кавказа немаловажно: бывший студент мог выпить бутылку водки и ничем внешне не показать, что он пьян. У него не краснело лицо, так же исправно работал язык, уверенна его походка. То обстоятельство, что в таком состоянии он был буен и неистов, никого не удивляло – горячая кавказская кровь.
   Александр стал догадываться, что кавказский юмор воспринимается в России своеобразно, и по части зубоскальства никого не переплюнешь. Поэтому уже стал осторожнее.
   Саша не любил вопросов об отце: всем говорил, что отец – капитан дальнего плавания и живет на Дальнем Востоке.
   В институте он учился в группе переводчиков, куда принимали только парней.
    Институт иностранных языков в закрытой области – головная боль КГБ. По какому-то странному наитию в вузе учились совсем не простая советская молодежь -  детки местной элиты.   
    Что творилось с этими «молодыми хозяевами» страны – лучше не знать и не распространять этот заразительный опыт по другим учебным заведениям.
   Все нарушения советской этикеточной морали – налицо: беспорядочные половые связи, сожительство, порнография, и, как первоначальный бренд – повальное курение среди девушек и употребление алкоголя. Справедливости ради надо сказать, - были исключения.
   Местная элита спасала своих чад от местного КГБ, но от тлетворного влияния Запада спасти не могла. Она сама была не прочь «вкусить» благ «золотого» миллиарда.
   Учеба в группе переводчиков давала шанс осуществить мечту советского студента – попасть за границу. Но для этого необходим штамп в паспорте, который бы свидетельствовал об узах Гименея.
   Брак, во многом фиктивный, был заключен студентом 4-го курса Похоренко. Но пьяные похождения  с мордобоем и ломанием общежитской мебели, половые связи на стороне, поставили под сомнение моральную устойчивость будущего переводчика.
   Заграничная учебная практика пролетела, а когда он в открытую стал жить с Верой, рухнула мечта о работе за границей.
   Полуфиктивная жена не давала развода, что мешало официально жениться на Вере.
    Можно во многом упрекнуть Сашку Похоренко, но нельзя обвинить в предательстве: кого любил и с кем дружил – не бросал.
    Ни один житель гор не мыслит, чтобы девушка оставалась без присмотра.  А Верины родители не сумели спасти дочь от обязательной трехгодичной повинности. Что могут простые инженеры?
    Рушились его тбилисские мечты, когда казалось – все легко и просто. Достаточно звонка от влиятельного человека к влиятельному человеку.
    В России оказалось все не так, как на Кавказе.  Он поначалу  удивлялся – почему в Горьком сдачу в киосках сдают? – да как сдают: точно, до копейки. Попробуй, не сдай. Тбилисец не догадывался, что дело тут не в жадности, а в чем – не мог понять.
   Его невеста выросла в старинном Владимире и к суровым реалиям колхозного села не была приспособлена. Саша не мог бросить Веру в этой деревенской, дикой глуши.
    Наваты, где пришлось им жить – мордовское большое село. От русского отличалось тем, что в некоторых семьях говорили на мордовском языке. Иногда женщины в магазине тараторили на ерзянском наречии. В школе язык обрусевших аборигенов не употреблялся.
   Правильно он сделал, что поехал с ней и сумел договориться о своей работе, - нашлись учебные часы в одной школе. Чтобы делала Вера, - одна в большой и холодной учительской квартире.
Там и дров не было. Когда привезли дрова,  нанял местных мужиков с бензопилой.
   Александру Алексеевичу пришлось осваивать нехитрую науку – колоть дрова. Силы было в избытке – не было сноровки. Не было нормального топора… Много чего не было.
   Сырые осиновые и березовые кругляки поддавались молодому напору. Потихоньку быт наладился, но были издержки: Вера, как кошмар, воспринимала уличный деревянный туалет с выгребной ямой.
    Саша быстро раскусил ситуацию в школе: понял, что директору не принято возражать; остальных поставил ниже себя, но со всеми перезнакомился. Приязненных отношений ни с кем не сложилось.
   Не находился и общий язык с директором школы – Курзановым Михаилом Александровичем. На все претензии, которые предъявлялись Похоренко по поводу обустройства, директор отвечал окающим говорком  (он был не местный) и довольно резко.
                - Что за молодежь пошла, никакие трудности перенести не могут. Посмотрите – все так живут.
   Александр Алексеевич пробовал возразить:
                - Мы молодые специалисты – нам льготы положены.
   На это ответ был, как бритвой по шее.
                - Положим, молодой специалист здесь один – Вера Алексеевна. Квартиру предоставили, дрова привезли, электричество подведено, вода в колодце, а теплых клозетов здесь вообще нет, -  и добавил, - наша восьмилетка на бюджете  сельского совета – туда обращайтесь.
