Кольцо Саладина, ч 4. Последнее воскресенье, 28

- А мне у него понравилось, - объявила Татка, когда мы вечером расчёсывали волосы перед сном. – И здорово, что мы ему жратвы принесли. Он голодный был, так обрадовался нашим дарам.
Я молчала. Да, меня охватило счастье, когда я неожиданно увидела его издалека – как он идёт нам навстречу под фонарями. Но… для меня его новое жилище всё ещё связано с той девушкой, которая тогда, в тот жуткий вечер, прометнулась мимо, пряча лицо…
И я не могу ничего с собой поделать. И долго ли это будет со мной продолжаться – не знаю.
Я молча вздыхаю. Татка это видит и моментально меняет пластинку:
- А жалко, что он так занят на праздники. Ты же хотела его привезти к себе, познакомить с родителями. Прямо бесовская несправедливость. Правда? Безобразие же!
Пластинка переключилась, но мне ещё хуже. Да, очень жалко. Так жалко, что я чуть не заплакала, когда узнала, что все мои праздничные планы рухнули. Что его на все праздники может даже и не быть в Москве. Правда, я не совсем поняла, что за вояж по периферийным домам культуры уготовила Вероника своей танцевальной группе, но ясно было одно – праздники наши пропали…
А я-то… я-то мечтала привезти его, наконец, к нам домой, познакомить с родителями, с друзьями, побродить по весеннему лесу, сходить к реке… Я-то уже представляла, как мы вместе поедем на электричке, и Татка с нами, как весело мы будем в дороге играть втроём в города, а соседи будут нам подсказывать, как потом пойдём на «наше» место встречи - в сквере возле кинотеатра. Как туда будут подходить приехавшие на выходные одноклассники, и все будут дружно и радостно вопить при виде друг друга… И Костик приедет, мы давно договорились встретиться у нас на Майские, и я знаю: он непременно будет, у них с Милкой всё хорошо. А у нас - ничего… Опять репетиции, опять врозь, опять рядом с ними другие девушки, не я… А я… опять одна…
Или поехать, всё-таки, с ним? Он предлагал, звал нас обеих. И сердце моё в первую секунду рванулось вслед за этим зовом, и Татка уже собралась захлопать в ладоши, но я вовремя представила, что будет: он в своей среде, как рыба в воде, занят, репетирует, выступает, а мы с Таткой предоставлены сами себе. Сами будем устраивать себе досуг в чужих местах, а скорее всего, нас припашут таскать реквизит или может даже продавать билеты. А то и мелких хулиганов урезонивать. Будем смотреть из-за пыльных кулис, как князь на сцене обнимает других девушек. А потом придётся вместе со всеми сидеть за общими столами – с людьми, которых я не знаю, среди которых нет моих любимых друзей, где на князя будут вешаться незнакомые девушки и коситься на меня с превосходством… И так пройдут все долгожданные наши праздники.
И я скрепила сердце, готовое уже разорваться от горя, и скупо сказала: Нет. Я поеду домой.
В общем, всё печально…
- Может, всё-таки, поедем с ним? – словно угадав мои мысли, спрашивает Татка.
- Я и так всё время в его среде, - говорю я грустно. - То у него в гостях, то у него на работе, то с одними его друзьями, то с другими. А он только один раз был в моём кругу – на мой день рождения…
Я обиженно вздыхаю, укладываюсь, закутываюсь поуютнее в одеяло. Сегодняшний длинный день выжал из меня последние силы. Перед глазами, словно кадры программы «Время», мелькают картинки дня: внеплановая планёрка на работе, золотистая «хала» на голове у Татьяны Ивановны, мой новый синий зонтик с Эйфелевой башней, комнатка Тосеньки, очередь в «Диетку», князь… Князь, спешащий к нам своим дивным летящим шагом под светом фонарей. Князь, хватающий у нас из рук сумки с продуктами. Князь в своей каморке, такой хозяин, он кажется, везде чувствует себя хозяином. Князь, хохочущий над нашими рассказами о том, как мы лезли без очереди в кассу… Князь, князь, князь… Я его люблю, - думаю я с каким-то даже отчаянием, - я его люблю, дура такая, дурака такого… И что мне делать, что? Плюнуть на всё, уехать с ним в чужую Тмутаракань…
- Не знаю, - бормочу я. - Завтра подумаем. Уже сил нет…
- А ты вообще-то как? - встревоженно спрашивает Татка.
