Первая учительница. Часть II

Много ли нам известно про своих учителей? Особенно первоклашкам? Мы боготворили свою первую учительницу, которая, казалось, всё на свете знала и была не земным жителем, как мы все, как наши родители, как наши соседи, а кем-то иным, неизвестно откуда прибывшим на землю со своей благой миссией – научить всему  доброму и хорошему детей человеческих.

Нет, именно так мы не думали, как это я сейчас изображаю, но чувства детские, по крайней мере, мои тогда соответствовали именно  этому описанию. И когда я вдруг увидела, как моя учительница пересекает школьный внутренний двор, направляясь к деревянным туалетам, я была поражена своим открытием чуть ли не до потери сознания.

Шли год за годом, мы подрастали и потихоньку  взрослели, и учителя перестали казаться нам небожителями. Мало того, мы научились кого-то любить из них, кого-то недолюбливать. С кем-то мы могли чем-либо поделиться или попросить совета, с кем-то не хотелось общаться даже у школьной доски.

В нашей сельской школе были замечательные учителя. Незамечательные долго не задерживались.

В послевоенные годы Кошкульская семилетняя школа была одной из лучших в Солдатском районе. В 1946 году на долгие годы в ней обосновались  фронтовики Михаил  Мартемьянович Пятков, Николай Фокеевич Шмаков, Иван Кириллович Дробняк. Пятков преподавал биологию, у него вокруг дома  раскинулся  цветущий сад из яблонь и других плодовых и неплодовых деревьев, весной  он пленял цветением, дурманящим ароматом, помнится, я останавливалась перед ним и подолгу вдыхала этот действительно пьянящий запах. Когда наш папа стал разводить собственный сад, он не раз заходил к Михаилу Мартемьяновичу за советом. А за зданием школы рос и развивался новый сад – школьный – вкупе с огородом, с ровными грядками, на которых поднимались к солнцу разные растеньица вплоть до кукурузы. Здесь мы на практике подтверждали свои знания по биологии, познавали законы природы. Перед школой за низким деревянным забором благоухал цветник.

С восьмого по одиннадцатый класс бессменным преподавателем химии у нас был Пётр Михайлович Пятков, сын Михаила Мартемьяновича.
                ***
Николай Фокеевич Шмаков стал директором школы, преподавал историю.Иногда вспоминаю, как он доводил нас хронологическими датами: непременно  после устного ответа спрашивал ученика, в каком году произошло то или иное событие. Однажды я не смогла сказать, когда  крестилась Русь. Во второй и даже в третий раз Николай Фокеевич задал мне после ответа у доски и карты тот же вопрос. Я снова не смогла ответить, поскольку понадеялась, что один и тот же снаряд ни дважды, ни,  тем более, трижды в одну воронку не падает. Но Николай Фокеевич помнил всё!  Наконец я заглянула в конец учебника в хронологическую таблицу так, на всякий случай. И когда меня вызвали отвечать, завершив свой складный рассказ, я, не останавливаясь, тут же выпалила:

– Введение христианства на Руси было в 988 году! –  и все засмеялись. А я эту дату до сих пор крепко помню.

Забегая вперёд, расскажу, что, сдавая вступительные экзамены  в университет,  я не справилась в первый раз  с ними и восвояси отправилась домой. И надо же было так случиться, что,  доехав до родного Тюкалинска, я по привычке вышла за город ловить попутную машину, которая могла бы довезти меня до своего села,  и в первой же остановившейся возле меня «легковушке» я увидела за рулём никого иного, как Николая  Фокеевича.  Первым спонтанным побуждением было стремление отвернуться, спрятаться, убежать….  Но куда тут убежишь, когда директор школы уже отворил дверцу и радушно пригласил меня в свою машину. Пришлось усесться рядышком на первое пассажирское сидение и отвечать на его вопросы о том, что да как происходило на моих приёмных испытаниях.
 
– Историю завалила! - объявила я ему с ходу.

– Ну-у-у! – протянул  густым баритоном Николай Фокеевич  так, как умел только он, вкладывая в интонацию  маленькую необидную иронию и одновременно лёгкую поддержку  типа «не переживай, всё ещё получится».

– И на чём же ты погорела?

