Цикл Сатурна. книга 3. часть 9. Листья желтые...

   
                Книга 3.

             


                Часть 9. Листья желтые…
               
                В любви важно, - не смотреть друг на друга,
                а смотреть в одном направлении.

                С.Экзюпери.               
 
   
 
               

      …Женя на своем ИЖ-Юпитере-3 плавно вкатился на зеленую еще не вытоптанную лужайку школьного двора. Сбросил газ, выжал сцепление, - мотоцикл остановился у школьного крыльца. Нога автоматически перещелкнула скоростной рычаг в нейтральное положение, выдернул ключ зажигания, - двигатель заглох.
     После летней аварии пришлось заняться ремонтом своего транспорта. Выправил погнутую переднюю вилку, отрегулировал зажигание. Сейчас мотоцикл был в полном порядке.
      Какое-то утреннее оцепенение начинало проходить. Энергично поднялся на крыльцо, пересек пространство коридора, распахнул дверь в учительскую…
       В комнате было двое, - новый директор, -  Марья Васильевна и незнакомая,  миловидная девушка. Женя даже ничего не успел подумать, насчет девушки.
       Директорша, как будто ждала:
                - А, вот и Евгений Валерьевич, - познакомьтесь,  пожалуйста, - это наша новая учительница физики – Анастасия Павловна.
         Евгений что-то пробормотал, нет, он не смутился, - просто это было неожиданно. Женя ожидал другого, - считал, что сейчас увидит весь коллектив, который должен быть в сборе.
        За три летних месяца много воды утекло. Оказывается, физик, Сергей Васильевич Полетаев, окончательно решил уйти на пенсию и вместо него прислали молодую учительницу.
         Марья Васильевна, чтобы сгладить неловкость, быстро излагала информацию:
                Сейчас можете ехать домой, - готовьтесь к занятиям.  Завтра,  будет готово расписание уроков, а тридцатого августа поедем в Жильну на педконференцию.
     Женя успел только подумать: « Ого, - меньше трех месяцев командуют -  уже успела войти во вкус, а организовать первый день работы коллектива не смогла. Вообще,  нормально, возможно никого подозревать не будет, как Борман».
    Дело в том, что за то время, пока Кобрин был на сессии, потом в отпуске, -  в школе «сменилась власть». Он знал об этом, хотя, Марью Васильевну, в роли директора, наблюдал впервые.
     Новая начальница явно куда-то спешила. Они, -  все трое, -вышли из помещения, спустились с крыльца. Марья Васильевна попрощалась с подчиненными и двинулась к выходу со школьного двора.
   Молодые люди остались с глазу на глаз.
   Женя сразу оценил миловидность Насти. Эта девушка не была похожа ни на кого из его знакомых.
   Она вела себя естественно: не притворялась, не играла, не пыталась выдать себя за того, кем не была. Ни капли чопорности, так свойственной сельским девушкам на выданье.
    Лучистые глаза смотрели прямо и открыто; завораживающий, грудной, - настоящий женский голос…
    У Евгения мелькнуло в сознании: «Ну, у этой девушки, конечно,  уже есть суженый, и ты, милок,  попал к «шапочному разбору».
   В принципе, он недалек был от истины.
   Женя имел опыт несчастной любви, - настоящий, мучительный опыт,  Поэтому был осторожен, как будто понимал, что разочарования или неприятия своих чувств не вынесет – сломается.
    Понравилась ему Анастасия Павловна, но далее ничего он не загадал – пусть идет все своим чередом. И тут, какой-то невидимый и незаметный ветерок принес ощущение, что именно сейчас – он -  хозяин своей судьбы и может действовать, и это действие сокрушит всякое внешнее сопротивление и препятствие.
     А девушка, нисколько не смущаясь, вела себя,  как хорошая знакомая. Сразу заинтересовалась мотоциклом.
                - Как мне хочется на мотоцикле покататься!
    Обычно сдержанный с малознакомыми девушками, Женя тоже не чувствовал обычной скованности, - сразу подхватил:
                - В чем же дело, - садись и поедем.
                - Ой, -  можно!
    Женя посмотрел на нежно-голубой,  кримпленовый, летний женский костюм, в котором была одета Настя, и пояснил:
                -  Переодеться надо,  - здесь, как в Москве: только дома пониже, да асфальт пожиже.
    Настя, уже совсем по-свойски:
                - Я здесь недалеко живу, на этой же улице.
     Подъехали к дому хозяйки. Настя ушла переодеваться.
   
  …Настя две недели жила в Языкове. Квартировала у спокойной, одинокой женщины, -  тети Кати. Быстро освоилась в новой обстановке. Играла роль её открытость, явная расположенность к людям и простодушие. Но главное было не в этом.
      Девушка попала в атмосферу всеобщего внимания.
      Буквально на следующий день к дому хозяйки началось паломничество.
     Подходила группа  парней, настойчиво стучались и просили тетю Катю, чтобы позвала квартирантку. На вопрос: «Зачем она вам нужна? -  следовал бесхитростно-исчерпывающий ответ: «Поговорить».
     Настя выходила,  знакомилась и далее наблюдала,  как парни старались  обратить на себя внимание. В основном пытались рассмешить или рассказать оригинальные истории из жизни.
    Только уходила одна группа, с другого конца села подваливала другая ватага, - все повторялось сначала.
     Настя была в некотором недоумении: она жила в селах во время студенческой практики, но такого наплыва потенциальных женихов, готовых предложить руку и сердце не случалось.
     Городская девушка не догадывалась, что ей предлагался выбор. И выбор должен быть категорическим и окончательным. В противном случае эта жениховская канитель грозила никогда не закончиться.
     Но среди претендентов  выделялся один, - Коля Мякинин. Коля, по направлению от колхоза,  закончил сельхозтехникум и работал рядовым агрономом. Необходимо заметить, что колхозное ходатайство,  фактически освобождало от вступительных экзаменов и в дальнейшем помогало одолеть несложную программу агрономического отделения, которая плохо усваивалась тугодумной головой.
    К чему это  не лестное отступление?
    Не лестное? -  уверяю вас, это нисколько не умаляет достоинств молодого агронома. Наоборот. Именно у  таких «молодых  специалистов» было больше всего шансов, со временем, занять высшую ступеньку в колхозной иерархии.
     Эти парни упорны, спокойны,  покладисты с начальством, жестоки с подчиненными. Главное – исполнительны, не обременены комплексами, всегда понимают свою пользу и пользу вышестоящих…
     По колхозной должности и по не писаному правилу агроном с ребятами не хороводился. Но имел неоспоримое преимущество, -  дом его родителей, по соседству с домом Настиной хозяйки.
Поэтому, на правах соседа,  имел право посещения.
      Коля, как по наряду, навещал тетю Катю каждый день. Настю удивляли такие визиты. Мякинин садился на стул, услужливо подставленный хозяйкой.
     За столом в задней комнате сидела Настя, рядом, на другом конце – тетя Катя. Гость подолгу молчал, потом задавал какой-либо незначащий вопрос хозяйке. Тетка отвечала.
   Надо сказать, что у Настиной хозяйки начисто отсутствовало чувство юмора, - у собеседника – тоже.
   Настя не могла смеяться над этой беседой, ей было не смешно, - скорее всего,  чувствовала неловкость. Просто думала: «Чего ходит и молчит? Что ему непонятно? Мне с ним не интересно».
   Но были и другие варианты…
   В свой первый рабочий день она познакомилась с Сергеем Васильевичем Полетаевым – это учитель, которого она должна заменить. Старый физик был болен, с трудом передвигался на костылях, но оказался довольно занозистым, напористым и гордым мужчиной.
   К Насте он отнесся благосклонно, как и его жена – тетя Катя, которая работала школьной техничкой.  Вот, - везет девушке на Екатерин!
   Екатерина сразу начала обхаживать молодую учительницу: были на то веские причины.
   Два сына у Полетаевых: младший еще школьник. А старший, - военный летчик, в этот август приехал в отпуск. Летчик был чуть постарше Насти, холост, -  только-только начал офицерскую службу.
    Мать обмирала от счастья, глядя на офицерский китель с голубыми  погонами.  Сергея Васильевича распирала гордость за такого молодца. От радости отец и сын каждый день крепко угощались.
    Екатерина стала беспокоиться, она понимала – летчику надо жениться. А тут такая подходящая партия… Молодого Полетаева звали – Александром. Опять совпадение…
    Кудеиховский сюжет повторялся. Так же была организована встреча сына, так же за столом сидела родня: скромненько присутствовала, но уже в качестве гостьи, а вообще… – кто знает, может  в качестве потенциальной невесты – Настя.
    Военный летчик особо не стеснялся, наливал полный стакан водки и провозглашал тост – « за тех, кто не вернулся из полета!» -  и махом выпивал.  За девушками ухаживать не умел. От него несло казармой военного училища и юношеской бравадой.
   Настя вспомнила свою подругу – Лену; и ей показалось, что такой летчик вполне бы ей подошел. Но только не Насте.
   Но самое интересное было не в этом: она так и не написала письмо своему жениху. Почему? Сама не могла объяснить. У нее ни разу не возникло желания с ним встретиться, и то, что их встреча должна была состояться только через год, - Настю устраивало. Находясь в отдалении, его образ не терял привлекательности, но и не притягивал…
 