   Сельсоветское начальство находилось в соседнем селе -  Озеры, там же правление колхоза.
    В сельсовете на него посмотрели, как на марсианина. Секретарь – Василий Степанович, сильно похожий на хамоватую конторскую крысу, недобро, но внимательно на него посмотрел и забубнил невнятной и равнодушной скороговоркой:
                - Распиловка и колка дров не входит в обязанность сельского совета, - только доставка. По этому вопросу обращайтесь к директору школы - Курзанову.
    Только тут Александр стал догадываться, что их приезд никто подвигом не считает. Здесь какая-то другая шкала ценностей.
     Самое удивительное открытие: его знание английского и испанского – никому не нужно, и он сам никому не нужен.
   С уроками, с детьми – никаких хлопот и головной боли, - ни у Веры, ни у него. Вера вообще была в восторге.
    В классах порядок, классная доска чисто вымыта, тряпка не в меле. Если случайно с парты падала ручка, поднималась рука и просили разрешения её поднять.
    Учительница географии – Зоя Васильевна, давала задание и задремывала сидя за столом. Тихое посапывание переходило в легкий храп. Десятипудовая географичка мирно спала, - в классе стояла мертвая тишина.
   Ученики прикладывали пальцы к губам, предупреждая друг друга – не шуметь, - не дай бог проснется и начнет спрашивать. Шестиклассники знали, если её пробудить каким-либо посторонним шумом – начтет ставить двойки, - неизвестно от чего настроение у ней портилось.
   Из сладких объятий морфея Зою Васильевну выводил звук школьного колокольчика.
   Что интересно, во всех школах округи, школьные колокольчики – это бывшие – церковные. Только они оставались от сломанных храмов. По их окружности, выпукло – славянская вязь слов – «спаси и сохрани».  От чего спасали и охраняли? – никто не помнил, но верой и правдой – служили.
   В Наватской школе можно было организовывать практику для студентов педагогических вузов. Более благодарных, внимательных и услужливых девочек и мальчиков трудно было представить.
    Отношения были идиллически-патриархальными. А если проявить хоть видимость участия и интерес к личностям, то благодарность доходила до того, что девочки могли прийти к своей учительнице и помочь по хозяйству. Такую учительницу не просто любили – обожали, и боролись за право обратить на себя её внимание.
    Когда, много позже, Вера рассказывала о школе, где ей довелось работать – ей не верили.
   Вера рассказывала:
                - В школе около двухсот учащихся – никто не курил. Однажды технички обнаружили в школьном туалете окурок. Что же вы думаете? Сами девочки-активистки заставили признаться мальчишку-восьмиклассника, что это он тайком покурил. Испуганный тинейджер, затравленно озирался, слезы текли по щекам, он бормотал извинения и, что – «этого не повториться», - потом добавляла, - я сама не понимаю причину такого состояния дисциплины.
   Сельская общинная гласность «работала» безотказно. Все село   узнало. Это и действовало надежнее «воспитательных мер». В городе таких школ уже не было.
   На самом деле, Наватская школа – это заповедный уголок, в которой сохранились те самые классические крестьянские дети, описанные в стихах Некрасова и рассказах Льва Николаевича.
    Объяснение простое: в самом селе еще не разрушились прежние традиционные представление, в том числе о пользе и всесилии знаний, образования, и авторитете учителя.
    Была ли в том заслуга учительского коллектива, возглавляемого Михаилом Александровичем – трудно сказать.   
    Сам Курзанов не стремился сделать коллектив большой патриархальной семьей. Нет, он не хотел быть «отцом» для коллектива, скорее следовал формуле: директор – это учитель учителей.
   Все истекало из этого. Он умнее всех, дальновиднее всех, он решает за всех. Особых отношений у него не было ни с одним членом коллектива.
   Это давало возможность не вмешиваться в мелкие учительские дрязги, и быть, в какой-то степени, третейским судьей, что повышало авторитет.
    Он не замечал неприкрытую лесть, но зато хорошо чувствовал потенциал способного учителя, - незаурядность поощрялась.
    Михаил Александрович – участник войны, которая сделала его жизнь несчастной. Он был в плену. Подробностей этого никому не рассказывал. Знала жена - учительница начальных классов, а детей у них не было.
    Советского лагеря миновал, но отметка в анкете осталась на всю жизнь, и всю жизнь заставляла его пригибаться и всего опасаться, несмотря на членство в партии.
    В этот период директор перешагнул 50-летний рубеж и строил такие личные планы, которые исключали всякие неприятности в коллективе.
