Истинное наследство

                По следам Лавкрафта: Истинное наследство
***
 Вот оно истинное наследство! Не измождённые земли, не пришедшее в упадок поместье, не скромная сумма денег, а старый потрёпанный дневник прадеда в кожаном переплёте. Переворачивая пожелтевшие страницы, испещрённые размашистым, местами абсолютно не разборчивым почерком, мне хотелось смеяться. Не ликующим смехом победителя, а нервным и истеричным сумасшедшего. Но это была первая реакция, вскоре я изменил мнение.
 Наследство свалилось на меня внезапно. Одним осенним днём пришло письмо от семейного адвоката, в котором говорилось, что умер мой прадед Уильям С., и я являюсь его единственным наследником. Мне достались земли, поместье, деньги и дневник родственника. Звучало недурно. Вот только земли и поместье находились в упадке, а сумма денег была настолько мала, что их едва хватало на похороны и скромный ремонт.
 И вот спустя сутки я стоял у гроба и второй раз глядел на прадеда. Глядел с некоторым удивлением. В моей памяти прадед был высоким крепким стариком с суровым властным взглядом из-под кустистых бровей, а сейчас в гробу лежал высохший человечек, кротко сложивший руки на груди. Всему виной время, прошло не мало, не много, а двадцать лет. Я из сопливого пятилетнего мальчишки превратился в молодого мужчину, а прадед состарился и помер. Он и так пережил своего сына и своего внука, что уже являлось насмешкой судьбы.
 Я глядел на серое лицо мертвеца и гадал — в какой момент старый хрыч умудрился растратить состояние? Но это так и останется тайной, при жизни прадед ни с кем из семьи толком не общался. Своего единственного сына, моего деда, он выставил из дома после ссоры. Внука, моего отца, не захотел даже видеть. А вот меня попросил привезти, дабы посмотреть на мальчика. Я помню это мгновение, когда высокий незнакомый старик, который оказывается был моим родственником, окинул меня с ног до головы суровым взглядом. Он неуклюже потрепал меня по голове и сказал, что однажды всё изменится. Что изменится? Я так и не понял к чему он сказал именно эти слова…
 После похорон адвокат, близкий поверенный и друг прадеда, вручил мне дневник и настоятельно рекомендовал прочесть, ибо дневник и есть истинное наследство. Я усмехнулся про себя, но вслух поблагодарил и сунул маленькую книжечку во внутренний карман пальто, и пообещал, что непременно прочту. Вспомнил я про дневник только через пару недель. За это время я с энтузиазмом пытался привести поместье в порядок. Нанял рабочих, чтобы сделать ремонт. Решал кое-какие бумажные дела. Всё-таки поместье — родовое гнездо, и я теперь его хозяин — эта мысль приятно грела и придавала сил. В скором времени я планировал не только жить там сам, но и привезти свою невесту — Элизабет.
 Лиззи — при одном только упоминании её имени в сердце разливалось нежное чувство.
 Я лежал на кровати, в спальне, которая не так давно была спальней прадеда и писал Лиззи, обещал, что скоро, через пару месяцев, а, может, и раньше, мы наконец-то будем вместе. Именно в этот момент я и вспомнил про дневник. Я дописал письмо, запечатал, отложил в сторону. Полюбовался — скоро, совсем скоро нежные слова долетят до возлюбленной…
 Я спустился вниз, в гостиную, где висело моё пальто. Дневник, конечно же, никуда не делся — да и кому нужна старая потрёпанная книжонка, в которой старик запечатлел свои бредовые мысли. Дневник всё так же лежал во внутреннем кармане и ждал своего часа. Часа, когда я прочту его…
 Дневник — истинное наследство! Одна только эта мысль вызывала у меня язвительную усмешку. Я вернулся в спальню и, устроившись поудобней в постели, со скепсисом принялся разбирать каракули прадеда. Н-да… судя по всему, он писал в жуткой спешке, боясь упустить важные детали. Мне понадобилось какое-то время прежде, чем я научился понимать его почерк. И то некоторые слова так и остались загадкой для меня.
 Уже пара страниц чертовски утомили, и я в усталости откинул голову на подушку и прикрыл глаза. И, наверно, сон сморил меня, вот только слишком странным и реалистичным он был. Я чувствовал ветер на своей коже, холод сырой земли под ногами, капли дождя на лице. Я шёл по ночному саду. Босой, в одной пижаме. Меня знобило от холода и злости — какого чёрта я вообще делаю, зачем мне всё это? Но повернуть обратно я не мог, что-то заставляло меня переставлять ноги. Некая потусторонняя мистическая сила, верить в которую я не желал.
  Впереди, в каких-то трёх метрах, маячил силуэт высокого человека в остроконечной старомодной шляпе, что придавала ему сходство с колдуном из сказок. Он двигался, на удивление, легко и быстро, словно парил над размокшей осенней грязью. В отличии от него, я с трудом вытаскивал ступни из противной жижи и проклинал всё на свете. Но развернуться и возвратиться в дом я не мог...
 Дождь усилился, и я вмиг вымок до нитки. Хотелось крикнуть впереди идущему, что я больше не могу, что устал и замёрз, что нужно возвращаться в дом. Но немота сковала рот, и я не силах произнести и слово, безропотно продолжал идти за ним, как баран на заклание.
 Он остановился только у изгороди, за которой раскинулось фамильное старое кладбище. Замер на мгновение — в точности не упокоенный призрак на фоне серых могильных плит. Я облокотился о изгородь, чтобы отдышаться — от чего-то это ночное путешествие высосало из тела слишком много сил. Я чувствовал себя предельно измотанным, измученным, как никогда в жизни.
 И вдруг человек обернулся. Из-за широких полей шляпы не было видно лица, от чего мне стало жутко не по себе. Казалось, что у него просто-напросто нет лица, что он и не человек вовсе, а призрак, или же ещё кто-то похуже, тот, кто приходит из самой тьмы. Могильный холодок пробежался по моей спине, а дурное предчувствие кольнуло сердце.
— Добро пожаловать домой, Говард, — сказал человек и расхохотался…
 Я проснулся в холодном поту, с дневником прадеда на груди. Я подскочил в постели. Дневник шлёпнулся на пол. Я огляделся. Спальня прадеда! Моя — тут же мысленно поправил самого себя. Выдох облегчения вырвался из груди. Всё это был всего лишь сон, дурной сон, кошмар! Я дома… Х-м… впервые я чувствовал себя в старом поместье, похожем на замок, как дома… а ведь до этого казалось, что я временно в гостях у дальнего родственника…
 Это сон так повлиял на меня?
 Занимался рассвет. Лучи блеклого солнца проникали в спальню и лениво ползали по постели. От этого глаза начали слипаться. Но я тряхнул головой, прогоняя невесть откуда взявшуюся дрёму, встал и подошёл к окну.
  Дождь утих, но серые тучи всё равно перекрывали солнце, превращая всё вокруг в унылую серость, от которой тревожно сжималось сердце в груди. Ветер гнул деревья, срывал оставшуюся листву, кружил в воздухе. И мне от чего-то захотелось пройтись по осеннему умирающему саду, подышать стылым воздухом, навестить могилу прадеда…
  Сжимая в руке дневник, я вышел в осеннее утро. Зябко кутаясь в пальто, минул сад, добрался до кладбища. За это время солнце окончательно скрылось за сизыми тучами, и опять заморосил дождь.
