Тома

Тома была баба жадная и завистливая. Ее извечно пунцовые щеки подпирали маленькие свинячьи глазки, превращая их в щёлочки. Глазки бегали, замечая всё и оценивая.

Тома завидовала соседям, и как следствие - ненавидела их.

Слева от неё жила молодая пара с маленьким ребёнком. Тома забросала администрацию посёлка жалобами на громкий плачь, на громкий смех, на то, что они воруют её яблоки – яблоня стояла на границе участка, и половина яблок падала соседям в огород. А однажды, не получив никакого удовлетворения от предыдущих жалоб, пришпорив фантазию, Тома написала в опеку, что соседи бьют своего ребёнка. К ним зачастили комиссии, всяческие проверки. Пошли опрашивать соседей.
Тома жаловалась долго, описывая в красках несуществующие подробности. Она так завралась, что сама стала верить в собственную ложь, и когда молодая пара пришла к ней, желая посмотреть Томе в глаза, та набросилась на них с обвинениями, вызвав у молодых людей шок.

Справа от Томы жил одинокий сосед. Его дом был лучше, забор выше – из своих окон Тома с трудом могла разглядеть, что за этим забором происходит. Его избалованные дети учились в престижных ВУЗах Москвы, а сын Томы окончил техникум, и работал на стройке.

А об автомобиле соседа Тома и думать не желала! Наблюдая, как Николай въезжает к себе во двор на чёрном блестящем Renge Rover, вся кровь разом закипала в её теле, голова наливалась свинцом, и казалось вот-вот лопнет.

- Провалитесь все в ад! – бормотала Тома, разгуливая по двору, перекидывая за забор всяческий мусор.

Громко говорить такие слова она всё-таки не решалась, побаивалась соседа. Николай был высокий, крупный мужчина, в свои шестьдесят имел ровную спину, презрительный взгляд и сложный характер. Приветливым нравом не отличался, с соседкой никогда не здоровался. Когда умерла его жена, Тома делала понятные поползновения в сторону соседа, но её искренний романтический порыв остался без ответа. Более того, Николай в грубой форме дал Томе понять, что даже если случится ядерная война, и Тома будет единственной выжившей женщиной, он предпочтёт остаться один. Тома затаила злобу, и стала мелко пакостить соседу. В ответ он установил мощный прожектор, который включался вечером, и выключался утром, светил прямо в окна Томы. Никакие шторы и жалюзи не помогали. Ночью в её доме было светло, как днём.

- Чтобы тебя черти драли! – бубнила Тома, пытаясь уснуть.
Ненавидела Тома и своих коллег. Всех, без исключений. Тех, кто был моложе и симпатичнее, за молодость и красоту. Её собственная фигура изрядно испортилась с годами, окончательно приняв форму шара. Начальницу – пожилую угрюмую женщину ненавидела за власть на ней, над Томой. Продавщиц в магазине ненавидела за высокие цены, и за неприветливость, водителей автобуса за то, что неаккуратно везли, а врачей в поликлинике, за то, что плохо лечили.

- Диеты, диеты, – жаловалась Тома, выходя очередной раз от врача, – нет бы лекарства выписать, как другим.

В этот осенний, тёплый, ясный день жизнь Томы катилась по привычному руслу, ничего не предвещало беды.

Утром Тома встала раньше будильника, покормила кота – единственное живое существо, которое любила бескорыстно, всем сердцем. Рыжий матёрый кот неясной породы по кличке Рыжик, с подранными ушами от постоянных сражений за любовь соседской кошки, отвечал Томе взаимностью. Позволял себя гладить, не гадил в доме, не воровал со стола еды, ловил не только мышей, но и крыс. Приносил их задушенные тушки на крыльцо и аккуратно складывал. Вот смотри, хозяйка, какой я охотник, не зря меня кормишь.