    Ветер свободы кружил Настину голову. Вот и сейчас, она с радостью познакомилась со своим коллегой.  Анастасия Павловна надеялась найти  верного и надежного товарища, с которым можно говорить о школьных делах.
    …Одетая в спортивный костюм и осеннюю легкую курточку вышла Настя. Щелчок скоростного рычага, отпущено сцепление, - поехали.
     Анастасия Павловна так и не поняла замысловатого маршрута, которым проехал мотоцикл Евгения по ухабистым улицам села. Они совершали маневры: то к дому  какой – то его знакомой, то к магазину. Только через двадцать минут миновали узкий проулок околицы и выехали на трассу.
     Теплый, еще летний ветер подхватывал и красиво развевал роскошные волосы девушки. Настя любила мотоциклы, любила живое чувство скорости и движения, которое не ощущалось  при езде на автомобиле.
     Они мчались по трассе, потом свернули на ровную и накатанную полевую дорогу,  которая шла на подъем. Остановились на самой высоте, с которой открывался широкий обзор на все окрестные села.
     Евгений, как заправский гид, объяснял девушке:
                - Видишь, как причудливо изгибается река.
      Настя честно признавалась:
                - Нет, не вижу. Я вообще сейчас не понимаю,  в какой стороне Сура.
      Женя показывал, водя рукой вдоль горизонта с востока на запад.
                - Мы едем от Языкова, там река течет на восток с поворотом на север и резко поворачивает на запад. Образуется излучина, а вдоль поймы на урезе,  расположены села, которые мы наблюдаем. А реку мы не видим: она в низине и скрыта лесом.
     Настя слушала. Её не очень интересовали географические особенности этой местности. Вид действительно – красивый: вся обширная пойма лежала под ногами; поля с копнами соломы и желтой стерней, далее за селами зеленая полоса лугов и далекий в синеватой дымке лес…
     Голос спутника  ровный и твердый, - такой мужской глуховатый бас, - звучал завораживающе и как бы немного рыкающе.  Надежный голос, - он успокаивал и защищал.
      Речь достаточно грамотна, с длинными, складными предложениями. Немного смущали некоторые, как она называла, -  «деревенские» слова. Она с удивлением заметила, что он эти слова употребляет совершенно сознательно, то есть не хочет казаться каким-то городским.
     Аскетическое, чуть вытянутое лицо, высокий лоб, тонкие губы, нос с горбинкой. Коричневая, кожаная куртка под костюм делала его похожим на главного героя романа «Как закалялась сталь».
    На деревенского парня он явно не походил, да и слишком серьезен, но, тем не менее,  чувствовалась в нем какая-то бесшабашность и отчаянная решимость.
     Настя перебирала в уме типы известных  ей молодых людей, - ни на кого её новый знакомый похож не был.
     Женька с увлечением продолжал:
                - Весной вся пойма заливается водой, вода доходит до крайних сельских улиц.
    Настя любовалась просторами. Да, в Кудеихе такого не увидишь. Местность там более лесиста, а тут степь начинается, зато нет такой черной, липкой грязи, как здесь.
     Евгений согласился:
                Что же поделаешь, - зато  - чернозем. Это главное богатство нашей местности.
    Поехали обратно. Перед самым подъемом на языковскую гору мотоцикл свернул вправо на заросшую полевую дорогу. Средь полей, обозначенный молоденькими сосенками, заметный прямоугольник колхозного молодого яблоневого сада.
    Непонятно было – принялись ли яблони, все заросло густой, высокой  травой, которую не косили. Сад не успели вырастить, а уж забросили.
     А сосенки, которые призваны были защищать от северного ветра, принялись и поднялись метра на три.
     Мотоцикл заглох на краю этого пустынного сада. Настя не понимала, зачем они сюда приехали. Сели под сосенку, на сухой и теплый пригорок.
     Женя расстелил газету, поставил четверку водки, положил печенье и несколько красных яблок.
     Настя удивленно-вопросительно посмотрела, - спутник уловил вопрос.
                - Анастасия Павловна, я ведь уже два раза  проговорил,  между прочим, что я только вчера вернулся со свадьбы двоюродной сестры и у меня, естественно,  болит голова.
     До Насти, как будто не доходило это объяснение, она смятенно размышляла: «Ну, вот тебе и серьезный парень. В первую же встречу выпить собирается. А как же мы доедем? Разобьемся, - вон он как гоняет».
       Женя выпил стопку водку, но когда он нацелился налить вторую, Настя решительно взяла посуду и с явным удовольствием вылила остатки под елку.
    Женя был обескуражен,  ничего не оставалось, как только досадливо пошутить:
                - Засохнет елка, - природу губишь.
    Сам, конечно, понял – некрасиво получилось: «Ну и, дурак, -  не мог потерпеть, что она про меня подумает? -  нет, надо как-то реабилитироваться».
    Поехали с этого места. При этих двух остановках не нащупывалась та общая ниточка, которая начинает связывать людей. Не налаживалась известная всем внутренняя близость, когда двое начинают понимать друг друга.
   Предоставила им услужливая фортуна третий случай…
 
   Господи, ну что знают люди о любви? Наверное,  многое.  Но не все. И до конца не узнают. Любовь -  это великая тайна, но это не человеческая тайна – божья.
    Бывает безответная любовь? Нет. Любовь – дело двоих. Все сюжеты любовных треугольников придуманы искусственно. На самом деле, в каждом таком случае – не было любви. Просто увлечение, - игра гормонов, поиски ощущений.
   В любви, на самом деле, присутствуют трое, но этот третий – ангел. Да, тот самый, которого в древности изображали в виде амура.
     А секс играет какую-то роль? Да, - играет, но не ту, которую принято изображать в современных, похабных,  бульварных романах, потому,  что любовь – не физиология, а чувство.
      Физиология – тоже чувство, вернее ощущение, но любовь чувство более высокого порядка.
      На земле нет объекта интереснее человека, и нет ничего более значимого дела, как только познание людей, а значит, - самого себя. Так, любовь – это,  то чувство, которое от Бога.
     Как же отличить настоящую любовь от увлечения? А для этого и существует молодость, которая не ошибается.
    Но большинство ошибок происходит в молодости?
   Это, как сказать.
   Ошибки юности, - не от глупости, а от возможности выбирать, которая дается молодым людям.
    Знаете, когда кончается молодость? Уже, наверное,  понятно. Именно так, - когда исчерпывается эта возможность.
   Старики безошибочны не оттого, что имеют «жизненный опыт», а оттого, что у них нет выбора.
    Как же выбрать, если в любви – двое?
    Не надо понимать буквально:  выбор существует, но… до момента наступления любви, то есть до озарения. Момент познания истины – это есть то, что называют озарением.
    Тут и кричи – нашел! (в Древней Греции кричали – эврика!).
     Влюбленные не кричат, они слушают музыку. Музыку любви.
    Любовь кончается соединением сердец?
    Она никогда не кончается, но чтобы слушать музыку любви, всю оставшуюся жизнь – надо «играть». Такая «игра» – есть работа души. Именно это,  имел в виду русский поэт Николай Заболоцкий, когда писал – « душа обязана трудиться…».
   