 Могила прадеда была на окраине, и пока я добирался до неё, то успел проникнуться фамильным духом. И почему прадед повздорил с дедом, ведь наши жизни, моя и отца, могли сложиться совсем по-другому? Дед никогда не рассказывал, только отмахивался и говорил — что взять с умалишённого… 
 Прадед жил в роскошном поместье, а мы долгое время ютились в городских квартирках в бедных районах… и всё из-за давней ссоры. А ведь земли могли и не прийти в такой упадок, если бы мы все вместе жили в поместье… Я отмахнулся от мыслей, полезших в голову. Время упущено и уже ничего не изменить, прадед, дед и отец мертвы, а я — я должен привести родовое гнездо в порядок.
 Я присел на корточки возле могилы прадеда. Уильям С. строго глядел с фото, будто бы был живым. Я ухмыльнулся — оказывается я похож на него, тот же разрез глаз, скулы, нос… Даже на отца и мать я был похож менее, чем на него… Хотя, мать я помнил только по фотографиям. Она умерла, когда я был совсем маленьким…
 Дождь зарядил сильнее. Крупные капли разбивались о могильные плиты… Слишком громко разбивались и нарушали таинство священного места…
«ГОВАРД…»
 Я вздрогнул от неожиданности. Сердце гулко заколотилось в груди от волнения. Слева мелькнула тень и скрылась за одной из могил. Я медленно поднялся на ноги, будто боялся спугнуть того, кто затаился. 
— Кто здесь? — нарочито громко спросил я.
 Никто не ответил. Только ветер разбушевался ещё сильнее, взбивая под ногами опавшие листья…
— Кто здесь?
 Каркнул в ответ нахохлившийся ворон, что сидел на одной из могильных плит. Только он и я были здесь.
 Я обошёл кладбище вдоль и поперёк, но никого не нашёл. Должно быть, мне просто показалось. Игра теней, игра моего воображения, или всё вместе… Это не важно… На кладбище никого не было… Я хотел заставить себя так думать, но чувство, что за мной наблюдают, не покидало.
***
 Побежали дни. Один за другим. Хлопотные, суетливые дни, в конце которых я валился без сил в постель и тут же засыпал. Мне ничего не снилось, мой сон был крепким и спокойным. Дневник прадеда лежал на столе в кабинете, заваленный ворохом бумаг, и терпеливо ждал своего часа. Но мне было некогда или неохота после трудного дня сидеть и разбирать каракули предка. Всему своё время — говорил я самому себе… А потом и вовсе совсем забыл про дневник.
 Так минула неделя, ещё одна, месяц. И вот уже первый снежок покрыл землю. А потом в поместье приехала Лиззи. Было странно смотреть на неё, юную, свежую, красивую после стольких дней разлуки. Она словно прибыла из другого измерения, столь инородно она смотрелась посреди серости поместья… Но я тут же попытался выкинуть из головы чудные мысли и заключил её в объятия. Моя Лиззи! Наконец-то она дома.
 В начале зимы мы поженились, несмотря на перешёптывания местных жителей. Конечно, ведь я же должен был соблюсти траур. К чёрту траур по старику! Я видел-то его живым всего один раз!
 Жизнь закрутила, завертела. Ночи, полные нежности. Долгие вечерние прогулки с моей Лиззи. Дневная суета, полная хлопот. Потихоньку я приводил поместье и земли в порядок. Работы ещё предстояло много, но я был полон энтузиазма. Дневник прадеда — истинное наследство — пылился на полке с книгами, я закинул его туда, обещая самому себе, что прочту как-нибудь. «Как-нибудь» всё не наступало. Иногда, проходя мимо зала, в котором стояло большое старое пианино (Лиззи любила на нём играть), мне казалось, что прадед с укоризной смотрит с портрета.
— Я прочту… — всякий раз обещал я.
 И сдержал обещание. Правда, успела пройти зима, весна, лето и большая часть осени. Наступил ноябрь. Дождливый, тоскливый ноябрь. И одним вечером, ища чтобы почитать перед сном, я наткнулся на дневник прадеда. Я хмыкнул. Что ж… пришло время…
 Я прихватил дневник в постель. Лиззи уже спала. В последнее время она засыпала рано, просыпалась поздно, и вообще большую часть времени проводила в кровати. Лиззи ждала ребёнка (несмотря на то, что врачи когда-то поставили ей бесплодие!), и ей было тяжело: мигрень, боли в спине. Но совсем скоро он должен был родиться. Сын! С нетерпением я ждал его появления на свет. Почему-то я был уверен, что это будет мальчик. Но девочке я, конечно же, обрадовался бы не меньше.
 Осторожно, дабы не разбудить Лиззи, я лёг в постель. Приглушенный свет лампы, круглолицая луна, заглядывающая в окно, безмятежный сон жены, которая носила под сердцем моё дитя — всё располагало углубиться в чтение старого дневника, что достался мне в наследство. Что я и сделал…
 Первые страницы, которые я прочёл ещё год назад, вызвали зевоту, как и несколько следующих. Я хотел уже бросить чтение, но вдруг во мне начал просыпаться интерес. И вот, спустя несколько минут, я уже торопливо перелистывал страницу за страницей и жаждал как можно скорей узнать, что за тайну таит в себе старый дневник.
 Прадед писал о немыслимых вещах, поверить в которые вряд ли кто смог бы. Но я верил! Верил... Я вскочил на ноги и с дневником в руках нарезал круги по спальне. Я даже случайно разбудил Лиззи своим топотом.
— Говард? — она приподняла голову от подушки и уставилась на меня непонимающим взглядом. Смешная, растрёпанная — бедняжка Лиззи спросонья не понимала, что происходит, находясь где-то между сном и реальностью.
 Наверно, я выглядел нелепо —взъерошенный, что мокрый воробей; с дикими глазами — и хорошо, что она не могла по-хорошему меня разглядеть.
— Всё хорошо… — я торопливо чмокнул её в губы, — спи…
 Она сонно улыбнулась, закрыла глаза и сон вновь овладел ею. Светлые волнистые волосы разметались по подушке, пушистые ресницы затрепетали. Сердце моё наполнила привычная нежность к ней.
 Я выключил настольную лампу и покинул спальню — ни к чему мешать спать Лиззи, в доме полно комнат. Я брёл по коридору, сжимая в руке дневник прадеда. Рассеянный, с безумной улыбкой на губах. Если бы кто-то увидел меня в столь поздний час в таком виде, то решил бы, что я рехнулся. Так же, как когда-то, рехнулся мой прадед.
 Кабинет — вот оно, идеальное место, тихое, отдалённое, где я никого не побеспокою, и никто не побеспокоит меня. Я толкнул дверь плечом и едва ли не ввалился внутрь, с трудом удержавшись на ногах, срыл все бумаги на пол, открыл дневник и принялся жадно читать. Слово за словом, строчка за строчкой, страница за страницей — я всё глубже и глубже проникался странным миром, в котором жил прадед. Я позабыл о времени, позабыл обо всём на свете. Ничего больше не существовало вокруг, только я, старый дневник и тайна, познать которую я жаждал.   
 Я вздрогнул, случайно кинув взгляд на часы. Пять утра! Я просидел всю ночь, читая дневник прадеда. Я встал, потянулся. Спина болела от долгого сидения в одной позе, голова гудела от избытка информации, которую пытался переварить мой уставший мозг.
 Я усмехнулся. Всё что понаписал прадед — это бред старого одинокого человека, если рассуждать рационально. Но интуиция говорила мне об обратном. Я верил, несмотря на врождённый скептицизм. Вот только как проверить? Схемы, которые нарисовал в дневнике прадед, так и остались загадкой для меня. Он призывал проникнуться воспоминаниями, искать ответы там, но как я не пытался сосредоточиться, но так и не смог ничего вспомнить.
