Репка

Такие коврики прибивают обычно у детских кроваток. В семьях с достатком, я вам точно скажу, ими попросту брезгуют: кустарщина, дескать, а вот у нас вполне сошел за украшение. И дешево, и сердито. Не набивной, не персидский, не тысячник, а висит на стене обыкновенный, на тонкой холстине печатанный, за семь грошей купленный, простенький атрибут частной собственности и, нет-нет, да и прикует к себе внимание. И невольно всплывает в памяти мамин или бабушкин тихий медленный голос: «Посадил дед репку...»
Смотрю я на коврик: дедка за репку, бабка за дедку, внуч¬ка за бабку, Жучка за внучку, кошка за Жучку, а за кошку, естественно, мышка. Тянут-потянут... И появляется желание перепрыгнуть через кровать, словно через плетень, ощутить босыми ногами ухоженную благодатную землицу, засучить рукава, ухватиться за ботву вместе с дедкой, да и показать свою силушку.
Смотрю я на коврик, детально рассматриваю. Избушка, колодец, бадейка деревянная, дуб раскидистый, лес вдалеке. И захотелось мне в тот лес грибы-ягоды пособирать. Так это ясно представил я себе поляночки, взгорочки да ельнички-соснячки, где тебе и ягода-земляника, и черника-ягода, и грибочки -боровички, что даже про всякие колики под сердцем и прочие дневные неприятности позабыл. Увлекся и не сразу услышал, что кто-то меня по имени-отчеству окликает. Смотрю - и глазам-то своим не верю: дед прислонился плечом к репке, пот со лба рукавом полосатой рубахи утирает, бабка за поясницу держится, Жучка с внучкой да кошка возню затеяли, а мышки и не видно. Дед вытер пот и рукой махнул:
- Заходь, сосед.
Стоит дедок, улыбается, глаза лукавые щурит, а старуха по русскому обычаю поклон отвесила, движением руки в гости пригласила.
Спустил я ноги с кровати, к плетню подошел.
- Сигай, Андреич.
Мигом я через плетень перемахнул и сразу босыми ногами копаную землю ощутил, теплая землица, мягкая. Поодаль сухая ботва картофельная дымится. Ступил я шаг - и дух захватило. Захотелось упасть ничком, грудью всей, всем телом прижаться к этой земле, щекой ее тепло почувствовать.
- Э-эх! - возликовал я и руки раскинул, будто зараз всё раздолье объять захотел. - Красота!
А дед бабку в бок локтем:
- Свой, а?
- А что ж, свой, батюшка, - ответствовала старуха и спох¬ватилась вдруг: - Ох, да что ж это я стою?
И в сараюшку поспешила, что с домом рядом.
Жучка подбежала, обнюхала меня, оскалилась.
- Это она улыбку строит. Дюже сметливая тварь, - дед сказал.
Я кошку погладил, она головой в ладонь тычется, мурлыкает. Внучка рядышком стоит, с любопытством меня рассматривает.
- Звать-то как? - я игриво надавил носик-пуговку на круглом личике девочки.
- Вот еще! - удивилась она по-взрослому. - Вы что, ма¬леньким не были? Сказок не читали?
Я подумал и сказал:
- Был. Маленьким был.
Потом еще подумал и добавил:
- Читал. Кажется, читал.
- Ну, вот, - улыбнулась девочка. - Вы же помните: жили- были старик...
- ... со старухой!
- И была у них внучка...
- Машенька!
- Вот, видите, все вы знаете. - Машенька засмеялась и помчалась по огороду, а Жучка за ней.
- Василисушка! - дед позвал.
- Иду, отец, - донеслось. - Бегу.
Старуха подошла с глиняным кувшином в руках.
- Испей, батюшка. Холодненькое. Из погребца.
Поднес я кувшин к губам, пью молоко и еще хочется.
- В лавках ваших не то? - спросил дед.
- У нас количество, - отвечаю. - Нам лишь бы белое. Спаси¬бо, бабушка. Вы извините, холодного много мне нельзя: ангина, фарингит хронический...
Так сказал, а сам чувствую - сил во мне прибавилось. Не то, что репку, поле колхозное до корешка бы вычистил. По¬косился я на репку - она обхвата в четыре, и предлагаю деду:
- Давайте, я вам ее выдерну.