   Евгению было не до любви и не до души, когда он на себя крутил ручку газа и его мотоцикл, с сидящей позади спутницей, птицей взлетал  на языковскую гору.
      Он не обиделся на Настю, на её самовольство. Понимал, что она, в какой-то степени,  подкорректировала его неуемную бесшабашность и указала рамки приличия. Дала ему понять, что  есть вещи, которые для неё не приемлемы.
      Женя не хотел выглядеть плебеем,  и это девушка поняла, и не дала ему пасть в своих же собственных глазах. Его поразило то, как она сумела вылить водку, и при этом он не взорвался.
     Молодой человек не хотел с ней расставаться, да и голова болеть перестала…
     Мотоцикл проехал мимо околицы и помчался по накатанной дороге к восточной околице села. Там, на возвышенном месте – старый плодоносящий сад.
     Этот сад тоже находился в забросе, как и многое в местном колхозе. Если бы в советской школе учили познавать мистическую сущность вещей и явлений, то, несомненно, можно догадаться – это стремление в сад – не случайно.
     Место не огорожено, и никем не охраняется, - такой сад «незапертых деревьев». Дикий сад, где выражена тема свободы. Тем не менее,  сад – это не лес, и является символом победы человека над природой и при всей заброшенности, можно найти сладкие яблоки, а выбранный цветок, как выбранная подруга…
      Женя повествовал Насте, когда они расположились под кроной мощной яблони, на верхних ветках кое-где – крупные яблоки.
                - У нас,  в Озерах, сады вырубили после войны, - рассказывали, что налог  стали брать с каждого дерева, с каждого куста смородины. В Языкове, по каким-то причинам, сады сохранились. Я помню, в детстве, из Языкова приходили женщины, продавали вишню, смородину. Мама, вишню не покупала, у нас, чуть ли  не у единственных, вишня была, а яблоки привозили на телегах и тоже – продавали. Сейчас, конечно, кое-кто посадили вишни, яблони, но прежнего – нет.
      Настя, с готовностью,  подхватила тему:
                - У нас, в деревне, у бабушки, сохранился хороший сад, его еще мой дед развел. Вишни столько, что девать некуда. Я даже сама продавала эту вишню в других селах, - знаешь, как у меня хорошо покупали.
     Женя  широко улыбнулся:
                - Надо думать.
     Ему не хотелось развивать эту тему, поэтому перевел разговор.
                - Мне в школе нравились стихи Маяковского. Я помню, как в десятом классе, единственный,  выучил «Стихи о советском паспорте» и рассказал перед классом, - все поразились.
    Женя внимательно смотрел на Настю – что скажет? Он прекрасно знал – его ровесники нос воротили от Маяковского.
                - Я  не люблю Маяковского, и у нас в классе никто не любил. Мы Есенина больше любили, а я – Асадова, он  о любви пишет, - честно не подыграла Настя.
    Женя подхватил:
                - Я Есенина тоже любил, но  после, он мне разонравился, - поправился, - ну, не то, чтобы совсем, но…
    Настя, с интересом и каким-то удивлением:
                - Странно, почему?
                - А он, по- настоящему деревню не знает, хотя называл себя в стихах – « я последний поэт деревни».
    Настя посмотрела, как строгая учительница.
                - Евгений Валерьевич, что же «не так» он написал про деревню?
                - Да, нет, про природу – кто же сомневается. Ну, и -  про «щенков кудлатых», и про «хомуты».  Но ведь суть деревни не только в этом…
                - А в чем?
                - Пожалуйста, – маленький пример. Помнишь стихотворение – «я иду долиной…» -  представь себе картину, как её рисует Есенин: идет молодой человек в английском костюме и в лайковых перчатках по лугам, где сенокос в самом разгаре. Сенокос – это страда, тяжелая работа, между прочим. Человек, знающий деревню, никогда так не напишет. Он понимает, что он на фоне страды смотрится барином, чужаком, что ему, -  этот костюм, эти перчатки – никогда не простят.  Он – местный, и не знает, что подумают? А он все равно, -  по лугам фертом ходит. Пушкину не нужно было показывать свою близость к народу. Тем не менее, чтобы не выделяться, он на ярмарки ходил в красной рубахе и круглой шляпе. Одежда не изменяет сущность человека, а наоборот – подчеркивает.
     Настя внимательно слушала, даже слишком внимательно, - высказалась:
                - Но,  потом он по- другому себя повел.
                - Да, по-другому, но уже не убедительно. Я вообще сильно сомневаюсь, что в реальности сам Есенин косить умел. По всему видно, что сенокос со стороны наблюдал.
    Настя тихонечко проговорила:
                - Я тоже по настоящему на сенокосе не была, хотя по летам в деревне жила.
    Евгений поднял смеющиеся глаза и весело подытожил:
                - Слава Богу, и не надо, - ничего хорошего.
    Настя была поражена этим примером. Она сразу приняла эту претензию к поэту. Удивлял иной взгляд на привычное:  картина сразу приобретала другие очертания. Самое интересное – личность Есенина становилась осязаемой и по настоящему близкой, - исчезал ореол великого, и обрисовывался живой человек.
      Так они сидели, разговаривали и сами не заметили… а что не заметили? – как, известный нам, невидимый, прозрачный колпак накрыл обоих и исчезла земная реальность…
 
    Женя потом мучительно пытался вспомнить, - о чем же продолжался разговор? Да и разговором это назвать нельзя: единение душ. Тот самый выбор, который осуществлялся не в этом старом саду, а на небесах, в которых парили их души, несомые ангелом.
    Минуты были – несомненно – возвышенные, но… мы привыкли скрывать свои чувства.
   А как выражались в старинных романах! Это надо повторять.
                -  Боже мой! – воскликнула Марья Гавриловна, - это были вы! И вы не узнаете меня?
        Бурмин побледнел… и бросился к её ногам…
      Примерно так, хотя за точность не ручаюсь. А что же сейчас?
   Вроде бы то же, да не то… Утеряна какая-то праздничность минуты, что ли…
     Или мы сами «гоним лошадей» и не хотим продлевать прекрасные мгновенья своей жизни. Как будто не знаем, что они больше не повторяться, - никогда. А жаль…
     Мало того, даже те чувства, которые мы испытывали в эти трепетные минуты взлета человеческого духа, когда является «любовь земная» мы не пытаемся законсервировать или время от времени оживлять воспоминания.
      А эта свежесть, которая, казалось, никогда не пройдет и останется с тобою навеки, на самом деле проходит быстро.
      Будничные заботы, нескончаемая череда одинаковых дел и дней стирает из памяти эти прекрасные мгновенья.
      Теряется то, о чем плакал и восклицал Есенин: « О, моя юность, о моя свежесть!»…
       Но,  не будем говорить за нашего героя. Евгений Валерьевич, как раз и помнил эти мгновенья…
       С этой девушкой, Евгений осознал себя не клеточкой огромного тела,  их каких состоит масса человечества, а целым индивидуальным миром. И перед ним, тоже – равноценная личность, которую надо беречь и лелеять. Ведь они одни в этом хаосе мира, и нашли,  наконец,  друг друга…
      Сразила их любовь наповал? Нет. Ведь выбор осуществился  на небесах. Это только санкция высших сил…
      Женя понимал, -  протянулась между ним и Настей невидимая связь взаимной приязни и симпатии. Что-то стронулось в его жизни и богини судьбы – мойры быстро стали сплетать извечную нить…
      Но неотвратимость судьбы еще не проявилась, не прошла через череду случайностей,  и никто не знал, что будет впереди…
      