 Слегка расстроенный, я вернулся в спальню, прилёг рядом с женой и попытался заснуть. Но сон не шёл. Мысли вращались вокруг дневника и никак не давали расслабиться. А вскоре проснулась Лиззи, и мы отправились завтракать. Я хотел рассказать ей о дневнике прадеда, но потом счёл, что ни к чему её лишний раз беспокоить. Скоро должен появиться на свет наш малыш, и я должен быть сосредоточен только на этом. Но мысли о том, что я прочитал в дневнике прадеда, не покидали меня. Даже Лиззи заметила мой беспокойный вид, блуждающий взгляд, и спросила — всё ли хорошо? Я поспешил уверить её, что всё в полном порядке. Она почувствовала фальшь в моих словах, но улыбнулась и сделала вид, что поверила. Но я слишком хорошо её знал — Лиззи обиделась. В последнее время она обижалась всё чаще. Наверно, всему виной было её теперешнее положение.
— Тебе нужно отдохнуть, — холодно сказала она, и я почувствовал, как между нами вырастает ледяная глыба. Лиззи привыкла, что я со всем делюсь с нею.
 Я приобнял её за плечи и позвал на прогулку в сад. И мы долго гуляли, благо светило тусклое ноябрьское солнце, и не было дождя. Мы разговаривали обо всяких пустяках, смеялись и потихоньку лёд, образовавшийся в наших отношениях, таял. Лиззи уже не обижалась, а я думать забыл о странных событиях, описываемых в дневнике прадеда.
 В воздухе закружили первые крупные снежинки, и от этого настроение ещё больше улучшилось. Я больше не чувствовал усталости, будто бы всю ночь спал крепким сном, а не разбирал записи прадеда. Всё отошло на второй, или даже какой-то десятый план. Главным было это утро, первый снег и то, что мы с Лиззи вместе.
***
 В самую тёмную ночь в году, когда за окном бушевала метель, у Лиззи начались схватки. Раньше срока. И всё из-за несчастного случая. Лиззи подвернула ногу и упала с лестницы. И теперь она то металась в постели, сминая простыни, то замирала и, уставившись в потолок помутневшим от боли взглядом, что-то шептала. Доктор вскоре выпроводил меня из спальни. И я, как неприкаянный, бродил по коридору туда-сюда и ждал, когда мой ребёнок появится на свет, и страдания Лиззи прекратятся. Но этот момент всё не наставал. Из спальни доносились сдавленные стоны жены и тихие увещевания доктора. Несколько раз я порывался ворваться к ним, но разум твердил — я ничем не смогу помочь и буду только мешать. Сердце тревожно сжималось, и я бродил туда-сюда по коридорам, спускался вниз в гостиную, возвращался обратно, к дверям спальни. И вслушивался, вслушивался в ночь.
 Медленно текли секунды, минуты, часы. Я ждал, что вот-вот тишину ночи разорвёт крик новорожденного…
 Я задыхался от страха, от волнения. Панически не хватало кислорода. И, наконец-то, не выдержав, я накинул пальто на плечи и вышел в метель. Я надеялся, что холод приведёт мысли в порядок, успокоит.
 Я стоял в саду и глубоко дышал…
 Сквозь снег не было понятно наступило утро или всё ещё ночь. Всё смешалось в белой мгле, сделав единым и день и ночь, и прошлое и настоящее. Мне казалось, что я опять маленький, пятилетний мальчик стою и гляжу на кажущийся огромным дом. Меня привезли показать прадеду, и для этого я одел лучший свой костюм. Но дом, который я увидел внушал мне ужас. Он оказался вовсе не таким, каким я его себе представлял. Коленки тряслись, я крепко сжимал ладонь отца, боялся, что он оставит меня одного в этом жутком, мрачном месте. И вот прадед вышел, точнее, выплыл в сад. Величественный, горделивый, ещё крепкий старик с суровым взглядом. Знаком он велел моему отцу оставить нас наедине. Отец кивнул и поспешил выполнить просьбу (или всё же приказ прадеда). Я же с трудом сдерживал слёзы, глядя на удаляющуюся фигуру отца. Прадед опустился на корточки, чтобы быть вровень со мной, и неуклюже потрепав меня по голове, сказал: «Всё можно изменить… Придёт время, и ты всё поймёшь, Говард…»
 И вот я стоял на том же самом месте, что и в детстве, и страх съедал меня, страх перед неизвестным.
 «Говард…» — шепнула метель.
 Сердце ёкнуло в груди и больно заколотилось о рёбра, и я увидел, как из белой мглы метели ко мне приближается силуэт. Не приближается, а плывёт! Я зажмурился — должно быть это сон, галлюцинация — распахнул глаза… Теперь силуэт принял более чёткие очертания… И мне стало не по себе. Рядом со мной стоял человек в остроконечной шляпе, человек из моего сна, человек без лица.
 Я не успел спросить кто он и как тут оказался, как тишину разорвал крик младенца. Теперь всё моё внимание было приковано к окну спальни, где только что родился мой ребёнок. Вот только я остолбенел и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
«Помни, Говард… что всё можно изменить…» — услышал я и резко обернулся, но человек без лица уже исчез.
 Оцепенение спало, и я поспешил в дом. Влетел вверх по лестнице, распахнул дверь в спальню. Лиззи, бледная и измученная, без чувств лежала в постели. Ресницы её еле заметно вздрагивали, грудь тяжело поднималась и опускалась. Я бросился к ней, прикоснулся к её лицу, легонько провёл по щеке. Она никак не отреагировала. И только сейчас я заметил, как много крови на простынях. Алой, свежей крови. При виде её к горлу подкатил горький ком.
 Доктор тихонько похлопал меня по плечу. На немой вопрос в глазах, он ответил:
— Роды были тяжёлыми. Она потеряла много крови…
— Но ведь всё будет хорошо?
 Доктор странно посмотрел на меня, с сожалением и грустью, и повторил, что она потеряла много крови и очень слаба.
— Мой ребёнок? Я слышал его крик, — я медленно поднялся на ноги, обеспокоенным взглядом обвёл спальню. Я должен был увидеть его, должен был увидеть своего ребёнка.
Пожилая женщина, что помогала доктору, укачивала на руках свёрток, нежно бормоча что-то. 
— У вас сын… — сказал доктор и, помолчав немного, продолжил, — я не хочу вас обманывать и давать ложные надежды. Он родился слишком рано, удивительно, что у него раскрылись лёгкие…Но…
 Его голос монотонно зазвучал, сыпля медицинскими терминами. Я же подошёл к женщине, укачивающей моего ребёнка, и протянул руки. Она осторожно передала мне свёрток. Я, задержав на мгновение дыхание, глянул на сына. И на моём лице, несмотря ни на что, расползлась счастливая улыбка. Мой сын! Моя кровь! Такой крошечный, но уже удивительно похожий на нас с Лиззи.
— У нас мальчик… — обратился я к жене, — Лиззи, у нас сын… Дэниел…
 Мы так и не успели придумать ему имя. Но сейчас, глядя на маленькое личико, я знал, что назову его Дэниел, Дэнни. Вряд ли Лиззи будет возражать.
 Лиззи молчала.
— Мы так ждали его… — прошептал я.
