Вон отсюда, негодяй!

«В О Н   О Т С Ю Д А,   Н Е Г О Д Я Й !»

Как-то ко мне в гости пришёл мой старый приятель, Саша Чуин, и мы, как это принято в России, быстро организовали стол, и в процессе возлияний разговорились.
Вспомнили прошлые времена, как нудно и бесконечно долго тянулась учёба в школе, как одуревшие от выслушивания заученных педагогами фраз мы со своими школьными товарищами устраивали «безобразия»: осмеивали незадачливых педагогов, высказывали критические слова, бросались друг в друга тетрадями и учебниками, словом – хулиганили…
– А ты помнишь, Саша, – сказал я, – как однажды в школе появились работники комитета госбезопасности и увели с собой Валерку Носова?
– Да, помню, – покачал головой мой друг. – Валерка тогда учился в выпускном классе…Он же нарисовал на портрете Хрущёва бороду, усы и что-то там ещё, а потом ходил со своим творением по всему посёлку! Его тогда осудили на два года за политическое хулиганство!
– Да, а вот теперь Хрущёва выставили чуть ли не как политического мученика! – усмехнулся я. – А на деле и в его время преследовали людей по политическим статьям! А вот при Брежневе я что-то такого не помню! Рассказывали, правда, о каком-то Буковском, сидевшим якобы в психушке за антисоветскую агитацию. Его, как потом писали в газетах, обменяли на Луиса Корвалана…А Солженицына и вовсе не сажали, но выслали из страны за границу, где он благополучно прожил долгие годы и даже получил Нобелевскую премию! А когда я учился в институте, один наш студент тоже пририсовал к портрету Брежнева бороду, усы и веснушки! Так его просто исключили из комсомола, но из института не выгнали!
– В самом деле, – улыбнулся Чуин, – при Брежневе были некоторые послабления. Я сам столкнулся как-то по глупости с работниками упомянутого комитета!
– Неужели? – удивился я. – За что же тебе так не повезло? И как ты уцелел?
– Смешно рассказывать! – буркнул Саша. – Но история получилась презабавная! Ты же знаешь, что по молодости я был большим правдолюбцем! И из-за этого попадал в разные неприятные истории!
– Как же, помню! Например, наша учительница истории, Людмила Иосифовна, однажды задала всему классу достаточно трудный для учеников вопрос… Что-то там о Венском конгрессе во времена русского премьер-министра Горчакова… Она тогда сказала, что кто ответит на этот вопрос, немедленно получит «пятёрку». Ну, а я встал и тут же ответил так, как надо! Но учительница не поставила мне обещанную оценку! Тогда ты встал и при всём классе назвал её обманщицей, не умеющей держать слово!
– Да, я тоже помню тот эпизод! Тогда Людмила Иосифовна так на меня обозлилась, что до конца учёбы занижала мне оценки! Как бы ни ответил – следовали только «тройки»! Впрочем, я не извлёк из случившегося ничего полезного… Это уже потом, после столкновения с работниками КГБ, я «прикусил язык»!
– Как же это случилось?! – воскликнул я. – Расскажи! Это очень интересно!
– Я долгие годы молчал, боялся повторить пережитое и оказаться в «психушке», – покачал головой Чуин, опорожнив рюмку водки и закусив солёным огурцом. – Но теперь можно! Уже нет этого КГБ… Правда, существует вроде бы преемница той «конторы» – ФСБ, но её функции неясны, да и людей за пустые разговоры сейчас никто не трогает… Поэтому я расскажу, что со мной случилось.