   
      Новый учебный год начался довольно странно даже для их сельской школы. Занимались только первое сентября, а со следующего дня «сняли на картошку». Обыкновенно, снимали на картошку недели через две, а то и то и три после начала занятий.
     Считалось, что ученики оказывают помощь родному колхозу. Кто же против этого? Почему же не помочь своим же родителям?
     В реальности, - дело было более запутанным и, в какой-то степени – неразрешимым: картошку вообще некому было убирать, кроме школьников и привезенных из города студентов.
     А где же рабочая сила советских колхозников? Да, там же – на полях. Только убирали не картофель, а сахарную свеклу.
     Из-за нехватки рабочих рук «борьба за урожай» затягивалась. Техника, предназначенная для уборки корнеплодов, если и имелась в колхозе, была или сломана или, -   « не шла» по сырым полям.
    Районное начальство строже спрашивало за уборку сахарной свеклы. Сахарный завод, построенный недавно в соседнем районе, как прожорливый монстр требовал сырья.
    Каждая колхозная семья была прикреплена еще с весны к «свекольной норме», то есть, -  определенному участку необозримого колхозного поля.
     Для стимула, за убранную свеклу, выдавали кроме денежной оплаты – натуральную, - два или три мешка сахара-песка.
     Увильнуть от свекольной нормы не удавалось никому. Хоть за эту свеклу, выдавали сахаром, но работа, не вдаваясь в подробности – не сахар.
      Во-первых, летом нужно было раздергать,  прополоть и прорыхлить молодые всходы. Все это, конечно, - руками и мотыгой. Но самое основное начиналось в сентябре.
     Колхозные трактора специальными копалками рыхлили свекольное поле. Далее нужно было выдернуть овощ из пашни, очистить от земли, ножом обрезать ботву и бросить каждую свеклину в кучу. Грузить, - тоже вручную. Грузовая машина медленно двигалась по полю, - от кучи к куче: каждая семья загружала свою «норму».
    Такая работа требовала большого здоровья и многих рабочих рук. Редкая осень выдавалась без дождей. Моросящий с серого, осеннего неба дождь, превращал уборку урожая в настоящее мучение. Грузовики приходилось тянуть тракторами, одежда намокала, резиновые сапоги с трудом выдирались из размокшей пашни…
     Уборка затягивалась, начинались ранние морозы. В таких случаях подвозили солдатиков. Молодые ребята ломами ковыряли замерзшие глыбы чернозема…
    А как же картошка?
    Как это не покажется странным, - убирать её не было смысла.  Во- первых, в хозяйстве не было зимнего овощехранилища. Семенной картофель хранили в земляных ямах, которые выкапывали тут же, на краю поля. Вручную копались ямы, сыпали картофель до краев, сверху укладывали слой соломы и закидывали землей. Весной эта средневековая процедура повторялась в обратном порядке.
    Тот картофель, который шел на корм скоту, пытались спасти  от зимних морозов в больших буртах, которые укрывали соломой, полиэтиленовой пленкой и засыпали землей.
   К весне, когда предполагалось скормить коровам овощи, бурты превращались в дурно пахнущие кучи мерзкой слизи.
   Какую-то часть урожая, командированные от городских предприятий шоферы, возили в район. Но там тоже не было складских помещений, не хватало вагонов для отправки, не хватало грузчиков…
   Никто уже всерьез и не пытался бороться с этим «великим бесхозом» или как-то исправлять сложившуюся практику уборки и хранения сельскохозяйственной продукции. За это уже перестали серьезно наказывать  и по партийной, и по другим «линиям». Все чаще и чаще сами колхозники называли свои колхозы одинаково: «Напрасный труд».
   На следующий год «сверху спускали план» по посадкам картофеля и других культур. Дурная бесконечность продолжалась…
    Но форму еще пытались соблюдать. Странная эта форма, - без содержания.
 
  В библии есть предупреждение о том, что новое вино нельзя наливать в старые мехи. Мех прорвется и вино выльется. А здесь получалось наоборот: мех сохраняли, а вина уже давно не было.

    Проявлялось это следующим образом: не успевали убрать не только урожай картофеля, были годы, когда не успевали убрать даже зерновые. Тогда распоряжались – запахать.
    Поля с запаханным урожаем, представляли картину внешнего благополучия.
   
     Об этих «тонкостях» колхозного производства никто не задумывался. Учителя с учениками дисциплинированно выходили «на картошку».
     Женя вместе с девятым классом, в котором был руководителем, собирал клубни, высыпал полные ведра в кузов колхозного грузовика и одновременно следил, чтобы не забаловали воспитанники.
      Но не это было главным для него. Парня как магнитом тянуло на те борозды, где собирали картошку шестиклассники со своей классной руководительницей – Анастасией Павловной.
      Ноги сами несли в ту сторону, и ничего нельзя было поделать…
      Разговаривая с Настей, Женя терял чувство времени с первых же минут. Можно это было назвать ухаживанием, - или каким-либо жениховством? Он об этом вообще не думал, ни о чем не загадывал.
      На самом деле Евгений впервые встретил родственную душу.  Его охватывало, вернее, обволакивало ощущение того, что его понимают, им даже восхищаются. Ну, о восхищении – это вряд ли. Тем не менее, классик любовной лирики был прав, когда писал, что «сладостное внимание женщин, почти единственная цель наших усилий».
      И  то, что его слова, суждения и оригинальный юмор нравятся Насте, и она сама ждет с нетерпением, когда он подойдет – это было понятно и без каких – либо дополнительных сигналов.
     Такая своеобразная примерка, или, если угодно – любовная игра продолжалась весь день, вернее, - до двух часов. На следующий день все повторялось снова…
     Но было одно препятствие: их частые беседы прерывала школьный завуч – Альбина Станиславовна.
      Альбина (так её за глаза звали все учителя, - отчество как-то не проговаривалось) появилась в школе два года назад.
      После отъезда Валентины Александровны завуча вообще не было: Бормин на это место никого не назначал. Мотивировал тем, что, мол, завуч со стороны ни в каких склоках участвовать не будет.
      В районном отделе с этими доводами согласились и на следующий учебный год прислали нового.
      Это была молодая, тридцатипятилетняя женщина без мужа. Потом выяснилось, что у неё есть пятилетний сын, который «пока живет у мамы».
      Никакой роли в нашем повествовании она не сыграет. В жизни школы – тоже. Её забудут в тот же день, когда  уедет из Языкова.  Она «стерлась» из памяти как туман с запотевшего зеркала…
     Но, нельзя так категорично, особенно про «роль», да и про человека так – нельзя.
     На самом деле роль у неё была, пусть и незавидная. Хотя бы в том, как она с какой- то злой досадой выговаривала Евгению:
                - Евгений Валерьевич, идите к своему классу! Там учащиеся без присмотра.
     Женя пытался свести все к шутке, хотя тон замечания вызывал досаду и звучал, чуть ли не оскорбительно, но завучам возражать было не принято.
                - Альбина Станиславовна, да у меня послушные девочки и мальчики, а я шестому классу тару приносил, - и показывал на мешок с картофельными сетками.
     Досада была мимолетна и развития не получала, то есть Женя прекращал разговор с Настей и уходил к своему классу.
     Молодой преподаватель по своей простоте не догадывался – Альбина ревновала его к Насте. Ей было обидно, что этой молоденькой девушке столько внимания, да и ученики вокруг неё щебечут и сразу признали своей.
     Положение  Альбины в коллективе было сложным. К этому времени она это осознавала в полной мере.
     Дружеских отношений ни с кем не сложилось. Прислониться к надежному мужскому плечу не удавалось. Единственной её опорой оставался Бормин, но слаженной работы директора и завуча – не получалось. Коллектив чувствовал отсутствие единства их действий.
    Тут была виновата Альбина со своей непунктуальностью, внутренней и внешней растрепанностью и обыкновенной ленью.
     В чем-то они были похожи, особенно бросалась в глаза их обоюдная мрачность. С такими людьми не хочется долго общаться: они настроены на трудную борьбу и неудачу.
    Тем не менее, завучу удавалось выполнять довольно сложную функцию: быть посредником между директором и коллективом.
     Деспотической логике Бормина, она умела противостоять и на него не обижаться, так как сама нуждалась в твердом руководстве. Учителя чувствовали  внутреннюю слабость и неуверенность Альбины Станиславовны, и за это ей многое прощалось.
     А сейчас и этой, не очень надежной опоры не стало. Поэтому Альбина нервничала,  и старалась завоевать расположение новой руководительницы.