 Доктор опять похлопал меня плечу:
— Крепитесь…
 Он дал мне рекомендации, лекарства, что должны были облегчить страдания Лиззи, и ушёл, пообещав, что зайдёт завтра. Пожилая женщина осталась помочь мне. Она перестилала простыни, я укачивал Дэниела…
 А дальше всё было, как в тумане. Я потерял ощущение времени. Доктор часто приходил в мой дом, что-то говорил, пытался объяснить. Но все его усилия были тщетны. Я лишь угрюмо кивал головой, не понимая ни слова. В ушах стояли тихий плач Дэнни и стоны Лиззи, а ещё завывание ветра, в котором я отчётливо слышал голос: «Ты всё поймёшь, Говард. Поймёшь, когда придёт время…»
 Я не помнил, когда последний раз спал. Хотя нет, иногда моё сознание всё же проваливалось в бездну, чернильную, как небо без звёзд. Может, это и было сном, а, может, и обмороком, или и тем, и другим сразу. В этой чернильной мгле парила гигантская масса из светящихся глаз или шаров, с многочисленными щупальцами…
 Я выныривал на поверхность реальности в ужасе от увиденного в бездне, хватал ртом воздух, вновь проваливался, и вновь всплывал… Как пьяный падал на колени возле постели жены… и молил…
 Лиззи металась в горячке. Она так ни разу и не пришла в сознание, оставаясь где-то там, на границе между сном и реальностью.
 Пошатываясь, я бродил из комнаты в комнату. Бледный, неприкаянный, как живой мертвец. Перед глазами плыло, в висках токала кровь. Я не понимал, что происходит вокруг, всё казалось таким далёким, потусторонним… Будто бы всё это происходило не со мной, что я был всего лишь сторонним наблюдателем…
 Я более-менее пришёл в себя только в кабинете. Передо мной лежал раскрытый дневник прадеда. На странице рябила схема. Она будто бы хотела отделиться от бумаги, порушив тем самым все законы реальности и снести границы между явью и навью.
«Всё можно изменить, Говард! Помни это…»
 Я хмыкнул. Вот оно — истинное наследство! Старый потрёпанный дневник, со странными схемами и не менее странными мыслями… а в придачу к ним галлюцинации…
  К чёрту…
 В ярости я смахнул дневник на пол, а следом рухнул и сам, больно приложившись виском о край стола. По щеке тут же потекла обжигающая струйка крови, и я, наконец-то, осознал. Мозаика из схем, догадок, мыслей, образов сложилась! Надо было всего лишь увидеть! А перед этим хорошенько встряхнуть голову.
 Я расхохотался, как безумец. Хотя, может, я и был безумцем. Таким же, как мой прадед Уильям С..  Недаром же я его правнук, и именно я удостоился его «истинного наследства».
 Я резко сел. Голова кружилась, рана на виске пульсировала. Я взял в руки дневник прадеда и начал читать. Воздух вокруг меня вибрировал, стены, пол, потолок тряслись… я закрыл глаза, мгновенно ухнув в чернильную бездну, такую же, как в моих то ли обмороках, то ли снах… А там масса светящихся глаз уже ждала меня…
***
  Я пришёл в себя на залитой солнцем зелёной лужайке. Перевернулся на спину и уставился в чистое голубое небо. Щебетали птицы в кронах деревьев. Лёгкий ветерок теребил волосы, прикасался к лицу. Неподалёку кто-то смеялся. Звонко и беззаботно, как могут смеяться только дети.
  Я поднялся на ноги и огляделся: утопающий в зелени сад, к старому дубу привязаны самодельные простенькие качели, а на них светловолосый мальчик. Я подошёл ближе к нему. Мальчик заметил меня, но качаться не перестал, а только громче рассмеялся.
 Я сам остановил качели. Мальчик нахмурился, но нисколько не испугался, не бросился наутёк, как мог бы вполне поступить любой другой ребёнок, увидя чужого человека. На вид ему было не больше семи, светлые волнистые волосы были немного длинноваты для мальчишки, серо-зелёные большие глаза смотрели прямо и открыто, нисколько не смущаясь меня. У кого-то я уже видел такие же глаза. Догадка молнией сверкнула в голове, и я прошептал:
— Дэнни…
 Губы мальчика расползлись в широкой улыбке. Теперь он разительно напоминал меня самого в детстве: та же мимика, те же ямочки на щеках, родинка на переносице. Мой мальчик! Розовощёкий, крепкий мальчишка! А доктор говорил, что он не протянет и двух недель…
— Дэнни… — повторил я, осмотрелся по сторонам в надежде увидеть и Лиззи. Но в саду больше никого не было.
 Шелестела листва на деревьях, пели птицы, жужжали шмели. Ни следа не осталось от холодной снежной ночи, когда разыгралась буря и родился мой сын. Теперь лето цвело вокруг. И как только я умудрился проморгать столько времени? Но не всё ли равно…
— А где мама, Дэнни? — спросил я.
 Дэнни спрыгнул с качелей и, схватив меня за руку, потянул куда-то. Я озирался по сторонам, пока он тащил меня за собой. Это мой сад, цветущий и зелёный. Вот фонтан и большая клумба с розами, которую очень любила Лиззи. Поразительно… как такое вообще возможно? Последнее что я помнил — кабинет, глубокая ночь и дневник прадеда на столе, схема, что норовила спрыгнуть со страниц. А потом я разозлился и… разгадал тайну … или думал, что разгадал. На самом деле, я только ещё больше запутался...
 Дэнни резко остановился. Он вскинул голову, в точности, как Лиззи, и ткнул рукой в сторону старого фамильного кладбища:
— Мама там… она всегда там…
  Я пошатнулся, чудом удержался на ногах. Внутри всё похолодело от дурного предчувствия. Не в силах произнести и слова, я растерянно переводил взгляд с изгороди на каменные надгробия.   
— Что с тобой, папа? — нарушил молчание Дэнни, — мама спит… Ты мне сам так сказал, что однажды она крепко уснула и никогда не проснётся.
— Спит, мама спит… — прошептал я, согласившись с ним.
 Где-то на кладбище была могила Лиззи. Боже… Я почувствовал, как начинает болеть голова. Происходящее казалось диким страшным сном. Хотелось проснуться в своей постели и обнять жену. Хотелось, чтобы в люльке лежал мой новорожденный сын. И чтобы не было всех этих лет, которых я не помню.
— Ты пошёл навестить её…
 Я вздрогнул. Голос Дэнни вернул меня в реальность. Он серьёзно смотрел на меня, не понимая, что происходит, почему я так странно веду себя. А я пытался вспомнить, как он сказал первое слово, как сделал первые шаги… Но в голове кроме событий до той снежной ночи его рождения и схем из дневника прадеда ничего не было.
— Да. Всё хорошо, малыш… — я неуклюже погладил его по голове.
 Дэнни вдруг расхохотался.
— Твои волосы, папа!
— Что с ними?
— Они чёрные!
— А какие должны быть? —шёпотом спросил я.
— Они же серые! Сегодня утром они были серыми…
 И до меня дошло…
 Я кинул взгляд на кладбище и увидел, как некто склонился над надгробием. Этот некто держал в руках розы и у него были седые волосы. Я почувствовал, как по телу расползаются мурашки. Ещё бы, не каждый день смотришь на самого себя, пусть и со спины. А то, что это был я сомнений не было. Я знал, что это я. Знал безоговорочно и точно.