- Хорошо, - бормочу я. - Успокойся, меня не тошнит.
- Правда, не тошнит? – спрашивает Татка со своей кровати уже в темноте.
- Правда… - шепчу я уже еле слышно.

                *   *   *

Меня затошнило во вторник, тридцатого. В метро.
Я шла на пересадку на Арбатской. Поднялась по лестнице и пустилась было вперёд к эскалатору – и тут это случилось.
Нет, ничего особенного. Вовсе я не упала в обморок. И даже голова не закружилась. И плохо мне не стало – как это часто показывают в кино. Наоборот, мне стало вдруг очень хорошо... Театральная касса очень удачно оказалась у меня на пути. Я оперлась поудобнее о круглый деревянный бок, а потом прислонилась лбом к толстому стеклу и даже глаза на миг прикрыла.
Против воли я улыбалась. Потому что всё с этой минуты стало другим. Всё.
Я стала другой. В один миг я стала другой. И переход стал другой. И эта дурацкая старомодная касса стала вдруг особенной и значительный.
Люди шли мимо, переговаривались, стучали каблуками – это были волшебные звуки... А впереди – словно свет зажёгся…
Какое-то время я бессмысленно упиралась взглядом в выложенные билеты за стеклом и перечитывала за разом раз: «МХАТ им. М. Горького. «Бедные люди» Ф. М. Достоевский. «Полоумный Журден» М. А. Булгаков…» И снова: «МХАТ им. М. Горького. «Бедные люди»…
Перечитывала – и ничего не понимала.
Мне хотелось смеяться. Мне казалось, я поднимаюсь над полом, над этим длинным коридором, над сводчатым потолком – вообще над землей – такой я вдруг стала большой, и высокой, и лёгкой, и безбрежной…
Это со мной? Вот это чудо – это со мной? Я безмолвно спрашивала об этом у самой себя, у этой афишной тумбы, у людей, бегущих мимо по своим делам. И улыбалась, как дурочка. Боже мой, это со мной? Не может быть, невероятно…
И вот тут наконец-то закружилась голова. Повело - так резко, что я зажмурилась, прижала ладонь ко лбу, а улыбка всё равно была везде – на губах, в сердце. Тошнит, голова кружится – но как же это прекрасно и волшебно…
- Вам плохо?
Я отняла ото лба руку. Молоденькая девчоночка стояла рядом – маленькая, ниже меня. Простенько одетая в какую-то мальчишескую курточку, волосы в хвостике, туфельки на низких каблуках…
- Нет, - пробормотала я, стараясь согнать с лица идиотскую улыбку. - Ничего… всё нормально.
- Вам помочь? Пойдёмте, я вас на лавочку посажу.
Неверными шагами я двинулась вперёд, придерживаясь рукой за стену, наконец, кружение прошло, я выпрямилась.
- Спасибо… я, наверное, сама…
- Нет-нет, я вас провожу. Не беспокойтесь, мне по дороге. Тут лавочки близко. Мы сейчас сядем, я вам давление смерю…
- Давление? - я удивилась. - А вы… вы кто?
- Медсестра Ольга Мареева, - деловито и серьёзно представилась девчушка. – Может, вам нашатырь?
- Ой, нет, вот от нашатыря мне точно будет плохо… А вы что же, здесь работаете? В метро?
- Нет, - засмеялась девчонка. – Я не работаю. Я учусь в медицинском училище. Потом буду поступать в Первый медицинской.
- И вы с собой нашатырь возите?
- А вы знаете, в метро часто людям бывает плохо. Это только так кажется, что все идут, идут, а на самом деле…
- А на самом деле, падают в обморок, - закончила я, против воли улыбаясь.
Тошнота моя потихоньку проходила. А свет оставался. Я глубоко вздохнула.
- Падают, - кивнула девчонка. - Сознание теряют. Разные проблемы со здоровьем у людей.
Мы спустились к платформе, присели на скамейке. Девчонка ловко извлекла из большой сумки тонометр.
- И вы тонометр с собой всё время носите? - спросила я с любопытством.
- У нас сегодня зачет был, - хмуря брови, объяснила девчонка, умело пристраивая на моей руке манжету. - Но вообще стараюсь всегда. Мало ли что с кем случится, а в дороге помощи никакой. Вот зимой однажды одному парню стало плохо. Как раз недалеко отсюда. И ему нашатырь помог. А он, оказывается, неделю как из Крыма приехал, акклиматизироваться не успел. Вот и упало давление.