Учился я тогда в местном педагогическом институте на историческом факультете. И всё продолжал высказывать слова правды! Будучи человеком неопытным в жизни, я верил, что все люди хотят правды, но не все могут её высказать! Это я уже потом понял, что наши люди просто боялись говорить правду! И жили, как «премудрые пескари» из известного рассказа Салтыкова-Щедрина, принципы которых хорошо воспроизвела популярная тогда советская песенка: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу!» Вот и мне надо было руководствоваться этими словами, как это делали все законопослушные граждане. Но я шёл своим путём, не понимая, что в лживой стране нельзя говорить правду, и продолжал играть роль «правдолюба», нажив себе врагов в лице институтских преподавателей. И особенно преподавательниц, ибо женщины крайне резко воспринимают сказанные в глаза неприятные для них слова! Я едва дошёл до пятого курса, хотя учился старательно, не пропускал занятий, выполнял все задания, словом, был добросовестным студентом… Но вот мой язык!... Короче, как-то на общем институтском комсомольском собрании я допустил одну серьёзную оплошность.
На такие собрания всегда приходила преподавательская и партийно-комсомольская элита. В президиуме сидели ректор, его заместители, секретарь партийной организации, главный комсомолец и прочие приближённые к ректору люди. Вёл собрание, естественно, секретарь комсомольской организации института.
Как только все уселись, и был исполнен партийный гимн – «Интернационал» – комсомольский босс подошёл к трибуне и заявил: – А теперь, товарищи, давайте изберём почётный президиум в составе Политбюро ЦК КПСС во главе с выдающимся борцом за мир, самым мудрым человеком планеты, генеральным секретарем ЦК КПСС товарищем Леонидом Ильичём Брежневым!  Кто за это предложение? Прошу проголосовать! Кто «за»? (Все пребывавшие в зале с восторженными криками подняли руки) Кто «против»?
И дёрнул же меня чёрт за язык! Я подскочил и крикнул: – Я – «против»!
Комсомольский «бог» оцепенел. – Ты что, рехнулся, что ли? – крикнул он, покраснев от возмущения. – Сядь же и не мели ерунду!
– Я – «против» потому, – громко прозвучал мой голос в абсолютной тишине ошеломлённого зала, – что Политбюро не имеет никакого отношения к нашему собранию! Подобное голосование совершенно бессмысленно! Да и мудрость Брежнева от этого не стала глубже! Кому нужно это бестолковое славословие?!
– Ах ты, негодяй! – взвыл комсомольский секретарь. – Да я тебе…
Но ему помешал довести до конца фразу ректор института. – Виктор, – сказал он в микрофон, торчавший перед ним, – нечего вести пустую полемику! Весь институт проголосовал «за» и этого достаточно! А что касается этого отщепенца, – он со злобой посмотрел в мою сторону, – то пусть он сам держит ответ за свои глупые слова! Продолжай собрание!
И всё пошло дальше по запланированному заранее пути. Главный комсомолец сообщал о достижениях института, «незначительных недостатках, которые предстоит преодолеть, используя учение великого Ленина и указания гениального Брежнева…», а в конце отметили почётными грамотами отличившихся студентов. Меня как будто забыли…
Как только завершилось собрание, я вместе со всеми устремился к выходу. Многие студенты старались избегать меня, но один из товарищей, учившийся со мной в одной группе, подошёл ко мне и со смехом сказал: – Ну, ты даёшь, Саша! Весь институт на рога поставил! Поистине: язык твой враг!
Я направился к выходу, подошёл к лестнице и стал спускаться вниз на брусчатую площадь. В воздухе стоял тонкий запах майской зелени: травы, листьев деревьев, цветов из многочисленных клумб. Приветливо светило весеннее солнце. Но в груди у меня стоял какой-то затаённый страх…Мне казалось, что все вокруг возненавидели меня! Неожиданно ко мне подошли двое здоровенных мужчин почти одного роста с суровыми лицами и стальными глазами. Они были одеты в красивые серые костюмы, блестевшие на солнце. – Молодой человек, – сказал один из них, – пройдёмте с нами!
Я остановился, с трудом понимая происходившее. – Я что вам сказал!? – властно буркнул тот же верзила. Они схватили меня под руки, подвели к стоявшей у ступенек чёрной «Волге» и только оказавшись внутри этой известной в стране автомашине, я окончательно понял, что попал в «лапы» сотрудников КГБ. Как ни странно, страх совершенно прошёл. Я даже успокоился и спросил, стараясь сохранять выдержку: – Куда же вы меня везёте?   