 Я подхватил Дэнни на руки и рванул в сторону, под тень огромного дуба. Я не хотел, чтобы он и я столкнулись с тем другим мной. Я опустил Дэнни на землю, сам присел на корточки и, держа его ручонки в своих, сказал:
— Послушай меня, Дэниел! Ты оставишь в тайне нашу с тобой встречу? Не расскажешь даже мне, хорошо?
— Я не понимаю, папа.
— И не надо ничего понимать. Просто не говори мне, что у меня были днём чёрные волосы…и о нашем с тобой разговоре… Обещаешь?
— Хорошо, — Дэнни кивнул, — я обещаю, папа.
— Я всё изменю, малыш! Я ещё не знаю как, но я всё исправлю! Мама будет с нами…
— Но она же умерла… — горько прошептал Дэнни.
 — Я всё исправлю! Я… я обещаю тебе…
 Я быстро огляделся по сторонам. Пора было уходить. Не хотелось быть замеченным.
— А теперь, Дэнни, будь хорошим мальчиком. Закрой глаза и сосчитай до десяти. И постарайся забыть о нашей встрече.
 Дэнни послушно закрыл глаза и начал считать.
— Я люблю тебя, малыш! — я порывисто обнял его и поспешил скрыться в саду, в спасительных пышных кустах.
— Я тоже люблю тебя, папа! — донеслось мне вслед, и сердце больно резануло.
 Я спрятался и долго наблюдал за сыном и самим собой. И только когда они пошли в сторону дома, я выбрался из своего укрытия и двинулся в сторону кладбища. Я должен был увидеть собственными глазами!
 Могилу Лиззи я нашёл сразу же. Около надгробия лежали розы. Жёлтые, алые, белые — только что срезанные с клумбы розы. Она всегда любила розы. Я всегда дарил ей их, даже после смерти я не перестал этого делать.
 Я опустился на колени, провёл рукой надгробию, по датам рождения и смерти, и прошептал:
— Прости меня…
 Бедная Лиззи! Она умерла почти сразу же после рождения Дэнни. Мучалась в агонии, а я даже не помню последних часов её жизни. Все события были стёрты из моей памяти. Кем? Или чем? Боже… кажется, я сошёл с ума…
 Я просидел на могиле жены до наступления темноты. Я рассказывал ей то, что не успел рассказать при жизни. Рассказал про дневник прадеда, про свои попытки разгадать загадку странных схем, про то, как очутился здесь и встретил нашего сына. Рассказал о том, какой он чудесный, сильный и красивый.
— Он очень похож на тебя, Лиззи…
 Задул холодный ветер, лизнул своим шершавым языком затылок. И на мгновение мне показалось, что вновь вернулась зима, а лето вокруг это всего лишь иллюзия.
— Мне пора, Лиззи… Но я обещаю, что всё исправлю…
 Я поднялся на ноги. Голова резко закружилась, перед глазами зарябило, и я нырнул в темноту. А там, в иссиня-чёрной бездне плыло огромное существо, похожее на пульсирующую массу с множеством светящихся глаз. Из массы тянулись бесконечные щупальца и ощупывали всё вокруг, словно проверяя на прочность… Резко мне стало не хватать кислорода. Казалось, что я начинаю тонуть в этой иссиня-чёрной бездне…
 Я вынырнул на поверхность реальности, жадно хватая воздух. Я сидел в своей спальне, возле постели, где лежала бледная-бледная Лиззи. Она ещё дышала, пока дышала. Но я знал, что это ненадолго.
— Лиззи… — тихонько позвал я и прикоснулся к её прохладной щеке, — поговори со мной, Лиззи… Я не понимаю, что происходит с нами, Лиззи…
 Прошло мгновение, в котором гулким эхом отбивали свой ход настенные часы. И вот её ресницы дрогнули, и она открыла глаза. Она обвела мутным взглядом спальню и, задержавшись на моём лица, слабо улыбнулась.
— Лиззи… — я поцеловал её запястье.
— Наш малыш? — еле слышно спросила Лиззи.
— У нас мальчик. Дэниел. Он красивый, как ты… Он…он замечательный… — каждое слово давалось мне с трудом.
— Дэниел… — прошептала Лиззи, уставившись в потолок. А потом сделала судорожный вдох, но так и не выдохнула. Глаза её начали стекленеть.
 Я молчал минуту или две, всё ждал, что она вот-вот задышит и скажет, что всё хорошо. Но Лиззи молчала, теперь её уста сковала сама смерть…
***
 Я не помнил, как добрался до кабинета. Голова пульсировала от боли, перед глазами рябило. Дневник прадеда лежал на столе. Не раздумывая, я схватил «истинное наследство». Пошатываясь, я вышел из дома. В одной руке я сжимал дневник прадеда, а в другой — недопитую бутылку вина.
 Ветер завывал дурными голосами, пронизывал насквозь. Но мне было всё равно, я брёл по зимнему саду, с трудом переставляя ноги. Последние события, путешествие в будущее и смерть Лиззи, выбили меня из колеи, высосали последние силы, не только психические, но и физические. Тело ломило от слабости, руки тряслись, но в голове упрямо звенела одна-единственная, навязчивая, безумная мысль — я всё могу изменить. Как? Этого я ещё не знал…
 Я пришёл к могиле прадеда.
— Всё можно изменить? Да, Уильям? — спросил я и хрипло рассмеялся. Сел на снег и сделал большой глоток из бутылки.
 Прадед молчал. Да, и что он мог ответить? Ведь он всего лишь кучка костей…
— Лиззи умерла, Уильям! — сообщил я, всхлипнул и впервые за долгое время разрыдался. 
 Немного успокоившись и хлебнув ещё вина, я продолжил:
— У меня есть сын, Уильям! Доктор говорит, что он слишком слаб, но я знаю, что он будет жить. А знаешь почему я знаю? Я познал истинное наследство, которые ты завещал мне… Ты сказал, что я могу всё изменить? Это правда, я верю тебе… Вот только как?
 Я ещё долго толковал с усопшим прадедом. И мне было всё равно, что он не может мне ответить и вряд ли слышит. Наконец, я устал и прикрыл глаза. Дрёма накатывала волнами на сознание. Холод больше не казался холодом. Мне было тепло, как в детстве, в той старой маленькой квартире, бедно обставленной, но уютной…
 Крупные капли дождя монотонно барабанили по крыше. Я открыл глаза. Я не на старом кладбище, а на открытой веранде дома.
— С добрым утром, Говард… — донесся до моего слуха хриплый, похожий на карканье воронья, голос.
 Я приподнялся на локтях. В голове тут же зазвенело, а из носа потекла тонкая, горячая струйка крови. Я простонал, с трудом поднялся на ноги. Вытер нос тыльной стороной ладони. В глотке пересохло. Одежда на мне была противно-влажной, и хотелось в сухость и тепло.
 Я осмотрелся: крыльцо моего дома, а сад объят багрянцем осени. В паре метров некто монотонно раскачивался на старом скрипучем кресле-качалке, которое я давно убрал в кладовую. Вместо старого я поставил новое, более современное и удобное, и, главное, не такое скрипучее. Но теперь старое кресло опять стояло на прежнем месте.
— Я всегда любил выходить ранним утром на крыльцо и смотреть, как всё вокруг просыпается, — продолжил некто на кресле, — удивительно, как много мы не видим и не знаем… Правда, Говард? Ну же, подойди ближе…
 Я стоял и не мог сдвинуться с места. Не мог оторвать взгляда от кресла, в сотый раз задавая самому себе вопрос — что происходит со мной? Я путешественник во времени? Или же попросту сумасшедший, и всё, что происходит вокруг, мои галлюцинации?