Сына своего Тома тоже вроде как любила, но растила она его одна, и с годами эта любовь таяла, как снег под весенним солнцем. Мальчик рос непослушный, с норовом, в разные истории попадал. Истрепав матери изрядно нервы, слава Богу, вырос и съехал. Теперь он приезжал редко, а когда приезжал, непременно просил денег и ныл, жалуясь на жизнь. Тома давала сыну немного денег, тот сразу же находил предлог, чтобы уехать. Тома вздыхала с облегчением, она не знала, о чём с ним говорить, да и не особо хотела.

Сегодня, вернувшись с работы, Тома переоделась в домашнее – розовый махровый халат и пушистые тапочки с ушками, покормила Рыжика. Кот благодарно урчал и тёрся об ноги.

- Ты представляешь, - жаловалась ему Тома, подогревая в микроволновке вчерашнюю курицу, - на работе день рождения у этой дуры молодой, с накаченными губами. Хотели, чтобы я ей на подарок скинулась. Мол мне на подарок скидывались, значит и я должна.

Рыжик, запрыгнул хозяйке на колени, когда та уселась за стол и принялась поглощать курицу, запивая бутылочным пивом. Казалось он слушает её, понимает и даже сочувствует.

- А с чего бы? Я там проработала пятнадцать лет, а эта коза всего год.  Она мне еще приплачивать должна, что я её обучала и терпела дуру.
Тома кинула коту недогрызенную куриную кость, на ней совсем не осталось мяса, только немного жил и хрящей.

- Иди доедай, – Тома столкнула кота с коленей, – нечего добру пропадать.
Поужинав, вытащив вторую бутылку пива из холодильника, Тома пошла во двор, на вечерний обход своих владений.

Солнце уже зашло, последние багровы отблески делали небо зловещим, небольшой ветерок гонял по двору перед домом опавшую дубовую листву. Огромный вековой дуб рос в углу Томиного двора, совсем близко к забору, давая тень и ей и соседу справа.

Проходя мимо соседского забора, Тома вдруг услышала знакомый мотивчик, который нёсся из шикарной колонки, торчащей в открытом окне второго этажа. Проклятый прожектор уже светил во всю, рассеивая ночь. Кто-то прибавил громкость, и все окрестные дома огласил призывный клич:

…Тома, Тома, выходи из дома!
Тома, Тома. Я страдаю, Тома…

Тома почувствовала, как ярость мгновенно закипает в ней, наливает голову пульсирующей кровью. Щеки зарделись румянцем, в глазах вспыхивали и гасли алые круги, заслоняя обзор. Не понимая, что она делает, Тома размахнулась и запустила пустой стеклянной бутылкой через забор, соседу.

Тут же она услышала крик, сразу за ним отборный мат, быстрые шаги по гравийной соседской дорожке и лязг открывающихся соседских ворот.

Тома не испугалась, не бросилась с испугу домой. Через несколько секунд она увидела голову соседа над своим заборчиком. Седая голова приближалась к её калитке, к голове прижималась правая рука, а из-под руки на глаза соседу текла алая кровь.

Тома и тут не струхнула, ярость всё еще клокотала в ней, не давая инстинкту самосохранения проникнуть в мозг Томы с сигналами бедствия.

Сосед подошёл к калитке Томы и, не говоря ни слова, пнул её. Старая ржавая калитка слетела с верхних петель, криво повисла, мужественно заслоняя проход. Николай пнул несчастную калитку еще раз, и она шлёпнулась на землю, под ноги победителю.

Тома стояла посреди двора, в розовом махровом халате, уперев руки в круглые бока, склонив голову вниз, насколько ей позволял второй подбородок, как бык на испанской корриде – она была готова к неравному бою.

Николай наступил на калитку и зашёл во двор.

- Совсем ума лишилась, дура старая! – заорал Николай, широким шагом подойдя к Томе, и остановившись напротив неё.

Он был значительно выше неё, и Томе пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо.

- Я старая?! Да я на двенадцать лет моложе тебя! – визжала Тома, её щеки стали темно-пунцовыми, казалось она вот-вот лопнет от досады.