Словно мягкой лапкой погладили моё сердце при слове «Крым».
- А как его звали? - спросила я. – Не помните?
- Не знаю. Мы не знакомились. У меня на тот момент тонометра не было, я по пульсу установила. И с тех пор тонометр с собой всегда ношу и шоколадку.
- А шоколадку зачем?
- Во-первых, давление поднять быстро. Во-вторых, может быть гипогликемическая кома, а у человека с собой ничего сладкого. А тут я с шоколадкой. У вас восемьдесят на пятьдесят пять. Это очень мало. Я могу с вами поехать, проводить.
- Не надо, у меня всегда низкое. А когда это было? Когда вы этого парня тут встретили?
- Ой, это ещё зима была. Середина февраля.
"Князь!" – так и вспыхнуло во мне. Ну, неужели он?! Нет, я уже совсем с ума сошла, везде он мне мерещится. Но он ведь как раз приехал в феврале...
- А… вы не помните, как он выглядел? Высокий?
- Высокий, глаза голубые. Такой… красивый… в красивой куртке… Я с тех пор с собой тонометр ношу и шоколадку.
Князь… невероятно! Нет, не может быть. Он бы мне рассказал. И вообще - не может быть таких совпадений. Чтобы в огромной Москве…
- Возьмите шоколадку. Вам поможет давление поднять.
- Ой, что вы! Не надо! Я… мне нормально. А вы берегите, вдруг у кого-то кома… А у меня же ничего, у меня так…
- Тогда половинку!
И девчонка решительно развернула шоколадный батончик и разломила на две части. На меня коротко пахнуло детским запахом какао. И вдруг до дрожи захотелось шоколада. Взять эту половинку, вцепиться зубами в коричневую твёрденькую плитку, почувствовать на языке густую сытную сладость…
- Вы, наверное, ребёночка ждёте?
- Что? - я оцепенела. - Я?.. Почему?..
- А у вас глаза такие… Взгляд особенный. У женщин такой особенный взгляд бывает. Нам на занятиях рассказывали. А потом сама увидела. Я в гинекологии практику проходила… Ой, ваш поезд! Бегите быстрей – место занять, вам сейчас лучше сидеть.
Взгляд особенный... И поезд был особенный. И вагон. И толпа людей, занёсшая меня в дверь. Я лишь едва успела крикнуть «спасибо», а улыбка так и светилась у меня внутри, и её было так много – так много, что я ничего не боялась.
Ничего, никого…
И как же это было хорошо, что весна…

Я приехала на работу, как во сне, поднялась на свой этаж, вошла в наш кабинет и села на стул с праздничным выражением лица.
- Представляешь, - не поднимая головы от машинки, затараторила Татка. – Приходила Мирослава, дышала духами и туманами, глазами зыркала, велела завтра, как штык, быть на митинге. Типа молодое поколение должно участвовать в жизни страны. С таким видом, словно это по её инициативе митинг. Принесла распоряжение, что вся институтская молодёжь обязана быть. И студенты пойдут. А она в первых рядах на белом коне. Вон листок! – она кивнула на стол. – Велено всем расписаться. Иди расписывайся.
Я послушно подошла к столу, взяла в руки листок и замерла, невидяще глядя сквозь бумагу.
- Что не так-то? - спросила Татка через минуту и, наконец, подняла на меня глаза.
И стук прекратился. Татка медленно поднялась со своего стула. Я почувствовала её взгляд, бросила листок и засмеялась. Плюхнулась на стул и закрыла лицо руками.
- Да? – громким шёпотом спросила Татка, сияя глазами. – Да?
Я хотела что-то сказать, но не смогла: тихий счастливый смех рвался из меня – идиотский, как мне казалось. Я старалась сдержать его ладонями, но ничего не получалось. Вдруг все мои чувства оказались сильнее меня.
- Ой! Я знала, знала! – таким же шёпотом закричала Татка, кидаясь ко мне и хватая за плечи. – Я же знала! Что у тебя будет маленький! Ура, у тебя будет маленький! Маленький князь!..
И тут идиотский смех мой вдруг кончился. Сам собой, так же неожиданно, как и начался. А из глаз так же неожиданно хлынули слёзы…