— Ты не сошёл с ума, Говард, — успокоил меня некто, будто прочитав мои мысли, — подойди ко мне.
 И я, чуть прихрамывая, послушно подошёл.
 В кресле-качалке сидел мой прадед — Уильям С. собственной персоной. Глубокий старик, доживающий свой век в одиночестве. На нос его было сдвинуто пенсне в золотой оправе, на коленях лежал дневник, тот самый, который я совсем ещё недавно держал в руках. Прадед, всё так же тихонько раскачиваясь, глянул на меня из-под кустистых, седых бровей. Его взгляд не был жёстким и суровым, каким запомнился мне с детства, а был пытливым, изучающим и немного снисходительным. Прадед усмехнулся и, после минутного молчания, в котором мы разглядывали друг друга, сказал:
— Плохо выглядишь, Говард…
 Наверно, так оно и было. По крайней мере, чувствовал я себя паршиво, получается, что и выглядел так же. Я не нашёлся, что и ответить, и продолжал молча созерцать прадеда. 
— Прыжки отнимают много сил. Уж кто-кто, а я это знаю… Надо уметь вовремя остановиться, мой мальчик, — он махнул рукой и раскашлялся, потом извлёк из кармана трубку и закурил.
 В стылом осеннем воздухе поплыли клубы дыма. Старый хрыч дымил до последнего, нисколько не заботясь о своих лёгких. Я демонстративно кашлянул. Прадед в ответ на это только разразился скрипучим стариковским смехом.
— Ты всё объяснишь мне? — тихо спросил я. Нужны были ответы, раз уж посчастливилось встретиться с тем, кто меня ввязал в эту авантюру.
 Прадед похлопал по дневнику:
 — Я же всё расписал здесь, мой мальчик…
 Я устало опустился на стул рядом с креслом прадеда. Конечно, в дневнике он всё расписал. Но это была всего лишь теория, в которой всё идеально. 
 — Ни черта не понимаю, что происходит со мной… Я видел своего сына… я не понимаю, как это произошло… но прошло семь лет. Я едва не столкнулся с самим собой. А сейчас разговариваю с тобой, а ведь ты помер… — начал я сумбурно рассказывать, что произошло со мной за последнее время.
 Взгляд прадеда сделался плутовским. И прадед стал выглядеть моложе на добрых пару десятков лет.
— Ты даже не представляешь себе, Говард, как многогранен этот мир… А наша жизнь это всего лишь миг, который мы пытаемся удержать… ты уже видел ЕГО?
— Кого? — прошептал я, чувствуя, как внутри всё холодеет от смешанного чувства страха и любопытства. Хотя, я догадывался кого он имеет ввиду.
 Губы прадеда беззвучно зашевелились, пытаясь произнести его имя:
— ЕГО…
— Кто он?
— ОН есть Страж. ОН есть Врата и есть Ключ. ОН вне нашего мира, вне пространства и времени, ему ведомо прошлое, настоящее и будущее… Ты видел его, Говард…
— Да… я видел его…
— Ты можешь попытаться изменить будущее, прошлое, настоящее… но будь осторожен, мальчик мой, — прадед замолчал и уставился на мокрый, осенний сад.
— А у тебя получилось? — спросил я.
 Прадед помотал головой и протянул мне дневник.
— Наверно, ты не помнишь нашу первую встречу, — начал он.
— От чего же? Очень даже помню. Отец привёз меня сюда…
— Нет, Говард, то была наша вторая встреча. Первая случилась раньше. Ты был совсем маленьким, может, тебе был год или два. Ты не можешь помнить нашу встречу…
  Я пожал плечами, помнить, что происходило в таком юном возрасте невозможно. Хотя, в голове мелькнул образ высокого человека с кустистыми бровями. Но, скорей всего, это было всего лишь моё воображение, желание выдать фантазию за реальность. Но, как знать, теперь я больше ни в чём не мог быть уверен.
— Я видел тебя издалека, но и ты увидел меня и помахал ручкой. Тогда-то я и понял кому передам дневник… А теперь тебе пора, мой мальчик. Нельзя подолгу задерживаться там, где тебе не место.
 Прадед встал с кресла и, схватив моё запястье, одним сильным рывком, который никак не ожидаешь от старика, поднял меня на ноги.
— Пора, Говард, — он по-отечески похлопал меня по плечу и толкнул с крыльца, — удачи, мой мальчик.
 Всё вокруг закружилось перед глазами, я почувствовал, как вновь проваливаюсь в иссиня-чёрную бездну, а там ОН ждал меня. Тот, чьё имя не посмел произнести вслух прадед. Тот, для кого наша жизнь всего лишь миг. Сотни, а, быть может, и тысячи его светящихся глаз были везде и всюду…
 А потом…
 я вновь был дома, в своём времени, в своей реальности. Я стоял на кладбище, у гроба жены. Внутри всё сжималось от боли, но я не мог проронить и слезинки.
 Рядом со мной стояли несколько человек. Но лица их были туманны для меня.
 Крупные хлопья снега кружились вокруг в сумасшедшем хороводе, оседали на одежде и лицах людей, на крышке гроба Лиззи.
— Я всё исправлю, Лиззи… — горько прошептал я, иначе и быть не может…
 Стоявшие рядом со мной люди вздохнули. Наверно, они решили, что я сошёл с ума от горя. Но это было не совсем так. Да, я чувствовал, что нервы расшатались, а в висках давно и прочно обосновалась пульсирующая боль. Одно я знал точно — я попытаюсь всё исправить. Осталось только дождаться ночи, чтобы уединиться в кабинете с дневником прадеда. 
 Из носа опять потекло. Но это, на фоне всего что происходило со мной, было ничтожно и незначительно.
— Сэр… — адвокат прадеда протянул мне носовой платок.
 Я кивнул в знак благодарности, вытер кровь.
— Держитесь, — сказал адвокат.
 Я вновь кивнул…
 Наступила глубокая ночь, когда я уединился в кабинете. В спальне плакал Дэнни, тихо и уже не по-детски горько. Мой сын чувствовал, что остался сиротой. Он так и не успел познать любовь матери. Няня укачивала его, нежно напевала колыбельную. Но он продолжал плакать. Его горе было безутешно, так же, как и моё.
 — Ничего, Дэнни, я всё исправлю… — вновь пообещал я.
 За окном завывала суровая декабрьская вьюга. Мощные порывы ветра ударяли в единственное окно кабинета, и казалась что некто настойчиво стучится, просится внутрь, в сухость и тепло.
 В ушах стоял плач Дэнни.
— Потерпи ещё немного, сынок, папа всё исправит…
 Я перелистывал страницу за страницей, ощущал кончиками пальцев, как сильно потрёпана бумага. Я видел, что некоторые схемы немного стёрлись, утратили чёткость. Нужно было бережнее относиться к дневнику, «истинному наследству».
 Схемы, записи прадеда, символы — все они зарябили, затанцевали перед глазами. Всё ещё плакал Дэнни, только теперь он плакал не тихо, а надрывался от плача. Наверно, он звал меня, ждал ласки.
— Папа идёт, Дэнни, — я встал из-за стола. К чёрту схемы, к чёрту эксперименты со временем. Я нужен своему мальчику.
  Ноги подкосились, и я едва не рухнул на пол. Вокруг мутно и туманно. Наверно, это сказывалась усталость.
— Я иду… — прохрипел я и упал навзничь…
***
  Я подскочил в постели. Сердце бешено колотилось в груди, на лбу выступила испарина, из носа потекла привычная струйка крови, которую я тут же вытер рукавом рубашки.