- Я тебя засужу, – рычал Николай, - посмотри, что ты сделала, курица не дощипанная. Ты мне голову пробила.

И он наклонил голову ниже, чтобы Томе было лучше видно дело рук своих.

Тома уже почувствовала раскаяние и страх, кровь чуть отступила от её головы, и мозг рисовал Томе картинки одна страшнее другой.  Как сосед подаёт на неё в суд, как выигрывает его, и как Тома отправляется в тюрьму. Как она спит на ужасной кровати, ест ужасную еду, а главное – общается с отбросами общества, которые точно её не полюбят, а скорее всего будут нещадно бить.

- Это тяжкие телесные повреждения, – продолжал орать Николай, подняв голову. Он как будто прочитал Томины мысли, или увидел замешательство на её лице. Это придало ему сил.

Но Тома быстро взяла себя в руки, и не намеревалась отступать. Она отлично помнила то унижение, которое испытала, когда подумала, что нравится соседу, а он отверг её. Этого она не могла ему простить. И даже неотвратимое возмездие не могло поколебать её желание отомстить ему за поруганные надежды и погасшие желания.

- Не смей мне угрожать, – ледяным тоном процедила сквозь зубы Тома, и двинулась на Николая.

Тот от неожиданности отступил.

- Ты вломился в мой дом…

- Во двор, – парировал он.

- Не суть. Сломал мою калитку. А это злонамеренная порча имущества. - Тома не знала, есть ли такая статья закона, но подумала, что и Николай вряд ли знает. –
А голову твою, я не трогала. Пойди докажи, что это я.

- У меня камера на доме, будет видно, как бутылка летела из-за твоего забора.

- Может и прожектор твой ублюдочный будет видно, а? - Тома продолжала наступать, Николай отступал, пятясь задом. – Который прямо в мой двор светит, не давая спать.

- А не надо мне мусор через забор перекидывать. Мой двор не помойка. Ты банкой от пива дочкину машину поцарапала, когда она приезжала месяц назад!

- Ой, какие князья, лорды, машину им поцарапали, – Тома расплылась в зловещей ухмылке, радуясь, что вспомнила нужное слово. – Дочка твоя коза драная, из-за неё мой сынок настрадался.

- А нечего было твоему сынку за моей дочуркой таскаться, – Николай остановился и больше не отступал. – Ему ясно было сказано – не твоего полёта птица. Отстань.

- Да ну уж конечно! Куда нам. – Тома вновь почувствовала былую ярость, кровь вновь хлынула в лицо, пульсируя в висках. – И зачем было ловить пацана и угрожать ему?

- Так он по-хорошему не понимал, – возразил Николай, но на всякий случай еще раз отступил.

- И ты решил по-плохому! – исступлённо орала Тома.

- Да я не тронул его. Только пригрозил, - ответил Николай уже совсем миролюбиво. Было очевидно, что он не гордится своим поступком, а возможно и сожалеет о нем.

- У парня травма душевная на всю жизнь! – и Тома сделал шаг вперёд, а Николай сделал последний роковой шаг назад.

Тома увидела, как Николай занёс ногу над покорёженной калиткой, но только успела открыть испуганно рот, а Николай вообще ничего не успел понять, когда зацепился ногой, и стал заваливаться назад. Его длинные ноги взлетели в воздух, в глазах застыло изумление, он в последние мгновения попытался балансировать руками - они взмахивали как лопасти вертолёта, перемалывая воздух. Из его распахнутого рта вырвался то ли крик, то ли вздох, и он со всего маха грохнулся на спину, на железную искорёженную калитку.

- Ёшкин дрын, – прошептала Тома, медленно приближаясь к соседу. Вся её злость улетачилась мгновенно.

В этот момент она испытала истинный страх, ей почудилось, что сосед мертв, и это она стала причиной его смерти. Николай лежал неподвижно, на границе света и тьмы, раскинув руки – его ноги и половина туловища были освещены прожектором, а грудная клетка и голова оказались в густой тени. Его голова запрокинулась назад, потому как спина поместилась на калитку, а голова лежала на земле, устланной жёлтыми дубовыми листьями.