– Я же всё знала, – недоумённо произносила я раньше эти слова сама для себя, когда переживала свой провал, а теперь повторила их для моего школьного историка. –  И про войну с Турцией всё рассказала, и про Кючук-Кайнарджийский мирный договор. А во втором вопросе вдруг какие-то тезисы Коммунистической партии к 50-летию революции! Их даже в программке по истории не было, в билетах не должно было быть…

Тезисы ЦК КПСС "50 лет Великой Октябрьской социалистической революции" были опубликованы 25 июня 1967 года. Я смутно что-то помнила об их существовании, даже мы, районные журналисты, пытались брать отклики  на эти тезисы у рабочих и земледельцев нашего Тюкалинского  района для публикации в газете –  так распорядился райком партии. Но с кем бы я ни заговорила, выполняя эти распоряжение властей,  интервьюируемые люди большей частью, улыбаясь,отвечали: «Напишите сами, вы же знаете, что надо написать…». Писать-то мы писали, а в голове с той поры ничего не осталось о «бессмертных» строках Тезисов.

Потому я так и ляпнула в ответ:
 
– А о чём говорить-то на этот вопрос?  Говорить-то даже не  о чем!

– Ну как это не о чем…, – возразил было мне  Николай Фокеевич, но развивать тему не стал и мы заговорили о чем-то другом.  Стыд, который я поначалу испытала перед учителем истории, куда-то улетучился, разговор перетёк в другое русло. Да и ехать-то было недалеко – всего 16 километров, так что беседа не затянулась. На следующий год я всё же поступила в университет, набрав   очень высокий проходной балл.

                ***
Ивана Кирилловича Дробняка  назначили  заведующим учебной частью, мы любили его уроки литературы, он вёл их в старших классах. До него литературу и русский язык мы изучали  с Тамарой Андреевной Патрушевой (Костюченко), которую тоже очень любили.   Открывая дверь в класс  после звонка, Иван Кириллович частенько добродушно поговаривал: «Шумим, братцы, шумим…».
 
Благодаря ему мы познакомились с Шекспиром и Гёте. С каким вниманием и трепетом слушала я его размышления о метаниях Гамлета, о стремлениях Фауста, об их неприятии того мира, в котором им пришлось жить и ему противостоять, – каждому по своему. Не знаю, были ли в школьной программе эти произведения, возможно, и были, но я до сих пор отдаю пальму первенства именно Ивану Кирилловичу.

Скажу, не хвастаясь, что сочинения по литературе у меня  всенепременно оценивались самыми высокими оценками. Да я и любила писать их: о чём-то порассуждать, наслаждаться какими-то находками писателя, осуждать какие-то  недостойные поступки того или иного персонажа – в общем, высказать своё суждение о героях и их образе жизни. Но тут пришла пора «Войны и мира» Льва Толстого. Осилить четыре внушительных тома этой эпопеи вряд ли кто сумел в нашем классе. Если кто и  сумел, но только не я.  Первые же страницы, сплошь исписанные  диалогами на французском языке, где  перевод давался в сносках мелкими буковками, моментально наводили на меня скуку.  Да, я честно пыталась несколько раз начать читать заданное произведение,  но уйти дальше нескольких страниц мне так и не удалось.  На уроках обсуждали характеристики  персонажей, я не принимала в этом участия, поскольку ничего о них не знала, и только слушала, что говорят другие. По-моему, лучше всех этих героев знал в нашем классе Юра Соболев,  я слышала его высказывания по тому или иному поводу чаще других, при этом, заканчивая свою мысль, он неизменно добавлял:

– Но это моё субъективное мнение!

Я порой даже завидовала ему, что  у него есть своё субъективное мнение, а у меня нет никакого, но ничего с собой поделать не могла. А Иван Кириллович очень ценил всякое субъективное мнение.

И вот, наконец, дали нам задание написать сочинение «Образ Наташи Ростовой…». Отвели на творческую работу целых два урока.  Ну что могла я написать про Наташу? Абсолютно ничего хоть за два, хоть за три урока. С натугой написала только одно предложение, а о чем оно, уже и не помню. Так и сдала свою толстенькую литературную тетрадку с одним предложением о маленькой графине, мировой любимице Наташе Ростовой. И, конечно, получив  тетрадь после учительской проверки, я увидела, как под этой единственной строчкой прямо-таки выпячивалась большая красная  двойка, – первая и последняя в моей школьной сочинительской жизни.

Ещё раз забегу вперёд: в университете я тоже так и не успела прочитать этот исполинский труд, помимо него в программе числилось немало других романов  русских прозаиков.  На втором или на третьем курсе,собираясь на экзамен по русской литературе, я чуть ли не бога молила, чтобы не выпал мне в билетах Лев Толстой со своей войной и со своим миром.  Мне повезло. В данном случае со мной довольно приветливо, как со старой знакомой, обошлись другие писатели, как и я с ними.

А «Войну и мир» я всё-таки прочитала уже в зрелом возрасте. И настолько погрузилась в это время, в эти строки, в эти события, что  не только не могла оторваться от гениального романа, но ещё очень долгое время находилась под сильнейшим впечатлением от него. И мне кажется, я снова ещё к нему вернусь и повторю весь тот путь, по которому уже прошла вместе с ним.