— Говард… — услышал я голос, от которого защемило в груди, и почувствовал на шее нежное прикосновение. Так прикасаться ко мне могла только одна женщина.
 Я обернулся и встретился взглядом с Лиззи. На какой-то миг я потерял дар речи и только смотрел на неё, а она смотрела на меня. В её серо-зелёных глазах читалось беспокойство, на лице блуждала непонимающая улыбка. А мне хотелось плакать от счастья, что я вновь вижу её живой и здоровой.
— Лиззи, — наконец-то прошептал я и крепко обнял её, зарылся носом в светлых волосах, от которых пахло теплом и лесными травами, — Всё хорошо, теперь всё будет хорошо… Ты увидишь, как растёт наш Дэниел.
— Дэниел? — недоверчиво спросила она и отпрянула. Странно посмотрела на меня, от чего сердце учащённо заколотилось в моей груди, а нутро кольнула тревога — что-то не так, совсем не так. А ведь на какой-то миг я поверил, что всё произошедшее со мной в последнее время всего лишь сон.
— Д-да… наш сын Дэниел, Дэнни… — неуверенно повторил я. Потихоньку до меня начало доходить, что я попал в прошлое.
 У Лиззи повлажнели глаза:
— Говард, ты же знаешь…
— Знаю что?
— Что у меня не может быть детей, — прошептала она.
 Я вздохнул и воскликнул:
— Врачи ошиблись! У нас будет сын, совсем скоро у нас будет сын!
— Говард, ты меня пугаешь…
 Я обнял её:
 — Я знаю, что говорю. Поверь мне.
 И решился, ведь когда-то мы пообещали всем делиться друг с другом. Я рассказал Лиззи всё. И про дневник прадеда, и про перемещения во времени, и про странное божество в иссиня-чёрной мгле, и про встречу с Дэнни и прадедом, и даже про её собственную смерть.
 Лиззи всё больше бледнела с каждым сказанным мною словом, но ни разу не перебила. А я говорил и говорил. Нужно было давно всё рассказать ей, поделиться тайной, которая столько времени тяготила меня.
— Послушай, Лиззи… ты должна пообещать мне…
— Что? — еле слышно спросила она. Лицо её походило на маску, белую восковую маску, которые надевают на нелепые маскарады.
 Я назвал дату, дату рокового падения с лестницы и взял обещание, что она будет осторожна в этот день.   
Она молчала. Наверно, ей было сложно поверить во всё это.
— Всё будет хорошо, Лиззи. Вот увидишь, всё будет хорошо… А сейчас мне пора уходить…
 Я выскочил в коридор, оставив Лиззи осмысливать услышанное. Мне оставалось только одно — надеяться, что она поверила.
 Сквозняк гулял по коридору дома, могильный холод тянулся по полу. Я чувствовал, как потихоньку коченеют ступни, как озноб пробегается по телу. Но это всё были пустяки, по сравнению с тем, что творилось у меня в душе. Хотелось верить, что всё будет хорошо, и я совсем скоро окажусь в своей реальности, а там Лиззи и Дэнни ждут меня. И не было несчастного случая, не было преждевременных родов и Лиззи не умерла. Но в тоже время сердце тревожно сжималось в груди, и чувство грядущего непоправимого не покидало.
 Я успел вовремя прижаться к тёмной стене и не столкнуться с самим собой. Второй я, ещё беспечно-счастливый и полный сил и энтузиазма, прошёл мимо, не заметив меня. Я выдохнул, когда он скрылся за дверью спальни.
 Я сбежал вниз по лестнице и выскочил на улицу. А там оказалось неожиданно тепло и даже душно. Летняя ночь исказила сад, залила его мистическим лунным светом. Я осторожно ступал по мягкой влажной траве, прислушивался к цокоту кузнечиков, к уханью старого филина, что жил на опушке леса, граничащего с садом.
 Я брёл в никуда, просто наобум. И если кто-то повстречал бы сейчас меня, одинокого, босого и в одной пижаме, то решил бы, что я призрак с фамильного кладбища. Хотя, быть может, я и был призраком, призраком путешественника во времени, одержимым безумной идеей всё изменить.
 Сжимая в руке дневник прадеда, я достиг кромки леса и, не раздумывая, шагнул черноту чащи…
 Я не понимал сколько времени прошло, в лесу я или уже покинул его пределы. Со всех сторон меня окружала темнота, иссиня-чёрная, как бездна, в которую я падал во снах и в промежутках между прыжками во времени. Казалось, что тысячи мерцающих глаз космического божества наблюдают за мной. Но стоило только поднять глаза, и я видел только кроны высоченных хвойных великанов. Воздух пропитался их запахом, который пьянил, дурманил. И неведомая ранее лёгкость охватила моё бренное, измученное тело.
 Я закрыл глаза, отдаваясь ощущениям…
 Через мгновение некто врезался в меня. Дневник упал на землю. Руки интуитивно обхватили стройный стан, пальцы скользнули по шёлку волос. Я распахнул глаза.
— Лиззи?!
 Дыхание спёрло в груди, и я сильнее прижал её к себе. В ответ она оглушительно-громко расхохоталась.
— Ты опять путешествовал во времени, милый? — глаза Лиззи странно блестели.
 Сердце забухало у меня в груди, а по спине прошёлся холодок.
 Я ничего не ответил Лиззи, только поцеловал в лоб, как дитя. В этом месте и в этот момент она и была, как ребёнок. Светлые волосы блестели в лучах солнца, серо-зелёные глаза причудливо лучились. Я видел в её глазах самого себя, исхудавшего и бледного, почти сдавшегося.
— Как там наш малыш? — спросила она, еле сдерживая вновь подступающий смех.
 Бедняжка Лиззи потеряла рассудок, но всё равно любила неродившегося в её реальности сына.
— Хорошо… Он очень любит тебя и хотел бы увидеть… — с трудом выговаривая слова ответил я.
— Ты всё исправишь, Говард?
— Я всё исправлю… — горько прошептал я.
 Подбежала запыхавшаяся служанка и, взяв Лиззи за запястье, виновато отрапортовала:
— Сегодня она слишком возбуждена. Всё утро рассказывала о несуществующем ребёнке. Доктор велит увеличить дозу лекарства. Вам стоит подумать и, наверно, согласиться с ним.
 Я ничего не ответил, только угрюмо кивнул. Служанка повела Лиззи в дом. Я стоял на месте и глядел им вслед. На крыльце Лиззи обернулась и посмотрела на меня. И даже издалека я увидел в её глазах немой укор.
— Я всё исправлю, Лиззи…
 Я устало опустился на мягкую траву, прислонился спиной к дереву и прикрыл глаза. Виски ломило от тупой, ноющей боли. Икры ног ныли от усталости. А внутри разрасталась пустота и чувство отчаянья.
«Ты всё можешь изменить, Говард!» — прошелестел лёгкий летний ветерок.
 Я тихо рассмеялся. Конечно, я всё могу изменить, иначе и быть не может. Я поднял дневник прадеда с земли и открыл на первой попавшейся странице. Ещё пара прыжков во времени и либо я всё будет хорошо, либо окончательно сойду с ума. Или, может, я уже сошёл? И всё происходящее это всего лишь мои иллюзии. 
 Пошёл дождь. Крупные капли забарабанили по листве. А ведь совсем недавно небо было чистым, без облачка. И в какой миг успели набежать тяжёлые сизые тучи? Хотя… чему я удивляюсь?