    Как писали классики – вперед, моя история!
    Отношения Насти и Евгения развивались стремительно.  Девушка даже потеряла присущую ей способность все просчитывать и анализировать. Вернее, она не успевала отмечать новое качество сближения и все увеличивающую степень её доверия к молодому человеку.
     А Женю влекла неведомая, легкая и приятная сила, именно с той интенсивностью, которая соответствовала его стремительному и безоглядному характеру.
    Они сами не заметили, но как-то по наитию догадались, что им не хватает общения. Те короткие разговоры, что они вели на виду у всей школы и постоянные одергивания завуча – пройденный этап.
     Отношения должны обновляться: искусство любви состоит именно в этом – всегда казаться интересной, загадочной, непонятой до конца личностью.
    Если обстоятельства начинают продуцировать элементы однообразия, - необходимо менять обстоятельства.
    Что же, - просчитывать свое поведение и поступки? Нет, все, что решено на Небе, на земле осуществляется -  само собой. Но на самотек эти дела пускать нельзя. Как пелось в старой  песне -
« в любви надо действовать смело, задачи решать самому…»
    Нужно было пройти еще одну ступень их разделяющую, тогда откроются другие перспективы…
   
     Решили совершить поездку на мотоцикле, только не обозревая окрестности с высоты: Женя хотел показать Насте те места,  где он проводил время на сенокосе. А что же показывать? – конечно,  места любимые и знакомые с детства.
     Этому плану не помешали начавшиеся, короткие, моросящие и пока еще теплые дожди. Надо сказать, что эти дождики затрудняли и затягивали сроки уборки колхозной картошки.
    План у молодой пары был таков: сразу после колхозного поля, они заезжают на квартиру к Насте, а уж потом едут в луга и леса.
    На квартире  Настя с видимым удовольствием накормила Женю обедом. Он и сам не ожидал, что это так приятно, когда за тобой ухаживает молодая хозяйка и внимательно смотрит при этом, - как ты оценишь.
    Он сразу догадался, что обед Настя готовит  сама и никакой хозяйке не доверит. Да и догадаться было нетрудно: парень знал, как могут готовить вот такие деревенские тетки.
     Нет, встречаются мастерицы варить и печь в русской печи, но к тете Кате это не относилось, - достаточно было глянуть на её полусонную, туповато-алчную физиономию.
      Женя потом понял – правильно себя повел:  нисколько не чинился, когда Настя пригласила за стол. С явным  удовольствием и хорошим аппетитом ел щи со свежей капустой, картошку с грибами и вкусной котлетой.
     Все подавалось по- городскому, – в отдельных тарелках, а не в эмалированных или алюминиевых мисках.  Никогда так уютно не чувствовал себя за чужим столом. Сам себе удивлялся – он нисколько не стесняется и не хочется торопить и завершать этот обыкновенный обед.
     Девушка сидела напротив, тоже аккуратно кушала и как-то ловко и незаметно подавала, подливала в тарелку молодого человека добавку  и одновременно поддерживала легкий,  непринужденный разговор.
     Кобрин сразу отметил: атмосфера за столом непривычная для него, но очень желанная, - по крайней мере,  у них с матерью как-то так не получалось.
     В завершении Настя налила ароматного чая в фарфоровую большую чашку, и Женя заметил круглую расписанную слонами, павлинами и тиграми жестяную банку с настоящим индийским чаем и надписью на крышке – CALCUTTA.
     Денек выдался неплохой:  иногда проглядывало солнце, на небе еще летние облака, мягкий теплый ветерок сушил дорогу.
     Проехали известные читателю и памятные Жене  бугры на берегу озера - Заячьи головы, выехали на некрутой здесь берег Суры.
     Лет пять назад, - тут, рядом,  стояла избушка бакенщика. Женя еще помнил те времена,  когда по Суре  плавали громадные, груженые баржи, раздавались гудки пароходов.
     В избушке проживал безвыездно бакенщик Семен со своей половиной, - шустрой и разговорчивой бабенкой – Ольгой Ивановной.
     Пара была бездетна и безродна, но известна всей округе. Сейчас невозможно представить жизнь в такой оторванности от цивилизации, в первобытности. Из всей живности держали кур и собаку, которая никогда не лаяла,  и кошку.
    Женя со своей спутницей спустились к самой воде, на сурский белый и мелкий песок. Чуть выше по течению начинался плес.                Только на таких берегах Суры можно представлять пустыни Средней Азии.
    Плес представлял холмистую песчаную равнину, которая тянулась вдоль самой воды, отодвигая основной берег метров на сто. Вершины холмов, на которых песок, под воздействием ветра, стал похож на застывшую рябь, очень сильно смахивали на барханы, которые придавали берегам  вид  пустынности и напоминали о Востоке.
Молодые люди медленно шагали вдоль кромки воды, на сыром песке отпечатывались их следы. Подошли к мелкой протоке, это сбрасывало излишки воды озеро, вдоль которого только что проехали.
     Женя рассказывал: « Этот Семен, - молчаливый был мужик, такой закопченный, прокаленный на солнце и кострах. А Ольга Ивановна – рта не закрывала, но своего мужа побаивалась. Неподалеку от этого места, на поляне,  в 60-х годах был колхозный пионерский лагерь, а маму каждый год назначали начальником этого лагеря. Она меня всегда брала с собой, а сестра – Лара, оставалась с бабушкой. Однажды, как рассказывала мама, рано-рано утром, она услышала выстрел из ружья. Мама встала, идет по тропинке по направлению к избушке – бах, - еще выстрел, - смотрит: Ольга Ивановна под кустом прячется: « Ты чего здесь, Ольга Ивановна? Кто стреляет?».  Она под кустом сидит, трясется – губы дрожат: «Семушка, это Семушка на меня серчает». Чего уж у них там произошло, мама не рассказывала, но над разными причудами бакенщика  мужики часто смеялись, -  поговаривали, что  в «лагерях побывал».
    В протоке, у которой стояли молодые люди, окуньков с ладонь можно руками ловить. Они скатываются из озера в реку по этой мелкой воде. Женя вспомнил, что мелкая рыбешка скатывается по протоке только ранним утром и её караулят речные, хищные чайки.
    Потом хлопнул себя по голове и оживленно заговорил:
                - Во, балда, я ведь маленькую удочку взял, хотел  показать вам, Анастасия Павловна, как карасиков ловить.
                - Так чего же мы стоим? – удивилась Настя.
                - Так карасики-то не в реке, а в небольшой бокалде, здесь неподалеку.
   Недолго думая, развернулись и стали подниматься к берегу, где стоял мотоцикл. Женя, водя перед собой рукой,  продолжал свой рассказ: «Представляешь, как здесь зимой: глушь, отдаленность, замерзшая река, лес и снега, снега…  Хотя в то время, даже зимой не так было глухо, как сейчас. То, мужики в делянках работают, - иногда на ночевку оставались, а на той стороне колхозная пасека находилась. Высокая  изба, с высоким крыльцом, - пол в этой громадной избе высоко поднят, чтобы во время половодья ульи не залило, которые на зиму туда убирали. Я это хорошо помню, -  колхозный пионерский лагерь поначалу там, в этой избе размещали. Я еще в школу не ходил, а в этот лагерь меня брали».
    Женя замолчал, он не хотел рассказывать, как именно здесь, при переправе через реку, он впервые испытал страх смерти и чувство стыда.
 
   Со стороны, наверное, это выглядело комично, но  маленькому, шестилетнему мальчику было не до смеха. Надо сказать, что тогда в громадной,  колхозной лодке никто не смеялся.  А его, горько плачущего, держала на коленях лагерная повариха -  тетя Анисья и пыталась успокоить.  Маленький Женя не только плакал, но при этом причитывал:
                - Сейчас мы утонем! Вон, какие волны! Сейчас они захлестнут нас, и мы захлебнемся! Ветер перевернет лодку! Нас никто не спасет! И зачем мы поплыли в такую погоду!
     Ему казалось, что они никогда не переплывут эту коварную реку.
   