Мы, взрослеющие девушки, порой позволяли себе незадолго до звонка, возвещавшего конец урока, достать зеркальце и  оценить свой внешний вид перед выходом на перемену. Иван Кириллович просто протягивал руку, не прекращая свою лекцию, и мы беспрекословно отдавали ему кто расческу, кто  заколку, кто то же зеркальце. Прошёл год, второй, наступил выпускной вечер. И вдруг Иван Кириллович стал обходить девчонок за  праздничным столом и возвращать им всё, что он накопил за эти три (!) года нашей с ним ученической жизни. Причем ни разу не ошибся, точно знал, кому что принадлежит.

                ***
Особо признательна я до сих пор Марии Георгиевне Майер. Мне нравились уроки немецкого языка, мне нравились репетиции танцев вечерами, когда нам предстояло участвовать в каком-либо конкурсе  художественной самодеятельности либо просто в праздничном концерте.  Танец подбирала Мария Георгиевна и терпеливо разучивала его  с нами.  И это несмотря на то, что у маленькой ростом Марии Георгиевны не было левой руки. Я толком не знаю, почему, но молва передавала, что потеряла она руку в несчастном случае на фабрике или на заводе, когда рука попала в работающий механизм.

Мария Георгиевна заведовала школьной библиотекой все годы, пока я училась в школе, да и, наверное, потом тоже. Вела она и уроки рисования, но поскольку я совсем не умела рисовать, больше тройки никогда не получала. И мне казалось, что Мария Георгиевна каждый раз просто вздрагивала, едва взглянув на рисунок в моём альбоме.
 
Не помню, в каком классе, некоторое время мы сидели за одной партой с Толей Пташинским.  Он очень хорошо рисовал, лучше всех в классе.  Однажды Мария Георгиевна задала нам нарисовать два пенька, один –  с воткнутым в него топором. Толя быстро справился с заданием, а я, попыхтев над работой и поняв, что мне ни в жизнь не изобразить ничего подобного, подвинула свой альбом Толе:

 –  Нарисуй мне тоже. Пожа-а-луйста…

Он и нарисовал. Когда я принесла свой альбом к столу учителя, у Толи уже под топором красовалась пятерка. Мария  Георгиевна посмотрела на рисунок, на меня, потом на Толю, чуть улыбнулась и поставила мне… четвёрку. Мне стало стыдно, больше я никого не просила рисовать в моём альбоме.

Уехав из села, я посылала ей праздничные поздравления на почтовых открытках, пока кто-то мне не написал, что её не стало.

Но всё это было потом, после того, как четыре года я постигала, как говорится, «азбуку и число» с Дарьей Константиновной Осадчей. Она была принята учительницей начальных классов 14 августа 1952 года, и   ей в первый год её работы доверили обучение четвероклассников. В классе – тридцать детей разной национальности: русские, латыши, украинцы, казахи.

Было ей тогда тридцать лет. В марте следующего года Дарья Константиновна ушла в декретный отпуск, а уже в июле вышла на работу, взяв второй класс. Это был  очень успевающий класс. В 1954 году, на время отпуска директора школы Николая Фокеевича  Дарья Константиновна выполняла его обязанности.

А в 1955 году она приняла наш первый класс. И никто не знал из нас, малышей, что Дарья Константиновна  прошла всю войну от мая 1942 года до победного конца.
Её, двадцатилетнюю девушку, мобилизовали в родной деревне Колмаково Солдатского района (ныне Тюкалинского) Омской области. Служила Даша Бочанова радисткой в Воздушно-военных силах Сибирского Военного Округа в 10-ом отдельном полку связи  29-й Воздушной Армии.  Демобилизовалась в звании сержанта в ноябре 1945 года. В 1947-ом  она закончила Омское педагогическое училище.

Шла чередом кипучая школьная жизнь: уроки, педсоветы, воспитательная и общественная работа. В январе 1954 года Дарья Константиновна взялась  руководить школьным драматическим кружком. В ноябре открылась вечерняя школа, и наша учительница начала учить взрослых четвероклассников. А ещё через два года Кошкульская школа стала средней.
 
В 1960-м семья Осадчих  перебралась в село Оглухино Крутинского района, и снова Дарья Константиновна воспитывала учеников начальных классов. В Омске, куда переехали, чтобы быть поближе к детям: сыну Геннадию и дочери Нине,– Дарья Константиновна работала в  городской школе № 3 до ухода на пенсию.

Ее не стало 2 декабря 2007 года.


                Март2023-апрель2024


Рецензии