     По секрету можно сказать -  ему удалось вступить в городской квартирный кооператив, что невозможно без участия сельсоветского секретаря. Поэтому, к выходу на пенсию он мечтал поселиться в уютной городской квартирке и навсегда забыть о дровах, о школьной котельной и пьяных кочегарах.
    Директор сразу почувствовал опасность, исходящую от Похоренко. Этот самоуверенный и нахраписто-агрессивный молодой человек вызвал у него чувство неприязни. Особенно когда узнал о визите в сельсовет.
    Настойчивые и требовательные просьбы о каком-то особом к нему отношении вызывали протест. Он определил молодого преподавателя – склочник.
   Сельская школа устроена не так, как городская. Здесь простая техничка выполняет важнейшую функцию и является, благодаря этому, полноправным членом коллектива.
   В Наватской школе две технички -  Елена и Мария.
   Елене – сорок девять лет, одинока, вырастила сына Митьку, который сейчас служит в армии. Имеет свой дом, корову и тридцать соток огорода. Все зовут её – Елька.
    Прозвище ни о чем не говорит. Курзанов выбрал её,  в свое время, из громадного количества претендентов, - за услужливость, верность и бескорыстие, а на её бестолковость и наивность не обращал внимания.
   Она была предана директору и являлась главным источником сельских новостей. Именно Елька сообщала то, чего никто бы не сказал Михаилу Александровичу в лицо – что говорят о директоре в «народе».   
    Другая техничка была моложе и хитрее, и толковее, - ей не было и сорока лет. Звали, как уже упоминалось, Мария, а за глаза – Мантюк. Прозвище, тоже, - ни о чем не говорило.
    Мантюк сообщала не менее важную для директора информацию – о чем говорят в коллективе,  и какие процессы происходят в семьях коллег.
    Если бы технички выполняли вышеописанные функции, то такой роли не играли, как на самом деле.
    Они, обе, - переводили и распространяли по селу мысли и мнения Курзанова. Именно те, какие он хотел донести и распространить.
    Через них же происходили разные, может быть непредвиденные и нежелательные, «утечки» информации.   
    Работницы они замечательные. Надо отметить, что они вполне понимали важность для села, такого учреждения, как школа и на все имели собственное мнение. Михаил Александрович это ценил.
   Остается добавить, что Мантюк была замужем, но у супругов не было детей, что очень сильно понижало авторитет в глазах односельчан, но сближало с бездетной директорской четой.
    Её муж – Иван, по деревенски – Чегода, работал электриком в колхозе. Это была очень дружная пара. Командовала Мантюк, как более сообразительная и шустрая.
    Ваня, – эдакий увалень – «Саша с Уралмаша»: плотен, неповоротлив, глубоко посаженные глаза, нос уточкой.
   Чегода, в незабытой молодости, считался, чуть ли не «первым парнем на деревне» за то, что мог извлекать  из гармошки незатейливые мелодии, под которые девки плясали и голосили частушки. Здоровых парней в Наватах тоже уважали.
   Чегода был немного ленив, что влияло на его авторитет отрицательно, но Ваня находил оправдание в том – бог детей не дал, так зачем же надрываться.
   Много можно описывать про любого человека, но – есть случай…
   Впрочем, вот, что рассказывал сам Чегода:
                - У Мани (так он называл жену) родня в Волгограде. Она меня уговорила поехать по гостям. Три дня там жили, все три дня не ходил оправляться.
    Собеседник интересовался:
                - Почему, Вань: не хотел что ли, или не пил, не ел?
                - Как эт не хотел? – хотел, да еще как: думал, не выдержу.
                - Что-то непонятно – туалета что ли не было?
                - Была уборная. Квартира трехкомнатная, с балконом.
                - Чегода, хватит заливать: говори яснее! И писать не ходил?
                - По легкому ходил, а по тяжелому – не мог. Не могу я прямо в дому какать, - это не на скотном дворе, -  в коровнике.
    Собеседник очумело смотрел на Ивана, хотел покрутить пальцем у виска, но потом, наконец, доходила сермяжная истина простого и по- своему благородного мужика, не тронутого цивилизацией.
    Ну, зачем мы про Чегоду?
    Да, дело в том, что Сашка Похоренко приревновал его к своей Вере! Он сам рассказал Евгению, что на самом деле произошло с ним в Наватской школе.
     По ходу рассказа Жене не трудно было кое-что домыслить до полноты картины.
                - День учителя отмечали в небольшой школьной столовой, где кормили обедом начальные классы, - начал Похоренко, - народу набралось прилично, - и откуда столько? – весь коллектив чуть больше десятка учителей.