   Уже много позже, он догадался, что эта переправа была довольно опасна, на самом деле, а не только казалась мальчику.
     В лагерь каждый день привозили продукты, и с очередной продуктовой оказией его мама попросила привезти маленького Женьку, так как бабушке было тяжело управляться с двоими.
  Женя хорошо помнил этот довольно долгий путь по заливным лугам к берегу реки. Он впервые путешествовал без мамы и испытывал странное чувство, - сразу ощутил себя взрослым и самостоятельным, и… свободным.
   Колхозная лошадь неторопливо везла рыдван,  доверху нагруженный мешками с печеными караваями хлеба и картошкой, алюминиевыми флягами с молоком.
   Мальчика посадили в самый зад длинной повозки на охапку пахучего сена. Он не прислушивался к разговору взрослых, - был захвачен небывалым ощущением свободы и своей значимости.
   Ему вскоре наскучило смотреть по сторонам, - стал смотреть на небо, по которому быстро летели облака. Телега тихо и медленно катилась по мягкой, луговой дороге, возница время от времени дергал за вожжи и незлобиво понукал лошадь. Женю укачало, но не настолько, чтобы заснуть, - он впал в блаженное состояние грез. Таким полусонным он и оказался на берегу Суры.
    Оказалось, за то время, что они ехали, погода совсем переменилась: вместо легких облачков по небу неслись темные,  тучи, ветер гнал по реке большие волны, которые вскипали на гребешках белым цветом.
 Так он и попал, как ему казалось, в опасный переплет. Там, в лодке, не было мамы, и он впервые ощутил свою полную беспомощность и зависимость от каких-то фатальных сил, и невозможность изменить судьбу.
    Но, в момент своей полной оставленности он не почувствовал себя совсем уж одиноким. Тетя Анисья так разговаривала с ним, что он понимал – она любит его на самом деле и за него переживает.
    Может быть поэтому, когда лодка ткнулась в песчаный берег, слезы у Женьки высохли, и тут,  впервые осознал чувство стыда за свою слабость и трусость, которая мальчикам не присуща.
    Видя заплаканное лицо сына, Ольга Львовна подосадовала на погоду, но Женя ничего ей не сказал про слезы и свои причитания. А тетя Анисья, зная крутой нрав молодой начальницы,  в подробности не вдавалась.
    Но мальчик долго помнил, что когда так страшился  утонуть, он не только  смерти боялся, - ему было обидно,  что какое-то важное  дело не сумеет сделать…
    Отогнал детские воспоминания, - до них ли? Какая девушка с ним! Не сопли же перед ней распускать…
   
     Проехали узкой лесной дорогой, уже усыпанной красно-желтой листвой. Вот и он, -  знаменитый Усинский дол.
     Дол уже стал зарастать кустарником, особенно по краям, но все еще представлял громадную лесную поляну среди леса. При въезде стояло несколько  не вывезенных копен сена.
     Через небольшой подъем, дорога выходит в другой дол – Угольный. А между этими долами естественное углубление – Угольная бокалда. Это небольшая, но глубокая впадина, которая не зарастала никакими водными растениями: прозрачная вода, от темного дна казалась черной.
      Но название дол получил не от цвета воды. Именно здесь озерские мужики, в старое время, «жгли уголь», то есть валили дубья, кололи на короткие чурки, укладывали их  в ямы, засыпали землей и поджигали.
     Чуркам не давали сгорать, - они превращались в древесный уголь, который продавали в степные татарские села, для самоваров.
     Во время половодья сурская вода валом валила через эти долы, спадая, оставляла в углублениях причудливую сеть озер-старосурок и бокалд.
    Насколько Женя себя помнил, служащим и инвалидам каждый год выделяли под сенокосы именно эти два дола и лесные поляны поменьше в окрестных кварталах. Поэтому часть летнего времени Женя проводил в этих долах и полянах.
    Стан устраивали у Угольной бокалды. Дядьки-инвалиды неизменно присутствовали на сенокосе, хоть косили их дети, но инвалидам  давали колхозных лошадей, за которыми они умело приглядывали и советовали, - как и что нужно делать. Чинили гнилую колхозную упряжь, поправляли рыдваны и телеги.
   Когда нужно вывозить траву из затененных полян на простор, - становились умелыми возчиками. А во время самой косьбы поддерживали костер, в закопченных ведрах кипятили чай заваренный корнями шиповника и смородинными веточками.
     И вели свои бесконечные рассказы, у которых даже трудно определить тематику: тут и воспоминания о прошлом, о войне, о разных случаях и людях села, о доколхозной жизни…
    Женя хорошо себя чувствовал среди этих ломаных и пытанных жизнью мужиков. Они тоже относились к подростку, потом молоденькому юноше с уважением. Видели, что прилежно учиться крестьянствовать и многое может делать: косу сам налаживает, ему доверяли стоять на стогу, немалые навильники сена ловко и правильно подает…
 
  Женя срезал ореховый прут и привязал простейшую удочку, насадил червяка. К его удивлению, клев начался сразу, - клевало беспрерывно. Маленькие золотистые карасики один за другим повисали на крючке.
     Он отдал удилище Насте и с удовольствием наблюдал, как она с нескрываемым азартом и увлеченностью вытаскивала золотых рыбок.
     Вела себя так по- детски непосредственно и естественно, так радостно звучал её грудной голос, что Жене становилось легко и безмятежно.
     Иногда казалось, что перед ним заигравшаяся маленькая девочка, и он со стороны любуется ей. Но потом Настя принимала другой образ: она лукаво посверкивала на него темными глазами, в которых угадывалась многообещающая поволока. Яркие губы, казалось, были созданы для поцелуев.
      Но не страсть не пылкое желание приходилось сдерживать Евгению. Хотя, в один момент, вдруг страстно захотелось её поцеловать, нежно поцеловать прямо в алые губки…
     Он с усилием отвел взгляд от её прелестных губ и на миг перед ним мелькнул взгляд мудрой женщины. Взгляд не отталкивал: он просил – не торопиться.
     Как догадалась она, что хочет её поцеловать? Но ведь и он прочитал её мысли!
     Это было удивительное открытие, - важнее всех поцелуев: они учились говорить на языке любви, и начинали понимать друг друга.
     А может быть, они создавали свой собственный язык?
     Очень коротки такие моменты, с точки измерения человеческого времени, но именно это остается в памяти и сливается с вечностью.
     Молодые люди не заметили, как заморосило.  Капли были настолько мизерны, что поначалу на них не обратили внимания, но, неожиданно, вместо мелких и редких капелек, по еще густой листве зашумел настоящий летний дождь, набирающий силу.
     Женя спохватился: надо хоть выбраться из леса, - иначе колеи лесной ухабистой дороги быстро наполнятся водой.
     Они не успели выехать из дола: дождь грозил превратиться  в ливень и Женя остановил мотоцикл у крайней копны.
      Быстро выдернул пласты сена из-под низа стожка, - образовалась ниша. Усадил Настю в углублении и сам сел рядом. Дождь шел стеной. Сыростью пропитался воздух, чувствовалось, что все же не лето, когда после такого ливня выглянет солнце, вспыхнут тысячи капелек влаги оставшихся на кустах и траве, солнечное тепло высушит промокшую одежду.
     На какую-то секунду мелькнула мысль: « Ну, все как в каком-то романе – и лес, и поляна, и копна и дождь, и милая девушка рядом. Придумывать ничего не надо». Ливень ослабел и перешел в ровный небольшой дождь.
    Этот неожиданный ливень, не на шутку напугал Настю. Её игривый и веселый настрой сменился тревогой: « А как мы поедем по такому дождю и по такой дороге?». Но вида не показывала, только стала молчаливее.
     Её спутник не проявлял видимого беспокойства и, похоже, ему нравиться сидеть в этой копне. Сидеть на пахучем сене было неплохо, но вода просочилась по ложбинке, в конце которой было сметано сено, и подтекала под копну.
     Это уже никуда не годилось. Настя заерзала, пытаясь найти сухое место. Женя понял – надо выбираться из леса.
     Он что-то бормотал, про лентяев, которые поленились сделать остожье, и придурков не умеющих выбирать места стогования, вылез из углубления, помог Насте и сказал: «Анастасия Павловна – поедем, дождь кончается».
     Они поехали по извилистой лесной дороге как по тоннелю, - кроны намокших деревьев  и кустарников нависали над ними и смыкались наверху.
     Хорошо было то, что эта дорога не была разбита гусеничными тракторами и зарастала реденькой травой. Через пятнадцать минут лес расступился, перед ними лежала ровная пойма, перерезанная оврагами.
      Полевая дорога блестела от нескончаемых луж. Настя со страхом думала: «Точно – на такой дороге разобьемся». Женя сбросил газ, выжал сцепление и громко сказал Насте: «Теперь – только крепче держись и ничего не бойся!» - и сразу набрал максимально возможную скорость.
    Женя прекрасно знал, что на маленькой скорости они не смогут преодолеть эту дорогу и подъемы из оврагов.
    И началось! У Женьки одно в голове -  только бы мотор не  заглох. Он боялся попадания воды под колпачки свеч зажигания, - рубашки цилиндров иногда полностью были в воде.
    Какое-то упоение овладело парнем. Они мчались по лужам,  по разбитым грузовыми машинами  бревенчатым мосткам, взлетали на бугры оврагов. Он слился с мотоциклом, чувствовал и предупреждал каждую возможную препону, мгновенно принимал решение.
     Они влетели в Озеры. Мотоцикл не подвел своего хозяина, - честно заглох только у дома бабушки Захариной. Это была его родная бабушка по матери.
    Парень провел девушку в дом, усадил на стул и попросил, что бы для Насти нашли сменную одежду.
    Бабушка захлопотала, стала доставать из деревянного сундука длинные -  до колен -  деревенские шерстяные носки и предлагать какое-то другое облачение. При этом старушка не забывала ненавязчиво расспрашивать Настю, - кто она и откуда. Настя охотно отвечала. Женя успокоился.
     Его бабушку, Матрену, конечно,  нельзя назвать -  старушка.
Это была еще крепкая семидесятисемилетняя старуха, которая сохранила округлые формы тела. Ходила твердо, держала себя уверенно, - голос ровный и спокойный. Женя не помнил случая, когда бы Матрена на кого-либо повышала голос.
    Бабушка жила одна, обрабатывала двадцать пять соток огорода, получала колхозную пенсию в двадцать восемь рублей и еще пятерку за погибшего в последней войне мужа.
    Хозяйства, кроме десятка кур и кошки, не держала. На вырученные деньги, от сданной в государство картошки со своего усада, покупала семь кубометров плохоньких дров, которыми зиму топилась.
      На таких Матренах – ровесницах века – держалась колхозная советская империя. Они отдали государству своих мужей, детей, свои силы и здоровье. Никогда не возмущались, ничего не требовали и не просили защиты ( да и некого было просить). Но, в реальности, именно они являлись настоящей совестью народа..
    Пока Настя разглядывала предлагаемые носильные вещи, бабушка стала хлопотать вокруг самовара, не догадываясь, что мало из того, во что предлагалось переодеться может подойти молодой, городской девице.
     Жене надо было доехать до своего дома, который находился на другом конце этой же улицы. То, что не простудится, был уверен, - он боялся за Настю, но сменить мокрую одежду было бы неплохо. Кроме этого нужно заменить забрызганные свечи зажигания.
     У мотоцикла заработал только один цилиндр. На одном цилиндре доехал до дома, переоделся, заменил свечи и сказал матери, что ему нужно отвезти девушку в Языково.
    Ольга Львовна, ничего не поняла из короткого разъяснения, недовольно поджала губы, как будто сын делал что-либо предосудительное.
     Вернувшись к бабушке, Женя увидел сидящую на теплой печке Настю, на столе мирно кипел самовар. Настя и бабушка как-то быстро нашли общий язык и  темы для беседы.
     В отличие от своей дочери, Матрена все поняла без подробных расспросов и ничему не удивилась. А чему тут было удивляться…
   