Ответом было гробовое молчание.
Я откинулся на спинку сидения и напряжённо ждал. Машина мягко и плавно двигалась по знакомому маршруту. Вот проехали площадь Ленина, улицу Фокина, спустились вниз на улицу Калинина…
Наконец автомобиль остановился у небольшого здания. – Неужели это  их управление? – подумал я.
– Зайди-ка, Женя, в диспансер, – распорядился сидевший слева от меня кагэбист, – да побеседуй со здешним «светилом» Горностаевым! Расскажи ему всё о нашем деле! Пусть примет этого придурка! – Он кивнул головой в мою сторону.
Упомянутый Женя, сидевший до этого справа от меня, выскочил на улицу, открыл дверь и вошёл в подъезд здания. Тут я бросил взгляд в сторону двери и увидел табличку: «Областной психоневрологический диспансер. Стационарное отделение».
Тут всё стало ясно. – Решили упрятать в «психушку», – подумал я.
Ждать пришлось недолго. Минут через десять тот же Женя вышел из больницы, открыл дверцу «Волги» и громко сказал: – Выходите, гражданин Чуин!   
Я выбрался на улицу, и оба здоровенных мужика повели меня наверх, где, как я догадался, меня ждал опытный психиатр.  Один из сопровождавших шёл впереди, другой – сзади. Если бы кто-нибудь увидел эту сцену, то, наверное, подумал бы, что сюда привезли, под таким конвоем, буйно помешанного.
Несмотря на вновь появившийся страх и чувство безнадёжности, я всё-таки сохранил каким-то образом любопытство и осматривал по пути всё, что нам встречалось: тёмный длинный коридор с какими-то досками объявлений, ряд замызганных стульев и сидевших на них больных. Одни из них тряслись, как-будто в судорогах, другие что-то бормотали, а одинокий старик, сидевший напротив двери, к которой меня подвели кагэбисты, вдруг неожиданно закричал: – Это что же происходит? Вы что, не знаете очереди! Я – первый! Куда вы!!! Я немедленно напишу самому Брежневу!!!
Доблестные сподвижники Дзержинского не обратили на него никакого внимания. Они открыли дверь, и ввели меня в небольшой, но светлый кабинет. Я успел лишь прочитать дверную табличку: «Профессор В.Ф. Горностаев».
В кабинете находился рослый смуглый брюнет, примерно сорока пяти лет. Он сидел за столом и, видимо что-то до этого писал. В момент нашего вторжения он поднял голову и устремил на меня грозный, гипнотизирующий взгляд. Его глаза, казались уставшими, веки покрасневшими и только густая чёрная бородка придавала местному психиатрическому «светилу» вид учёного дореволюционной поры. – Садитесь, молодой человек! – сказал он приятным голосом интеллигента и показал рукой на стул, стоявший напротив него у того же стола. – А вы, молодые люди, – обратился он к кагэбистам, – можете идти!   
Отважные чекисты немедленно удалились. Когда же я сел за стол, профессор подскочил, как бы что-то вспомнив, подошёл к двери и закрыл её на ключ. Я обратил внимание на то, что ключ напоминал собой какую-то трубку с треугольным сечением.
– Боится, что убегу, – мелькнула у меня мысль.
– Ну, что ж, молодой человек, – заговорил учёный психиатр, – ответьте мне на два небольших вопроса. – Вы готовы?
– Да, готов! – пробормотал я растерянно.
– Ну, вот скажите мне, что значит фраза «шила в мешке не утаишь»?
Мои волнения и страх улетучились. Я понял, что врач, в самом деле, считает меня сумасшедшим и пытается выявить характерные признаки болезни.
– Понимаете, товарищ профессор, – смело сказал я, – русские люди не зря придумывали всякие поговорки! В них таится глубокий смысл. Вот в приведённом вами предложении говорится о шиле в мешке! Всё дело в том, что если вы сядете на этот мешок, то шило непременно пронзит вам зад! Понимаете?