     Женя добавлял:
                - Ничего удивительного, - приглашают мужей и жен работников.
     Похоренко продолжал удивляться:
                - А техничек, - зачем? -  и тоже – с мужьями.
     Женя комментировал:
                - Насколько я знаю, везде так делают, особенно в восьмилетках, - где коллективы небольшие.
    Александр Алексеевич немного задумался и продолжал, не так напористо:
                - Этот мужик Веру танцевать пригласил.
                - Ну и что, - взяла бы и отказалась.
                - Но, я то видел, что Вера испугалась!
    Евгений Валерьевич убеждал приятеля:
                - Да, я понимаю, что значит пьяный наватский мужик, но поверь, - ничего плохого он Вере не желал, скорее всего – наоборот.
      В реальности все так и было.
      Ваня-Чегода, от водки, от обильной закуски, от множества веселого народа, - пришел в благодушное настроение.
      Ему нравилась молоденькая, скромненькая, смирненькая и ладненькая городская учительница, так не похожая на бойких мордовских девок его молодости.
       Он устал от своей Мани, с её постоянным контролем, мелочными придирками и поучениями.
        Эта молоденькая девушка казалась какой-то волшебной артисткой, которая сошла с экрана. Таких показывали только по телевизору.
        Ему так захотелось прикоснуться к ней, алкоголь придал ему смелость: он на минуту почувствовал себя молодым парнем, способным на безрассудство.
        Пономаренко продолжал:
                - Вера, не пошла с ним танцевать, - он настойчиво предлагал.
                - А ты сам, где был? – в упор спросил Женька.
                - Я за столом сидел, с каким-то мужиком, который все меня угощал.
                - Все понятно. Нечего было наливаться: около Веры надо было находиться, если ты такой щепетильный.
    Чегода удивился, когда увидел неподдельный испуг молоденькой учительницы. Чего она испугалась? -  он ей уважение оказывал – танцевать приглашал.
    Иван сначала не понял, что произошло. Он получил такой удар в челюсть, от которого на мгновение потерял ориентацию, и его грузное тело упало как раз между сдвинутых столов, которые перевернулись.
    Когда Чегода встал и быком пошел на Похоренко, то получил еще один удар, потом его увели.
     Сашка рассказывал:
                - Все почему-то посчитали меня виноватым. Празднование сразу прекратили, все разошлись.
       Евгений резюмировал:
                - Правильно сделали, что посчитали. А ты как думал? Ты даже не представляешь, сколько понятий нарушил.
                - И сколько же?
      Женя стал перечислять, загибая пальцы:
                - Во – первых, принцип – «свой-чужой» - он везде главный. Ты – чужак, хоть и член коллектива, а этот мужик – свой, - он местный и жена у него работает техничкой. Мало этого, - к кому директор обратиться, если в школе что-то с электропроводкой случиться? – задал вопрос и сам ответил, -  к электрику Чегоде.
     Во – вторых, - этим мордобоем, ты подорвал авторитет учителя, который здесь еще высок.
     В – третьих, - ты Курзанова поставил в неловкое положение. На следующий день об этой драке говорило все село. За все отвечает директор.
    В – четвертых, - никто не поверит, зная Чегоду, что он способен за кем-нибудь ухаживать.
    В – пятых, - я уверен: на следующий день Мантюк ему настукала скалкой по его похмельной башке, - Женя безапелляционно заключил,- далее перечислять не буду, скажу итог, то есть, - общее мнение о тебе: молодой учитель себя не контролирует, скандалист, драчун и дурак.
     Похоренко пробовал возразить:
                - Я не качался, я все помню, то есть явно не был пьян.
    Женя сразу парировал:
                - С пьяного спросу нет. Тебе известна поговорка: мы пьем для запаха, а дури своей хватает, - и продолжал, - пьянством здесь никого не удивишь, да разовое пьянство не осуждается, как на Кавказе, - и ввернул хитроумно, - этой дракой ты внес диссонанс в отработанный стереотип поведения педагогического коллектива.   
    Евгений Валерьевич любил такие замысловатые выражения, хотя на них никто не обращал внимания. Стало понятно, почему Александр Алексеевич, к концу учебного года перевелся в Языковскую школу.
     Еще удивительнее было то, что стал жить в Языкове. Он снял угол у боевитой и крепкой женщины, которая готовила и стирала ему белье.
     Евгений догадался, что между ним и Верой что-то произошло, но вникать не хотел. Иногда, по субботам, Вера приходила и ночевала в Языкове. Похоренко в Наваты вообще не заглядывал.
     Незаметно подошло время летних каникул. Евгению Валерьевичу – опять на сессию…