     Внешне ничего не после этой поездки не изменилось, - молодые люди никаких обещаний друг другу не давали. Ни тайных, ни явных. По сути, ведь это была единственная встреча, когда они оставались наедине на достаточно продолжительное время.
    Но тогда Женя до глубокой темноты задержался у Насти. Сидели за столом, пили ароматный чай с печеньем, - и так не хотелось уходить. Как оказалось – не случайно: подкарауливали его…
     В глубокой темноте отъехал от дома хозяйки, и на малой скорости двигался по самому краю крутого откоса, сторожась, как бы ни загреметь вместе с мотоциклом с десятиметровой высоты – неожиданно раздался хлопок выстрела. Стреляли из обреза, так как звук был глухой и короткий. Одновременно со звуком выстрела – короткий свист пули, - сзади, за затылком.
    Руки на руле мотоцикла не дрогнули, и усилием воли Женя заставил себя смотреть только вперед, где в неверном свете фар угадывался край грязной и скользкой дороги.
    В сознании промелькнуло: «Стрелял, для того чтобы напугать, выбрал тот самый момент, когда одно неверное движение – и под откос, -  кубарем, вместе с мотоциклом. Разбирайся потом – почему?  Ну, не сволочь!»
     К собственному удивлению – даже не расстроился. Понял: раз на такое пошел, то ему не соперник, и настолько труслив и подл -  больше ни на что подобное не решиться. А от идиотов никогда не убережешься.
   Хотя и догадывался Женя, что это дело не простого деревенского хулигана. Как раз, таких, - нисколько не опасался: знал способы вразумления особо горячих. Есть у него верный товарищ в Языкове – Петр Ардов, на которого можно положиться и все местные «горячие головы» его сильно побаивались.
    Останавливаться не стал, - нет смысла: стрелявший давно скрылся,  – гад, а ночи, - как в могиле…
     А вскоре и забылся этот случай,  другая беда стала мучить Евгения: начал у него подбородок пухнуть. Не болит, не ломит, - только распух низ подбородка. Женя догадался, что это последствия той летней аварии, когда он в край оврага физиономией врезался.
     Оказывается,  не такой он «железный», как думалось. Дожди, постоянно в поле, постоянно на мотоцикле, - вот и воспалилось что-то.
    Как не хотел, но пришлось идти в больницу. Врач сразу определил – воспаление надкостницы: необходимо пройти курс лечения.
 