- Погоди, Андреич, - остановил меня дед, - репа от нас не убежит. Ты уж, коли заглянул в гости, хлеба-соли не погну¬шайся. А что ж за гость, что в избе не сбывал! Машенька, беги, внученька, помоги бабушке, поскребите по сусекам, а ты, Анд¬реич, не сумлевайся, сударушки мои шустрые, и на ноги скорые, и на дело проворные, вмиг соберут. А мы, - дед в кулачок кхекнул, - другова...
И меня за собой потянул.
Зашли мы в сараюшку, откуда хозяйка молочка принесла, а там погребок у них. Спустились мы по лесенке, дед в темно¬те почиркал - огонек засветил, лампадку небольшую. Только чуть осветился погребок, я только и смог, что восхищенное «да-а-а-а» выдохнуть.
- Кровяная колбаска, - дед объяснял. - А это чесночком чи¬неная. Сальтисон в тех посудинах. Окорки, надысь, коптил. Боровка под семь пудов заколол. Оно бы до морозцев додержать, да дело другое вышло...
Говорил дед, а я, грешным делом, завидовал да вдыхать глубоко боялся, чтоб себя не дразнить.
- Маслице. Сметанка вот, от Буренушки.
Слушаю да молчу.
- Огурки. Надо бы камень на круг поболе. А тут варенье разное. Внучка земляничное любит, бабке малиновое в охотку, да и сам, глядишь, черничным с молочком побалуюсь.
Я из погребца тороплюсь, а дед меня за локоть придержи¬вает, палец к губам.
- Здесь, - говорит, и ладонью ласково бочонок поглаживает, - для мужицкого потреба.
Взял он кувшинок с полки, затычку из бочки выдернул.
- Отведай-ка.
Отведал я.
- Ну? - дед интересуется.
- Ядрена! - оценил.
- Триста лет проживешь, - дед заверил. – Еще?
Не отказался я. Все равно, думаю, жинка унюхает, что за триста бурчать будет, что за шестьсот.
- Теперича в избу, Андреич. Старуха, небось, стол сгото¬вила.
Поднялись мы по приступочкам сосновым, на крылечко мытое, веничком скребёное, вошли в сени малые, чистые. Хозяин рушники цветастые, что на дверях, раздвинул, вперед меня пропустил.
Ступил я за порог - бело кругом, свежо да хвоей пахнет. Стены беленые, полы да лавки скребёные, на оконцах занавески крестом вышитые, на полах половики тканые, у порожков - так вкруг вязаные, у кроватей - так из лоскутов сшитые. Оно и не скажешь, что рукоделие по нынешним меркам да спросам модное, а разглядываешь вроде музейную редкость, так искусно все сработано, и видено, да забыто.
- Все старуха моя, - дед похвастал. - Рукоделица, что Василиса твоя Премудрая.
А я избу рассматриваю. Занавески, оказалось, дедова внучка вышивала. «И годов-то девчушке немного, - подумал я, - а такие узоры выдала. А мой-то оболтус институт закончил, разби¬того корыта из детского конструктора собрать не может. Шмыгнул я носом и дальше осматриваюсь. Печку семь раз вокруг обо¬шел - так она мне за собор Василия Блаженного показалась. Ступочки, приступочки, своды, роспись причудливая.
«Такое сооружение - архитектурное, можно сказать, - и в избе, - сокрушался я. - Её бы, печку эту, всему честному люду напоказ, дескать, дивитесь на чудо, не заморское, нет, свое, русское! И пускай она заместо памятника, заместо релик¬вии святой посреди главной площади».
- Да, - хвалю, - печь у вас мировая. У нас, правда, топят еще и дровишками, и угольком, да печи - полмашины на одну растопку.
- Мастера не те, - посочувствовал дед.
- Милости просим к столу, батюшка, свет Андреевич, - лас¬ково пропела старушка.
От такого ее приглашения приятно мне стало.
Обернулся я - диво-дивное! Не стол - скатерть-самобран¬ка. Может кто и видел, и вкушал такое, но я человек простой, незаметный, пятнадцатый год в очереди на квартиру стою, я та¬кого обилия яств не видывал.