– Гм! – буркнул озадаченный профессор. Ответ оказался для него неожиданным. Однако он сделал вид, что ничего удивительного не было сказано и, повертев головой, вновь вперил в меня свой огненный взгляд. Я подумал: – Уж не сумасшедший ли сам врач?
Но вот последовал новый вопрос. – Итак, молодой человек, – заговорил доктор, – вот вы оказались в поезде и вдруг узнаёте, что в нём заложена бомба! Ваши действия?
– Ну, я в таком случае дождусь ближайшей станции и немедленно покину злополучный поезд! Не умирать же? – горько усмехнулся я.
– А если уже будет поздно? – улыбнулся учёный.
– В таком случае отправлюсь на тот свет! – бросил я.
«Светило» психиатрии улыбнулся и что-то хотел сказать ещё, но я перебил его.
– Не утруждайте себя, дорогой товарищ профессор, – сказал я, играя роль наглеца. Я, наконец, понял, что без лжи мне оттуда не выпутаться. – Я – совершенно здоровый человек. По крайней мере, настолько, насколько может быть здоровым человек, живущий в стране, строящей неведомый коммунизм! Раскрою вам все карты! (Ученый психиатр, казалось, онемел и внимательно слушал!) Я заканчиваю последний курс пединститута. Сами понимаете, что мне светит направление в глухую деревню. У меня нет ни влиятельных родственников, ни больших денег, чтобы купить себе хорошее направление! Поэтому я и разыграл весь спектакль с насмешкой над «высокими» чувствами наших людей. В результате, попал к вам! А вы поместите меня в «психушку», где я, пролежав некоторое время, получу, как больной человек, «открепление» от злополучного направления в деревню и устроюсь на работу по месту жительства. А в дальнейшем я «чудесно» выздоровлю! Так что не теряйте времени, уважаемый, оформляйте меня, куда следует! Этим вы угодите и товарищам из КГБ! Понимаете меня?
Некоторое время в кабинете стояла тишина. Я бросил неуверенный взгляд в сторону профессора и ужаснулся. Он побагровел, черты его лица исказились от неудержимого гнева! – Вон отсюда, негодяй! Издеваться надо мной вздумал! – вскричал учёный, размахивая руками и вращая глазами. Рот у него скривился, на губах показалась пена. – Вон! Вон! Вон! – кричал он, подбегая к двери и пытаясь просунуть свой необычный ключ в дверную скважину. Но трясущиеся руки не слушались его. Наконец, изощрившись, он всё-таки вогнал ключ в отверстие, распахнул дверь и, задыхаясь, лишившись голоса, указал мне дрожащей рукой на выход. Я стремительно выскочил в коридор и побежал. Вдруг слышу: за мной кто-то гонится. Я пригляделся: это был тот самый старик, ждавший своей очереди. Видимо, услышав вопли психиатра и увидев его разъярённое лицо, он решил отказаться в тот день от приёма.
Спустившись вниз, я вышел на улицу и, остановившись у дверей психдиспансера, закурил (у меня в кармане была пачка «Беломора»). Чёрная «Волга» всё ещё стояла  неподалёку. Увидев меня, кагэбисты выскочили из машины и, глядя на меня со злобой, вдвоём помчались вверх по лестнице, видимо, к уже известному мне психиатру.
Стоя у дверей, я слышал какие-то крики, доносившиеся сверху, и разобрал лишь одно слово – «негодяи»! Внезапно из дверей выскочили оба чекиста и быстро побежали к своей машине. Ещё мгновение – они скрылись внутри, и «Волга», прогудев, развернувшись, стремительно исчезла. Вот так закончилось моё «правдолюбие» и началась наша обычная, российская жизнь: сплошное враньё, лицемерие, молчаливое отбывание! Я стал настоящим гражданином своей страны и больше никогда не смел не только выскакивать со своими «правдами» на публике, но даже перестал общаться с близкими людьми. Я только теперь и лишь тебе рассказал об этом своём «похождении», зная, что ты поймёшь меня!  – подвёл он итог своему рассказу.

8 января 2016 года.