   Территория Языковской больницы от школы отделялась небольшой, но топкой низинкой. Когда приходилось идти на работу пешком, Женя, чтобы сократить путь, сворачивал с сельской улицы вправо.
     Небольшая аллейка вела к основному корпусу – деревянному зданию, где размещался приемный покой, две большие десятиместные палаты для больных и комната для приема пищи.
    В отдельных строениях – кухня и другие хозяйственные постройки: сарай, где хранились дрова, конюшня для больничной лошади.
    Позади основного здания, окруженный старыми, развесистыми березами и рябинами – деревянный дом, недеревенской архитектуры и планировки.
     Своими размерами и характером постройки дом напоминал, известное читателю, жилище лесничего, в котором размещались начальные классы школы. Только не было ни второго, ни третьего уровня, но такие же высокие потолки, большие комнаты и громадная, застекленная веранда.
    Именно в таких домах, жили до революции земские, сельские врачи. Больница досталась советскому здравоохранению от того же далекого времени  и с тех времен  никакой модернизации и перестройке не подвергалась. Видимо,  от этого и пришла в упадок, - все эти строения имели довольно непрезентабельный вид.
    Территория, на которой размещалась больница, делилась на две части: ровная возвышенность, - именно на этой плоскости находились все основные постройки, и холмистая низина.
     Эта низина, в сторону школы, заканчивалась ровной, зеленой лужайкой, похожей на английский газон.
    Евгений проходил мимо основного корпуса, спускался по тропинке, которая вела к больничному прудику,  обсаженному с одной стороны ветлами, далее нужно было перелезть через ограду.
    Этот перелаз – изобретение мудрого больничного завхоза. Представьте ограду из штакетника:  с обеих сторон, под большим углом, намертво приколочены обыкновенные, только короткие лестницы. По перекладинам лестницы надо было идти, ловко балансируя, так как руками не за что было ухватиться.
    По мнению завхоза, обычная калитка здесь не годилась, так как нерадивые прохожие за собой её не закрывали. В открытый проход заходили коровы, козы и другая сельская живность  и поедала траву,  которая предназначалась больничной лошади.
    Те, кто с трудом преодолевали хитрый перелаз, облегченно вздыхали, - а напрасно: зеленая травка перед ними – не английская лужайка, а опасная трясина, в которую легко могло засосать.
     Через неё были положены тонкие жерди и кое-какие  маленькие досочки. Именно по этой ближней дороге шли две девушки.
     Первая, хорошо нам известная Настя, а вторая,  её коллега – преподаватель физкультуры – Ольга Бушуева.
    Ольга, крепкая, светловолосая, голубоглазая  - похожа на комсомолку-физкультурницу 30-х годов, каких можно увидеть в довоенных хроникальных фильмах.
    Коротко остриженные волосы, спортивная, но несколько тяжеловатая походка, делала её похожей на метателя молота, чем на легкоатлета-бегуна.  Несладко приходилось тому, кто осмеливался нарушить дисциплину у неё на уроке. В ней чувствовалась крестьянская основательность и  требовательность, веяло суровой простотой и непритязательным бытом, который ей порядком поднадоел.
     Двадцатилетняя  выпускница педтехникума,  второй год вела уроки физкультуры и мечтала перейти на тренерскую работу, к которой она чувствовала призвание.
    Ольга уже успела почувствовать вкус и азарт больших спортивных соревнований, где требовался результат любой ценой, где судят победители, а не победителей.
    Жизнь в селе, на квартире, -  её тяготила. Она не любила развязных сельских ухажеров, которые предлагали ей дружбу и любовь, и не понимали элементарного: первое,  что от них требуется в самом начале – подчиняться.
    Мало того, -  от них пахло самогоном и дешевыми сигаретами, они понятия не имеют, что существуют просторные физкультурные залы и стадионы, где настоящие парни одерживают спортивные победы.
    Несмотря на молодость, она быстро поняла, что её должность мало значит. В средней, сельской школе, где не было спортзала, не понимали значимость физвоспитания и к другим учителям тянутся ученики.
    Вот, например: не успела появиться Анастасия Павловна, а вокруг уже вьются девочки-шестиклассницы и восхищаются – « ах, какие у вас волосы!  ах, какой у вас костюм!». Начинают с ней доверительные откровенные разговоры…
     Настя, конечно, девушка самостоятельная и поначалу они как-то сблизились, но на дружескую ногу не встали. Трудно было определить – почему, даже во многом одинаковые обстоятельства, - не подружили. Но отношения были ровные, доброжелательные.
     Ольга считала свою коллегу городской,  избалованной и изнеженной девицей. Особенно когда узнала,  что Анастасия Павловна, - одна дочь у родителей. Сама Ольга выросла в многодетной семье, где никаких «нежностей» и излишеств.
     Настя пыталась сблизиться, но встречала непонятную отчужденность. А сегодня, на последней перемене завела с ней разговор и предложила:
                - Ольга Владимировна, сходим, навестим в больнице Евгения Валерьевича.
                - Да, -  а он разве в больнице? А что с ним?
                - Он говорил, что еще летом разбил себе подбородок, а сейчас он у него распух, - Настя немного смущена откровенным невниманием  к коллеге, тем не менее, приводит аргументы:
                - Он один здесь, кто к нему придет?
                - У него мать недалеко живет. Пусть она к нему ходит, - Ольга не соглашаться, так как совершенно не видит смысла и пользы в таком посещении.
     Настя настаивает и начинает досадовать на черствость и вызывающую грубоватость  молодой девицы:
                - Оль, -  мы работаем в одном коллективе, что о нас подумают?   
     Этот резон неожиданно Ольгу убеждает. Оказывается это можно рассматривать как некое покровительство сильного над слабым,  - здорового над больным. Данный  визит выглядит делом общественным и ничего личного…
    По сути, она была не против посещения: просто не знала  о чем ей говорить с историком, так как тем, кроме как о работе – не представляла.
    Потом сообразила: пусть об этом у Насти голова болит. Ольга никогда, даже в отдаленной перспективе,  не могла представить себя в каком-то тесном общении с Кобриным.
    Сильная, волевая девушка догадывалась, что никогда не сумеет им командовать, а без этого всякие отношения для неё  - теряли смысл.
     Такое поведение девушки объяснялось невнимательностью самого Евгения к Ольге,  которая работала  второй год, тем не менее,  выпадала из поля зрения молодого человека.
     Просто Женя раньше понял, что Ольга ему не интересна. Он считал, что молодая спортсменка еще не вступила в «возраст невест». Особенно смущало ярко выраженное отсутствие женственности у молодой девушки: ухаживания воспринимала, как посягательство на свою свободу.
     Анастасия Павловна, видя, что ершистое сопротивление упрямицы сломлено, - продолжает:
                - Заходи за мной часа через два, - Ольга согласно кивнула головой.
     Дома их квартирных хозяек расположены неподалеку. Настя жила на улице в один порядок. Извилистая линия изб тянулась по самому гребню высокого сурского берега, - окнами на реку и лес на противоположной стороне: далее узкая дорога и крутой откос, с которого чуть не загремел Женя.
    Откос плавно переходит в пологий, ступенчатый спуск, который тянется на целый километр и заканчивается у самой воды.
     Тетя Тоня, у которой Ольга квартировала как раз и жила на этом спуске. Добрая треть сельских построек находилась на сурском ступенчатом берегу.
   
  Итак, девушки шли навестить Женю Кобрина, который ничего не подозревая, сидел на больничной широкой скамье с гнутой спинкой у входа в приемный покой.
    Рябина в эту осень уродилась -  на редкость. Ломятся рябиновые ветки от красных ягод. А ягоды у рябины красивые, но горькие, как жизнь человеческая…
    Женя вспомнил, как после восьмого класса ездил поступать в радиотехнический техникум в столицу Марийской республики – Йошкар-Олу. Там вообще – весь город в рябинах. Но тогда, в начале августа, ягоды еще только начинали краснеть.
    Привезла его мать, устроила в общежитие и уехала. Остался он один. Впервые самостоятелен. Ощутил чувство свободы и… одиночества.
    Бродил по городу, катался на автобусе, ходил в кино, купался в подозрительно-мутноватой речке Кокшаге. Сдал диктант, а физику завалил.
      Через две недели вернулся домой. Нисколько не расстроился, только мама немного затуманилась, но потом и сама развеселилась. Не хотелось ей с сыном расставаться, да и жалко было такого молоденького на сторону отпускать. Смеялась, когда обнаружила,  что он в столице братской республики – завшивел.
      А Женя сам удивлялся, - почему у него голова чешется? Быстро посыпала ему голову белым, ядовитым порошком -  дустом, завязала платком и баню затопила. Зашевелилось что-то у Женьки в волосах под платком, но насекомые  разбежаться не успели -  передохли.
     После он говорил в оправдание, что это он, купаясь в Кокшаге, вшей нахватал. Хотя,  на самом деле, там не только со вшами познакомился, но в общежитии клопы сильно кусались, с чем он тоже не был знаком и поначалу удивлялся красным пятнышкам крови на казенной простыне.
    Да, чужая сторона – не мама родная… Бабушка Вера свою версию  высказала: «Это у тебя от сухоты вши-то завелись».
    Не знал Женя отчего, но остались от тех недель воспоминания о какой-то отставленности, своей малости и ненужности в этом неожиданно большом мире…
    Сейчас у него в душе происходило нечто подобное, только не четырнадцатилетний отрок сидел на лавочке, а двадцатишестилетний, -  сильный,  молодой человек.
    Не радовал теплый осенний денек, голубенькое небо, парящие высоко птицы, желтеющая  развесистая береза на больничном дворике…
     Евгений не только чувство одиночества ощутил, но и тупиковость ситуации, как будто неожиданно заблудился, растерялся и еще не нашел выход.
    Именно этот момент потерянности: вернее – опустошенности, когда ни чувств, ни желаний, - одна тоска и беспросветность, которая сильнее всего ослабляет твои силы…
    И хороший денек мерк под его невидящим взглядом…               
    Услышал девичий смех, разговор. Поднял голову – забилось сердце: Настя идет с подружкой, - учительницей с их школы. Да не мимо, а к нему направляются, специально пришли – навестить.
     Как раз в эту минуту  раскрылась оконная рама приемного покоя, и зазвучала, популярная в ту осень, -  песня, которую  уже стали называть на иностранный манер – шлягер:
               
                - Не прожить нам в мире этом,
                - Не прожить нам в мире этом
                - Без пот-е-е-рь, без пот-е-е-рь!
 
     А он, еще не верит, что это к нему идут, - боится поверить.

                - Лист к окошку прилипает
                - Зо-ло-той, зо-ло-той.
                - Осень землю осыпает
                - Кра-со-той, кра-со-той

 И смотрит только на Настю, только она перед глазами: Женя в состоянии невесомости, - купается его душа в этом легком и высоком осеннем небе, в этой синеве…

                - И пускай дождливы часто
                - Эти дни-и, эти дни-и,
                - Может, созданы для счастья
                - И они-и, и они-и.         
   
   А песня продолжается, приближает уже неотвратимое…               

                - И от осени ни спрятаться,
                ни скр-ы-ы-ться,
                - Листья желтые, скажите,
                что вам сн-и-и-ться!
      
         Сквозь этот сладкий песенный звон слышит Евгений:  «Наверное, скучно тебе: вот, -  яблок принесли, пирогов».
      Нет, -  не скучно Жене: и мысли не летают – вообще нет мыслей.            
        Хочется только смотреть на Настю. И сердце не билось, спокойно как-то стало – надежно.
         Вообще-то, жизнь не такая уж горькая... а красивая – это  точно.