Подмигнул мне дед и на стол кувшин водрузил. Сначала я степенничал, не с голодного края, дескать, потом разохотился, забыл, что в гостях.
- И велико ли хозяйство держите? - спросил с набитым ртом.
- Да невелико, батюшка, - хозяйка поскромничала. - Курочек пару рябых, а яичко - сегодня, завтра, - глядишь, и десяточек. Конек свой, он, хоть и горбунок, а сошку тянет. Сама в силах еще да внучка подмога.
А сама знай подкладывает, а хозяин знай подливает.
Одолел я блюда-яства разные, силу в себе неимоверную почувствовал, встал из-за стола, плечи развернул и говорю:
- Спасибо за хлеб-соль. Вкусно. Калорийно. Теперь давайте я вам репку вытяну.
- Не спеши, Андреич, - дед урезонивает. - Накормил я тебя?
- Накормил.
- Напоил я тебя?
- Напоил!
- Теперича и отдохнуть не грех. Снедаешь ты справно, а что ж за работник, коли без отдыху?
Вышли мы во двор, да на задворье, а там лужок некошеный, трава-мурава в пояс стоит, под ветерком теплым волной идет. Прилегли мы в траву. Надо мной колокольчики покачиваются, словно позванивают, былинки-венички - шур, шур, шуршат тихонь¬ко, убаюкивают. Жучки разноцветные ползают. А над всем этим небо, по нему облачка причудливые бегут, плывут. И показалось мне, что повсюду мир такой: тихий, спокойный, степенный - живи не хочу.
- Хорошо у вас! - восхитился я в который раз. - А речка далеко?
- Да там она, позадь огорода.
Подхватился я и бегом по огороду, вниз по косогору, пром¬чался по желтому песку и с разбега в воду бултых. Нырнул, глаза открыл - не речка, аквариум. Ракушки, водоросли, рыбки туда-сюда снуют: лещи ленивые, голавли нахальные, окуньки оголтелые. Рак от меня – только его и видел.
Вынырнул я и саженками к берегу. Упал меж лопухов в пе¬сок горячий, к подбородку его подгребаю, будто в пацанстве. Успокоилось все во мне, все беды далеко где-то, и не мои буд¬то... С трудом пересилил себя, на ноги встал.
- Окунулся? - дед спросил, когда я на место возвратился. - что наша речушка, Вилейка?
Видит, что сказать мне нечего, смотрит в небо и рассуждает.
- Водица теплая, ласковая, кажную песчинку видать. И рыб¬ка есть. Оно, худо-бедно, а на зорьке ведерко всегда наудишь. Грибки в лесу. А что ж? Волка ноги кормят. И на землице, коли за нею уход, - все как на дрожжах. Вот скоро с городу родова, встренуть надо? Надо. А нонче жизнь такая, что без подсобу никак нельзя. Ну, что, Андреич, за полдень, уж. Надо репку тащить.
- Так я ее сейчас, мигом...
- А дед усмехается.
- Э-э э, нет, Андреич, с репкой мы и сами управимся. А что толку, что ты нам ее выдернешь? Была бы сила. А вот глядишь ты на репку, большая она, не обнять - вымахала, и мы ее тянем: я за репку, бабка за меня, внучка за бабку, и думаешь ты - есть сказка, и страна в ней есть, и хуторок в стране этой. И живут там старик со старухой, и внучка ихняя, Машенька. Жучка с кошкой. Мышка, как полагается. Одним словом, сосе¬ди твои. Только плетень перемахнуть. Веришь ты в сказку - и жить тебе хочется. Долго жить. Вот какое дело, Андреич. Ну, спасибо тебе, что нашей хлеб-соли не погнушался. Не поминай лихом.
Повернулся и пошел по огороду прямо к репке. Ухватился за ботву, тянет-потянет – вытащить не может. Позвал дед баб¬ку. Бабка за дедку, дедка за репку, тянут-потянут...
Вздохнул я и назад через плетень.
Обернулся, смотрю на коврик, такой он мне родной показался, простой, на тонкой холстине печатаный, за семь грошей купленный.