 Послышались раскаты грома, и дождь превратился в самый настоящий ливень.
 Я сидел под деревом и листал дневник прадеда. Я ждал, когда всё вокруг зарябит, и я попаду в очередной временной отрезок. Но пока ничего не происходило. Я оставался там, где был. Быть может, это всё, конец пути?
 Я помотал головой, гоня прочь глупые мысли. Моя история не может закончится так.
 Воздух наполнился свежестью дождя. Я закрыл глаза и глубоко, полной грудью, задышал. И время будто остановилось, замерло. Громко стучало сердце, заглушая голос дождя. Вокруг будто не осталось ничего, только я, дождь и время.
 И, наверно, я уснул…
***
— Говард… Говард… — кто-то звал меня. Тихий голос звучал будто издалека.
 Я хотел проснуться, но сон не думал отпускать меня и только крепче сжимал стальными сетями.
— Говард… — теперь голос стал громче, настойчивей. Некто хотел разбудить меня.
 Я пришёл в себя. Поднялся на ноги. Вокруг бушевала буря. Снежная, лютая. Такая же, как в ночь рождения моего сына. Кончики пальцев на руках и ногах немели, а при каждом вдохе-выдохе лёгкие наполнял морозный, колючий воздух, от которого стало тяжело дышать.
 Метель сравняла небо и землю, и невозможно было понять, где я.
— Говард, — вновь услышал я. Теперь голос звучал совсем рядом.
 Вглядываясь в белую мглу, я смог различить смутные очертания человеческого силуэта. Этот некто махнул рукой, веля следовать за ним. Я подчинился, и с трудом переставляя ноги, поковылял.
 Я отставал от него всего на пару метров. Ростом он был примерно с меня. Одет, как и я, в пальто. Вот только, в отличии от меня, двигался он легко и уверенно и носил шляпу. Иногда он останавливался, давал мне немного передохнуть, и мы опять продолжали путь. Путь в снежной буре…
 Вскоре я чертовски устал, и казалось, что вот-вот упаду без сил и будь, что будет. Но человек, бодро идущий впереди, прибавлял сил. Я, превозмогая самого себя, переставлял ноги и молил, чтобы мы поскорее добрались до цели.
 И вот в снежной мгле мелькнул жёлтый свет. Мы оказались у крыльца дома. Моего дома! Человек открыл входную дверь, и, наконец-то, я очутился в спасительном тепле.
— Добро пожаловать домой, Говард! — сказал человек и снял шляпу. Он всё ещё стоял спиной ко мне. Я одновременно хотел, чтобы он обернулся и в то же время нет. Я боялся увидеть его лицо.
 Он шумно вздохнул и развернулся ко мне лицом. И я едва не лишился чувств. Вместо лица у него было только мутное серое пятно. Я пошатнулся, опёрся о стену и отвёл взгляд. А когда вновь решился взглянуть на него, то понял, что воображение сыграло со мной злую шутку. У человека всё-таки было лицо. Моё лицо. Постаревшее, но моё лицо.
— О, Боже… — прошептал я.
 Он (или всё же я сам?) жестом пригласил сесть за стол. Я снял пальто, повесил и последовал приглашению. Он достал два бокала и бутылку, плеснул мне и себе виски.
— Не каждый день происходят такие встречи, — усмехнулся он.
 Я устало плюхнулся на стул. Действительно, не каждый день говоришь сам с собой. Хотя, я часто вёл беседы со своим внутренним я, но не таким образом.
— У меня всё получилось? — спросил я.
 Он промолчал.
— Лиззи и Дэнни живы? — продолжал допытываться я.
— Слушай, Говард, — он придвинулся ближе ко мне, — мы, как слепые, блуждаем в лабиринтах времени. Не пытайся понять. Иногда нужно остановиться. Поверь мне…
— Но…
— Никаких «но», Говард.
 И он начал говорить. Я слушал и не перебивал. Впитывал в себя каждое его слово, как магическое заклинание. Хотя, может, все его слова и были заклинанием, заклинанием для меня.
 В конце он положил передо мной дневник прадеда и раскрыл на последней странице. Там был нарисован символ. Новый символ, символ, который нарисовал я сам. Кажется, в голове даже мелькнули смутные воспоминания, как я, обезумевший от горя, сидел в кабинете и пытался запечатлеть на старых страницах дневника прадеда то, что увидел во сне.
— Вот оно…
 Я посмотрел на самого себя, постаревшего, но всё ещё с горящими глазами. Он кивнул и сказал:
— Удачи, Говард!
 Я смотрел на символ, а символ, казалось, смотрел на меня. А там, в самом символе я видел ЕГО. Того, чьё имя так и не осмелился сказать мне прадед. Но теперь я сам знал его имя. Просто знал.
 И я прошептал ЕГО имя.
 Стены дома затряслись, перед глазами поплыло. Я почувствовал, как меня подхватывает мощный порыв воздуха и швыряет в иссиня-чёрную бездну, в безграничный космос, где парило божество с множеством светящихся глаз…
 Острая боль пронзила каждую клеточку моего бренного тела, а потом резко отпустила. И на смену боли пришло ощущение нереальной лёгкости.
 Я оказался в саду. Цветущем саду, где благоухали цветы, розы с клумбы Лиззи. А спустя мгновение я увидел её и Дэнни. Они шли навстречу мне, держась за руки. Лиззи чуть пополнела, но стала только краше и женственней. Дэнни, светловолосый, с большими ясными глазами что-то увлечённо ей рассказывал. На вид ему было лет восемь. Они пока ещё не заметили меня, и этот миг, наверно, отпечатается навсегда в моей памяти, никакие путешествия во времени не затмят его. Я любовался своей семьёй, двумя самыми дорогими для меня людьми, и я ликовал. Я обуздал время. У меня получилось сохранить жизнь им обоим.
— Папа! — первым меня увидел Дэнни.
 На несколько секунд они замерли на месте, будто не могли поверить своим глазам. Я первый побежал навстречу, и вот уже обнимал их обоих и шептал, что всё будет хорошо.
— У тебя получилось, папа!
— Говард, как я ждала этого мгновения. Мы, наконец-то, будем все вместе.
 И я пытался задержать это мгновение, сделать его хоть на чуточку длиннее. Но пальцы на руках уже начало покалывать, а по телу разливаться приятная слабость. Украдкой я глянул на правую руку. Она стала бледнеть, становить прозрачной. И на ум приходили слова прадеда о том, что нельзя задерживаться подолгу в одном промежутке времени.
 Я чуть отстранился от Дэнни и Лиззи, сделал несколько шагов назад.
— Мне пора уходить… — прошептал я, — я не хочу покидать вас, но так нужно…
 Лиззи заплакала. Дэнни рванулся было ко мне, но она удержала его, прижала к себе. Лиззи догадывалась, что так нужно.
 Я уходил. Я чувствовал, что они смотрели мне вслед. Это было горько и радостно одновременно. Горько от того, что я не могу остаться с ними. А радостно — что они оба живы. И пусть я теперь навсегда останусь скитальцем во времени, меня всё равно не покидало чувство победителя.
 Я ещё не знал, что вскоре встречусь с Лиззи, пусть на несколько минут. Не знал, что в одно из путешествий, я отдам дневник прадеда своему взрослому сыну. Не знал, что увижу внука.
 В то мгновение я ничего этого не знал. Я уходил в иссиня-чёрную бездну, где парило космическое божество, и думал, как всё-таки прекрасна жизнь…


                Конец. Апрель 2024 г.