Тома накрыла ладошкою рот, чтобы задушить в себе крик, и делая крошечные шажки, дабы оттянуть неизбежное, медленно приближалась к голове соседа. Из головы Николая всё еще текла кровь. Она осторожно перешагнула через его правую руку, подошла к голове и присела на корточки, несмело поднесла ладонь к его рту, решила проверить, дышит ли он. Тома видела в фильмах, что так делают. Положить свою голову ему на грудь и послушать сердце, Тома не решилась, ей почему-то было страшно касаться соседа теперь, когда ей казалось, что он умер.

Не сразу, а через бесконечные пару минут, она почувствовала тёплый воздух, вылетающий из его рта, и увидела еле вздымающееся грудную клетку.
Вздох облегчения Томы был настолько счастливый и искренний, что она заплакала. Тома никогда не испытывала подобного счастья. Когда твоя голова лежит на плахе, а над ней уже занесён меч, ты попрощался с жизнью… и вдруг помилование!

Не помня себя от счастья, Тома схватила Николая за голову, чуть приподняла и поцеловала в губы.

Словно расколдованная принцесса, он тут же раскрыл глаза и уставился на Тому совершенно осоловевшим взглядом.

- Ты прости меня, – прошептала Тома, бережно положив голову обратно на землю, опустила взгляд. – Я не хотела этого.

- Да и ты прости, – пробормотал Николай, ощупывая голову и пытаясь сесть. – Наговорил тут всякого.

- Я не за это злюсь, – выдохнула Тома, и посмотрела Николаю в глаза. Теперь их лица были на одном уровне и близко друг к другу.

- Ты понимаешь, я тогда пил две недели подряд, когда ты пришла…

- Ты пьющий? – изумилась Тома.

- Да не! – Николай махнул рукой. – Без жены было так плохо, никак не мог в себя прийти. А тут ты…

Тома вновь опустила взгляд и ничего не ответила.

- Я потом сожалел. Надо было извиниться.

- Чего ж не извинился?

- Дурак потому что, – хмыкнул Николай.

Тома засмеялась. Николай засмеялся вместе с ней.

Она поднялась и подала ему руку.

- Пойдём что ли чаю попьём, соседушка, – улыбаясь, спросила Тома.

Николай с трудом поднялся, руку помощи принял - Тома почувствовала сухую мозолистую ладонь, в которой её рука казалась маленькой и хрупкой.
Николай, оглядел себя, ощупал, тряхнул головой.

Подошёл к Томе так близко, что между ними не осталось места. Молча смотрел на неё сверху-вниз, и Тома также стояла молча, не поднимая головы. Она уставилась на то, что было прямо перед её глазами – его широкая грудь, Тома разглядывала красных вязанных оленей на белом свитере.

Прошло какое-то время, Николай развернулся, встал рядом и обнял Тому за плечи.

- Ну идём, коль не шутишь, - усмехнулся он. – Калитку завтра поправлю.

Тома не сбросила со своего плеча дерзкую руку, а обхватила Николая за талию, и они как два товарища, слегка покачиваясь – Николай припадал на левую ногу, видимо зашиб при падении, -направились к крыльцу. В спины им светил ослепительно яркий безжалостный прожектор, провожая в новую жизнь, очерчивал фигуры и расставлял акценты, но Николаю и Томе было плевать на него.
Они скрылись в дверях. Щёлкнул дверной замок.

Кот Рыжик притаился в ветвях дуба, наблюдая за чёрной кошкой в открытом окне с замолчавшей колонкой. Кошка лежала на подоконнике и неторопливо вылизывалась, изредка кидая равнодушные взгляды в сторону Рыжика. Громадный, величественный дуб раскинул ветви над всеми, и шелестел последним жёлтыми листами, которые держались из последних сил, не желая покидать родную ветку.